Милтон Эриксон.
Стратегия психотерапии.
(Избранные работы)
Оглавление
Предисловие редакции.	2
Глубокий гипноз и его индукция.	3
Общие положения.	3
Описание глубокого гипноза.	7
Приспособление всех гипнотических приемов к испытуемому.	8
Необходимость оберегать личность гипнотика.	9
Манипулирование сознательным и непроизвольным поведениями испытуемого во время 
индукции транса.	10
Метод путаницы.	15
Репетиционный метод.	17
Метод множественной диссоциации.	19
Метод внушения постгипнотических действий.	19
Метод овладения поведением больного.	20
Исторические заметки о левитации руки и других идеомоторных методах.	35
Методы пантомимы при гипнозе и их скрытый смысл.	37
Методы “сюрприза” и “мой друг Джон” (минимальные “ключи” и естественные 
эксперименты).	41
Метод путаницы в гипнозе.	51
Природа и характер постгипнотического поведения.	70
Гипнотическое исследование психосоматических явлений; психосоматические 
взаимосвязи, изучаемые с помощью экспериментального гипноза.	86
Специальное исследование природы и характера различных состояний сознания, 
проведенное совместно с Олдосом Хаксли..	93
Использование автоматического письма при интерпретации и коррекции симптомов 
навязчивой депрессии.	108
Избавление от навязчивой фобии посредством коммуникации с подсознательной 
второй личностью.	117
Псевдоориентация во времени как гипнотерапевтическая процедура.	133
Специальные методы краткой гипнотерапии.	148
Терапия психосоматической головной боли.	163
Гипнотерапия психосоматических проявлений у стоматологических пациентов.	166
Педиатрическая гипнотерапия.	170
Натуралистические методы гипноза.	173
Идентификация безопасной реальности.	179
Гипнотически ориентированная психотерапия при органическом поражении головного 
мозга.	183
Гипнотически ориентированная психотерапия при органическом заболевании мозга 
(дополнение).	199
Груз ответственности при эффективной психотерапии.	201
Метод гипноза для пациентов с настойчивым сопротивлением: пациент, методика 
лечения, основы лечения и эксперименты.	204
Метод и его рациональное зерно.	205
Первый рабочий эксперимент.	211
Второй рабочий эксперимент.	216
Третий рабочий эксперимент.	218
Анализ и комментарии.	222
Гипноз при неизлечимых заболеваниях, сопровождающихся тяжелым болевым синдромом.
	224
Библиография.	227
ББК 88.2
Э 77
Эриксон Милтон
Стратегия психотерапии: Пер. с англ.: — СПб.: Издательский Дом “Ювента”, М.: 
КСП+, 2000. — 512 с.
ISВN 5-87399-097-2
Предисловие редакции.
Милтон Г. Эриксон признан во всем мире как автор высокоэффективного направления 
психотерапии. Среди психотерапевтов ему нет равных: настолько разнообразен его 
творческий подход, велики проницательность, изобретательность и интуиция. 
Возможно, он был лучшим психотерапевтом XX века. Это, пожалуй, не преувеличение.
 Вклад Эриксона в практику психотерапии столь же значителен, сколь и вклад 
Фрейда в ее теорию.
Эриксон родился 5 декабря 1901 года. Его детство и юность прошли в сельских 
районах Невады и Висконсина. Это отразилось на его характере и проявилось в 
простоте, скромности, жизнелюбии и целеустремленности.
В 17 лет Эриксон перенес полиомиелит, последствия которого отразились на всей 
его дальнейшей жизни. Однако он говорил, что болезнь стала его лучшим учителем 
в познании человеческих возможностей. И действительно, несмотря на тяжелое 
заболевание, он закончил медицинский факультет и получил степени магистра 
психологии и доктора медицины в университете штата Висконсин. Круг его научных 
и практических интересов был достаточно широк. Он занимался психиатрической 
экспертизой призывников, судебно-психиатрической экспертизой, психиатрической 
практикой. Однако с начала сороковых годов основным видом его деятельности 
стала разработка и практическое применение совершенно нового направления 
современной психотерапии, которое потом назовут эриксоновским гипнозом. 
Основным принципом этого направления была предложенная Эриксоном идея 
утилизации.
Вот как он сам описывал этот метод: “Терапевты... никогда не должны ругать, 
осуждать или отвергать любые проявления поведения пациента только потому, что 
это является неконструктивным, неразумным или нерациональным. Поведение 
пациента является частью проблемы, с которой он обратился за помощью к 
психотерапевту. Оно составляет его личностное окружение... и может быть 
доминирующей силой в общей картине отношений между пациентом и терапевтом. Все 
то, с чем пациенты приходят в кабинет к психотерапевту, в какой-то мере 
является частью их самих и частью их проблемы. На пациента следует смотреть с 
сочувствием, ценя ту целостность, которая предстает перед терапевтом... Очень 
часто терапия может иметь прочное основание лишь при утилизации глупых, 
абсурдных, иррациональных проявлений”. Принцип утилизации можно определить как 
готовность терапевта реагировать на любые аспекты пациента и окружающей среды. 
Эриксон отрицательно относился к распространенным и сейчас статистическим 
методам исследования, так как считал, что личность каждого пациента уникальна, 
А следовательно, уникален и терапевтический метод, используемый в каждом 
отдельном случае. При таком подходе работа психотерапевта превращается в 
клинический эксперимент, инструментом которого является он сам. Психотерапевт 
подключается к внутреннему миру пациента и фактически помогает ему осознать 
достоинства своих недостатков.
Начиная с сороковых годов и до конца своих дней, Эриксон занимался разработкой, 
базировавшихся на фундаментальном принципе утилизации новых методов 
клинического гипноза. Он восстановил репутацию гипнотерапии и превратил ее в 
мощное оружие врача. Его исследования явились краеугольным камнем нового 
плодотворного метода психотерапии и реконструкции личности — 
нейролингвистического программирования. Эриксон был автором более 140 статей и 
нескольких книг. Он создал Американское Общество клинического гипноза и был его 
первым президентом. Он учредил “Американский журнал клинического гипноза” и был 
его главным редактором. Эриксон был директором-основателем Фонда обучения и 
исследований при Американском Обществе клинического гипноза, работал в звании 
адъюнкт-профессора на медицинском факультете Университета Уэйна, являлся 
пожизненным членом Американской Ассоциации психологов и Американской Ассоциации 
психиатров.
В пятидесятые годы его статья о гипнозе появилась в столь авторитетном издании 
как Британская Энциклопедия. Он занимался исследованиями измененных состояний 
сознания совместно с Олдосом Хаксли. В 1952 году Эриксон принимал активное 
участие в научных конференциях в Мэйси, на которых такие известные ученые как 
Грегори Бейтсон, Маргарет Мид и Лоренс Кьюби обсуждали проблемы, сыгравшие 
ключевую роль в развитии кибернетики.
В 1948 году Эриксон переехал в Феникс, штат Аризона. Основными его занятиями 
были частная практика, обучающие семинары и лекции по гипнотерапии. Его жизнь 
поддерживали два “кита”: работа, которой он был постоянно загружен, и семья — 
источник его духовной силы и предмет гордости (у него было восемь детей).
У Эриксона было нарушено цветовое зрение: из всех цветов спектра он лучше всего 
различал пурпурный. Предметы, которые его окружали, были преимущественно 
пурпурного цвета и даже подарки он тоже получал пурпурные.
В последние годы жизни его мучили постоянные головные боли — результат 
осложнений после полиомиелита. Он был почти полностью парализован и с 1967 года 
мог передвигаться только в инвалидной коляске.
Но Эриксон сумел развить голос — основной инструмент своей работы, и очень 
гордился тем, что мог владеть речью. Однако со временем и речь стала глухой и 
невнятной. Видимо, поэтому он говорил так медленно и размеренно. Создавалось 
впечатление, что он взвешивает каждое слово.
Болезнь разрушала его организм, Эриксон упорно с нею боролся — прежде всего 
умением радоваться каждой минуте отпущенной ему жизни. Всех, кто встречался с 
ним, поражала неординарность его личности. Это был очень живой и веселый 
человек. Каждый его собеседник отмечал, что доктор Эриксон активно живет в 
настоящем и живо откликается на все, что происходит в данный момент.
В людях Эриксон неизменно вызывал изумление и восторг. Он излучал жизнелюбие, 
предпочитая видеть цветы, а не сорняки. У пациентов он тоже поощрял такое 
отношение к жизни. Успехи и положительные изменения, которых добивались его 
ученики и пациенты, Эриксон никогда не приписывал себе. Наоборот он выражал 
искреннюю радость, что человек сумел открыть в себе новые возможности и новый 
источник силы.
Он умер 25 марта 1980 года. В час его смерти, мирной и без мучений, рядом были 
близкие — его семья.
В последние годы в России было издано несколько книг, посвященных 
эриксоновскому гипнозу и написанными известными американскими специалистами, 
учениками и последователями великого психотерапевта.
Однако на русском языке пока не публиковались работы самого Милтона Эриксона. 
Мы решили восполнить этот пробел. Насколько это удалось, пусть судит читатель.
Ответственный редактор Шпионский Л. М.
Глубокий гипноз и его индукция.
В книге “Экспериментальный гипноз”, McMillan Press,, 1952, рр. 70—114.
Общие положения.
Индукция различных состояний транса — первейшая задача гипнотерапевта. Однако 
при ее решении, особенно при наведении глубокого гипноза, возникает множество 
проблем. Погружение пациента в состояние легкого транса и удержание его в этом 
состоянии в течение продолжительного времени также связано с немалыми 
трудностями. Большие сложности возникают и при индукции транса той или иной 
стадии у разнородных групп пациентов или когда приходится раз за разом в 
течение лечебного курса погружать одного и того же пациента в одно и то же 
гипнотическое состояние.
Это объясняется тем, что стадии и течение транса зависят от самооценки пациента 
и его межличностных отношений. Эти отношения и самооценка непостоянны и 
меняются вместе с субъективными реакциями в ходе каждого гипнотического сеанса. 
Кроме того, каждая отдельная личность уникальна, и ее поведение, как 
непроизвольное, так и сознательное, меняется в зависимости от времени, ситуации,
 поставленных целей и от тех людей, с которыми она вступает в контакт.
Можно, конечно, в общем описать поведение человека в состоянии транса, но 
пользоваться такой обобщенной характеристикой в каждом отдельном случае не 
рекомендуется. Она не способна дать представление об индивидуальном поведении 
человека или о характере гипнотического явления. Оценивая состояние транса и 
поведение под гипнозом, следует обращать внимание не только на ожидаемые 
проявления, но и на индивидуальные отклонения от этих общих ожидаемых 
проявлений. Каталепсия, к примеру, является обычной формой гипнотического 
поведения, которое проявляется, как правило, в состоянии легкого транса и 
сохраняется в состоянии глубокого транса. Однако практика показывает, что у 
некоторых людей каталепсия никогда не проявляется самостоятельно ни в легком, 
ни в глубоком трансе. У кого-то она может проявиться в самых легких состояниях 
гипноза, у других — в самых глубоких, а у третьих — при переходе легких 
состояний транса в глубокий гипноз. Еще сложнее обстоит дело с лицами, у 
которых каталепсия проявляется лишь вместе с другими типами гипнотического 
поведения, такими, как амнезия.
В общем, каталепсия достаточно точно указывает на состояние транса, однако ее 
наличие или отсутствие у каждого отдельного пациента нужно оценивать, 
ориентируясь на общее поведение его под гипнозом.
При попытках разрешить некоторые из этих трудностей путем создания особых 
методов индукции транса не всегда учитывалась природа гипнотического поведения. 
Одна из самых нелепых таких попыток — магнитофонные записи. Обращение к ним 
ярче всего иллюстрирует непонимание гипноза как явления и стремление 
оперировать жесткими приемами индукции транса без учета особенностей личности и 
поведения гипнотика.
Этот метод основан на предположении, что одинаковое внушение одновременно 
вызовет одно и то же гипнотическое состояние у различных людей. Однако такой 
подход не учитывает личностные особенности гипнотиков, их различные способности 
к обучению и ответным реакциям, их различное отношение к гипнотерапевту, 
степень доверия к нему и те причины, которые заставили их обратиться к гипнозу. 
Не учтена здесь важность межличностных отношений и того факта, что они 
обусловлены психикой пациента и зависят от нее.
Даже в такой признанной области, как фармакология, стандартная доза лекарства 
не учитывает индивидуальные физиологические реакции на нее. Если же представить 
себе трудности, возникающие при попытке “стандартизировать” такие 
неопределенные проявления поведения, как межличностные отношения и самооценка, 
то бесполезность директивных методов гипноза, якобы обеспечивающих желаемые 
результаты, станет очевидной. В основе всех методов гипноза должно лежать 
представление о том, что человеческое поведение изменчиво и нуждается в 
понимании.
При создании общих методик индукции транса и наблюдения за гипнотическим 
поведением многие ученые некритично используют традиционные и часто неверные 
приемы гипноза. Наука давно отказалась от “орлиного взгляда”, кристаллического 
шарика (для этой цели используют стеклянные, хрустальные, кварцевые и др. 
прозрачные шары — прим. ред.), поглаживания, пассов и прочих вещей, якобы 
обладающих таинственной силой. Тем не менее литература полна сообщений о 
методах гипноза, в которых используются приборы, предназначенные для того, 
чтобы подавить пациента, вызвать у него усталость и т. п. Кристаллические 
шарики, установленные на определенном расстоянии от глаз, вращающиеся зеркала, 
метрономы и вспыхивающие лампы очень часто являются главным элементом в приемах 
наведения транса. В результате слишком большое значение придается внешним 
факторам и реакциям на них пациента. В действительности же значение, прежде 
всего, должно придаваться интрапсихическому поведению гипнотика, а не его 
отношению к внешним факторам. В лучшем случае прибор — только вспомогательное 
средство, от которого следует отказаться в первый же удобный момент, 
сконцентрировав внимание на поведении гипнотика. С помощью прибора можно 
индуцировать транс, но не развить его. Если долго и сосредоточенно смотреть на 
кристаллический шарик, это может вызвать усталость и сон, но ни то ни другое, 
по существу, не нужно, чтобы войти в гипнотическое состояние. В подтверждение 
приведем следующий пример. Один опытный гипнотерапевт погружал в состояние 
транса группу испытуемых, систематически заставляя их сосредоточенно смотреть 
на кристаллический шарик, установленный на расстоянии в шесть дюймов чуть выше 
уровня глаз. В результате попытки загипнотизировать их без помощи 
кристаллического шарика давались с большим трудом, а в некоторых случаях 
оказывались тщетными. Когда при индивидуальной работе с каждым из испытуемых им 
было предложено вообразить, будто они смотрят на кристаллический шарик, они 
впадали в транс гораздо быстрее, и состояние его было более глубоким. Коллеги и 
студенты этого гипнотерапевта повторили его опыт и получили те же результаты. 
Когда в эксперимент снова ввели реальный шарик, испытуемые погружались в 
состояние транса гораздо медленнее, оно было менее глубоким, и при этом 
обнаруживалась большая зависимость его от внешних факторов.
Автор настоящей книги и его коллеги провели множество экспериментов, в которых 
испытуемые, обладающие большим опытом, наблюдали за движением бесшумных 
маятников, слушали приятную музыку или стук метронома. В этих экспериментах 
выявилось, что воображаемые приборы оказывают более эффективное действие, чем 
реальные. Эксперименты с людьми, которые подверглись испытанию впервые, дали те 
же результаты. Студенты-медики были разбиты на две группы: одна смотрела на 
кристаллический шарик, другая пыталась лишь представить его. Результаты у 
второй группы оказались более быстрыми и успешными. Опыт повторили, несколько 
изменив условия. Второй группе предложили слушать метроном, а первой — 
вообразить его звук. И снова воображение оказалось сильнее реальности. 
Различные варианты этого же эксперимента дали те же результаты. В воображении 
испытуемому легче реализовать свои способности, поскольку ему не нужно 
приспосабливаться к внешним предметам, не имеющим для него существенного 
значения. Это подтвердилось как у опытных, так и у неопытных испытуемых во всех 
зонах воображения — от визуальной до кинестетической.
При индукции различных состояний транса воображение всегда облегчает погружение 
в эти состояния и помогает вызвать желаемое и довольно сложное гипнотическое 
поведение. Например, испытуемый, который обычно не мог вызвать у себя 
галлюцинации, делал это, когда погружался в состояние транса при помощи 
воображения. Субъективная интерпретация этих явлений нашими испытуемыми вкратце 
может быть изложена так: “Воображаемый метроном стучит то быстрее, то медленнее,
 то громче, то тише, и когда я начинаю погружаться в транс, я просто подчиняюсь 
этому ритму. Настоящий же метроном ужасно однотонен, он постоянно возвращает 
меня в реальность, вместо того чтобы погружать в транс. Ритм воображаемого 
метронома все время меняется и всегда приспосабливается к ритму, в котором я 
думаю и чувствую, а к ритму настоящего метронома должен приспосабливаться я 
сам”.
Здесь следует упомянуть о результатах экспериментальных и клинических 
исследований, связанных с индукцией зрительных галлюцинаций. Одной пациентке, 
сильно сомневающейся в подлинности своей личности, предложили вообразить ряд 
стеклянных шариков и в каждом из них зрительно вызвать какое-нибудь очень 
важное событие из своей жизни, провести объективное и субъективное сравнение 
этих событий и, связав эти воображаемые события одно с другим, восстановить 
непрерывность своего жизненного пути. В эксперименте с настоящими стеклянными 
шариками “картинки” оказались более ограниченными, а смена и взаимосвязь “сцен” 
была менее выражена.
Другое важное соображение, связанное с наведением транса, касается времени как 
самодовлеющего фактора. Традиционно считается, что одного пристального взгляда 
достаточно, чтобы погрузить человека в транс. Это ложное представление до сих 
пор не опровергнуто, поскольку и в наше время некоторые авторы утверждают, что 
двух-пяти минут достаточно для того, чтобы вызвать у человека глубокие нейро- и 
психофизические гипнотические изменения. Однако эти же авторы, прописывая 
какое-нибудь сильное лекарство, безусловно, долго станут ждать его действия. 
Ожидание практически немедленного эффекта от произнесенных слов указывает на 
некритический подход к делу и способно лишь поставить под сомнение 
достоверность научных результатов. К сожалению, во многих публикациях можно 
обнаружить необоснованную веру в немедленное чудесное действие гипнотических 
внушений и неспособность понять, что изменение поведения человека под 
воздействием гипноза, зависит от фактора времени. Очень часто от гипнотика ждут,
 что он за несколько секунд психологически и физиологически перестроится и 
выполнит те сложные задачи, с которыми обычно не может справиться в нормальном 
состоянии.
Люди меняются в зависимости от требований времени. Меняются и сами требования, 
обусловливая тот или иной тип поведения. Тип поведения зависит от шкалы 
ценностей, которой в данное время придерживается человек. Некоторым испытуемым, 
умеющим мгновенно вызывать у себя зрительные галлюцинации, часто требуется 
много времени, что вызвать у себя галлюцинации слуховые. То или иное минутное 
настроение может способствовать или, наоборот, препятствовать гипнотическим 
реакциям. Какая-нибудь случайность также может помешать погрузить в 
гипнотическое состояние человека, который обычно легко “засыпает”. То 
обстоятельство, что автор этой книги — психиатр, не раз мешало испытуемому 
вызывать у себя слуховые галлюцинации. Некоторые испытуемые могут за очень 
короткое время войти в глубокий транс и продемонстрировать сверхсложное 
гипнотическое поведение. Однако при критическом изучении испытуемого часто 
обнаруживается, что его поведение во многом строится по принципу “как будто бы”.
 Если у гипнотика попытаться вызвать негативные галлюцинации по отношению к 
присутствующим экспериментаторам, то он начнет вести себя так, будто бы этих 
людей нет. Проявится это в том, что он будет обходить их и зажимать рот, чтобы 
его не услышали. В том случае, когда такое его поведение принимается как 
валидное и другого от него не ждут, испытуемый постарается придерживаться этого 
типа поведения. Если дать ему достаточно времени на перестройку нейро- и 
психофизиологических процессов, то у испытуемого можно вызвать негативные 
галлюцинации по отношению к экспериментаторам.
Легкость, с какой можно индуцировать глубокий гипноз, часто воспринимается 
экспериментаторами некритически и расценивается ими как валидный критерий 
ожидаемого гипнотического поведения. Когда в эксперименте испытуемым в 
состоянии глубокого транса дается сложное задание, у них проявляется тенденция 
к переходу в более легкое состояние транса. Вероятно, для решения поставленной 
перед ними сложной задачи испытуемые (по разным причинам) стремятся подключить 
себе на помощь сознательные мыслительные процессы, поэтому в экспериментах мы 
очень часто получаем недостоверные и противоречивые результаты.
Легкость, с какой индуцируется состояние транса, также не может 
свидетельствовать о том, что испытуемого удастся долго удерживать в этом 
состоянии. Она может указывать лишь на то, что испытуемому в состоянии транса 
на перестройку всего своего поведения требуется определенное время, что 
позволит ему давать точные и устойчивые ответы. Наивно полагать, что испытуемый,
 который легко погружается в глубокий гипноз, останется в этом состоянии 
неопределенно долгое время.
Встречаются испытуемые, которые легко погружаются в гипнотическое состояние, 
демонстрируют разнообразное и сложное гипнотическое поведение и, тем не менее, 
не способны осуществить некоторые простейшие гипнотические действия. Для 
иллюстрации приведем такой случай. Один очень способный испытуемый, 
демонстрировавший сложное гипнотическое поведение, с трудом ориентировался в 
пространстве. Все эксперименты с ним приходилось проводить в лабораторных 
условиях, в противном случае он действовал по принципу “как будто бы”. Однако в 
воображаемой лаборатории он действовал так же успешно, как и в реальной.
У другой испытуемой, легко погружавшейся в гипноз, удавалось вызвать состояние 
диссоциации и деперсонализации лишь в том случае, если ей сначала внушали, 
будто она находится в другом месте, предпочтительно дома, и читает там книгу. 
Как только это удавалось сделать, все затруднения при индукции этих состояний 
исчезали. В обоих случаях, если испытуемым не внушалась домашняя или 
лабораторная обстановка, то, несмотря на их высокую гипнабильность, 
гипнотическое поведение было недостоверным.
Таким образом, общая обстановка, равно как и фактор времени, очень важна для 
наведения транса и удержания в нем испытуемого в течение длительного времени.
Недооценка временного фактора и индивидуальных особенностей испытуемых приводят 
к противоречивым результатам при изучении гипноза. Опубликованные в печати 
данные о не поддающихся гипнозу людях колеблются от пяти до семидесяти 
процентов и даже больше. Низшую оценку можно объяснить тем, что временному 
фактору при наведении транса не придавали должного значения.
Тридцать пять лет практики, в течение которых автор лечил гипнозом более трех с 
половиной тысяч пациентов, убедили его в важности индивидуальных особенностей 
пациентов и фактора времени. Одному из наиболее ярких пациентов потребовалось 
менее тридцати секунд, чтобы с первого раза погрузиться в глубокий гипноз и тут 
же продемонстрировать надежное гипнотическое поведение. Другой пациент был 
замечателен тем, что на него пришлось потратить триста часов систематического 
труда, прежде чем удалось индуцировать у него состояние транса; еще 
двадцать-тридцать минут уходило затем на то, чтобы добиться необходимой глубины 
гипнотического состояния.
Как правило, для первоначальной тренировки с наведением транса вполне 
достаточно четырех—восьми часов. Индукция транса и оперирование им — это два 
разных процесса, поэтому пациенту, полностью учитывая его способность к 
обучению и управлению, нужно дать время на то, чтобы он перестроил свои 
поведенческие процессы соответственно намеченной гипнотерапевтической работе. 
Каталепсия, например, обычно достигается за несколько минут, но на то, чтобы 
добиться эффекта обезболивания, могут уйти часы систематических тренировок.
В научных исследованиях, связанных с гипнозом, большое значение имеет опыт и 
стаж участия испытуемого в экспериментах. Очень часто испытанию подвергаются 
случайные люди, принимающие участие в одном или двух экспериментах. Собственный 
опыт автора и опыт его коллег убеждают в том, что более опытные испытуемые 
легче справляются с самыми сложными ситуациями. Автор предпочитает проводить 
исследования с людьми, которые неоднократно и в течение долгого времени 
подвергались гипнозу и способны демонстрировать разнообразие гипнотического 
поведения. Если испытуемые не обладают подобным опытом, они проходят 
систематическую предварительную подготовку, с тем чтобы у них выработались 
различные навыки поведения в состояние транса. При подготовке женщины к 
безболезненным родам у нее можно выработать навык к автоматическому письму или 
умение вызывать у себя негативные зрительные галлюцинации. На основании первого 
внушения впоследствии можно вызвать диссоциацию отдельной части тела, а на 
основании второго развить нечувствительность к раздражителям. Как показал опыт, 
благодаря такой подготовке становится возможным активизировать скрытые 
способности пациента. Цель, к которой мы стремимся, куца важней, чем точное 
соблюдение логики метода. Нельзя рассчитывать, что применение определенной 
гипнотической техники приведет к выявлению ожидаемого гипнотического явления.
Все сказанное выше носит общий характер. Теперь перейдем к более конкретному 
обсуждению природы глубокого гипноза и методов индукции. При этом мы не станем 
вдаваться в объяснения специфических технических приемов. Разнообразие 
испытуемых, различие их общих и сиюминутных целей, различие их требований, 
обусловленное временем и обстоятельствами, уникальность их личности и дарования,
 а также условия предстоящей работы исключают возможность использования раз и 
навсегда заданных приемов. При использовании такого шаблонного приема в лучшем 
случае можно проверить его эффективность, то есть то, постоянно ли он приводит 
к одним и тем же результатам. Следовательно, он может служить мерой собственной 
надежности, но по нему нельзя оценивать смысл полученных результатов. Это 
становится особенно понятным, если вспомнить, что в экспериментах наведение 
транса всегда предшествует манипулированию трансом, которое относится уже к 
другому типу поведения. Это манипулирование зависит не от приема,
которым пользовались для индукции, а от характера поведения, проявившегося 
сразу за погружением в транс, и от самой глубины транса. Можно научиться 
“надежным” приемам погружения в транс, но нет надежных и раз навсегда заданных 
приемов, с помощью которых можно было бы справиться со всеми гипнотическими 
явлениями и психологическими реакциями на эти явления. Здесь уместна, наверное, 
такая аналогия: как бы ни важна была анестезия при хирургической операции, сама 
операция и ее результаты относятся к другой категории событий, свершению 
которых анестезия только способствует.
Описание глубокого гипноза.
Прежде чем говорить о методах индукции, поговорим о самом глубоком гипнозе. 
Следует признать, что никакое словесное описание, каким бы полным и точным оно 
ни было, не может заменить подлинный опыт и дать общую характеристику явлению. 
Картина глубокого гипноза у одного испытуемого какими-то деталями неизбежно 
отличается от подобной картины у другого испытуемого. Нельзя составить полный 
перечень гипнотических явлений, которые были бы характерны для одной какой-либо 
стадии гипноза. У одних испытуемых в состоянии легкого транса проявятся явления,
 которые обычно типичны для глубокого гипноза, другие испытуемые в глубоком 
гипнозе начнут вести себя так, как обычно ведут себя в состоянии легкого транса.
 Порой испытуемые, обнаруживающие в состоянии легкого транса поведение, 
характерное для более глубокой стадии, перестают себя так вести, когда глубокий 
гипноз наступает в действительности. К примеру, у некоторых испытуемых в 
состоянии легкого транса без труда развивается амнезия, а в состоянии глубокого 
гипноза у них этого не происходит. Причина этих явных аномалий заключена в том, 
что психологическая ориентация личности в состоянии глубокого транса совершенно 
не похожа на подобную ориентацию в состоянии легкого транса. На разных стадиях 
легкого транса участие испытуемого в эксперименте еще в какой-то мере 
сознательно, он проявляет некоторое понимание и дает себе отчет в происходящем. 
В состоянии глубокого гипноза его действия не контролируются сознанием.
В поведении испытуемых, погруженных в глубокий гипноз, проявляются 
бессознательные реакции, которые часто существенно отличаются от сознательных 
действий. Это особенно заметно у новичков — отсутствие опыта и непонимание 
гипнотических явлений вносит путаницу в их поведение в состоянии глубокого 
гипноза. С опытом некоторые представления распространяются у них из области 
сознательного в область бессознательного.
Очень часто в гипнотерапии сталкиваются с тем, что новичков трудно научить 
разговаривать в состоянии глубокого гипноза. Погруженные в легкий транс, они 
говорят более или менее бегло, но в состоянии глубокого гипноза, когда в 
действие вовлечены непосредственно механизмы бессознательного, они 
разговаривать неспособны. Привыкшие к тому, что речь у них осуществлялась на 
уровне сознания, они не имеют представления о том, что можно разговаривать и на 
уровне бессознательного. Испытуемых часто приходится учить тому, что их 
способности могут проявляться одинаково хорошо как на уровне сознательного, так 
и на уровне бессознательного. Вот почему автор так часто подчеркивает 
необходимость предварительной подготовки продолжительностью от четырех до 
восьми часов и даже более, в процессе которой испытуемого погружают в различные 
состояния транса и приучают к соответствующему поведению. Лишь после этого 
можно начинать эксперименты с гипнозом или гипнотерапию.
Эксперименты, в которых от испытуемого, находящегося в состоянии глубокого 
транса, сразу требуют, чтобы он говорил, часто приводят к противоречивым и 
неудовлетворительным результатам. Это объясняется тем, что он, для того чтобы 
заговорить, вынужден, без ведома экспериментатора, перейти в более 
поверхностную стадию транса. Однако не составляет большого труда научить 
испытуемого и в состоянии глубокого гипноза говорить и действовать так же 
хорошо, как и в обычном состоянии сознания. Испытуемого, который неспособен 
говорить в состоянии глубокого гипноза, можно научить автоматически писать, а 
потом беззвучно читать написанное, шевеля при этом губами; затем сравнительно 
нетрудно перейти от моторных движений письма и беззвучного шевеления губами к 
громкой речи. Со временем он убедится, что, вопреки своим жизненным навыкам, 
способен разговаривать и на уровне бессознательного. Это верно и в случае 
других гипнотических явлений. Боль — это осознанное ощущение, потому анестезию 
следует внушать подобным же образом. То же самое возможно и в случае 
галлюцинаций, регрессии, амнезии и других гипнотических состояний.
Некоторые испытуемые нуждаются в подробных и постоянных объяснениях, другие 
сами легко применяют то, что они узнали в одной области к разрешению проблем из 
другой области.
Все вышесказанное подводит нас к следующему определению глубокого гипноза. 
Глубокий гипноз — это гипноз такого уровня, который позволяет испытуемому 
непосредственно и адекватно действовать на уровне бессознательного.
Испытуемый в глубоком гипнозе действует в соответствии со своими 
бессознательными представлениями. Его поведение не связано с обычными 
представлениями сознания, оно соотносится с той реальностью, которая существует 
для него на уровне бессознательного в данной гипнотической ситуации. Пока он 
находится в состоянии глубокого гипноза, реальностью для него являются его 
принципы, воспоминания и идеи. Все то, что окружает его в реальной 
действительности, имеет для него значение лишь в той мере, в какой оно 
вовлечено в гипнотическую ситуацию. Следовательно, его реальность не 
обязательно должна состоять из объективно существующих предметов со 
свойственными им качествами. Испытуемый может машинально писать на бумаге и 
читать написанное. Но в такой же мере он может вообразить себе бумагу и 
карандаш и совершать движения, характерные для письма, а затем читать 
написанное. Истинное значение конкретного карандаша и бумаги зависит от 
жизненного опыта испытуемого; будучи пущены в дело, они перестают принадлежать 
к его гипнотической ситуации в целом. В состояниях легкого транса и нормального 
бодрствования карандаш или бумага имеют для испытуемого, в дополнение к его 
частным и личным представлениям, определенную объективную ценность.
В глубоком гипнозе реальность испытуемого непременно должна гармонировать с 
особенностями и структурой всей его личности. Поэтому невротическую личность в 
глубоком гипнозе следует отключить от угнетающих ее невротических переживаний и 
тем самым освободить простор для ее терапевтического перевоспитания в гармонии 
с основными ее качествами. Невроз, хотя и мешает проявлению основных качеств 
личности, не способен, как бы он ни был силен, их извратить. Точно так же, как 
глубок ни был бы гипноз, любая попытка внушить гипнотику действия, 
несовместимые с его личными установками, приводят к тому, что попытка эта 
решительно отвергается или внушение трансформируется и позволяет поступать 
притворно (в экспериментах по гипнотическому внушению антисоциального поведения 
такие притворные действия часто принимают за настоящие). Следует с уважением 
относиться к индивидуальным особенностям личности пациента. Такой подход нельзя 
недооценивать. Только при внимательном и уважительном отношении к личности 
можно распознать характер поведения и отделить сознательные поступки от 
бессознательных. Ясное понимание того, что составляет сферу бессознательного 
поведения, помогает врачу индуцировать у пациента глубокий гипноз и удержать 
его в этом состоянии.
Приспособление всех гипнотических приемов к испытуемому.
Адаптация методических приемов к пациенту обеспечивает его полное 
сотрудничество с гипнотерапевтом. Намеченные гипнотические действия должны 
составлять лишь часть всей гипнотической ситуации. Их надо готовить для 
испытуемого, а не наоборот, испытуемого для них. Тут все важно. То, что на 
первый взгляд кажется мелочью, в гипнотической ситуации может приобрести 
решающее значение.
Вот несколько примеров. Один врач-гипнотерапевт проводил эксперимент, в котором 
тонометр для измерения артериального давления надо было крепить на руке 
испытуемого, и каждый раз получал неясные и неудовлетворительные результаты. 
Впоследствии испытуемый перешел к автору, и я угадал его неосознанную 
потребность в том, чтобы в экспериментах учитывали, что он левша. Между нами 
сразу наладилось сотрудничество. Прикрепляя тонометр на левую руку испытуемого, 
автор стал получать хорошие результаты. Через некоторое время выявилось, что 
крепление тонометра на его правой руке уже не сказывается на результатах. 
Другой испытуемый, свободно владеющий обеими руками, в эксперименте с 
автоматическим письмом и рисованием безотчетно стремился к тому, чтобы 
пользоваться той или другой рукой по своему желанию. Некоторые испытуемые, в 
особенности студенты медицинских и психологических факультетов, настаивали на 
исполнении явных их причуд или на том, чтобы сначала попробовать себя в других 
гипнотических опытах, и лишь после этого от них можно было добиться 
сотрудничества в намеченном эксперименте.
Один пациент-невротик не имел возможности платить за сеансы гипнотерапии. 
Поскольку он не хотел получать лечение, не оплатив его, пациента убедили на 
добровольных началах принять участие в целой серии экспериментов в качестве 
испытуемого. Однако гипнотерапия по его настоянию не проводилась. После года 
экспериментальной работы у него подспудно созрело мнение, что его добровольные 
услуги являются достаточной платой за лечение. Придя к такому выводу, он 
согласился на полный курс гипнотерапии.
В гипнозе, где межличностные отношения и самооценка личности играют такую 
большую роль, непременно надо считаться с психологическими стремлениями 
испытуемого, какими бы тривиальными и не имеющими отношения к делу они ни 
казались. Недооценка их неизбежно приведет к расплывчатым, неудовлетворительным 
и даже противоречивым результатам. Поэтому в случае получения таких результатов 
нужно пересмотреть всю гипнотическую ситуацию с учетом вышесказанного.
Необходимость оберегать личность гипнотика.
Поскольку испытуемый, пребывая в состоянии гипноза, находится в явно невыгодном 
для себя и уязвимом положении, его личные права, привилегии и тайны должны 
сохраняться.
Независимо от того, насколько осведомлен и умен испытуемый, он всегда, 
независимо от того признает он это или нет, не уверен в том, что произойдет, 
что можно и что нельзя сказать или сделать в состоянии транса. Даже те 
испытуемые, которые с легкостью открывали автору тайники своей души, 
обнаруживали потребность в защите собственной личности и желали показать себя с 
лучшей стороны, независимо от того, в какой мере проявили себя с худшей.
Гарантия защиты должна даваться испытуемому и тогда, когда он бодрствует и 
когда пребывает в состоянии транса. В состоянии бодрствования это лучше делать 
косвенно, а в состоянии транса — более прямолинейно.
Приведем такой пример. Двадцатилетняя девушка, добровольно согласившаяся 
участвовать в экспериментах, всегда приходила в обществе бестактной, острой на 
язык подружки, которая серьезно мешала проведению гипнотических сеансов. После 
того как была проделана довольно большая работа, она стала приходить одна. Еще 
некоторое время спустя девушка призналась со смешанным чувством удовольствия и 
смущения: “Я приводила с собой Руфь, потому что она ужасно злая, и я знала, что 
при ней я не скажу и не сделаю ничего такого, чего не хочу”. Она призналась 
также, что у нее бывают скрытые реактивные тревожные состояния, и попросила 
провести с ней лечебные сеансы гипноза. И до, и после гипнотерапии в 
экспериментальной работе она показала себя с самой лучшей стороны.
Если к работе привлечены новички и речь вдет об индукции у них глубокого 
гипноза, необходимо постоянно показывать, что им ничто не угрожает. Делать это 
нужно очень просто и часто с помощью приемов, которые на первый взгляд кажутся 
абсурдными. Тут надо учитывать особенности личности испытуемого. Одна студентка,
 выпускница психологического факультета добровольно согласилась принять участие 
в качестве испытуемой в демонстрационном опыте перед группой студентов. С 
некоторым трудом ее погрузили в состояние легкого транса, но по ее поведению 
было видно, что она опасается чего-то дурного. Под предлогом, что ее хотят 
обучить автоматическому письму, ее попросили написать несколько интересных 
предложений и не показывать их до тех пор, пока участники семинара не обсудят 
эту проблему. Поколебавшись, она написала что-то очень коротенькое. Тогда ее 
попросили перевернуть листок так, чтобы даже она сама не могла видеть 
написанное. Затем девушке дали еще один лист бумаги и предложили написать 
сначала обдуманно, а затем не задумываясь, ответы на такой вопрос: “Хотите ли 
вы, чтобы я прочитал, что вы написали?”. Оба письменных ответа были “да” и к 
ним машинально добавлено “кто угодно”. Затем ей сказали, что, поскольку это ее 
первая проба в автоматическом письме, то нет острой необходимости читать то, 
что она написала, а лучше сложить листок пополам, спрятать его в сумочку и в 
другой какой-нибудь раз, когда она прибегнет к автоматическому письму, сравнить 
написанное. После этого девушку легко удалось погрузить в глубокий гипноз.
Некоторое время спустя она дала такое объяснение: “Я очень хотела быть 
загипнотизированной, но я не знала, можно ли вам доверять. Конечно, это было 
глупо, потому что все происходило на глазах у целой аудитории. Когда вы 
попросили меня написать предложение, моя рука сама вывела: „Влюблена ли я в 
Джерри?", а потом я написала, что вы или кто угодно можете это прочесть. Но 
когда вы сказали, что я могу спрятать листок и когда-нибудь сравнить почерк, и 
даже не полюбопытствовали, что я написала, я поняла, что у меня нет причин вас 
опасаться. Я поняла также, что на свой вопрос лучше ответить себе когда-нибудь 
потом, а не сейчас. А то я мучилась бы вопросом, права я или нет”.
С таким поведением мы сталкивались много раз. У испытуемых есть острая 
потребность в охране собственного Я, наш метод удовлетворяет эту потребность и 
снимает внутреннее противодействие при наведении глубокого гипноза.
Чтобы вызвать у испытуемого чувство безопасности, часто используют такой метод. 
Испытуемому в состоянии легкого транса советуют вызвать в своем воображении 
яркий, приятный и радостный сон, а затем забыть его и не вызывать до тех пор, 
пока этого не захочется. Такое внушение дает многообразный эффект. Прежде всего,
 оно вызывает у человека чувство свободы и безопасности и подсознательную 
уверенность в безопасности поведения в состоянии гипноза. В этом внушении 
говорится о знакомых вещах: забыть и не вспоминать. Оно дает чувство 
уверенности в себе, и в нем заключено постгипнотическое внушение, которое может 
быть выполнено только при желании испытуемого. Так прокладывается дорога к 
углублению транса.
Автор широко пользуется такого рода внушениями. Благодаря им у испытуемого под 
гипнозом создается масса приятных ощущений, возникает чувство полной 
безопасности, что позволяет ему легко и охотно вступать в сотрудничество с 
врачом.
Другой метод заключается в том, что испытуемому в состоянии легкого транса 
советуют утаить от врача кое-что из своей жизни. Это “кое-что” должно носить 
предпочтительно сугубо личный характер, хотя испытуемый может этого и не 
осознавать. Это может быть его второе имя, или тот член семьи, на которого он 
больше всего похож, или имя девочки, в которую он был влюблен в детстве. При 
этом человек на собственном опыте убеждается в том, что он не беспомощный 
автомат, что он может сотрудничать с врачом и выполнять его внушения и что 
успех дела скорее зависит от него, а не от врача. Подобные ощущения крайне 
важны для того, чтобы человек позволил погрузить себя в глубокий гипноз. Кроме 
того, испытуемый невольно приходит к мысли, что если он успешно выполняет 
негативное внушение, то, безусловно, справится и с позитивным.
Существует еще один метод, о котором часто забывают, — признание заслуг. Нужно 
со всей серьезностью относиться к стремлению человека к успеху и к его желанию, 
чтобы этот успех был оценен другими и им самим. Недооценка этого вызовет у 
испытуемого, как у субъекта, наделенного чувствами, неуверенность и 
незащищенность. Такое его состояние может отрицательно сказаться на всей 
гипнотической работе. Это естественно, поскольку испытуемый, полагая, что его 
усилия не ценятся, перестает доверять врачу и усердствовать. Это особенно 
заметно на уровне бессознательного, когда обнаруживается, что эмоциональные 
реакции не всегда логичны. Опыт показал, что в той или иной форме одобрение 
должно быть высказано предпочтительно сначала в состоянии легкого транса, а 
затем ив нормальном состоянии бодрствования.
Если характер эксперимента не позволяет врачу высказать испытуемому свою 
признательность за его труд, он должен найти возможность сделать это в другой 
обстановке. При любой гипнотической работе следует помнить о ранимости 
испытуемого, оберегать его и учитывать особенности его личности.
Манипулирование сознательным и непроизвольным поведениями испытуемого во время 
индукции транса.
Очень часто в методах гипноза чрезвычайно важное значение придается тому, что 
делает и говорит врач при внушении транса, и почти не уделяется внимания тому, 
что делает и переживает гипнотик. В действительности же развитие состояния 
транса — это интрапсихическое явление, обусловленное внутренними процессами, а 
действия гипнотерапевта направлены на то, чтобы создать для них благоприятные 
условия. По аналогии можно сказать, что инкубатор создает благоприятные условия 
для выведения цыплят, но сами цыплята получаются благодаря развитию 
биологических процессов внутри яиц.
Неопытный врач, индуцируя состояние транса, часто старается направить поведение 
испытуемого соответственно своим представлениям о том, как последний должен 
себя вести. Роль врача, однако, должна быть сведена к минимуму, а роли 
испытуемого, наоборот, должно быть придано большее значение. В пример можно 
привести испытуемую, с которой работал автор. После общего разговора о гипнозе 
она выразила желание тут же испытать состояние транса. Ей предложили выбрать 
кресло и сесть в него в самой удобной для нее позе. Усевшись в кресло, девушка 
сказала, что выкурила бы сигарету. Ей тут же дали сигарету, и она лениво курила,
 задумчиво наблюдая за тем, как дым тянется вверх. Автор как бы случайно делал 
замечание о том, какое это удовольствие — курить, наблюдая за кольцами дыма, 
легко подносить сигарету ко рту и испытывать внутреннее удовлетворение от того, 
что можно целиком отдаться этому волшебному занятию и не обращать внимания на 
то, что творится вокруг. Вскоре он стал упоминать о затяжках и выдохах, и эти 
его слова совпадали с ритмом ее дыхания. В других репликах говорилось о том, с 
какой легкостью, почти автоматически, она подносит сигарету ко рту и опускает 
руку на подлокотник кресла. Эти замечания также совпадали с действительными 
движениями испытуемой. Вскоре слова “вдох” и “выдох”, “поднять” и “опустить” 
приобрели силу внушения, чего девушка даже не заметила, поскольку они сохраняли 
свой разговорный характер. Точно так же делались внушения, в которых слова 
“спать”, “сонный” и “тяжелый” по времени совпадали с движениями ее век.
Она погрузилась в состояние легкого транса, еще не успев докурить сигареты. 
Теперь ей внушалось, что она может не отказывать себе в удовольствии курить, 
даже засыпая; что когда сон ее станет глубоким, терапевт присмотрит за ее 
сигаретой; что и в глубоком сне она будет испытывать ощущение, будто курит. В 
результате такого внушения девушка погрузилась в глубокий гипноз, и с ней был 
проведен тренировочный сеанс, во время которого ее обучали вести себя в 
соответствии с подсознательными представлениями.
После этой предварительной подготовки она добровольно согласилась работать в 
качестве испытуемой с группами студентов медицинского факультета. Ее отношение 
к студентам было такое же, как и к автору. Однако на ее просьбу выкурить 
сигарету студенты реагировали по-разному. Некоторые мягко уговаривали ее не 
задерживать начала сеанса, некоторые закуривали вместе с ней, а третьи 
терпеливо ждали, когда она закончит курить. И всех постигала неудача. На 
заключительном занятии, на котором присутствовали все группы, двум студентам, 
каждому самостоятельно, было предложено загипнотизировать эту девушку. 
Предварительному каждому из этих студентов рассказали, как провел индукцию 
транса автор. Оба сумели вызвать у испытуемой глубокий гипноз. А затем и 
остальные студенты, следуя этой методике, достигли успеха.
Этот случай подробно рассмотрен нами потому, что по нему очень хорошо видно, 
что гипнотерапевт, какой бы методикой он ни владел, должен приспосабливать эту 
методику к поведению гипнотика. Было бы ошибкой считать, что желание этой 
девушки выкурить сигарету говорит о ее активном внутреннем сопротивлении; 
наоборот, оно свидетельствует о ее искреннем желании сотрудничать с врачом, но 
в свойственной ей манере. Так к этому и надо относиться, а не стараться 
преодолеть это как противодействие или прибегать к запретам.
Во многих случаях сопротивление гипнотика является кажущимся. Он просто 
безотчетно хочет проверить, намерен ли врач считаться с ним или заставляет 
беспрекословно поступать по-своему. Вот пример. Одна испытуемая, которую многие 
врачи безуспешно пытались погрузить в состояние транса, вызвалась участвовать в 
демонстрационном сеансе. Она села перед аудиторией на стул в напряженной и 
вызывающей позе. В ответ на это очевидно вызывающее поведение гипнотерапевт, 
как бы между прочим, заметил, что для того чтобы усыпить человека, последнему 
не обязательно расслабляться или действовать автоматически, от него требуется 
лишь желание быть загипнотизированным. А врачу нужно только пойти навстречу 
этому желанию. Тогда испытуемая поднялась и спросила, могут ли ее 
загипнотизировать, если она будет стоять. “А почему нам с вами не показать, что 
это возможно?” — был ответ. Серией внушений она была погружена в глубокий транс.
 Впоследствии из расспросов выяснилось, что она много читала о гипнозе и 
решительно возражала против часто встречающихся утверждений, что гипнотик — 
всего лишь пассивно реагирующий автомат, не способный к самовыражению. 
Непроизвольное поведение, заявила она, так же важно как и сознательное, и 
признание этого факта позволит эффективно применять гипноз в жизни.
Следует заметить, что реплика: “А почему нам с вами не показать, что это 
возможно?”, — обозначающая, что ее поведение целиком принимается, вызвала у 
испытуемой готовность к тому, чтобы быть загипнотизированной, и настроила ее на 
полное сотрудничество, в результате которого будут достигнуты ее собственные 
цели и цели врача.
Во время опыта испытуемая часто подсказывала автору, что еще ему следует 
попросить ее продемонстрировать, и часто действительно вносила коррективы в 
первоначально задуманный эксперимент. В других случаях она бывала совершенно 
вялой и безучастной.
У одной студентки, выпускницы психологического факультета, никак не удавалось 
вызвать состояние глубокого гипноза. После нескольких часов безуспешных попыток 
девушка робко спросила, не может ли она, хотя у нее нет никакого опыта работы с 
гипнозом, сделать некоторые замечания о технике индукции. Она сказала 
следующее: “Вы произносите свои внушения слишком быстро. Вы должны произносить 
их очень медленно, настойчиво повторяя. Один раз скажите быстро, немножко 
повремените и повторите медленно; и, пожалуйста, время от времени делайте паузы 
и давайте мне передохнуть, и не подчеркивайте так глаголы”. Вот так, с ее 
помощью, меньше чем за тридцать минут, девушку погрузили в глубокий, почти на 
стадии ступора, гипноз. Впоследствии ее очень часто привлекали к различным 
экспериментам. Она успешно обучала других, как следует индуцировать состояние 
глубокого транса.
Принять такую помощь не значит признать свое невежество или некомпетентность. 
