ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо что-то и упаду; у меня такое 
ощущение, что я обнаружу что-то ужасное для себя”. — Немного поколебавшись, она 
добавила: — “У меня такое чувство, будто я скоро узнаю то, что мне уже известно,
 но я не знаю, что мне это известно. Это звучит ужасно глупо, но больше я 
ничего не могу сказать. Я действительно боюсь узнать все об этом. Это связано 
со спичками”. Она вручила экспериментатору вторую коробку со спичками, очень 
похожую на первую. “Вчера вечером мы с родителями обедали в отеле, и именно там 
спички попали ко мне. Прошлым вечером я увидела на столе в библиотеке вторую 
коробку, но это именно те, что я взяла в отеле”.
Все другие реплики носили случайный характер, ничего нового узнать не удалось. 
Девушка быстро ушла, и было видно, что она весьма смущена и чувствует себя 
довольно неловко.
Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что в ее 
самочувствии заметно значительное улучшение. Пациентка объяснила, что за это 
время у нее появилась абсолютная уверенность в том, что ее рисунки имеют важное 
значение. “На этой картинке вся история, которую нужно прочесть, и мне ужасно 
любопытно, что же это такое”.
Она попросила рисунок, чтобы взглянуть на него, и, внимательно рассмотрев его, 
заметила: “Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю, что здесь вся 
история. Не знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что мое 
подсознательное многое знает, но не говорит мне. У меня ощущение, что оно ждет, 
когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя. И мне так 
любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара”.
На вопрос, когда она поняла это, пациентка ответила: “Я думаю, не так давно”. 
Потом она стала эмоционально беспокойной и начала настаивать на том, чтобы 
сменить тему разговора.
Неделю спустя она пришла сказать, что договорилась пообедать с подругой детства 
в том же отеле сегодня вечером, и эта встреча вызывает у нее очень печальные 
чувства. Она объяснила: “Мне страшно видеть, как ломается наша дружба и как мы 
плывем в разные стороны. И мне не нравится мое отношение к Джейн. Понимаете, 
Джейн моложе меня на год, а у нее есть приятель, и они, кажется, очень любят 
друг друга. Она считает, что я знаю его, но не называет его имени и вообще 
ничего о нем не говорит. Я так ревнива, что иногда ненавижу Джейн; я готова 
оттаскать ее за волосы. Я ненавижу ее, чувствуя, что она отбирает у меня моего 
приятеля. Но это очень глупо. У меня нет никакого мальчика. Я не хочу идти на 
эту встречу, потому что обязательно с ней поссорюсь. И хотя нам не из-за чего 
ссориться, я знаю, что буду говорить отвратительные вещи. Я не хочу этого, но 
это произойдет, и я ничего не могу с собой поделать. И еще одно: после ссоры с 
ней у меня будет неприятный разговор с отцом. Я готовилась к этой встрече всю 
неделю. Мы с отцом ссорились только дважды, и оба раза — из-за моих планов 
относительно колледжа. Я не знаю, из-за чего мы поссоримся сегодня. Вероятно, 
из-за какого-нибудь пустяка, например, из-за его небрежности: он курит и 
стряхивает пепел на ковер, — или еще из-за какой-нибудь ерунды. Я просто 
надеюсь на то, что отца не будет дома, когда я вернусь. Посоветуете ли вы мне 
что-нибудь, чтобы этого не случилось? Хотя, поскольку это сидит глубоко во мне, 
я, наверное, должна это пережить. Договариваясь с Джейн о встрече, я думала: 
что-то должно произойти. И когда она согласилась со мной встретиться, я сразу 
же поняла все, что только что вам сказала. Я тут же повесила телефонную трубку, 
чтобы не иметь шанса отменить приглашение”.
Было сказано еще немало слов такого же характера и значения. Все попытки 
обсудить рисунки пациентки и дать какое-то толкование ее предчувствиям 
потерпели неудачу. Как она заявила, единственное, что ее сейчас интересует, это 
предстоящие “сражения”.
На следующий день она вбежала в кабинет со словами: “Я очень спешу. Я только 
хочу сказать вам, что все случилось именно так, как я и предсказывала. Сначала 
наша встреча с Джейн протекала очень мило. Но потом я потеряла всякий рассудок 
и начала обижать ее. Сначала я не заметила этого, а когда поняла, ничего не 
могла с собой поделать, я начала говорить ей самые ужасные жестокие слова, 
какие могла придумать. Я, впрочем, не сказала ей ничего особенного, но то, как 
я с ней говорила, глубоко ее обидело. Когда она заплакала, я почувствовала себя 
лучше, и, хотя мне было стыдно за себя, я не испытывала жалости к ней. Я еще 
больше осложнила ситуацию, сказав ей, что между нами не может быть никакого 
согласия и что пусть она идет своей дорогой, а я — своей. Потом я поехала домой.
 Отец был дома и читал газету. Меня так и подмывало сказать ему что-нибудь 
неприятное, ну хоть что-нибудь. Удивительно, но я не смогла ничего придумать. 
Поэтому я закурила и начала ходить взад-вперед. Наконец отец сказал, чтобы я 
села и успокоилась. Это окончательно вывело меня из себя. Я закричала, чтобы он 
замолчал, что я буду бегать вокруг него, если мне захочется, и он не может мне 
ничего запретить. Идти куда-то уже слишком поздно, и, если бы я хотела бегать 
вокруг, у меня на это такое же право, как и у него. Я сказала ему, что он, 
должно быть, считает себя очень хитрым, но я хитрее его, что я не вчера 
родилась и знаю все, что полагается знать об этом. В общем, я наговорила ему 
много глупого, ненужного, чего и не думала и что не имело никакого смысла. Он 
рассвирепел и сказал, что, если я не могу разговаривать разумно, мне нужно 
замолчать, лечь в постель и проспаться. Так я и сделала. И странная вещь: 
проснувшись утром, я подумала о тех рисунках, что сделала у вас. Я пыталась 
думать о них. но все, что пришло мне в голову, — это слово „сегодня", а потом 
слово „завтра", и в конце концов я могла думать только об этом „завтра". Вам 
это о чем-нибудь говорит? Мне нет”. Сказав это, она ушла.
На следующий день она пришла и заявила: “После того как я вчера ушла, у меня