беспощадно вбиваться рекрутам в головы. Так же, разумеется, как и другие 
правила. Беспощадно! 
От сидения в неудобной позе ныло все тело. Боль расходилась от поясницы вниз по 
бедрам, уходила в ноги. В голове стучала одна мысль: сколько же еще можно 
выдержать эту муку? Сколько еще так сидеть? И что сделает с ним Магвайр, если 
он не выдержит и свалится? Воль от поясницы и бедер перешла в живот, казалось, 
что там вот-вот что-то лопнет, разорвется. О, господи, ну когда же конец, когда 
же этот изверг разрешит подняться? И чего он добивается? Чего хочет? Чтобы его 
считали суперменом, что ли? 
Адамчик еще раз сделал попытку хоть немного переменить позу — сжал локтями 
колени, попытался чуть-чуть зиять нагрузку с ног. Чтобы отогнать боль, он 
старался заставить себя думать о чем-то другом, ну хотя бы о доме. Но никак не 
мог сосредоточиться, мысли все время перескакивали, в голове все смешалось — 
мать, отец, дом. А ноги совсем уже отказывались слушаться, предательски дрожали.
 «Только бы судорогой не свело, — молил солдат. — О боже, святая Мария, — он 
еще раз попытался отвлечься от того, что происходило, увести мысль от 
отказывавшихся повиноваться ног, — матерь божья, помоги мне... » 
В этот момент Магвайр заметил что-то в противоположном конце казармы: 
— Эй, вы там, — рявкнул он. — Вы, вон те трое. Да, да, вы самые. А ну, шаг 
вперед — марш! 
Три новобранца разом шагнули от коек в проход. Магвайр быстро подошел к ним, 
уставился в упор на первого. 
— Ты меня любишь, червячина? — неожиданно спросил он солдата. [30] 
Новобранец растерялся, не зная, что ответить на этот вопрос. 
— Ну! Тебя спрашивают, скотина! 
— Так точно, сэр! 
— И ты уверен? 
— Так точно, сэр! 
— Так, так... Что же тебе так во мне понравилось? Уж не моя ли кормовая часть, 
паскудник ты этакий? Ей-богу, наверно, я прав. А? Ну и ублюдок, тварь поганая. 
Развратная дрянь с херувимской мордой! 
Почти без замаха он неожиданно сильно ударил новобранца кулаком в живот, прямо 
в солнечное сплетение. Даже не охнув, солдат, как подрубленный, переломился 
пополам. Но в тот же момент, опомнившись, снова выпрямился. Только лицо 
перекосилось и побелело. А Магвайр уже повернулся к его соседу: 
— Ну, а ты что скажешь, червяк паршивый? 
— Сэр? 
— Я тебе нравлюсь? 
— Никак нет, сэр. 
— Так значит, ты меня ненавидишь, негодяй? Так, что ли? 
— Сэр, я... 
— Да или нет? Отвечай, мразь! 
— Никак нет, сэр! 
Уж ты бы, наверно, с удовольствием разделался со мною. На месте прикончил бы, 
верно? 
— Никак нет, сэр! 
— Не ври, тварь! Дерьмо цыплячье! Не сметь врать мне! Ты должен или любить меня,
 или ненавидеть! Одно из двух, и только! Понял, скотина?! Одно из двух! А ты 
ведь меня не любишь. Верно ведь? 
— Так точно, сэр! Вернее, никак нет, сэр! 
Удар справа пришелся солдату в нижнюю часть живота. От боли у него перехватило 
дыхание, и он застыл с открытым ртом, судорожно хватая воздух... Второй удар! 
Потом хлесткая пощечина, и он уже пришел в себя. Магвайр в упор смотрел ему в 
глаза. От отвращения у него даже приподнялась верхняя губа, открыв сжатые 
пожелтевшие и неровные зубы. 
— Ах ты, цыплячье дерьмо. Теперь сознаешься? 
— Никак нет, сэр! [31] 
Сержант вдруг отвернулся от солдата, приблизился к третьему новобранцу: 
— А ты что скажешь, мозгляк? Тебе я понравился? Ну-ка, ответь своему сержанту. 
Солдат судорожно глотнул, весь напрягся, но ничего не ответил. Не мигая он 
глядел куда-то поверх головы Магвайра, ожидая удара. И не ошибся. Два мощных 
оперкота в живот повергли его на колени. 
— Встать! 
Солдат быстро поднялся на ноги, вытянулся. Магвайр обвел взглядом всех троих, 
приказал стать к койкам, а сам отошел на середину кубрика. Его напарник стоял у 
длинного, окрашенного в темно-зеленый цвет стола для чистки оружия. В руках он 
все еще держал пачку писем. 
— Ну как, сержант, — подошел к нему Магвайр, — все херувимчики сдали свои 
писульки? 
— Так точно, — Мидберри как-то замялся, но потом громко добавил: — Все скоты до 
единого сдали письма! 
Магвайр посмотрел, как младший «эс-ин» положил письма на стол, и отошел. Потом 
повернулся снова к взводу: 
— Хочу напомнить вам, мразь червячья, что это место не зря называется 
Пэррис-Айленд{6}. Может быть, это и не Париж, но уж относительно острова — это 
точно. По суше пути отсюда нет. Да и никакого другого тоже. И ни кто вам тут не 
поможет. Никто, зарубите себе на носу! Запомните раз и навсегда, девочки, — 
здесь вам не мамин дом! Ни дома, ни мамы! Только одни новобранцы. И всяк за 
себя! Каждый поганый червяк — за себя! Кто забудет — вылетит, как дерьмо в 
консервной банке. Только вонь останется! Ясненько?