Наоборот, это значит честно признать, что глубокий гипноз — это совместное дело,
 в котором основную работу выполняет испытуемый, а врач старается побудить его 
к тому, чтобы приложить необходимые усилия. Это значит признать, что никому не 
дано подлинное понимание особенностей восприятия и поведения другого человека. 
Такой подход лучше всего действует на умных и очень заинтересованных людей, 
хотя эффективен и в других случаях. Он создает атмосферу доверия, уверенности и 
чувство активного участия в общем деле. Более того, он рассеивает ложные 
представления о таинственной силе гипнотерапевта и способствует установлению 
правильных отношений между гипнотиком и врачом. К счастью, автор понял это в 
самом начале своей деятельности и впоследствии не раз убеждался, что такой 
подход неизменно облегчает индукцию гипноза любой стадии и помогает добиться 
самого сложного гипнотического поведения у испытуемого.
В литературе часто пишут о сопротивлении испытуемого и о том, как преодолеть 
или обойти его. Как показывает опыт автора, лучший способ преодолеть это 
противодействие — направить его на создание гипнотического состояния. Этого 
можно достигнуть словесным внушением. Внушение должно быть составлено таким 
образом, чтобы ответное поведение, каким бы оно ни было — положительным, 
негативным или вовсе не проявленным, — воспринималось как желательное. 
Гипнотику, который никак не реагирует на внушение поднять руку, можно, к 
примеру, сказать следующее: “Вскоре ваша правая, а может быть, левая рука 
начнет подниматься или наоборот, давить вниз. А то и вовсе не будет двигаться. 
Мы подождем и будем наблюдать, что именно произойдет. Может быть, сначала у вас 
пошевелится большой палец, или вы почувствуете что-то в мизинце. Но дело не в 
том, поднимется ли ваша рука или, напротив, будет давить вниз, или вовсе 
останется неподвижной. Значение имеет лишь ваша способность ощущать, что 
происходит с рукой”.
Такое внушение охватывает и поднятие руки, и тяжесть в ней, и отсутствие 
движения — любое из этих действий является правильной ответной реакцией. 
Выходит, мы создали ситуацию, в которой противодействие гипнотика носит 
конструктивный характер сотрудничества. Нельзя сопротивляться гипнозу, если 
тебя ему не подвергают. Понимая это, врач должен создать такие условия, в 
которых возможность проявить противодействие является ожидаемой и само 
противодействие сконцентрировано на том, что не является важным. Гипнотику, у 
которого противодействие выражается в том, что рука у него не поднимается, 
можно внушить, что правую руку он поднимает, а левую нет. Противодействие тогда 
выразится в том, что он поступит наоборот. В результате гипнотик обнаружит, что 
реагирует на внушение и испытывает при этом удовлетворение. В большинстве 
случаев, когда мы прибегали к подобному внушению, лишь немногие испытуемые 
замечали, что оказались в подстроенной ситуации, позволившей сыграть на их 
противоречии. Один пишущий о гипнозе автор, не вникнув в суть данного метода, 
провел такой опыт. Желая продемонстрировать, что испытуемые не смогут устоять 
против его внушения, он предложил им сопротивляться при наведении транса. 
Испытуемые стали сознательно демонстрировать, что охотно отзываются на внушения,
 чтобы доказать, что они не могут перед ним устоять. Автор опубликовал это 
исследование в полном неведении о подлинном смысле происшедшего.
Каким бы ни было поведение гипнотика, оно должно быть принято как таковое и 
направлено на развитие соответствующих гипнотических действий. Любая попытка 
“исправить” или изменить поведение испытуемого или заставить его делать то, в 
чем он не заинтересован, мешает наведению транса, а глубокого гипноза в 
особенности. Если у пациента, который хотел, чтобы его погрузили в состояние 
транса, вдруг возникает сопротивление, это свидетельствует о противоречии, 
которое может быть с успехом использовано в целях как пациента, так и врача. 
Подход, в котором признаются интересы гипнотика и особенности его поведения, не 
является, как поспешили отметить некоторые авторы, “неортодоксальным методом”, 
построенным на “врачебной интуиции”. Наоборот, он исходит из простого признания 
существующих условий и глубокого уважения к испытуемому как к активной личности.

Каждый последующий шаг в индукции транса следует делать, только если гипнотик 
остался доволен предыдущим. Удовольствие может быть вызвано самой гипнотической 
ситуацией или вытекать из жизненного опыта гипнотика. Вполне возможно, что даже 
на участие в эксперименте в качестве испытуемого он решился после сильного 
внутреннего колебания. Сидеть удобно и расслабленно в кресле, отключившись от 
тревог внешнего мира, — это истинное удовольствие. В том, что рука, в ответ на 
требование поднять ее, не поднимается, страшного ничего нет. Сидеть и не 
двигать руками — само по себе удовольствие. Желание сидеть, не шевелясь, в то 
время как врач изо всех сил старается внушить тебе явные бессмыслицы, — это еще 
одно удовольствие. Каждое из этих удовольствий является формой поведения, 
которую можно рассматривать как первый успешный шаг в развитии состояния транса.

Вот пример. Молодая женщина, доктор психологии, весьма скептически относившаяся 
к гипнозу, бросила автору вызов. Она предложила ему продемонстрировать на ней 
его “хитрые фокусы” в присутствии других коллег, которые станут свидетелями его 
поражения. При этом она заявила, что если ей докажут существование такого 
явления, как гипноз, она примет участие в любой работе, которую задумает автор. 
Ее вызов и условия были приняты.
Испытуемой часто напоминали ее обещание в случае поражения принять участие в 
исследованиях, поскольку оно определяло ее поведение и в будущем могло быть 
использовано в состоянии гипноза. Затем был применен метод, от которого 
ожидалось, что он ничего не даст, и так оно и случилось. Таким образом, у 
испытуемой появилось приятное чувство правоты, сквозь которое, однако, уже 
сквозило сочувствие к автору, так позорно провалившемуся. Это сочувствие стало 
краеугольным камнем, на котором впоследствии строилось все ее гипнотическое 
состояние. Затем автор, якобы желая спасти честь мундира, завел разговор о 
речедвигательных реакциях, в ходе обсуждения, благодаря косвенному внушению, 
испытуемая выразила желание участвовать в эксперименте, демонстрирующем такие 
реакции. При этом она заметила: “Только не уверяйте меня, что речедвигательные 
реакции — это гипноз, я знаю, что это не так”. Ей возразили, что 
речедвигательная деятельность проявляется под гипнозом так же хорошо, как и в 
состоянии бодрствования. Так был заложен еще один камень в фундамент ее 
будущего гипнотического поведения.
В качестве образчика речедвигательных действии для опыта выбрали поднятие руки. 
Испытуемая охотно на это согласилась, поскольку не знала, что автор часто 
пользуется этим приемом при наведении транса.
Под видом педантичного рассмотрения вопроса автор провел серию внушений, в 
которых предлагал испытуемой поднять и опустить руку. Она проделывала это 
быстро и восторженно. После этого автор сказал, что перед началом 
экспериментальной работы было бы хорошо, если бы испытуемая полностью 
сосредоточилась на собственных ощущениях, не обращая внимания на внешние 
сигналы, кроме его голоса. Так был заложен еще один камень. Через десять минут 
женщина уже была в сомнамбулической стадии глубокого транса.
После нескольких минут разговора о ее возможных речедвигательных реакциях 
испытуемую спросили, не надоела ли ей эта тема и не хочет ли она вернуться к 
другим аспектам вопроса, с которого началась беседа. Так ей сделали внушение 
проснуться, исключая при этом возможность критической оценки ситуации. Она 
согласилась, легко вышла из транса, и автор возобновил беседу на первоначальную 
тему. Вскоре с помощью того же метода женщина была вторично погружена в транс. 
Во время третьего погружения в транс у испытуемой появилась каталепсия. Это 
испугало и расстроило ее, но прежде чем вывести женщину из транса, ее уверили, 
что это была заторможенная речедвигательная реакция. Это не только не 
насторожило ее, а наоборот, еще больше пробудило интерес к делу.
В двух других гипнотических сеансах она изъявила желание испытать “другие 
явления, связанные с речедвигательной деятельностью”. Ей предложили смотреть на 
присутствующих и следить за тем, как по мере ослабления внимания и 
сосредоточения на движении своих рук она перестает замечать присутствие 
свидетелей. Таким образом, у испытуемой удалось вызвать отрицательную 
галлюцинацию, настолько возбудив ее интерес к речедвигательной деятельности, 
что он исключил любую другую форму поведения. Затем у нее вызвали положительные 
галлюцинации. При этом она видела свою поднятую руку в двух разных положениях 
так ясно, что могла отличить, где у нее рука, а где зрительный образ руки. 
После этого автор высказал предположение, что в зависимости от того, будет ли 
ее внимание к своим речедвигательным реакциям возрастать или угасать, она 
попеременно будет видеть или не видеть, слышать или не слышать присутствующих, 
сможет вызвать раздвоенные зрительные образы присутствующих, сможет забыть о 
присутствии других людей и даже об их существовании и многое другое. Таким 
путем ей предоставили возможность пережить множество гипнотических событий.
Затем предстояла очень трудная задача сообщить испытуемой, что она была 
загипнотизирована. Эта попытка была сделана во время шестого сеанса. Ей 
предложили вспомнить свои ощущения во время “первой демонстрации 
речедвигательных реакций”. Когда она сделала это, автор заметил, что ее 
сосредоточенность на себе, вероятно, можно сравнить с похожим состоянием, 
которое наблюдается в гипнозе. При воспоминании о “второй демонстрации” автор 
высказал мнение, что она действовала почти в состоянии транса. Испытуемую 
попросили вспомнить, как она вела себя во время “третьей попытки”. Когда она 
это сделала, ее спросили, чем она может объяснить свою каталепсию; еще ее 
попросили восстановить все, что ей говорилось и как она на это реагировала. В 
этот раз автор сделал ясный намек на гипноз, похвалив при этом способность 
испытуемой вызывать в своем воображении зрительные и слуховые образы, что 
помогло ей так хорошо разобраться в своих действиях. Сразу же ей предложили 
вспомнить свое поведение при “четвертой демонстрации”. Сделав это, женщина 
неуверенно спросила, не была ли она во время этой демонстрации под гипнозом. Ее 
уверили в том, что она вела себя совершенно свободно, все понимала и все ей 
удавалось. Тогда она заявила:
“Выходит, я нахожусь под гипнозом сейчас”. Автор подтвердил это и быстро стал 
напоминать о каждой ее удаче и о том, как великолепно она сумела 
воспользоваться речедвигательными реакциями для того, чтобы обогатить свой 
личный опыт. Ее попросили еще раз пережить события этого вечера и дать автору 
любой совет, какой она сочтет нужным.
После некоторого размышления испытуемая попросила автора не говорить ей после 
пробуждения, что она была загипнотизирована, а дать ей время на то, чтобы 
изменить свое отношение к гипнозу и к самому автору как пропагандисту этого 
метода, а также на то, чтобы осознать ошибки в прежних своих рассуждениях.
На том и порешили. Испытуемой сказали, что она проснется и не будет помнить о 
своих приключениях под гипнозом, у нее останется приятное чувство от сознания 
того, что и она и автор одинаково заинтересованы в речедвигательной 
деятельности. Затем ей внушили, что ей подсознательно будет приятно утаивать от 
самой себя факт пребывания под гипнозом и что в подсознании она будет беречь 
это как тайну между ней и автором. Ей также сказали, что ее подсознание сможет 
и будет влиять на сознание таким образом, что это позволит ей заняться гипнозом 
и изучением пережитого ею в разных состояниях транса, в любой форме, которая 
удовлетворит ее интеллектуальный интерес. Это постгипнотическое внушение 
предоставило испытуемой возможность убедиться в независимой работе сознания и 
подсознания, в существовании гипнотической амнезии и в проявлении 
постгипнотических поступков. Кроме того, ей на самом глубоком уровне транса 
дали понять, что как личности ей ничто не грозит и при индукции транса ее 
поведение важнее, чем действия врача, и что более простая форма поведения может 
стать ступенью в развитии подобной, но более сложной формы поведения.
Результат всего этого оказался очень интересным. Два дня спустя испытуемая 
принесла извинения за свой “глупый скептицизм” по отношению к гипнозу и за 
“беспардонное” пренебрежение к работе автора. Она добавила, что очень довольна 
тем, что ей пришлось извиниться. Спустя еще несколько дней она добровольно 
вызвалась участвовать в опытах, уверяя, что теперь очень интересуется гипнозом 
и хотела бы принять участие в исследованиях. В течение нескольких лет она была 
самой интересной испытуемой.
В этом случае, описанном так подробно, автор приводит многие соображения, 
которые, по его убеждению, имеют первостепенное значение при индукции глубокого 
гипноза. То обстоятельство, что между испытуемым на уровне его подсознания и 
врачом устанавливается “тайное взаимопонимание”, не раз способствовало индукции 
глубокого гипноза у людей, которые без этой “маленькой тайны” оказывали 
агрессивное противодействие. Благодаря установившемуся взаимопониманию они 
могли осознавать свое противодействие и выражать его свободно и без опаски. В 
то же время у них было ощущение эффективного и надежного сотрудничества. 
Полученное при этом удовольствие побуждало к продолжению и успешному завершению 
эксперимента, а активное противодействие очень скоро пропадало, снималось или 
разумно использовалось.
Короче говоря, как бы ни вел себя испытуемый, его поведение следует направить 
на создание состояния транса. В описанном выше примере желание испытуемой, 
чтобы автор потерпел неудачу, перешло в речедвигательную деятельность, которая 
постепенно дала множество гипнотических переживаний. Эти переживания были прямо 
или косвенно вызваны речедвигательными реакциями. Их увенчал успех, принесший 
удовольствие, как испытуемой, так и врачу.
Если бы в этом случае мы попытались использовать директивные методы наведения 
транса, то такая попытка закончилась бы неудачей. Наш успех был связан с тем, 
что целью эксперимента было не доказать мастерство автора, а дать испытуемой 
ясное представление о природе гипноза и о характере проводимых исследований.
Мы уделили достаточно много внимания общим принципам наведения глубокого транса.
 Теперь дадим краткое описание некоторых частных методов гипноза, которые 
обычно приводят к успеху. Из-за недостатка места многие детали приемов, которые 
в каждом отдельном случае могут меняться, здесь опущены.
Метод путаницы.
Этим методом пользуются для того, чтобы вызвать определенные гипнотические 
явления, а также для индукции глубокого транса. Прибегать к нему лучше всего, 
когда имеешь дело с высокообразованными людьми, проявляющими интерес к гипнозу, 
или с теми, кто выказывает нежелание подвергнуться гипнозу, а на самом деле 
подсознательно очень этого хочет.
Суть метода заключается в том, что делается ряд противоречивых, 
взаимоисключающих, разнонаправленных, отличающихся по форме внушений, требующих 
от испытуемого постоянного переключения внимания. Если, например, испытуемому 
делают внушение поднять руку, его выразительно просят поднять правую руку и не 
двигать левой. Когда врач, повторяя внушение, просит поднять левую руку и не 
шевелить правой, испытуемый приходит к мысли, что врач не следит за своими 
словами. Когда испытуемый окончательно убеждается в том, что врач что-то путает,
 он, сам того не подозревая, начинает сотрудничать с ним. В этот момент можно и 
вовсе запутать пациента, требуя, чтобы он, не двигая руками, в то же время одну 
поднял, а другой давил вниз. После этого можно вернуться к первоначальному 
требованию.
Движимый желанием сотрудничать с врачом, который явно не следит за своей речью, 
испытуемый старается разобраться в этом хаосе путаных требований и приходит в 
такое замешательство, что рад любому разумному предложению, лишь бы выбраться 
из этой утомительной и запутанной ситуации. Приказы надо отдавать быстро, 
решительно и уверенно, не позволяя испытуемому опомниться и хоть как-то их 
упорядочить. В лучшем случае он может пытаться приспособиться к этой 
неразберихе и признать, что в этом потоке нелепостей есть какой-то смысл.
Метод этот можно несколько видоизменить. В состоянии транса испытуемого можно 
без конца путать: какую руку поднять, какой двигать быстрее, а какую отводить в 
сторону, какую задерживать, а какой продолжать двигать, и в каком направлении. 
И так до тех пор, пока не станет ясно, что он готов выполнить любое требование, 
лишь бы прекратилась эта путаница.
Метод путаницы оказался чрезвычайно эффективен при внушении глубокой амнезии и 
возврате испытуемого в разные периоды его прошлой жизни. При этом можно 
ссылаться на ежедневные события, которые так знакомы каждому. Если испытуемого 
необходимо вернуть в пережитое в прошлом, начинать нужно с житейских 
рассуждений о том, как легко мы путаем дни недели, как часто думаем, что 
свидание, на которое мы должны были прийти вчера, назначено на завтра, и как 
часто помечаем свои письма прошлым годом, а не нынешним. Если испытуемый 
соглашается и дает понять, что, действительно, у него тоже так бывает, то 
продолжают рассуждать таким образом: сегодня, скажем, вторник, а можно думать, 
что четверг, но поскольку сегодня среда и поскольку в данной ситуации вообще не 
имеет значения, среда сегодня или понедельник, то ничто не мешает нам живо 
вспомнить одно приключение, которое мы пережили неделю назад в понедельник, 
точь-в-точь такое, какое мы пережили в прошлую среду. Оно в свою очередь 
напомнило о событии, которое испытуемый пережил в свой день рождения в 1948 
году, и в то время он мог только гадать, а не знать в точности, что произойдет 
с ним на дне рождения в 1949 году, и уж тем более — на дне его рождения в 1950 
году, поскольку эти дни еще не наступили. А раз они еще не наступили, то у него,
 живущего в 1948 году, не может быть о них никаких воспоминаний.
Прислушиваясь к этим рассуждениям, испытуемый может считать, что в них есть 
какой-то смысл. Однако чтобы прояснить смысл этого, он обратится к событиям 
своего дня рождения в 1948 году, а для этого ему нужно отключиться от событий 
1949 и 1950 годов. Но едва ход его мыслей принимает такое направление, ему 
выдается новая порция рассуждении о том, что человек одно помнит, другое 
забывает, что часто забываются вещи, о которых, мы были уверены, будем помнить 
всю жизнь; что произошедшее с нами в детстве встает в памяти живей, чем 
случившееся в 1947, 1946 и 1945 годах; буквально каждый день мы забываем 
что-нибудь пережитое в текущем году, или в прошлом году, или в 1945, 1944 годах,
 а тем более в 1942, 1941 и 1940 годах. А из того, что произошло в 1935 году, 
помнится лишь отдельное, а по мере того, как уходит время, забудется еще многое.

В этих рассуждениях испытуемому тоже чудится какой-то важный смысл, и чем 
больше он старается понять его, тем больше с ним соглашается. Между тем ему уже 
внушена амнезия с упором на детские воспоминания. Этим работа его памяти 
направлена в сторону более раннего возраста.
Поначалу к этим воспоминаниям побуждают не приказами и не наставлениями, а 
рассуждениями, будящими мысль. Затем, по мере того как испытуемый начинает 
поддаваться, незаметно и постепенно переходят к прямым требованиям все более и 
более живо вспомнить события 1935 или 1930 года. Потом постепенно и осторожно 
делается внушение забыть все, что было после этого года, и завершается все 
советом “забыть многое: вещи, события прошлого, надежды на будущее — ведь 
забывать так естественно; к тому же преданное забвению не имеет больше 
значения; живо и полно смысла лишь то, что принадлежит настоящему — мысли, 
чувства, дела”.
Так, ходу мыслей испытуемого не только придается желанный ему порядок, но и 
поведение его строится соответственно этим мыслям.
Затем испытуемому настойчиво, со все возрастающим напряжением говорят, что 
сейчас он очень ярко вспомнит некоторые события 1930 года и увидит себя 
участником одного события, которое для него еще не окончено. Один испытуемый, 
которого под гипнозом вернули в прошлое, в тот день, когда ему исполнилось 
шесть лет, увидел себя за столом: он с жадностью ожидал, даст ему мать одну или 
две сосиски. Уже упоминавшаяся нами доктор психологии, возвращенная в детский 
возраст, увидела себя в классе, получающей задание от учительницы.
Многие серьезные ученые, занимающиеся гипнозом, допускают грубейшую ошибку, 
полагая, будто испытуемый, перенесенный в свое прошлое, может вступать в беседы 
с гипнотерапевтом, человеком, которого для него в действительности не 
существует. Однако при критическом подходе гипнотерапевт со всей серьезностью 
должен принять неизбежную трансформацию своей личности в мозгу гипнотика, а не 
считать это притворством или игрой. Уже упомянутая доктор психологии оживила 
школьные события, после которых встретилась с автором лишь пятнадцать лет 
спустя. Поэтому образ автора невольно трансформировался у нее в образ 
учительницы, и то, как она описала его в той ситуации, при проверке точно 
совпало с описанием ее настоящей учительницы. Для нее беседа в той классной 
комнате с доктором Эриксоном была бы полнейшей нелепостью и фальсификацией 
прошлого. Однако воспринимая автора как мисс Браун, она могла вести себя 
естественно, как школьница, в соответствующей обстановке и давать ответы мисс 
Браун. Ситуация не стала для нее противоречивой и позволила оживить прошлое.
В качестве примера некритического подхода можно привести случай с одним 
психиатром. Он сообщил, что ему экспериментально удалось добиться возрастной 
регрессии до стадии внутриутробного развития, а затем получить от испытуемого 
отчет о его внутриутробных переживаниях. Он не учел то обстоятельство, что 
внутриутробный плод не способен ни говорить, ни понимать слова. Он не понял, 
что испытуемый просто-напросто выдумал все это, желая подурачить некритичного и 
не думающего врача или сделать ему приятное.
Чтобы получить достоверные результаты, врач обязательно должен вникать в 
регрессивную ситуацию. Сделать это нетрудно. Вот пример. Одну пациентку путем 
гипнотической регрессии вернули в четырехлетний возраст. От близких ей людей мы 
узнали, что в те детские годы она любила поиграть с золотыми часами с крышкой, 
которые давал ей сосед. Она об этом давно забыла. В регрессивной ситуации автор 
без слов показал пациентке свои золотые карманные часы с крышкой, и она тут же 
признала в нем своего соседа.
Трансформация врача в некую другую личность происходит не только при регрессиях.
 Автор не раз испытывал трудности при индукции глубокого гипноза у новичков, 
пока не понял, что как доктор Эриксон он для испытуемого случайный и незнакомый 
человек и что глубокий гипноз может развиться лишь тогда, когда он, доктор 
Эриксон, превратится в другого человека. Так, одна пациентка, которой на случай 
родов внушали анестезию, постоянно принимала автора за кого-то из профессоров 
психологии и только незадолго до родов стала опознавать подлинную его личность. 
Если бы это не воспринималось всерьез, то, вполне возможно, не удалось бы как 
следует индуцировать глубокий гипноз и вызвать полную анестезию во время родов. 
Как бы опытен и одарен ни был врач, он обязан при индукции глубокого гипноза 
считаться с личностью испытуемого, учитывать его интересы, понимать и 
признавать особенности его бессознательных действий. Врач, а не пациент, должен 
приспосабливаться к гипнотической ситуации.
Репетиционный метод.
Этот метод индукции различных состояний глубокого транса можно применять во 
многих случаях и в экспериментальной работе, и — чаще всего — в клинике. Он 
заключается в том, что, выбрав какое-нибудь многообещающее в смысле индукции 
действие, испытуемому предлагают представить его, а потом и выполнить в уме.
Испытуемый, плохо поддающийся гипнозу, но имеющий все данные для того, чтобы 
стать хорошим гипнотиком, может плохо реагировать, к примеру, на внушение 
выполнить автоматическое письмо. В этом случае испытуемому делается рад 
внушений, позволяющих ему мысленно выполнять действия, ведущие к полному успеху.
 Затем его просят мысленно повторить эти действия, пользуясь гладкой бумагой, 
линованной бумагой, ручкой, карандашом или углем. Далее его просят мысленно 
повторить эти действия еще раз, используя имеющиеся у него письменные 
принадлежности в самых разных сочетаниях. Затем можно мысленно повторить эти 
действия, вводя новые типы бумаги и пишущих предметов, а также новые буквы, 
слова и целые предложения. Благодаря этому методу, особенно если повторение 
действий сопровождается другими видами гипнотического поведения, испытуемый 
постепенно все глубже и глубже погружается в состояние транса.
Иногда этот метод имеет совсем иное приложение. Вот пример. Однажды перед 
группой студентов-медиков младших курсов автор сделал попытку вызвать амнезию у 
добровольца, который хотел, с одной стороны, испытать состояние транса, а с 
другой — доказать несостоятельность автора. Этот студент не верил, что у него 
можно вызвать амнезию, и пожелал сам выбрать форму доказательства, а именно: 
если он снимет, не заметив этого, правый ботинок, то готов будет признать, что 
у него под гипнозом действительно развилась амнезия.
Он очень легко вошел в глубокий гипноз, и ему, настойчиво повторяя, отдавали 
команды выполнить те или иные действия, а именно: у одного студента занять 
сигарет, у другого одолжить очки и т. п. И каждый раз повторялись, команды 
забыть выполнение задания. Между этими командами без нажима, как бы между 
прочим, было сказано, чтобы испытуемый, когда он выйдет из состояния транса и 
начнет выяснять с группой, развилась ли у него амнезия, пересек, не прерывая 
дискуссию, комнату, написал на доске какое-то предложение и поставил под ним 
свою подпись.
Очнувшись, студент объявил, что помнит все сказанное ему автором и все, 
сделанное им самим. Ему заявили, что этого не может быть, и тогда испытуемый 
стал перечислять, какие ему давались задания и как он их выполнил. Не прерывая 
речи, испытуемый подошел к доске, написал предложение и расписался под ним. 
Когда он вернулся на свое место, его внимание обратили на предложение на доске, 
и он тут же запротестовал, горячо утверждая, что это предложение лишь 
подтверждает, что он хорошо все помнит. При этом он вытянул правую ногу с 
ботинком на ней, что доказывало отсутствие у него амнезии. Между тем, продолжая 
говорить, испытуемый рассеянно расшнуровал ботинок и снял его совсем. И не 
замечал этого до тех пор, пока дискуссия не закончилась. При тщательном анализе 
ситуации студент признал, что ему была внушена амнезия, а он этого не сознавал. 
Затем занятие было продолжено. Испытуемого попросили продублировать на доске 
написанное предложение. Пока он это делал, его с помощью нескольких внушений 
погрузили в глубокий гипноз, и группе была продемонстрирована психопатология 
бытовой жизни.
Испытуемому, таким образом, предложили длинный ряд повторяющихся простых 
действий, которые он выполнял, побуждаемый собственными стремлениями, все 
успешней и успешней и которые в действительности вели к амнезии. То 
обстоятельство, что внушение написать на доске предложение, было сделано 
ненавязчиво, как бы между прочим, позволило испытуемому отделить его от 
остальных, более важных внушений. Доказав, что он все помнит, испытуемый привел 
самое веское доказательство отсутствия у него амнезии — ботинок на правой ноге. 
Но и этого ему показалось мало для полного торжества, тогда он снял ботинок, 
показывая, что он помнит, что это служит доказательством амнезии. Достиг он 
этого за счет двойной амнезии, письма и снятия обуви. Это был успех, которого 
испытуемый не ожидал. Затем, когда он писал на доске второй раз, то увидел себя 
в ситуации, за которой последовало самое приятное его ощущение. И при 
повторении ситуации его легко и быстро погрузили в состояние глубокого гипноза.
Индуцируя состояния глубокого транса, а также изучая мотивацию поведения, 
ассоциацию идей, регрессию, анализ ответов, подавление и развитие интуиции, 
можно пользоваться еще одним вариантом этого метода. Очень эффективный в 
психотерапии, он заключается в том, что пациента в состоянии транса просят 
увидеть какой-нибудь сон (менее желательно — фантастическую картину) и 
варьировать его без конца на различные лады. Это значит, что повторяться должно 
непроизвольное или внушенное сновидение, меняться в нем могут действующие лица 
и обстановка, но суть должна оставаться та же. После повторения сновидения 
дается указание поменять в нем действующих лиц и обстоятельства, и так до тех 
пор, пока не будет получен желаемый результат.
Вот пример. О том, что ему привиделось в первый раз, пациент рассказал так: “Я 
был один на холмистом зеленом лугу; было тепло и тихо. Мне что-то было очень 
нужно — не знаю, что. Но я боялся, страх меня просто парализовал. Это было 
ужасно, и я проснулся”. При повторении сновидение выглядело так: “Я шел по 
узкой долине, искал что-то, что должен был найти, искал против воли. Я не знал, 
чего ищу, но знал, что какая-то сила заставляет меня искать, и находка, что бы 
это ни было, пугала меня. Я дошел до конца долины, стороны ее сошлись, в углу 
рос густой куст, и из-под него вытекал ручей. Куст был покрыт страшными шипами. 
Он был ядовит. Что-то притягивало меня к нему, я становился все меньше и меньше,
 и меня охватил ужас”. В третий раз пересказ выглядел так: “Этот сон похож на 
предыдущий. Была весна. По реке плыли бревна. На берегу вокруг суетились 
лесорубы и еще много народу. Каждому полагалось одно бревно. Мне тоже. Всем 
достались бревна твердой породы, а у меня, когда я получил свое, оно оказалось 
маленьким гнилым суком. Я подумал, что никто этого не заметил, и потребовал 
другое бревно, но когда получил его, оно опять превратилось в гнилой сук”.
При очередном повторе сон изменился так: “Я удил со шлюпки рыбу. Кругом многие 
ловили рыбу. Каждый изловил по огромной рыбине. Мне, как я ни старался, 
досталась худая и жалкая рыбешка. Я хотел ее выбросить, но этого нельзя было 
сделать. Я чувствовал себя ужасно подавленным”.
И опять: “Я снова отправился на рыбную ловлю. В воде играла крупная рыба, а мне 
попадались какие-то жалкие рыбешки, которые срывались с крючка и, дохлые, 
плавали по воде. Но мне нужна была рыба, поэтому я не переставал удить и 
наконец поймал одну, которая еще чуть трепыхалась. Я сунул ее в джутовый мешок, 
так как знал, что все держат рыбу в джутовом мешке. Все поступали именно так, и 
мешки их распирало от рыбы. Но моя рыба куда-то запропастилась в джутовом мешке,
 и тогда я увидел, что мешок весь прогнил. В нем оказалась большая дыра, из 
которой хлещут ил и грязь, и этот отвратительный поток уносит мою рыбу, уже 
дохлую, плывущую брюхом вверх. Я оглянулся и увидел себя на лугу, о котором уже 
рассказывал, а джутовый мешок лежал под кустом с ужасными шипами, а по ручью, о 
котором я говорил, уплывала моя ни на что не годная рыба, очень похожая на 
гнилой сук”.
Серия еще многих повторений привела, в конце концов, к тому, что у пациента 
исчезла амнезия и провалы в памяти. Он вспомнил, как в юности, в условиях 
ужасной нищеты он ухаживал за больной матерью, умиравшей от страшно запущенного 
рака матки. Мать в свое время бросила его еще младенцем.
В этой истории болезни очень хорошо просматривается работа подсознания: при 
каждом очередном повторе состояние транса индуцировалось все с большей 
легкостью, и пациент все легче удерживался в этом состоянии. Кроме того, 
сознание его все больше раскрепощалось, мысль становилась свободнее, и все 
меньше прибегала к тяжкой символике.
Необходимо, однако, сделать одно предостережение. Применяя этот метод в 
экспериментальной работе или во время демонстрационных сеансов гипноза, нужно 
по возможности выбирать сны приятного характера. Если это не удается, то во 
избежание неприятных эмоций можно прибегнуть к внушенному сну. Но в любом 
случае работу следует прервать, если возникает ситуация, развивать которую врач 
не имеет права. Иначе испытуемый решительно откажется от работы, потеряет 
уважение к врачу, а то и проникнется к нему острой неприязнью. Кроме того, это 
надолго может вывести пациента из эмоционального равновесия.
Еще один вариант репетиционного метода заключается в том, что испытуемому 
предлагают зрительно вообразить, как он выполняет какое-нибудь задание под 
гипнозом, а затем подключить к этому и иные формы воображения: слуховую, 
кинестетическую и другие. Вот пример. У одной пациентки, которую лечили от 
нервного расстройства, никак не удавалось индуцировать глубокий гипноз и 
удержать ее в этом состоянии. Тогда ей предложили мысленно перебрать возможные 
действия на каждом пробном или лечебном сеансе, а затем зрительно представить 
свое поведение в каждом отдельном случае. Благодаря этому удалось индуцировать 
у нее глубокий гипноз и удержать ее в этом состоянии. Так, с помощью 
предварительной подготовки, пациентку погружали в состояние глубокого гипноза. 
После изучения причины ее расстройства терапевтическая процедура проводилась 
следующим образом: вместе с пациенткой детально разрабатывался образ жизни, 
которого ей предстояло придерживаться, чтобы отделаться от устоявшихся привычек,
 приобретенных в прошлом. Затем ее переориентировали во времени на три месяца 
вперед, и она получила возможность “задним числом” рассказать о своем лечении и 
выздоровлении. Как из рога изобилия посыпалось множество новых и неожиданных 
деталей, которые оказалось возможным включить и использовать в последующем 
курсе лечения.
Это напоминает случай с девушкой, которая хорошо проявляла себя в качестве 
испытуемой, но на публике у нее ничего не получалось. Ей предложили вообразить, 
что она выступает с демонстрацией гипноза перед публикой и что произойдет это в 
скором будущем. Переориентированная во времени на несколько недель вперед, она, 
к полному своему удовольствию, стала воспринимать это выступление перед 
публикой как реальное событие, имевшее место в прошлом. Ее тут же попросили 
“повторить” выступление перед группой студентов, что она охотно и с успехом 
проделала. Даже после того как девушке объяснили, какой манипуляции она 
подверглась, она больше никогда не терпела неудач в присутствии аудитории.
Когда испытуемых, переориентированных во времени вперед, просят взглянуть из 
будущего на предстоящую гипнотическую работу как на уже проделанную, очень 
часто, предаваясь “воспоминаниям”, они могут дать врачу такую информацию, 
которая приведет к более глубокому проникновению в феномен глубокого гипноза. В 
клинической терапии, как и в экспериментальной работе, автор убедился в большой 
эффективности этого метода, поскольку он позволяет проводить гипнотическую 
работу в большем соответствии с личностью испытуемого, его неосознаваемыми 
стремлениями и способностями. Он часто позволяет исправить ошибку или 
неточность и, кроме того, вносит ясность во многое, что касается разработки 
новых и лучших методов. Испытуемые, переориентированные в будущее, способны 
оказать неоценимые услуги в разработке приемов и процедур, которые могут 
использоваться как в исследовательской работе, так и на терапевтических сеансах 
гипноза.
Метод множественной диссоциации.
Чтобы индуцировать состояние глубокого транса, сохранить его и провести сложную 
работу, автор довольно часто применяет метод индукции множественных зрительных 
галлюцинаций, при которых испытуемый видит разные, но взаимосвязанные события 
(в состоянии легкого транса испытуемого можно научить видеть картины в 
стеклянных или кристаллических шариках). Одной пациентке, находившейся в 
глубокой депрессии, совершенно упавшей духом, внушили, что она увидит в 
стеклянном шарике совершенно забытое событие из счастливых дней ее детства. Она 
с готовностью согласилась, потому что, вспоминая о счастливом детстве, 
чувствовала себя еще более несчастной. Учитывая эти мазохистские реакции, 
женщине внушали, что она видит еще один стеклянный шарик и там, одновременно с 
первым, — событие, произошедшее в другой период ее жизни. Вскоре в воображении 
пациентки выстроилась целая дюжина воображаемых стеклянных шариков, и в каждом 
разыгрывалась сцена из разных лет ее жизни, и в этих сценах участвовали люди, 
имевшие отношение к ее жизни в прошлом. Так была создана сложная 
экспериментально-исследовательская и терапевтическая ситуация, а пациентка, 
благодаря желанию ненадолго испытать состояние легкого транса, на несколько 
часов была погружена в глубокий гипноз, во время которого мы провели 
основательный курс гипнотерапии.
Этим методом можно пользоваться не только для индукции галлюцинаторных действий.

Одного музыканта, который не реагировал на прямые гипнотические внушения, 
попросили вспомнить, как его “мучила однажды навязчивая мелодия”. Это привело к 
тому, что он стал вспоминать и другие подобные случаи. Вскоре он был так 
поглощен попытками восстановить забытые воспоминания, отбивая такт, что 
незаметно погрузился в глубокий транс.
Другими словами, явление диссоциации (непроизвольное или внушенное) можно 
использовать, неоднократно повторяя его, чтобы создать психологическое 
состояние, при котором испытуемый охотно и легко дает погрузить себя в транс.
Метод внушения постгипнотических действий.
В одной статье, написанной автором совместно с Э. М. Эриксон, обращалось 
внимание на самопроизвольный гипноз, который развивается в связи с выполнением 
постгипнотических заданий. В ходе гипнотического сеанса врач незаметно и 
ненавязчиво может сделать постгипнотическое внушение, исполнение которого в 
свою очередь вызовет самопроизвольное погружение в транс. Этот гипноз может 
стать исходным состоянием для развития какого-нибудь иного состояния транса. Он 
годится не для всех испытуемых, но во многих случаях неоценим.
Иногда испытуемому, который находится в состоянии легкого транса, делается 
простое постгипнотическое внушение. Когда при выполнении постгипнотического 
действия он самопроизвольно впадет в транс, можно сделать несколько внушений, 
чтобы углубить это состояние. Затем эту процедуру повторяют до тех пор, пока не 
удастся достигнуть состояния глубокого гипноза.
Делая постгипнотическое внушение, автор часто прибегает к такой форме 
выражений: “Каждый раз, когда я возьму вас за запястье и легонько подниму вашу 
руку, это будет для вас сигналом что-то выполнить: скажем, двинуть другой рукой,
 или наклонить голову, или уснуть покрепче; это неважно, но каждый раз, получив 
такой сигнал, вы будете готовы выполнить задание”. Услышав это несколько раз во 
время первого транса, испытуемый думает, что это относится только к данному 
сеансу гипноза. Тем не менее, если недели спустя в подходящей обстановке 
повторить сигнал, это может вызвать быстрое развитие транса. Этим методом мы 
активно пользовались при обучении студентов, которые собирались овладеть 
профессией как врача-гипнотерапевта, так и ассистента-гипнотика.
Что касается самих постгипнотических действий, то лучше давать испытуемому 
задание исполнить что-нибудь легкое и не требующее сосредоточенного внимания. 
Например, предложить ему наблюдать за тем, как закуривает врач и попала ли 
брошенная спичка в урну для мусора, или проверить, лежит ли книга на столе в 
двух дюймах от края, значительно эффективнее, чем попросить испытуемого 
хлопнуть в ладоши при слове “карандаш”. Чем непринужденней обстановка во время 
сеанса гипноза, тем легче испытуемому включиться в работу.
При изложении этого материала мы не ставили перед собой цель описать 
характерные и точные приемы гипноза. Напротив, мы старались показать, что 
гипноз, прежде всего, должен быть следствием ситуации, в которой межличностные 
отношения и субъективная оценка строятся так, чтобы они наилучшим образом 
отвечали целям и врача и пациента. Этого нельзя достичь, если пользоваться 
жесткими приемами и строгими методами или стремиться к какой-нибудь одной 
заданной цели. Из-за сложности человеческого поведения и его скрытых мотивов 
необходимо считаться с множеством факторов в ситуации, когда два человека 
вовлечены в одно общее дело. Какова бы ни была здесь роль врача, роль 
испытуемого неизмеримо больше, ибо его поведение зависит от его способностей, 
знаний, жизненного опыта, то есть от его личности в целом. Врач может только 
вести, направлять испытуемого, создавать условия, в которых последний успешно 
проявил бы себя. Он должен принимать поведение испытуемого и использовать любые 
его формы для того, чтобы создать новые возможности и ситуации, которые 
благоприятствовали бы адекватным реакциям испытуемого.
Метод овладения поведением больного.
Обычно при наведении транса, как правило, стремятся изменить состояние 
испытуемого, в каком он находится в начале сеанса, и навязать ему какую-нибудь 
иную форму поведения. Испытуемому предлагают свободно устроиться в кресле, 
задержать на чем-нибудь взгляд, постепенно расслабиться и рисовать в 
воображении приятные картины идеосенсорного характера, что незаметно приводит к 
состоянию транса. Применяя метод, основанный на поднятии и опускании руки, 
Необходимо вызвать у испытуемого ощущение соучастия, интереса к проводимому 
эксперименту и его собственным идеомоторным реакциям.
Разумеется, такие методы должны предусматривать готовность испытуемого принять 
и осуществить ту форму поведения, которую ему предлагают или навязывают со 
стороны. Если испытуемый отвергает навязываемое ему поведение или 
сопротивляется ему, надо попробовать другой метод, более подходящий и приятный 
для него, или вызвать у испытуемого утомление настойчивыми действиями 
гипнотерапевта и добиться от него, пусть неохотного, согласия сотрудничать. 
Иногда для этого приходится отложить сеанс гипноза. Так или иначе, тем или иным 
приемом, а противодействие пациента, как правило, преодолевается. Но если метод 
меняют на другой, слишком долго индуцируют транс или несколько раз переносят 
попытку ввести его в гипноз на другой сеанс, то эти действия могут оказать 
нежелательный эффект на пациента и вызвать у него сомнения относительно того, 
является ли вообще гипноз подходящим для него методом лечения.
Некоторые пациенты нечувствительны к обычным методам индукции транса, но в 
действительности гипнозу поддаются. Чаще всего они встречаются в 
психотерапевтической практике но нередки и в обычной медицинской и 
стоматологической практике Полагают, что лечению гипнозом такие люди не 
поддаются. Это те пациенты, которые ни за что не согласятся слушаться других, 
если не считаются сначала с их собственным поведением, их возмущением и 
сопротивлением. Их физическое состояние, беспокойство, повышенный интерес, 
озабоченность или поглощенность собственным здоровьем не позволяет им активно 
или пассивно сотрудничать с врачом; и врач, естественно, испытывает трудности 
при попытках изменить их поведение. Имея дело с такими пациентами, следует 
прибегать к методу, который можно назвать “методом овладения поведением”. Он 
также ускоряет и облегчает индукцию транса и у обычного среднего пациента. По 
сути, это ни что иное, как перевернутый задом наперед обычный метод индукции 
транса. Обычно при начале индукции транса пациент в той или иной форме должен 
принять волю врача и сотрудничать с ним. в методе овладения поведением все 
иначе: здесь врач должен поначалу принять поведение пациента, каким бы оно ни 
было, и, исходя из него, вступить с ним в сотрудничество, как бы это на первый 
взгляд не расходилось с лечебным правилом.
Ниже приводится несколько клинических случаев, иллюстрирующих различные приемы 
метода овладения поведением.
Случай 1. Этот пациент вошел в кабинет очень энергично и с ходу объявил, что не 
знает, поддается ли он гипнозу. Он хотел бы, чтобы у него вызвали состояние 
транса, если это возможно, и надеется, что тут обходятся без мистики и глупых 
ритуалов, а дело поставлено на научной, интеллектуальной основе. Он заявил, что 
по ряду причин нуждается в курсе психотерапии, побывал у многих психотерапевтов,
 принадлежащих к разным школам, но все без толку. Его не раз уже пытались 
лечить гипнозом, но ничего из этого не выходило, а все из-за “мистики”, из-за 
“недостаточно интеллектуального подхода” к делу.
Из расспросов выяснилось, что он подразумевает под “интеллектуальным” подходом: 
врач должен расспрашивать его о том, что он думает об окружающей его 
действительности и о чувствах, которые она у него пробуждает. Автор, как врач, 
должен признать, что он, пациент, сидит сейчас в кресле, что кресло стоит у 
стола и что это, несомненно, реальные факты.
Их нельзя забыть, отрицать или игнорировать. С тем же напором пациент заявил, 
что его беспокоит и заботит дрожание рук, лежащих на подлокотниках, и что все 
вокруг, каждая вещь, привлекает его внимание, и от этого у него голова трещит. 
Автор тут же ухватился за это последнее замечание, поскольку оно давало хорошую 
возможность для контакта, и сказал: “Пожалуйста, излагайте свободно свою мысль 
и свое понимание вещей, но позвольте мне перебивать вас и кое-что уточнять, 
чтобы быть уверенным, что я правильно вас понимаю и не упускаю вашу мысль. Вот, 
к примеру, вы сказали про кресло, но вы, очевидно, замечаете и мой стол, и 
предметы на нем отвлекают вас. Растолкуйте, пожалуйста, подробнее”.
Речь его была многословной, изобиловала более или менее связными замечаниями 
обо всем, что он видел. При малейшей паузе автор вставлял слово или фразу, 
чтобы переключить внимание пациента на что-то другое. Делал он это все чаще и 
чаще, и выглядело это так: “И это пресс-папье; шкаф с документами; ваша нога на 
коврике; верхний свет; шторы; ваша правая рука на подлокотнике; картины на 
стене; ваш зрачок меняется, когда вы глядите вокруг; любопытные заглавия у этих 
книг; напряжение в ваших плечах; приятное кресло; раздражающий шум и мысли; 
тяжесть в руках и ногах; тяжесть проблем; тяжесть стола; неподвижная рука; 
карточки многих пациентов; трудности жизни; давление болезней, эмоций, 
физических и душевных переживаний; приятно расслабиться; потребность, чтобы вас 
поняли; как важно, чтобы поняли, как вам тяжело; просто смотреть на стол, на 
пресс-папье, на шкаф с документами; как приятно отключиться от всего; усталость,
 хорошо, когда она появляется; стол совсем не меняется; а шкаф с документами 
все так же скучен; как хочется отдохнуть; как приятно закрыть глаза; как 
снимает напряжение глубокий вздох; какое наслаждение узнавать все без усилий; 
способность познавать, полагаясь на подсознание”. В этом духе автор сделал 
много других замечаний, сначала медленно, а затем со все большей скоростью.
Поначалу эти реплики шли в русле собственных мыслей пациента и лишь дополняли 
его речь, не давая угаснуть красноречию. Когда такой контакт был установлен и 
пациент не возражал, что его поведение в какой-то мере стимулируется и 
поощряется, автор, прежде чем произнести свою реплику, стал делать паузу. Это 
невольно заставило пациента ждать, что скажет автор, и таким образом он попал в 
некоторую зависимость от автора.
Постепенно и незаметно, по мере продолжения “беседы”, внимание пациента 
переключилось на его субъективные переживания. Это позволило с помощью простого 
приема постепенной релаксации индуцировать у него состояние легкого транса. При 
проведении курса психотерапии метод индукции транса мало чем отличался от 
приведенного выше, но, разумеется, время, необходимое для наведения транса 
постепенно укорачивалось.
Случай 2. Нечто подобное произошло с одной женщиной. По ее уверениям, все 
лечебные мероприятия ни к чему не приводят из-за того, что каждая мелочь в 
окружающей обстановке невольно отвлекает ее внимание. Она никак не могла 
изложить свою историю и понять, что ей говорят, поминутно отвлекаясь, чтобы 
сделать замечание обо всем, что попадало в поле ее зрения (даже за время этого 
вступления она ухитрилась задать несколько вопросов о разных предметах в 
кабинете или просто назвать их). Один психиатр, друг семьи, посоветовал ей 
полечиться с помощью гипноза и направил к автору.
Автор пришел к заключению, что с пациенткой можно провести курс гипнотерапии, 
но поскольку предварительная беседа ничего не дала, он, исходя из характера ее 
поведения, сделал попытку ввести ее в транс. Провел он это следующим образом. 
Когда пациентка что-то спросила о пресс-папье на столе, последовал быстрый 
ответ: “Оно в углу стола сразу за часами”. Когда она, метнув взгляд на часы, 
резко спросила: “Который час?”, ей ответили:. “Минутная стрелка показывает то 
же число, что и настольный календарь”.
Это вызвало у пациентки целый поток замечаний и вопросов, она говорила быстро, 
переключаясь с предмета на предмет и не делая пауз, во время которых можно было 
бы вставить слово или ответить. Она вела себя как маленькая несчастная девочка, 
которая ни о чем не хотела слышать. Этот ее словесный поток удавалось прервать 
с большим трудом, да и то без результата. Однако когда передвинули нож для 
разрезания бумаг, она сделала по этому поводу замечание, на секунду прервала 
свой монолог и опять пошла тараторить без умолку. Автор снял и стал протирать 
очки, и это снова побудило пациентку сделать замечание на их счет. Автор 
положил очки в футляр, и это тоже на миг отвлекло пациентку; затем автор 
переставил пресс-папье, бросил взгляд на книги, открыл и закрыл регистрационный 
журнал.
Каждое из этих действий находило отклик в безудержном потоке речи. Поначалу эти 
действия выполнялись автором через короткие интервалы времени и довольно быстро.
 Но по мере того как пациентка стала ждать их от автора, он сознательно начал 
замедлять свои движения и делать паузы, точно колеблясь, выполнять их или нет. 
Такое поведение заставило и пациентку замедлить свою речь и ждать, как на это 
среагирует автор. Тогда автор стал пользоваться предметами по их назначению, 
молча или сопровождая свои действия словесными комментариями.
