Стеджер в задумчивости потер подбородок.

— Как вам сказать, — произнес он наконец, — вопрос вы мне задали серьезный. 
Закон гласит: от одного до пяти лет. Но обычно по таким делам приговор не 
превышает трех лет. Конечно, в вашем случае…

— Ах, оставьте, — не без досады прервал его Каупервуд. — Мое дело нисколько не 
отличается от других таких же, и вы прекрасно это знаете. Если господа политики 
пожелают назвать это растратой, так это и будет называться.

Он задумался, а Стеджер встал и неторопливо прошелся по комнате. Он тоже думал.

— А скажите, посадят меня в тюрьму до полного окончания дела, то есть пока оно 
не пройдет все инстанции, или нет? — с суровой прямотой спросил Каупервуд.

— Видите ли, во всех судебных процессах такого рода, — теребя себя за ухо и 
стараясь выражаться как можно мягче, отвечал Стеджер, — на первых стадиях 
разбирательства еще можно избежать заключения, но после того, как суд вынесет 
обвинительный приговор, это уже трудно, даже невозможно. По закону только в 
тюрьме можно дожидаться разрешения на пересмотр дела и подтверждения 
обоснованности кассационной жалобы, а на это требуется обычно дней пять.

Молодой делец пристально смотрел в окно, и Стеджер добавил:

— Сложная получается история.

— Еще бы не сложная! — отозвался Каупервуд и про себя добавил: «Тюрьма! Пять 
дней в тюрьме!..»

Принимая во внимание все прочие обстоятельства, это было для него страшным 
ударом. Пять дней в тюрьме, пока не будет подтверждена обоснованность 
кассационной жалобы, — если такое подтверждение вообще последует. Нет, этого 
надо избежать во что бы то ни стало. Тюрьма! Исправительная тюрьма! Его 
репутации финансиста будет нанесен сокрушительный Удар.



32

Необходимость собраться вместе и окончательно разрешить наболевший вопрос стала 
ясна всем трем финансистам — Батлеру, Молленхауэру и Симпсону, ибо положение 
час от часу становилось все более угрожающим. На Третьей улице носились слухи, 
что, помимо крупного банкротства, самым неблагоприятным образом отозвавшегося 
на финансовой конъюнктуре, и без того катастрофической после чикагского пожара, 
Каупервуд с помощью Стинера

— или Стинер с помощью Каупервуда — ограбили городское казначейство на пятьсот 
тысяч долларов. Теперь вставал вопрос, как замолчать это дело до окончания 
выборов, которые должны были состояться только через три недели. Банкиры и 
маклеры перешептывались о том, что Каупервуд, уже зная о предстоящем ему 
банкротстве, взял из городского казначейства какой-то чек, да еще без ведома 
Стинера. Кроме того, возникла опасность, что дело дойдет до сведения некоей 
достаточно беспокойной организации, известной под названием «Гражданская 
ассоциация помощи городскому самоуправлению», председателем которой был весьма 
популярный в Филадельфии владелец железоделательного завода Скелтон Уит, 
человек исключительной честности и высокой нравственности. Уит уже много лет 
вел наблюдение за ставленниками находившейся у власти республиканской партии в 
тщетной надежде пробудить в них политическую совесть. Это был человек серьезный 
и суровый, одна из тех непреклонных и справедливых натур, которые смотрят на 
жизнь сквозь призму долга и, не смущаемые никакими низменными страстями, идут 
своим путем, стремясь доказать, что десять заповедей стоят превыше порядков, 
заведенных людьми.

Первоначально эта ассоциация была создана с целью искоренить злоупотребления в 
налоговом аппарате. Но затем в промежутках между выборами она начала неустанно 
расширять круг своей деятельности: полезность ее временами подтверждалась то 
случайной газетной заметкой, то спешным покаянием какого-нибудь второстепенного 
городского деятеля, который после этого обычно прятался за спину могущественных 
политических заправил, вроде Батлера, Молленхауэра и Симпсона, и тогда уже 
чувствовал себя в полной безопасности. В данный момент ассоциации нечего было 
делать, и прекращение платежей конторой Каупервуда, замешанной в 
злоупотреблении средствами городского казначейства, по мнению многих политиков 
и банкиров, как раз и являлось тем полем деятельности, которого она давно 
искала.

Совещание, решавшее судьбу Каупервуда, состоялось дней через пять после его 
банкротства, в доме сенатора Симпсона на Риттенхауз-сквер, в центре района, 
населенного потомственной финансовой знатью Филадельфии. Симпсон, родом из 
квакерской семьи, обладал недюжинным художественным вкусом и врожденным чутьем