идея христианства, и в эти узкие рамки оно неизменно пытается втиснуть весь мир.
 Язычеству были чужды такие представления. В древнем мире для развода не надо 
было искать каких-то особых причин. А в мире первобытном единение полов 
предусматривалось, видимо, лишь на срок, необходимый для выращивания потомства. 
Семья новейшего времени, без сомнения, одна из прекраснейших в мире институций, 
если она зиждется на взаимном влечении и близости. Но из этого еще не следует, 
что осуждению подлежит всякая другая любовь, не столь счастливая и 
благополучная в конечном итоге. Жизнь нельзя втиснуть ни в какие рамки, и людям 
следовало бы раз навсегда отказаться от подобных попыток. Те, кому повезло 
заключить счастливый союз на всю жизнь, пусть поздравят себя и постараются быть 
достойными своего счастья. Те же, кому судьба его не даровала, все-таки 
заслуживают снисхождения, хотя бы общество и объявило их париями. Кроме того, 
вне всякой зависимости от наших суждений и теорий, в силе остаются основные 
законы природы. Однородные частицы притягиваются друг к другу. Изменения в 
характере и темпераменте неизбежно влекут за собой и перемены во 
взаимоотношениях. Правда, одних сдерживает догма, других — страх. Но находятся 
люди, в которых мощно звучит голос природы, и для таких не существует ни догмы, 
ни страха. Общество в ужасе воздевает руки к небу. Но из века в век появляются 
такие женщины, как Елена, Мессалина, Дюбарри, Помпадур, Ментенон и Нелл Гвин, 
указывая путь к большей свободе во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, 
чем та, что ранее считалась дозволенной.

Каупервуд и Эйлин несказанно привязались Друг к другу. Узнав Эйлин поближе, 
Каупервуд проникся уверенностью, что она единственная женщина, с которой он мог 
бы счастливо прожить остаток жизни. Она была так молода, доверчива, полна 
надежд и так бесстрашна. Все эти месяцы, с того самого мгновения, когда их 
впервые потянуло друг к другу, он не переставал сравнивать ее со своей женой. 
Его неудовлетворенность супружеской жизнью, до сих пор смутная, теперь 
становилась все более ощутимой. Правда, дети по-прежнему радовали его и дом у 
него был прекрасный. Вялая, похудевшая Лилиан все еще была красива. Последние 
годы он более или менее был удовлетворен ею, но теперь недовольство стало 
непрерывно расти в нем. Его жена ничем не походила на Эйлин: она не обладала ни 
ее молодостью, ни живостью, ни презрением к условностям. И хотя обычно 
Каупервуд был очень покладист, теперь им нередко овладевали приступы 
раздражения. Началось с вопросов, касавшихся внешности Лилиан: такие, весьма 
обыденные «почему» не могут не обижать и не удручать женщину. Почему она не 
купила себе лиловую шляпку в тон платью? Почему она не проводит больше времени 
на воздухе? Моцион был бы ей очень полезен. Почему она не делает того или 
этого? Он едва ли сам отдавал себе отчет в своем поведении, но Лилиан все 
замечала, догадывалась об истинной подоплеке этих вопросов и чувствовала себя 
оскорбленной.

— Что это за бесконечные «почему» и «отчего»? — однажды возмутилась она. — 
Откуда столько придирок? Ты просто уже не любишь меня так, как раньше, вот и 
все, я это отлично понимаю.

Каупервуд откинулся на спинку стула, пораженный этой вспышкой. Поводом для нее, 
видимо, послужила не догадка об Эйлин, а просто очередное его замечание; но 
полной уверенности у него не было. Он почувствовал легкий укор совести оттого, 
что вывел Лилиан из терпения, и извинился перед нею.

— Ах, пустяки! — отвечала она. — Меня это нисколько не трогает. Но я замечаю, 
что ты уделяешь мне теперь куда меньше внимания. У тебя все дела, дела и дела! 
Ты ни на секунду не перестаешь думать о них.

Каупервуд вздохнул с облегчением. Итак, она ничего не подозревает!

Но по мере того как росла его близость с Эйлин, он перестал тревожиться мыслью, 
подозревает ли жена об его измене. Иногда, перебирая в уме возможные 
последствия создавшегося положения, он приходил к выводу, что так было бы, 
пожалуй, даже лучше. Она ведь не принадлежала к породе энергичных женщин, 
умеющих постоять за свои права. Зная ее характер, он порой надеялся, что она, 
может быть, и не станет так упорно противиться разрыву в их семейной жизни, как 
он опасался вначале. Не исключено, что она даст ему развод. Страсть и жажда 
счастья даже его заставляли рассуждать не столь трезво, как обычно.

Нет, говорил он себе, теперь загвоздка вовсе не в его семье, а в Батлерах. С 
Эдвардом Мэлией Батлером у него установилась теснейшая деловая связь. Старик не 
предпринимал ни одной сделки с многочисленными ценными бумагами, держателем 
которых он являлся, не посоветовавшись с Каупервудом. Батлер состоял пайщиком 
таких предприятий, как Пенсильванская угольная компания, канал «Делавэр-Гудзон»,
 канал «Морис-Эссекс» и Ридингская железная дорога. Поняв то значение, которое 
приобретали филадельфийские железные дороги, он решил возможно выгоднее сбыть 
имеющиеся у него ценные бумаги и вложить вырученный таким образом капитал в 
местные линии. Ему было известно, что так же поступают Молленхауэр и Симпсон, а 
уж кто лучше их разбирается в местных делах? Как и Каупервуд, он полагал, что, 
сосредоточив у себя достаточное количество акций конных железных дорог, он в 
конечном итоге добьется хотя бы сотрудничества с Молленхауэром и Симпсоном. А 
тогда нетрудно будет провести через соответствующие органы законы, выгодные для 
объединенных железных дорог. Они получат разрешение на прокладку новых линий и