|
ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо что-то и упаду; у меня такое
ощущение, что я обнаружу что-то ужасное для себя”. — Немного поколебавшись, она
добавила: — “У меня такое чувство, будто я скоро узнаю то, что мне уже известно,
но я не знаю, что мне это известно. Это звучит ужасно глупо, но больше я
ничего не могу сказать. Я действительно боюсь узнать все об этом. Это связано
со спичками”. Она вручила экспериментатору вторую коробку со спичками, очень
похожую на первую. “Вчера вечером мы с родителями обедали в отеле, и именно там
спички попали ко мне. Прошлым вечером я увидела на столе в библиотеке вторую
коробку, но это именно те, что я взяла в отеле”.
Все другие реплики носили случайный характер, ничего нового узнать не удалось.
Девушка быстро ушла, и было видно, что она весьма смущена и чувствует себя
довольно неловко.
Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что в ее
самочувствии заметно значительное улучшение. Пациентка объяснила, что за это
время у нее появилась абсолютная уверенность в том, что ее рисунки имеют важное
значение. “На этой картинке вся история, которую нужно прочесть, и мне ужасно
любопытно, что же это такое”.
Она попросила рисунок, чтобы взглянуть на него, и, внимательно рассмотрев его,
заметила: “Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю, что здесь вся
история. Не знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что мое
подсознательное многое знает, но не говорит мне. У меня ощущение, что оно ждет,
когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя. И мне так
любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара”.
На вопрос, когда она поняла это, пациентка ответила: “Я думаю, не так давно”.
Потом она стала эмоционально беспокойной и начала настаивать на том, чтобы
сменить тему разговора.
Неделю спустя она пришла сказать, что договорилась пообедать с подругой детства
в том же отеле сегодня вечером, и эта встреча вызывает у нее очень печальные
чувства. Она объяснила: “Мне страшно видеть, как ломается наша дружба и как мы
плывем в разные стороны. И мне не нравится мое отношение к Джейн. Понимаете,
Джейн моложе меня на год, а у нее есть приятель, и они, кажется, очень любят
друг друга. Она считает, что я знаю его, но не называет его имени и вообще
ничего о нем не говорит. Я так ревнива, что иногда ненавижу Джейн; я готова
оттаскать ее за волосы. Я ненавижу ее, чувствуя, что она отбирает у меня моего
приятеля. Но это очень глупо. У меня нет никакого мальчика. Я не хочу идти на
эту встречу, потому что обязательно с ней поссорюсь. И хотя нам не из-за чего
ссориться, я знаю, что буду говорить отвратительные вещи. Я не хочу этого, но
это произойдет, и я ничего не могу с собой поделать. И еще одно: после ссоры с
ней у меня будет неприятный разговор с отцом. Я готовилась к этой встрече всю
неделю. Мы с отцом ссорились только дважды, и оба раза — из-за моих планов
относительно колледжа. Я не знаю, из-за чего мы поссоримся сегодня. Вероятно,
из-за какого-нибудь пустяка, например, из-за его небрежности: он курит и
стряхивает пепел на ковер, — или еще из-за какой-нибудь ерунды. Я просто
надеюсь на то, что отца не будет дома, когда я вернусь. Посоветуете ли вы мне
что-нибудь, чтобы этого не случилось? Хотя, поскольку это сидит глубоко во мне,
я, наверное, должна это пережить. Договариваясь с Джейн о встрече, я думала:
что-то должно произойти. И когда она согласилась со мной встретиться, я сразу
же поняла все, что только что вам сказала. Я тут же повесила телефонную трубку,
чтобы не иметь шанса отменить приглашение”.
Было сказано еще немало слов такого же характера и значения. Все попытки
обсудить рисунки пациентки и дать какое-то толкование ее предчувствиям
потерпели неудачу. Как она заявила, единственное, что ее сейчас интересует, это
предстоящие “сражения”.
На следующий день она вбежала в кабинет со словами: “Я очень спешу. Я только
хочу сказать вам, что все случилось именно так, как я и предсказывала. Сначала
наша встреча с Джейн протекала очень мило. Но потом я потеряла всякий рассудок
и начала обижать ее. Сначала я не заметила этого, а когда поняла, ничего не
могла с собой поделать, я начала говорить ей самые ужасные жестокие слова,
какие могла придумать. Я, впрочем, не сказала ей ничего особенного, но то, как
я с ней говорила, глубоко ее обидело. Когда она заплакала, я почувствовала себя
лучше, и, хотя мне было стыдно за себя, я не испытывала жалости к ней. Я еще
больше осложнила ситуацию, сказав ей, что между нами не может быть никакого
согласия и что пусть она идет своей дорогой, а я — своей. Потом я поехала домой.
Отец был дома и читал газету. Меня так и подмывало сказать ему что-нибудь
неприятное, ну хоть что-нибудь. Удивительно, но я не смогла ничего придумать.
Поэтому я закурила и начала ходить взад-вперед. Наконец отец сказал, чтобы я
села и успокоилась. Это окончательно вывело меня из себя. Я закричала, чтобы он
замолчал, что я буду бегать вокруг него, если мне захочется, и он не может мне
ничего запретить. Идти куда-то уже слишком поздно, и, если бы я хотела бегать
вокруг, у меня на это такое же право, как и у него. Я сказала ему, что он,
должно быть, считает себя очень хитрым, но я хитрее его, что я не вчера
родилась и знаю все, что полагается знать об этом. В общем, я наговорила ему
много глупого, ненужного, чего и не думала и что не имело никакого смысла. Он
рассвирепел и сказал, что, если я не могу разговаривать разумно, мне нужно
замолчать, лечь в постель и проспаться. Так я и сделала. И странная вещь:
проснувшись утром, я подумала о тех рисунках, что сделала у вас. Я пыталась
думать о них. но все, что пришло мне в голову, — это слово „сегодня", а потом
слово „завтра", и в конце концов я могла думать только об этом „завтра". Вам
это о чем-нибудь говорит? Мне нет”. Сказав это, она ушла.
На следующий день она пришла и заявила: “После того как я вчера ушла, у меня
|
|