Это его поведение произвело на пациентку сильный тормозящий эффект, и она все 
более и более доверяла автору словами или жестами указать на предмет, который 
ей следует назвать или по поводу которого сделать замечание. После сорока минут 
такой работы автор предложил ей закрыть глаза и назвать по памяти все, что она 
видела. Женщина делала это до тех пор, пока не впала в глубокий гипнотический 
сон. Когда это произошло, ей сделали такого рода внушения: “А теперь 
„пресс-папье", и спите крепче; а теперь „часы", и спите еще крепче, и т. д.”. 
Через десять минут она уже была в сомнамбулической стадии глубокого гипноза.
Впоследствии, благодаря тому, что врач не противоречил пациентке, а использовал 
ее собственные противоречия для индукции у нее состояния транса, она прекрасно 
сотрудничала с ним при проведении курса психотерапии. А ведь до этого считалось,
 что лечить ее таким образом невозможно. В первое время в начале каждого сеанса 
психотерапии пациентка болтала все так же безудержно, но автору удавалось 
быстро погрузить ее в транс описанным выше приемом. Позже одного жеста в 
сторону кресла, куда ей следовало сесть, было достаточно для того, чтобы она 
погружалась в состояние транса.
Случай 3. Тот же метод пришлось применять к пациенту, которому едва минуло 
тридцать лет. Войдя в кабинет, он отказался сесть и стал ходить взад и вперед. 
Несколько раз он повторил, что не может рассказывать о своих проблемах, 
спокойно сидя на стуле или лежа на кушетке. Многие психиатры не раз 
отказывались от него, “обвиняя” в нежелании сотрудничать с ними. Он попросил 
провести с ним курс гипнотерапии, если это возможно, потому что он испытывает 
сильное беспокойство в кабинете психиатра, что заставляет его безостановочно 
ходить туда-сюда.
Когда он снова принялся объяснять, почему вынужден шагать взад и вперед, его 
удалось, наконец, прервать вопросом:
“Так вы считаете, что я могу лечить вас, пока вы будете вот так вот шагать по 
кабинету?” В ответ он изумился: “Считаю? Боже милостивый! Доктор! Я вынужден 
это делать, если хочу остаться в кабинете”.
После этого автор спросил, не будет ли пациент возражать, если его движение 
примет несколько целенаправленный характер. Сбитый с толку, тот согласился. 
Тогда ему предложили пойти вперед и назад, повернуть направо, налево, отойти от 
кресла и подойти к нему. Сначала эти приказы отдавались в темпе, совпадающем с 
его ходьбой. Постепенно темп приказаний снижался, а смысл их был несколько 
видоизменен: “Теперь пойдите направо от кресла, в котором вы можете посидеть; 
пойдите налево к креслу, в котором вы можете посидеть; отойдите от кресла, в 
котором вы можете посидеть”, и т. д. Такие внушения помогли заложить основу 
более покладистого поведения пациента.
Темп приказаний еще более снизили и включили в них такую фразу: “Кресло, к 
которому вы сейчас подойдете так, будто намерены удобно в нем расположиться”. 
Затем эта фраза в свою очередь была видоизменена так: “Кресло, в котором вы 
скоро удобно расположитесь”.
Пациент ходил медленнее, все более согласовывая свое хождение с указаниями 
врача, и, наконец, стало возможным внушить ему, чтобы он сел в кресло. По мере 
изложения своих жалоб он успокаивался, что дало возможность индуцировать у него 
состояние транса. На индукцию транса средней степени ушло сорок пять минут. 
Первый же сеанс гипноза снял у пациента напряжение и беспокойство, и это 
позволило провести с ним курс психотерапии, на что он охотно согласился.
Этот метод овладения поведением позволяет показать больному, что в его 
поведении нет ничего возмутительного и что психотерапевт может лечить его, 
невзирая на его поведение. Метод учитывает желания больного, и сами приемы 
индукции транса строят, исходя из поведения больного в данную минуту.
При другом виде этого метода овладения поведением пациента, исходят из 
проявлений его бессознательного поведения, которое противодействует 
сознательному, то есть приемы индукции должны основываться на выявлении мыслей 
пациента и понимания им окружающего мира. Этим методом пользуются в 
экспериментальной работе, а также в психотерапии, когда это диктуется 
характером противодействия больного. От испытуемого в этом случае требуется, 
чтобы он был достаточно интеллектуален, в некоторой степени искушен в жизни и 
серьезно относился к цели эксперимента.
Метод этот сравнительно прост. Испытуемого или больного просят свободно 
высказывать свои мысли, представления, мнения. Его все более поощряют 
размышлять вслух о том, как он представляет себе, что он думал и чувствовал бы, 
если бы его погрузили в состояние транса. Во время этих размышлений, и даже 
тогда, когда больной говорит, что не может себе такого представить, врач 
повторяет за ним все, что тот произносит, словно стараясь понять смысл 
выражений пациента и соглашаясь с ними. Этим больного вызывают на еще большую 
откровенность, а врач в свою очередь повторяет сказанное. Люди искушенные ведут 
себя свободно и естественно, но иногда и неопытные, и даже необразованные люди 
могут оказаться замечательно разговорчивыми. В своих размышлениях испытуемые 
или больные могут свободно переходить от темы к теме.
Для иллюстрации такого метода ниже в подробностях приводится один клинический 
случай.
Случай 4. Эта пациентка, обратившаяся за помощью к психиатру, с ходу заявила: 
“Три года лечения психоанализом ни к чему не привели: год меня лечили 
гипнотерапией, но я только зря потеряла время. Меня так ни разу и не усыпили, 
хотя я старалась. И никакого улучшения. Меня послали к вам, хотя я не вижу в 
этом никакого смысла. Скорее всего, опять ничего не выйдет. Я просто не 
представляю себе, как меня могут загипнотизировать. Я даже не знаю, что такое 
гипноз”.
Эти ее замечания, в дополнение к информации, поступившей от ее лечащего врача, 
убедила автора в том, что словоохотливость пациентки может быть положена в 
основу метода индукции транса.
Реплики автора выделены курсивом:
— Вы действительно не можете понять, что такое гипноз?
— Нет, не могу, а что это такое?
—Да, что это?
— Психологическое состояние, я полагаю.
— Психологическое состояние, вы полагаете, а что еще?
— Я не знаю.
— Вы действительно не знаете.
— Нет, не знаю.
— Вы не знаете, но любопытствуете, думаете.
— Думаю, что.
—Да, что вы думаете, ощущаете?
— (Пауза) Не знаю.
— Но вы можете спросить себя.
— Вы хорошо спите?
— Нет, бываю усталым, расслабленным, сонным.
— Очень устала.
— Очень устала и расслаблена, что еще ?
— Я озадачена.
— Вы озадачены, вы удивлены, вы думаете, вы чувствуете. Что вы чувствуете?
— Мои глаза.
—Да, ваши глаза, что с ними?
— Они затуманиваются.
— Затуманиваются, закрываются.
— (Пауза) Они закрываются.
— Закрываются, и дышите глубже.
— (Пауза)
— Устала и расслаблена, что еще?
— (Пауза)
— Спать, устала, расслаблена, спать, дышите глубоко.
— (Пауза)
— Что еще?
— Мне легко.
— Легко, удобно и интересно.
— (Пауза)
— Интересно, да, интересно, все более и более интересно.
— (Пауза)
— Глаза закрыты, дыхание глубокое, расслабленность и удобно, очень удобно, что 
еще?
— (Пауза) Не знаю.
— Вы действительно не знаете, но сон все глубже и глубже.
— (Пауза) Мне трудно говорить, я устала, хочу спать.
— Может быть, слово другое.
— Не знаю (с большим трудом).
—Дыхание у вас глубокое, и вы действительно ничего не знаете, просто 
погружаетесь, засыпаете, засыпаете, все крепче и крепче. Ни о чем не заботясь, 
все дается вам без усилий, вы погружаетесь все глубже и глубже, и ваше 
подсознание открывается вам все больше и больше.
С этого момента с ней можно было работать, отдавая простые и прямые команды, не 
прибегая к хитроумным внушениям. Внушением постгипнотических действий удалось у 
нее обеспечить последующие индукции состояний транса.
Изложенное выше иллюстрирует метод овладения поведением, а реплики приведены в 
качестве примера. Как правило, долго повторяется определенный набор мыслей, и 
он бывает весьма различен в зависимости от личности больного. Иногда этот метод 
оказывает очень быстрое действие. Беспокойные, тревожные больные очень быстро 
успокаиваются, убеждаясь, что находятся в безопасности, ничто им не грозит, с 
ними ничего не делают и ничего им не навязывают; они могут контролировать 
каждый шаг врача, и это дает им чувство уверенности. Поэтому они охотно 
вступают в контакт с врачом, а этого было бы трудно добиться, если бы они 
чувствовали, что им насильно навязывают чуждое им поведение.
Общий принцип описанного метода может быть положен в основу другого метода 
овладения поведением, который, однако, сильно от него отличается. Применяют его 
в тех случаях, когда испытуемый, проявивший себя как хороший гипнотик, несмотря 
на все свои старания, перестает поддаваться гипнозу. При этом методе реиндукции 
испытуемому предлагают подробно, последовательно и с самого начала вспомнить 
вслух все этапы успешного его погружения в гипноз на прошлых сеансах. Когда он 
начинает вспоминать вслух, врач повторяет за ним сказанное и задает наводящие 
вопросы. Испытуемый, сосредоточенный на этом задании, восстанавливает в себе 
скрытые состояния транса, как правило, впадает в него снова, и общение с врачом 
осуществляется через раппорт.
Случай 5. Один испытуемый, добровольно согласившийся участвовать в опыте, на 
лекции в университете перед группой студентов сказал: “Однажды, несколько лет 
тому назад, меня уже гипнотизировали. Я был в состоянии легкого транса, не 
очень удачном. Я бы очень хотел быть вам полезным, но уверен, что меня нельзя 
загипнотизировать”. — “Не помните ли вы обстановку, в которой с вами проводили 
сеанс гипноза?” — “О да, его проводили в лаборатории психологии университета, в 
котором я тогда учился”. — “Можете вы, вот как сидите, вспомнить и описать 
обстановку того сеанса?”
Испытуемый принялся подробно описывать лабораторию, в которой его 
гипнотизировали, не забыв даже про стул, на котором тогда сидел. Дал он и 
описание профессора, проводившего сеанс гипноза. Затем автор попросил его так 
же подробно, ясно и последовательно вспомнить, какие внушения ему делались в 
тот раз и как он их выполнял. Медленно, напрягаясь, испытуемый вспомнил, как, 
внушая ему расслабленность, усталость и сонливость, от него добились того, что 
он закрыл глаза. По мере того как он вслух предавался этим воспоминаниям, глаза 
его медленно закрывались, тело расслабилось, речь стала более замедленной и 
неуверенной. Приходилось задавать ему вопросы, пока не стало ясно, что он впал 
в состояние транса. После этого испытуемого спросили, где он находится и перед 
кем. Он назвал предыдущий университет и бывшего профессора. Ему сказали, чтобы 
он слушал голос автора и выполнял его приказания. Автор провел с ним сеанс, на 
котором были ярко продемонстрированы явления глубокого гипноза.
Метод использования прежнего гипнотического опыта применяют по отношению к 
больным, которые без видимых на то причин начинают сопротивляться гипнозу или 
объявляют, что лечились гипнозом в другом месте и поэтому вряд ли смогут впасть 
в транс у нового психотерапевта. Если больного удобно усадить в кресло и 
попросить его подробно рассказать о своих переживаниях во время прошлого 
удачного сеанса гипноза, то уже одна эта процедура приводит к трансу, причем 
довольно быстро. Очень часто больной переживает прежнее состояние транса. К 
этому методу прибегают также и тогда, когда противодействовать гипнозу начинают 
и собственные пациенты. В этих случаях противодействие снимается довольно легко,
 а лечение становится более успешным.
Есть еще один вариант метода овладения поведением, который используют как в 
клинике, так и в исследовательской работе. Пригоден он для работы и с опытными 
людьми, и с новичками. К нему прибегают, когда нужно преодолеть противодействие 
испытуемого при первичном наведении транса или вновь индуцировать это состояние.
 Этот метод заключается в том, чтобы помимо сознательно направленной 
деятельности, добиться бессознательного исполнения целенаправленных действий. 
Суть этого метода станет ясной из приведенного ниже примера.
Случай 6. В зависимости от уровня образования испытуемого, ему дают разумное 
объяснение общих понятий о деятельности сфер сознания и подсознания. Такое же 
объяснение, включающее уже, однако, внушение поведения, дается и проявлениям 
идеомоторных реакций, например левитации руки. Затем испытуемого просят 
положить руки на бедра, сидеть спокойно и внимательно выслушать вопрос, который 
ему зададут. Ему объясняют, что ответить на этот вопрос можно только 
бессознательно, а не сознательно. При этом добавляют, что он, конечно, может 
ответить сознательно, но такой ответ будет лишь актом сознания, а не 
действительным ответом на вопрос. Что касается самого вопроса, то он задается с 
одной целью: дать подсознанию проявить себя в ответной реакции. Далее 
испытуемому разъясняют, что в ответ на вопрос, обращенный к его подсознанию, он 
непроизвольно поднимет одну руку. Поднятие левой руки будет означать “нет”, 
правой — “да”.
Затем последует вопрос: “Полагает ли ваше подсознание, что вы можете впасть в 
транс?” И тут же дается тщательное разъяснение: “Может ли ваше сознание знать, 
о чем думает ваше подсознание или что ему известно? Ваше подсознание может 
открыть сознанию, о чем оно думает или как оно понимает, совершенно простым 
способом — оно заставит подняться вашу правую или левую руку. Таким образом, 
подсознание очень наглядно может общаться с сознанием. Теперь просто наблюдайте 
за своими руками и отмечайте, каков ответ. Ни вы, ни я не знаем, что кроется в 
вашем подсознании и какой ответ оно даст, но следите за руками, и когда одна из 
них поднимется, вы это узнаете”.
Если дело слишком затягивается, можно сделать дополнительное внушение: “Одна из 
ваших рук поднимется. Постарайтесь заметить малейшее ее движение, постарайтесь 
почувствовать это и увидеть; ощущение того, что рука поднимается, очень приятно.
 Ведь это дает вам возможность узнать, как действует ваше подсознание”.
Независимо от того, какая рука поднимается, одновременно с этим наступает 
состояние транса, часто в сомнамбулической стадии. Поскольку обычно у 
испытуемых наблюдается тенденция сразу же проснуться, то желательно без 
проверки незамедлительно приступить к работе. Удержать испытуемого в состоянии 
транса лучше всего простым и разумным замечанием:
“Очень приятно обнаружить, что ваше подсознание общается таким путем с 
сознанием. Подсознательно вы можете еще многому научиться. Вот вы выяснили, 
например, в подсознании, что способны входить в состояние транса и делаете это 
замечательно, теперь вы можете подсознательно познать много различных явлений 
гипноза. Вас, например, интересует...” И тут можно перейти к тому, что 
подсказывает гипнотическая ситуация.
Прием построен на использовании интереса испытуемого к его собственному 
бессознательному поведению. Создается “да-” или “нет-ситуация”, причем действия 
должны быть обусловлены этим уровнем мышления и являться открытым 
бессознательным сообщением. Такого рода двигательная информация — важнейшая 
составная часть гипнотического транса. Другими словами, для того чтобы найти 
ответ на заданный вопрос, испытуемый должен погрузиться в состояние транса. 
Опытные испытуемые поняли это сразу, едва познакомились с этим методом. “Как 
интересно! Что бы ни ответил, а сначала засни!”.
У непредубежденных испытуемых глубокий интерес проявился с самого начала. 
Пациенты, у которых отмечалось внутреннее противодействие гипнозу, испытывали 
определенные трудности: не сразу схватывали предварительные объяснения, 
переспрашивали по несколько раз, что им делать, и торопились поднять руку, 
делая это произвольно. Испытуемые, оказывающие противодействие гипнозу таким 
образом, стремятся проснуться при первой же попытке проверить состояние транса 
или начать работу. Большинство из них, однако, тут же возвращаются в транс, 
если им сказать: “Ответив бессознательно на вопрос, вы снова можете легко и 
быстро погрузиться в транс, просто продолжая наблюдать, как непроизвольно вы 
подносите руку к лицу. Рука ваша поднимается, глаза закрываются, и вы 
засыпаете”. Почти у всех испытуемых вновь возникает гипнотическое состояние.
Применяя этот метод, врач готов к любому повороту, ведет себя легко и 
непринужденно, а вся ответственность за любое развитие событий ложится на 
испытуемого.
При индукции транса можно воспользоваться также растерянностью больного, его 
недоумением или сомнениями. Для иллюстрации такого подхода приведем два случая. 
Обе больные имеют университетское образование, одной под сорок лет, другой за 
сорок.
Случай 7. Одна пациентка сильно сомневалась, действует ли на нее гипноз, и 
колебалась, стоит ли ей к нему прибегать, но, как она объяснила, отчаяние и 
нужда в медицинской помощи заставили ее обратиться к психотерапевту в слабой 
надежде, что он ей поможет. Другая сказала, что, по ее мнению, гипноз и 
физиологический сон идентичны и что она, по всей вероятности, не сможет впасть 
в транс, если у нее сначала развивается физиологический сон, что, как она 
объяснила, исключает лечение. Однако она чувствует, что гипноз для нее 
единственное (хотя и сомнительное) средство лечения при условии, что 
психотерапевту удастся предотвратить у нее физиологический сон. Но она 
абсолютно не верит в то, что это возможно.
Попытки разумного объяснения ни к чему не привели, а только вызвали у обеих 
пациенток еще большее беспокойство и напряженность. Поэтому было решено сыграть 
на их заблуждении.
Метод, к которому мы прибегли с учетом особенностей каждой из пациенток, был в 
сущности один и тот же. Каждой сказали, что ее погрузят в глубокий гипноз. От 
женщин требовалось, чтобы, погружаясь в транс, они определяли, исследовали и 
оценивали каждый внешний предмет, его надежность и подлинность, а также любое 
субъективное переживание. Поступая таким образом, каждая была вынуждена осудить 
или отвергнуть все, что казалось ей сомнительным и в чем она не была уверена. 
Для одной упор делался, прежде всего, на субъективных ощущениях и реакциях, а 
замечания об окружающих предметах вставлялись между прочим. Для другой упор 
делался на внимании к окружающим предметам, фиксирование которых 
свидетельствовало о ее бодрствующем состоянии, а замечания о субъективных 
переживаниях вставлялись между прочим. Так удалось постепенно сузить поле их 
восприятия и увеличить зависимость пациенток от автора, укрепить связь с ним. 
Применяя простой прием расслабления и наведения транса, их удалось погрузить в 
сомнамбулическое состояние гипноза. Разумеется, словесные внушения для каждой, 
с учетом ее особенностей, слегка отличались.
Для иллюстрации словесных внушений, в которых приблизительно одинаковый упор 
делается как на субъективных переживаниях, так и на предметах внешнего мира, 
ниже приводится следующий набор выражений.
“Вы сидите, удобно устроившись в кресле, и ощущаете тяжесть ваших рук, 
покоящихся на подлокотниках. Глаза ваши открыты, вы видите перед собой стол, 
при этом вы изредка моргаете, но можете замечать или не замечать это, точно так 
же, как иногда, почувствовав на ногах обувь, тут же о ней забываете. И вы 
знаете, что можете видеть книжный шкаф, и можете только гадать, запомнилось ли 
вам непроизвольно название какой-нибудь книги. Теперь вы снова чувствуете обувь 
на ногах. Ноги ваши на полу отдыхают. При этом вы ощущаете, как веки, когда вы 
посмотрели на пол, опускаются. А ваши руки также тяжело покоятся на 
подлокотниках кресла. Все это происходит в действительности, вы можете это 
видеть и чувствовать. Если вы взглянете на свое запястье и затем переведете 
взгляд в угол комнаты, то, возможно, почувствуете, как изменится фокус ваших 
глаз. Вы, вероятно, можете вспомнить, как в детстве играли, глядя на предмет 
так, будто он находится то очень далеко, то совсем близко. Воспоминания детства,
 проходящие сейчас перед вашим внутренним взором, могут быть легкими 
воспоминаниями или тяжелыми переживаниями, ибо они реальны. Как бы абстрактны 
они ни были, они все же реальны, как это кресло, и стол, и это ощущение 
усталости, которое возникает от неподвижного сидения и которое можно снять, 
расслабив мышцы и почувствовав всю тяжесть тела; и по мере того как усталость и 
слабость наваливаются все больше, веки становятся все тяжелее и тяжелее. И все, 
что тут говорилось, реально, и внимание ваше реально, и когда вы обращаете 
внимание на свою руку, или ногу, или на стол, или на свое дыхание, или на 
воспоминание о том наслаждении, которое вы испытываете, когда закрываете 
усталые глаза, — чувства становятся все богаче и ощущения все приятнее. Вы 
знаете, что они реальны, что во сне вы можете увидеть стулья, деревья и людей, 
можете слышать и чувствовать, что зрительные и слуховые образы так же реальны, 
как стулья, столы и книжные шкафы, которые становятся зрительными образами”.
Мало-помалу эти рассуждения переходят во все более часто повторяемые простые и 
прямые внушения выполнить то или иное требование.
Этот метод, в котором в процесс индукции транса вовлекаются сомнения и 
заблуждения испытуемых, применялся нами как в клинике, так и в 
исследовательских целях. На заключительном этапе в нем удобно использовать 
поднятие руки, поскольку идеомоторные движения являются отличной объективной и 
субъективной реальностью, находящейся в поле зрения испытуемого.
Другой метод овладения поведением построен на учете того факта, что, как это не 
парадоксально, некоторые потенциально талантливые гипнотики решительно 
противодействуют или даже полностью отвергают гипноз, уже после того, как 
пережили это состояние.
Благодаря их наивности или потому, что противодействие их направлено не туда, 
куда нужно, у такого типа людей можно случайно вызвать гипноз в 
сомнамбулической стадии, но впоследствии они или целиком отвергают гипноз, или 
упорно и необъяснимо противодействуют ему, сужая свои способности к 
гипнотическим реакциям. Чаще всего такие люди, несмотря на их очевидную 
внушаемость, не поддаются гипнозу. И это происходит до тех пор, пока к ним не 
найдут подход, который удовлетворял бы их специфические внутренние потребности. 
У тех, у кого способность к гипнозу ограничивается отдельными его проявлениями, 
можно, к примеру, провести гипноанестезию в родах, но невозможно вызвать 
нечувствительность к зубной боли, и наоборот. Еще одним примером подобного рода 
может служить психотик, который под гипнозом выполняет только определенный вид 
ограниченных терапевтических действий.
В общем, до тех пор, пока не выявлены их частные интересы, эти люди кажутся не 
поддающимися гипнозу, а их поведение непредсказуемо и неопределенно. Однако, 
как только определен их частный и специфический интерес, они легко входят в 
состояние транса и с ними приятно работать. Ниже приводятся случаи, взятые из 
клинической практики и экспериментальных работ.
Случай 8. Группа студентов-психологов принимала активное участие в 
экспериментах с гипнозом, выступая в качестве испытуемых у гипнотерапевтов. 
Одна студентка из этой группы, двадцатилетняя девушка, несмотря на все свои 
старания, так и не смогла испытать состояние транса. Вначале она высказала 
убеждение, что ей не дано пережить состояние гипноза, но затем стала говорить, 
что все же попробует и найдет способ испытать его. Два ее товарища, успешно 
проявившие себя в качестве и гипнотиков и гипнотизеров, предложили ей, как 
последнее средство, отправиться к автору. Так они и сделали.
Мисс X, высказав убеждение, что она негипнабильна, попросила автора сделать все 
возможное и индуцировать у нее состояние транса. Вся ее внешность и поведение 
говорили о том, что она относится к типу особенно общительных людей. После трех 
часов интенсивных попыток, при которых были испробованы различные методы 
прямого и косвенного внушения, обнаружилось, что, несмотря на все свои старания,
 она решительно противодействует гипнозу и никак на него не реагирует. Это 
укрепило мисс Х в убеждении, что она негипнабильна, а автора натолкнуло на 
мысль провести эксперимент, в котором противодействие мисс Х гипнозу 
использовалось как средство, с помощью которого ее можно было бы погрузить в 
транс.
Автор напомнил мисс X, что оба ее товарища, А и В, прекрасные сомнамбулы и 
могут в мгновение ока впасть в состояние глубокого гипноза. Обратившись к А и В,
 он попросил их постоянно пребывать в состоянии психологической готовности и 
оценивать все, что в данный момент вокруг них происходит. В то время, пока 
автор работает с мисс X, они не должны выдавать ей, подействовали ли на них 
внушения автора. (Они не были погружены в состояние транса. Автору это было 
видно, а мисс Х — нет.) Затем мисс Х предложили внимательно осмотреть своих 
товарищей и сказать определенно, находятся те в состоянии транса или нет. В 
свою очередь А и В сказали, что когда автор задает им какой-нибудь вопрос, они 
должны ответить на него честно, кивнув или покачав головой.
Мисс Х призналась, что не может определить, в каком состоянии находятся ее 
товарищи А и В. Ей напомнили, что она бодрствует, что у нее не удалось 
индуцировать состояние транса, и потому она не может демонстрировать 
гипнотические явления, а А и В, опытные гипнотики, легко это делают. Она с этим 
согласилась. Тогда была высказана мысль, что если А и В находятся в состоянии 
транса, то у них можно вызвать отрицательные зрительные галлюцинации. Она снова 
выразила согласие. Автор отвернулся от всех троих, стал лицом к стене кабинета 
и сказал следующее: “Мисс X, поскольку я не гляжу на А и В, прошу вас следить 
за тем, каковы будут их ответы. В конце всего, что я скажу, я задам особый 
вопрос, на который они должны ответить кивком или покачать головой. Об этом я 
уже говорил. Вам всем знаком близлежащий пруд не так ли? В ответ каждый может 
кивнуть. Вы видели его много раз, вы хорошо его знаете и можете увидеть, когда 
пожелаете. Мисс X, следите внимательно за А и В и будьте готовы сообщить мне их 
ответ. А и В, пока мисс Х ждет ваших ответов, не видьте (автор говорил это 
мягко и выразительно, при этом медленно и задумчиво сделав жест в сторону стены,
 которая находилась и в поле зрения мисс X), не видьте там пруд! Вы не видите 
пруда, не так ли?” А и В покачали головами. Мисс Х закричала в возбуждении: 
“Они оба в трансе. У них обоих отрицательные галлюцинации”. Автор оставил ее 
восклицание без ответа и спросил А и В, видят ли они студентов, идущих мимо 
пруда, или рыбу, или водоросли в пруду. А и В снова покачали головами.
После этого автор выразился в том смысле, что А и В следует предоставить самим 
себе, а ему с мисс Х стоит потолковать о гипнозе. Она согласилась и тут же 
заявила, что демонстрация отрицательных галлюцинаций со стороны А и В убедила 
ее некоторым образом в том, что ее можно загипнотизировать. Она была уверена, 
что ей можно внушить состояние глубокого гипноза.
Вместо прямого ответа на ее замечание девушке был задан вопрос, не хочет ли она 
поговорить с А и В. Она согласилась, и обоим гипнотикам было предложено задать 
ей те письменные вопросы, которые им передал автор. Они спросили, видит ли она 
пруд и идущих мимо него студентов. Когда она ответила утвердительно, ее 
попросили сказать точно, где она находится. Девушка сказала, что вместе с ними, 
своими товарищами, и автором стоит в каких-нибудь десяти футах от этого пруда.
Затем автор сказал ей, что сейчас он выведет А и В из “транса”. Для этого им, и 
ей тоже, придется закрыть глаза. Потом при счете “три” они проснутся, сохранив 
при этом способность войти в транс в любое время в будущем и с любым частным 
намерением. Девушка очнулась от транса с полной амнезией всего, что произошло в 
состоянии транса, и снова упорно настаивала на своей негипнабильности. Автор 
отпустил всех троих, но предварительно предостерег А и В не упоминать в 
разговорах с мисс Х ничего о гипнозе.
На следующий день мисс Х снова приняла добровольное участие в экспериментах 
лаборатории психологии в качестве испытуемой, и у нее быстро развилось 
состояние глубокого сомнамбулического транса. Она была так рада, что в тот же 
вечер посетила автора и попросила его сделать еще одну попытку 
загипнотизировать ее. Она почти мгновенно впала в состояние глубокого транса, а 
впоследствии с удовольствием работала в качестве испытуемой.
Случай 9. Этот же метод был применен и в клинике. Беспокойный пациент двадцати 
пяти лет постоянно требовал, чтобы его загипнотизировали, заявляя одновременно, 
что гипнозу не поддается. Однажды он сказал буквально следующее: 
“Загипнотизируйте меня, даже если я негипнабилен”. И это решило дело.
В ответ на его требования ему стали делать внушения: медленно и постепенно 
расслабиться, почувствовать усталость и сонливость. В течение часа, пока с ним 
проводили сеанс, он сидел на краешке стула, жестикулировал, пренебрежительно 
называл всю процедуру глупой и бессмысленной. В конце сеанса пациент заявил, 
что зря только потратил время и деньги. Он помнил “каждое пустое и глупое 
внушение”, которое ему делали, и “все, что произошло за этот час”.
Автор не возражал, наоборот, стал поддакивать, повторяя почти одни и те же 
выражения: “Конечно, вы помните. Вы находитесь в кабинете. Естественно, здесь, 
в кабинете, вы можете помнить все. Все происходило здесь, в кабинете, вы 
находились здесь и здесь вы можете все помнить”. Пациент нетерпеливо перебил 
автора, потребовал назначить ему новый сеанс и ушел очень сердитый.
В следующий раз его нарочно встретили в приемной. Он тут же спросил, был ли он 
на прошлом сеансе. Ему ответили неопределенно в том смысле, что если бы он был, 
то помнил бы об этом. Он объяснил, что в тот день, сидя в машине, вдруг 
обнаружил, что не может понять, возвращается он от врача или едет на прием. 
Выяснял он это очень долго, а потом, взглянув на часы, обнаружил, что прошло 
много времени от назначенного часа. Он так и не смог прийти ни к какому 
заключению, потому что не знал, сколько времени обсуждает этот вопрос. Пациент 
снова спросил, был ли он в прошлый раз на приеме, и опять ему ответили 
неопределенно, что если бы он был, то, вероятно, помнил бы.
Едва войдя в кабинет, он остановился и закричал: “Конечно, я был. Вы меня мягко 
обхаживали, говорили глупости, стараясь усыпить, а у вас ничего не получилось, 
и я только попусту потерял время”. Слушая его ядовитые замечания, автор 
незаметно вывел пациента в приемную, и там у него проявилась полная амнезия о 
прошлом поведении и о недавних своих вопросах об этом. На новые его вопросы 
снова были даны уклончивые ответы. Его привели назад в кабинет, и тут он во 
второй раз полностью вспомнил обстоятельства своего предыдущего поведения. И 
опять его вывели в приемную, и опять повторилась полная амнезия. Когда он в 
очередной раз вернулся в кабинет, то вспомнил не только свое предыдущее 
поведение, но и нынешние выходы в приемную, сопровождавшиеся состояния-ми 
амнезии. Это ошеломило и заинтриговало его настолько, что он почти весь час 
только тем и занимался, что выходил из кабинета в приемную и возвращался 
обратно. В приемной у него возникала полная амнезия, а вернувшись в кабинет, он 
вспоминал все, включая и то, что происходило с ним в приемной.
Это гипнотическое переживание оказало сильный терапевтический эффект. Пациент 
тут же почти полностью отказался от своего враждебного, антагонистического, 
сверхкритического и требовательного отношения к гипнозу, и у него установился 
хороший раппорт. Хотя больше к гипнозу не прибегали, лечение пошло быстрыми 
темпами.
Этот метод применяется, как правило, в отношении тех пациентов, которые 
полностью хотят быть уверены в профессиональной способности и компетентности 
психотерапевта. Он обладает тем преимуществом, что позволяет создать эту 
уверенность у пациента демонстрацией одного какого-нибудь гипнотического 
переживания. Долгие доказательства компетентности могут вызвать лишь подозрение 
и недоверие.
Этот метод является всего лишь модификацией более простых и элементарных 
приемов, которые не без успеха применяются для преодоления сомнений и 
сопротивления при индукции транса, в частности таких, как складывание рук и 
раскачивание тела. Его преимущество заключается в том, что он позволяет быстро 
вызвать состояние глубокого гипноза, легко преодолев сопротивление пациента 
гипнозу и лечению.
Случай 10. Еще один метод овладения поведением был показан во время лекции, 
прочитанной в группе студентов-медиков. В начале лекции один студент начал 
задирать автора. Он назвал гипноз жульничеством, автора — шарлатаном и заявил, 
что любая демонстрация гипноза с участием его товарищей-студентов будет заранее 
подготовленным надувательством и обманом публики. Поскольку он не прекращал 
своих громких и злых реплик, пришлось принять к нему исправительные меры. 
Лекция поэтому была прервана, а автор вступил в резкую перепалку с задирой.
Требуя от задиры, чтобы тот замолчал, автор строил свои реплики так, чтобы, 
наоборот, вызвать у него возражение словом или жестом. Автор говорил студенту, 
что тот не посмеет снова заговорить, не осмелится встать, не осмелится еще раз 
обвинить автора в жульничестве, что не наберется храбрости выйти в проход между 
рядами или подойти к кафедре и стать перед аудиторией; что он будет выполнять 
все требования автора; что он должен сесть, что он должен вернуться на свое 
место; что он боится автора; что он не рискует подвергнуться гипнозу; что он 
просто назойливый и крикливый трус; что он должен сесть в заднем ряду 
аудитории; что он должен выйти из аудитории; что он не осмелится спуститься 
сюда и взойти на помост; что он боится обменяться дружеским рукопожатием с 
автором; что он не решится замолчать; что он боится пройти к одному из стульев 
на помосте, поставленных для добровольцев; что он боится оказаться лицом к лицу 
с аудиторией и улыбнуться ей; что он не решается смотреть на автора и слушать 
его; что он не может сидеть на одном стуле; что ему придется держать руки сзади,
 а не на бедрах; что он не решится испытать, что такое поднятие руки; что он 
боится закрыть глаза; что ему надо остаться в бодрствующем состоянии; что он 
боится погрузиться в транс; что ему нужно убежать с помоста; что он не может 
остаться и погрузиться в транс; что он не может вызвать в себе состояние 
легкого транса; что он не решится погрузиться в состояние глубокого транса и т. 
д., и т. п.
На каждую реплику студент быстро возражал словом или жестом, но в конце концов, 
все же замолчал. Но как только возражения его стали ограничиваться жестами, и в 
той форме, в какой этого желал автор, не составляло большого труда погрузить 
его в сомнамбулическое состояние транса. И на нем автор продемонстрировал перед 
студентами явления гипноза.
В следующий уик-энд он разыскал автора, признался ему, что страшно несчастлив, 
что его не любят, и попросил психотерапевтического лечения. Исцеление наступило 
у него с феноменальной скоростью.
Этот метод, целиком или частично, не раз применялся в различных модификациях, 
особенно в тех случаях, когда приходилось иметь дело с дерзкими 
противодействующими пациентами, в частности, с “неисправимыми” малолетними 
преступниками. Сущность его заключается в том, что он позволяет использовать 
противоречия пациента. Такой подход дает пациенту возможность успешно достичь 
взаимоисключающих целей, сохранив при этом чувство, что его поведение 
неожиданно для него самого, но правильно. Нельзя недооценивать эту 
необходимость идти навстречу желаниям пациента, в какой бы форме они ни 
проявлялись.
Иногда приходится прибегнуть к методу, в котором овладение поведением пациента 
комбинируется с отвлечением внимания и активным участием его в действии. Это 
видно из следующего примера.
Случай 11. Семилетний Аллан упал на острые бутылочные осколки и сильно 
располосовал ногу. Он прибежал на кухню, громко плача от страха и боли, и 
кричал: “Кровь идет. Кровь идет”. На кухне он схватил полотенце и стал бешено 
вытирать им льющуюся кровь. Когда он на минуту перестал вопить, чтобы перевести 
дух, автор сказал ему: “Вытри кровь, вытри кровь; возьми купальное полотенце; 
возьми купальное полотенце; возьми купальное полотенце; купальное полотенце, а 
не личное; купальное полотенце”, — и подал ему такое полотенце. Он бросил 
полотенце, которым тер ногу. Ему тут же несколько раз настойчиво сказали: 
“Теперь замотай им ногу; замотай туже, замотай туже”.
Он проделал это неловко, но достаточно успешно. После этого ему с той же 
настойчивостью сказали: “Теперь держи крепко, держи крепко, давай сядем в 
машину и поедем к доктору. Держи крепко!”.
По дороге к хирургу зашел разговор о том, что рана не так уж велика, и, 
вероятно, Аллану не наложат столько швов, сколько в свое время наложили на руку 
его сестре, когда она сильно порезалась. Однако ему настоятельно советовали 
лично проследить за тем, чтобы хирург наложил как можно больше швов. Всю дорогу 
его обучали, как отстаивать перед хирургом свои права. В кабинете хирурга Аллан,
 не дожидаясь расспросов, сказал медсестре, что требует наложить ему сто швов. 
На это она ответила: “Сюда, сэр, прямо в операционную”. Мы пошли за ней, и 
Аллану было сказано: “Это медсестра. Доктор в соседней комнате. И не забудь 
сказать ему все, что тебе от него нужно”.
Войдя в операционную, Аллан с ходу заявил хирургу: “Я хочу сто швов. Глядите! — 
Он снял полотенце, показал на ногу и сказал: — Вот сюда. Сто швов. Это намного 
больше, чем было у Бетти. И не делайте их редко. И не заслоняйте мне. Я хочу 
видеть. Я буду их считать. И я хочу черные нитки, чтобы их было видно. 
Бинтовать не надо. Мне нужны швы!”.
Хирургу было сказано, что Аллан хорошо понимает ситуацию и не нуждается в 
анестезии. Аллану автор сказал, что его ногу нужно сначала обмыть. А потом он 
должен тщательно следить за тем, чтобы швы накладывали не слишком редко, должен 
считать каждый стежок и не сбиться в счете.
Пока хирург, крайне заинтересованный, молча делал свое дело, Аллан считал и 
пересчитывал швы. Он все время требовал, чтобы швы делали гуще, а то у него не 
получится столько, сколько было у сестры. В конце он сказал, что если бы хирург 
постарался, то швов было бы гораздо больше.
По дороге домой Аллан увлеченно рассматривал швы, как часто они наложены, и с 
удовольствием говорил о том, что наблюдал за всей операцией с начала до конца. 
Ему сказали, что теперь надо хорошенько пообедать и поспать, тогда нога заживет 
быстрее и ему не придется ложиться в больницу, как это пришлось делать сестре. 
Переполненный рвением, Аллан выполнял все, что ему говорили.
Ни разу не было упомянуто о боли или об анестезии, и ни разу не было сказано 
“утешительных слов”. Формально попыток ввести его в транс не предпринималось. 
Вместо этого различные аспекты ситуации использовались для того, чтобы отвлечь 
внимание Аллана от боли и переключить на то, что имеет важное значение для 
семилетнего мальчика. Так удалось достигнуть того, что он правильно вел себя в 
сложившейся ситуации и активно и заинтересованно участвовал в ее разрешении.
В ситуациях, подобных описанной выше, пациент страстно желает, чтобы для него 
что-нибудь сделали. Если признать это желание и удовлетворить его исполнением 
чего-то, непосредственно относящегося к тому, чем оно вызвано, этим можно 
обеспечить полное и эффективное соучастие пациента.
Случай 12. Маленькая Роксана прибежала домой плача, расстроенная пустяковой (но 
не для нее) ссадиной на коленке. Уверять ее, что ничего страшного не произошло, 
все и так заживет, или что она храбрая девочка, мама ее поцелует, боль пройдет, 
и рана заживет, — было бы неправильно. Лечение строилось на понятной 
человеческой потребности в том, чтобы было сделано что-то прямо относящееся к 
травме. От маминых поцелуев слева и справа от ссадины и выше нее коленка у 
Роксаны перестала болеть тут же, и весь эпизод ушел для нее в прошлое.
Этот метод, в котором учтена острая потребность человека в помощи, эффективен в 
работе как со взрослыми, так и с детьми. Его можно применять в тех ситуациях, 
когда от больного требуется активное участие и решительные действия.
В той или иной форме этими приемами суггестивной терапии пользуется любая 
опытная мать, и они так же стары, как и само материнство. Любой опытный 
практикующий врач прибегает к ним ежедневно, не обязательно сознавая, что это 
приемы гипнотерапии. Но с развитием клинического гипноза возникла необходимость 
исследовать эти психологические принципы и взять их на вооружение с тем, чтобы 
обеспечивать взаимопонимание с пациентами в стрессовых ситуациях.
Еще один метод овладения поведением основан на том, что сначала провоцируют 
определенный вид поведения, а затем в него вводят новые корригирующие формы.
Случай 13. Семилетний Роберт стал жертвой несчастного случая: он попал под 
машину. У него было сотрясение мозга, сломаны нижняя челюсть и ноги, имелось 
много других повреждений. Во время выздоровления он стал страдать от ночных 
кошмаров. Это заметили его родители, когда ребенка привезли в гипсовом корсете 
из больницы домой. Каждую ночь кошмар начинался одинаково. Мальчик начинал 
стонать, вскрикивать, всхлипывать и, когда доходило до кульминации, кричал в 
страхе: “Ой, ой, сейчас меня сшибет, сейчас меня сшибет!”. Затем он 
конвульсивно дергался, затихал, а дыхание его становилось замедленным и 
поверхностным, как будто он потерял сознание. Иногда у него было несколько 
кошмаров за одну ночь, иногда — один, иногда ночь проходила спокойно. 
Проснувшись, Роберт свои ночные кошмары не помнил.
Сначала мы пытались разбудить мальчика, когда у него начинался кошмар, но из 
этого ничего не выходило. Когда у него в спальне зажигали свет, глаза у него 
были широко раскрыты, зрачки расширены, а лицо искажено от ужаса. Ничем нельзя 
было привлечь его внимание. Когда он повторял фразу: “Сейчас меня сшибет!” — 
глаза его закрывались, тело обмякало, и он лежал ни на что не реагируя, как 
будто потеряв сознание, несколько минут. Затем продолжался физиологический сои, 
малыша удавалось разбудить, но он ничего не помнил. В результате наблюдений 
подтвердилось, что повторяющийся кошмар носит один и тот же характер, и это 
позволило разработать метод, благодаря которому удалось привлечь внимание 
мальчика и внести коррективы в его кошмарные сновидения.
Подход к решению этой проблемы был довольно прост. Мы исходили из того, что 
кошмары являются искаженными, беспорядочными и, вполне возможно, фрагментарными 
переживаниями случившегося в действительности. Поэтому нельзя было просто 
освободиться от них или подавить их. Их следовало принять такими, как они есть, 
модифицировать и исправить. Делалось это следующим образом. В начале кошмаров, 
когда мальчик начинал стонать, над ним голосом, который по ритму и тону 
совпадал с его выкриками, произносили: “Сейчас что-то случится — будет очень 
больно — это грузовик — он мчится прямо на тебя — будет очень больно — он тебя 
сшибет — сшибет тебя — будет больно — сшибет тебя — будет страшно больно”.
Эти реплики произносились вслед за его выкриками и прекращались, когда он 
впадал в вышеописанное состояние. Так мы пытались связать во времени и по 
характеру внутренние переживания Роберта с теми стимулами, которые поступали к 
нему извне. Мы надеялись установить ассоциативную связь между обоими 
переживаниями и по возможности обусловить одно другим.
В первую ночь, когда применяли этот метод, кошмар у Роберта был дважды. На 
следующую ночь он опять повторился дважды. Выждав довольно долгое время, в 
течение которого мальчик мирно спал, мы снова прибегли к нашему методу и почти 
сразу же спровоцировали третий кошмар.
На третью ночь, дав мальчику мирно поспать, но, не дожидаясь начала кошмара, мы 
дважды прибегали к нашему методу. И оба раза, явно благодаря ему, нам удавалось 
спровоцировать кошмар. Позже, в эту же ночь, этим же методом мы в третий раз 
спровоцировали у мальчика кошмар. Разница была лишь в том, что, учитывая его 
желание и чувства, но не искажая реальную ситуацию, ввели новую фразу: “На той 
стороне улицы есть еще один грузовик. И он тебя не сшибет. Он проедет мимо 
тебя”. Она представляла собой вполне приемлемую идею и в то же время не 
искажала реальности подлинного события. Будучи принятой, она прокладывала 
дорогу для новых положительных интерполяций в будущем.
На следующую ночь во время непроизвольного кошмара у Роберта мы снова применили 
этот модифицированный прием. Позже этой ночью у него уже спровоцировали кошмар, 
а прием снова модифицировали, добавив реплику: “И все будет хорошо, все хорошо, 
все хорошо”. И затем, ночь за ночью, когда у ребенка начинался непроизвольный 
кошмар, мы прибегали к этому общему методу. Вслед за выкриками и репликами 
мальчика автор произносил свои реплики, постепенно видоизменяя их, пока они не 
приняли вид: “Вот едет грузовик. Это очень плохо, он тебя сшибет. И ты поедешь 
в больницу. Но все будет хорошо, потому что ты вернешься домой. И ты 
поправишься. И на улице ты теперь всегда будешь замечать все машины, все 
грузовики и будешь уступать им дорогу”.
По мере того как реплики автора постепенно менялись, характер и острота 
кошмарных видений Роберта спадали, и он, по-видимому, просыпался и спросонья 
слушал, что ему говорят.
Лечение длилось один месяц. В последние три ночи беспокойство малыша 
проявлялось лишь в том, что он разок просыпался, словно для того, чтобы 
убедиться в присутствии автора. С тех пор и поныне, а ему уже четырнадцать лет, 
он спит нормально, и кошмары ни разу к нему не возвращались.
Следующий метод овладения поведением основан на том, что в нем исходят из якобы 
нелогичных и не имеющих к делу соображений и пренебрегают явными и имеющими 
прямое отношение к делу вещами или недооценивают их.
Случай 14. Пациентка в возрасте семидесяти лет, родилась в деревне. Ее родители,
 не верившие в женское образование, не разрешили ей в детстве посещать школу. В 
возрасте четырнадцати лет она вышла замуж за шестнадцатилетнего парня, все 
образование которого сводилось к тому, что он умел расписаться на чеке и знал 
счет. Молодая женщина была в восторге от образованности мужа и хотела, чтобы он 
и ее обучил всему, что знает. Но мечты ее не осуществились. Первые шесть лет у 
нее были заняты хлопотами по хозяйству и беременностями.
Она научилась прекрасно считать, но только в уме. Ей никак не удавалось 
научиться писать цифры. Не научилась она и расписываться.
Когда ей исполнилось двадцать лет, она решила сдать комнату с пансионом 
сельскому учителю, который взамен за пониженную плату обучит ее письму и чтению.

В течение последующих пятидесяти лет она заключала такой договор со школой и 
выполняла его. Каждый учитель охотно начинал с ней заниматься, но, один раньше, 
другой после долгих попыток, отказывался от этой невыполнимой задачи. Население 
поселка росло, учителей становилось больше, и многие годы у нее жили и 
столовались четыре учителя сразу. Но никому из них, несмотря на все их усилия и 
искреннее желание с ее стороны, не удавалось научить женщину читать. Ее дети 
закончили начальную, потом среднюю школу, университет. Они тоже пытались 
научить ее чтению, но тщетно.
Каждый раз, когда с ней начинали занятие, она неизменно вела себя как насмерть 
перепуганный маленький ребенок, или начинала бешено суетиться, чтобы угодить 
учителю, и заниматься с ней в таком состоянии было невозможно.
Нельзя сказать, что Ма (так ее называли знакомые) была глупа. Она обладала 
прекрасной памятью, критично и здраво судила обо всем, хорошо умела слушать и 
была достаточно осведомлена о разных вещах. На людей посторонних, несмотря на 
жуткую свою безграмотность, она производила впечатление человека, получившего 
университетское образование.
Когда автор с ней познакомился, она с мужем несколько лет была на пенсии. На 
пансионе у нее в то время жило три учителя. Эти трое совместными усилиями в 
течение нескольких месяцев пытались научить женщину элементарному чтению и 
письму, но, в конце концов, были вынуждены отказаться от своей затеи. Они 
сказали: “Всегда происходит одно и то же. Она приступает к уроку полная 
энтузиазма и надежды, и вы чувствуете то же самое. Но через минуту можете 
клясться, что говорите с ней на иностранном языке, потому что она не понимает 
ни слова. Что бы вы ни говорили или ни делали, она сидит и смотрит на вас 
перепуганными глазами и очень старается понять что-нибудь из той бессмыслицы, 
которую вы, по всей видимости, несете. Мы испробовали все. Мы советовались со 
своими друзьями, которые тоже с ней занимались. Она похожа на страшно 
перепуганную девочку, но она не испугана, она просто отключается. Она очень 
умна, и трудно поверить, что она так бездарна к обучению”.
Сама женщина дала такое объяснение: “Мои сыновья, которые выучились на 
инженеров, говорят, что шестеренки у меня в голове есть, но они разных размеров,
 поэтому не цепляются. Вам придется подточить их и подогнать по размеру, потому 
что мне надо научиться читать и писать. Я обслуживают трех учителей, варю им, 
пеку, стираю и глажу, но работы мне мало. Сидеть и ничего не делать — это очень 
утомительно. Можете вы научить меня читать?”.
