- Видал, малявка, какие у нас дела пошли? Вот и передай Далве.
     --  Я  ничего пока  что  не видел,  кроме выдубленной шкуры.  На  какой
помойке подобрал? Долго небось искал?
     Флейтист стал серьезен:
     --  Это моя невеста,  изволь  вести себя  прилично,  -- и  без перехода
добавил: -- Выпить хочешь? Кашаса больно хороша.
     Кот прошел в комнату. Женщина натянула одеяло до подбородка.
     -- Можешь его не стесняться: мал еще, -- засмеялся флейтист.
     -- Меня мослами не соблазнишь, -- ответил Кот.
     Он  выпил рюмку кашасы. Хозяин уже успел улечься в  постель  и  целовал
свою подругу. Ни  он, ни она не заметили,  как Кот сунул за пазуху  сумочку,
которая валялась  на стуле, на груде  одежды.  Выйдя из дома, Кот пересчитал
деньги: семьдесят восемь  мильрейсов. Он швырнул сумку  под  лестницу, сунул
деньги в карман и, насвистывая, двинулся обратно.
     Далва по-прежнему стояла у окна. Кот пристально взглянул на нее:
     -- Я поднимусь, ладно? -- и, не дожидаясь ответа, взлетел по лестнице.
     Далва встретила его на площадке.
     -- Ну? Что он тебе сказал?
     -- Дай войти. Куда -- налево, направо?
     Первое,  что Кот увидел  в комнате, была  фотография Гастона: он  был в
смокинге и  прижимал к губам флейту.  Не сводя глаз с фотографии, Кот уселся
на кровать. Далва смотрела на него испуганно и едва сумела вымолвить:
     -- Так что же он сказал?
     -- Сядь, -- ответил Кот, указав ей место рядом с собой.
     -- Ах, соплячок ты, соплячок... -- прошептала она.
     -- Он  теперь  путается с другой,  поняла?  Я им обоим  сказал  кое-что
приятное, а  у той бабы свистнул сумочку. -- Он сунул руку в карман, вытащил
деньги. -- Поделим!
     -- С другой?  Что ж, Спаситель  Бонфинский накажет и его, и эту  тварь.
Спаситель Бонфинский меня не оставит.
     Она  подошла к стене,  на  которой висел  образок, прошептала несколько
слов -- должно быть, дала обет -- и вернулась.
     -- Деньги можешь взять себе. Заработал.
     -- Сядь здесь, -- повторил Кот.
     На этот  раз она  подчинилась,  и Кот, схватив ее в объятия, повалил на
кровать. Он  заставил ее стонать от наслаждения и прошептать, когда все было
позади:
     -- Соплячок оказался мужчиной...
     Кот встал, поддернул штаны, схватил  фотографию Гастона и разорвал ее в
клочья.
     -- Я принесу тебе свою карточку. Вставишь в рамку.
     Засмеявшись, женщина произнесла:
     -- Ох и  далеко же  ты пойдешь, ох  и негодяй же из тебя  вырастет... Я
научу тебя всему, всему, щеночек мой.
     Она заперла дверь. Кот сбросил с себя одежду.

     Вот потому он никогда не  ночует в пакгаузе и после двенадцати уходит к
Далве. Вернувшись утром, вместе с остальными отправляется на промысел.
     Безногий подошел поближе, спросил ехидно:
     -- Ну, что, побежишь хвастаться перстеньком?
     -- А  тебе-то  что? -- ответил, закуривая,  Кот. -- На  тебя,  хромого,
никто не позарится.
     -- Нужны  они  мне  больно,  твои  потаскухи.  Я  знаю,  где найти бабу
получше.
     Но  Кот  продолжать  перепалку не  захотел, и Безногий заковылял  через
пакгауз дальше.
     У стены он остановился, присел, надеясь, что сон сморит его. В половине
двенадцатого  ушел  Кот.  Безногий ухмыльнулся  ему вдогонку:  тот  вымылся,
пригладил волосы брильянтином и шел враскачку, подражая походочке, сутенеров
и матросов. Безногий  долго стоял у стены, глядя на спящих в пакгаузе детей:
их было  не меньше пятидесяти.. Ни отца, ни матери, ни  учителя -- ничего на
свете у них не было, кроме свободы: бегай по городу сколько влезет,  добывай
себе  еду  и  одежду  как  знаешь.  Они  подносили приезжим  чемоданы, крали
бумажники, срывали шляпы, иногда просили подаяние, иногда грабили  прохожих.
Всего их было человек сто:  многие  ночевали  не в пакгаузе,  а  в подъездах
небоскребов, на  причалах,  под перевернутыми лодками  в  гавани. Жаловаться
было не принято. Случалось, что кто-нибудь умирал от болезни: лечить их было
некому.  Если в это  время в пакгауз заглядывал падре Жозе Педро,  или "мать
святого" дона Анинья, или капоэйрист Богумил, больной получал  лекарство, но
ухода за  ним  не было  никакого: не дома ведь.  Безногий задумался обо всем
этом  и наконец пришел к выводу, что  радость свободы не перекрывает тягот и
убожества такой жизни.
     Послышался  шорох, и  он  обернулся. Негритенок Барандан,  стараясь  не
шуметь, крался  к  дверям. Безногий сообразил: наверно,  украл что-нибудь  и
хочет  спрятать добычу от остальных, чтоб не пришлось делиться. Законы шайки
строго карали за это. Безногий, пробираясь между  спящими, неслышно двинулся
следом.  Негритенок уже вышел наружу  и  огибал пакгауз с левой стороны. Над
головой  расстилалось  усыпанное  звездами  небо.  Барандан  прибавил  шагу.
Безногий