складывались в холодную усмешку.

Вопрос, приносит ли пользу грубое насилие, никем еще не разрешен. Насилие так 
неотъемлемо связано с нашим бренным существованием, что приобретает характер 
закономерности. Более того, возможно, что именно ему мы обязаны зрелищем, 
именуемым жизнью, и это, пожалуй, даже можно доказать научно. Но тогда какая же 
цена всему этому? Чего стоит такое «зрелище»? Чего, в частности, стоит сцена, 
разыгравшаяся между Эйлин и ее отцом?

Старый Батлер ехал и думал: единственное, что теперь предстоит ему, — это 
поединок с дочерью, который бог весть куда заведет их обоих. Что он может с ней 
поделать? Вот они едут под свежим впечатлением этой страшной сцены, а она не 
говорит ни слова. Она даже посмела спросить его, зачем он туда пришел! Как ему 
справиться с ней, если ее не сломило и то, что ее поймали на месте 
преступления? Его хитрый замысел, казавшийся таким удачным, в нравственном 
смысле полностью провалился.

Они подъехали к дому, и Эйлин вышла из пролетки. Старый Батлер, слишком 
потрясенный, чтобы сразу предпринимать какие-то дальнейшие действия, решил 
поехать к себе в контору. Но по дороге остановил пролетку и пошел пешком — 
поступок для него необычный, ибо уже много лет он не знал, что значит идти в 
тяжком раздумье. Поравнявшись с католической церковью, где шла служба, он вошел 
туда и стал молить небо просветить его. Полумрак, неугасимая лампада перед 
дарохранильницей и высокий белый алтарь, уставленный свечами, несколько 
умиротворили его взволнованные чувства.

Недолго пробыв в церкви, он отправился домой. Эйлин не вышла к обеду, и старику 
кусок не шел в горло. Запершись в своем кабинете, он снова стал думать, думать 
и думать. Мысль об Эйлин, застигнутой в непотребном доме, не давала ему покоя. 
Подумать только, что Каупервуд осмелился привести в такое место Эйлин, 
балованное дитя старых Батлеров! Но молитвы молитвами, а все-таки, несмотря на 
свою неуверенность, сопротивление Эйлин и мучительность всей этой истории, он 
должен вызволить дочь из беды. Ей необходимо на время уехать, отказаться от 
Каупервуда. По всей вероятности, его засадят в тюрьму, и на свете едва ли 
найдется человек, который бы в большей мере заслуживал такой участи! Уж он, 
Батлер, постарается привести в движение все пружины. Это в конце концов его 
долг. Чтобы добиться своего, ему достаточно намекнуть в судебном мире, что он 
этого хочет. Он не станет прибегать к подкупу присяжных заседателей, это было 
бы преступлением, но проследит, чтобы дело было освещено надлежащим образом. А 
уж когда Каупервуду будет вынесен приговор, никто, кроме бога, ему не поможет. 
Его не спасут тогда никакие ходатайства друзей-финансистов. Судьи всех 
инстанций прекрасно понимают свою выгоду. Они соответственно взглянут на дело в 
угоду тем, кто в данный момент стоит у власти, — этого он сумеет добиться.

Тем временем Эйлин усиленно старалась разобраться в создавшемся положении. 
Несмотря на обоюдное молчание по пути домой, она знала, что ей предстоит 
разговор с отцом. Это неизбежно. Он потребует, чтобы она куда-нибудь уехала. 
Вероятнее всего, он в той или иной форме снова поднимет разговор о поездке в 
Европу — Эйлин поняла теперь, что приглашение миссис Молленхауэр было очередной 
хитростью отца, — и ей надо решать, поедет ли она или нет. Неужели она покинет 
Каупервуда как раз теперь, когда ему предстоит суд? Нет, ни за что! Она должна 
знать, что с ним происходит. Лучше уж ей убежать из дому — к кому-нибудь из 
родных, друзей, к чужим людям, наконец, — и попросить приюта. У нее есть 
немного денег. Отец время от времени давал ей довольно крупные суммы. Она 
возьмет кое-что из одежды и скроется. Домашние, конечно, попросят ее вернуться, 
после того как некоторое время проживут без нее. Мать совсем обезумеет. Нора, 
Кэлем и Оуэн будут вне себя от печали и изумления, а отец — ну что говорить об 
отце, достаточно на него посмотреть. Может быть, ее побег заставит его 
образумиться. Невзирая на свою взбалмошность, Эйлин была гордостью и душой 
всего дома и отлично это знала.

Вот в каком направлении работал ее мозг, когда через несколько дней после 
унизительного разоблачения отец позвал ее к себе в кабинет. В этот день он рано 
вернулся из конторы, рассчитывая застать Эйлин дома и с глазу на глаз 
поговорить с нею. Расчет его оказался правильным. Последнее время у нее не было 
никакого желания выезжать, — слишком напряженно ждала она всяких неприятностей. 
Она только что отправила Каупервуду письмо, прося его встретиться с нею завтра 
на Уиссахиконе, даже если он убедится, что за ним следят. Она должна с ним 
повидаться. Отец, писала она, ничего пока не сделал, но наверняка попытается 
что-нибудь предпринять. Об этом ей и нужно поговорить с Фрэнком.

— Я все время думаю о тебе, Эйлин, и о том, что нам делать, — без всяких 
предисловий начал Батлер, как только они очутились вдвоем в его кабинете. — Ты 
на пути к погибели. Ужас охватывает меня при мысли о том, как ты губишь свою 
бессмертную душу. Я хочу помочь тебе, дитя мое, покуда еще не поздно. Все это 
время я не переставал упрекать себя и думал, может, я или твоя мать что-нибудь 
сделали неверное или, напротив, что-нибудь упустили в твоем воспитании, и вот 
ты попала в такую беду. Конечно же, дитя мое, это лежит на моей совести. Ты 
видишь перед собой человека с разбитым сердцем. Мне уж никогда не поднять 
головы. Какой позор! Какой срам! Зачем только я дожил до этого!