кривила его лицо.  Он  медлил с ответом, а потом  сказал с трудом,  словно
язык не слушался:
     -- И рассказать нельзя... Слишком страшно... Туда попасть -- что заживо
в гроб лечь.
     Он  посмотрел  на  мальчишек,  пораженных  его  словами,  и  с  горечью
повторил:
     -- Заживо в гроб лечь... Это  точно... -- и замолчал, не  зная, что еще
сказать.
     -- Ну? -- процедил сквозь зубы Педро Пуля.
     -- Вот тебе и "ну"!  Не  могу я, не  могу! Не  спрашивайте  меня,  ради
Христа, ни о чем! -- голова его бессильно поникла, голос стал еле слышен:
     -- Там как в могиле... Там живых нет.
     Он поднял на товарищей  глаза, моля ни о чем не спрашивать его. Большой
Жоан сказал:
     -- Хватит, не мучьте его.
     Долдон махнул рукой и еле слышно выговорил:
     -- Не могу... Слишком страшно...
     Профессор взглянул на него. Грудь  Долдона была вся  в крупных оспинах,
но в сердце его Профессор увидел звезду. В сердце Долдона сияла звезда.

СУДЬБА

     Они заняли угловой столик. Кот достал колоду, но  ни Педро, ни  Большой
Жоан, ни Профессор, ни Долдон не проявили к игре никакого интереса. Здесь, в
"Воротах в  море",  ждали  они  Богумила. Таверна была полна  народа, а ведь
несколько месяцев  кряду никто сюда не ходил.  Оспа  не  пускала. Но  теперь
черная  смерть  сгинула,  и  люди вспоминали тех,  кого  она  унесла. Кто-то
рассказывал  о  больнице.  "Вот  горе-то  бедняком  родиться", --  пробурчал
какой-то матрос.
     За соседним столом заказали кашасы. На прилавке замелькали стаканы.
     -- Судьбу не  перешибешь,  --  сказал  старик. -- Судьба  твоя  вон где
решается, -- и показал куда-то вверх.
     Но Жоан де Адан возразил ему:
     -- Настанет день, когда мы сами перекроим свою судьбу...
     Педро  Пуля  поднял  голову, Профессор  улыбнулся.  Но Большой  Жоан  и
Долдом, похоже, готовы были согласиться со стариком, который твердил свое:
     -- Никому не под силу изменить судьбу. Принимай безропотно, что тебе на
небесах приготовили, -- вот и все.
     -- Настанет  день, и мы изменим свою  судьбу! -- сказал вдруг  Педро, и
все поглядели на него.
     -- Что ты понимаешь, малыш?.. -- вздохнул старик.
     -- Это сын Белобрысого, это голос  отца говорит в нем,  -- ответил Жоан
де Адан. -- А за то, чтобы изменить нашу судьбу, отец его отдал жизнь...
     Он окинул взглядом всех сидевших  в таверне. Старик замолчал, посмотрел
на  Педро с уважением. В ту минуту в сердца людей возвратилась вера.  Где-то
на улице послышался перебор гитарных струн.


В ТВОИХ ГЛАЗАХ -- ПОКОЙ БАИЯНСКОЙ НОЧИ

СИРОТА

     На  холме  теперь  снова  звучала  музыка.  Портовые ребята  играли  на
гитарах,  распевали песенки, сочиняли самбы,  которые потом охотно  покупали
композиторы из Верхнего Города.  В  ресторанчике Деоклесио  снова  стали  по
вечерам собираться люди.  Миновала напасть, прошло то время, когда  на холме
не слышалось ничего, кроме рыданий  и причитаний, а понурые мужчины,  никуда
не заворачивая, шли из дома  на работу, с работы  -- домой, когда  по крутым
улицам несли  на  отдаленное кладбище черные  гробы  взрослых,  белые  гробы
непорочных  девиц,  маленькие   разноцветные  гробики  детей.  Хорошо,  если
встретишь гробы,  а  не мешки, в которые  засовывали еще живых людей: в этих
мешках отправляли их в больницу, и семья  плакала как по усопшему, зная, что
назад никто  уже не  воротится. Ни  звон  гитары, ни звучный  голос негра не
нарушал  в те  дни скорбной тишины, царившей  на холме. Только перекликались
нараспев часовые оцепления да плакали навзрыд женщины.
     В один из таких дней свезли  в больницу и Эстевана,  а вскоре жене его,
прачке Маргариде,  пришло известие  о его смерти. В тот  же вечер она и сама
слегла в жару. Ей,  однако,  повезло:  болезнь обошлась с нею милостиво, так
что удалось даже скрыть ее  ото всех и не  попасть в мешок,  а из мешка -- в
больницу.  Она стала выздоравливать. Двое ее детей управлялись по хозяйству.
От сына -- по-уличному звали его Зе-Глист -- проку было мало, шел ему только
седьмой  год,  но  зато тринадцатилетняя  Дора, у  которой  под платьем  уже
обозначилась грудь, была настоящая маленькая женщина, не по годам серьезная:
и дом вела, и ухаживала за матерью. Маргарида поднялась с постели как раз  в
ту пору, когда на холме  снова зазвучала музыка, и, хоть не чувствовала себя
вполне  здоровой, отправилась к своим  обычным клиентам. Эпидемия кончилась,
ночи  на холме вновь  наполнились звоном гитар;  Маргарида  приволокла домой
огромный узел белья, потом  пошла к  ручью. Там принялась  стирать и стирала
под  палящим  солнцем  целый день до  вечера,  в  сумерки же начался  дождь.
Назавтра  она  уже  стирать  не  могла:  болезнь  снова вернулась  к ней,  и
кончилось  все это скверно. Через два  дня  Маргариду  --  последнюю  жертву
эпидемии  --  понесли на  кладбище.  Дора  шла следом, по щекам ее  катились
с