начинать этого разговора. Какой там еще бой, когда он только вчера из 
сержантской школы. Вон даже нашивки еще не обтерлись. Да и вообще, имеет ли он 
право после всего этого ставить под сомнение правильность тех методов, которыми 
пользуется старший «эс-ин». 
Он молча поставил чашку в шкафчик. Медленно обернулся. Магвайр в упор смотрел 
на него. 
— Хочу тебе, парень, кое-что еще сказать. Ты что думаешь, в этих рекламных 
афишках и плакатах так тебе все и напишут? Черта лысого! Не жди! Только мы, 
старые сержанты, знаем всю правду-матку. Знаешь, что такое «настоящий морской 
пехотинец»? Вон все кричат про него. А что это такое, ты знаешь? Я тебе скажу. 
Скажу правду. Это всего-навсего настоящий, обученный своему [50] делу и не 
боящийся его убийца. Он готов убить любого — кого прикажут и где прикажут. 
Любого, на кого укажет начальство. И ничего при этом не спрашивает. Ничего, 
ровным счетом! Никаких дурацких вопросов. Я ведь был в Корее. И все видел 
своими собственными глазами. На своей шкуре испытал. Так что зря болтать не 
буду. Да и чего болтать, когда все так именно и должно быть. Не будь мы такими, 
думаешь, смогли бы одолеть япошек? Держи карман шире. Только этим и спаслись. А 
то стояли бы сейчас на коленях перед Хирохито или перед какой другой косоглазой 
паскудой. Это уж точно. 
— Так вон вы, оказывается, какой ветеран, — искренне удивился Мидберри. — 
Действительно, кому же еще знать, что надо. 
Он вдруг почувствовал, что готов соглашаться теперь со всем, что говорит 
Магвайр. И ужасно устал от всего, что произошло за этот день. Устал и хотел 
отдохнуть. К тому же еще чертовски болела голова, просто разламывалась. Он 
ничего больше не желал слушать. Только бы добраться до койки и хоть немного 
поспать. 
— Сдается мне, что ты и взаправду так думаешь. Как говоришь. У нас ведь тут не 
военная школа для маменькиных сынков. Где надо всяких пай-мальчиков учить, как 
быть чистенькими и аккуратненькими. И оч-чень уважительными к старшим. Мы с 
тобой служим в рекрутском депо Пэррис-Айленд и учим здесь ублюдков тому, как 
надо убивать людей. Этому и ничему другому. Так и запомни. Усекаешь? 
Мидберри надел китель и пошел к двери. Подождал, не скажет ли Магвайр еще чего. 
Чего-нибудь такого, чтобы он после этого мог со спокойной совестью уйти к себе. 

— На той неделе, в понедельник, — удержал его старший «эс-ин», — ты как следует 
возьмешься за взвод. Целый день один повозишься с этим мусором. А потом станем 
чередоваться: один день — ты, другой — я. Раз уж нас только двое, ничего не 
попишешь. Будем выкручиваться, как сможем. 
— О'кей, — ответил Мидберри, думая про себя, что бы все это значило. Награда за 
уступчивость или попытка со стороны старшего как-то загладить вину, снять обиду 
за проявленное сегодня недоверие? 
— Пойду, посплю немного. 
— У-гу. [51] 
Магвайр углубился в бумагу. Мидберри еще немного помедлил в дверях, глядя на 
его склоненную голову. Даже в слабом свете висевшей под потолком лампочки 
большой белый шрам был отчетливо виден. Разговор, очевидно, был окончен, и 
Мидберри вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь. 
Мидберри очень удивился, что не слышал, когда «взводная мышь»{9} в первый раз 
будила его. Всю неделю он ждал этого своего первого самостоятельного дня работы 
со взводом, очень волновался, с вечера даже никак не мог уснуть — все думал, 
как бы чего не перепутать. И вот чуть не проспал. 
Вечером, лежа на койке, он долго прислушивался к тихим шагам дневального, 
проходившего время от времени мимо дверей сержантской. Думал, что наверняка 
проснется сам. Поэтому и вздрогнул, когда вдруг в дверь кто-то негромко стукнул 
и приглушенный, но все же писклявый голос «взводной мыши» пропел: 
— Сэр, бортовое время ноль четыре ноль три... Открыв глаза, Мидберри 
приподнялся на локте, поглядел на дверь. 
— Сэр, бортовое время ноль... 
— Входи! 
Дверь тихонько приоткрылась, в образовавшемся проеме вытянулась нескладная 
фигура рядового Купера — тощего и малорослого новобранца с вечно бегающими, 
испуганными глазами. 
— Сэр, рядовой Купер просит разрешения войти в сержантскую! 
— Так я же тебе уже приказал войти. — Мидберри сел на койке, свесив ноги на пол.
 — Давай, прибирайся. И не забудь корзинку для мусора и пепельницы. Вон сколько 
грязи. 
— Есть, сэр. Будет исполнено. Я все, сэр, в лучшем виде сделаю. 
Мидберри прошел к умывальнику, наполнил раковину до половины горячей водой. 
Слегка помочив лицо, он выдавил [52] на ладонь немного мыльного крема из тюбика,
 густо намылил щеки и подбородок. 
— Ты сколько раз стучал, пока я проснулся? 
— Сэр! — Купер сразу повернулся лицом к сержанту, вытянул руки по швам. — Я 
обращался к сержанту-инструктору четыре раза. Так точно! Четыре раза, сэр! 
Мидберри удивленно оглянулся. 
— Ты что это, каждый раз так тянуться будешь? Ни к чему это. — Говоря, он 
размахивал в такт бритвой, как бы подчеркивая свои слова. — В гражданке ведь не 
тянулся? Или тоже так старался? 
— Так точно, сэр! То есть, виноват, сэр! Не подумал. 
— Ну вот и ладненько. А теперь давай-ка работай. Побыстрее! 
Купер попытался изобразить на лице что-то вроде улыбки. Она получилась жалкой и