получить свой барыш наличными. Как правило, этих операций не производят после 
закрытия банка, но отец сделает для него исключение.

Насвистывая, он отправился в путь; отец снова улыбнулся, увидев его.

— Ну как, Фрэнк, выгорело твое дело? — осведомился мистер Каупервуд.

— Вот вексель сроком на месяц, — сказал мальчик, кладя на стол полученное от 
Дэлримпла обязательство. — Пожалуйста, учти его с удержанием своих тридцати 
двух долларов.

Отец внимательно рассматривал вексель.

— Шестьдесят два доллара, — прочитал он. — Мистер Дэлримпл. Все правильно. Да, 
я учту его. Это обойдется тебе в десять процентов, — пошутил он. — Но почему бы 
тебе не оставить вексель у себя? Я могу подождать и не буду требовать свои 
тридцать два доллара до конца месяца.

— Нет, не надо, — возразил Фрэнк, — ты лучше учти его и возьми свои деньги. Мои 
могут мне понадобиться.

Деловитый вид сына позабавил мистера Каупервуда.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Завтра все будет устроено, а теперь расскажи мне, 
как тебе это удалось?

И сын ему рассказал. В семь часов вечера эту историю узнала миссис Каупервуд, а 
несколько позднее и дядя Сенека.

— Ну, что я вам говорил, Каупервуд? — воскликнул дядюшка. — Этот мальчуган 
подает надежды. Вы еще и не то увидите!

За обедом миссис Каупервуд с любопытством вглядывалась в сына. Неужели вот 
этого мальчика она еще так недавно кормила грудью? Как он быстро возмужал!

— Надеюсь, Фрэнк, тебе и впредь будут удаваться такие дела, — сказала она.

— И я надеюсь, мама, — последовал лаконичный ответ.

Правда, торги происходили не каждый день, и не каждый день были возможны сделки 
с бакалейщиком, но Фрэнк уже с юных лет умел наживать деньги. Он собирал 
подписку на журнал для юношества, работал агентом по распространению нового 
типа коньков, а раз даже соблазнил окрестных мальчишек объединиться и закупить 
себе к лету партию соломенных шляп по оптовой цене. О том, чтобы сколотить 
капитал бережливостью, Фрэнк и не помышлял. Он чуть не с детства проникся 
убеждением, что куда приятнее тратить деньги не считая и что этой возможности 
он так или иначе добьется.

В этом же году, если не раньше, в нем начал пробуждаться интерес к девочкам. 
Его взгляд неизменно останавливался на самой красивой. А так как он сам был 
красив и обаятелен, то ему ничего не стоило заинтересовать своей особой 
понравившуюся ему девочку. Двенадцатилетняя Пейшенс Барлоу, жившая по соседству,
 была первой, на которую он загляделся, и сама она загляделась на него.

Природа наделила ее блестящими черными глазами и черными волосами, которые она 
заплетала в две тугие косы. Изящные ножки с тонкими лодыжками легко несли ее 
прелестную фигурку. Родители девочки были квакеры, и на ее голове всегда 
красовался скромный маленький чепчик. Характер у нее, однако, был очень живой, 
и этот смелый, самоуверенный, прямой мальчик ей нравился. Однажды, после того 
как они не раз уже обменялись беглыми взглядами, он остановил ее (девочка шла в 
ту же сторону) и с улыбкой, смело, как всегда, спросил:

— Вы ведь живете на нашей улице? Правда?

— Да, — отвечала она, слегка волнуясь и раскачивая сумку с книгами, — в доме 
сто сорок один.

— Я знаю этот дом, — сказал он. — Видел, как вы туда входили. Вы, кажется, 
учитесь в одной школе с моей сестрой? Ведь вас зовут Пейшенс Барлоу?

Он слышал, как кто-то из его соучеников назвал ее по имени.

— Да, — подтвердила она. — А откуда вы знаете?

— Слышал, — улыбнулся Фрэнк. — Я вас часто вижу. Хотите лакрицы?

Он порылся в кармане и вытащил несколько палочек свежей лакрицы, очень 
распространенного в те времена лакомства.

Пейшенс ласково поблагодарила и взяла одну.