долгих лет пребывания в тюрьме назначали «старостами», но таких было немного. В 
тюрьме имелись: пекарня, механическая и столярная мастерские, кладовая, 
мельница и огороды, но для обслуживания всех этих заведений требовалось очень 
мало людей.

Тюрьма, построенная в 1822 году, постепенно разрасталась, корпус за корпусом, 
пока не достигла своих нынешних, весьма внушительных, размеров. Обитатели ее 
были разнообразны как по своему умственному развитию, так и по совершенным 
преступлениям — от мелкой кражи до убийства. Правила тюремного распорядка 
определялись так называемой «пенсильванской системой», которая, в сущности, 
сводилась к одиночному заключению, соблюдению полной тишины и индивидуальному 
труду в изолированных камерах.

Если не считать недавнего пребывания в окружной тюрьме, собственно даже не 
очень походившей на тюрьму, то Каупервуд ни разу в жизни не бывал в подобном 
заведении. Однажды, когда он еще мальчиком бродил по окрестным городам, ему 
случилось пройти мимо «арестантского дома», как назывались тогда городские 
тюрьмы, — небольшого серого здания с высокими зарешеченными окнами, — и в одном 
из мрачных оконных проемов второго этажа он увидел какого-то пропойцу или 
бродягу с испитым бескровным лицом, всклокоченными волосами и мутным взглядом; 
заметив Фрэнка, тот крикнул ему (стояло лето, и окна были открыты):

— Эй, сынок, сбегай-ка да купи мне табачку, ладно?

Фрэнк поднял глаза, пораженный и испуганный отталкивающей внешностью арестанта, 
и ответил, прежде чем успел подумать:

— Нет… не могу.

— Ну, смотри, как бы тебя самого когда-нибудь не упекли за решетку, стервец! — 
в бешенстве крикнул бродяга, видимо, еще не вполне протрезвившийся после 
вчерашнего пьянства.

Каупервуд никогда не вспоминал об этом случае, но тут он вдруг всплыл в памяти. 
Вот и его сейчас запрут в этой мрачной, унылой тюрьме; на улице метет метель, а 
он будет беспощадно выброшен из жизни.

Никому из близких не позволили сопровождать его за наружную стену, даже 
Стеджеру, хотя он и получил разрешение посетить Каупервуда позднее. Это правило 
соблюдалось незыблемо. Зандерса, имевшего при себе сопроводительные бумаги и 
знакомого с привратником, пропустили немедленно. Остальные повернули назад, 
грустно распрощавшись с Каупервудом, который старался вести себя так, словно 
все это было только малозначащим эпизодом,

— да так он, собственно, и относился к тому, что с ним произошло.

— Ну что ж, до свиданья, — сказал он, пожимая всем руки. — Ничего со мной не 
случится, и я скоро выберусь отсюда. Вот увидите! Пусть Лилиан не слишком 
расстраивается.

Он вошел в тюремный двор, и ворота со зловещим лязгом захлопнулись за ним. 
Зандерс шагал впереди под темными, мрачными сводами высокой подворотни ко 
вторым воротам, где уже другой привратник огромным ключом отпер решетчатую 
калитку. Очутившись во внутреннем дворе, Зандерс свернул налево в маленькую 
канцелярию; там за высокой конторкой стоял тюремный чиновник в синем форменном 
мундире, худой, светловолосый, с узкими серыми глазками. На его обязанности 
лежала регистрация заключенных. Взяв бумаги, поданные помощником шерифа, он 
деловито просмотрел их. Это был приказ о заключении Каупервуда. Чиновник, в 
свою очередь, выдал Зандерсу справку о том, что принял от него арестанта, и 
помощник шерифа удалился, весьма довольный чаевыми, которые Каупервуд сунул ему 
в руку.

— Желаю доброго здоровья, мистер Каупервуд, — сказал он на прощанье. — Весьма 
сожалею и надеюсь, что вам здесь будет не так уж плохо.

Он хотел прихвастнуть перед надзирателем близким знакомством с этим необычным 
заключенным, и Каупервуд, верный своей тактике тонкого притворства, сердечно 
пожал ему руку.

— Весьма признателен, мистер Зандерс, за вашу любезность, — сказал он и тотчас 
повернулся к своему новому начальству, желая произвести как можно более 
выгодное впечатление.

Он знал, что попадает теперь в руки мелких чиновников, от которых целиком 
зависит, будут ли ему предоставлены какие-либо льготы или не будут. Ему 
хотелось сразу показать этому надзирателю, что он готов беспрекословно 
подчиниться всем правилам, что он уважает начальство, но и себя унижать не 
намерен. Морально он был подавлен, но не терял присутствия духа даже здесь, в 
тисках, куда загнало его правосудие, в исправительной тюрьме штата, которой он 
всеми правдами и неправдами старался избежать.