В этом случае, как и во многих подобных, мы имели дело с давней устойчивой 
блокировкой, которую можно было снять с помощью гипноза. Поэтому мы отнеслись к 
женщине как к больной и пообещали, что через три недели она будет читать и 
писать, и для этого ей не придется учиться чему-нибудь такому, чего бы она уже 
не знала или не умела.
Такое заявление сильно озадачило пациентку. Но желание научиться читать было 
так велико, что она согласилась во всем сотрудничать с автором, даже если он и 
не научит ее ничему, чего бы она уже не знала.
Затем простым и прямым внушением предстояло индуцировать у нее состояние транса,
 от легкого до среднего. При этом, исходя из ее уникальных особенностей 
невротика, женщине объяснили, полагаясь на полное ее понимание, что это нечто 
далекое и не имеющее отношение к проблемам ее обучения; что ее не будут учить 
чему-нибудь, чего она уже не знает; что в трансе ей придется делать лишь то, 
что она умеет делать, и любое действие, которое будет заявлено, уже очень давно 
ей известно.
После этого ей пододвинули бумагу и карандаш и сказали, чтобы она не писала, а 
просто взяла карандаш любым привычным способом. “Держите его в руке любым 
старым способом. Вы и я, оба мы знаем, что вы можете это сделать. Любой ребенок 
может взять карандаш любым старым способом”.
Затем, одобряя ее действия, автор говорил следующее:
“Хорошо, теперь проведите карандашом по бумаге; нарисуйте каракули, как ребенок,
 который не умеет писать. Просто какую-нибудь загогулину! Этому ведь не нужно 
даже учиться.
Хорошо, сделайте на бумаге черточку, сделайте так, как вы проводите по доске 
ногтем, когда хотите ее перепилить, или колышком по земле в саду, когда 
проводите борозду. Можете сделать ее короткой или длинной, вертикальной или 
горизонтальной.
Хорошо, теперь нарисуйте закорючку, как дырку в бублике; теперь сделайте 
закорючки, как половинки бублика, когда вы разламываете его пополам.
Хорошо, сделайте два косых штриха; один как левый скат крыши вашего амбара, 
другой — как правый скат.
Хорошо, а теперь ткните карандашом в бумагу и сделайте маленькое пятнышко.
Хорошо, теперь все эти значки, которые вы сделали, вы можете сделать разных 
размеров, в разных местах бумаги, в любом порядке, даже один над другим или 
один рядом с другим. Не так ли?
Все эти знаки, что вы сделали и можете сделать в любое время, — это письмена, 
только вы не знаете, что это и есть письмо. Вам не обязательно верить, что это 
письмо, — вы только должны знать, что умеете делать эти значки. Знать это 
нетрудно, потому что вы давно это знаете. Теперь я собираюсь вас разбудить. Все,
 что мы тут делали, сделайте еще раз. Я хочу, чтобы дома вы практиковались в 
написании этих значков. Хорошо?”
Затем все, что делала пациентка в состоянии транса, повторили с ней и в 
состоянии бодрствования, причем ей давались те же указания. Ее отпустили и 
предложили прийти на следующий день. Женщина ушла не совсем довольная, но в 
какой-то мере заинтригованная. На следующий день у нее индуцировали состояния 
транса разной глубины, от среднего до глубокого, и выяснили, что она потратила 
около двух часов на “делание закорючек”. Затем ей была высказана такая мысль: 
единственная разница между кучей строительных материалов, приготовленных для 
постройки дома, и готовым домом заключается в том, что дом — просто материалы, 
собранные вместе. К своему собственному удивлению, она с этим согласилась. 
Затем ей показали прямоугольник и сказали: “Это грубый план стены амбара сорока 
футов длиной”. Затем прямоугольник рассекли линией поперек и сказали: “Теперь 
это грубый план двух амбаров в двадцать футов длиной, торец к торцу”. И опять, 
в смятении, она согласилась.
Затем ей показали точную копию “закорючек”, сделанных ею накануне, и попросили 
выбрать те из них, с помощью которых можно было бы сделать мелкомасштабный 
“грубый план” стены сорокафутового амбара, и “набросать” такой план. Затем ей 
предложили “разделить его посередине” и “набросать” одну стену двадцатифутового 
амбара сверху другой стены такого же размера. Она это выполнила.
Затем ее попросили с помощью наклонных линий “набросать” торец двускатной 
кровли, а затем провести прямую линию “от одного края до середины, как крепят 
доску на краю крыши”. Она послушно это сделала. Ее стали подчеркнуто убеждать, 
что теперь она знает, как складывать знаки.
Теперь, сказали ей, нужно взять половинки дырок от бубликов и с их помощью 
“округлить углы у стены амбара”. Она сделала и это. Затем пациентке сказали, 
что теперь она не только знает, как пишут, но что это установленный факт. 
Сказано это было решительно, как нечто бесспорное. Хотя такое утверждение 
сильно смутило женщину, оно не помешало ей сотрудничать и дальше. Не давая 
возможности обдумывать сказанное, ей повелительным тоном предложили рассмотреть 
свои “закорючки” и “составить их в разных сочетаниях по две и по три”.
С небольшой помощью автора и косвенных подсказок с его стороны она выбрала 
нужные из сделанных ею сочетаний, в результате чего составился весь алфавит 
печатными буквами.
Она переписала его на отдельный лист бумаги. Затем на помощь были призваны 
рекламные объявления в газетах и журналах и букварь. Ей постоянно напоминали, 
что она, не прибегая к списыванию, сама написала все буквы алфавита. Затем ее 
подвели к тому, чтобы она узнавала буквы, не сравнивая те, что написала сама, с 
изображенными в книге, а определяя, похожи ли книжные буквы на те, что написала 
она. Было сделано все, чтобы не дать ей сбиться с этой установки. Ее 
возбуждение, удовольствие и интерес просто восхищали. Вся эта процедура была 
повторена с ней в состоянии бодрствования.
Затем мы перешли к следующей задаче. Пациентку надо было незаметно 
заинтересовать “строительством буквосочетаний”, “строительством слов”, а затем 
попросить “назвать”, а не прочитать то, что получилось. Каждый шаг сначала 
отрабатывался в состоянии транса, а потом повторялся в состоянии бодрствования. 
Слова “писать” или “читать” не упоминались, вместо них употреблялись 
иносказания. Говорили, например, так: “Из этой прямой и этой загнутой линии 
постройте мне еще одну букву. Теперь выстройте несколько букв в ряд и назовите 
слово”. Затем пациентке объясняли, что “словарь — это книга не для чтения; это 
книга для разглядывания слов, как альбом; его ведь не читают, в нем 
разглядывают картинки”. При знакомстве с букварем ей помогли убедиться в том, 
что она может, используя вертикальные, горизонтальные, косые и кривые линии, 
“построить” любое слово из него. При этом не забывали настойчиво напоминать ей, 
что чрезвычайно важно, чтобы каждое слово имело свое “правильное” название — 
ведь никто не забывает правильного названия бороны, диска или культиватора.
Затем ее обучили игре в анаграммы, сказав для сравнения, что это все равно, что 
“сломать заднее крыльцо и из старого строительного материала построить новую 
кухню”. Ей доставляло огромное удовольствие называть “слова”.
В заключение пациентку подвели к мысли, что “называть слова — почти то же самое,
 что разговаривать”. Это было достигнуто тем, что автор просил ее “построить” 
слова, взятые из букваря якобы наугад, а на самом деле тщательно подобранные, а 
затем “выстраивать их тут и там на этой прямой линии”. Когда она “называла” 
слово за словом, ее это просто потрясло, потому что у нее получалось следующее: 
“Поторопите Ма поставить какую-нибудь еду на стол”. Закончив “называть слова”, 
она вскричала: “Я всегда говорила, что это все равно, что разговаривать”.
Перейти от “говорения слов” к их “чтению” уже не составляло большого труда. 
Спустя три недели каждую свободную минуту она проводила, не расставаясь со 
своим букварем, за сборником текстов для чтения. Ма умерла в возрасте 
восьмидесяти лет от кровоизлияния в мозг и до конца своих дней много читала и 
часто писала письма своим детям и внукам.
Случай 16. Во время лекции перед сотрудниками больницы одной студентке, 
проходившей здесь практику, ее шеф в приказном тоне повелел принять 
“добровольное” участие в эксперименте. Она никогда не сталкивалась с гипнозом и 
тем более не переживала это состояние. Она была явно возмущена тоном шефа и, 
хотя испытывала интерес, пошла к автору с явной неохотой. Автор решил 
использовать этот душевный настрой, прибегнув к методу путаницы, чтобы 
преодолеть противодействие испытуемой и быстро индуцировать у нее состояние 
транса.
Когда она показалась из боковой двери на лекторском помосте, автор несколько 
демонстративно поставил для нее стул. Она не дошла до стула шести футов, и ее 
встретили вопросом: “Не сядете ли вы на этот стул вот здесь?” На слове “этот” 
автор подчеркнутым движением положил руку на спинку стула, на слове “здесь” — 
сделал жест правой рукой, будто показывал на другой стул, стоящий рядом. Это 
вызвало у девушки секундное замешательство, но она не остановилась и продолжала 
идти. Автор слегка двинул стул ей навстречу, при том послышался короткий, но 
отчетливый звук, когда стул поскреб пол. Когда она подошла еще ближе, стул 
двинули чуть в сторону от нее. Сразу, едва она это заметила, стул двинули назад 
на дюйм или около этого, затем на дюйм вперед и к испытуемой.
Все это не оставалось ею незамеченным, потому что рука автора на спинке стула 
была расположена так, что взгляд девушки был все время сосредоточен на ней.
Она подошла к стулу и, повернувшись, стала опускаться, чтобы сесть. Едва ноги 
ее согнулись в коленях, стул с довольно резким звуком повернули на дюйм. Она 
заморгала на мгновенье, повернулась взглянуть, что со стулом, и в это время 
автор взял ее за правый локоть, отвел его немного в сторону и подал чуть вперед.
 Девушка оглянулась в ответ, автор отпустил локоть, взял ее за руку у кисти и 
сделал ею движение вверх и вниз. Когда испытуемая перевела взгляд с локтя на 
кисть руки, ей спокойно сказали: “Садитесь удобно на этот стул и, когда 
усядетесь, закройте глаза и погрузитесь в глубокий транс. Продолжая сидеть, 
спите все крепче и крепче гипнотическим сном”. Когда она села на стул, автор 
добавил: “А теперь вы можете сделать глубокий вдох, и я продолжу свою лекцию”. 
После этого, не тратя времени на тренировку, автор продемонстрировал на 
испытуемой гипноз в сомнамбулической стадии, а также многие другие явления 
глубокого гипноза. Примерно через час девушку вывели из транса.
В момент пробуждения были воссозданы обстоятельства первоначальной реальной 
обстановки, поскольку она лежит в основе этого метода овладения. Автор взял 
девушку за запястье, как в момент наведения транса. Поэтому, проснувшись, 
испытуемая оказалась в первоначальном состоянии душевного смятения, которое 
было прервано быстрым развитием глубокого транса. О том, что происходило с ней 
в течение часа, она совершенно не помнила, это подтвердилось ее словами: “Вы 
меня совсем сбили с толку и я не знаю, что делать. Ну, вот я села, а что вы 
хотите, чтобы я сделала рукой?” На это последовал ответ: “Хотите испытать на 
себе гипноз?” Она сказала: “Не знаю. Я не уверена. Я даже не знаю, можно ли 
меня загипнотизировать. Я думаю, что это возможно. Если вы этого хотите, я не 
возражаю”. Она не понимала, что уже побывала в состоянии транса и что прошел 
целый час. Эта амнезия устойчиво сохранялась.
Испытуемую спросили, что она имеет в виду, говоря, что ее сбили с толку. “Ну, 
когда я пришла сюда, вы предложили мне сесть на этот стул. А потом стали 
дергать его то туда, то сюда. Потом вы взяли меня за локоть, и не успела я 
понять, чего вы от меня хотите, стали двигать моей рукой, и я, конечно, сбита с 
толку. Так что от меня требуется?”
Из этих слов испытуемой со всей очевидностью проступает смысл метода путаницы, 
независимо от того, на чем он строится: на прямых внушениях, с помощью которых 
от испытуемого добиваются равнонаправленных и противоречивых реакций, или, как 
в этом случае, на использовании разных аспектов реальной обстановки. Смысл в 
том, что человек испытывает острую и настоятельную потребность внести ясность в 
запутанные обстоятельства. Поэтому предложение погрузиться в состояние транса, 
как нечто ясное и определенное, принимается с готовностью и действует 
соответственно. В нашем случае девушка сразу получила указания: “Садитесь!”, 
“Закройте глаза”, “Спите крепко”. Эти указания наводили порядок в той путанице, 
которая на нее обрушилась.
В этом случае (как и во многих других случаях, когда прибегают к подобным 
методам) реальные обстоятельства использовались таким образом, что испытуемая 
не могла решить для себя, какой ответ от нее требуется. Это состояние породило 
все возрастающую потребность как-то отреагировать. По мере усиления этого 
желания ей предоставляли возможность адекватно отреагировать на возникшую 
ситуацию. Таким образом, в этом методе индукции учитывался характер всей 
ситуации в целом.
Итак, мы привели целый ряд самых различных частных методов наведения транса и 
проиллюстрировали их применение экспериментальными и клиническими случаями. 
Главной особенностью этих методов является то, что собственные установки 
испытуемого, его чувства, характер, его мышление и поведение, а также 
противоречивые обстоятельства реальной обстановки рассматриваются как 
существенные элементы техники индукции (этим они отличаются от обычно 
практикуемых методов, с помощью которых испытуемому внушают определенную форму 
поведения, выбранную гипнотерапевтом). Эти методы имеют самое общее применение 
и в то же время показывают, что гипноз может быть применен в различных 
стрессовых ситуациях и к тем пациентам, которые, на первый взгляд, не поддаются 
ему. Эти методы иллюстрируют также некоторые фундаментальные психологические 
принципы, лежащие в основе наведения и течения транса.
Исторические заметки о левитации руки и других идеомоторных методах.
American Journal Clinical Hypnosis, 1961, № 3, pp. 196—199.
Весной 1923 года в университете штата Висконсин ассистент профессора психологии,
 доктор философии Кларк Л. Гулл опубликовал интересную экспериментальную работу 
о гипнозе. Мне было предложено продолжить свои опыты и исследования летом, а 
потом сообщить о них на семинаре аспирантов, который проводится факультетом 
психологии.
Все это было выполнено, и в сентябре 1923 года в университете начался первый 
запланированный курс по гипнозу для аспирантов. Этот семинар был посвящен 
систематическому исследованию и обсуждению летних экспериментальных опытов, а 
находки и открытия сообщались и демонстрировались перед группой слушателей. 
Кроме того, была представлена дополнительная работа, начатая и выполненная 
Кларком Л. Гуллом в течение академического года.
Летом 1923 года, кроме всего прочего, я заинтересовался автоматическим письмом, 
которое получал от пациентов сначала в состоянии транса, а потом путем 
постгипнотического внушения. Это дало возможность использовать внушения, 
побуждающие к автоматическому письму как косвенному методу индукции транса, в 
работе с неискушенными пациентами. Хотя и достаточно эффективный в целом, во 
многих случаях этот метод оказался слишком медленным и трудоемким для индукции. 
Он был изменен так, что пациенту внушалось: вместо письма кончик карандаша 
будет просто двигаться вверх и вниз или вправо и влево по листу бумаги. 
Вертикальные или горизонтальные линии, закрепленные таким образом, оказались 
потом замечательным методом обучения автоматическому письму трудных пациентов.
Сразу же выяснилось, что карандаш и бумага были лишними и что основное значение 
имела идеомоторная деятельность. Тогда автор, используя в качестве объекта свою 
младшую сестру Берту, вызвал у нее сомнамбулическое состояние транса путем 
простого метода поднятия руки. После было придумано много вариантов этого 
первоначального метода, пока не стало очевидным, что эффективность многих 
предположительно различных методов индукции состояния транса связано в основном 
с использованием идеомоторной активности, а не с вариациями технических приемов 
наведения транса, как иногда наивно считают специалисты. Возможно, из всех 
вариантов идеомоторных методов индукции, которые были изобретены психологами, 
наиболее полезными являются простое поднятие руки, дающее визуальный эффект 
присутствия, и немного более сложное ритмическое движение руки, в котором 
визуальное участие и участие памяти часто ведут к идеосенсорной реакции с 
аудиальной галлюцинацией музыки и к развитию сомнамбулического состояния транса.

Другая наиболее техничная и сложная процедура индукции транса была разработана 
в то же лето и повторена во многих вариантах, но без реального представления о 
том, что она за собой влечет. Испытуемым стал шестнадцатилетний мальчик, 
который регулярно развозил молоко. Раньше его никогда не гипнотизировали. Его 
попросили спокойно посидеть в кресле и молча воскресить в памяти каждое 
ощущение в своем теле в соответствии с тем, как он систематически вспоминал 
события двадцатимильного маршрута, на протяжении которого правил упряжкой 
лошадей. Здесь необходимо пояснить, что, так же как можно помнить названия, 
имена, вещи и события, можно вспомнить и различные ощущения тела. Это 
испытуемый и должен был сделать, сидя с закрытыми глазами в кресле и вообразив 
себя едущим по дороге, ощущая в руках вожжи и движение повозки.
Мальчик сжимал руки и менял положение тела так, словно действительно правил 
упряжкой лошадей. Вдруг он сделал упор ногами, отклонился назад, и, казалось, 
старается туго натянуть вожжи. Его тут же спросили: “Что ты сейчас делаешь?”. 
Открыв глаза, он ответил: “Спускаюсь по горе Коуллана”. (Автор сам часто ездил 
по этому маршруту и сразу узнал характерное поведение при управлении упряжкой 
во время спуска с крутой горы.)
После этого, снова закрыв глаза и пребывая в сомнамбулическом состоянии транса, 
мальчик прошел весь путь так, будто бы он правил лошадьми, поворачивая то 
вправо, то влево; горбясь, он “поднимал” бидоны с молоком; таким образом, он 
восстанавливал весь ход событий на протяжении своего обычного маршрута.
Однако на одном участке пути, где не было фермерских домов, испытуемый как 
будто натянул вожжи и закричал “тпру”. Ему сказали, чтобы он ехал дальше, но он 
ответил: “Не могу!”. После многих бесполезных попыток заставить его продолжать 
маршрут мальчика спросили, почему он не может ехать. Ответ был лаконичен: 
“Гуси”. Автор сразу же вспомнил, что часто в момент проезда повозки с молоком 
стадо гусей, идущее к пруду, действительно пересекало дорогу, останавливая 
движение.
Первое состояние транса продолжалось несколько часов, в течение которых мальчик 
переживал события “поездки”, и казалось невозможным вмешаться в это путешествие 
или прервать его. Состояние транса нельзя было закончить до тех пор, пока 
испытуемый не “повернул” лошадей назад к дому.
Эта поездка повторялась позже в таком же состоянии транса, с теми же 
результатами. Мальчика просили оживить в памяти другие поездки, в которых гуси 
не встречались, но лишь однажды он пренебрег укоренившейся практикой 
останавливать лошадей в привычном месте.
Изучая этот вопрос, автор не использовал кинестетическую память и 
кинестетические образы для наведения транса, но работа привела его к 
систематическому и плодотворному исследованию возможности использовать любую 
сенсорную модальность в качестве основного процесса при гипнотической индукции.
Во время первой демонстрации своего метода левитации руки при индукции транса 
слушателям семинара 1923—1924 годов автор случайно сделал открытие о 
произвольном проявлении у испытуемой галлюцинаторной идеомоторной деятельности. 
Она добровольно вызвалась участвовать в демонстрации того, что автор называл 
“наведение транса левитацией руки”. В то время когда она и остальные слушатели 
напряженно наблюдали за ее руками, лежащими на коленях, автор попытался внушить 
испытуемой, чтобы она подняла правую руку, и все безрезультатно. Наблюдая за 
ней и пытаясь оценить неудачу при индукции, автор заметил ее пристальный взгляд,
 направленный куда-то в пространство, на уровне плеча, а выражение ее лица и 
очевидное отключение от окружающих показали, что у нее возникло глубокое 
состояние транса. Ей приказали произвольно поднять левую руку на уровень 
взгляда. Не изменив направления взгляда, она подняла левую руку до уровня плеча.
 Затем ей приказали вновь положить левую руку на колено и представить, как 
“медленно” опускается на колено правая рука. Когда правая рука опустится на 
колено, ей сразу же надо будет подробно рассказать о своих ощущениях. В 
результате пристальный взгляд испытуемой медленно опустился вниз, и когда 
воображаемая правая рука дошла до колена, она взглянула вверх на группу 
слушателей и с восхищением подробно описала “ощущения” своего галлюцинаторного 
опыта, не сознавая того, что фактически испытала свое первое состояние транса.
Она попросила разрешения повторить опыт и немедленно сделала это. На сей раз 
слушатели семинара наблюдали за ее глазами и выражением лица. И снова рука 
испытуемой не двигалась, но все согласились с тем, что она погрузилась в 
сомнамбулическое состояние транса, как только ее пристальный взгляд стал 
смещаться вверх. Это заключение решили сразу же проверить, продемонстрировав с 
помощью испытуемой явление глубокого гипноза. Потом ее разбудили, и здесь 
состоялось подробное обсуждение “кинестетического воображения” или 
“кинестетической памяти” как возможных способов гипнотической индукции. Автору 
было дано задание провести дальнейшую работу с этими идеями и сделать доклад на 
следующем семинаре.
Если говорить коротко, этот доклад свелся к тому, что состояние транса можно 
индуцировать как у неискушенных, так и у опытных пациентов с помощью методов, 
основанных:
1) на визуализации такой моторной деятельности, как поднятие руки, или путем 
наблюдения за собой, поднимающимся или спускающимся по высокой лестнице, и
2) на “запоминании ощущений своего тела, мускулов и суставов” при моторной 
деятельности разного рода. По этому вопросу был сделан доклад об открытиях, 
связанных с наведением и течением транса у шестнадцатилетнего мальчика.
Приблизительно через пятнадцать лет после этих первых опытов с идеомоторными 
методами началось другое исследование. Оно было начато с наблюдения, что на 
лекциях, особенно на лекциях на спорные темы, некоторые слушатели неосознанно 
кивают или качают головой, соглашаясь или не соглашаясь с лектором. Это 
наблюдение было подкреплено затем в ходе работы с пациентами, которые так же 
неосознанно кивают или качают головой при объяснении своих проблем, противореча 
зачастую своим словам. Эти информативные проявления позволили предположить, что 
можно использовать такой тип идеомоторной деятельности в качестве 
гипнотического метода, в частности, при работе с противодействующими или 
трудными, а также неискушенными пациентами.
Сам метод относительно прост. Пациенту предлагают давать утвердительный или 
отрицательный ответ, просто кивнув или покачав головой. Кроме того, ему 
поясняют, что мыслительный процесс может идти как сознательно, так и 
неосознанно, и такое мышление не обязательно должно быть согласованным. Затем 
задается какой-то вопрос, ответ на который не зависит от того, что сознательно 
думает об этом пациент. Например: “Считает ли ваше подсознательное, что вы 
научитесь входить в состояние транса?”. Задав вопрос такого типа, пациенту 
предлагают терпеливо и пассивно ждать ответного движения головой, которое 
означало бы ответ его “подсознания”. Быстрый или убедительный ответ означает 
сознательную реакцию. Медленное, едва заметное движение головой, иногда 
незаметное самому пациенту, представляет непосредственный ответ от 
“подсознания”. При ответе развивается оцепенение и быстро возникает состояние 
транса.
В качестве другого простого варианта можно предположить, что поднятие одной 
руки означает ответ “да”, а поднятие другой — “нет”, поднятие обеих рук — “я не 
знаю”, а потом можно задать вышеупомянутый или какой-то другой, похожий на него,
 вопрос. Развитие состояния транса совпадает по времени с поднятием руки, 
независимо от значения ответа.
Эти методы особенно ценны при работе с пациентами, которые хотят пережить 
состояние транса и которым это могло бы принести пользу, но они сопротивляются 
любым методам гипноза и необходимо преодолеть это сопротивление. Главный 
принцип при использовании идеомоторных методов заключается не в их тщательной 
разработке или в их новизне, а просто в развитии моторной деятельности, либо 
реальной, либо галлюцинаторной, как средства фиксации или фокусировки внимания 
пациента на его внутренних эмпирических знаниях и возможностях.
Методы пантомимы при гипнозе и их скрытый смысл.
American Journal Clinical Hypnosis, 1964, № 7, pp. 64—70.
В январе 1959 года автора пригласили выступить на совместном заседании 
Американского Общества Клинического Гипноза и исследовательской группы 
экспериментальной клиники гипноза в Мехико.
Непосредственно перед началом заседания автору попросили устроить демонстрацию 
гипноза, использовав в качестве объекта медицинскую сестру, которую выбрали, 
потому что она ничего не знала ни о гипнозе, ни об авторе, она не понимала 
по-английски, а автор ни слова не знал по-испански. Приватно ей объяснили, что 
автор — североамериканский врач, которому понадобится ее помощь, ей сообщили о 
взаимной языковой несовместимости и заверили, что автор не сделает ничего 
такого, что унизило бы ее. Следовательно, испытуемая не имела никакого 
представления о том, что ее ждет.
Когда ее провели через боковую дверь на встречу с автором, они молча взглянули 
друг на друга, а затем автор быстро пошел ей навстречу и, улыбаясь, протянул 
правую руку, и она протянула свою. Он медленно пожал ее руку, пристально глядя 
ей в глаза, она так же пристально смотрела на автора, и постепенно улыбка сошла 
с его лица. Отпуская руку испытуемой, он проделывал это достаточно 
неопределенно: то медленно убирал свою руку, то слегка увеличивал давление на 
ее руку сначала большим пальцем, потом мизинцем, а затем средним пальцем, как 
будто колеблясь, а потом незаметно отпустил руку испытуемой, так что она четко 
не могла осознать, когда он освободил ее руку или какой части руки он касался в 
последний момент. В то же время автор медленно изменил фокус своих глаз, тем 
самым давая ей еле заметное указание на то, что он, кажется, смотрит не на ее 
глаза, а сквозь них, на какое-то расстояние. Зрачки ее глаз медленно 
расширились, и, когда это произошло, автор мягко отпустил руку испытуемой, 
окончательно оставив ее висеть в воздухе, в каталептическом положении. Легким 
нажатием на ладонь женщины он немного поднял ее руку вверх. Потом была 
продемонстрирована каталепсия и в другой руке, а испытуемая оставалась стоять, 
пристально глядя перед собой, не мигая. Автор медленно закрыл глаза, и она 
повторила это движение. Он тут же открыл глаза, встал у женщины за спиной и 
начал объяснять, что сделал, по-английски, так как большая часть слушателей 
знала английский довольно хорошо. При этом испытуемая не вздрогнула, казалось, 
она не слышит автора. Он легко коснулся ее лодыжки и поднял ее ногу вверх, 
оставив женщину стоять в оцепенении на одной ноге. Один из врачей, знавший, что 
автор немного знает немецкий, вытянул вперед сжатый кулак, разжал пальцы и 
сказал полувопросительно: “Глаза!”. Автор легко коснулся закрытых век 
испытуемой и слегка нажал на них, приподнимая. Она медленно открыла глаза и 
поглядела на автора: зрачки по-прежнему оставались расширенными. Автор показал 
пальцем на свои ноги, потом на ее оцепеневшую, поднятую ногу, и сделал движение 
вниз. Она нахмурилась, недоуменно разглядывая обе руки и ногу в поднятом 
положении. Потом испытуемая улыбнулась, встретив взгляд автора, направленный 
только на ее ногу, и опустила ногу на пол, как показалось автору, с выражением 
легкого замешательства и недоумения. Каталепсия рук осталась без изменения.
Некоторые из врачей окликали испытуемую по имени и пытались заговорить с ней 
по-испански. Она лишь внимательно взглянула на автора, никак не реагируя на 
окружающих и не обращая никакого внимания на положение своих рук.
Автора спросили по-английски, сможет ли испытуемая видеть слушателей, так как 
было очевидно, что она их не слышит. Автор поднял ее руки еще выше, потом 
опустил вниз, скрестил их, а она в это время внимательно следила то за ними, то 
за взглядом автора. Потом он показал сначала на свои, потом на ее глаза, близко 
поднеся к ним свои пальцы, сделал правой рукой безнадежный жест, придав своему 
лицу удивленное выражение; при этом он стоял лицом к публике и всей своей 
пантомимой хотел показать, что никого перед собой не видит. Испытуемая сделала 
то же, выразила удивление, а потом спросила по-испански: “Где они все? Ведь 
здесь должны быть врачи”. (Это автору сказали позже.) Некоторые из докторов 
пытались переубедить ее, но она оставалась испуганной.
Автор решил привлечь внимание испытуемой, поднеся пальцы своих рук близко к ее 
глазам, потом к своим; затем он поднял ее руку и с довольной улыбкой взглянул 
на кольцо на ее руке, как бы восхищаясь им. Ее испуг явно пропал.
Один из слушателей спросил, как испытуемую разбудят. Автор показал ей секундную 
стрелку на своих часах, отметил десять секунд и синхронно с движением секундной 
стрелки начал покачивать пальцем. Она внимательно следила за автором. Потом он 
заставил ее пристально следить за тем, как закрывались его глаза, отсчитал 
десять секунд и открыл глаза, резко вскинув голову вверх. Потом автор улыбнулся 
и кивком головы и движением руки показал испытуемой, что она должна сделать то 
же самое. Когда она это сделала, автор быстро отступил назад, и, открыв глаза, 
женщина увидела его в дальнем конце сцены. Он быстрым шагом пошел ей навстречу 
и с довольной улыбкой протянул руку, здороваясь. Это было сделано так же, как и 
в начале, когда автор только встречался с испытуемой, и она сразу же проснулась,
 поздоровалась за руку, внимательно оглядев автора. Он поклонился и сказал: 
“Большое вам спасибо, я очень признателен”, как бы отпуская ее. Один из 
докторов перевел ей эти слова; автор снова повторил их и снова попрощался с ней 
за руку. Женщина была явно дезориентирована, потом один из слушателей сказал ей,
 что она может идти. Она вышла из комнаты, как показалось автору, в полном 
замешательстве.
Позже автору сообщили, что у этой женщины произошла полная потеря памяти 
относительно всего опыта, и она выразила удивление по поводу отказа автора от 
ее услуг. Она также сказала, что не верит в гипноз, но добровольно вызвалась 
быть объектом эксперимента. Ее быстро удалось ввести в состояние глубокого 
транса, в котором она вспомнила все события гипнотического сеанса, включая и 
“уход всех слушателей” (отрицательная галлюцинация), и свое “удивление”, когда 
ее отпустили. Однако после выхода из состояния транса у женщины снова развилась 
полная амнезия относительно обоих трансов. Впоследствии участники того семинара 
часто использовали ее в качестве ассистента и испытуемой.
Второе неожиданное, чисто пантомимное наведение транса было произведено в 
январе 1961 года во время поездки в Каракас. Автора пригласили в госпиталь, где 
на импровизированной конференции попросили выступить с докладом о применении 
гипноза в акушерстве. Когда автор рассказывал о гипнотических явлениях, один из 
слушателей предложил ему наглядно показать опыт с гипнозом. Помня о своем 
эксперименте в Мехико, автор предложил выбрать для опыта молодую женщину, 
которая не знает о цели его визита, не понимает английского языка и ни разу не 
была в состоянии гипноза. Автор попросил сказать ей, что он хочет, чтобы она 
помоста ему во время лекции. Переводчик очень осторожно сказал ей об этом, не 
давая никакой другой информации, и женщина утвердительно кивнула головой.
Сделав шаг навстречу испытуемой, и встав перед ней лицом к лицу, автор объяснил 
по-английски, для тех, кто понимал язык, чтобы они следили за его действиями. 
Переводчик молчал, а девушка внимательно и выжидающе смотрела на автора.
Он показал ей свои руки, в которых ничего не было, потом вытянул одну руку и 
мягко, осторожно взял пальцами ее правое запястье, едва касаясь его, только 
неравномерно изменяя манеру тактильного стимулирования кончиками пальцев. Ему 
удалось вызвать у нее глубокий интерес к тому, что он делает. Большим пальцем 
правой руки автор легко нажал на боковую ладонно-локтевую точку ее запястья так,
 чтобы повернуть ладонь вверх; в то же время в области радиального бугра он 
легко нажал средним пальцем на заднебоковую точку запястья. Одновременно автор 
выполнял пальцами различные легкие касания, почти одинаковые по силе, но 
неопределенные по направлению. Испытуемая автоматически отреагировала на это, 
очевидно, обращая внимание сначала на одно, а потом на другое касание. Когда 
она начала реагировать, автор попеременно усилил направление касания, не 
уменьшая количества других отвлекающих тактильных стимулов. Таким образом, 
автор придал ее руке и ладони движения вбок и вверх, изменяя тактильные стимулы 
и перемежая их ненаправленными касаниями. Эти ответные автоматические движения 
ошеломили испытуемую. Ее зрачки расширились, и автор дотронулся до запястья 
таким образом, чтобы придать руке движение вверх, и, когда рука начала 
подниматься, отпустил запястье так осторожно, что женщина не заметила этого, и 
движение вверх продолжалось. Быстро сблизив концы своих пальцев с кончиками 
пальцев испытуемой, автор изменил касания так, чтобы ее ладонь полностью 
повернулась вверх, и тогда другие касания кончиков ее пальцев служили для того, 
чтобы выпрямить одни пальцы, согнуть другие, а соответствующие прикосновения к 
выпрямленным пальцам привели к сгибанию руки в локте.
В результате рука испытуемой медленно приблизилась к ее глазам. Автор направил 
визуальное внимание испытуемой на его глаза. Он сфокусировал их на дальнее 
расстояние, как будто смотрел вдаль, мимо нее, поднес пальцы близко к глазам, 
медленно закрыл их, глубоко вздохнул и опустил плечи, расслабившись, а потом 
указал на пальцы испытуемой, которые приближались к ее глазам.
Испытуемая следовала пантомимным инструкциям автора и оказалась в состоянии 
транса, которое выдержало все попытки присутствующих привлечь ее внимание.
Автор спросил, как зовут эту женщину, и один из присутствующих произнес ее имя 
по-испански, переводчик повторил его, тщательно выговорив, чтобы автор мог 
уловить произношение. Женщина никак не реагировала на то, что говорили 
присутствующие, и просто стояла в пассивной позе. Автор провел испытуемую по 
комнате, коснувшись ее век, показывая, что она должна открыть глаза, а потом 
указал ей на кресло, в которое она села. Даже с открытыми глазами она казалась 
безучастной к окружающим и к их действиям. Автор узнал, что она — врач, живет 
при больнице и с гипнозом не знакома. Пока она сидела с открытыми глазами, 
очевидно, ничего не видя и не слыша, он рассказывал о гипнозе.
Закончив объяснения, автор разбудил испытуемую, повернувшись к ней и показав, 
что она должна встать. Потом, потирая ладони, как если бы задача была выполнена,
 улыбнулся и поклонился ей. Гипнотическое выражение лица исчезло, женщина 
оглядела помещение и спросила (как позже пояснили автору): “Что мне нужно 
делать?”, в то время как автор, не понимая, поклонился и сказал по-испански: 
“Благодарю вас, сеньорита!”. Женщина выглядела смущенной, переводчик объяснил 
ей, что задача выполнена, и она в замешательстве вышла.
Шесть месяцев спустя, в августе того же года, автор снова читал там лекцию для 
медперсонала. Его бывшая испытуемая также присутствовала среди слушателей, и 
когда он пригласил ее подняться на сцену, она сделала это с довольным видом и 
произвольно впала в глубокое состояние транса, как только дошла до стола, за 
которым автор сидел.
Между тем она не только на себе испытала состояние гипноза, но и использовала 
опыт автора при лечении своих пациентов. В результате, несмотря на языковой 
барьер между нею и автором, она смогла понять некоторые из явлений, которые он 
хотел продемонстрировать слушателям. Потом связь между испытуемой и автором 
была передана переводчику. Передача связи осуществлялась указанием на правую 
руку автора, потом на ее руку, рукопожатием с нею, отводом руки автора, 
указанием на нее, протягиванием руки и рукопожатием с переводчиком. В это время 
автор левой рукой показывал испытуемой, что она должна видеть переводчика и 
сделать так же, и они, пожав друг другу руки, обменялись приветствиями 
по-испански.
Следующая неожиданная пантомимная индукция транса была проведена в том же 
месяце перед членами Медицинского общества в Каракасе. Перед началом лекции к 
автору подошли руководители общества и вежливо объяснили, что многие 
присутствующие врачи не верят в гипноз и даже убеждены, что у автора есть 
сообщник, с помощью которого он подстраивает свои мистификации. Им было явно 
неприятно это говорить, но они просят автора продемонстрировать гипноз, 
сохраняя полное молчание, и выбрать для участия в опыте кого-либо из тех, кому 
аудитория могла бы доверять полностью. В ответ автор выразил надежду, что 
испытуемый не будет понимать английский язык.
Заметив в конце аудитории женщину лет тридцати, автор показал на нее своему 
переводчику. Женщину спросили, кто она. Оказалось, что это жена врача, не 
верящего в гипноз, и что сама она тоже в него не верит и никогда не 
присутствовала на гипнотическом сеансе. Однако женщина охотно подошла к сцене. 
В отличие от медсестры в Мехико, она знала, что речь вдет о гипнозе. Когда она 
приблизилась к автору, он спросил: “Как вас зовут?”. Повернувшись к переводчику,
 испытуемая спросила, что сказал автор, и это было передано по внутреннему 
радио всей аудитории. Таким образом, всем стало понятно, что по-английски она 
не понимает.
В основном автор использовал те же методы, что и в Мехико, с такими же 
гипнотическими результатами, однако было сделано и дополнение. Во время сеанса 
автор слегка похлопывал тыльную сторону своей ладони и улыбался так, как если 
бы ему нравилось это ощущение. То же он проделал и с ладонью испытуемой, и она 
тоже улыбнулась.
Потом автор махнул кистью руки, будто отбрасывал это ощущение.
Затем больно ущипнул себя за руку и сделал изумленный вид, как будто ничего не 
чувствовал, потом счастливо улыбнулся. Автор дотянулся до руки испытуемой и 
ущипнул ее. Удивленная, она повернулась к переводчику, который, казалось, 
испытывал неловкость за поведение автора. Когда автор уже с силой ущипнул кожу 
на ее левой руке, руководители общества столпились вокруг и стали делать то же 
самое, сама женщина также проверяла свою руку. Как потом сказал автору 
переводчик, она спрашивала, что случилось с ее рукой, не омертвела ли она; в ее 
голосе звучало отчаяние. Некоторые слушатели пытались переубедить испытуемую. 
Казалось, она их не слышит, и тут явно проявилась ее отрицательная галлюцинация 
аудитории, визуальная и слуховая. Но пояснения переводчика женщина слышала, как 
и разговор должностных лиц на сцене. Другими словами, она первоначально 
понимала ситуацию на сцене, как указывала связь с теми, кто там стоял, но не с 
аудиторией, хотя там был и ее муж.
Один “фома неверующий” в аудитории заявил, что полностью убедился в 
существовании гипноза, и спросил, нельзя ли ему попробовать себя в роли 
испытуемого. Эту просьбу перевели автору. Оставив женщину на сцене, он принял 
предложение и в ходе сеанса получил результаты, схожие с результатами 
предыдущего опыта. Однако испытуемый вышел из состояния транса с полной 
амнезией и попросил переводчика сказать автору, чтобы он начал гипноз; эту 
просьбу услышали по радио все присутствующие. Индукцию повторили, и переводчик 
по-испански сказал испытуемому: “Когда проснетесь, вспомните все”. При 
пробуждении он находился в возбужденном состоянии, но выглядел довольным. В 
обоих случаях, чтобы вывести испытуемых из гипнотического состояния, автор 
твердо сжимал их руки и быстро покачивал головой, словно он просыпается и 
освобождает свой разум от всего ненужного, лишнего. Так как второй испытуемый 
видел маневр автора с женщиной, он среагировал более быстро. Короче говоря, 
гипноз — это кооперативный опыт, зависящий от сообщества гипнотерапевта и 
пациента, а вербальные, ритуальные, традиционные методы, применяемые для его 
индукции, представляют собой лишь первичные средства, позволяющие научиться 
сообщать идеи и понятия при выполнении совместной задачи, когда один человек 
охотно ищет помощи или понимания со стороны другого.
В двух сеансах гипноза глухих и немых пациентов использовался язык знаков с 
добавлением пантомимы и замедленности движения при создании языка знаков. Связь 
с испытуемыми утрачивалась, если они закрывали глаза, и, чтобы разбудить, их 
приходилось резко трясти за плечо, что применялось в качестве сигнала к 
пробуждению во внушениях, индуцированных в состоянии транса первоначально. 
Когда использовали средство внушения, при котором глаза испытуемых оставались 
открытыми в состоянии глубокого транса, их периферийное зрение значительно 
сужалось. Однако итоги четырех трансов с двумя такими испытуемыми только 
подтверждают, что обычно гипнотическое состояние и соответствующие явления 
могут быть индуцированы у глухих и немых пациентов с помощью языка знаков и что 
при этом возникает временная глубинная потеря периферийного зрения с 
последующей утратой коммуникации. Это вызывает к жизни интригующий вопрос: 
почему транс обычно вызывал у таких пациентов гораздо большее сужение 
периферийного зрения, чем у обычных людей. Однако если состояние транса было 
вызвано у таких пациентов пантомимными командами: оставить глаза открытыми и 
читать движения губ, — большого сужения периферийного зрения не возникало. 
Объясняя это явление, один из пациентов сказал: “Чтение с губ — это фактически 
чтение выражения лица, а язык знаков — это прочтение одного знака”.
Подобным же образом, если во время индукции отдавались команды на языке знаков, 
которые вырабатывались после транса, и испытуемые вынуждены были получать 
команды через письменное сообщение, то сужение периферийного зрения было 
минимальным. Тот же пациент объяснил это так: “При чтении вы видите бумагу или 
доску”. К сожалению, данные об этих объектах гипноза были слишком неполными, 
чтобы можно было сделать какие-то выводы.
Первое сообщение по индукции гипноза у глухонемых пациентов было сделано 
доктором Альфредо Исази из Барселоны на V Европейском конгрессе по 
психосоматической медицине в апреле 1962 года. В его докладе “Два случая 
гипноза глухонемых пациентов”, опубликованном в журнале “Латиноамериканский 
вестник по клиническому гипнозу” (т. 3, с. 92— 94), подробно описывается сеанс 
гипноза глухонемых пациентов, который снят на кинопленку. После первого 
установления связи с использованием знаков и жестов гипнотическое состояние 
было индуцировано с помощью поглаживания и легкого давления на лоб, веки и 
челюсть и путем осторожного поднятия и опускания рук. В результате стали 
возможными релаксация, обезболивание и контроль за геомеостазом при 
стоматологических операциях у восприимчивых, боязливых, сопротивляющихся 
лечению пациентов. Подробно представлены в записи два случая гипноза глухонемых 
молодых людей.  
Методы “сюрприза” и “мой друг Джон” (минимальные “ключи” и естественные 
эксперименты).
American journal of clinical hypnosis, 1964, № б, pp. 293—307.
На заседании медицинского общества много времени было посвящено обсуждению 
гипноза и его применения в медицине. На заключительном этапе автора попросили 
провести сеанс гипноза, и к сцене подошли две молодые женщины и врач лет сорока 
пяти. Одна из женщин заявила: “Меня никогда не гипнотизировали, и я никогда не 
видела, как это делается, но думаю, что со мной можно это сделать”. Вторая 
девушка сказала: “Меня тоже никогда не гипнотизировали, но мне хотелось бы 
попробовать”. Врач сказал: “Меня невозможно загипнотизировать. Другие врачи 
потратили уйму времени, пытаясь ввести меня в состояние транса, но это никому 
не удалось. Мне бы хотелось, чтобы вы попробовали, хотя уверен, что ничего не 
получится. Мне бы хотелось испытать состояние транса, хотя я знаю, что не смогу.
 Я применяю гипноз у своих пациентов, но не всегда убежден в том, что правильно 
понимаю их реакции. Поэтому мне хотелось бы побыть вместе с вами на сцене, 
чтобы все лучше увидеть”.
Автор спросил его, абсолютно ли он уверен, что не может оказаться в состоянии 
транса. Врач ответил, что абсолютно убежден в невозможности загипнотизировать 
его. Один из слушателей потом сказал автору, что сам потратил около тридцати 
часов, пытаясь загипнотизировать этого врача, и все было безрезультатно.
Девушку А (ту, которая думала, что может погрузиться в транс) посадили в кресло 
справа от автора; другая девушка, В, села справа от мисс А, а доктор С был 
помещен справа от мисс В, но его кресло стояло под таким углом, чтобы он легко 
мог видеть лица автора и обеих девушек. Кресло автора также стояло под 
небольшим углом, и он хорошо видел мисс А, мисс В и доктора С.
Обратившись к мисс В и доктору С, автор попросил их внимательно следить за мисс 
А, которую он собирается использовать в качестве объекта (эти слова служили 
потенциальным, но косвенным и неопознанным внушением мисс А). Доктору С автор 
более подробно объяснил, что тот должен наиболее критично вынести свое суждение 
и таким образом определить для самого себя, являются ли верными, на его взгляд, 
различные гипнотические явления, обнаруженные мисс А (это тоже представляло 
собой потенциальное внушение мисс А, а также определяло роль доктора С, поэтому 
он не должен был ощущать свое сопротивление). Мисс В автор заметил, что ей, 
несомненно, интересно будет наблюдать за сеансом гипноза, хотя она может понять 
не все (особое ударение на этих словах) гипнотические явления, которые увидит 
(мисс А снова была отдана команда, а доктору С сообщено, что здесь должно 
произойти гораздо большее, чем можно будет понять, особенно мисс В). Акцент на 
этих словах являлся косвенным внушением, что она и только она увидит “все”. Ни 
один из троих не понимает этого акцента на сознательном уровне мышления, но все 
трое слышат его, и это оставляет в умах всех троих неопознанный вопрос, который 
будет использован позже.
Для мисс А было сделано заявление, что гипнотическое состояние базируется на 
процессах познания внутри самого объекта, что оно пробуждает подсознательное и 
“автоматическую реакцию”; таким образом, открыто, но косвенно были отданы 
инструкции на “автоматическую реакцию”, которые услышали А, В и С. Для мисс А 
было заявлено, что существует ряд методов, которые можно использовать, что 
некоторые из них будут описаны так, чтобы слушатели могли оценить их 
достоинства (здесь подразумевается, что В и С будут каким-то образом исключены 
из числа слушателей). Затем последовало, казалось бы, неофициальное, но 
довольно полное описание метода левитации руки, метода закрывания глаз, методов 
“пятно на стене” и “две затемненные монеты”, потом последовало объяснение 
метода, который автор разработал раньше и в середине 50-х годов условно назвал 
“мой друг Джон”.
При этом методе, как подробно объяснил автор, человек притворяется, что некто 
по имени Джон сидит в кресле, и этой воображаемой личности он с большим 
чувством и сильным желанием делает внушение левитации руки, ощущая и чувствуя 
свои собственные инструкции и автоматически реагируя на свои собственные 
команды (подобно тому, как кто-то пытается произнести за другого человека слово,
 на котором тот спотыкается). Тем самым можно научиться “ощущать” и 
“регулировать” внушения. В типичном примере гипнотерапевт приказывает “моему 
другу Джону” удобно сесть в пустое кресло, положить руки на бедра и показывает 
эти действия, а потом медленно и осторожно, с полной значимостью и 
напряженностью, делает внушения по поднятию пальца, руки, по сгибанию локтя; 
каждый этап при этом иллюстрируется медленной, но непрерывной демонстрацией 
таких движений. Потом гипнотерапевт добавляет, что когда рука приближается к 
лицу, глаза закрываются; что когда пальцы касаются лица, глаза остаются 
закрытыми. Делается глубокий вдох, и состояние глубокого транса сопровождается 
глубокими вдохами. Такое состояние транса продолжается до тех пор, пока не 
будут достигнуты все поставленные цели. Этот метод автор использовал при 
обучении других врачей и при обучении самогипнозу.
Все три объекта и аудитория внимательно слушали это весьма пространное 
объяснение. Потом автор сказал: “А теперь, мисс А, так как вы должны быть 
объектом сеанса, мне хотелось бы попробовать на вас довольно простой метод, 
который я называю методом „сюрприза". Все, чего я от вас хочу (говорит это со 
спокойным сильным ударением), это сказать мне, какого вида, какой породы и 
какого возраста вон та собака (указывает пальцем на пустое место на сцене и 
пристально, с интересом смотрит туда)”. Мисс А медленно поворачивает голову, ее 
зрачки расширяются, на лице оцепенение. Она внимательно глядит на указанное 
место и, не поворачивая головы, отвечает: “Это шотландская овчарка, и она 
выглядит почти так же, как моя собака”. Медленно поворачивает голову к автору и 
спрашивает: “Это ваша собака? Она на три четверти больше моей”. Потом ее 
спросили: “Она сейчас стоит, сидит или лежит?” Девушка отвечает: “Нет, она 
сейчас сидит”.
