на продолжение уже построенных. Эти операции с ценностями Батлера, а также 
скупка случайных пакетов акций городских конных железных дорог и входили в 
обязанности Каупервуда. Через своих сыновей, Оуэна и Кэлема, Батлер в то время 
уже вовсю хлопотал о прокладке новой линии и о выдаче необходимого для этого 
разрешения; желая добиться принятия законодательным собранием нужной ему 
резолюции, он щедро раздавал пакеты акций и наличные деньги. Дело это, однако, 
было нелегкое, так как выгода, которую можно было извлечь из создавшегося 
положения, была ясна и многим другим, в том числе Каупервуду; усмотрев здесь 
источник богатой наживы, он, конечно, заботился и о собственной пользе, так что 
из акций, которые он скупал, только часть попадала в руки Батлера, Молленхауэра 
и других его клиентов. Иными словами, он не столько стремился принести пользу 
Батлеру или кому-нибудь еще, сколько себе самому.

Вот почему предложение, с которым явился к нему Джордж Стинер — фактически от 
лица Стробика, Уайкрофта и Хармона, пожелавших остаться в тени, — показалось 
Каупервуду столь заманчивым. План Стинера заключался в том, чтобы открыть 
Каупервуду кредит в городской кассе из расчета двух процентов годовых или, если 
он откажется от комиссионных, даже безвозмездно (осторожность требовала, чтобы 
Стинер действовал через посредника). На эти деньги Каупервуд должен был 
перекупить у Северной Пенсильванской компании линию конки, проходившую по 
Фронт-стрит, которая не приносила большого дохода и не очень высоко 
котировалась из-за ее небольшого протяжения — полторы мили, — а также 
краткосрочности разрешения, выданного на ее эксплуатацию. В качестве 
компенсации за искусно проведенное дело Каупервуд получал весьма недурной куш — 
двадцать процентов всех акций. Стробик и Уайкрофт знали, где можно будет купить 
контрольный пакет, тут надо только действовать расторопно. В дальнейшем этот 
план предусматривал следующее: взятые из городской кассы деньги используются 
для продления лицензии и для продолжения самой линии; затем выпускается большой 
пакет акций, которые закладываются в одном из «своих» банков: таким образом 
через некоторое время город получает обратно занятый у него капитал, а они 
начинают класть в карман прибыль, приносимую линией. Для Каупервуда этот план 
был более или менее приемлем, если не считать того, что акции распылялись между 
всеми участниками аферы и ему за все его хлопоты и труды доставалась лишь 
сравнительно скромная доля.

Но Каупервуд никогда не упускал своей выгоды. А к этому времени у него 
выработалась особая деловая мораль, мораль финансиста. Он считал недопустимым 
красть лишь в том случае, если подобный акт стяжания или наживы так и назывался 
кражей. Это было неблагоразумно, опасно, а следовательно — дурно. Могло 
случиться, что способ приобретения или наживы вызывал сомнения и порицания. 
Этика, в представлении Каупервуда, видоизменялась в зависимости от 
обстоятельств, чуть ли не в зависимости от климата. В Филадельфии укоренилась 
традиция (разумеется, в кругах местных политиков, а не всего городского 
населения), согласно которой казначей мог безвозмездно пользоваться деньгами 
города при условии, что со временем он возвратит их в кассу. Казначейство и 
казначей здесь напоминали собою полный меда улей и пчелиную матку, вокруг 
которой вьются, в чаянии поживы, трутни, то есть аферисты и политические 
деятели. Единственной неприятной стороной сговора со Стинером было то, что ни 
Батлер, ни Молленхауэр, ни Симпсон, то есть фактическое «начальство» Стинера и 
Стробика, ничего об этом сговоре не знали. Сам Стинер, а также лица, стоявшие 
за ним, действовали через него, Каупервуда, в своих личных интересах. Великие 
мира сего, прознав об этом, могут разгневаться. Если же он откажется вести 
столь выгодные дела со Стинером или с кем-либо другим из местных воротил, он 
только сам себе навредит, ибо его с готовностью заменит другой банкир или 
маклер. А кроме того, нет никаких оснований предполагать, что Батлер, 
Молленхауэр и Симпсон об этом пронюхают.

Здесь следует еще сказать, что Каупервуд, случайно проехав по коночной линии 
Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, счел ее весьма соблазнительным объектом, 
нужно было только раздобыть необходимый капитал. Первоначально эта линия имела 
объявленную ценность в пятьсот тысяч долларов, но позднее, с целью ее 
переоборудования, была выпущена дополнительная серия акций на сумму в двести 
пятьдесят тысяч, и теперь компания испытывала серьезные трудности с уплатой 
процентов. Большая часть акций была рассеяна среди мелких держателей, и все же 
Каупервуду потребовалось бы не менее двухсот пятидесяти тысяч, чтобы завладеть 
контрольным пакетом и быть избранным в председатели правления. Зато, наложив 
руку на эту линию, он мог бы уже распоряжаться акциями всецело по своему 
усмотрению, например, временно заложить их в отцовском банке за самую крупную 
сумму, какую удастся получить, затем выпустить новые акции, с их помощью 
подкупить членов местного законодательного собрания и таким образом добиться 
разрешения на продление линии, а потом уже расширить дело либо посредством 
новых удачных закупок, либо путем соглашения с другими компаниями. Слово 
«подкуп» употреблено здесь в деловом, чисто американском смысле, ибо не было 
человека, у которого понятие о законодательном собрании штата не 
ассоциировалось бы со словом «взятка». Тэренс Рэлихен, представитель финансовых 
кругов в Гаррисберге, низкорослый, смуглолицый ирландец, щеголявший изящной 
одеждой и изысканными манерами, — в свое время он посетил Каупервуда по делу о 
размещении пятимиллионного займа, — заверял, что в столице штата ничего не 
добьешься без денег или их эквивалента, то есть ценных бумаг. Каждого более или 
менее влиятельного члена законодательного собрания следовало «подмазать», чтобы