финансиста, которым он широко пользовался для того, чтобы добиться 
политического влияния. Он проявлял исключительную щедрость в тех случаях, когда 
деньгами можно было завербовать могущественного или хотя бы полезного 
политического приверженца, и широко раздавал назначения на посты ревизоров, 
попечителей, судей, уполномоченных республиканской партии и прочие 
административные должности тем, кто преданно и беспрекословно творил его волю. 
Могуществом своим он намного превосходил и Молленхауэра и Батлера, так как 
олицетворял собой власть штата и всего государства. Когда главари 
республиканской партии готовились развернуть предвыборную кампанию по всей 
стране и жаждали узнать, какую позицию в отношении этой партии займет штат 
Пенсильвания, они обращались именно к сенатору Симпсону. И Симпсон давал им 
исчерпывающие ответы. Давно перешагнув с политической арены штата на 
общегосударственную политическую арену, он был заметной фигурой в сенате 
Соединенных Штатов в Вашингтоне, и его голос имел большой вес на всех 
совещаниях по финансовым вопросам.

Четырехэтажный дом в венецианском стиле, который он занимал, выделялся 
множеством необычных архитектурных деталей: оконным витражом, дверью со 
стрельчатой аркой, медальонами цветного мрамора, вделанными в стены. Сенатор 
был пламенным поклонником Венеции. Он часто посещал ее, так же как Афины и Рим, 
и вывез оттуда много прекрасных образцов искусства минувших времен. Он очень 
любил строгие бюсты римских императоров, а также уцелевшие фрагменты статуй 
мифических богов и богинь, красноречиво свидетельствующие о художественных 
замыслах эллинов. На антресолях причудливого дома хранилось одно из ценнейших 
сокровищ его коллекции: резной мраморный цоколь с установленным на нем 
конической формы монолитом, фута в четыре вышиной, который венчала на редкость 
похотливая голова Пана; рядом с монолитом виднелись маленькие ножки, отломанные 
до колен и, по всей вероятности, некогда принадлежавшие прелестной нагой нимфе. 
Цоколь, поддерживавший монолит и ножки нимфы, был украшен бычьими черепами, 
высеченными из того же куска мрамора и увитыми розами. Приемная Симпсона была 
уставлена бюстами Калигулы, Нерона и других римских императоров, а вдоль 
лестницы шли барельефы, изображавшие шествие нимф и жрецов, влекущих к алтарям 
жертвенных животных. В одном из отдаленных уголков дома висели часы с 
музыкальным боем — каждые четверть часа они издавали странные, мелодичные и 
жалобные звуки. Стены комнат были увешаны фламандскими гобеленами, в бальном 
зале, в библиотеке, в большой и малой гостиных стояла резная мебель времен 
итальянского Возрождения. В живописи сенатор себя знатоком не считал и потому 
не полагался на свой вкус, но все картины, имевшиеся у него, принадлежали кисти 
выдающихся мастеров. Больше, чем картины, его занимали горки с экзотическими 
бронзовыми статуэтками, венецианским стеклом и китайским нефритом. Симпсон не 
был рьяным коллекционером, но отдельные редкостные экземпляры доставляли ему 
огромное удовольствие. Разбросанные там и сям тигровые и леопардовые шкуры, 
диван, покрытый шкурой мускусного быка, и столы, на которых тисненая кожа и 
сафьян заменяли обычное сукно, — все это делало его жилище элегантным и 
изысканно роскошным. Изящнейшая столовая Симпсона была выдержана в стиле жакоб, 
а за пополнением его винного погреба заботливо следил лучший филадельфийский 
специалист. Сенатор Симпсон любил устраивать большие приемы, и, когда двери его 
дома распахивались для званого обеда, банкета или бала, можно было с 
уверенностью сказать, что у него соберутся сливки местного общества.

Совещание происходило в библиотеке сенатора, встретившего своих коллег со 
щедрым радушием человека, знающего, что предстоящая беседа сулит ему только 
приятное. На столе были приготовлены сигары, вина, разные сорта виски. 
Обмениваясь в ожидании Батлера общими замечаниями на темы дня, Молленхауэр и 
Симпсон покуривали сигары, и каждый таил про себя свои сокровенные мысли.

Случилось так, что накануне Батлер узнал от окружного прокурора мистера Дэвида 
Петти об операции с чеком на шестьдесят тысяч долларов. В то же самое время 
Стинер сообщил об этом Молленхауэру. И Молленхауэр (а не Батлер) тотчас же 
сообразил, что, воспользовавшись положением Каупервуда, можно, пожалуй, отвести 
обвинение от партии, а заодно еще и выманить у него принадлежащие ему акции 
конных железных дорог, разумеется, тайком и от Батлера и от Симпсона. Для этого 
следовало только припугнуть Каупервуда судебным преследованием.

Вскоре вошел и Батлер, прося извинить его за опоздание. Пытаясь скрыть свое 
семейное горе за личиной благодушия, он сказал:

— Ну, доложу вам, и жизнь! Все банки, вынь да положь, требуют обеспечения своих 
ссуд!

Он взял сигару и закурил.

— Положение действительно не слишком обнадеживающее, — с улыбкой отозвался 
сенатор Симпсон. — Прошу вас, господа, садитесь. Я несколько часов назад имел 
разговор с Эвери Стоуном из банкирской конторы «Джей Кук и Кь». По его словам, 
на Третьей улице уже поговаривают о причастности Стинера к банкротству этого 
Каупервуда, и газеты, конечно, не замедлят поднять отчаянный шум, если не будут 
приняты соответствующие меры. Я не сомневаюсь, что эта новость весьма скоро 
дойдет до ушей мистера Уита, главы «Гражданской ассоциации помощи городскому 
самоуправлению». Нам предстоит, джентльмены, сейчас же решить, как мы будем