Мисс В выглядела изумленной, когда взглянула сначала на мисс А, а потом на 
голое место на полу. Она начала говорить: “Но здесь нет...”, — и на ее 
появилось выражение полного недоумения, когда она повернулась к доктору С и 
услышала, как тот говорит автору: “Это неверная гипнотическая реакция. Собака — 
колли, а не шотландская овчарка, и она стоит и машет хвостом. Я сам любитель 
колли и хорошо их знаю. Как вы можете считать, что это шотландская овчарка, 
когда вы не внушаете ей этого?”
Ради его успокоения автор объяснил, что, возможно, мисс А разбирается в породах 
собак так же плохо, как и он сам, и попросил мисс А объяснить доктору С, как 
выглядит эта собака, показав ее доктору С (это обеспечило связь между двумя 
объектами). Мисс А медленно повернулась к доктору С, и, когда она сделала это, 
тот сказал автору: “Выражение ее лица, движения рук носят явный гипнотический 
характер, но увидеть шотландскую овчарку вместо колли — О, она же галлюцинирует 
колли как шотландскую овчарку”. Когда он сделал такие замечания, автор 
продемонстрировал каталепсию в левой руке мисс А, чего она совсем не заметила. 
Доктор С отметил это и подтвердил, что это настоящая каталепсия и что она 
полностью достоверна. В то время, пока он говорил это, автор тихо поднялся с 
кресла, встал позади мисс В и шепнул ей, чтобы она попыталась силой опустить 
руку мисс А. Девушка сделала это, но не получила от мисс А никакой реакции, за 
исключением того, что ее оцепенение увеличилось. Доктор С заметил: “Каталепсия 
ее руки становится более жесткой”, — говоря это автору так, будто тот еще сидел 
в кресле рядом с мисс А. Он явно видел мисс В и то, что она делала, тогда как 
казалось, что мисс А не видела мисс В и не замечала ее действий. Мисс А также 
не обратила внимания на то, что доктор С сказал автору, и на то, что автор 
встал со своего кресла. Мисс А медленно объяснила доктору С, что собака — 
шотландская овчарка, и было очевидно, что она много знала об этой породе собак. 
Доктор С вежливо возразил ей, что собака — колли; она похожа на собаку, которая 
у него когда-то была. Доктор С сделал ряд замечаний в сторону автора, как если 
бы тот по-прежнему сидел в своем кресле, о том, что состояние транса у мисс А 
достоверное, но на эти замечания мисс А никак не реагировала, как бы не слыша 
их, поскольку они не были обращены к ней.
Пока продолжался этот обмен мнениями между мисс А и доктором С, а также 
замечания в сторону автора, как если бы он сидел в своем кресле, автор встал 
справа от доктора С, поднял его правую руку вверх и оставил ее в этой неудобной 
каталептической позе. Потом, вытянув свою левую руку, автор дотянулся до головы 
мисс В (сделав это незаметно для нее, но не для слушателей) и неожиданно дернул 
ее за волосы; мгновением позже, уже правой рукой он так же, но сильнее дернул 
прядь волос у доктора С. Мисс В в замешательстве взглянула на автора, на ее 
лице было выражение боли. Взглянув вверх, она увидела, как он рванул прядь 
волос у доктора С. Девушка тут же поглядела в глаза доктору и не увидела в них 
никакой реакции; он продолжал спорить с мисс А о породе собаки (мисс В начинала 
видеть все, как она думала, гипнотические явления). Аудитория теперь осознавала 
тот факт, что доктор С необъяснимым образом оказался в глубоком 
сомнамбулическом состоянии транса. Он оставался в неведении относительно 
аудитории и мисс В и явно продолжал видеть автора и обращаться к нему, как 
будто тот не изменил своей позиции. Мисс А тоже продолжала вести себя так, 
словно автор был рядом с ней.
Взяв левую руку мисс В и стоя у нее за спиной, автор отвел руку назад, а потом 
вверх и кивнул в сторону головы мисс А. Мисс В робко взяла прядь волос мисс А, 
осторожно дернула один раз, а потом еще несколько раз посильнее, не получив 
никакого ответа от мисс А и не прервав ее беседы с доктором С. Доктор С также 
не заметил этого. Ни мисс А, ни доктор С не сознавали присутствия мисс В, что 
приводило ее в замешательство и вызывало недоумение у публики.
В этот момент автор начал говорить с публикой из-за спины доктора С, объясняя, 
что здесь произошло. Все, включая и мисс В, заметили, что речь автора, 
обращенная к аудитории, не помешала доктору видеть экспериментатора на прежнем 
месте и разговаривать с ним. Доктор С продолжал дискутировать с мисс А и 
обсуждать ее поведение, говоря с экспериментатором так, словно тот находился в 
своем кресле, и не реагировал на звук его голоса, когда тот обращался к публике.
 Экспериментатор предложил слушателям следующее объяснение: хотя они явились 
свидетелями систематического, упорядоченного наведения транса, они не знают, 
что делают, и просто не улавливают, что происходит, ожидая, что еще сделает 
экспериментатор в соответствии с их общими представлениями (мисс В слышала все 
это, но не связала это замечание лично с собой).
Автор объяснил, что кажущееся несущественным объяснение различных методов 
индукции транса является единственным простым и эффективным способом привлечь 
внимание объектов и сузить поле их сознания. У зрителей, которые видят и слышат,
 что делают и говорят экспериментатор и испытуемые, есть, по крайней мере, 
какое-то душевное препятствие для того, чтобы самим не впасть в транс. В этот 
момент один из слушателей поднял руку и заявил: “Для меня этот барьер явно 
недостаточен, потому что я видел там мою лодку, а не собаку, и это настолько 
удивило меня, что я снова „вернулся" в зал” (позже еще несколько человек 
подошли к автору и сообщили, что у них тоже были галлюцинации, но только 
моментальные, а потом они “вернулись”, чтобы снова наблюдать за сеансом).
Автор продолжил: “Потом, когда я объяснил метод „мой друг Джон" и осторожно 
подчеркнул, как важно при индукции гипноза говорить медленно, внушительно и 
выразительно, я буквально „ощутил" полное значение того, что было сказано. 
Например, при использовании метода левитации руки во время сеансов в 
Висконсинском университете я почти неизбежно обнаруживал, что моя рука 
поднимается, а глаза закрываются. Таким образом, я понял значение того, что при 
индукции нужно говорить голосом, выражающим внушительность, ожидание, и 
„ощущать" свои слова и их значения внутри своей личности. Когда доктор С 
вызвался добровольцем и изложил свою историю безуспешных попыток испытать 
состояние гипноза, а потом заговорил о своих сомнениях в достоверности тех 
гипнотических явлений, которые обнаруживались у его пациентов, я понял, что это 
вызывает у него искренний интерес и имеет для него большое значение. Я также 
осознал предоставленную мне возможность произвести то, что можно назвать 
„естественным внелабораторным экспериментом", когда никто: ни объекты гипноза, 
ни публика — не может понять, что происходит, и когда объекты, не знакомые со 
мной, не могут понять, что будет произведен эксперимент, какой эксперимент 
будет поставлен и какого поведения при этом следует ожидать. Кроме того, я сам 
не мог предсказать этого. Я знал только, что хочу показать течение транса, что 
попытаюсь экспериментально использовать все явления, какие бы ни выявил, и что 
я положусь на мои знания возможных реакций, на мой выбор слов, выразительность 
и изменение интонации, чтобы спонтанно использовать свой опыт. Если эксперимент 
не удастся, об этом никто не узнает, а я смогу попробовать другие варианты.
Метод „мой друг Джон" является отличным средством для обучения 
противодействующих объектов вхождению в транс.
Я демонстрирую этот метод пациенту, который приходит на лечение, но 
сопротивляется; и делаю это так тщательно, подробно, что, наблюдая за тем, как 
я индуцирую состояние транса у моего чисто воображаемого друга Джона, и, 
негодуя на потерю своего времени и денег, пациент, сам того не желая, 
становится настолько восприимчивым, что следует примеру Джона, и у него тоже 
наступает состояние транса. Я использую этот метод также для обучения 
самогипнозу в группах и при работе с объектами, которые сами должны применять 
его в связи с учебой, мигренью, избыточным весом и т. д.
Следовательно, когда доктор С заговорил о своих сомнениях в достоверности 
гипнотических явлений, я попросил его сделать заключение относительно 
достоверности проявлений транса у мисс А. С одной стороны, это явилось 
абсолютной, прямой, простой, но выразительной декларацией того, что мисс А 
войдет в состояние транса, и у нее не будет возможности сопротивляться, спорить 
или даже ставить под сомнение это утверждение, так как я говорил не с ней, а с 
доктором С. С другой стороны, это заявление делало доктора С ответственным за 
оценку поведения мисс А. Что это означало, ни он, ни публика не имели времени 
анализировать. Я полагался на мой прошлый опыт. Как можно обосновать 
субъективный опыт другого человека? Участвуя в нем! Например, пловец говорит, 
что вода холодная. Можно нырнуть в воду, чтобы подтвердить это, или, по крайней 
мере, попробовать воду рукой или ногой. Но здесь складывается другая ситуация! 
Нельзя подтвердить достоверность какой-то галлюцинации так же, как проверить 
субъективную реакцию пловца на температуру воды. Доктор С чувствовал себя 
„заблокированным" от гипноза и сомневался в „достоверности" каких-то 
гипнотический явлений, которые он сам вызывал у пациентов. Однако он не был 
„заблокирован" от возможной достоверности гипнотических явлений; он также не 
был „заблокирован" от применения своих собственных слов, когда его попросили 
дать оценку искренности гипнотического поведения мисс А. Он ждал гипнотических 
явлений от мисс А, чтобы оценить их и это поглощало всю его энергию. Ни он, ни 
аудитория не осознали, что внушение, которое потребовало так много усилий, 
чтобы дать оценку гипнотического поведения мисс А, подразумевало гораздо 
большее, чем простой экспериментальный спор о возрасте, виде и породе собаки, 
это действительность, которая не ставилась под сомнение, спор вызвали только ее 
признаки. Чтобы дать такую оценку, нужна была собака, которую увидела в своих 
галлюцинациях мисс А; следовательно, доктор С решил, что единственная 
возможность подтвердить ее суждения относительно вида, породы и возраста, — это 
тоже увидеть собаку, чтобы сделать соответствующее сравнение. Так он невольно 
очутился в том же положении, что и мисс А, и ни у нее, ни у него, ни у 
аудитории не было времени, чтобы понять это и проанализировать многократные 
упоминания, казалось бы, простой просьбы к доктору С сделать все возможное, 
чтобы подтвердить реакции мисс А. Его „все возможное" потребовало от него весь 
его потенциал.
Потом, когда мисс А находилась в ожидании того, какое внушение я ей предложу, я 
упомянул метод сюрприза, я не просил ее увидеть собаку. Я просто просил указать 
вид, породу и возраст вон той собаки. Здесь не было вопроса о том, есть там 
собака или нет. Вопрос был о виде, породе и возрасте, и, готовая принять мое 
внушение, она имела единственную возможность ответить — четко спроектировать в 
подсознании визуальное воспоминание о собаке. Для этого ей пришлось войти в 
состояние транса. Сколько нужно времени, чтобы выработать состояние транса? 
Сколько нужно времени, чтобы выработать физиологический сон? Если вы достаточно 
устали физически, вы можете заснуть сразу же, как только положите голову на 
подушку. Если вы достаточно подготовлены физиологически, вы так же быстро 
можете выработать состояние транса.
Что же случилось с доктором С? Он должным образом был подготовлен для выработки 
гипнотических явлений мисс А. Он фактически уже находился в состоянии ожидания, 
когда автор будет демонстрировать гипноз. Доктор заявил, что его 
загипнотизировать нельзя, и его заявление, очевидно, приняли за чистую монету, 
всерьез. Таким образом, у него не было необходимости противодействовать. Но 
перед ним была поставлена задача сотрудничать с автором путем оценки 
подлинности гипнотических явлений, которые должны появиться у мисс А. Находясь 
в состоянии напряженного ожидания гипнотических явлений, он попросту 
предположил, что их можно получить у мисс А, возможно, у мисс В. Он даже не 
понимал, что может сам оказаться их источником, и, следовательно, у него не 
было необходимости оказывать сопротивление. Вместо этого была длинная история 
напряженного ожидания и страстного желания испытать состояние транса, и теперь 
это могло осуществиться. Вся физиологическая ситуация помогла реализовать 
надежды автора.
Потом, когда мисс А увидела в своих галлюцинациях собаку, доктор С оказался 
вынужденным обосновать эту галлюцинацию. Как это сделать? Естественно, путем 
сравнения этой вещи с известной сравнимой вещью. Нельзя сравнивать собаку, даже 
воображаемую, с ковром, полом или креслом; ее нужно сравнивать с другой собакой,
 ее образом в душе или воспоминанием о ней. Следовательно, доктор С, даже не 
понимая этого, должен был попасть в ситуацию сравнения проектируемого мисс А 
визуального образа с его собственными внутренними понятиями, и это было сделано 
наилучшим образом с помощью образа собаки, проецируемого в его собственной 
памяти. Для этого он быстро вошел в состояние транса и, таким образом, смог 
сравнить свои собственные визуальные галлюцинации со словесным описанием мисс А 
ее субъективных гипнотических ощущений. Так возникло случайное обстоятельство 
сравнения шотландской овчарки и колли и дискуссия между испытуемыми 
относительно этой ситуации.
Почему собака? Потому что обычно собак любят почти все и заводят их чаще, чем 
кошек. Но если бы мисс А использовала кошку, то доктор С все же мог 
использовать своего колли, если он предпочитает собак, что и показало 
многократное повторение этого опыта. Следовало подтвердить обоснованность 
субъективных опытов, а не реальность предмета, и доктор С ответил на задачу, 
поставленную мисс А, тоже субъективным опытом, таким же, но в значениях и 
понятиях собственных визуальных и психических образов и воспоминаний”.
Автор любит ставить эксперименты такого рода, когда никто не знает, что 
эксперимент уже идет, и когда он сам не знает, что может случиться. Так, в 
прошлых опытах автор тщательно делал внушения, чтобы вызвать визуальные 
галлюцинации и убедить в них аудиторию; например, “я никого не вижу там, но 
слышу, как там говорят люди” (там не было людей, разговаривающих между собой); 
кроме того, автор внушал, чтобы испытуемые слышали там звуки рояля, и потом 
объяснял им, приходившим в замешательство от его невежества: “Это был 
электрический орган”. И испытуемый просил автора послушать более внимательно, 
чтобы исправить ошибку.
Все, что автор надеется узнать в таких экспериментальных ситуациях, которые он 
изобретает, это вероятное разнообразие психологических процессов и реакций, 
которые ему хотелось бы получить, но он не знает, добьется ли успеха в этом, и 
если добьется, то каким образом. В том случае, если объект гипноза реагирует на 
внушение по-своему, автор старается быстро использовать эту реакцию. Покажем 
это на примере. На лекции-сеансе для стоматологов при обсуждении идеосенсорных 
явлений автор спросил миссис X, выпускницу медицинского колледжа, которую 
намечал использовать в качестве объекта гипноза, о ее любимом виде отдыха. Она 
ответила: “Вероятно, поездки по стране и пребывание на природе” (она живет в 
Колорадо). Тогда автор, выразительно указывая на голую стену, стал внушать, что 
она “смотрит из окна на горную цепь и вон на ту гору с двумя ущельями, по 
одному на каждой стороне и сосновым лесом в форме буквы Y на одном из склонов 
горы”. К удивлению автора и всех присутствующих, женщина ответила: “Но это не 
окно автомобиля. Это окно моей кухни, и там я мою посуду и слушаю музыку по 
транзистору. Играют мою любимую пьесу, которая напоминает мне об одной чудесной 
лыжной прогулке. — И она начала едва слышно напевать, потом сделала паузу, 
чтобы объяснить автору: — Разве эта музыка не напоминает вам о поездке на лыжах,
 о спуске с горы, в точности как вот эта чудесная мелодия. Но, боже мой! Этого 
не может быть! Посмотрите в окно, вы видите эту гору, где мы обычно катаемся на 
лыжах? И так близко, что я вижу там все. Посмотрите на этот огромный валун, 
который огибает лыжня. Пожалуйста, дайте бумагу и карандаш, я нарисую все это”. 
И она сделала рисунок, .время от времени поднимая глаза от бумаги, чтобы 
проверить “свое визуальное впечатление” и “пейзаж”.
Испытуемая была женой стоматолога, который тоже присутствовал в аудитории. Он 
часто, но безрезультатно пытался ввести ее в транс для обезболивания при 
лечении зубов; его коллегам это также не удавалось. Она пришла на заседание 
только после того, как взяла с мужа обещание, что не будет использована в 
качестве объекта гипноза. Автор при поиске добровольцев для демонстрации своих 
опытов попросил подняться на сцену “ту хорошенькую девушку в белой шляпке с 
последнего ряда”. Она подошла, но сразу же объяснила, что не хочет подвергаться 
гипнозу. Женщине честно сказали, что ей не нужно входить в состояние транса, 
пока она сама этого не захочет, и что автору нужно несколько добровольцев для 
демонстрации гипноза. Кто-то из них будет показывать обычное состояние 
бодрствования, другие— легкое, среднее и глубокое состояние транса как 
различные типы гипнотических реакций. Женщина охотно согласилась быть 
бодрствующим объектом, и ей сказали, что, поскольку ее муж использует гипноз, 
ей, возможно, захочется наблюдать за добровольцами, которые вызвались быть 
объектами, и за реакцией слушателей, следящих за демонстрацией и желающих 
понять, как нужно разговаривать с пациентами, чтобы добиться нужного эффекта. 
Когда она настороженно наблюдала за объектами гипноза, за реакцией слушателей, 
следила за тем, как автор выразительно делал ударение на каких-то своих 
высказываниях, он объяснил, что миссис Х не спит, что она бдительна и не 
загипнотизирована, как любой новый пациент, который не искушен в гипнозе. В 
стоматологическом кабинете (замечание, соответствующее ситуации) все может быть 
сделано так же честно, и при этих словах автор, рассказывающий об идеосенсорных 
явлениях, смог повернуться к миссис X, сделать случайное (казалось бы) 
замечание и задать случайный (казалось бы) вопрос, чтобы осуществить индукцию 
по “методу сюрприза”, который он хотел показать слушателям. Именно в этот 
момент автор и задал ей вопрос о любимом отдыхе, с помощью которого была 
вызвана целая цепочка гипнотических явлений на идеосенсорном уровне в состоянии 
сомнамбулического транса.
Что означало поведение миссис X? Она интересовалась гипнозом, она 
интересовалась тем, что скажет автор слушателям, и ей было интересно, что они 
понимают. Автор понял, что это будет интересный случай. В нужный момент он 
объяснил, что собирается делать, и миссис Х в своем желании сотрудничать с ним 
восприняла все как нужно, но в понятиях своего собственного опыта. Она не 
поддавалась внушениям автора, но приняла предложенную ей возможность достичь 
понимания своим собственным путем, использовав эти внушения как средство.
Ей дали возможность закончить рисунок, а потом она участвовала в демонстрации 
сомнамбулического транса. Рисунок передали аудитории, муж женщины и его друзья 
узнали это место (она много рисовала карандашом и красками), а потом ее 
разбудили, подведя к краю сцены, куда она подошла в начале сеанса, и сказали: 
“Ну, а вы, в такой хорошенькой шляпке, как ваше имя?”. Эти слова 
переориентировали миссис Х к тому моменту, когда она подошла к сцене, с 
последующей амнезией всех событий транса (эта мера переориентации во времени 
путем пробуждения цепочки ассоциаций, предшествующих наведению транса, по опыту 
автора намного эффективнее при индукции постгипнотической амнезии, чем прямые 
директивные внушения. Просто нужно сделать доминирующими предыдущие модели 
мышления и мыслительных ассоциаций). Женщину попросили сесть на стул, но не на 
тот, на котором она сидела раньше, чтобы исключить любой шанс повторных 
ассоциаций.
Слушатели из зала стали задавать ей вопросы. Люди, которых она не знала, 
спрашивали миссис Х о марке ее транзистора, другие — о катании на лыжах, о 
валуне, вокруг которого шла лыжня, и, наконец, ей показали ее рисунок, в то 
время как автор сидел на сцене, не участвуя в разговоре. Эти вопросы привели 
женщину в недоумение, она не проявила ни малейшего признака того, что 
вспоминает события транса, и, когда ей показали ее рисунок, узнала это место, 
хорошо отозвалась о качестве рисунка и пришла в замешательство, увидев под ним 
свою подпись. Сначала на ее лице появилось выражение полного недоумения и 
удивления; потом она посмотрела на свои часы, прислушалась, идут ли они, 
сравнила время по часам девушки, сидящей рядом, а затем повернулась к автору и 
спросила: “Я была в трансе?”. Ответ был утвердительным.
Она задумалась на минуту, потом с довольной улыбкой взглянула на мужа и 
сказала: “Все скоро узнают то, что я сейчас скажу. Я жду ребенка и хочу родить 
его под гипнозом, но я была абсолютно убеждена, что меня нельзя 
загипнотизировать. Я всегда так старалась войти в состояние транса и всегда 
неудачно. Я не хотела приходить сюда, опасаясь, что мой муж будет настаивать на 
том, чтобы я вызвалась быть добровольцем, и не хотела вновь пережить неудачу. 
Поэтому я даже заставила его опоздать сюда, чтобы у него не было шанса 
попросить вас загипнотизировать меня. Я просто не могла провалиться еще раз. 
Когда вы попросили меня подойти к сцене и упомянули мою шляпку, я знала, что 
это просто совпадение, но мне стало легко, когда вы сказали, что я могу 
демонстрировать транс, не засыпая. Я знала, что смогу это сделать. Но что 
случилось? Вы сможете снова ввести меня в состояние транса, чтобы я могла 
рожать под гипнозом?”.
Автор объяснил миссис X, что ей не нужно, чтобы кто-нибудь вводил ее в 
состояние транса, этот процесс обучения она может пройти сама, и все, что ей 
нужно сделать, чтобы войти в состояние транса, — это взглянуть на свой рисунок, 
а чтобы проснуться — прочесть свое имя под ним. Другой путь — это послушать 
музыку по транзистору, хотя бы он и находился за сотню миль от нее, и войти в 
состояние транса и проснуться в нужное время. Она быстро взяла рисунок в руки, 
явно вошла в состояние транса, медленно опустила взгляд на подпись и проснулась.
 Судя по всему, женщина поняла, что только что пришла в себя после состояния 
транса. Потом она замерла, будто прислушиваясь, ее глаза закрылись, она начала 
отсчитывать время, отстукивая такт ногой; при этом ее муж заметил: “Она 
отсчитывает такт своей любимой музыкальной пьесы”. Отсчитывание такта кончилось,
 миссис Х проснулась, поблагодарила автора и, взяв рисунок, ушла со сцены и 
вернулась на свое место рядом с мужем, всем своим видом показывая, что больше 
не будет участвовать в этом.
Двумя годами позже, читая лекцию той же аудитории, автор заметил миссис Х среди 
слушателей. Она познакомила автора со своим ребенком и сказала, что стала 
отличным пациентом как для акушеров, так и для стоматологов, что и подтвердил 
ее муж.
Теперь вернемся к мисс В. После демонстрации опытов и обращенного к аудитории 
объяснения, которое мисс В пыталась слушать, прислушиваясь также к диалогу мисс 
А и доктора С о собаках, произошло еще одно событие. Повернувшись к мисс В, 
автор сказал: “Когда вы подошли, вы сказали, что не думаете, что вас можно 
загипнотизировать. Теперь мне интересно узнать (отметьте, что слово “интересно” 
не имеет ничего общего с ее входом в состояние транса), вы хотели бы увидеть 
собаку?” (слово “собака” было произнесено с возрастающей интонацией, что 
бросает тень сомнения на видение собаки, так как, если здесь возникает сомнение,
 то это сомнение автора, а не испытуемого). Девушка засмеялась и сказала: “Нет, 
я любительница кошек, и у меня есть кошка по имени Снуки”. — “Чем 
привлекательна ваша Снуки?” — “О, если бы вы только видели ее, когда она играет 
в гостиной!” — “О, а это разве не Снуки вон там играет с игрушечной мышкой?” 
При этих словах автор указал и пристально посмотрел на пустой пол, как будто 
действительно видел там эту мышь.
Снова внушение было выражено таким образом, что вопрос, предложенный мисс В, 
звучал не “Есть ли там кошка?”, а “Не она ли там играет с мышью?”. Чтобы 
ответить на этот вопрос, девушке пришлось сначала увидеть кошку, а предыдущий 
разговор уже подготовил почву для этого и разбудил сильные личные воспоминания.
Она ответила, что это не мышка, а клубок шерсти. Снова был использован метод 
сюрприза путем постановки неожиданного вопроса, ответ на который требовал 
абсолютного подтверждения, обусловленного или подразумеваемого гипнотического 
явления. Можно разговаривать с незнакомым человеком и сказать ему: “Вот доска и 
кусок мела, и если вы не возражаете, мне хотелось бы узнать, не левша ли вы?” 
Даже если человек дает устный ответ вместо того, чтобы взять в руки мел ведущей 
рукой и написать что-то на доске, все равно имеет место какая-то невольная 
моторная реакция; например, взгляд на доминирующую руку или легкое, еле 
заметное движение руки. Это наблюдается даже в том случае, если человек всего 
лишь бросает холодный, ничего не значащий взгляд.
После демонстрации других различных опытов с использованием всех троих 
испытуемых, где все они имели связь с автором: мисс В непосредственно, а мисс А 
и доктор С с помощью галлюцинаторных скрытых намеков, доктор С и мисс А в 
прямой связи друг с другом, а мисс В только с автором — возникла проблема 
выведения испытуемых из состояния транса.
Автор сел на свое место и обратился к аудитории: “Теперь стоит проблема их 
пробуждения. Вы все отметите, что я не буду очевидно побуждать их к этому; 
прошу вас пристально следить за испытуемыми, внимательно слушать все, что я 
скажу, и размышлять над значением происходящего”.
Повернувшись к испытуемым, он заметил небрежно, но с завуалированным ударением: 
“Ну, мисс А, и мисс В, и доктор С, так как мы все здесь и слушатели ждут, не 
думаете ли вы, что мне нужно начать демонстрацию опыта?”.
Все трое сразу проснулись, но переориентировались ко времени своего появления 
на сцене. Мисс А улыбнулась и сказала: “Ну, я предполагаю, что вам лучше начать 
с меня, так как я единственная, кто хочет войти в состояние транса”. Мисс В, 
когда автор взглянул на нее, сказала: “Я хочу попробовать”, а доктор С ответил: 
“Мне хотелось бы, чтобы я смог это сделать”.
Очевидно, у всех троих была полная амнезия относительно событий транса. 
Пробуждение, переориентация во времени и потеря памяти — все определенно 
подразумевалось акцентированными предложениями в замечаниях автора и репликами 
испытуемых.
Незнакомый человек спросил доктора С: “У вас когда-нибудь был любимый колли?” 
Тот ответил, что у него было много колли, но больше всего ему нравился один, 
который умер несколько лет тому назад. Потом кто-то сказал мисс А: “Итак, ваша 
любимая собака — шотландская овчарка!”. В замешательстве она ответила: “Как вы 
узнали это?” Один из слушателей, который не знал мисс В, спросил ее, почему она 
никогда не покупала своей Снуки игрушечную мышку. Мисс В сразу ответила, что 
покупала, но Снуки изорвала ее. Потом она в замешательстве спросила, откуда тот 
знает о Снуки.
Доктор С тоже удивился, услышав вопрос о колли, с изумлением выслушал вопросы, 
заданные мисс А и мисс В, взглянул на часы и заметил, обратившись к автору: 
“Прошел целый час, как я подошел сюда. Кажется, все знают о нас что-то сугубо 
личное; никто из нас троих не понимает, как это могло произойти. Не означает ли 
это, что мы все были в состоянии транса и у нас произошла амнезия?”.
Вместо того чтобы ответить ему, автор обратился к аудитории, сказав: “Конечно, 
лучшим ответом на этот вопрос будет поднятие правой руки”. Казалось, троих 
испытуемых это явно неуместное замечание не коснулось.
Доктор С первым заметил, что его правая рука поднимается, потом он с удивлением 
взглянул на мисс В и мисс А: с ними происходило то же самое. Они были явно 
изумлены. Автор спросил: “Вы можете прекратить это?”. Все трое заметили, что их 
руки продолжают подниматься. Некоторые из слушателей обратили внимание, что с 
ними происходит то же самое. Тогда автор небрежно произнес: “Таким образом 
можно различными путями получить ответы, не известные самому себе”. К общему 
изумлению, все прекратили поднимать руки, а затем и опустили их. Значение 
замечания автора состояло в том, что полный ответ был дан; следовательно, нет 
необходимости давать дополнительную команду. Последовал ряд замечаний со 
стороны тех людей в аудитории, которые обнаружили, что тоже поднимали правую 
руку.
Выступая как-то перед врачами и медсестрами больницы, автор попросил, чтобы 
одна медсестра, практикантка, приняла участие в гипнотическом сеансе в качестве 
испытуемой. Она запротестовала, заявив, что хотела бы сделать это, но слишком 
застенчива, чтобы предстать перед такой большой аудиторией. На это автор 
ответил: “Итак, вам хотелось бы, но вы слишком застенчивы, чтобы предстать 
перед аудиторией (никто не понял намека этих выделенных слов), но это все 
правильно, все, что я прошу вас сделать, — просто поглядеть на эту картину на 
стене, я не знаю, чья это картина и в каком помещении она находится” (указывая 
и пристально глядя на пустую стену в аудитории). Девушка медленно повернула 
голову — так, будто находилась в глубоком гипнозе, поглядела на стену и 
ответила: “Это картина Лили, и висит она над телевизором в ее гостиной”. Автор 
попросил испытуемую подойти, сесть рядом с ним и рассказать ему о Лили. Она 
спустилась по проходу между рядами, и после нескольких замечаний автор попросил 
ее закрыть глаза и помочь ему в той работе, которую ему нужно сделать. После 
демонстрации других различных явлений, включая обсуждение метода “сюрприза”, он 
разбудил ее.
В изумлении девушка спросила: “Как я сюда попала?”. Ей ответили: “Вы 
замечательный объект для гипноза и сможете многому научить врачей и медсестер”. 
Позже она попросила своих товарищей, студентов, дать полный отчет, с трудом 
поверила в него и потом решила написать автору. Она была очень довольна этим 
опытом.
Как автор объясняет эту ситуацию? Действительная готовность девушки быть 
объектом, неосведомленность в том, что ее место в аудитории не является 
препятствием для гипноза, хотя просьба “спуститься к сцене” и подразумевала это,
 а также необходимость дать разумное объяснение непонятному внушению — все это 
вынудило ее войти в состояние транса и представить себе объект, хранящийся в ее 
зрительной памяти.
Другой пример, который следует упомянуть при описании метода “сюрприза”, носит 
несколько иной характер. Он явился совершенно импровизированным опытом перед 
группой медиков и психологов, большинство которых были в довольно сложных 
отношениях с гипнозом, хотя некоторые и не были с ним знакомы. Для наведения 
глубокого транса и проявления специфических реакций были использованы 
минимальные “ключи”, не замеченные ни аудиторией, ни объектами гипноза.
Ситуация создавалась следующая: автор, входя в аудиторию через дверь в передней 
части зала, случайно заметил несколько кусочков цветного мела, лежащих на столе 
позади трибуны оратора и доску на стене позади стола. Больше никаких мыслей по 
этому поводу у автора в тот момент не возникло. Он внимательно осмотрел 
аудиторию, как делает обычно, чтобы найти что-либо интересное для себя. При 
этом почти в конце зала он увидел двух девушек, одна из которых сидела справа 
от прохода, а вторая — слева. Они были поглощены событиями, их лица выражали 
неподдельный интерес и это позволило автору сделать вывод, что они были бы 
хорошими гипнотическими объектами. Автор не планировал выступать и занял место 
в переднем ряду, чтобы наблюдать за гипнотерапевтом, который должен был 
рассказать о гипнозе и продемонстрировать индукцию транса у обученного 
испытуемого.
В конце заседания автора спросили, нет ли у него замечаний, и, так как сеанс 
гипноза не удовлетворил даже самого выступающего, автор принял приглашение 
высказаться. В своих комментариях он отрицательно отозвался о директивном 
внушении, которое использовал лектор, и заметил, что не было сделано никаких 
реальных усилий, чтобы компенсировать явное беспокойство и застенчивость 
испытуемого или его возможное недовольство и противодействие диктаторским 
методам работы с ним. Автор подчеркнул важное значение “мягких, осторожных” и 
косвенных внушений, особо выделив, что прямые внушения могут дать толчок к 
возникновению противодействия.
Замечания автора вызвали возмущение у лектора, возможно потому, что он 
чувствовал себя “побежденным” своим объектом гипноза, который до сих пор 
сотрудничал с ним. В конце концов лектор весьма настойчиво предложил автору 
показать его “осторожный, терпеливый метод и косвенные внушения” и выбрать в 
качестве испытуемого кого-нибудь из аудитории. Это была отличная возможность на 
глазах у целой аудитории, часть которой настроена далеко не дружелюбно, 
поставить естественный внелабораторный эксперимент, в котором только автор был 
осведомлен о своих намерениях. Автор немедленно попросил поставить три стула в 
один ряд перед столом. Весьма выразительно он заявил, что средний стул 
предназначен для него, так как он предпочитает читать лекцию сидя, из-за 
последствий перенесенного когда-то полиомиелита. Без дальнейших объяснений 
автор вынул из кармана два носовых платка и встал позади стола. Потом, так, 
чтобы никто не видел его рук и того, что он делает, выбрал два цветных мелка, 
каждый из которых завернул в носовой платок, а потом положил свертки на пол: 
один слева от левого стула, другой справа от правого стула. Даже в том случае, 
если бы кто-нибудь знал о наличии цветных мелков, никто не мог видеть, какого 
цвета мелки были выбраны и завернуты в носовые платки. Усевшись на средний стул,
 автор взял запястье правой руки в левую, поднял правую руку и показал ею на 
кресло, стоящее слева, сказав: “Это кресло для одного испытуемого”; опустив 
правую руку на колено, он тронул кресло справа от себя левой рукой и сказал: “А 
это кресло для второго испытуемого”. Он не дал никаких пояснений относительно 
странного размещения носовых платков или распределения кресел перекрещенными 
руками. То, как все это было сделано, могло вызвать удивление, напряженную 
наблюдательность и внимание, смешанные с замешательством.
Потом автор начал ясно и как можно более подробно объяснять природу и значение 
осторожных, косвенных методов, применение модуляций и интонаций, колебаний, 
пауз, возможного заикания и запинки на каких-то словах. Он рассказал об 
использовании минимальных “ключей” и намеков, которые объект гипноза может 
развить и реагировать на них. Автор упомянул, что уже определил два кресла для 
испытуемых, и сказал, что “один испытуемый сядет здесь”, снова указывая на 
кресло с левой стороны, левой рукой двигая правую руку к этому креслу, а “это, 
— касаясь правого кресла левой рукой, — для второго испытуемого”. Таким образом,
 автор дважды касался левого кресла правой рукой, а правого кресла — левой. Все 
слушатели видели это и, как позже заявили многие из них, связали это с весьма 
понятным физическим недостатком автора (так ему вежливо объяснили).
Излагая свои соображения, автор незаметно рассматривал слушателей по всей 
аудитории, глаза его бегали по лицам, он смотрел по сторонам и снова — в 
середину прохода между рядами, на стены, потолок, на надпись “Не курить” на 
правой стороне, на кресла позади себя, окно на левой стене. Никто не мог понять,
 что, когда автор делал паузу, глядя то туда, то сюда, он старался не смотреть 
в лицо никому из присутствующих, за исключением двух молодых женщин, которых 
заметил в самом начале. Впечатление сложилось такое, что, объясняя, он глядел 
на всех и на все. Вслушиваясь в содержание речи автора, никто не обратил 
внимания на то, что его поведение, кажущееся произвольным, содержало две 
отдельные постоянные последовательности. Посмотрев на окно, расположенное на 
левой стене, автор переводил взор, чтобы прямо взглянуть в глаза девушки, 
сидящей слева от прохода. При этом он строил свои объяснения таким образом, 
чтобы в этот момент именно ей говорить: “Минимальный ключ означает для вас...” 
или “Когда выдаются осторожные внушения, вы...”, всегда произнося что-то такое, 
что она могла отнести к себе лично. Потом автор переводил взгляд на переднюю 
часть помещения. Затем — на кресло справа. При этом слушателям казалось, что он 
обращается ко всей аудитории. Такую же последовательность автор соблюдал при 
работе с девушкой, сидящей справа от прохода между рядами. Каждый раз, когда 
автор переводил взгляд на объявление “Не курить”, он смотрел ей в глаза, делая 
внушения, сходные с теми, которые делал другой девушке, например: “Получив 
внушение, вы будете действовать так...” или “Минимальные щадящие внушения будут 
иметь для вас большое значение...”. За этими словами следовало внимательное 
разглядывание прохода сверху вниз к передней части помещения, а потом взгляд на 
левое кресло. При помощи этих замечаний, обращенных, казалось бы, ко всей 
аудитории, обеим девушкам давалось достаточное количество одинаковых, целиком 
сравнимых внушений. Таким образом, слушателям казалось, что автор говорил об 
аудитории и рассматривал ее как одну группу, но направленный взгляд на девушек 
и применение местоимения “вы” имели неопознанный, непонятный и кумулятивный 
эффект, и последующие события были почти одинаковыми для обеих девушек, хотя и 
в разные интервалы времени.
Наконец, поскольку на лицах у обеих появилось застывшее выражение, а глаза 
почти не мигали, автор почувствовал, что все готово. Он встал, прошел к 
середине прохода и, глядя на объявление “Не курить”, а потом на девушку справа, 
медленно сказал:
“Теперь, когда вы готовы...”, сделал паузу, глубоко вздохнул, медленно поднял 
глаза на заднюю стену, потом поглядел за окно на левой стене, потом на девушку 
слева, снова сказал: “Теперь, когда вы готовы (пауза), медленно поднимитесь со 
своего места, спуститесь вниз и займите соответствующие места на сцене”.
Присутствующие оглянулись и с удивлением увидели, что одна девушка на правой 
стороне, а вторая на левой поднимаются и медленно идут по проходу, в то время 
как автор пристально смотрит на заднюю стену. За его спиной девушки проходят 
друг мимо друга, та, что сидела справа от прохода, занимает левое кресло, а та, 
что сидела слева, — правое. Когда автор по звуку понял, что они уселись, он 
очень мягко и осторожно сказал: “Если вы сели, закройте глаза и засните очень 
крепко, и продолжайте спать в глубоком трансе до тех пор, пока я не разбужу 
вас”.
После короткой паузы он повернулся, сел между ними и сказал слушателям, что 
просил двух девушек сесть на предназначенные им места. Чтобы доказать, что они 
среагировали правильно, автор попросил предыдущего оратора, который предложил 
ему продемонстрировать косвенное наведение транса и косвенные внушения, 
подтвердить, что испытуемые заняли предназначенные им места. Когда доктор Х 
вопросительно посмотрел на автора, тот попросил проверить содержимое носовых 
платков, лежащих рядом с каждым стулом. Развернув носовой платок рядом со 
стулом, на который села девушка в желтом платье, он обнаружил желтый мелок; в 
платке радом со стулом, на который села девушка в красном платье, оказался 
красный мелок. Чтобы занять предназначенные им места, девушкам пришлось пройти 
мимо более близких стульев и мимо друг друга за спиной автора, который в это 
время не отрывал взгляда от задней стены зала.
У девушек были выявлены различные явления глубокого гипноза, а разбудили их 
одним простым внушением. Обе удивились, обнаружив, что находятся перед 
аудиторией, а вопросы к ним слушателей выявили, что у испытуемых произошла 
полная амнезия всех событий транса, включая и то, как они поднялись со своих 
мест, прошли вперед и уселись на стулья на сцене.
Девушки рассказали, что чувствовали, как автор обращался персонально к ним, но 
почему заняли именно эти стулья, объяснить не могли. Даже во втором опыте они 
смогли только констатировать, что автор каким-то путем дал им понять, что они 
должны войти в состояние транса, но что именно внушало им это ощущение, они 
сказать не могли. Они, правда, заявили, что необъяснимые действия с платками 
привлекли их внимание. Лишь прослушав несколько раз магнитофонную запись, эти 
две девушки, выпускницы факультета психологии, вспомнили о повторяющейся 
последовательности некоторых высказываний и поведения автора. Вскоре и 
некоторые слушатели смогли понять последовательность фактов, на которую прежде 
не обращали внимания. Каждая из девушек подтвердила, что сначала поняла 
последовательность внушений, направленных непосредственно к себе, а потом 
последовательность относительно другой.
Неожиданно одна из девушек сказала: “Но вы можете двигать правой рукой гораздо 
свободнее, чем сделали это, когда насильно подняли правую руку левой и положили 
ее на левый стул, а левую руку — на правый стул. Это перекрещивание рук также 
было минимальным „ключом", намеком”.
Пункт за пунктом они прослушали и обсудили всю магнитофонную запись, отметив 
частое повторение слов, которое делало лекцию довольно нудной, и пришли к 
заключению, что неразрешимая загадка о значении манипуляций с носовыми платками 
сослужила большую роль, приковав внимание всех присутствующих. Отметили и то, 
что было много вариантов в высказывании одних и тех же мыслей. Собственное 
напряжение автора также, безусловно, сыграло свою роль.
В тот же день, только немного позже, девушки попросили загипнотизировать их, но 
только каждую по отдельности, в то время как вторая наблюдала бы, размышляла и 
обсуждала с автором наблюдаемые явления.
Этот тип разговора, который кажется носящим случайный характер и загружен 
минимальными “ключами”, намеками, много раз использовался на практике автором и 
его старшим сыном, иногда друг на друге, чаще на других, как определенная игра 
или интеллектуальная шарада.
В заключение нужно сказать следующее. Неискушенному зрителю, готовому поверить 
в чтение мыслей, передачу мыслей на расстоянии и сильную волю, вышеназванный 
материал несомненно, но обманчиво может показаться доказательством этому. Кроме 
того, он может быть так понят экспериментатором, не обладающим критическим 
складом ума, не знающим и не понимающим многих минимальных шифров, ключей, 
которые использует специалист.
Если же весь этот материал будет тщательно изучен и полностью, подробно 
исследован проницательным критиком, то ему ничего не останется делать, как 
использовать эти экспериментальные исследования и врожденные способности 
индивидуума, чтобы воздействовать на опознаваемые и понятные другим стимулы, 
которые обычно не улавливаются и не замечаются.
Однако они представляют собой важные и часто решающие факторы в действиях и 
суждениях, хотя часто эти шифры, ключи и минимальные стимулы не достигают 
уровня сознательного мышления.
Заключение.
Было дано описание ряда лекций с демонстрацией опытов по гипнозу перед группой 
медицинских работников общего профиля, перед группой врачей-стоматологов, перед 
группой медиков-психологов в университете и медработниками государственной 
больницы, куда приглашались и гости. В каждом примере возникала возможность 
провести естественный внелабораторный эксперимент. В первом отчете были 
использованы добровольный объект, объект, не верящий в то, что его можно 
загипнотизировать, и другой добровольный объект, заинтересованный в гипнозе для 
себя.
Во всех трех случаях использовался “метод сюрприза”, при котором были проведена 
соответствующая подготовка с помощью тщательной разработки, основанной на 
обширном объяснении метода “мой друг Джон”.
Во втором примере “трудный объект” — женщина была подготовлена и настроена на 
демонстрацию опыта как бодрствующий объект, демонстрируя обычное осторожное 
поведение, которое потом трансформировалось в гипнотическое благодаря “методу 
сюрприза”, тем самым раскрывая способность к гипнозу, в которую она уже не 
верила.
Третий пример — это совершенно неожиданное наведение транса у желающего, но 
сомневающегося объекта, который этого совсем не ожидал. Состояние транса 
возникло в ответ на многозначительное внушение, которому пришлось дать значение 
из своего собственного опыта.
Четвертым примером был естественный, внелабораторный опыт, в котором был 
использован “метод сюрприза”, основанный на минимальных “ключах”, не 
распознанных аудиторией и будущими объектами эксперимента. В результате две 
девушки оказались в сомнамбулической стадии гипноза, причем ни в состоянии 
транса, ни при пробуждении, они не могли объяснить, как вошли в гипнотическое 
состояние. Этого не смогли сделать и слушатели. Повторное прослушивание 
магнитофонной записи позволило сначала объектам гипноза, а потом и слушателям 
найти минимальные “ключи”, которые не были ими замечены ранее, несмотря на 
пристальное внимание во время всего процесса индукции.
Во всех примерах автор старается указать на вероятные психологические механизмы 
формирования гипнотических реакций и проиллюстрировать их естественными 
внелабораторными экспериментами.
Короче говоря, в любом сеансе гипноза нужно уделять пристальное внимание 
психологическим проявлениям и минимальным “ключам”.
Метод путаницы в гипнозе.
“American journal of clinical hypnosis”, 1964, № 8, pp. 163—207.
Автора неоднократно просили опубликовать в печати отчет о методе путаницы, 
который он разработал и использовал в течение многих лет, включая описание 
этого метода, его определение, иллюстративные примеры, различные наблюдения, 
его применение и сделанные с его помощью открытия. Прежде всего, это — 
вербальный метод, хотя в целях путаницы можно использовать и пантомиму. Он 
основан на игре слов, один из примеров которого легко может понять читатель, но 
не слушатель; например: write (писать), right (правильно), right (справа). Если 
с полной серьезностью произнести эту фразу внимательному слушателю, он 
попытается понять ее значение, и прежде чем он откажется от этой задачи, можно 
сделать другое заявление, чтобы удержать, зафиксировать его внимание. Это игру 
слов можно показать на другом примере: вы говорите, что человек в результате 
несчастного случая потерял левую руку, и теперь его правая рука является также 
и левой. Таким образом, два слова с противоположными значениями правильно 
соотнесены с описанием одного предмета (в данном случае — оставшейся руки). Или 
вы заявляете, что “настоящее” и “прошлое” можно объединить в одном предложении: 
“То, что сейчас будет, вскоре станет „было", даже если это „было" сейчас есть”. 
Чтобы проиллюстрировать этот пример, приведу такую фразу: “Сегодня есть 
сегодняшний день, но это было уже вчерашним будущим, так же как будет 
завтрашним прошлым”. Прошлое, настоящее и будущее используются со ссылкой на 
реальность “сегодняшнего дня”.
Следующий прием — использование несообразностей, каждая из которых, взятая вне 
контекста, может показаться убедительной. Но в контексте они запутывают, 
сбивают с толку и вызывают у испытуемого желание получить какую-то информацию, 
которую он может воспринять и на которую он может легко ответить.
Прежде всего, при использовании метода путаницы нужно учитывать 
последовательное сохранение общего, визуального, но определенно 
заинтересованного отношения; при этом гипнотерапевт должен говорить искренне, 
сосредоточенно и серьезно, всем своим видом выражая ожидание того, что субъект 
понимает все, что будет сказано или сделано при одновременном осторожном 
смещении во времени. Кроме того, большое значение имеет свободный поток речи, 
более быстрый — для быстро соображающего человека, более медленный —для 
медленно думающего испытуемого, которому необходимо некоторое время, чтобы дать 
нужный ответ, никогда не кажущийся ему полным. Испытуемый почти подводится к 
тому, чтобы найти нужный ответ, но этому препятствует подача следующей идеи, и 
весь процесс повторяется при постоянном внушении состояния запрета, которое 
приводит к путанице и возрастающей потребности получить четко выраженное, 
понятное сообщение, позволяющее испытуемому найти ясный и полный ответ.
Однажды в ветреный день 1923 года автор шел на семинар по гипнозу в 
Висконсинском университете и лицом к лицу столкнулся с мужчиной, огибающим угол 
здания. Это произошло в тот момент, когда автор боролся с очередным порывом 
ветра. Пока мужчина набирал воздух в легкие, чтобы сказать что-то, автор 
демонстративно внимательно взглянул на часы и вежливо, как будто его спрашивали 
о времени, сказал: “Сейчас точно десять минут третьего”, — хотя стрелка часов 
приближалась к 16.00, и спокойно пошел дальше. Пройдя полквартала, он оглянулся 
и увидел, что мужчина еще стоит и смотрит на него в явном замешательстве и 
недоумении.
Автор продолжил путь, размышляя об этой неожиданной ситуации, и вспомнил другие 
случаи, когда делал подобные замечания своим одноклассникам, сокурсникам, 
друзьям и знакомым, вызывая у них смущение, замешательство и ощущение 
внутреннего напряжения в стремлении хоть что-то понять. В частности, автор 
вспомнил случай, когда Джордж, его товарищ, накануне лабораторной работы по 
физике сказал своим приятелям, что собирается выполнить вторую (и наиболее 
интересную) часть будущего опыта, заставив автора выполнить первую (и более 
обременительную) его часть. Автор узнал об этом и, когда они собрали материал и 
аппаратуру для опыта и разделили все это на двоих, спокойно, но очень 
выразительно сказал: “Та ласточка действительно полетела направо, потом 
неожиданно повернула налево, а затем взлетела вверх, и сейчас я просто не знаю, 
что случилось потом”. Потом взял оборудование для второй части опыта и занялся 
работой, и приятель в замешательстве просто последовал его примеру, усевшись за 
работу с оборудованием для первой части эксперимента. Только почти в самом 
конце эксперимента он прервал характерное для их совместной работы молчание и 
спросил: “Как случилось, что я выполняю эту часть работы?”. Ответ был простым: 
“Это произошло само собой”.
