переведет на него то, что ему удастся спасти из своего состояния. Но при 
сложившихся обстоятельствах почти не было надежды, что он когда-нибудь 
оправится от удара. Молленхауэр слышал, будто «Гражданская ассоциация помощи 
городскому самоуправлению» зашевелилась и не то уже приступила, не то 
собиралась приступить к расследованию. А уж если она приложит руку к этому делу,
 то, без всякого сомнения, доведет его до конца.

— Видите ли, мистер Каупервуд, — любезным тоном отвечал он, — вся беда в том, 
что дело зашло слишком далеко и фактически находится вне сферы моего влияния. Я 
не имею к нему почти никакого касательства. Но если я правильно понял, вас 
беспокоит не столько вопрос о пятистах тысячах долларов, заимствованных из 
казначейства, сколько этот чек на шестьдесят тысяч долларов, полученный вами 
только на днях. Мистер Стинер утверждает, что вы завладели чеком незаконно, и 
всячески поносит вас. Об этом уже узнал мэр города и другие официальные лица, и,
 конечно, не исключено, что они предпримут какие-нибудь действия. Я не в курсе 
дела.

Молленхауэр говорил явно неискренне. Это было заметно по тому, как уклончиво он 
упомянул о мэре города, пешке в его руках. Каупервуд с первых же его слов понял 
это. Он почувствовал сильное негодование, но совладал с собой и сохранил 
учтиво-почтительный тон.

— Я получил чек на шестьдесят тысяч долларов, — с напускной откровенностью 
отвечал он, — накануне объявления моей неплатежеспособности, это верно. Но он 
предназначался в уплату за сертификаты, которые я приобрел по распоряжению 
мистера Стинера, и деньги мне причитались на законном основании. Они были мне 
нужны, и я их потребовал. В чем же здесь правонарушение?

— Никакого правонарушения и нет, если операция была произведена с соблюдением 
всех формальностей, — благодушно согласился Молленхауэр. — Но ведь, насколько я 
понимаю, эти сертификаты были приобретены для амортизационного фонда, а между 
тем они туда не поступили. Чем вы это объясняете?

— Простым упущением, — самым невинным тоном и с таким же благодушием, как и 
Молленхауэр, отвечал Каупервуд. — Сертификаты были бы там, если бы мне не 
пришлось совершенно внезапно объявить себя неплатежеспособным. Я не в состоянии 
был самолично за всем уследить. Да у нас и порядка такого не было, чтобы 
немедленно передавать сертификаты в фонд. Если вы спросите мистера Стинера, он 
вам это подтвердит.

— Вот как! — промолвил Молленхауэр. — Из разговора со Стинером у меня сложилось 
другое впечатление. Так или иначе, в амортизационном фонде их нет, и с точки 
зрения закона это составляет весьма существенную разницу. Я лично в этом деле 
ни с какой стороны не заинтересован — или, во всяком случае, не больше, чем 
всякий добрый республиканец. В сущности, я не вижу, как вам помочь. В чем, 
по-вашему, может выразиться мое вмешательство?

— Не думаю, чтобы вы могли что-нибудь для меня сделать, мистер Молленхауэр, — 
довольно сухо отвечал Каупервуд, — разве только вы соизволите быть со мною 
совершенно откровенным. Я ведь не новичок в политических делах Филадельфии. И 
мне известны силы, которые движут ими. Я считал, что вы можете в корне пресечь 
эту затею преследовать меня судебным порядком и дать мне время снова встать на 
ноги. За эти шестьдесят тысяч долларов я несу не большую уголовную 
ответственность, чем за те пятьсот тысяч, которые раньше получил в казначействе,
 — пожалуй, даже меньшую. Не я посеял эту панику на бирже. Не я поджег Чикаго. 
Мистер Стинер и его приятели извлекли немало выгод из деловых отношений со мной.
 Неужели же я не имел права после всех услуг, оказанных мною городу, сделать 
попытку спасти себя; неужели я не мог рассчитывать на некоторую 
снисходительность городского управления, которому принес столько пользы! Я 
поддерживал паритет городского займа. Что же касается денег, которые мне давал 
взаймы мистер Стинер, то ему жаловаться не на что — он имел с этого дела более 
чем высокий процент.

— Совершенно верно, — согласился Молленхауэр, глядя в упор на Каупервуда и 
невольно проникаясь уважением к самообладанию этого человека и к трезвости его 
ума. — Я прекрасно понимаю, как все это вышло, мистер Каупервуд. Мистер Стинер 
несомненно многим обязан вам — равно как и все городское самоуправление. Я не 
касаюсь того, как должен поступить муниципалитет. Я знаю только, что вы вольно 
или невольно попали в очень каверзную историю и что общественное мнение в 
некоторых кругах чрезвычайно возбуждено против вас. Я лично не становлюсь ни на 
ту, ни на другую сторону, и, если бы не создалась ситуация, при которой уже 
ничего нельзя предпринять, я не возражал бы против оказания вам посильной 
помощи. Но теперь что же можно сделать? Республиканская партия накануне выборов 
оказалась в очень тяжелом положении. И ответственность за это, хотя бы и 
невольная, ложится на вас, мистер Каупервуд. Мистер Батлер, по причине мне 
неизвестной, настроен в отношении вас крайне недоброжелательно. А мистер Батлер 
пользуется у нас огромным влиянием…

«Возможно ли, чтобы Батлер открыл им, какая ему нанесена обида?» — подумал 
Каупервуд, но тут же отогнал от себя эту мысль. Такое предположение было