нова подсел к играющим.  Новички  испуганно следили  за тем, как  уходит их
вожак: они безгранично верили ему и теперь не знали, как быть и что делать.
     Леденчик на полуслове оборвал молитву, вышел из своего угла:
     -- Что тут у вас?
     -- Педро пошел на трудное дело. Если к утру не придет, значит, попался.
     --  Мы   его   вызволим  откуда   угодно,  --  ответил   Леденчик   так
непринужденно,  точно минуту  назад  не  просил  Пречистую Деву  спасти  его
грешную душу. И снова отправился к своим образкам, но теперь уже молиться за
душу Педро Пули.
     Игра возобновилась. Ливень, гром  и молнии, беспросветное  небо. Холод.
Капли дождя падали  на игроков,  потерявших  азарт, -- даже Кот не радовался
выигрышу. Всеми овладело уныние. Наконец Профессор не выдержал:
     -- Пойду погляжу, как там и что...
     Большой Жоан и  Кот  отправились  вместе  с ним, а на пороге в эту ночь
улегся, положив нож под голову, Леденчик. Рядом с ним  хмуро всматривался  в
непроглядную тьму Вертун. Он думал  о том, где  обретается в  такую непогодь
шайка Лампиана, каково им на бескрайних просторах каатинги1. Может быть, они
тоже  сражаются сейчас с полицией, как Педро Пуля? И еще  Вертун думал,  что
Педро, когда вырастет, не уступит в отваге самому Лампиану. Тому принадлежат
сертаны,  необозримые  пространства каатинги,  --  Педро станет  повелителем
Бани, всех ее  улиц, набережных, дворов. А он, Вертун, сертанец родом, будет
то  там, то  тут  -- то  в каатинге,  то в городе, потому что Лампиан -- его
крестный,  а Педро --  его друг. И он закричал петухом: это всегда означало,
что Вертун в прекрасном настроении.
     1 Каатинга -- зона лесов с низкорослыми лесами и кустарниками.

     Поднимаясь по Монтанье, Педро обдумывал свой план. В такие опасные дела
он  покамест  не совался. Но для  матушки  Аниньи нужно рискнуть: не она  ли
столько  раз лечила  его, когда он  хворал,  приносила ему  целебные  травы,
ухаживала за ним и выхаживала? А когда кто-нибудь из "капитанов" появлялся у
нее  на террейро, она  всегда принимала  его с почетом, как  взрослого,  как
огана, наливала чего похмельней, подкладывала кусок повкусней. Да, серьезное
дело он  задумал, и, может  быть, придется ему кормить клопов в каталажке, а
потом  еще  помыкаться  в  колонии,  где  с  людьми  обращаются хуже,  чем с
собаками. И все-таки  есть  надежда...  Педро  вышел на Театральную площадь.
Дождь не прекращался,  полицейские  зябко  кутались  в  плащи.  Он  медленно
поднимался   по    Сан-Бенто,   потом   свернул   на    Сан-Педро,   пересек
Ларго-да-Пьедаде и  Розарио, остановился перед  зданием  управления полиции,
заглядывая в  окна, наблюдая, как  входят  и выходят полицейские  и агенты в
штатском.  Прогремел  по рельсам трамвай, заливая  светом  и  без  того ярко
освещенную площадь. Полицейский -- добрый знакомый матушки Аниньи -- сказал,
что  Огуна взгромоздили  на шкаф в числе  прочих  вещей, конфискованных  при
облавах, а шкаф стоит  в камере, куда сажают задержанных: потом их  допросит
комиссар или дежурный инспектор и распорядится, кого куда, кого -- в тюрьму,
кого -- на свободу. Вот в этой-то камере и стоял шкаф,  в который складывали
все, что не представляло особенной  ценности: как только шкаф  переполнялся,
все остальное валили в кучу за шкафом. Педро и  хотел  попасть в эту камеру,
провести  там какое-то время, а потом выбраться на  волю, прихватив  с собой
Огуна. Хорошо, что он  не примелькался  полицейским:  может,  кто-нибудь  из
постовых  и знает  его в лицо, но мало  ли  в  Баии похожих  друг  на  друга
мальчишек?  Конечно, городская полиция спит и видит, как бы схватить главаря
прославленной шайки, и  примета у него есть -- шрам на  щеке (Педро невольно
пощупал  свой рубец).  Полицейские считают, что  вожак "капитанов" -- старше
годами, выше ростом  и -- мулат. Если они поймут, кто перед ними, дело будет
пахнуть не колонией, а тюрьмой.  Он прямехонько  отправится за  решетку.  Из
колонии еще можно сбежать, а из тюрьмы -- попробуй-ка... Но Педро уже шел по
Кампо-Гранде -- и не  беспечной походочкой уличного сорванца, а  деловито, с
развальцем, поступью моряцкого сына: берет  низко  надвинут на лоб, воротник
черного пиджака -- прежний его владелец был, судя по всему, человеком рослым
и дородным -- поднят.
     Полицейский  прятался  от ливня под деревом. Педро  приблизился к  нему
боязливо и нерешительно, а когда заговорил, голос его звучал, как у ребенка,
напуганного ночной грозой.
     -- Сеньор...
     Полицейский глянул на него:
     -- Чего тебе?
     -- Я нездешний, я из Мар-Гранде, сегодня с отцом приплыли...
     -- Ну и что? -- оборвал его полицейский.
     -- Ночевать негде... Сделайте такую милость, сведите меня  в полицию, а
то дождь льет...
     -- Нашел гостиницу! Проходи, проходи!
     Педро попробовал было поканючить, но полицейский погрозил ему дубинкой:
     -- Проваливай, сказано тебе! Вон в садике ночуй!
     Педро, размазывая  слезы по  щекам, направился к трамвайной  остановке.
Полицейский смотрел ему вслед. Подошел  трамвай. Из прицепного  вагона вышла
парочка. Педро подскочил к даме, собираясь вырвать у нее сумочку, но кавалер
схватил его  за руку.  Ограбление  было предпринято так неумело, что случись
рядом кто-нибудь из "капитанов", они покраснели от стыда за своего товарища.
Полицейский, наблюдавший всю эту сцену, был уже тут как тут.
     -- Вот, значит, ты из каких! Ворюга!
     И  поволок Педро за  собой. Тот не сопротивлялся, лицо его  выражало  и
испуг и радость:
     -- Я нарочно, чтоб меня забрали...
     -- Что-о?
     -- Ей-Богу. Я  ведь  вам  ска