--
туда-то  ни  один полицейский сунуться бы не посмел, -- но все же находилось
под   ее  покровительством,   и  в  качестве   вещественного  доказательства
идолопоклонства уволокла изображение Огуна. Жрица  приняла все  меры,  чтобы
вернуть  святого  на  место. Первым  делом она отправилась к одному из своих
друзей,  преподавателю  медицинского  факультета,  -- он часто  приходил  на
кандомбле, потому что изучал негритянские верования, --  и попросила помочь.
Тот обещал разбиться в лепешку, но Огуна из полиции  вызволить, однако вовсе
не  для  того, чтобы  вернуть его на террейро,  а  чтобы приобщить  к  своей
коллекции  африканских  идолов.   Пока  Огун  находился  в  полиции,  Шанго,
разгневавшись, наслал грозу.
     Отчаявшись  добиться  толку от  преподавателя, матушка Анинья  пошла  к
"капитанам", с которыми дружила уже давно: все чернокожие и все бедняки Баии
-- в друзьях  у "матери святого",  для  каждого найдется у нее теплое слово,
материнская  ласка.  Она  лечит   их,  когда  они   хворают,  она  соединяет
влюбленных, она может навести  порчу  на дурного человека и избавить от него
мир. Матушка Анинья все рассказала Педро Пуле. Тот бывал на кандомбле редко,
наставления падре Жозе слушал  еще реже, но  и жрицу, и падре считал  своими
друзьями, а у "капитанов" принято помогать друзьям, попавшим в беду.
     И вот сейчас они  провожали "мать святого"  до  дому.  Вокруг  бушевала
яростная, грозовая ночь. Струи  дождя заталкивали их под  большой белый зонт
матушки Аниньи, а она с горечью говорила:
     --  Не дают беднякам жить... И нас в покое не оставляют, и богов наших.
Бедняку  ничего  нельзя:  танцевать  нельзя,  славить своих  святых  нельзя,
просить их о милости  -- тоже  нельзя. --  Голос  у нее был скорбный, совсем
какой-то не ее. -- Мало того что мы мрем от голода, нет, решили еще и святых
у нас отнять!.. -- Она вскинула кулаки, погрозила кому-то.
     Педро  точно обдало  горячей  волной. У бедных ничего  нет. Падре  Жозе
говорит, что когда-нибудь они войдут в царствие  небесное и  там Бог воздаст
каждому поровну. Какая же это  справедливость: в  царствии небесном они  все
будут равны, но здесь-то -- нет, значит, поровну каждому не воздашь.
     Проклятья и сетованья матушки Аниньи заглушали гром агого и атабаке1 на
кандомбле  -- они  требовали  возвращения  Огуна. Дона  Анинья была высокая,
худощавая, с царственной осанкой: ни одна из здешних  негритянок  не умела с
таким величавым  изяществом носить  баиянские одежды. Лицо у нее всегда было
приветливое и веселое, но ей достаточно было одного взгляда, чтобы внушить к
себе уважение. В этом она походила  на  падре Жозе.  Но  сейчас  вид  ее был
ужасен,  а проклятья,  которыми  она  осыпала  богачей и полицию, гремели  в
баиянской ночи, леденили сердце Педро Пули...
     1 Агого, атабаке -- ритуальные барабаны.

     Оставив  ее  на попечение  младших жриц -- "дочерей  святого",  которые
окружили  матушку Анинью и  стали  целовать у  нее  руки,  Педро  пустился в
обратный путь, пообещав на прощание:
     -- Подожди немного, принесу я тебе Огуна.
     С улыбкой  она потрепала  его  по  белокурым волосам.  Большой  Жоан  и
Безногий  тоже  поцеловали у нее руку,  стали спускаться по крутым  улочкам.
Вслед им несся рокот барабанов, требуя возвращения Огуна.
     Безногий, который  не верил  ни в  Бога,  ни в черта, но хотел услужить
матушке Анинье, спросил:
     -- Что ж мы делать-то будем? Хреновина-то эта в полиции...
     Большой Жоан, сплюнув  на всякий случай через  плечо, боязливо  одернул
его:
     -- Нельзя так про Огуна говорить... Разгневается -- накажет.
     -- Да он же под замком сидит, можно не бояться, -- рассмеялся тот.
     Жоан счел за благо  оборвать разговор: могущественному Огуну ничего  не
стоит  и из тюрьмы покарать нечестивца. Педро почесался в раздумье, попросил
закурить:
     --  Надо  раскинуть  мозгами. Раз обещали  Анинье --  лопни,  а сделай.
Взялся за гуж...
     Они  уже подходили к пакгаузу. Сквозь  дырявую  крышу  хлестали  потоки
дождя. "Капитаны" расползлись по углам -- туда, где посуше. Профессор взялся
было за книгу, но ветер, точно  издеваясь над ним, ежеминутно задувал свечу,
читать  не получалось,  и  он стал  следить за игрой: в углу Кот  с Долдоном
резались в "семь  с половиной".  Кот держал банк, о каменный пол то  и  дело
звенели  монеты,  но это не отвлекало Леденчика, сосредоточенно возносившего
молитвы Пречистой Деве и святому Антонию.
     В  такие ночи "капитанам" не спалось.  Время от времени молнии освещали
пакгауз, и тогда  становились видны их лица -- немытые, со  впалыми  щеками.
Те, кто  помладше,  все еще боялись  сказочных драконов и прочих чудовищ,  и
потому  жались к старшим, но и  тем было зябко и неуютно.  Неграм в раскатах
грома слышался голос  Шанго.  Так или  иначе,  тяжкая была ночь,  тяжкая для
всех,  даже для  Кота,  хоть ему  и  было на чью грудь приклонить свою  юную
голову. Но  в  непогоду и взрослые  мужчины ищут  себе  приют, ищут женщину,
чтобы согреться  и забыться в ее объятиях: потому  они щедро платили  за то,
чтобы  остаться у  Далвы  до утра. Вот и приходилось Коту сидеть в пакгаузе,
тасовать крапленые карты, банко-вать,  выгребая с помощью  Долдона последние
медяки  у партнеров. Всех  томила какая-то  смутная тревога,  все  старались
держаться поближе друг к другу, и  в то же время каждый был  сам