я не желал портить отношения с Дэвисоном и заложил эти облигации. Я рассчитывал 
собрать достаточно денег и выкупить их. Ведь им, собственно говоря, следовало 
бы находиться в амортизационном фонде.

Старый джентльмен сразу понял, в чем дело, и нахмурился.

— Ты можешь нажить себе таким образом большие неприятности, Фрэнк!

— Это вопрос чисто формальный, — отвечал сын. — Кто знает, быть может, я 
намеревался выкупить их. Да я и постараюсь это сделать сегодня до трех часов, 
если успею. В моей практике случалось, что проходило и восемь и десять дней, 
прежде чем я сдавал сертификаты в амортизационный фонд. В такую бурю, как 
сейчас, я имею право изворачиваться по собственному усмотрению.

Каупервуд-старший потер подбородок. То, что он услышал, до крайности 
встревожило его, но выхода из создавшегося положения он не видел. Его личные 
ресурсы были исчерпаны. Он потеребил бакенбарды и уставился в окно на зеленый 
дворик. Возможно, что это и вправду вопрос чисто формальный, — кто знает? 
Финансовые отношения городского казначея с другими маклерами и до Фрэнка не 
были как следует упорядочены. Это известно каждому банковскому деятелю. Может 
быть, и в данном случае этот обычай примут во внимание? Трудно сказать! Но как 
бы там ни было, дело это рискованное и не совсем чистое. Хорошо, если бы Фрэнк 
успел изъять облигации и депонировал их как положено.

— На твоем месте я постарался бы выкупить их, — посоветовал старый Каупервуд.

— Я так и сделаю, если смогу.

— Сколько у тебя денег?

— В общей сложности тысяч двадцать. Нужно же мне иметь немного наличности на 
случай прекращения платежей.

— У меня к вечеру наберется тысяч восемь — десять.

Старик рассчитывал получить эту сумму, перезаложив дом.

Каупервуд спокойно посмотрел на него. Он все сказал отцу, больше ему говорить 
было нечего.

— После твоего ухода я в последний раз попробую уломать Стинера, — сказал он. — 
Мы пойдем к нему вместе с Харпером Стеджером, которого я жду с минуты на минуту.
 Если Стинер будет стоять на своем, я разошлю извещения всем кредиторам, а 
также уведомлю секретаря биржи. Что бы ни случилось, отец, прошу тебя, не 
унывай! Впрочем, ты умеешь держать себя в руках. Я лечу в пропасть, а между тем,
 будь у Стинера капля ума… — Фрэнк помолчал. — Но что пользы говорить об этом 
идиоте!

Он стал смотреть в окно, думая о том, как легко могло бы все уладиться с 
помощью Батлера, не будь этого злополучного анонимного письма. Вместо того 
чтобы вредить своей же партии, Батлер в такой крайности, несомненно, выручил бы 
его. Но теперь…

Отец встал, собираясь уходить. Отчаяние, как лихорадочный озноб, насквозь 
пронизывало его.

— Так, так, — устало пробормотал он.

Каупервуду было мучительно больно за старика. Какой позор! Его отец!.. Он 
чувствовал, как из глубины его души поднимается волна глубокой печали, но 
минуту спустя уже овладел собой и стал думать о делах, соображая по обыкновению 
быстро и четко. Как только старик вышел, Каупервуд велел просить Харпера 
Стеджера. Они обменялись рукопожатием и тотчас же отправились к Стинеру. Но тот 
обмяк, словно порожний воздушный шар, и накачать его было уже невозможно. 
Каупервуд и Стеджер ушли ни с чем.

— По-моему, вам еще рано горевать, Фрэнк, — заметил Стеджер. — Мы на самых 
законных основаниях оттянем это дело до выборов и даже дольше, а тем временем 
вся шумиха уляжется. Тогда вы созовете кредиторов и попытаетесь образумить их. 
Они не захотят поступиться своими ценностями, даже если Стинер угодит в тюрьму.

Стеджер еще не знал об облигациях на шестьдесят тысяч долларов, заложенных 
Каупервудом. Так же как не знал об Эйлин Батлер и безудержной ярости ее отца.



30

За это время произошло еще одно событие, о котором не догадывался Каупервуд. В 
тот самый день, когда почта доставила Батлеру анонимное письмо, касающееся его