Когда автор проанализировал эти и многие другие подобные случаи, оказалось, что 
во всех них заложены некоторые определенные психологические моменты:
1. Существовали межличностные отношения, которые требовали совместного участия 
и опыта какого-то рода.
2. Произошло неожиданное и необъяснимое внедрение идеи, понятной только в ее 
собственном контексте, но совершенно не связанной с ситуацией.
3. Таким образом, перед человеком встала: а) вполне понятная ситуация, для 
которой легко найти соответствующий ответ; б) ситуация, понятная сама по себе, 
но не имеющая никакого отношения к реальной, не оставляющая человеку никакой 
возможности для ответа до тех пор, пока не произойдет адекватная внутренняя 
реорганизация. В первом примере неожиданное столкновение вызывает социально 
обусловленные реакции между двумя людьми; но вместо этого непоследовательность, 
не вызванная данными обстоятельствами и представленная как серьезное реальное 
сообщение (несмотря на его противоречие с реальностью), не позволяли человеку 
дать какой-то вразумительный ответ. Во втором примере Джордж и автор выполняли 
задание, разделив материал и аппаратуру, и в то время, как Джордж знал, что 
собирается делать он, и не знал, что собирается делать его приятель, тот 
выразительно произнес фразу, понятную саму по себе, но не дающую возможности 
дать соответствующий ответ. Потом, как само собой разумеющееся, он взял часть 
материала и аппаратуру, а Джордж, сдерживаемый неуместным замечанием, 
автоматически последовал его примеру, и они просто принялись за работу в своей 
обычной молчаливой манере. К тому времени, когда Джордж уже вытеснил из головы 
это неуместное замечание, было слишком поздно, чтобы он мог сказать: “Ты 
делаешь это, а я — то”.
4. Итак, здесь имеет место конструирование ситуации, способной вызвать 
определенные реакции, для чего в ситуацию вводится неуместное замечание, 
которое само по себе представляет собой вразумительное сообщение. Таким образом,
 другой человек лишается возможности дать естественный ответ на первоначальную 
ситуацию. Это приводит к замешательству, путанице и глубокой потребности 
сделать что-то, без критического подхода и упорядоченности. В первом случае 
человек просто беспомощно уставился на автора; во втором примере Джордж 
пассивно последовал его примеру. В действительности в психологии действий их 
обоих не было существенного различия. Оба они не смогли найти естественный 
ответ.
5. Короче говоря, если в какую-то ситуацию, вызывающую простые естественные 
реакции, непосредственно перед ответом ввести случайное неуместное замечание, 
возникает путаница и препятствие для естественного ответа. Это неуместное 
замечание вполне вразумительно само по себе, но имеет целью лишь прервать 
первоначальную ситуацию, вызывающую естественную реакцию. У человека появляется 
потребность ответить на первоначальную ситуацию, а непосредственное препятствие 
в виде кажущегося вразумительного сообщения приводит к возникновению 
потребности что-то сделать. Вполне вероятно, что эта повышенная потребность 
представляет собой сумму потребности ответить на первоначальный стимул и 
потребности понять необъяснимое, кажущееся многозначительным неуместное 
замечание. Когда эту процедуру продолжают в целях гипноза, у испытуемого часто 
возникают непереносимые состояния замешательства, путаницы и непреодолимая, все 
возрастающая потребность дать какой-то ответ, реакцию, чтобы снять растущее 
напряжение. Поэтому он с готовностью хватается за первое четко выраженное, 
понятное сообщение, за предложенную ему связь.
Эти размышления привели автора к экспериментам с группами людей и отдельными 
лицами, в ходе которых использовались необычные, неуместные, непоследовательные 
замечания. Оказалось, что работа с отдельными испытуемыми более эффективна, так 
как во время работы с группой варианты индивидуального поведения могут серьезно 
помешать проведению опыта, хотя и не делают его невозможным.
Сначала метод путаницы использовался для возрастной регрессии и только потом 
был принят на вооружение для выявления других гипнотических феноменов.
Вот основные этапы первоначальной процедуры.
1. Упомянуть какой-то обычный факт, этап повседневной жизни, например, принятие 
пищи.
2. Соотнести этот этап как действительный факт или его вероятность для 
испытуемого на сегодняшний день в настоящем.
3. Упомянуть его как абсолютную вероятность в будущем, определив какой-то один 
определенный (лучше всего текущий) день.
4. Высказать замечание о его вероятном возникновении в тот же самый день на 
прошлой неделе.
5. Сделать замечание об обыденности дня, который предшествовал названному дню 
на прошлой неделе, подчеркнув, что такой день — часть настоящей недели, даже 
если это произойдет на будущей неделе.
6. Добавить, что сегодняшний день произошел на прошлой неделе, даже в прошлом 
месяце, и что учить названия дней недели бывает трудно в детстве (так 
ненавязчиво вводится период нужной регрессии).
7. Упомянуть о том, что, как и в прошлом, какой-то определенный месяц последует 
за настоящим, даже если настоящему месяцу предшествовал предыдущий, в течение 
которого какая-то еда была съедена в какой-то названный день недели. И этому 
дню недели предшествовал другой день недели в точности так же, как это было на 
предыдущей неделе. Предположим, что сегодня вторая пятница июня 1963 года, что 
в следующую пятницу обед произойдет даже в том случае, если это было сделано в 
настоящую пятницу, и как это, несомненно, происходило в прошлую пятницу, 
которой предшествовал четверг, как это происходило и в настоящем месяце, как 
это произойдет и в будущие недели. Дни, недели, месяцы, прошлое, настоящее и 
будущее — все смешалось в этом предложении.
Затем нужно упомянуть, что в прошлом месяце (мае) также был четверг, несколько 
четвергов, каждому из которых предшествовала среда, в то время как месяц апрель 
предшествовал маю, другая задача детства — учить названия месяцев. (Таким 
образом, от пятницы 14 июня 1963 года простым вразумительным заявлением 
делается внушение времени, которое пробуждает мысли о детстве или о другом 
периоде в прошлом.) 8. Эти перемещающиеся и постоянно изменяемые ссылки на 
настоящее, будущее и прошлое продолжаются, подчеркивание прошлого постоянно 
возрастает и делается намек на то, что действительное прошлое имеет отношение к 
настоящему и, следовательно, к будущему. Чтобы читатель понял все 
вышеизложенное, приведем следующий пример: “Вы не только (читатель должен 
помнить, что речь идет о второй пятнице июня 1963 года) съели завтрак в среду 
на прошлой неделе, но до этого вы съели обед во вторник в мае, и июнь тогда был 
будущим, но перед маем был апрель, а перед ним март, а в феврале вы, вероятно, 
съели то же самое на второй завтрак и даже не подумали о том, что то же будет в 
следующем апреле. Само собой разумеется, 1 января, в день Нового года, вы 
совсем не думали о 14 июня 1963 года (намек на возникшую потерю памяти). Это 
было так далеко в будущем, но вы, конечно, могли подумать о Рождестве, декабре 
1962 года, а разве вы не получили прекрасный подарок, о котором не могли и 
мечтать, в день памяти о первых колонистах в ноябре, обед в этот день был так 
хорош. Но День труда наступил в сентябре 1962 года прежде, чем было 4 июля, а 1 
января 1962 года вы не могли думать о 4 июля, потому что это было (употребление 
слова “было” подразумевает настоящее время) только начало 1962 года. И потом, 
конечно, в 1961 году у вас был день рождения, и, может быть, в тот день 
рождения вы предвкушали ваш день рождения в 1962 году, но это было еще в 
будущем, и кто может предугадать, что будет в будущем?
Но действительно удивительным был день вашего рождения в год окончания 
колледжа! Двадцать один год и, наконец, выпускник колледжа!” (Эту процедуру 
можно продолжать до дня рождения в семнадцать или десять лет, и вообще до 
любого возраста в зависимости от желания гипнотерапевта.) 9. Таким образом, 
быстро и легко были упомянуты реальные факты сегодняшнего дня, постепенно 
уходящие в будущее; при этом прошлое становится настоящим и тем самым заменяет 
упомянутые реальные факты, происшедшие в прошлом, постепенно превращаясь из 
подразумеваемого настоящего во все более и более отдаленное будущее.
10. Выбираются важные даты, которые сами по себе не оспариваются. Так как 
возрастная регрессия продолжается вплоть до определенного, выбранного времени, 
то упоминается какое-то действительное, положительное, эмоционально окрашенное 
событие.
11. В течение всей этой процедуры нужно тщательно следить за употреблением 
грамматических времен и говорить свободно и уверенно, как бы давая иллюстрацию 
ко дню рождения в двадцать один год. А это было именно в 1956 году; в этот 
момент гипнотерапевт весело говорит о преподавательском составе колледжа, 
занятия в котором начинаются в сентябре, который еще должен наступить 
(переориентация во времени путем внушения и эмоционально окрашенного оживления 
событий прошлого).
12. Каждое заявление делается выразительно, с соответствующими изменениями в 
интонации, но прежде чем испытуемый получит возможность не согласиться или 
поспорить в душе с тем, что было сказано, предлагается новое высказывание, 
отвлекающее его внимание и вызывающее у него другие мысли.
13. Наконец ясно произносится выраженное, определенное, понятное предложение, и 
испытуемый хватается за него, как за камень спасения в быстро бегущем потоке 
внушений, за которым он был вынужден беспомощно следовать.
14. Усиливается переориентация пациента в прошлом, например, смутной общей, 
весьма туманной, ссылкой на “работу его отца” или таким вопросом: “Давайте 
посмотрим, шел ли дождь на прошлой неделе”, а затем следует упоминание о 
преподавательском составе колледжа (две общие вероятные, но туманные идеи, за 
которыми следует достоверный факт о преподавателях, — все это должно 
фиксировать регрессию к прошлому, как к настоящему). 15. Затем следует дать 
определенное заявление: “Теперь, когда все окончено (выпуск из колледжа), что 
мы будем делать?”, и пусть испытуемый идет самостоятельным путем. В какой 
момент у него возникает состояние транса и он начинает реагировать? Вы 
упомянули принятие пищи, дни недели, месяцы, годы, обратную последовательность 
лет; каждый факт сам по себе достоверен, но в общем контексте требует 
постоянного смещения во временной ориентации мыслей у испытуемого и отмечен 
изменением грамматических времен, и вместе с этим возникает все возрастающая 
живость эмоций, связанных с прошлым. Здесь автор может привести личный пример. 
Очень подробно рассказывая своему приятелю историю о поездке, совершенной 
десять лет тому назад в горы на автомобиле, у которого рукоятка переключения 
скоростей была размещена внизу, автор, который более пяти лет водил машину с 
переключением скоростей в рулевой колонке, неожиданно увидел красный свет и 
начал нетерпеливо искать правой рукой рукоятку переключения скоростей, чтобы 
перевести ее в нейтральное положение, а его друг с удивлением наблюдал за ним. 
Машина была остановлена только ножным тормозом и выключением зажигания, прежде 
чем автор осознал, что яркость и обстоятельность его воспоминаний о прошлом 
путешествии перешла в область неосознанных ассоциированных моторных 
воспоминаний.
Ответить на вопрос о том, когда возникает гипноз, трудно. Если кто-то хочет 
индуцировать гипноз с целью возрастной регрессии, ему следует продолжать это до 
тех пор, пока поведение испытуемого (которое легче распознать, имея длительный 
опыт) не будет явно свидетельствовать о нужном состоянии транса. Однако процесс 
может быть прерван в любой точке, в зависимости от поставленной цели. Это будет 
показано позже.
Чтобы вкратце изложить основные пункты вышеизложенного метода путаницы, можно 
использовать следующий план. Это общая форма, которую автор использовал много 
раз, всегда с применением различных слов, как частично показано в плане. Он 
изложен в краткой форме, и его можно изменять, добавляя различные детали с 
готовыми спонтанными модификациями, что определяется реакцией испытуемого.
Я очень рад, что вы добровольно вызвались быть объектом гипноза.	Совместное 
участие в совместной задаче.
Вы, вероятно, получили большое удовольствие, когда ели сегодня.	Неуместное, но 
вполне вероятное замечание.
Большинство людей тоже получают при этом удовольствие, хотя иногда отказываются 
от каких-то блюд.	Достоверное банальное высказывание.
Вы, вероятно, съели завтрак сегодня утром.	Скоротечное настоящее.
Может быть, завтра вы захотите что-нибудь, что ели сегодня.	Будущее (косвенное 
внушение определенной идентичности прошлого и сегодняшних событий с будущим).
Вы ели это и прежде, возможно, в пятницу, как и сегодня.	Прошлое и настоящее и 
общая идентичность.
Возможно, это будет у вас и на следующей неделе.	Настоящее и будущее.
Происходит ли это на прошлой неделе, на этой неделе или на будущей, не имеет 
разницы.	Будущее, настоящее и прошлое — все приравнивается.
Четверг всегда наступает прежде пятницы.	Неуместное, настоящее и прошлое — все 
приравнивается.
Это отвечало истине на прошлой неделе, будет отвечать истине на следующей 
неделе и отвечает истине на этой неделе.	Неуместное, многозначительное и 
достоверное, но что оно означает? (У субъекта в душе идет борьба, чтобы дать 
связное значение для всего этого будущего, настоящего, прошлого и включить в 
многозначительное заявление, в котором отсутствует уместность.)
Перед пятницей стоит четверг, а перед июнем — май.	Какая истина! Но отметьте 
настоящее время в связи с сегодняшним вчера и маем.
Но прежде всего есть стихи: “Когда Апрель обильными дождями...”.	Здесь 
возникает апрель из отдаленного прошлого, и это также указывает на особую 
область в жизни испытуемого — дни его обучения в колледже (пункт определенного 
факта — это могло произойти в колледже, чтобы ввести его, пришлось использовать 
стихи Чосера. Как связать их с тем, что было сказано, — задача по запутыванию).
А после снегов в феврале последовал март, но кто реально вспомнит 6 февраля.
	Обращение к марту, потом к февралю, и кто-то вспоминает 12, 14, 22 февраля. 6 
февраля только вносит путаницу (заранее было определено, что 6 февраля — не 
день рождения или какое-то другое событие).
А 1 января — это начало нового 1963 года, и всего, что он принесет.	Таким 
образом, дается задача для памяти. Он принесет июнь (уже здесь), но 
непроизвольно переходит в отдаленное будущее, поскольку январь дается в 
настоящем грамматическом времени.
Но декабрь приносит с собой рождественские праздники.	Истинные, достоверные, 
яркие воспоминания о прошлом декабре и подразумеваемый приход нового 1963 года.
Но перед рождеством был День благодарения (день первых поселенцев) и все 
покупки, связанные с ним, и, конечно, хороший обед.	Ноябрь 1962 года с 
непременной необходимостью сделать что-то в будущем декабре, эмоционально 
достоверное воспоминание об обеде, все в 1962 году (все эти многочисленные 
новогодние, рождественские праздники и дни благодарения носят эмоционально 
окрашенный характер).
День труда, 4 июля, Новый год, воспоминания о том, что в декабре 1961 года 
исполнилось какое-то желание, и, наконец, двадцать первый день рождения и год 
окончания колледжа, — все послужило конечной кульминации. Цитирование обычных 
для колледжа стихов Чосера определило цель для регрессии во времени (но такую 
ссылку, как стихи Чосера, нужно использовать осторожно, только убедившись, что 
испытуемый читал Чосера. Можно, например, использовать песню, связанную со 
сбором винограда. Несколько правильно поставленных вопросов даже в работе с 
незнакомыми людьми позволяют получить подробные сведения, вокруг которых можно 
построить непосредственные детали этого метода). Но следует постоянно помнить, 
что хотя июль — настоящее, он принадлежит также ко всем событиям прошлого, а 
также ко всем прошлым дням рождения испытуемого и ко всем прошлым дням выпуска. 
При регрессии во времени любые небольшие серии установленных, многозначительных 
для личности событий могут быть использованы и хитроумно упомянуты в процедуре 
в какой-то едва уловимой форме.
Сперва, в начале 20-х годов, метод путаницы использовался для индукции 
гипнотической возрастной регрессии. Многочисленные манифестации, обнаруженные 
сперва случайно, а позже в ходе тщательного наблюдения, привели к пониманию 
того, что этот метод можно использовать как для наведения транса, так и для 
выявления тех или иных феноменов в эксперименте и клинике.
Эти исследования привели автора к экспериментам, в ходе которых в 1932 и 1933 
годах он попытался расширить принцип пространственной ориентации особого типа, 
обнаруженный у больных шизофренией. У автора было много споров на эту тему с 
теперь уже покойным доктором Говиндасвейми, дипломированным 
врачом-психотерапевтом, а позже директором психиатрической больницы в Мисоре 
(Индия), который пятнадцать месяцев провел в США, изучая американскую 
психиатрию. Пытаясь объяснить ему свое понимание того, как у шизофренического 
пациента зарождается мысль, что он может в одно и то же время сидеть в кресле, 
глядя за окно, и представлять себя лежащим в постели с закрытыми глазами, автор 
понял неадекватность своего объяснения. Доктор Говиндасвейми не смог понять 
объяснение равного существования двух отдельных пространственных принципов 
самого себя без произвольного сравнения или противопоставления и последующего 
оценочного суждения. Тогда автор решился продемонстрировать ему опыт с 
применением гипноза. Этот опыт был записан на магнитофон и является яркой 
иллюстрацией построения метода путаницы.
В большой пустой комнате автор расположил два кресла на площадке приблизительно 
в двенадцать квадратных футов, так что кресла оказались на одной стороне, а мы 
двое — на другой (обозначим позиции кресел буквами А и В, а наши позиции — 
буквами С и D). Потом была приглашена мисс К., которую часто использовали в 
экспериментальной работе. Ее выбрали для этого опыта из-за ее высокого 
интеллекта, быстрой сообразительности, беглости речи и замечательной 
способности быстро улавливать изменения в интонации и направлении голоса. Все 
мы, часто произвольно, реагируем на мельчайшие изменения в голосе, когда голова 
говорящего поворачивается в другую сторону и голос при этом идет в другом 
направлении, а у мисс К. в этом отношении был поразительно тонкий слух.
В присутствии доктора Г. ей внушили, что у нее должен возникнуть глубокий 
сомнамбулический транс, в котором она установит полный раппорт с доктором Г., а 
также с автором. Вскоре мисс К. открыла глаза и, поглядев на автора, стала 
пассивно ждать дальнейших инструкций.
Пока доктор Г. наблюдал и слушал, автор приклеил на сиденья кресел бумажки с 
буквами А и В и попросил доктора Г, запомнить, что восточное кресло обозначено 
буквой А, а западное — буквой В. Его попросили занять позицию к северу от 
кресла В и мелком начертить вокруг своих ног небольшой круг. Автор отступил на 
двенадцать футов от кресла А и мелом начертил вокруг ног небольшой квадрат.
Во время всей этой процедуры мисс К. стояла спокойно, не мигая уставившись в 
пространство. Потом ее попросили сесть в кресло А, которое находилось ближе к 
автору, лицом к креслу В, что стояло ближе к доктору Г. Мисс К. села и стала 
пассивно ждать дальнейших инструкций.
Так как вся процедура была первой экспериментальной попыткой такого рода, то и 
доктору Г. и автору пришлось делать полные заметки (кроме того, не раскрывая 
своих намерений, автор извинился и под предлогом, что ему нужно исправить одну 
оплошность, вышел из комнаты и попросил вызвать мисс Ф., своего ассистента. Она 
уже работала с автором и была обучена полностью записывать экспериментальные 
процедуры автора, включая как слова, так и действия. Ее попросили спрятаться за 
штору, но так, чтобы она смогла все увидеть и стенографировать происходящее).
Автор медленно, отчетливо сказал мисс К.: “Я хочу поучить доктора Г. географии, 
— термин „пространственная ориентация" намеренно не упоминался, — и мне нужна 
ваша помощь. Вы должны делать точно то, что я скажу, и ничего больше, за одним 
исключением, — выделенные слова автор произносил с особой интонацией, слегка 
понижая голос. — Это исключение, — здесь уже слово „исключение" интонационно не 
выделяется, — состоит в следующем. Вы про себя отметите и запомните, когда я 
сделаю что-то, чего доктор Г. не сделает, и наоборот. Это вы будете выполнять 
отдельно от всего остального, что должны сделать, а завтра, когда вы выполните 
для нас с доктором Г. кое-какую печатную работу, эти отдельные воспоминания 
придут вам в голову, и вы включите их в ту печатную работу, которую выполняете, 
не сказав нам ни слова об этом.
Теперь же ваша задача состоит в следующем: вы должны сидеть там, где находитесь,
 беспрерывно, беспрерывно, беспрерывно, — это произносится с той же интонацией, 
с какой ранее было произнесено „за одним исключением", — совершенно не двигаясь.
 Доктор Г. и я будем наблюдать за вами. Знайте, что это кресло, — автор 
указывает на кресло А, — где вы находитесь, стоит здесь для вас, — указывает на 
мисс К., — а то кресло, — указывает на кресло В, — стоит там, но когда мы 
пойдем вокруг квадрата, я буду находиться здесь, а вы там, но вы знаете, что 
находитесь здесь, и вы знаете, что я стою там, и мы знаем, что то кресло (В) и 
доктор Г. находятся там, но он знает, что он стоит здесь, а вы — там, и что то 
кресло (В) находится там, а я — здесь, и он и я знаем, что вы и то кресло (В) 
находитесь там, в то время как вы знаете, что я нахожусь здесь, а доктор Г. и 
то кресло (В) находятся там, но вы знаете, что доктор Г. знает, что он 
находится здесь, а вы находитесь там и то кресло (А) стоит там, и что я, 
который находится здесь, фактически нахожусь там, и если бы то кресло (В) могло 
думать, оно бы знало, что вы находитесь там и что мы с доктором Г. думаем, 
будто мы оба находимся здесь и знаем, что вы находитесь там, хотя и думаете, 
что находитесь здесь, и, следовательно, трое из нас знают, что вы находитесь 
там, в то время как вы думаете, что находитесь здесь, но это я нахожусь здесь, 
а вы находитесь там, и доктор Г. знает, что он находится здесь, но мы знаем, 
что он находится там, но тогда он знает, что вы находитесь там, в то время как 
он находится здесь”.
Мисс К. внимательно слушала. Автор говорил все это медленно, выразительно, 
стараясь записать свои положения и дать записать их доктору Г. (позже оказалось,
 что его запись была весьма путаной и неполной, как и у самого автора, но, к 
счастью, мисс Ф. сделала полную и точную запись).
Вскоре доктор Г. уже не мог записывать любые выразительно высказанные заявления 
автора, поглядел на меловую отметку вокруг своих ног, проследил за ней, 
указывая пальцем, а потом взглянул на меловую отметку вокруг ног автора. Тот 
между тем продолжал: “А теперь, мисс К., сначала медленно, а потом ускоряя темп 
своей речи, объясните доктору Г., что, хотя он и думает, что находится здесь, а 
вы там, вы находитесь здесь, а он — там, даже если я думаю, что то кресло стоит 
там, а я нахожусь здесь, а вы находитесь там. И как только вы будете говорить 
это быстро, а доктор Г. начнет понимать, что находится здесь, а вы там, 
по-прежнему быстро говоря, медленно смените это кресло, — указывает на кресло А,
 — на то, — указывает на кресло В, — но удерживайте его внимание на своем 
объяснении о том, как каждый из нас может считать, что находится здесь, а сам 
находится там, или быть там и считать, что находится здесь, и потом, когда он 
увидит, что вы сидите там, а он думает, что вы находитесь здесь, тихо вернитесь 
на прежнее место, по-прежнему объясняя и даже посмеиваясь над тем, что он 
считает, что вы находитесь там, когда вы здесь, и потом не понимает, что вы 
находитесь там, в то время, как он считает, что вы здесь”.
Мисс К. приняла на себя ведение дела, говоря сначала медленно, потом все с 
возрастающей скоростью. Сначала доктор Г., а вскоре и автор прекратили попытки 
записывать быстрые высказывания, в которых слова “здесь” и “там” появлялись в 
различных комбинациях.
Почти в это же время автор заметил в глазах доктора Г. горизонтальный нистагм, 
а мисс К., по-прежнему быстро разговаривая, беспрерывно повторяя объяснение 
автора относительно слов “здесь” и “там”, осторожно перешла с кресла А в кресло 
В. Доктор Г. посмотрел на свой меловой круг, меловой квадрат автора и 
неожиданно закричал: “Вы сидите здесь, в этом кресле”, — на что мисс К. просто 
ответила: “Да, я сижу здесь, — и поменяла место, — в том кресле там” — и снова 
поменяла место.
Горизонтальный нистагм в глазах доктора Г. стал еще сильнее, он схватил кусок 
мела, поспешно перешел черту и нарисовал перед одним из кресел маленькую букву 
X, а перед другим — небольшую букву О. Автор правой рукой подал знак мисс К., 
левой показал на буквы Х и О и сделал ногой движение, как бы закрывая их. Мисс 
К. продолжала говорить, используя слова “здесь” и “там”, скользя между двумя 
креслами, садясь то на одно кресло, то на другое, и каждый раз закрывала буквы 
Х и О ногой, в то время как доктор Г. сказал: “Вы сидите в кресле X, нет, буква 
Х исчезла, но буква О находится там, поэтому вы сидите в кресле О, но О исчезло 
(мисс К. быстро переместилась), а Х — там, но Х исчезло, а О — здесь, и поэтому 
вы находитесь там”.
Нистагм в его глазах усилился, он пожаловался на головокружение, тошноту и 
головную боль. Эксперимент прервали, мисс К. очнулась и была отпущена, а автор 
намеренно начал обсуждать первоначальный вопрос о двойной пространственной 
ориентации при шизофрении. Постепенно головная боль, тошнота и головокружение у 
доктора Г. исчезли, он взял свою записную книжку, начал читать и, кажется, 
неожиданно вспомнил какую-то часть эксперимента. Он объяснил, что, слушая 
первоначальные инструкции автора о словах “там” и “здесь”, испытал огромное 
замешательство, когда же мисс К. взяла на себя ведение опыта и увеличила 
скорость речи, почувствовал головокружение, а потом комната начала вращаться 
перед его глазами. Он пытался остановить это, написав мелом буквы Х и О перед 
креслами, но, казалось, и они стали перемещаться и исчезать непонятным образом, 
хотя меловой круг и квадрат оставались на своих местах. Казалось, доктор Г. не 
понял, что мисс К. постоянно меняла кресла.
На следующий день мисс К. попросили описать свои воспоминания о вчерашней 
экспериментальной процедуре. У нее быстро возник произвольный транс, и она 
оставалась в бездействии. Ей дали команду вспомнить этот сеанс и сделали 
постгипнотическое внушение, чтобы она отпечатала на машинке свои воспоминания. 
Будучи в состоянии транса, женщина объяснила: “Я была настолько занята 
наблюдением за доктором Г. и вами и запоминанием всех этих „здесь" и „там", что 
вряд ли смогу что-нибудь вспомнить. Я просто сконцентрировалась на словах 
„здесь" и „там", которые произносились с разной интонацией и в разных 
сочетаниях, и почувствовала: то, что говорилось мне, и то, что говорилось 
доктору Г., произносилось с различной интонацией в вашем голосе. Когда вы 
впервые произнесли за одним „исключением", а потом сказали мне, чтобы я 
спокойно села в кресло и сидела там „беспрерывно, беспрерывно, беспрерывно" с 
той же интонацией, три раза подряд, я знала, что вы одно говорите доктору Г., а 
что-то другое — мне, и стала следить за интонацией, так как знала, что вы 
имеете в виду что-то особое”.
В состоянии бодрствования мисс К. легко отпечатала заметки автора и доктора Г., 
но явно впадала в состояние транса, когда ей приходилось вставлять в скобках 
различные примечания, как в записях автора, так и в записях доктора Г., 
произвольно пробуждаясь и продолжая печатать, не замечая, очевидно, вставок. 
(Много позже автору пришла мысль об искажении времени и его вероятной связи с 
произвольными трансами мисс К. и вставками в скобках. Вполне вероятно, что она 
вновь переживала в искаженном времени события предыдущего дня, несмотря на 
сделанные в трансе утверждения, что она не в состоянии что-либо вспомнить).
Мисс К. заметила неудачу доктора Г. при попытках вести запись, его отметки в 
виде букв Х и О, взгляды на меловой круг и на меловой квадрат и его явное 
замешательство, когда он возбужденно заявил, что она сидит в кресле А, хотя она 
в этот момент находилась в кресле В. Она отметила его замешательство в связи с 
появлением и исчезновением отметок Х и О, а также заметила его нистагм (мисс Ф.,
 которая не могла этого заметить, обратила внимание на то, что доктор Г. 
размахивает руками, словно хочет сохранить равновесие. Это заметила и мисс К.).
Она также заметила, что автору трудно было делать записи из-за его напряженной 
концентрации на своей задаче, и правильно интерпретировала его указания на Х и 
О.
Отчет и запись мисс Ф. были вполне понятны, но доктор Г., несмотря на 
многократные попытки, не смог их прочесть, так как у него при чтении отчета тут 
же появились головокружение, тошнота и головная боль. Когда доктор Г. читал 
свою запись вместе со вставками в скобках, сделанными мисс К., у него возникли 
неожиданные и неполные воспоминания, например: “Правильно, она сменила кресло, 
только я не видел, как она это сделала”, и “она поставила ногу на букву X, вот 
почему та исчезла”. Однако вспомнить весь опыт целиком он не мог. После этого 
сеанса доктор Г. работал с больными шизофренией, у которых возникала измененная 
пространственная ориентация, и говорил, что их утверждения стали для них более 
понятными. Он также выражал большое сочувствие некоторым пациентам, которые 
жаловались на свои страдания в связи с изменившейся пространственной 
ориентацией. Можно добавить, что он не хотел, чтобы его гипнотизировали, но 
неоднократно спрашивал, был ли он загипнотизирован в тот раз. Автору казалось, 
что лучше дать уклончивый ответ, и каждый раз доктор Г. принимал такой ответ с 
удовольствием и готовностью. Вполне понятно, что его очень устраивала такая 
неопределенность.
Впоследствии опыт, полученный в эксперименте с доктором Г., был использован в 
работе с тремя другими испытуемыми, имевшими докторскую степень в области 
клинической психологии. Первый из них, мистер П. из Принстонского университета, 
питал личную неприязнь к автору, но был честным экспериментатором и не позволял 
личным чувствам вмешиваться в его работу. Он был склонен недолюбливать многих 
людей, но мы искренне сотрудничали с ним в экспериментальной работе.
Вторым субъектом была мисс С. из Смит-колледжа, которая очень интересовалась 
гипнозом, но почему-то никогда не хотела быть загипнотизированной; причину 
такого сопротивления она не могла объяснить даже самой себе. Она наблюдала, как 
другие впадали в состояние транса неожиданно для самих себя, просто наблюдая за 
наведением транса у добровольных испытуемых, и заметила автору, что она слишком 
осмотрительна и осторожна, чтобы позволить такому случиться с ней самой, а 
когда ее спросили, что она будет делать, если это все же произойдет, мисс С. 
ответила: “Одного раза будет вполне достаточно. Потом я постараюсь, чтобы это 
никогда больше не повторилось”.
Мистер Й. из Йельского университета некоторое время работал с Гуллом, много раз 
в ходе экспериментов у него пытались индуцировать транс, но всегда безуспешно. 
Гулл назвал его “невозможным субъектом”.
Возраст всех субъектов (включая и доктора Г.) составлял от двадцати семи до 
тридцати двух лет. С каждым из них отдельно автор обсудил проблему нарушения 
пространственной ориентации, которая наблюдалась у некоторых больных 
шизофренией, и потом предложил провести эксперименты по гипнозу, в которых один 
из них будет его испытуемым. Все они заинтересовались опытом, но хотели быть 
только наблюдателями.
Последовала точно та же процедура, что с доктором Г., за исключением того, что 
вместо слова “география” был использован термин “пространственная ориентация” 
(в случае с доктором Г. автор не знал точно, что мисс К поймет под 
“пространственной ориентацией”, но он точно знал, что она поймет игру “я здесь, 
а вы — там” и т. д.).
Другая разница была в том, что мисс Ф. уже прочла все отчеты для доктора Г. и 
была помещена так, что могла наблюдать за глазами испытуемых. Мисс К. были 
втайне сделаны гипнотические внушения о том, что она полностью забудет 
присутствие мисс Ф.
Результаты, полученные во всех трех случаях, были похожи на результаты 
процедуры, проведенной с доктором Г., с небольшими индивидуальными различиями. 
Никто из субъектов не воспользовался мелом, хотя он был у них под рукой, как и 
у доктора Г., который обозначил буквами Х и О, чтобы различать, кресла А и В. 
Каждый лично проверил сиденье у кресел, к которым автор приклеил буквы А и В. 
Мистер Й. по три раза проверил каждое кресло, в то время как доктор Г. просто 
принял на слово заявление автора. Мисс С. и мистер П. просто проследили за тем, 
как автор начертил мелом круг и квадраты вокруг их ног, а мистер Й. снова и 
снова принимался разглядывать эти круг и квадраты.
Процедура с доктором Г. заняла немногим более часа. Для мистера П., которого 
первым использовали в качестве испытуемого, оказались достаточными уже тридцать 
пять минут. Мисс С. была второй, и ей хватило сорока пяти минут, а мистеру Й. 
понадобилось лишь двадцать пять минут.
У всех троих наблюдался нистагм, мистер П. и мистер Й. движениями рук показали, 
что у них появилось головокружение, и мисс С. пожаловалась на чувство тошноты.
Никто из них не заметил, как мисс К. скользила от одного кресла к другому. Было 
отмечено, что мистер П. сначала рассердился на мисс К., а потом и на автора 
(это подтвердили запись мисс К. и стенограмма мисс Ф.: “сердится на меня”, “еще 
больше сердится”, “еще больше сердится на меня и доктора Э.”, “кричит на нас”, 
“взбешен” и “сердится на мисс К.”, “сердится все больше”, “действительно 
сердится на обоих”, “кричит на мисс К. и доктора Э.”).
Все заметили, что мисс С. неожиданно оглядела комнату в явном замешательстве и 
начала жаловаться на сильную головную боль и общее физическое недомогание.
Было отмечено, что доктор Й. постоянно двигал руками так, будто хотел удержать 
равновесие, в то время как его нистагм становился все сильнее. Потом он закрыл 
глаза и неподвижно встал, всем видом показывая, что у него возникло глубокое 
гипнотическое состояние транса.
Для доктора П. опыт кончился тем, что автор дал мисс К. знак к молчанию, 
подошел к нему и осторожно вывел из помещения, где проводился опыт. закрыл за 
собой дверь и возобновил разговор о пространственной ориентации в той точке, до 
которой они дошли в момент, когда была открыта дверь в помещение, где 
проводился опыт. Это переориентировало его во времени на тот момент, когда мы 
должны были войти в помещение для проведения эксперимента, и привело к 
пробуждению его из явного гипнотического транса с полной амнезией этого 
состояния. Взглянув на часы, автор заметил, что на дискуссию потрачено слишком 
много времени и эксперимент следует отложить на более позднюю дату, и мистер П. 
ушел в обычном состоянии бодрствования.
Ту же процедуру пробуждения использовали с мисс С. и мистером Й. Эти 
эксперименты проводились в один день, и все было устроено так, что у испытуемых 
не было возможности встретиться друг с другом в этот день.
На следующий день мисс К. и мисс Ф. отпечатали свои отчеты по каждому 
испытуемому. Автор прочел их, сравнил друг с другом и со своими воспоминаниями, 
и после этого они были на несколько дней отложены в сторону.
Однако на следующий день к автору пришла мисс С. с оригинальной жалобой на то, 
что, когда нужно было взять кое-какой материал из комнаты наблюдений, у нее 
неожиданно возникла какая-то непонятная боязнь. Ей было страшно войти в комнату,
 где проводился эксперимент, а когда она все же заставила себя открыть дверь, у 
нее появилась исключительно сильная головная боль. Ей хотелось бы знать, что 
случилось. Автор ответил, что она клинический психолог и только что описала 
явление, которое при желании могла бы изучить сама, тем более что ее головная 
боль исчезла, как только она закрыла дверь.
В конце недели каждому из испытуемых в отдельности дали прочесть отчет о двух 
других объектах эксперимента. Однако эти отчеты явно не дали им возможности 
вспомнить свой собственный опыт. Все трое решили, что вся процедура 
представляла собой очень интересный гипнотический эксперимент, и спросили, 
смогут ли они посмотреть его, если автор захочет его повторить. Всем троим 
вручили запись опыта с доктором Г. Еще не закончив чтение, они поняли, что 
обозначения “доктор Г.” относятся к доктору Говиндасвейми. Тогда они взяли 
другие записи и стали изучать их, чтобы угадать тех лиц, которые стояли за 
условными обозначениями, но безуспешно (каждому из них были даны инициалы в 
соответствии с названиями университетов, откуда они приехали). Только мисс С. 
пришла в голову мысль, что запись мистера П. напомнила ей о докторе М. 
(действительные инициалы мистера П.), но она не стала углубляться в этот вопрос.

Каждому из них была дана его собственная запись. Мистер П. прочел ее и заметил, 
что, вероятно, у него были бы такие же чувства, случись это с ним.
Единственным замечанием мистера Й. было: “Ну, этот приятель нашел хороший выход 
для себя из этой ситуации”.
Мисс С. прочла запись о себе один раз, потом прочитала снова с явной 
заинтересованностью и выражением возрастающего понимания на лице. Наконец она 
взглянула на автора и сказала: “Так вот что это. Не удивительно, у меня 
появилось это чувство страха и головная боль. Это запись обо мне”. С этими 
словами она вскочила со стула, выбежала в коридор и через несколько минут вновь 
вернулась: “Это все-таки обо мне, я уверена. У меня полная потеря памяти, но я 
боюсь этой комнаты. Головная боль появилась в тот же момент, когда я начала 
открывать дверь, и исчезла, как только я захлопнула ее. Я по-прежнему ничего не 
понимаю во всей этой истории, но убеждена, что этот отчет обо мне. — Потом, уже 
требовательно, она спросила: — Что вы собираетесь делать с моим страхом и 
головной болью?”
Автор ответил: “Я могу покончить с этим довольно просто, но мне хотелось бы 
сделать так, чтобы это оказалось для вас поучительным и полезным уроком”. — 
“Как это?” Вместо ответа автор снял телефонную трубку и попросил доктора Т. 
(мистера Й.) прийти к нему в кабинет. Когда он пришел, автор спросил его: “Вы 
не возражаете, если мы с вами покажем кое-что доктору У. (мисс С.)?”. Он охотно 
согласился, и все трое вышли в коридор и пошли в комнату для наблюдений. Тогда 
автор предложил всем войти в нее и спросил, не будет ли доктор настолько добр, 
чтобы войти первым. Доктор Т. охотно согласился, но войдя в комнату, сразу же 
впал в состояние глубокого транса. Сделав доктору У. знак встать так, чтобы ее 
не было видно, автор вошел в комнату, осторожно взял доктора Т. за руку, вывел 
его из комнаты и возобновил свои первоначальные рассуждения о пространственной 
ориентации, снова переориентируя его во времени относительно первого прихода в 
эту комнату. Доктор Т. пришел в себя с полной амнезией. Автор заметил, что 
сегодня ставить эксперимент слишком поздно, и все вернулись в его кабинет, где 
он вручил доктору Т. отчет о нем самом. Он вопросительно взглянул на автора, 
потом на запись, а затем с видом удивления и замешательства почти закричал: 
“Это я, это обо мне! — И добавил: — Это случилось в прошлый понедельник, и 
когда мы вошли в кабинет, я думал, что все еще понедельник”.
Доктор У. заметила: “А вот эта запись о мисс С. — обо мне. Когда я увидела 
подробное воспоминание доктора Т., и испытала те же явления. — Она сделала 
паузу, задумавшись, потом выбежала из кабинета и вскоре вернулась, спросив: — 
Почему теперь у меня нет страха и головной боли?”.
Ей напомнили, как раньше она заявила, что “позаботится” о том, чтобы этого с 
ней больше никогда не случилось. В результате ее собственное бессознательное 
помешало ей войти в ту комнату, где у нее непроизвольно возникло состояние 
транса так, как это сейчас произошло с доктором Т. Ее бессознательное поняло 
это, отсюда и ее “защитное чувство страха”. Потому она немедленно отправилась 
на поиски автора, хотя могла бы попросить помощи у другого врача. Таким образом,
 ее бессознательное опознало, что именно автор виновен в этом, и что его намек 
на то, что здесь нет ничего опасного, а есть возможность чему-то научиться, 
содержал в себе внушение. Следовательно, испытуемая с готовностью приняла совет 
автора о том, что ей, как клиническому психологу, будет полезно потратить 
несколько дней на обдумывание того, что с ней происходит. Все это означало, что 
ее страх и головная боль будут излечены.
Затем, когда доктор У. стала свидетелем такого подробного воспоминания у 
доктора Т., у нее бессознательно было вызвано ее собственное произвольное 
воспоминание, которое заставило ее броситься в комнату для наблюдений и войти в 
нее, не ощущая страха перед непроизвольным появлением состояния транса.
Затем возник вопрос о мистере П.. о котором доктор У. сразу же сказала: “Когда 
доктор М. читал отчет, он сказал, что, вероятно, вел бы себя точно так же, 
случись это с ним. Давайте позовем его и посмотрим, что будет дальше”.
Автор сказал, что после прихода доктора М. вручит каждому записи о них самих, 
попросив перечитать их, а сам сядет так, чтобы видеть номера страниц на записи 
доктора М. Автор попросил, чтобы доктор У. и доктор Т. переворачивали страницы 
так, как если бы они были заняты чтением, но при этом следили за выражением 
лица доктора М. Потом, когда автор будет откашливаться, доктор У. должна 
спокойно сказать: “Я — доктор У.”.
Доктор М. прилежно прочел запись о мистере П., и когда он дошел до того места, 
где мисс Ф. писала, что мистер П. “начал кричать на мисс К. и доктора Э.”, 
автор покашлял, и доктора У. и Т. сделали соответствующие замечания. Доктор М. 
резко вздрогнул, сильно покраснел и тоном полного изумления заявил: “Фу! Я, 
конечно, в этот момент был вне себя от гнева. Теперь все отчетливо всплыло в 
моей памяти. Всю неделю меня преследовало ощущение, что я узнал что-то, чего не 
знаю. Неудивительно, если я тогда заявил, что поступил бы так же, как этот 
приятель, оказавшись на его месте”.
Доктор У. сразу же взяла доктора М. за руку и повела к комнате для наблюдений. 
Она открыла дверь и попросила его войти в нее. Войдя, доктор М. огляделся и 
заметил: “Все правильно. Здесь это и случилось”, — и тут же начал вслух 
восстанавливать в памяти первоначальную экспериментальную обстановку.
Таким образом, доктор У. продемонстрировала, к своему собственному удивлению, 
что бессознательное знание, совместно с сознательным мышлением, предотвращало 
такое произвольное состояние транса, какое возникло у доктора Т. Она спросила, 
что случилось бы, если бы она вошла в комнату для наблюдений, прежде чем все 
вспомнила. Автор сказал: “У вас возникло бы произвольное состояние транса, вы 
бессознательно усвоили бы этот факт, а потом пробудились сразу же с недобрыми 
мыслями и чувствами по отношению ко мне, и потребовалось бы много времени, 
чтобы вернуть ваше расположение”.
Позже доктор У. стала искать способ гипнотерапии хронической дисменореи, 
сопровождающейся сильной головной болью. Доктор Т. играл роль испытуемого в 
различных опытах, а отношение доктора М. ко мне стало более дружелюбным.
Почти точно такой же метод автор несколько раз использовал в клинических целях. 
Пациентам, которые входят в кабинет и откровенно заявляют, что они настроены 
против гипноза, или просто проявляют открытое сопротивление терапии, которым 
она явно необходима, говорят обычно, что, сев в то кресло, они будут оказывать 
сопротивление, но не будут сопротивляться, если сядут в другое, это, кресло, 
или что они не будут противодействовать в этом кресле и оставят свое 
сопротивление в том кресле, которое сейчас занимают; что они могут про себя 
решить сменить кресло и сесть здесь, в это кресло, и оставить свое 
сопротивление в том кресле, там, или сидеть в том кресле, там, в то время как 
их сопротивление останется здесь, в этом кресле; что они могут попытаться 
сидеть в том, другом кресле, там, без обычного сопротивления, а потом вернуться 
в это кресло, здесь, сохранив или оставив свое сопротивление в том или этом 
кресле, или там, или здесь. Эта фраза повторяется до тех пор, пока это 
необходимо.
Таким образом, им предлагается путаница относительно их сопротивления. В 
результате возникает нежелание понимать эту неразбериху, и поэтому они 
стремятся отказаться от своего сопротивления и способствуют терапии. Иногда 
транс возникает, иногда нет, в зависимости от интенсивности их потребностей.
Клинически метод путаницы использовался в других различных ситуациях. Можно 
привести два таких случая, одинаковых по характеру: оба субъекта казались 
подходящими пациентами для метода путаницы и оба имели одинаковые жалобы. Одним 
субъектом была двадцативосьмилетняя женщина, а другим — сорокапятилетний 
мужчина. У обоих был полный истерический паралич правой руки, возникавший при 
письме; оба занимали должности, где требуется много писать, и оба были правшами.
 Во всех других действиях у них не возникало никаких затруднений с правой рукой.
 Но стоило им взять в руки карандаш, авторучку и даже большую палку, с помощью 
которой можно нацарапать на полу свое имя, букву, прямую или кривую линию, как 
тут же развивался полный паралич правой руки. Как и все такие пациенты, которых 
автор видел раньше и о которых ему рассказывали коллеги, оба эти субъекта 
наотрез отказались учиться писать левой рукой. Опыт научил автора, что любая 
попытка врача настоять на обучении писать левой рукой обычно ведет к потере 
пациента, об этом говорили ему и его коллеги.
Вспомним старую детскую игру: “Клади правую (right) руку прямо перед собой, 
положи ее на сердце, теперь притворись, что выбрасываешь левую (left) руку, 
спрятав ее за спину. Теперь скажи, какая рука у тебя осталась (is left)?” 
Ребенок, будучи не в состоянии объяснить себе, почему затрудняется назвать свою 
правую (right) руку оставшейся (left) рукой. Больше того, можно писать (right) 
правильно (right) только справа (right) налево (left), нельзя писать правильно 
слева направо, и написание (right) не будет правильным (right), хотя левая 
(left) может писать (right), хотя это и не верно (right), однако левая (left) 
может писать правильно (right right) справа налево (right to left), если нельзя 
писать слева направо (в скобках указано звучание этих слов на английском. Слова 
с различным значением звучат одинаково — прим. ред.)
При этом в голове составляется длинная история, достаточная, чтобы выявить 
точки личной, персональной значимости (в действительности она бывает и не столь 
уж длинной, ибо такие пациенты, по опыту автора, могут дать мало личной 
информации). Поэтому автор назначает каждому пациенту еще одну предварительную 
встречу, чтобы иметь возможность найти индивидуальный подход.
В ходе предварительной подготовки были разработаны тщательные схемы сеансов, в 
которых игра слов “писать, правильный, правый, левый” переплеталась с 
мельчайшими личными деталями, которые делали этот метод более эффективным.
Первой пациенткой была женщина с истерическим параличом правой руки. По мере 
того как метод путаницы вторгался в обыденный разговор, она становилась все 
более смущенной, неуверенной и, наконец, вошла в состояние транса, когда ей 
было сказано, как “это правильно и хорошо, что ваша левая рука находится теперь 
справа, — автор с подчеркнутым усилием положил левую руку пациентки на ее 
правое плечо, — и что ваша правая рука, которая не может писать, находится 
слева, — на левом бедре, тем самым устанавливается правдоподобная анатомическая 
взаимосвязь. — И теперь, когда ваша правая рука, которая не может писать, 
находится слева, у вас справа есть рука, чтобы писать”.
Все это тщательно повторялось несколько раз, и после нескольких дальнейших 
трансов с тщательно разработанными постгипнотическими внушениями у пациентки 
произошел перенос неспособности писать с правой руки на левую. К тому же было 
добавлено постгипнотическое внушение следующего порядка: “особое, довольно 
приятное, но интересное ощущение холода на тыльной стороне ладони левой руки на 
участке размером с долларовую монету”.
Три года спустя эта женщина продолжала работать на своем месте и все еще 
ощущала слабость в левой руке, когда пыталась взять ею карандаш, а “холодное 
пятно” все еще оставалось на прежнем месте и было источником ее почти 
ребяческой гордости. Клинически эту пациентку можно считать терапевтической 
удачей. Можно было бы сделать и еще кое-что, но она была вполне удовлетворена 
результатом. Например, следовало бы упомянуть о ее необычайной неаккуратности в 
ведении домашнего хозяйства и о постоянных опозданиях; например, она могла на 
два часа позже приехать на день рождения приятельницы, которая несколько раз 
напоминала ей о нем по телефону, чтобы предотвратить ее опоздание и не 
заставлять ждать других гостей. Тем не менее ее любили или, по крайней мере, 
относились к ней вполне терпимо, и ее правая рука нормально функционировала.
