ный  филантроп  Гнилой   Лощины
захлопнул за собой дверь и пропал во тьме. Он выполнял принятые  поручения
с таким тщанием, что только к часу ночи подошел к своему жилищу на  склоне
горы. Это была хижина, сбитая из грубо обтесанных сосновых  бревен,  столь
примитивная с виду, что ее лишь с трудом можно  было  характеризовать  как
создание рук человеческих. Крыша из древесной коры  сплошь  поросла  диким
виноградом; в щелях птицы давно свили  гнезда;  белка  забилась  прямо  на
конек и там грызла свои желуди без страха и без упрека.
   Гэбриель  осторожно  вытащил  деревянный  колышек,  служивший   дверным
засовом, и вошел в дом своим мягким, неслышным  шагом.  Раскопав  в  очаге
тлеющий  уголек,  он  зажег  свечу  и  огляделся.  Парусиновое   полотнище
разделяло комнату на две комнаты; разрез  в  занавеске  заменял  дверь  На
грубо сколоченном сосновом столе лежала одежда, принадлежавшая, как видно,
девочке  лет  семи-восьми;  платьице,  сильно  поношенное,  а  кое-где   и
порванное;  совсем  ветхая  нижняя  юбка  из  белой  фланели,  заплатанная
красными  лоскутами,  и  пара  чулок,  заштопанных  и  перештопанных   так
основательно,  что  от  их  первоначального  состава  едва  ли  что-нибудь
сохранилось. Гэбриель сперва бросил общий меланхолический  взгляд  на  эти
наряды; потом принялся тщательно осматривать вещь за вещью. Скинув  куртку
и сапоги и приняв таким образом домашний вид, он достал стоявшую на  полке
шкатулку и уже начал было разыскивать нужные ему  швейные  принадлежности,
как его прервал детский голосок с той стороны занавески:
   - Это ты, Гэйб?
   - Я.
   - Знаешь, Гэйб, я устала и легла спать.
   - Знаю, - сухо отозвался Гэбриель, вытаскивая торчавшую в  нижней  юбке
иголку с ниткой. Кто-то уже принялся было  чинить  юбку,  но,  как  видно,
очень быстро утратил терпение, и дыра так и осталась незашитой.
   - Ах, Гэйб, это такое старье!
   - Старье?! - повторил Гэйб с укором в голосе. - Тоже скажешь!  Конечно,
поношенно малость, зато какие отличные вещи! Вот эта юбочка,  например.  -
Гэбриель поднял юбку и поглядел на красные заплатки с гордостью художника,
обозревающего созданный им шедевр. - Эта юбочка, Олли, крепче, чем новая.
   - Она была новой пять лет тому назад, Гэйб!
   - Ну и что? - спросил Гэбриель, нетерпеливо  оборачиваясь  к  невидимой
собеседнице. - Что с того?
   - Я выросла за это время.
   - Выросла! - пренебрежительно откликнулся Гэбриель.  -  А  разве  я  не
выпустил складку, разве не вставил в корсаж кусок мешковины в  добрых  три
пальца шириной? Я вижу, ты решила разорить меня на платье!
   Олли рассмеялась за занавеской. Однако суровый штопальщик не  отозвался
на ее смех. Тогда в импровизированную дверь просунулась курчавая  головка,
и вслед за тем стройная девочка в коротенькой ночной рубашонке подбежала к
Гэбриелю и  принялась  ластиться  к  нему,  пытаясь  забраться  под  самую
жилетку.
   - Поди прочь! - сказал Гэбриель, сохраняя суровость в голосе, но  самым
жалким образом утрачивая строгость на лице. - Поди прочь! Тебе  смешно!  Я
не щажу сил, только бы разодеть тебя в шелк и бархат, а  ты  купаешься  во
всех канавах и пляшешь в колючем кустарнике. Ты совсем  не  бережешь  свои
вещи, Олли. Не прошло ведь и десяти дней с тех пор, как я заклепал и,  так
сказать, полудил твое платье, и вот - погляди на него!
   Гэбриель негодующе потряс платьем перед самым  носом  Олли.  Между  тем
девочка, упершись макушкой прямо в грудь Гэбриеля и обретя  таким  образом
точку опоры,  стала  совершать  вращательные  движения,  намереваясь,  как
видно, пробуравить путь к его сердцу.
   - Ты ведь не сердишься на меня, Гэйб? - взмолилась она,  перебираясь  с
одного колена Гэбриеля на другое, но не отнимая головы от его груди. -  Ты
ведь не сердишься?
   Не удостаивая ее ответом, Гэбриель торжественно чинил нижнюю юбку.
   - Кого ты видел в городе? - спросила ничуть не обескураженная Олли.
   - Никого, - сухо отозвался Гэбриель.
   - Не верю, - заявила Олли,  решительно  тряхнув  головкой,  -  от  тебя
пахнет мазью и мятной примочкой. Ты был у  Бриггса  и  у  тех  новичков  в
Лощине.
   - Верно, - сказал Гэбриель. -  Нога  у  мексиканца  болит  поменьше,  а
малютка скончалась. Напомни мне утром, я пороюсь в  маминых  вещах,  может
быть, разыщу что-нибудь для бедной женщины.
   - Ты знаешь, Гэйб, что говорит о тебе миссис Маркл? - спросила  Олли  и
посмотрела на брата.
   -  Понятия  не  имею,  -  сказал   Гэбриель,   демонстрируя   полнейшее
равнодушие. Как обычно, притворство его не имело никакого успеха.
   - Она говорит, что о тебе никто не заботится, а ты заботишься обо всех.
Она говорит, что ты убиваешь себя для других. Она говорит, что  нам  нужно
иметь хозяйку в доме.
   Гэбриель прервал работу и отложил недоштопанную юбку в сторону.  Потом,
взяв сестренку одной рукой за кудрявую макушку, а другой за подбородок, он
повернул к себе ее плутовское личико.
   - Олли, - начал он торжественно, - помнишь  ты,  как  я  унес  тебя  из
снеговой хижины в Голодном лагере и тащил на закорках много  миль  подряд,
пока мы не вышли в долину? Помнишь, как мы прожили две недели в лесу,  как
я рубил деревья, промышлял нам с тобой пропитание, ловил дичь, удил  рыбу?