того хочет; но это придет! Эйлин не понимала, что посягает на права его жены, 
ей почему-то казалось, что это не так. Ну что потеряет миссис Каупервуд, если 
Фрэнк будет любить еще и ее, Эйлин!

Как объяснить такой самообман, внушенный необузданностью и страстью? Мы 
сталкиваемся с ним на каждом шагу. Страсть упорна, а все, что происходит в 
природе вне малого человеческого существа, свидетельствует о том, что природа к 
ней безразлична. Мы знаем кары, постигающие страсть: тюрьмы, недуги, разорения 
и банкротства, но знаем также, что все это не влияет на извечные стремления 
человеческой натуры. Неужели нет для нее законов, кроме изворотливой воли и 
силы индивидуума, стремящегося к достижению цели? Если так, то, право же, давно 
пора всем знать об этом, всем без исключения! Мы тогда все равно стали бы 
поступать как прежде, но по крайней мере отпали бы вздорные иллюзии о 
божественном вмешательстве в людские дела. Глас народа — глас божий.

Итак, они стали встречаться, с глазу на глаз проводить чудесные часы, как 
только разгоревшаяся в Эйлин страсть заставила ее позабыть о страхе и огромном 
риске, связанном с такими встречами. После случайных минутных встреч в его доме,
 когда никто не видел, они перешли к тайным свиданиям за городом. Каупервуд не 
принадлежал к числу людей, способных потерять голову и забросить все дела. Чем 
больше он думал о неожиданно нахлынувшей на него страсти, тем больше крепла в 
нем решимость не допускать ее вторжения в дела, в разумную трезвость его 
суждений. Контора требовала от него неусыпного внимания с девяти утра до трех 
пополудни. Но он, увлеченный работой, как правило, засиживался там до половины 
шестого. А поскольку в этом не было необходимости, его отсутствие раза два в 
неделю от половины четвертого до половины шестого или шести никому не могло 
броситься в глаза. У Эйлин вошло в привычку почти каждый день от половины 
четвертого до пяти или шести кататься в одиночестве на паре гнедых рысаков или 
ездить верхом на лошади, которую отец купил для нее у известного барышника в 
Балтиморе. А поскольку Каупервуд тоже часто катался и в экипаже и верхом, им 
было удобно назначать друг другу свидания далеко за городом, у реки Уиссахикон 
или на Скайкилдской дороге. В недавно разбитом парке имелись уголки, не менее 
уединенные, чем в дремучем лесу. Правда, на дорожках всегда можно было 
встретить кого-нибудь из знакомых, но ведь не составляло труда и сыскать 
правдоподобное объяснение! Впрочем, оно было бы даже излишним: такая случайная 
встреча ни в ком не могла вызвать подозрений.

Так поначалу протекал этот роман — влюбленное воркование, взаимные клятвы, 
никаких помыслов о серьезном, решающем шаге, и вдобавок очаровательно 
идиллические прогулки верхом в тени уже зазеленевшего парка. Новая страсть 
пробудила в Каупервуде такую радость жизни, какую он еще не знал. Лилиан была 
очень хороша в пору, когда он стал навещать ее на Фронт-стрит, и он почитал 
себя тогда несказанно счастливым, но с того времени прошло почти десять лет, и 
все это позабылось. После брака он не пережил какой-либо большой страсти, не 
имел сколько-нибудь длительной связи, и вдруг нежданно-негаданно среди вихря 
блистательных деловых успехов — Эйлин, юная телом и душой, полная страстных 
мечтаний. Он замечал на каждом шагу, что, несмотря на всю ее дерзкую смелость, 
она ничего не знает о том расчетливом и жестоком мире, в котором вращался он. 
Отец задаривал ее всем, что только душе угодно, мать и братья — особенно мать — 
баловали ее, младшая сестра ее обежала. Никому и в голову не пришло бы, что 
Эйлин может совершить что-нибудь дурное. Как бы там ни было, но она очень 
благоразумна и насквозь проникнута желанием преуспеть в обществе. Да и зачем ей 
помышлять о запретном, если перед нею открывалась счастливая жизнь и в скором 
времени ее ждал брак по любви с каким-нибудь приятным и во всех отношениях ей 
подходящим молодым человеком.

— Когда ты выйдешь замуж, Эйлин, мы тут заживем на славу, — нередко говаривала 
ей мать. — Беспременно отремонтируем и перестроим весь дом, ежели только не 
сделаем этого раньше. Я уж заставлю Эдди взяться за дело, а не захочет, так 
сама возьмусь. Можешь не беспокоиться.

— Хорошо бы уже сейчас приступить к перестройке, — отвечала Эйлин.

Батлер с характерной для него грубоватой ласковостью похлопывал дочь по плечу и 
спрашивал:

— Что, уже повстречала его?

Или:

— Ну как, он еще не торчит у тебя под окном?

Если она отвечала: «Нет», — старик говорил:

— Ничего, еще повстречаешь, ты не горюй, бывают беды похуже! А тяжело мне будет 
расставаться с тобой, доченька! Можешь жить в отцовском доме, сколько тебе 
угодно, и помни: ты вольна в любую минуту вернуться к нам.

Эйлин не обращала внимания на его поддразнивания. Она любила отца, но то, что 
он говорил, звучало так банально. Все это были будни, ничем не примечательные,