Еще более тщательно был разработан метод путаницы для мужчины, который 
несомненно обладал более высоким интеллектом, был намного сообразительнее и 
представлял собой более трудную проблему. Он работал в страховой фирме, и при 
внушении слова “страхование, гарантия, страховать, гарантировать, убеждать, 
переубеждать” перемешивались со словами “писать, правый и левый”. К тому же 
случайно оказалось, что у него есть родственник по фамилии Райт, который мог 
ездить на велосипеде прямо, но вечно поворачивал направо, когда надо было 
повернуть налево. Но даже такая сложная игра слов, быстрое и запутывающее 
чередование грамматических времен и частое использование различных эпизодов из 
жизни пациента, не помогли осуществить перенос неспособности писать с его 
правой руки на левую. Однако в состоянии транса пациента удалось заставить 
примириться с невозможностью писать правой рукой, отказаться от усилий 
преодолеть это и согласиться на новую должность, которая не требует умения 
писать и от которой он постоянно отказывался: “Я собираюсь покончить с этим раз 
и навсегда”. Этот случай также можно считать терапевтическим успехом, хотя 
через несколько лет пациент снова нашел автора и попросил еще об одной попытке 
лечения, но автор отказал ему, пообещав вернуться к этой проблеме позже.
Вначале метод путаницы, с применением дезориентации во времени, описанный в 
данной статье и впервые разработанный автором, предлагал относительно простое 
средство для создания путаницы и достижения с его помощью возрастной регрессии. 
Однако тщательное исследование этого метода вскоре выявило и другие возможные 
варианты и способы его применения. В соответствии с этим была разработана целая 
серия процедур, сначала в форме схем, которые затем были заполнены деталями, 
позволяющими создавать отдельное состояние транса со специфическими и с 
изолированными явлениями.
Особый интерес представляет реакция как экспериментальных, так и клинических 
субъектов. Что касается последних, то они, по причине терапевтической мотивации,
 утрачивают сопротивляемость, и при работе с ними можно использовать более 
простые методы. Иногда, хотя сопротивляемость и остается, они даже не возражают 
против повторения метода путаницы в той или иной форме.
У экспериментальных субъектов можно наблюдать самые различные реакции, иногда 
совершенно неожиданные и интригующие. Например, мисс К., знакомая со многими 
вариантами метода путаницы, которые были использованы на ней, всегда охотно 
реагировала на один и тот же вариант, иногда с некоторыми изменениями. Мисс Ф., 
тоже охотно реагировавшая на тот или другой вариант метода путаницы, сама не 
впадала в транс.
Как показал опыт, чтобы научиться индуцировать состояние транса, лучше всего 
оказаться сначала самому испытать гипноз и таким образом “почувствовать” его.
Интересен также тот факт, что субъекты, охотно и несколько раз подряд 
реагировавшие на метод путаницы, вполне могут впасть транс, просто прослушав 
запись сеанса с другим субъектом, в ходе которого использовался метод путаницы. 
Однако мисс К. и мисс Ф. были исключительно компетентными секретарями и могли 
прослушать внушение по методу путаницы, сделанное им, и позже слово за словом 
записывать это же внушение, использованное еще на ком-то, не впадая при этом в 
транс. Очевидно, наличие у них заостренных карандашей и поставленной перед ними 
задачи являлось препятствием для любой гипнотической реакции. Кроме того, при 
необходимости они могли стенографировать и в состоянии транса. Когда при помощи 
метода путаницы у них индуцировали состояние транса, а потом заставляли их в 
этом состоянии делать записи о применении этого же метода (с небольшими 
изменениями) на ком-то другом, это нимало не влияло ни на их состояние транса, 
ни на способность записывать.
Мисс X. и мистер Т. были отличными субъектами как для традиционных методов, так 
и для метода путаницы. Однако после нескольких опытов с методом путаницы они 
оказывались в состоянии транса сразу же, независимо от того, насколько 
осторожно автор подходил к его использованию. В состоянии транса они объясняли: 
“Как только я начинаю испытывать малейшее ощущение путаницы, я тут же впадаю в 
глубокое состояние транса”. Им просто не нравилось быть запутанными. Ни один из 
этих субъектов, хорошо справлявшихся с традиционными способами, не смог 
научиться использовать метод путаницы.
Мистер X. (это не родственник мисс X.) охотно реагировал на различные методы 
путаницы, непроизвольно обнаружил, что может использовать их в состоянии транса 
и проводить эксперименты на других субъектах в то время, когда сам еще 
находится в трансе, и позже исследовал свою способность изобретать различные 
способы метода путаницы и эффективно использовать их на практике. В этой связи 
его первое спонтанное открытие своей способности использовать метод путаницы 
можно отнести к разряду очень интересных и познавательных примеров.
Профессор М. из Йельского университета весьма критично относился к работе 
Кларка Л. Гулла и почти не верил в гипноз как действительно существующее 
явление. Сам он был психологом, методами транса никогда не пользовался и, 
однако, опыты, проводимые в Йеле до сегодняшнего дня, не убедили его в 
реальности такого феномена, как гипноз. Он обратился к автору за 
дополнительными разъяснениями относительно гипноза и просил его продублировать 
некоторые гипнотические опыты, выполняемые в Йельском университете.
После некоторых размышлений автор согласился и вызвал двух замечательных 
сомнамбулических субъектов. Когда профессор М. объяснил им свое отношение к 
гипнозу и свои пожелания, оба испытуемых выразили готовность исполнить его 
просьбу, если это будет одобрено автором.
Согласие было дано, и автор предложил мисс Р., доктору психологии, чтобы она 
загипнотизировала мистера X. и в полной мере продемонстрировала гипнотические 
явления в соответствии с просьбой профессора М. Автор объяснил мисс Р. и 
мистеру X., что должен удалиться, так как занят своими исследованиями, однако 
они останутся в раппорте с ним, несмотря на его вынужденное отсутствие. Автор 
добавил, что вернется через час или немногим позже, и следовательно, мисс Р. 
может использовать все это время, чтобы выполнить пожелания профессора М.
Когда через час автор вернулся, перед ним предстало удивительное зрелище. 
Профессор М. с явным выражением замешательства и озабоченности на лице сидел за 
столом, пытаясь делать записи. Мисс Р., которой было сказано загипнотизировать 
мистера X., явно находилась в глубоком сомнамбулическом трансе. Мистер X. также 
был в глубоком сомнамбулическом трансе. Только мистер X. сохранил раппорт с 
автором, показав это тем, что взглянул на автора, когда тот вошел в комнату. 
Мисс Р., очевидно, не сознавала присутствия автора вопреки тому факту, что ее 
глаза были широко открыты, и автор сразу же спросил: “Что здесь происходит, 
мисс Р.?”. Ее явный отказ слышать его и вся ситуация подсказали автору, что 
следует подробно записать все, что здесь происходит. Немедленно была вызвана 
мисс К., и когда она пришла, автор заявил: “Давайте сохраним все как есть. 
Мистер X., вы в трансе? А мисс Р. тоже находится в трансе?” На оба вопроса он 
ответил: “Да”. — “Вы оба находитесь в раппорте со мной?”. — “Нет”. — “Кто же в 
раппорте и почему?”. — “Я. Мисс Р. поддерживает раппорт только со мной”.
Автор немедленно приказал: “Оставайтесь в том же положении, сохраним статус-кво,
 ничего больше не делайте. Я на время уведу профессора М. из комнаты, а вы двое 
оставайтесь в том же положении и ничего не делайте. Не хотите ли вы что-нибудь 
сказать относительно профессора М.?”.
Мистер X. просто сказал: “Он теперь признает гипноз как настоящее дело”, — но 
никак не прореагировал на присутствие мисс К. или профессора. Профессор М., 
мисс К. и автор вышли в соседнюю комнату. Автор расспросил профессора М. о том, 
что произошло.
Он объяснил, что мисс Р. индуцировала “глубокое состояние транса” у мистера X. 
методом левитации руки, а потом использовала его, чтобы продемонстрировать 
анестезию, каталепсию, амнезию, позитивные и негативные идеомоторные и 
идеосенсорные явления, гиперэстезию, постгипнотические внушения, пробуждение из 
транса и повторную индукцию.
В связи с каждой из этих демонстраций она просила профессора М. провести свою 
собственную проверку каждого явления. Это все убедило его в том, что он 
является свидетелем очень интересных и достоверных явлений.
Профессор М. рассказал, что, вновь индуцировав гипноз у мистера X., мисс Р. 
спросила мистера X., осталось ли что-нибудь еще такое, что нужно сделать, чтобы 
показать профессору М. Мистер X. ответил на это простым “да”. Потом она 
спросила, сделает ли он это сам. Он снова ответил “да”, но не сделал ни одного 
движения. Потом она спросила: “Ну, что же?”. На это он ответил: “Не могу 
сказать, только сделать!”.
Профессор потом сказал: “Вот когда я был совершенно изумлен. До сих пор мистер 
X. сидел в кресле. Его глаза были открыты, зрачки расширились, он не мигал, 
периферийное зрение у него отсутствовало. Он медленно встал с кресла, подошел к 
мисс Р., осторожно взял ее руку, медленно поднял руку вверх и мягко, тихо 
сказал женщине, чтобы она крепко заснула в глубоком трансе. Потом, когда она 
начала говорить что-то, он начал весьма запутанным образом рассказывать ей о 
вас, обо мне, о ней самой и о себе, о гипнозе, демонстрации, экспериментах. Я 
совершенно запутался и не знал, что происходит, до тех пор, пока неожиданно не 
понял, что мисс Р. находится в трансе и он сам тоже. Меня они не замечали. 
Мистер X. просил мисс Р. проделывать множество вещей, вроде тех, что она сама 
заставляла его делать, но добавил кое-что еще. Например, он вызвал у нее полную 
амнезию о том, как ее зовут и где она находится. Сначала я подумал, что она 
проснулась, и спросил, как ее зовут, но казалось, что она не слышит меня, так 
же как и мистер X. Я тряс их обоих за плечи, но они не реагировали. Потом ему 
показалось, что она испугалась, поэтому он приказал ей глубоко заснуть и 
чувствовать себя легко и свободно. Я пытался разобраться во всем этом, когда вы 
вошли. Из тех вопросов, которые вы мне задавали, видно, что вы вполне понимаете 
всю ситуацию”.
Мы вернулись в комнату, где мисс Р. и мистер X. находились в состоянии 
пассивного ожидания.
Мистеру X. было приказано проснуться. Он сделал это сразу же, и несколько 
простых вопросов раскрыли тот факт, что он переориентировался во времени к 
моменту заявления автора о том, что последний не будет присутствовать на сеансе 
гипноза, так как занят другими экспериментами.
Потом автор заговорил с мисс Р., но она не смогла дать никакого ответа. Мистер 
X. выглядел изумленным и был в явном замешательстве, но прежде чем он смог 
что-нибудь сказать, автор попросил мистера X. сказать мисс Р., чтобы та его 
выслушала. Когда мистер X. сделал это, автор сказал мисс Р.: “Не хотите ли вы 
сказать мне что-нибудь теперь, когда я вернулся?” (это была замаскированная 
команда мисс Р. выйти из состояния транса).
Ее ответом было мгновенное пробуждение с ориентацией на время, когда она вновь 
индуцировала состояние транса у мистера X. Она ответила, что продемонстрировала 
профессору М. все обычные явления, но теперь автор может взять все дело на себя,
 и добавила, что мистер X. еще находится в состоянии транса. Мистер X. тут же 
заявил: “Нет, это вы еще в трансе. Я только что перенес раппорт на доктора 
Эриксона, чтобы он мог поговорить с вами, а он еще не приказал вам прийти в 
себя”.
В замешательстве она ответила: “Нет, это вы в трансе, но я не понимаю вашего 
поведения”.
В течение еще одного часа мы слушали, как эти двое пытались найти решение, в то 
время как мисс К. делала записи.
У обоих развилась амнезия своего собственного состояния транса, оба считали, 
что не он, а его собеседник находится в трансе, оба сознавали, что собеседник 
ведет себя так, будто находится в состоянии бодрствования, ни один не мог 
вызвать у другого гипнотического поведения, и они никак не могли прийти к 
единому мнению.
Мисс Р. была уверена, что автор только теперь вернулся после часового 
отсутствия, а мистер X. полагал, что автор готов уйти, а мисс Р. начать работу. 
Оба не могли понять присутствия мисс К. и ее запись, а также отказ профессора М.
 и автора прояснить все это дело.
Наконец их, по-прежнему спорящих, отпустили, а мисс К. отпечатала свои записи. 
Позже, когда профессор М. нанес мне еще один визит, были приглашены эти два 
субъекта и мисс К. Что касается мисс Р. и мистера X., для них вопрос еще не был 
решен, и никто из них, казалось, не мог осознать и понять их опыт с трансом, 
когда они читали отпечатанные заметки мисс К.
Однако, когда у каждого из них в отдельности взяли интервью в глубоком 
состоянии транса, оба вспомнили все события транса, за исключением того, что 
мистер X. просил мисс Р. вновь установить раппорт с автором.
Им обоим было сделано постгипнотическое внушение полностью восстановить в 
памяти все, что касалось их опыта в состоянии транса.
Что касается профессора М., он позднее проделал обширную экспериментальную 
работу с доктором Гуллом и автором.
Через несколько лет после этого инцидента с мисс Р. и профессором М. мистер X. 
по какой-то причине полностью утратил интерес к гипнозу, но не уважение к нему.
Потом он однажды столкнулся с заявлением врачей, что одна из его давних 
приятельниц, нуждавшаяся в операции, не вынесет сочетания хирургического 
вмешательства и общей анестезии. Так как мистер X. был врачом, он уговорил 
сопротивляющихся хирургов сделать операцию, в то время как он методом путаницы 
индуцирует у нее состояние транса, а потом пространственную и ситуационную 
дезориентацию, чтобы осуществить гипноанестезию. Пациентка выдержала длительную 
тяжелейшую хирургическую операцию под гипнозом. Она выздоровела, и теперь 
доктор X. широко использует гипноз в своей работе. Но сам он не хочет снова 
входить в состояние транса и до сих пор не дал автору никаких объяснений по 
этому поводу, а также не объяснил, почему у него был такой длительный период 
отсутствия интереса к гипнозу.
Еще один испытуемый сначала хорошо реагировал на метод путаницы, а потом 
отчаянно воспротивился ему. Это лучше всего иллюстрирует такое пространное 
заявление: “Я всегда чувствовал себя в какой-то степени раздраженным и 
расстроенным на сеансе метода путаницы, и мне не нравилось его применение, но 
сначала я охотно слушал и даже сотрудничал, насколько мог. Частично это 
отвращение, несомненно, основано на типе моего мышления: мне всегда хотелось 
понять каждую мысль, идею. Однако я продолжал иметь дело с методом путаницы, и 
знаю, что он действовал на меня, хотя не так хорошо, как другие способы 
наведения транса.
В настоящее время он вообще на меня не действует. Если начинается этот тип 
внушения, я просто перестаю слушать. Я даже не могу притворяться слушающим. 
Если гипнотерапевт настойчиво продолжает говорить, я отключаю слух 
(автоматически возникающая гипнотическая глухота) и выхожу из состояния транса 
с чувством острого раздражения.
Я могу точно определить переход от нежелания и сопротивления к полному отказу 
выслушивать любые внушения с путаницей. Однажды я пытался решить, должен ли 
сообщить об этом гипнотерапевту — я не уверен, что это было, но я считаю, что 
это были кое-какие сведения о проделываемой работе, относительно чего я не был 
уверен, должен или нет раскрывать это. Гипнотерапевт пытался получить эту 
информацию и неожиданно изменил тактику, чтобы запутать мое мышление: 
упоминалась тема, которая должна была меня отвлечь, в то время как я был 
поглощен чем-то еще. Я не могу вспомнить тот путь путаницы, который он 
использовал. Я чувствовал прилив гнева — и не отвечал ему. Как я понимаю, тогда 
я думал, что тактика неверна — гипнотерапевт пытался запугать меня, требовал, 
чтобы я быстро отвечал ему, вместо того чтобы дать мне время прийти к какому-то 
решению. Я также понял, что либо сейчас, либо в следующий раз, когда на мне 
будет опробован метод путаницы, со мной случится то же самое, и это меня также 
разозлило. Мне все это надоело. Больше этого со мной не будет”.
Так и оказалось. Однако на другие методы этот испытуемый реагировал отлично. 
Как экспериментальные, так и клинические субъекты часто имеют определенные 
предпочтения и наклонности, которые следует учитывать и уважать. Так, иной 
субъект может энергично противостоять методу релаксации и предпочитать метод 
левитации руки, а в следующий раз будет реагировать только на другой метод.
Значение метода путаницы имеет двусторонний характер. При экспериментальной 
работе он служит отличным средством обучения экспериментатора пользоваться 
словами, легкости сдвигать и смещать обычные шаблоны мышления и позволяет ему 
учитывать проблемы, связанные с сохранением внимания и реакции субъектов. Кроме 
того, экспериментатор может научиться опознавать и понимать минимальные оттенки 
в поведении субъектов.
Клинически это имеет большое значение для пациентов, остро нуждающихся в 
лечении, но ограниченных клинической проблемой и неуправляемой 
сопротивляемостью, которые мешают им начать лечение. Как только это 
сопротивление подавляется, возникает возможность закрепить взаимодействие 
пациента с гипнотерапевтом. Длительное и частое использование метода путаницы 
чаще всего приводит к чрезвычайно быстрой гипнотической индукции при 
неблагоприятных условиях, таких, например, как острая боль при хронических 
злокачественных заболеваниях, и у людей заинтересованных, но враждебных, 
агрессивных и противодействующих.
Возможно, было бы полезным привести пример метода путаницы, используемого при 
работе с сопротивляющимися отчаявшимися пациентами, больными раком, один из 
которых страдал от постоянных болей, а другой — от нерегулярных периодических 
приступов, продолжающихся десять — тридцать минут, а иногда и дольше. В этом 
опыте автора единственное реальное различие заключается в самих пациентах, так 
как на любом типе больных может быть использован один и тот же метод с 
небольшими модификациями, которые делают его применимым к определенной личности.

Одна пациентка с многочисленными метастазами, страдающая от постоянных болей, 
была в сильном негодовании от мысли о приближающейся смерти, не хотела 
принимать наркотики, поскольку не получала от них облегчения, и страстно хотела 
провести все оставшееся ей время с семьей. У всех членов ее семьи были 
отрицательные религиозные представления о гипнозе, хотя ей его рекомендовал их 
семейный терапевт, исповедовавший ту же веру. К счастью, членов семьи убедили 
одна публикация в медицинском журнале, статья в энциклопедии и личное письмо 
автору от одного миссионера, который исповедовал ту же веру и писал об успешном 
использовании гипноза при лечении новообращенных.
Другим пациентом был мужчина немного старше пятидесяти лет, страдавший от 
нерегулярных, но частых приступов мучительных болей, которые продолжались от 
десяти минут до одного часа, но при этом короткие приступы становились все реже,
 а длинные — все чаще.
Его отличали презрительное безверие и насмешки, а также горькая обида на свою 
судьбу и враждебное отношение ко всем, особенно к людям медицинской профессии, 
которые абсолютно ничего не знают о раке.
В обоих случаях был использован одинаковый общий метод путаницы, за исключением 
некоторых ссылок персонального характера.
Подход был таков: “Вы знаете, и я знаю, и доктора, которых вы знаете, знают, 
что есть один ответ, который вы знаете, что вы не хотите знать и что я знаю, но 
не хочу знать, что ваша семья знает, но не хочет знать, неважно, насколько 
сильно вы хотите сказать „нет", вы знаете, что ваше „нет" фактически означает 
„да", и вам хотелось бы, чтобы это могло быть хорошим „да", и так вы знаете, 
что то, что вы и ваша семья знает, означает „да", однако вы хотите, чтобы это 
„да" могло быть „нет", и вы знаете, что все врачи знают, что то, что они знают, 
означает „да", однако им все же хотелось бы, чтобы это было „нет". И точно, как 
вы того хотите, у вас не будет боли, вы знаете, что у вас, но чего вы не знаете,
 нет боли, и это именно то, чего вы не знаете, что нет боли, является той вещью,
 которую вы можете знать. И не имеет значения, что вы знаете, отсутствие боли 
будет лучше, чем то, что вы знаете, и, конечно, то, что вы хотите знать — это 
отсутствие боли, и то, что вы собираетесь знать, — это отсутствие боли. — Все 
это автор говорил медленно, но отчетливо и выразительно, не обращая внимания на 
крики боли и на увещевания „Замолчите!". — Эстер (или кто-то другой из членов 
семьи) знает боль и знает отсутствие боли, и поэтому вы Хотите знать отсутствие 
боли и комфорт — и вы знаете комфорт и отсутствие боли, и по мере того, как 
комфорт увеличивается, вы узнаете, что не можете сказать „нет" облегчению и 
комфорту, но вы можете сказать „нет" боли и можете узнать отсутствие боли, но 
вы узнаете комфорт и облегчение, и это так хорошо — осознавать комфорт и 
облегчение и релаксацию и знать их теперь и позднее, и все дольше, по мере того,
 как наступает все большая релаксация, а изумление и удивление охватывают вас, 
когда вы начинаете узнавать свободу и комфорт, которого вы так желали, и по 
мере того как вы чувствуете, что он нарастает, а он нарастает, вы знаете, 
реально знаете, что сегодня, сегодня вечером, завтра, всю следующую неделю и 
весь следующий месяц, и в день шестнадцатилетия Эстер, и какое бы это время ни 
было, — эти чудесные ощущения, которые у вас тогда были, кажутся почти такими 
же четкими, как будто они были сегодня, а воспоминание о каждом хорошем событии 
— удивительная, восхитительная вещь”.
Так можно импровизировать до бесконечности, только медленно, выразительно, 
напряженно, но спокойно, и тоща эта игра слов и ненавязчивая интродукция новых 
мыслей, старых счастливых воспоминаний, ощущений комфорта, легкости и 
релаксации обычно приковывают внимание пациента, приводят к тому, что взгляд 
его глаз фиксируется, у него развивается физическая неподвижность, вплоть до 
каталепсии, и появляется сильное желание понять, о чем так серьезно говорит ему 
автор. Потом так же осторожно и тщательно автор демонстрирует полную потерю 
страха, озабоченности и беспокойства относительно негативных слов, делая 
дополнительные полезные внушения.
Итак, продолжение внушения: “А теперь вы забыли кое-что, точно так, как мы 
забываем многое, хорошее и плохое, особенно плохое, потому что хорошее — хорошо 
помнить, и вы можете вспомнить комфорт, и легкость, и релаксацию, и облегчающий 
сон, и теперь вы знаете, что вам нужно отсутствие боли, и это хорошо знать, что 
нет боли, и хорошо помнить, всегда помнить, что во всех местах: там, здесь, 
повсюду, — вам было легко и удобно, и теперь, когда вы знаете это, вы знаете, 
что боль не нужна, но вы должны знать все, что нужно знать о легкости, комфорте,
 релаксации, нечувствительности, отмежевании от боли, переадресовке мыслей и 
душевной энергии, и знать, полностью знать все, что дает вам свободу, чтобы 
знать свою семью и все, что она делает, и беспрепятственно наслаждаться от 
удовольствия быть с ними со всем комфортом и легкостью, которые возможны, пока 
они возможны, и именно это вы и будете делать впредь”.
Обычно гипнотерапевту удается завладеть вниманием пациента уже минут через пять,
 но он может продолжать свои внушения в течение часа или даже больше. Кроме 
того, и это очень важно, нужно использовать слова, которые пациент понимает. 
Оба вышеназванных пациента окончили колледж.
Когда в подобных случаях обращаются к автору, он обычно начинает с того, что 
предварительно собирает о пациенте сведения личного характера, узнает о его 
интересах, образовании, отношениях с людьми, а затем набрасывает в письменной 
форме общую схему сеанса, учитывая порядок и частоту, с которой нужно вводить 
эти сведения в бесконечный поток слов, произносимых с подчеркнутой серьезностью.

Как только у пациента появляется легкое состояние транса, автор ускоряет 
процесс. Автор упоминает о боли, показывая пациенту, что не боится называть ее, 
и демонстрируя ему свою уверенность в том, что пациент утратит ее из-за того, 
что сам автор так легко и свободно упоминает о ней, обычно в контексте, 
отрицающем боль
Нужно помнить, что такие пациенты в высшей степени мотивированы, что отсутствие 
у них интереса, их враждебность, воинственность и безверие являются союзниками 
для получения конечных результатов, а автор, не колеблясь, использует то, что 
ему предлагает ситуация. Сердитый, воинственно настроенный человек может 
нанести удар, повредить себе руку и не заметить этого; человек, утративший веру,
 закрывает свой разум, чтобы исключить надоевшие поучения, но это исключает 
также и боль, а отсюда у пациента непроизвольно развивается состояние 
внутренней ориентации, при котором он становится очень восприимчивым к гипнозу 
и к любым внушениям, которые отвечают его потребностям. И тогда нужно внушить 
ему, что если даже боль вернется, то будет достаточно принять одну-две таблетки 
аспирина, чтобы снять ее. “А если возникнет реальная необходимость, то лучше 
всего поможет укол”. Иногда бывает достаточно сделать укол стерильной водой.
Все вышесказанное показывает, что метод путаницы — это длинная, очень сложная и 
комплексная процедура. Ее разработка и нахождение рационального зерна для всей 
процедуры действительно представляет собой длительную трудную задачу, но если 
экспериментатор проделает ее несколько раз и научится узнавать основные 
процессы, возникающие при использовании метода путаницы, то сможет быстро и 
легко индуцировать транс при самых неблагоприятных условиях. Чтобы доказать это,
 автор ниже расскажет об одном произвольном экспериментальном и об одном 
клиническом случае.
Первый из них произошел на лекции перед медицинским обществом. Один из 
присутствующих врачей очень интересовался гипнозом, хотел изучить его, очень 
внимательно слушал лектора, но за час до лекции он несколько раз демонстрировал 
свое враждебное агрессивное отношение к одному из своих коллег. Знакомясь с 
автором, он так сжал его руку, что автор почти потерял равновесие (этот человек 
был, по крайней мере, на шесть дюймов выше автора и фунтов на шестьдесят пять 
тяжелее), и агрессивно заявил без всякого вступления, что ему хотелось бы 
увидеть того глупца, который попробует его загипнотизировать.
Когда для демонстрации опыта потребовались добровольцы, он подошел, широко 
шагая, и громовым голосом объявил: “Ну, я собираюсь доказать всем, что вы не 
сможете меня загипнотизировать”. Когда этот человек поднялся на сцену, автор 
медленно встал со стула, как бы собираясь приветствовать его рукопожатием. Но 
только доброволец протянул руку, снова собираясь продемонстрировать свое 
сокрушительное рукопожатие, автор нагнулся и начал медленно и тщательно 
завязывать шнурки на ботинках, оставив его беспомощно стоять с вытянутой рукой. 
Смущенный, окончательно сбитый с толку непонятным поведением автора, 
пребывающий в полной растерянности относительно того, что делать дальше, 
человек стал вполне уязвимым для первого вразумительного сообщения в 
соответствии с этой ситуацией, которая была создана для него. Завязывая шнурок 
на втором ботинке, автор произнес: “Глубоко вдохните, сядьте в то кресло, 
закройте глаза и войдите в глубокое состояние транса”. После короткой 
испуганной реакции субъект сказал: “Черт возьми! Но как? Проделайте это снова, 
чтобы я мог знать, как вы это делаете”.
Ему были предложены на выбор несколько традиционных методов. Он выбрал метод 
левитации руки, который показался ему самым интересным, и в результате 
погрузился в сомнамбулический транс.
Объяснение того, что произошло, очень просто. Человек подошел к сцене с явно 
выраженной решимостью сделать что-то. Поведение автора, когда он поднялся с 
кресла якобы для рукопожатия, а затем принялся завязывать шнурки на ботинках, 
заставило субъекта стоять с вытянутой рукой. Его так неожиданно прервали в 
самом начале, что он был изумлен, растерян, неспособен что-либо предпринять, и, 
следовательно, оказался вполне восприимчивым к любому ясно выраженному внушению,
 которое нужно было делать в соответствии с общей ситуацией и на которое (даже 
на самую простую, спокойную команду автора) он откликнулся с облегчением. И, 
конечно, в просьбе, с которой он обратился к автору после того, как понял, что 
произошло, проявилось подсознательное отношение субъекта к гипнозу.
Таким же образом и многие пациенты в клинике демонстрируют враждебность, 
агрессивность и противодействие; однако они всерьез нуждаются в лечении. Метод 
путаницы изменяет ситуацию спора между двумя людьми и преобразует ее в 
терапевтическую ситуацию, в которой создается сотрудничество и соучастие во 
взаимной задаче, с концентрацией, главным образом, на благополучии пациента, а 
не на споре между индивидуальностями — пункт, который практически устраняется в 
пользу достижения цели терапии.
В качестве примера давайте рассмотрим следующий клинический случай. Во время 
первой встречи с автором пациентка вошла в кабинет довольно неуверенно, 
колеблясь, однако ее походка выражала желание казаться волевой и недоверчивой. 
Она очень прямо села в кресло, крепко прижав руки к коленям, и слабым голосом, 
запинаясь, сказала: “Меня послал к вам доктор X, который работал со мной 
несколько часов. До него я обращалась к доктору Y, который тоже потратил на 
меня много времени. А до этого доктор Z тридцать часов работал со мной. И все 
они говорили мне, что я слишком сопротивляюсь гипнозу, но они сказали также, 
что вы сможете мне помочь. Правда, сначала я пошла к двум другим врачам, потому 
что они живут недалеко от моего города. Я вообще не хотела ехать к вам в Феникс,
 но даже мой домашний врач сказал мне, что сеанс гипноза мог бы помочь мне 
преодолеть сопротивление лечению”. Робкое, неуверенное поведение и голос 
пациентки, ее решительная походка, жесткая прямая поза, ее явное преувеличение 
числа часов, напрасно потраченных на попытку индуцировать у нее состояние 
транса, ее нежелание ехать в Феникс, ее поездка к двум другим докторам, хотя 
трое прежних рекомендовали ей обратиться к автору, дали повод предположить, что 
она:
1) будет сопротивляться гипнозу;
2) смущена своей амбивалентностью;
3) к ней нельзя подходить с обычными методами индукции;
4) конечно, желает вылечиться;
5) попытается вовлечь автора в спор, вместо того чтобы начать лечение.
Соответственно, автор довольно бесцеремонно, даже грубо, сказал ей: “Давайте 
выясним все с самого начала. Три врача (все трое — хорошие специалисты, такие 
же как и я) много работали с вами. Они нашли, что вы слишком сопротивляетесь 
гипнозу, что и я найду тоже. Поэтому давайте будем понимать это с самого начала.
 — Затем явно с другой интонацией и темпом речи автор произнес предложение, 
состоящее из двух частей: — Я не смогу загипнотизировать вас, только вашу руку”.

В явном замешательстве она сказала: “Не можете загипнотизировать меня, только 
мою руку — я не понимаю, что вы имеете в виду”.
Автор снова, медленно и явно подчеркивая слова, произнес: “Это именно то, что я 
имею в виду. Я не могу гипнотизировать вас — потом мягким тихим голосом быстро, 
как будто это было одним сломом, добавил: — только вашу руку, смотрите”.
Когда автор говорил слово “смотрите”, он осторожно “поднял” ее левую руку, 
легким прикосновением пальцев придав ей движение вверх, а потом осторожно убрал 
свои пальцы, оставив руку пациентки в каталептическом состоянии, висящей в 
воздухе. Поскольку она следила за тем, как поднимается вверх ее рука, автор, 
вздохнув, мягко сказал: “Просто закройте глаза, глубоко вдохните, крепко, 
глубоко засыпайте, и когда вы это сделаете, ваша левая рука медленно опустится 
на бедро и останется там, пока вы крепко и спокойно спите до того момента, 
когда я скажу вам проснуться”.
Через пять минут после того как она вошла в кабинет, женщина оказалась в 
глубоком и, как выяснилось потом, сомнамбулическом трансе. Что же случилось? 
Она отчаянно хотела вылечиться, проехала длинное расстояние, чтобы найти 
лечение; она пришла, явно настроившись против обычных, традиционных, ритуальных 
и других методов, которые наблюдала, слышала и понимала. Согласившись и 
примирившись, она вдруг слышит, как ей четко и понятно говорят: “Я не могу 
гипнотизировать вас”, а потом добавляют тихо, осторожно и быстро, пока она еще 
находится в доверчивом настроении, непонятные три слова как бы на одном 
дыхании: “Только вашу руку”.
Таким образом, то самое, что она пришла доказывать, уже подтверждено, вопрос 
закрыт. Мы были в полном согласии, ее цель убедить автора в том, что ее нельзя 
загипнотизировать, была уже выполнена, ее противодействие гипнозу стало 
ненужным, бесполезным. Но эти три непонятные слова: “только вашу руку” — 
поставили перед ней вопрос, который смутил ее: “А что это значит?”. Тем самым 
она была буквально вынуждена просить какого-то объяснения. Автор с обдуманной 
интонацией дал подтверждение, и в то время как ее разум был еще восприимчив, 
быстро добавил еще четыре слова, четвертым была команда: “Смотрите!”. С раннего 
детства мы учимся интерпретировать некоторые тактильные стимулы в значении 
“двигайся”, и пациентка так же автоматически отреагировала на такое тактильное 
стимулирование. Этого она не могла понять, у нее не было противодействия этому, 
и она увидела свою руку, поведение которой также не могла понять. Да ей и не 
дали такой возможности. Выявление гипнотической реакции руки легко привело к 
другой: к каталепсии, расширению зрачков, а потом был использован набор 
всесторонних внушений, чтобы закрепить глубокий транс и сохранить его.
К этой пациентке применили гипнотерапию и психотерапию и феноменально быстро 
достигли успеха по той простой причине, что ей не дали поставить свое 
сопротивление между собой и лечением, и она оказалась в ситуации, объективно 
подавляющей это сопротивление. Это началось почти сразу же, как автор заявил: 
“Теперь мы можем перейти к лечению, не тратя времени на вопрос, ответа на 
который ни я, ни вы не знали, но на который вы так легко нашли правильный ответ,
 а именно, что вы сможете создать глубокое состояние транса и поддержать его, и 
теперь вам не нужно сопротивляться”.
Заключение.
Из вышеприведенного описания и примеров можно заключить, что метод путаницы 
представляет собой использование игры слов или сообщений одинакового сорта, 
которое постепенно вводит путаницу в тот вопрос, что рассматривается пациентом 
и врачом, и ведет к запрещению обычных ответов, реакций и, следовательно, к 
нарастанию необходимости дать ответ. Это напоминает детские словесные игры: “Я 
здесь, а тебя здесь нет, и Нью-Йорк не здесь, поэтому ты, должно быть, в 
Нью-Йорке, поскольку ты там, а не здесь, и Нью-Йорк — там, а не здесь”.
Начав с этих элементарных понятий, автор модифицировал игру слов, добавив 
кажущиеся противоречивыми или неуместными бессвязные замечания, каждое из 
которых вне контекста является простым разумным утверждением, завершенным и 
много значащим само по себе. В контексте такие выразительно сделанные сообщения 
становятся мешаниной, казалось бы, достоверных и в какой-то степени связанных 
идей, которая вызывает у субъекта попытку скомбинировать их в единое целое, 
позволяющее дать ответ. Но скорость, с которой делаются эти сообщения, не 
позволяет субъекту понять их, исключая тем самым ответ и реакцию на них, и дает 
в результате смущение и чувство безысходности. Это вызывает необходимость в 
какой-то более четкой и понятной мысли. В этот момент гипнотерапевт и 
предлагает четко выраженную, легко понимаемую мысль, которая сразу же 
схватывается субъектом и пробуждает в его уме определенные ассоциации. И в этом 
процессе гипнотерапевт выдает неуместные замечания, непоследовательные реплики, 
как бы имеющие какое-то значение, и тем самым увеличивает замешательство. Порой 
это напоминает детскую загадку: “Две утки впереди одной утки, две утки позади 
одной утки и в середине одна утка. Сколько уток всего?”. Даже те, кто знает, 
что речь идет о трех утках, почувствуют себя безнадежно запутанными, если к 
загадке добавить такую фразу: “Конечно, вы должны помнить, что они находятся за 
дверью с левой стороны”. А для тех, кто не знает ответа и кто сражается с этими 
двумя утками и двумя утками и одной уткой, эта дверь с левой стороны часто 
становится непреодолимым барьером к нужному ответу, как результат естественного 
желания согласовать это неуместное замечание с самой задачей.
Однако метод путаницы иногда оказывается очень трудным для некоторых 
экспериментов с гипнозом, и экспериментаторы сталкиваются с большими проблемами,
 пытаясь применить его в своей экспериментальной и клинической работе. Тем не 
менее, он имеет большое значение для тех, кто не смог использовать его в 
гипнотической обстановке. Повторные попытки изобрести и выполнить метод 
путаницы ради практики только научат приверженца более обычных, ритуальных, 
традиционных словесных методов более гладко строить свою роль, речь; помогут 
освободиться от механических внушений и лучше понять значение внушений. Они 
также позволят освоить более легкий переход от одной манеры поведения к другой 
в ответ на изменения в пациенте и от одного набора мыслей к другому. Повторные 
опыты при обучении гипнозу студентов медицинских и психологических факультетов 
и врачей-психиатров, распределение задачи на составление и анализ метода 
путаницы помогли им (даже тем, кто не смог научиться методу путаницы 
непроизвольно или намеренно в гипнотической ситуации) более тщательно изучить 
традиционные вербальные методы наведения транса.
Таким образом, метод путаницы представляет собой группу идей и понятий, которые 
настолько перемешаны с кажущимися связными, достоверными, но неуместными 
сообщениями, что это порождает неуверенность и замешательство, а кульминацией 
является внушение, позволяющее дать быстрый и легкий ответ, удовлетворительный 
для субъекта и подтвержденный его собственными, хотя, возможно, и 
бессознательными для него, экспериментальными данными.
Природа и характер постгипнотического поведения.
(Написана совместно с Элизабет М. Эриксон)
The journal of genetic psychology, 1941, № 2, pp. 95—133.
Несмотря на общее знакомство с постгипнотическим поведением и его ролью в 
экспериментальной и терапевтической работе, ему уделялось мало внимания как 
самостоятельной проблеме. Внимание фокусировалось в основном на действиях, 
которые внушали субъектам в качестве постгипнотической задачи, тогда как 
природа поведения, характеризующего постгипнотическое состояние, почти не 
учитывалась. Особое внимание обращалось на результаты, получаемые при 
постгипнотическом внушении, а не на характер или природу психологической 
обстановки, в которой они проявлялись. Психологические процессы и варианты 
поведения, на которых базируются постгипнотические состояния, не изучались.
Важную роль играет появление постгипнотического действия в ответ на внушение, 
отдаленное по времени от ситуации, в которой оно проявилось. Непосредственный 
стимул (постгипнотический сигнал, “ключ”) определяет только время начала 
постгипнотического действия, но не варианты поведения в этом состоянии, которые 
обусловлены другими факторами.
Ознакомление с публикациями за последние двадцать лет не позволило обнаружить 
ни одной ссылки на исследование самого постгипнотического поведения, хотя 
многие названия говорили о том, что постгипнотическое внушение использовалось 
для изучения различных вариантов поведения. Так, обзор почти ста пятидесяти 
выбранных статей и книг, некоторые из которых были опубликованы еще в 1888 году,
 содержал весьма скудные сведения, определяющие постгипнотическое поведение как 
особое явление.
Более конструктивную информацию удалось найти главным образом в общих учебниках 
по гипнозу, а не в экспериментальных исследованиях, использующих 
постгипнотическое поведение. Однако это были общие утверждения или короткие, 
смутные и противоречивые гипотезы, основанные на собственном опыте авторов или 
на экспериментальном материале неадекватного и зачастую неуместного характера, 
где заметна путаница между результатами внушенных постгипнотических действий, 
психическими процессами и вариантами постгипнотического поведения, с помощью 
которых эти результаты были получены.
Тем не менее, обнаруженные сведения показали, что постгипнотическое поведение 
часто признавалось как явление само по себе, и в нашей статье они будут 
цитироваться, но прежде всего мы будем обращать внимание на те пункты, которые 
предполагаем развить в непосредственной связи с экспериментальными данными.
Бернгейм при описании постгипнотических действий утверждает: “Я говорил, что 
сомнамбулы, восприимчивые к внушениям на длительный период, в высшей степени 
внушаемы, даже в состоянии бодрствования; они очень легко переходят из одного 
состояния сознания в другое; я повторяю, что они являются спонтанными 
сомнамбулами, без какой-либо подготовки”. Но он не дает дальнейшего развития 
этому факту.
Джеймс признает, что постгипнотическое поведение отличается особыми 
характеристиками. Он считал, что “постгипнотическое поведение берет начало в 
глубинах вторичного „я" как постоянная, устойчивая идея. При гипнозе внушение 
воспринимается вторичным „я", а потом вторгается в поток пробуждающегося 
сознания”.
Бремвел утверждает: “В обычных условиях мгновенный гипноз заканчивается, и все 
явления, которые его характеризовали, немедленно исчезают. Однако в ответ на 
внушение у субъекта в состоянии бодрствования могут возникнуть одно или 
несколько таких явлений. Это проявляется двумя путями: 1) когда экспериментатор 
внушает, что одно или несколько явлений останутся у субъекта в состоянии 
бодрствования; 2) когда возникновение постгипнотических явлений откладывается 
на какое-то время после завершения гипнотического сеанса”.
Там же он говорит, что, “по мнению многих специалистов, постгипнотические 
внушения, даже если они выполняются через некоторое время после пробуждения, не 
выполняются в нормальном состоянии, здесь имеет место новый гипноз или новое 
состояние, напоминающее его”. Бремвел добавляет: “По мнению Молля, условия, в 
которых выполняются постгипнотические действия, очень различны. Вкратце он 
описывает их следующим образом:
1. Состояние, в котором спонтанный транс, возникает во время выполнения 
какого-то акта, с последующей амнезией.
2. Состояние, в котором не проявляется ни одного симптома, указывающего на 
возникновение состояния транса, хотя постгипнотическое действие выполняется.
3. Состояние с повышенной восприимчивостью к новым внушениям и с полной 
амнезией совершенных действий после произвольного пробуждения.
4. Состояние восприимчивости к внушению с последующей амнезией”. Очевидно, 
Бремвел одобрительно относится к этому вполне разумному, хотя и путано 
выраженному признанию существования постгипнотического состояния.
Шильдер и Клудерс выдвигают противоречивые утверждения о том, что 
постгипнотические состояния носят особый характер, но что это трудно признать.
Некоторые авторы действительно допускают, что гипноз наступает снова во время 
выполнения постгипнотического внушения. Это подтверждается тем, что в ряде 
случаев лица, с которыми проводился эксперимент, при выполнении 
постгипнотического внушения действительно входили в состояние, подобное гипнозу.
 В иных случаях человека, выполняющего постгипнотический приказ, едва ли можно 
отличить от любого другого, выполняющего какой-то приказ, так что здесь еще 
рано говорить о том, что он снова вошел в гипнотическое состояние.
Никаких дополнительных попыток развить эту точку зрения не делается, за 
исключением общих рассуждении относительно некоторых результатов, полученных с 
помощью постгипнотических внушений.
Бинет и Ферс признают, что после выхода из состояния транса субъекты проявляют 
особую чувствительность к внушению: “когда субъект остается под влиянием 
внушения после пробуждения, он, что бы ни говорил его внешний вид, не 
возвращается к своему нормальному состоянию”.
Гулл возражает, заявляя: “Это утверждение допускает двойное толкование, 
поскольку действия, выполняемые под гипнотическим внушением, представляют собой 
особый случай, так как за ними обычно следует пробуждение с потерей памяти обо 
всем, что происходило в этом состоянии”. Как это замечание применимо к 
вышеупомянутому наблюдению Бинета и Ферса, остается неясным. Хотя Гулл признает,
 что постгипнотическое внушение представляет собой “особый случай”, он забывает 
о своем собственном утверждении, а также о том, что знает о наблюдении Бинета и 
Ферса. Ни он, ни его ассистенты в своей обширной экспериментальной работе не 
делают никаких попыток объяснить возможное существование какого-то особого 
постгипнотического внушения, которое могло бы влиять на постгипнотические 
действия. Гулл посвящает целую главу своего учебника постгипнотическим явлениям,
 но изучает лишь амнезию прямо внушенных действий и долговечность 
постгипнотических внушений, без ссылки на психическое состояние испытуемого.
Гулл и его коллеги не одиноки в этом отношении. Такова общая тенденция: изучать 
постгипнотическое поведение только в смысле того, насколько хороша и полна 
внушенная задача, без учета психического состояния, которое определяет условия 
для этой задачи. Это в основном объясняет запутанный, ненадежный и 
противоречивый характер результатов, полученных при экспериментальном 
исследовании постгипнотических явлений.
Ландхольм в исследовании изменения функций репрезентативных систем под гипнозом,
 утверждает: “Эксперименты проводились с субъектом, который после выхода из 
транса, в состоянии полного бодрствования не слышал звуковых сигналов, что 
явилось результатом предшествующего внушения во время гипнотического сна”. 
Таким образом, предполагается, что субъект вроде бы полностью проснулся. Здесь 
признается тот факт, что постгипнотическое внушение обеспечило устойчивость 
некоторых проявлений транса, невозможных в состоянии полного пробуждения.
Другой пример того, как не учитывается постгипнотическое состояние, можно найти 
в эксперименте Платонова у пациентов со старческим слабоумием: “Когда субъект 
достигал соответствующей стадии гипноза, ему обычно внушалось: „Сейчас вам 
шесть лет (это внушение повторяется трижды). Проснувшись, вы будете ребенком 
шести лет. Просыпайтесь!"”.
После того как субъект просыпался, с ним проводилась короткая беседа с 
ориентировочной целью, и за ней следовали тесты по методу Бине—Симона. С 
помощью внушения субъекты регрессировали к четырех-, шести- и десятилетнему 
возрасту. При переходе из одного возраста в другой им снова индуцировали транс, 
давали соответствующие внушения и снова будили. В конце опыта внушался реальный 
возраст, а затем наступала амнезия.
Исходя из этого описания, можно прийти к выводу, что во время проведения 
психометрических тестов субъекты находились в состоянии бодрствования (в 
обычном смысле этого слова). Однако такой вывод был бы ошибочным, так как сам 
исследователь признавал, что обычные воспоминания при пробуждении не возникали, 
а его экспериментальные результаты убедительно подтвердили, что психическое 
состояние у таких субъектов существенно отличалось от обычного состояния 
бодрствования и было вызвано постгипнотическим внушением.
В ряде статей Гулл и его коллеги ссылаются на проблемы, возникшие при изучении 
выхода из постгипнотического состояния. В этих работах нет очевидного понимания 
того, что у субъекта, вследствие получения постгипнотических внушений или 
выполнения постгипнотических действий, может проявляться поведение, способное 
значительно затруднить выполнение этой задачи.
Игнорируется тот факт, что здесь обязательно должно развиваться особое 
психическое состояние, позволяющее субъекту при использовании соответствующего 
“ключа” частично или полностью осознать и реализовать постгипнотическое 
внушение. Но в этом случае понимание ограничено и не сравнимо с обычным 
сознательным пониманием. Гулл и его коллеги направили свое внимание 
исключительно на начало и конец длинного сложного процесса и не учли 
промежуточные этапы.
Чтобы на примере показать путаницу, возникающую при использовании 
постгипнотического внушения, можно процитировать опыт Уильямса.
Субъект, который находился в состоянии полного изнеможения, так как передвигал 
большой груз в состоянии транса, был разбужен повторением фразы: “Один, два, 
три — быстро просыпайтесь”. Добавлялась также команда: “Продолжайте тащить”, 
так что субъект, проснувшись, продолжал свою работу.
В этом сочетании команд в состоянии транса: проснуться и продолжать тащить 
после пробуждения содержалось постгипнотическое внушение. Уильяме, очевидно, 
допускал, что' пробуждение из гипнотического транса может произойти мгновенно, 
несмотря на продолжение той деятельности, которая совершалась в этом состоянии. 
Он также считал, что следующее состояние транса может возникнуть мгновенно, без 
прерывания деятельности, связанной с предыдущим постгипнотическим внушением. 
Следовательно, достоверность его результатов, как бы представляющих 
деятельность в состоянии пробуждения и в состоянии транса, весьма сомнительна.
Такую же путаницу, касающуюся постгипнотического внушения и ожидаемых от него 
результатов, можно обнаружить в опыте Мессершмидт по диссоциации. 
