несколько минут Эйлин и Нора уехали домой.



20

После столь исчерпывающего и недвусмысленного объяснения Каупервуд и Эйлин, 
естественно, должны были еще более сблизиться. Несмотря на полученное ею 
религиозное воспитание, Эйлин не умела бороться со своими страстями. 
Общепринятые религиозные взгляды и понятия не были для нее сдерживающим началом.
 В последние девять или десять лет в ее воображении постепенно складывался 
образ возлюбленного. Это должен быть человек сильный, красивый, прямодушный, 
преуспевающий, с ясными глазами и здоровым румянцем и в то же время чуткий, 
отзывчивый, любящий жизнь не меньше, чем она сама. Многие молодые люди пытались 
завоевать ее расположение. Ближе всего к ее идеалу подходил, пожалуй, отец 
Давид из церкви св.Тимофея, но он был священник, связанный обетом безбрачия. 
Они никогда не обменялись ни единым словом, хотя догадывались о чувствах друг 
друга. Затем появился Фрэнк Каупервуд, который благодаря частым встречам и 
разговорам постепенно принял в ее мечтах образ идеального возлюбленного. Она 
тяготела к нему, как планета к солнцу.

Неизвестно, конечно, как бы все сложилось, если бы в это время пришли в 
действие противоборствующие силы. Бывает иногда, что подобные чувства и 
отношения пресекаются в корне. Любой характер в какой-то мере поддается 
смягчению, меняется, но силы, на него воздействующие, должны быть очень 
значительны. Могучим сдерживающим началом часто становится страх, если не 
внушенный религиозными и моральными представлениями, то страх перед 
материальным ущербом; но богатство и положение в обществе, как правило, сводят 
его на нет. Ведь когда у тебя много денег, все так легко устраивается!

Эйлин ничего не боялась. Каупервуд не привык считаться ни с моральными, ни с 
религиозными соображениями. Он смотрел на эту девушку и думал единственно о том,
 как обмануть свет и насладиться ее любовью, не запятнав своей репутации. Он 
любил ее всем своим существом.

Дела заставляли его довольно часто бывать у Батлеров, и каждый раз он видел 
Эйлин. В первый же его приход после того, как он объяснился с нею, Эйлин 
удалось украдкой проскользнуть к нему, пожать ему руку, сорвать горячий и 
быстрый поцелуй. В другой раз, когда он уже уходил, она вдруг вышла из-за 
портьеры.

— Любимый мой!

Ее голос звучал просительно и нежно. Каупервуд обернулся и сделал 
предостерегающий жест в сторону комнаты ее отца.

Но Эйлин все стояла, не двигаясь с места, протягивая к нему руки; Фрэнк 
торопливо приблизился. Тогда руки девушки мгновенно обвились вокруг его шеи, и 
он прижал ее к себе.

— Я так хочу с тобой побыть!

— Я тоже! Я все устрою. Я только об этом и думаю!

Он высвободился из ее объятий и вышел, а она подбежала к окну и стала глядеть 
ему вслед. Он шел пешком, так как жил неподалеку, и она долго не сводила глаз с 
его широких плеч, со всей его статной фигуры. Какой у него быстрый, уверенный 
шаг! О, это настоящий мужчина! Ее Фрэнк! Она уже считала его своим! Отойдя от 
окна, Эйлин села за рояль и до самого обеда задумчиво наигрывала какие-то 
мелодии.

Для изворотливого и не стесненного в средствах Фрэнка Каупервуда не 
представляло большого труда, найти выход из положения. В дни юности, когда он 
таскался по всевозможным «злачным местам», и впоследствии, когда ему, уже 
женатому, случалось сворачивать с узкой стези добродетели, он досконально 
изучил все ухищрения и лазейки, которыми пользуется порок. В Филадельфии — 
городе, где к тому времени насчитывалось более полумиллиона жителей, — имелось 
достаточно второразрядных гостиниц, готовых укрыть парочки от любопытных взоров.
 Были там и солидные с виду особняки, где за определенную плату разрешалось 
устроить свидание. Что же касается средств, предохранявших от зарождения новой 
жизни, то Каупервуд знал о них с давних пор. Осторожность и осмотрительность 
были его девизом. Да иначе и быть не могло, ибо Каупервуд быстро становился 
видной и влиятельной персоной. Эйлин, конечно, не сознавала, — а если и 
сознавала, то лишь очень смутно,

— куда несет ее страсть; она не знала, где предел этого увлечения. Эйлин 
жаждала любви, хотела, чтобы ее нежили и ласкали, — о дальнейшем она не 
задумывалась. Мысли ее были, словно мыши: высунут голову из норки в темном углу 
и шмыгнут обратно, вспугнутые любым шумом. Все, связанное с Каупервудом, 
казалось ей прекрасным. Она еще не была уверена, что он любит ее так, как она