и веры.
Вам известно, как щедро она жертвует?..
     -- Я объясню, как было дело...
     -- Не  перебивайте меня.  Разве вас  не  учили в семинарии  смиренно  и
почтительно   слушать  тех,   кто   призван   руководить   вами   на   стезе
священнослужения?  Впрочем, мне припоминается, что вы не были в числе первых
учеников...
     Падре Жозе  Педро знал это, и не было  необходимости  напоминать, что в
семинарии он считался из последних.  Именно поэтому так  боялся он совершить
ошибку и оскорбить Господа. Наверно, каноник прав: ведь он такой умный и так
близок к Господу, а это -- больше чем ум, это высшая мудрость.
     Каноник сделал  небрежное движение,  точно  отбрасывая прочь историю со
вдовой, и голос его опять зазвучал проникновенно и мягко:
     --  Теперь перейдем  к гораздо более серьезному  делу. По  вашей  вине,
падре, у нас  возникли трения с  городскими  властями. Вам  известно, что вы
натворили?
     Падре и не пытался отрицать:
     -- Вы про мальчугана, захворавшего ветрянкой?
     -- Оспой, падре, оспой. Вы скрыли это от санитарных властей...
     Вера падре  Жозе Педро  в  милосердие Божье была беспредельна. Он часто
думал, что  Господь  не  осудит его за то, что он  делал. И сейчас  эта вера
придала ему сил выпрямиться и взглянуть в лицо каноника.
     -- Вы знаете, что такое лепрозорий?
     Каноник не ответил.
     -- Оттуда возвращаются единицы. А тут -- мальчик, ребенок...  Отправить
его в бараки -- все равно что совершить убийство!
     --  Это  не наше дело, -- произнес  каноник тусклым, лишенным интонаций
голосом, однако очень убежденно. -- Это  компетенция санитарного управления.
А мы обязаны уважать закон.
     -- Даже если этот закон противоречит милосердию Господа?
     -- Что  вы знаете о  милосердии Господа? Не  переоцениваете ли вы  свой
разум, берясь судить о божественных предначертаниях? Вас обуяла гордыня.
     -- Я  хорошо  знаю,  что  я --  невежда, недостойный служить  Богу,  --
попытался объясниться падре Жозе.  -- Но эти  дети растут, как трава, до них
никому нет дела, и потому я намеревался...
     -- Доброе намерение,  не  оправдывает дурных поступков,  -- прервал его
каноник,  и  мягкость,  с  которой  он  произнес  эти  слова,  противоречила
заключенной в них непреклонности.
     Падре опять почувствовал душевное смятение, но, обратив помыслы к Богу,
сумел овладеть собой:
     -- Что же дурного в  моих поступках? С этими мальчиками никто и никогда
не говорил  всерьез о Боге.  Они не имеют представления о  вере, они валят в
одну кучу свитых и негритянских идолов. Я хотел спасти заблуждающихся...
     -- Я ведь уже сказал вам, что вы действовали из благородных побуждений,
но деяния ваши оказались пагубны...
     -- Но ведь вы  не знаете этих мальчишек! -- воскликнул  падре  и тотчас
почувствовал  на  себе острый  взгляд каноника. -- Они еще  дети  по годам и
взрослые  по  образу жизни.  Они ведут  себя как  мужчины, они уже познали и
испытали  всю житейскую грязь  и мерзость... Для того чтобы не отпугнуть их,
мне и приходилось иногда поступать против совести.
     -- Вы пошли у них на поводу.
     -- Да, мне  случалось подчиняться им  в  мелочах, но  лишь затем, чтобы
достичь успеха в целом.
     --  Вы  закрывали  глаза  на  преступления  этих  выродков и  тем самым
одобряли их.
     -- Да в чем же они виноваты?! -- Падре вдруг вспомнились слова Жоана де
Адана. -- Кто заботится о них? Кто их учит и наставляет?  Кто им помогает? У
кого найдется для них доброе слово? -- Падре был так возбужден, что каноник,
не переставая сверлить его  глазами,  отодвинулся подальше. --  Они  воруют,
чтобы не умереть с голоду, а состоятельные люди предпочитают швырять деньги,
жертвовать  на церковь и даже не вспоминают о том, что рядом с ними голодают
дети! В чем же их вина?..
     -- Прошу вас замолчать, -- повелительно произнес  каноник. -- Если бы я
не знал  вас,  то  подумал бы, что слышу  коммуниста.  Да  и  нетрудно стать
коммунистом, потершись среди этого  сброда и  наслушавшись всяких бредней...
Вы и впрямь коммунист, падре, вы -- враг церкви.
     Жозе  Педро глядел  на него в  ужасе. Каноник поднялся, простер к  нему
руку.
     --  Хочу  верить, что Господь  в  неизреченном милосердии своем простит
ваши слова и поступки.  Вы оскорбили Бога и церковь! Вы запятнали бесчестьем
одеяние  священнослужителя.  Вы  попрали  законы  государства  и церкви.  Вы
действовали  как  коммунист. И  поэтому  мы  не  можем доверить  вам приход.
Ступайте, -- тут голос его, не потеряв  властных,  не допускающих возражений
интонаций,  вновь  зазвучал  мягко, -- ступайте,  покайтесь  в своих грехах,
всецело посвятите  себя добрым католикам вашей церкви, выбросьте  из  головы
эти  коммунистические  бредни  -- иначе  мы будем  вынуждены  принять  более
суровые  меры.  Неужели  вы  думаете,  что  Господь  одобряет ваши поступки?
Взгляните на  себя  трезво:  вам  ли пытаться проникнуть в сокровенный смысл
божественных откровений?..
     Он  повернулся  к  Жозе  Педро  спиной и направился к  двери.  Падре  в
растерянности сделал два шага следом, хрипло, как в удушье, проговорил:
     -- Среди них есть мальчик, который хотел бы стать священником...
     -- Наш разговор окончен, падре. Вы свободны. Да враз