Постгипнотические команды давались в прямой и косвенной связи с отдельными 
задачами, одна из которых, вероятно, должна была выполняться на сознательном 
уровне понимания, а другая — как постгипнотическое или “подсознательное” 
действие. Как следствие этого, и постгипнотическое поведение, и поведение во 
время пробуждения представляли собой действие, одна часть которого была 
обеспечена гипнотическими внушениями, другая — происходила в ответ на косвенные 
и непреднамеренные постгипнотические внушения, а именно — в ответ на команду, 
что постгипнотическая деятельность должна осуществляться независимо от 
постановки новой задачи в состоянии пробуждения. В состоянии транса субъекты 
осознавали, что необходимые действия должны быть двойственными по своему 
характеру. Подача субъекту в состоянии транса команды выполнить после 
пробуждения определенную задачу, когда субъект знает, что в состоянии 
пробуждения получит вторую задачу, совместимую с первой, — представляет собой в 
действительности метод использования двух типов постгипнотических внушений. 
Команда, отданная субъекту в состоянии транса, выполнить при пробуждении 
последовательное сложение путем автоматической записи, независимо от любой 
другой задачи, которая может быть ему дана, или выполнить последовательное 
сложение “подсознательно” во время “сознательного” чтения вслух составляет 
постгипнотические внушения, которые представляют собой два типа деятельности: 
“сознательная” задача действительно становится постгипнотическим действием, 
согласующимся с другими постгипнотическими действиями. Внушение 
загипнотизированному субъекту, что он выполнит одну задачу подсознательно, а 
другую — сознательно, вызовет постгипнотические действия, направленные на 
одновременное выполнение обеих задач, а не на выполнение одной из них в 
состоянии бодрствования (несмотря на большую степень сознательного понимания 
этой задачи, что само по себе является дополнительной постгипнотической 
реакцией). Опыт Мессершмидт, как и эксперимент Уильямса, не дает оснований 
предположить возможное существование особого постгипнотического психического 
состояния, которое может оказать значительное влияние на выполнение внушенных 
задач.
Совершенно иным является отчет Брикнера и Кьюби, которые во время проведения 
своего исследования обращали самое пристальное внимание на то, как психическое 
состояние, развивающееся непосредственно из постгипнотических внушений, влияло 
на всю линию поведения. Они отметили, что после выполнения постгипнотических 
заданий изменения в общем поведении исчезали.
Таким же образом Эриксон и Кастон со своими сотрудниками ясно показали развитие 
особого психического состояния, которое влияет на поведение в обычных ситуациях 
до тех пор, пока постгипнотическое внушение не будет снято или выполнено до 
конца.
Хотя этот обзор литературы нельзя назвать полным, он показывает, что была 
проделана большая исследовательская работа по постгипнотическому внушению без 
попыток определить постгипнотическое состояние. Не было сделано ни одной 
попытки определить постгипнотическое действие отдельно от полученных из него 
результатов.
Психические процессы и варианты реакций, с помощью которых были получены эти 
результаты, не учитывались. В общем, было сделано предположение, что 
постгипнотическое действие является реакцией, на команду, отданную во время 
состояния транса, и весьма неопределенно характеризуется степенью потери памяти,
 автоматизма и принуждения. Большая экспериментальная работа привела к 
неудовлетворительным и противоречивым результатам. Возникает необходимость в 
изучении постгипнотического поведения как особого явления, а не как средства, с 
помощью которого можно изучать другие психические процессы.
Определение постгипнотического действия.
Мы предложили следующее определение постгипнотического действия, которое 
кажется нам вполне приемлемым и полезным. Оно должным образом определяет форму 
поведения, которую мы наблюдали бесчисленное количество раз в самых 
разнообразных ситуациях у большого количества субъектов, обладавших различным 
интеллектуальным уровнем; нормальных и душевнобольных, детей и взрослых.
Постгипнотическое действие — это действие, выполняемое субъектом после выхода 
из состояния транса в ответ на внушение, произведенное во время транса; причем 
при его выполнении у субъекта отсутствует заметное сознательное понимание 
мотивов, вызвавших такое действие.
Поведение, характеризующее постгипнотическое действие.
В различных ситуациях мы наблюдали за гипнотизированным субъектом, которому 
была дана команда выполнить после выхода из гипноза какое-то действие, и у 
которого в момент выполнения спонтанно, непроизвольно возникало состояние 
транса. Этот транс, обычно кратковременный, возникает в прямой связи с 
выполнением постгипнотического действия и, очевидно, составляет значительную 
часть реакции на постгипнотическую команду и ее выполнение. В этих случаях 
постгипнотическое действие всегда наступает (вопреки некоторым явньм 
исключениям, которые будут описаны ниже), и может выражаться как в длительной 
сложной форме поведения, так и во включении одного-единственного слова в 
обычный разговор, появлении эмоциональной реакции, реакции устранения или даже 
небольших отклонений в обычном поведении. Появление состояния транса как части 
постгипнотических действий не требует ни внушения, ни команды. Оно одинаково 
легко возникает как у наивного, простого субъекта, так и у высокообразованного, 
тренированного человека; его проявление никоим образом не отличается от 
проявления обычного индуцированного транса; и кажется, что оно является 
реакцией на постгипнотическое внушение.
Общий характер спонтанного постгипнотического транса.
Спонтанный постгипнотический транс возникает в момент начала постгипнотического 
действия и сохраняется в течение одной-двух минут. Следовательно, его легко 
просмотреть, вопреки определенным остаточным эффектам, которые он оказывает на 
общее поведение. В различных обстоятельствах и у разных субъектов состояние 
транса бывает многократным, представляя собой серию коротких спонтанных трансов,
 связанных с различными аспектами или фазами постгипнотического действия. Оно 
может сохраняться большую часть постгипнотического действия или во время всего 
действия. Здесь может возникнуть нерегулярная последовательность относительно 
коротких и длинных непроизвольных трансов, очевидно, связанных с психическими и 
физическими затруднениями, которые встречаются в ходе выполнения 
постгипнотических действий.
Специфические проявления спонтанного постгипнотического транса.
Особые гипнотические явления, которые возникают в связи с выполнением 
постгипнотического действия, формируют в основном постоянную модель: 
длительность отдельных моментов поведения у разных субъектов может различаться 
в соответствии с целью, которой они служат. Такие явления возникают при 
использовании определенного “ключа”, являющегося пусковым механизмом 
постгипнотического действия, и имеют следующую последовательность: небольшая 
пауза в непосредственных действиях субъекта, выражение отрешенности и смятения 
на лице; особый блеск глаз, расширение зрачков и безуспешная попытка 
сфокусировать зрение, состояние каталепсии, фиксация и сужение внимания, 
напряженное целенаправленное внимание; заметная потеря контакта с окружающей 
обстановкой и отсутствие реакции на любые внешние стимулы, пока не будет 
завершено постгипнотическое действие. Эти проявления, хотя и в модифицированной,
 видоизмененной, форме, остаются у субъекта даже по окончании 
постгипнотического транса, заключаются в напряженном, жестко фиксированном и 
почти принудительном поведении субъекта и обусловливают отсутствие у него 
реакции до тех пор, пока он не переориентируется на непосредственную, 
существующую в данный момент ситуацию.
Исчезновение состояния транса (или, в гораздо большей степени, завершение 
постгипнотических действий) отмечается коротким периодом путаницы и 
дезориентации, от которых субъект быстро оправляется за счет обновленного 
пристального внимания к непосредственной ситуации. Путаница и дезориентация 
становятся особенно сильными, если возникают какие-то серьезные отклонения в 
общей ситуации. Кроме того, здесь есть еще одно свидетельство полной или 
частичной амнезии постгипнотического действия и соответствующей событию 
непосредственной ситуации. Исследование показало, что в тех случаях, когда 
субъект может восстановить ход событий, его воспоминания сумбурны, туманны, 
отрывочны и часто представляют собой скорее дедукцию, основанную на толковании 
ситуации, относительно которой он себя переориентировал. Иногда, несмотря на 
частичную или полную амнезию относительно сопутствующих обстоятельств, субъект 
может ясно вспомнить все постгипнотические действия, но рассматривает их как 
изолированные и принудительные, не связанные с непосредственной ситуацией.
В этом отношении показателен следующий рассказ. “Мы говорили о чем-то, не помню,
 о чем именно, когда я неожиданно увидел эту книгу. Я подошел, взял ее и 
посмотрел на нее. Не знаю почему, но я почувствовал, что должен это сделать. Я 
думаю, это было какое-то импульсивное действие. Потом я вернулся к своему 
креслу. Это случилось именно так. Но вы, должно быть, видели меня, ведь мне 
пришлось обойти вас, чтобы взять ее — я не вижу другого пути, чтобы до нее 
добраться. Потом, когда я опять положил ее на стол, я вынужден был положить 
поверх нее еще несколько книг. По крайней мере, я не думаю, чтобы это сделал 
кто-нибудь еще, так как я не помню, чтобы кто-нибудь еще был на этой стороне 
комнаты. Правда, я не обращал слишком много внимания на окружающих. Хотя я знаю,
 что внимательно осмотрел эту книгу и даже открывал ее, я даже не помню -ее 
название и автора. Вероятно, это художественная литература, судя по ее внешнему 
виду. Тем не менее, это смешно, все, что я здесь проделывал — вероятно, под 
воздействием какого-то импульса. Но о чем мы тогда говорили?”.
Демонстрация опыта с произвольным постгипнотическим трансом.
Кратковременность и ограниченный характер состояния транса, возникающего при 
различных проявлениях постгипнотических внушений, требуют использования 
специальных методов для удовлетворительной проверки и оценки его значения.
Такую проверку можно провести, не изменяя гипнотической ситуации, так как 
гипнотический сигнал служит для повторной установки первоначального положения 
раппорта, существовавшего в тот момент, когда давалось постгипнотическое 
внушение. Обычно это делается либо в форме вмешательства в сам 
постгипнотический акт, либо путем обращения к субъекту после того, как 
постгипнотическая реакция началась, но еще не завершилась.
Демонстрация постгипнотического состояния может идти в одном из двух 
направлений, в зависимости от наличия или отсутствия гипнотического раппорта 
между субъектом и экспериментатором. При установлении раппорта вмешательство 
может быть направлено либо на субъекта, либо на его действия. Проявление транса 
тогда носит положительный и реактивный характер, что характерно для наличия 
связи между экспериментатором и субъектом. При отсутствии раппорта эффективное 
вмешательство может быть направлено прежде всего на сам акт; тогда проявление 
транса будет реакцией отрицательного, не реактивного типа, при этом субъект в 
состоянии транса полностью отчужден от всего того, что не входит в 
гипнотическую ситуацию. В обоих примерах общее и конкретное поведение полностью 
совпадает с поведением, которое получают при подобных обстоятельствах у того же 
субъекта в обычном индуцированном трансе.
Вмешательство, более эффективное при демонстрации состояния транса, может быть 
осуществлено экспериментатором, находящимся в раппорте с субъектом, когда 
постгипнотическая реакция под воздействием каких-то мер противоречит 
первоначальному постгипнотическому внушению, изменяет его или вынуждает 
субъекта обратить особое внимание на экспериментатора. Например, субъект 
преднамеренно убирает предмет, который он по команде должен проверить. Либо в 
одной или даже в обеих руках субъекта возникает каталепсия, что затрудняет 
проверку, а то и делает ее просто невозможной. Иногда применение (даже при 
работе с неподготовленными субъектами) таких нечетких словесных внушений, как: 
“Подождите минутку, сейчас”, “Сейчас ничто не должно изменяться”, “Оставайтесь 
именно на том месте, где вы сейчас находитесь, и не обращайте на это внимания”, 
“Мне хочется поговорить с вами” или “Я буду ждать, когда вы это сделаете” и т. 
п., подразумевает, что можно сделать какое-то дополнительное замечание или 
приостанавливает действия и реакцию у субъекта, явно ожидающего за этим 
дальнейших команд. Причем его внешний вид и манеры поведения предполагают 
наличие состояния, похожего на глубокий транс, индуцированный обычным путем, со 
всеми характерными проявлениями и действиями. Затем, если субъекту позволяют 
вернуться к выполнению постгипнотического задания, в соответствующий момент 
происходит непроизвольное пробуждение, выявляя таким образом контраст между 
поведением при пробуждении и гипнотическим поведением, а также амнезию 
постгипнотического действия, вмешательства экспериментатора и событий, 
происшедших во время состояния транса. Если особое состояние реакции, 
вызываемое таким вмешательством, не используется, субъект стремится вернуться к 
постгипнотической задаче. Он ведет себя так, будто вмешательства и не было, но 
здесь возникает явная тенденция к сохранению непроизвольного состояния транса 
до тех пор, пока не будет завершена постгипнотическая задача. В частности, это 
имеет место тогда, когда вмешательство экспериментатора затруднило выполнение 
задания. Иногда субъект, не останавливаясь, продолжает выполнять свою 
постгипнотическую задачу и по ее завершении явно ждет последующих инструкций. 
Тогда можно проследить явления глубокого состояния транса; проделав это, 
необходимо разбудить субъекта по окончании задания.
Например, субъекту было сказано, что вскоре после его пробуждения начнется 
разговор на определенную тему, при этом он сразу же должен встать со стула, 
пересечь комнату, взять левой рукой маленькую статуэтку и поставить ее на 
книжный шкаф. Когда субъект оказался перед экспериментатором в момент 
пересечения комнаты, его левая рука слегка приподнялась над головой и застыла в 
каталептическом состоянии. Субъект без колебаний продолжал свой путь, но, когда 
он приблизился к статуэтке, оказалось, что он не может опустить левую руку; 
тогда он повернулся к экспериментатору, как бы ожидая дальнейших команд. После 
этого его использовали для демонстрации различных явлений индуцированного 
состояния транса. По завершении сеанса ему отдали простую команду: “Все 
нормально, вы можете идти дальше”. В ответ на это нечеткое внушение субъект 
вернулся к выполнению прерванных постгипнотических действий, завершил их и 
вновь занял свое первоначальное место, непроизвольно проснувшись с полной 
амнезией относительно всего, что произошло между использованием “ключа” и его 
пробуждением.
Такая же процедура повторялась и при работе с другим субъектом, но когда 
гипнотизер не отреагировал на его выжидательную позу, произошло быстрое 
исчезновение каталепсии, задание было быстро завершено, субъект вернулся на 
свое место, затем последовало непроизвольное пробуждение с полной амнезией 
всего, что касалось эксперимента.
Особые типы спонтанного поведения в непроизвольном постгипнотическом трансе.
Если в нужный момент вмешательства не произойдет, продолжается спонтанный транс.
 Субъект может непроизвольно истолковать паузу в своей задаче как ничего не 
значащее совпадение, которое следует проигнорировать, или повести себя так, как 
будто здесь никого и не было.
Этот последний тип поведения появляется не только в ситуации с несвоевременным 
вмешательством и может служить для совершенно различных целей. Он может 
возникать, когда вмешательство ограничивается демонстрацией состояния транса, 
не влияя на действительное выполнение постгипнотического акта: субъект просто 
игнорирует экспериментатора, завершает свою постгипнотическую задачу и 
непроизвольно пробуждается с полной амнезией относительно всех событий. Часто 
этот тип поведения вырабатывается тогда, когда постгипнотическое внушение 
становится для субъекта неприемлемым и нежелательным или слишком трудным. 
Интересно, что он почти неизбежно возникает тогда, когда в самом начале 
постгипнотического поведения какое-то лицо, не находящееся в раппорте с 
субъектом, включается в ситуацию и совершает действия, направленные прежде 
всего на постгипнотический акт. Хотя эти ситуации во многом отличаются друг от 
друга, манера поведения субъекта почти одинакова для всех них, и ярким примером 
этому служат следующие сведения.
При получении постгипнотического “ключа” субъект взглянул через всю комнату на 
книгу, лежащую на столе, и начал подниматься с кресла, чтобы взять ее книгу и 
положить в книжный шкаф, в соответствии с постгипнотическими командами. Когда 
он начал шевелиться в кресле, собираясь встать, ассистент, не находящийся в 
раппорте с субъектом, быстро взял книгу и спрятал ее, пока взгляд субъекта был 
направлен на другой предмет. Несмотря на это вмешательство в постгипнотический 
акт, субъект, не колеблясь, выполнил задачу, очевидно, галлюцинируя книгу и 
явно не понимая, что случилось что-то необычное. Та же самая процедура, 
повторенная с другими субъектами, привела к возникновению еще более 
галлюцинаторной и иллюзорной реакции: субъекты замечали, что книга исчезла, в 
замешательстве глядели на книжный шкаф, а потом, очевидно, в своих 
галлюцинациях видели книгу на том месте, которое было указано им во внушении.
Один из субъектов дал такое объяснение: “Это удивительно, каким рассеянным вы 
можете иногда быть. Минуту назад я намеревался положить ту книгу в шкаф, хотя 
только что сделал это. Меня очень раздражало, что она там так небрежно лежала, 
вероятно, поэтому я убрал ее прежде, чем начал думать об этом, и даже не 
заметил, как преодолел все препятствия и сделал это”.
Усаживаясь в кресло, испытуемый непроизвольно проснулся и у него развилась 
полная амнезия всех событий, включая даже свои пояснения.
Если книгу убирали в тот момент, когда на нее был направлен взгляд субъекта, 
это приводило к таким же результатам. Субъект не замечал удаления книги, что 
говорит о нарушении его контакта с внешней обстановкой и о тенденции к замене 
образами памяти реальных объектов — поведении, весьма характерном для 
гипнотического состояния. В других примерах новое местонахождение 
обнаруживалось, а первоначальная позиция рассматривалась как иллюзия. В 
некоторых случаях строились правдоподобные неверные построения относительно 
новой позиции или замеченного движения. Например: “Почему и кто оставил эту 
книгу лежать на этом кресле? Я четко помню, что она была на столе”, или “Я весь 
вечер думал, что книга соскользнет со стопки на столе, и наконец это случилось. 
Вы не возражаете, если я положу ее в книжный шкаф?”. В зависимости от 
экспериментальной ситуации, реальная или иллюзорная книга обнаруживалась, и 
постгипнотический акт выполнялся с привычной последовательностью событий.
После этого типа постгипнотического поведения возникает либо полная амнезия 
относительно постгипнотического акта и сопутствующих обстоятельств, либо (что 
бывает редко) особое сочетание амнезии и частичных воспоминаний. Это 
воспоминания могут быть исключительно четкими, живыми и путаными; они могут 
быть связанными с различными фактами или с иллюзорными предметами периода 
постгипнотического акта. Например, субъект, о котором упоминалось выше, 
вспомнил лишь о том, что экспериментатор имеет привычку складывать книги, 
газеты, бумаги, папки в неаккуратные стопки, но не смог дать отдельный пример 
таких его действий. Другой субъект очень четко вспомнил мельчайшие и не имеющие 
отношения к делу подробности о золотой рыбке в аквариуме, которая включилась в 
постгипнотический акт как часть окружающей обстановки, и настаивал на том, что 
эти воспоминания представляют собой полный отчет обо всем случившемся. Через 
несколько недель субъект отрицал все, что ранее рассказал об этих событиях.
Эффект времени в возникновении спонтанного постгипнотического транса.
В связи с появлением спонтанного транса в начале постгипнотического поведения 
следует учитывать и вероятный эффект прошедшего времени. Субъектам в форме 
постгипнотического внушения давались определенные команды совершить какое-то 
простое действие, которое “должно быть выполнено в следующую нашу встречу”. С 
некоторыми из субъектов экспериментатор не встречался несколько месяцев; однако 
все они реализовали постгипнотическое внушение, при этом у них развивался 
спонтанный транс. С двумя субъектами экспериментатор встретился три года спустя,
 а с двумя другими продолжил работу через четыре года и через пять лет 
соответственно; в течение этого периода он не поддерживал с ними никаких 
контактов. Тем не менее при случайных встречах с ним они начинали выполнять 
постгипнотическое внушение, и у них возникало соответствующее состояние 
спонтанного транса.
Очевидные исключения из правила о спонтанных постгипнотических трансах.
Здесь, наверное, следует объяснить исключения в возникновении спонтанного 
транса в связи с выполнением постгипнотических внушений.
Эти исключения, при которых постгипнотические действия выполнялись без 
возникновения видимого спонтанного транса, обычно наблюдаются в следующих 
случаях.
•	Отсутствие амнезии относительно постгипнотических внушений.
В этой ситуации не может быть постгипнотических действий как таковых, поскольку 
субъект с самого начала понимает лежащие в основе мотивы и причину своего 
поведения и, следовательно, действует на сознательном уровне. Таким образом, 
выполнение действия становится похожим на выполнение действия, внушенного 
человеку в обычном состоянии пробуждения, и является “постгипнотической” частью,
 если говорить о времени. Может возникнуть ощущение вынужденности действий 
вопреки тому, что субъект полностью понимает сложившуюся ситуацию. Субъект 
может вспомнить все команды и полностью сознавать то, что должен сделать и 
почему должен это сделать, и, однако, испытывает принуждение, которое 
заставляет его выполнить это действие, не давая никакого выбора. Иногда у 
субъекта, реагирующего на это принуждение, во время выполнения действия 
развивается спонтанный транс. Он часто влечет за собой более или менее полную 
амнезию относительно команд, периода ожидания с его обычными неприятными 
принудительными ощущениями и самого действия. Это состояние транса похоже на то,
 которое возникает в обычной постгипнотической ситуации, но вызванная им 
амнезия, как правило, носит ограниченный характер. Субъект может вспомнить 
постгипнотические внушения и ощущение принуждения, но может полностью забыть 
постгипнотические команды и в то же время вспомнить чувство принуждения при 
выполнении явно иррационального акта. В некоторых случаях спонтанный транс 
выступает как защитный механизм против принудительных ощущений, а не как 
неотъемлемая часть нетипичных постгипнотических действий. Появление 
принудительных ощущений заметно изменяет всю манеру поведения субъекта.
•	Неудача, связанная с тем, что постгипнотические команды касаются самого 
действия, а не процесса создания условий для такого действия.
В таком случае у субъекта, которому дана команда выполнить определенную 
постгипнотическую задачу, после пробуждения может возникать ощущение иногда 
смутного, иногда четкого понимания того, что определенное действие должно быть 
выполнено, и он готов к этому. При выполнении задачи спонтанный транс не 
возникает. Однако тщательное наблюдение за субъектом показывает, что спонтанный 
транс неизбежно сопровождает процесс подготовки к акту при условии, что 
понимание задачи возникает после пробуждения. Если это происходит во время 
процесса пробуждения, ситуация становится похожей на тот случай, когда не 
возникает полной амнезии.
•	Настойчивое желание субъекта выполнить постгипнотическое действие как 
осмысленное по его выбору.
По той или иной причине субъект может противодействовать чисто импульсивному 
характеру выполнения действия. Здесь, как и в предыдущем случае, при 
пробуждении возникает тот же самый процесс подготовки к внушенной задаче. 
Следовательно, постгипнотическое действие выполняется без возникновения 
спонтанного транса. Однако процесс подготовки снова сопровождается спонтанным 
трансом.
•	Отсутствие амнезии всех событий транса.
Это наиболее характерно при спонтанном воспоминании событий и экспериментов с 
состоянием транса. Субъект, которому дана команда выполнить постгипнотическое 
действие в определенное время после пробуждения, может начать вспоминать все 
свои действия и ощущения в течение транса, и при этом преждевременно выполнять 
постгипнотические внушения. Обычно это восстановление памяти мотивируется 
любопытством и лишено какого бы то ни было целенаправленного значения 
относительно внушенной постгипнотической задачи. Если говорить буквально, оно 
вламывается в память из-за неадекватности амнестических барьеров. Хотя такое 
поведение наиболее типично, его чрезвычайно трудно понять, потому что сначала 
возникает амнезия относительно постгипнотических внушений, а потом воспоминание,
 а также потому, что воспоминания часто фрагментарны, отрывочны.
Отсутствие развития спонтанного транса в начале выполнения постгипнотического 
действия не противоречит нашим наблюдениям. Скорее, оно подразумевает, что у 
субъекта могут возникнуть определенные изменения в психологической ситуации. 
Они могут преобразовать характер самого постгипнотического действия и сделать 
его таким, что субъект осознает его глубинную природу и его причины. 
Следовательно, действие трансформируется в постгипнотическое только по времени.
Значение спонтанного постгипнотического транса.
Значение спонтанного состояния транса как неотъемлемой части выполнения 
постгипнотических внушений весьма разнообразно и имеет отношение ко многим 
важным вопросам гипноза. Постгипнотический транс имеет прямое отношение к 
проблеме диссоциации и таких гипнотических явлений, как, например, раппорт, 
амнезия, избирательная память, каталепсия; а также к общим экспериментальным и 
терапевтическим вопросам постгипнотических явлений.
Спонтанный постгипнотический транс как критерий индуцированного гипнотического 
транса.
Спонтанный постгипнотический транс представляет собой надежный индикатор 
истинности первоначального транса. Тщательное наблюдение часто показывает, что 
в спонтанном постгипнотическом трансе продолжаются модели поведения, отмеченные 
в первоначальном состоянии транса. Это видно из следующего примера. Во время 
одного-единственного гипнотического транса экспериментатор выдал большое 
количество не связанных между собой постгипнотических внушений, каждое из 
которых должно было быть выполнено позже, как отдельная задача в ответ на 
отдельный “ключ”. Во время транса состояние субъекта, находящегося в раппорте с 
двумя наблюдателями, изменялось командами, не зависящими от постгипнотических 
внушений. В течении спонтанного транса отмечались заметные изменения, возникшие 
при выполнении постгипнотических внушений: субъект, находясь в раппорте с 
экспериментатором, время от времени оказывался в раппорте то с одним, то с 
другим, то с обоими наблюдателями, то ни с одним из них. Последующая проверка 
записи показала, что раппорт, проявляемый в каждом спонтанном постгипнотическом 
трансе, точно отражал состояние раппорта, существовавшего в то время, когда 
было дано отдельное постгипнотическое внушение. Очевидно, что это открытие 
имеет непосредственное отношение к вопросу о раппорте.
Дальнейшие исследования показали, что правильная словесная формулировка 
постгипнотических внушений может означать либо продолжение, либо отсутствие в 
спонтанном трансе общих моделей поведения, принадлежащих к первоначальному 
состоянию транса. Выяснилось, что постгипнотические внушения, содержащие прямой 
намек на поведение испытуемого в течение гипнотического сеанса, могут в 
дальнейшем препятствовать возникновению постгипнотического транса. Однако то же 
внушение, содержащее косвенные, но точно определенные во времени намеки, может 
способствовать продолжению первоначального поведения в трансе. Например, во 
время экспериментальной работы над этой проблемой оказалось, что следующая 
формулировка постгипнотического внушения: “Как только я звякну ключами, вы 
обязательно сделаете то-то и то-то” — часто служила поводом для продолжения в 
спонтанном постгипнотическом трансе тех же моделей поведения, которые 
наблюдались в первоначальном трансе. А слова: “Завтра или когда-нибудь еще, 
когда я звякну своими ключами, вы непременно сделаете то-то и то-то” — не могли 
вызвать у субъекта модели поведения первоначального транса (так как эта 
формулировка подразумевала возможные изменения в ситуации). Наблюдения показали,
 что поведение субъектов при выполнении действий, берущих начало в 
первоначальном трансе, в высшей степени индивидуально. Оно зависит от 
особенностей субъекта, а также от его непосредственного понимания ситуации, 
поэтому предсказать результат эксперимента очень трудно. Следовательно, очень 
важно тщательно подбирать формулировки внушений, и никогда не следует допускать 
того, чтобы понимание субъекта было идентично пониманию экспериментатора. Кроме 
того, недопустимо, чтобы идентичная формулировка давала одинаковое значение 
различных субъектов. Другими словами, “стандартизированный способ” подачи 
одинаковых внушений различным субъектам, описанный Пул-лом, нельзя считать 
контрольным методом (как сам он полагает) для выявления реакции того же типа и 
в такой же степени. Это просто способ демонстрации общих ограничений такого 
метода.
Другой тип индикаторов истинности первоначального транса — это невозможность 
выработать спонтанный транс у субъектов, которые, выполняя постгипнотическое 
внушение, страстно желали сотрудничать с гипнотизером, хотели верить в то, что 
находятся в трансе, и по разным причинам притворялись, что они в нем находятся. 
В прямом противоречии с ними находятся те относительно редкие субъекты, у 
которых действительно наступает глубокий гипнотический транс, но которые из-за 
индивидуальных особенностей отказываются поверить в то, что были 
загипнотизированы.
При исследованиях, направленных на обнаружение симуляции гипнотического 
поведения, именно отсутствие состояния транса при выполнении постгипнотических 
внушений имеет основное значение. Ни опыт, ни тренировка не могут обеспечить 
удовлетворительную симуляцию спонтанного состояния транса. Во многих случаях 
опытные ассистенты, которых умышленно не посвящали в то, что действия тех, за 
которыми они наблюдают, были намеренным притворством, заявляли потом, что 
выполнение постгипнотического акта было “неправильным”, “что-то там было 
неверным”, “у меня возникло чувство неловкости из-за того, как он это делал”. 
Но они не могли объяснить причину своих ощущений, потому что их собственная 
постгипнотическая амнезия исключала сознательное понимание событий. Короче 
говоря, оказалось, что спонтанный постгипнотический транс является 
замечательной мерой дифференциации реального транса и его симуляции, особенно в 
тех случаях, когда субъект обманывает самого себя, чрезмерно “сотрудничая”. 
Оказалось также, что спонтанный транс эффективно помогает правильно реагировать 
на гипнотическое состояние субъектам, которые не могут воспринять факт того, 
что их загипнотизировали, по чисто личным причинам. Кроме того, его можно 
использовать для демонстрации индивидуальности реакций, которые возникают в 
контролируемых условиях.
Использование спонтанного постгипнотического транса как специального метода 
гипноза.
Очень важное значение имеет применение спонтанного постгипнотического транса 
как особого экспериментального и терапевтического метода. Этот метод помогает 
устранить трудности, связанные с поведением при пробуждении, закреплением новых 
состояний транса, обучением субъектов погружаться в более глубокий транс.
В качестве примера приведем отчет об одном эксперименте.
У пятилетней девочки, которая никогда не была в состоянии гипнотического транса,
 проводился первый сеанс гипнотерапии. Ее посадили на стул, а потом 
гипнотерапевт сказал ей несколько раз: “засыпай” и “спи крепко”. В это время 
она держала в руках свою любимую куклу. До тех пор, пока девочка не заснула, 
она не получала никаких других внушений. Потом ей было сказано (как 
постгипнотическое внушение), что как-нибудь еще, в другой раз, гипнотерапевт 
спросит ее о кукле, и при этом она должна 1) положить ее в кресло, 2) сесть 
рядом с ней и 3) подождать, когда она заснет. После нескольких повторений этих 
инструкций девочке приказали проснуться и продолжить свою игру. Эта трехкратная 
форма постгипнотического внушения использовалась потому, что следование этому 
внушению постепенно приводит к достаточно статичной ситуации для субъекта. В 
частности, последний пункт этой программы поведения требует бесконечно длинной 
и пассивной формы реакции, которая лучше всего достигается с помощью продления 
спонтанного постгипнотического транса.
Несколько дней спустя гипнотизер встретился с девочкой в то время, когда она 
играла, и как бы невзначай задал какой-то вопрос о кукле. Взяв куклу из 
кроватки, она с гордостью показала ее, а потом объяснила, что кукла устала и 
хочет спать, положила ее в нужное кресло и спокойно уселась рядом, наблюдая за 
куклой. Вскоре по внешнему виду малышки стало заметно, что она находится в 
состоянии транса, хотя ее глаза по-прежнему оставались открытыми. На вопрос, 
что она делает, девочка ответила: “Жду”, — и кивнула головой в знак согласия, 
когда ей настойчиво приказали: “Оставайся в том же положении и продолжай ждать”.
 В этом случае систематическое исследование, при котором тщательно избегали 
прибегать к каким-то мерам, которые могли вызывать чисто ответное проявление 
реакций на определенное, но непреднамеренное гипнотическое внушение, привело к 
обнаружению самых разнообразных явлений, типичных для обычного индуцированного 
транса.
Каталепсия.
Девочку спросили, может ли она увидеть новую игрушку, которую гипнотерапевт 
приготовил для нее. В отличие от обычного поведения в такой ситуации, которое 
характеризовалось возбужденной реакцией, она просто кивнула головой и пассивно 
ждала, когда гипнотерапевт доставал для нее новую игрушку (большую куклу). 
Девочка счастливо улыбнулась, когда увидела куклу, но не сделала никаких усилий,
 чтобы дотронуться до нее. Когда девочку спросили, хочет ли она подержать куклу 
в руках, она кивнула головой в знак согласия, но опять же не сделала ни одной 
попытки взять игрушку в руки. Куклу положили ей на колени, а потом 
гипнотерапевт помог ей уложить куклу на правую руку, но таким образом, что рука 
оказалась в явно неудобном положении. Ребенок не делал никаких попыток изменить 
положение своей руки, а просто с радостью смотрел на новую куклу.
Пока девочка была занята этим, гипнотерапевт заметил, что на одной ее туфле 
развязался шнурок, и спросил, можно ли ему завязать шнурок. Она снова кивнула 
головой, и гипнотерапевт осторожно приподнял ее ногу за шнурки, так, чтобы ему 
легче было выполнить задачу. Когда он отпустил ее ступню, нога осталась в 
неудобном, приподнятом положении.
Потом девочку спросили, не хочет ли она положить куклу в кроватку. В ответ она 
лишь утвердительно кивнула головой. Через несколько минут ее снова спросили, не 
хотелось бы ей .сейчас сделать это. Она снова кивнула головой, но по-прежнему 
продолжала ждать соответствующих инструкций. Тогда гипнотерапевт сказал: “Ну, 
давай!”, — взяв в руки книгу, будто собираясь читать. Девочка среагировала на 
это несколькими напрасными попытками подняться с кресла; у нее была каталепсия, 
проявляющаяся в виде сохранения неудобного положения, в котором она держала 
куклу, и поднятия ноги, что помешало ей изменить позу, чтобы подняться. Ее 
спросили, почему она не положила куклу в кроватку, и она просто ответила: “Не 
могу”. Когда девочку спросили, нужна ли ей помощь, она кивнула головой, а 
гипнотерапевт наклонился и поставил ее ногу на пол. Взяв девочку за левую руку, 
он легонько потянул ее на себя, чтобы она смогла встать: ее рука так и осталась 
вытянутой, когда он отпустил ее. Она сразу же прошла к кроватке, но беспомощно 
стояла там, явно не в состоянии двинуть ни правой, ни левой рукой. Тогда 
гипнотерапевт сказал ей, чтобы она положила куклу в кроватку. По этой 
определенной команде каталепсия рук исчезла, и девочка смогла выполнить 
требуемое действие.
Раппорт и галлюцинаторное поведение.
Субъекта, все ту же девочку, попросили вернуться к первоначальному месту, где 
она продолжала сидеть, пассивно глядя на свою первую куклу, лежащую в кровати. 
Один из ассистентов гипнотизера вошел в комнату, прошел к креслу, взял эту 
куклу и положил в правое кресло. Казалось, девочка не заметила изменений в 
ситуации. Через несколько минут гипнотизер спросил, что она делает. Она 
ответила: “Я смотрю за своей куклой”. Когда ее спросили, что делает кукла, она 
сказала: “Спит”. В этот момент ассистент окликнул девочку по имени и спросил, 
давно ли спит ее кукла. Ребенок ничего не ответил. Вопрос повторялся несколько 
раз без каких-либо результатов, при этом ассистент тряс девочку за плечо.
После этого ассистент взял обеих кукол и бросил их на колени гипнотерапевту. 
Затем девочку спросили, не думает ли она, что обе куклы хотят спать, тем самым 
заставляя ее перевести взгляд с пустого кресла на гипнотерапевта. Она, очевидно,
 не смогла увидеть кукол в новом положении, но когда кукол взял сам 
гипнотерапевт, она сразу же осознала их присутствие, с сомнением посмотрела на 
пустое кресло, а потом на кукольную кроватку, и заметила: “Они сейчас у вас!”. 
Казалось, что она в большом замешательстве. Однако когда ассистент осторожно 
взял кукол из рук гипнотерапевта и прошел в другой конец комнаты, девочка явно 
продолжала видеть кукол в руках гипнотерапевта; На попытку со стороны 
ассистента привлечь ее внимание к куклам она никак не отреагировала.
Потом в комнату вошла мать девочки и попыталась обратить ее внимание на себя, 
но безрезультатно. Девочка могла пройтись по комнате, поговорить с 
гипнотерапевтом и видеть какой-то отдельный предмет или человека, обращавших на 
себя внимание, хотя явно была не способна реагировать на что-то, не относящееся 
непосредственно к гипнотической ситуации.
Амнезия.
Все посторонние лица ушли из помещения, одну куклу уложили в кресло, другую в 
кроватку, девочку тоже заставили занять свое место, после чего приказали ей 
проснуться. По ее внешнему виду сразу было заметно, что она проснулась. Девочка 
приняла свою обыкновенную позу и вернулась к первоначальной ситуации, заметив: 
“Я не думаю, что кукла хочет еще спать. Она уже проснулась”. Гипнотерапевт 
задал ей несколько обычных вопросов о кукле, после чего заметил, что, наверное, 
кукле не хочется спать в кресле. Девочка сразу же ответила, что уложит куклу в 
кроватку. После ужина девочка увидела в кроватке новую куклу. Здесь не было ни 
узнавания, ни понимания — никаких признаков того, что она видела эту куклу 
раньше, никакого знания о том, что ей был сделан подарок. Она проявляла обычное 
возбуждение, детское желание новой игрушки, спрашивала, чья это кукла и можно 
ли ей взять ее в руки. Когда в комнату вошел ассистент и взял куклу, девочка 
переадресовала ему свои вопросы.
Отвечая на них, ассистент прошел к креслу и взял в руки первую куклу. У девочки 
появилась полная и адекватная реакция на это, что указывало на полный контакт 
со своим окружением и амнезию всех событий транса.
Повторение этой процедуры с ней в различных обстоятельствах дало такие же 
результаты. Кроме того, подобные процедуры успешно использовались и с другими 
субъектами разного возраста.
Мы нашли, что этот общий метод особенно полезен как при экспериментах, так и 
при лечении, ибо он намного уменьшает трудности, которые возникают при 
необходимости устранить модели поведения, встречающиеся в обычном процессе 
индукции и течения транса, при пробуждении. Как только первоначальный транс был 
индуцирован и его проявления были строго ограничены, поведение субъекта 
оставалось пассивным. В этот момент производилось такое постгипнотическое 
внушение, при выполнении которого действия испытуемого совпадали с естественным 
ходом обычных событий при пробуждении. При этом возникает возможность выявить 
постгипнотические действия с сопутствующим спонтанным трансом. Правильное 
вмешательство гипнотерапевта, совсем необязательное в вышеописанном примере, 
из-за характера постгипнотических действий может потом служить для того, чтобы 
задержать и сохранить это состояние транса у испытуемого.
Вся ситуация должна способствовать тому, чтобы субъект остался в спонтанном 
трансе. При благоприятных обстоятельствах субъект охотно подчиняется новой 
гипнотической ситуации и реагирует пассивно. Повторный опрос испытуемых, 
находящихся в таком длительном состоянии транса, показал, что у них нет 
понимания того, как было закреплено состояние транса, и они не проявляли к 
этому интерес. Более того, почти все испытуемые не понимали, что они находятся 
в состоянии транса.
С помощью этого общего метода можно закрепить новые состояния транса, свободные 
от ограничений, которые обусловлены такими факторами, как психическое состояние 
субъекта, уменьшение сознательных намерений относительно поведения в трансе, 
неправильные понятия и непрерывность моделей поведения при пробуждении. В 
обычных обстоятельствах загипнотизированный субъект, подчиняясь 
постгипнотической команде, определенным образом реагирует на внушение, которое 
он не воспринимает на сознательном уровне. Он настолько поглощен своими 
действиями и их автоматическим выполнением, настолько ограничен в своих 
реакциях на общую окружающую обстановку, что у него не возникает необходимости 
в сознательном отношении и сознательных моделях поведения. Вместо этого 
осуществляется диссоциация от непосредственных обстоятельств, более адекватная 
и полная, чем можно получить с помощью внушения в обычном процессе индукции 
транса. Короче говоря, это последовательное явление, которое базируется на 
оживлении гипнотических элементов в другой ситуации и, таким образом, 
ограничено гипнотическим поведением.
Значение повторных индукций транса для закрепления более глубоких гипнотических 
состояний общепризнанно. Этой же цели можно достигнуть более легко за счет 
применения постгипнотических действий и сопутствующего транса. 
Постгипнотические действия позволяют закрепить состояние транса быстро и 
неожиданно, не давая субъекту возможности подготовиться или перестроиться. 
Вместо этого он внезапно обнаруживает, что находится в гипнотическом состоянии, 
которое ограничено моделями реакции и поведения, принадлежащими только этому 
состоянию.
Проявление определенных постгипнотических явлений было продемонстрировано в 
вышеприведенном отчете. Хотя то же самое можно сделать в обычном индуцированном 
трансе, часты критические замечания относительно того, что постгипнотическое 
поведение является непосредственной реакцией на преднамеренные или 
непреднамеренные внушения, сделанные во время индукции транса, или на 
неожиданные конструкции, построения, введенные субъектом в ответ на внушения. 
Поведение, вызванное таким образом, только выражает гипнотическую тенденцию к 
автоматическому подчинению, а не является непосредственным выражением самого 
гипнотического состояния. Применение спонтанного постгипнотического транса 
позволяет возбуждать определенные явления, не прибегая к сомнительным эффектам 
длительной серии внушений во время процесса индукции.
В терапии применение спонтанного постгипнотического транса имеет особое 
значение, так как исключает появление и развитие сопротивления и делает 
пациента особенно восприимчивым к терапевтическим внушениям. Кроме того, 
амнезия после этого спонтанного транса труднее прерывается желанием пациента 
вспомнить сделанные внушения, как это часто бывает в случаях с индуцированным 
трансом. Следовательно, уменьшается возможность пациента противостоять 
психотерапии. Спонтанный постгипнотический транс позволяет легко комбинировать 
в ходе терапии периоды пробуждения и гипноза, что бывает достаточно для 
успешных результатов.
Спонтанный постгипнотический транс и явления диссоциации.
Тщательные наблюдения показывают, что постгипнотическое поведение просто 
врывается в поток сознания испытуемого.
Приведем следующие примеры. В то время когда субъект беседовал о чем-то с 
другими лицами в комнате, его на середине предложения прервали определенным 
“ключом”, запускающим постгипнотический акт. Получив “ключ”, субъект сразу же 
замолчал, у него проявилось поведение, типичное для постгипнотического транса, 
он выполнил необходимое действие, вернулся в кресло, вновь перестроился на свое 
первоначальное положение, прошел через процесс пробуждения и вернулся к 
разговору, продолжив его точно с того момента, где он прервался. Другой субъект,
 которому была дана команда мгновенно реагировать на резкие звуковые стимулы, 
служащие “ключом” для постгипнотического действия, был прерван, когда 
произносил длинное слово, беседуя с присутствующими. Выполнение им 
постгипнотического действия тоже было прервано, и в течение десяти минут его 
использовали, чтобы продемонстрировать разнообразные гипнотические явления. 
Потом ему сказали: “Продолжайте!”. Подчиняясь этому смутному внушению, субъект 
сначала выполнил постгипнотическое действие, потом вернулся к первоначальной 
позиции, перестроился, проснулся, закончил произнесение прерванного слова и 
продолжил разговор, полностью не сознавая того, что здесь была длительная пауза.

Субъект, которого прервали во время скоростного печатания на машинке и 
использовали для демонстрации различных явлений, при возвращении к 
первоначальной позиции у печатной машинки был разбужен и, не колеблясь, 
возобновил печатание, не прибегая к переориентировке. Очевидно, что у него 
развилась полная амнезия всех событий транса. Субъекты не всегда с такой 
точностью восстанавливают первоначальную цепочку мышления при пробуждении и 
после постгипнотических действий. Иногда это занимает гораздо больше времени: 
например, субъект, прерванный постгипнотическим действием в то время, когда он 
читал вслух первую часть стихотворения, при пробуждении продолжил декламацию 
последней части, совершенно уверенный в том, что пропущенные строфы 
стихотворения были прочитаны. Некоторые субъекты смущались, подобно человеку, 
который заявил: “Я забыл, о чем я только что говорил”, и попросил помочь ему и 
напомнить его слова. Оказалось, однако, что он считает, будто сказал больше, 
чем это было на самом деле. В других случаях субъекты проявляли смутное 
осознание постгипнотического действия и быстро отвлекались на то, чтобы сделать 
замечание о каком-то необычном только что обнаруженном обстоятельстве (как бы в 
поиске объяснения особого изменения в ситуации, которую они только что стали 
сознавать). Но в целом, когда субъекту остается только перестроить свое 
поведение после прерванного постгипнотического действия, возникает тенденция к 
полной амнезии всех событий транса и к возврату к общей ситуации.
Постгипнотический акт и спонтанно развившийся при его выполнении 
постгипнотический транс дают возможность экспериментально изучить проблему 
диссоциации и очевидное продолжение и независимость цепочек мысли во время 
состояния транса и при пробуждении.
Применение спонтанного постгипнотического транса в экспериментальной работе по 
исследованию диссоциации.
Эти наблюдения проводились в условиях специально подобранной группы, в которой 
тема гипноза обсуждалась таким образом, что субъекты не догадывались о 
проводимом эксперименте. Маневрирование разговором приводит к декламации 
стихотворения, цитированию субъектом известных изречений или к разгадыванию 
различных загадок, что позволяет демонстрировать продолжение первоначальных 
цепочек мышления при пробуждении, несмотря на прерывание этих действий при 
выполнении постгипнотических актов. Наша общая цель в этих неформальных 
установках состоит в том, чтобы избежать ограничений для моделей реакции, 
которые возникают, когда субъект сознает, что его поведение находится под 
строгим наблюдением. Очевидно, что здесь необходимо избежать открытого 
использования гипноза. Естественный ход поведения оказывается более 
информативным, чем ограниченная формальная модель, которую следовало бы 
использовать только в чисто лабораторной обстановке. Неудача с интеграцией 
гипнотически мотивированного поведения в обычное должна обязательно учитываться 
в экспериментальной работе, где следует использовать как поведение после 
пробуждения, так и постгипнотическое поведение. В исследованиях, изучающих 
способность одновременно выполнять несколько различных задач (таких, например, 
как декламация в состоянии пробуждения и арифметическое сложение в уме в 
качестве постгипнотической задачи), очень важно, чтобы эти задачи не зависели 
друг от друга и не совпадали. Это достаточно легко сделать, но сложно 
гарантировать, что поведение после пробуждения определяется постгипнотическим 
состоянием, и что развивающийся при этом спонтанный транс не оказывает 
серьезного влияния на постгипнотическое поведение.
В опыте Мессершмидт, упомянутом выше, ни одно из этих условий не было выполнено,
 что и объясняет его неудовлетворительные и неубедительные результаты. Нужно 
только критически пронаблюдать за субъектом в той обстановке, которую изобрела 
Мессершмидт, чтобы сразу же отметить постоянный, быстрый переход от одного 
состояния понимания к другому, с более ограниченным характером. 
Неудовлетворительные результаты, полученные в таких условиях, не указывают на 
отсутствие способностей со стороны субъекта, а скорее обозначают обструктивный 
эффект развития постгипнотического транса и взаимозависимость двух таких задач. 
Соответственно, и в экспериментальных подходах к принципу диссоциации проблема 
заключается в разработке метода, позволяющего сохранить независимость задач, 
несмотря на одновременность их выполнения.
Адекватным можно назвать метод, ограничивающий постгипнотический акт одним 
аспектом всей задачи, постгипнотическое выполнение которой представляет собой 
только начало или только кульминацию неосознанно выполненного действия, в то 
время как сознательно выполняемая задача берет начало из обычного хода событий, 
определяющих поведение при пробуждении.
Приведем следующие примеры.
Субъекту, сыну фермера, погруженному в состояние транса, дали такую команду: 
спустя неделю каждый раз, качая насосом воду, чтобы наполнить определенный 
водопойный желоб, находящийся вне поля его зрения, он должен слушать шум насоса 
(который делает двести пятьдесят ударов, чтобы заполнить кормушку), затем 
выключить насос и пройти к поилке именно в тот момент, когда она будет полна. 
Таким образом любые проявления постгипнотического транса обязательно должны 
быть ограничены определенным постгипнотическим действием.
Через несколько дней в обычном состоянии пробуждения мы договорились, что 
субъект будет освобожден от какой-то обременительной работы, которую он очень 
не любил, если сможет правильно назвать по буквам большую часть слов, заданных 
ему гипнотерапевтом. Слова были выбраны из его школьного учебника. Субъект 
охотно согласился. Когда началась проверка слов, в соответствии с тайной 
договоренностью появился отец мальчика и потребовал, чтобы тот немедленно 
наполнил водопойный желоб. Поэтому проверка слов была продолжена у насоса: пока 
субъект качал воду, ему в быстром темпе, одно за другим задавались слова, а он 
произносил их по буквам. Неожиданно субъект прервал речь, прекратил качать воду,
 выключил насос и пошел к поилке, проявив поведение, типичное для него в 
постгипнотическом трансе. Поилка оказалась наполненной. Повторение этого 
эксперимента дало такие же результаты. Несмотря на выполнение задачи со словами,
 субъект продолжал точно отсчитывать удары насоса. Однако повторение 
эксперимента, в котором субъект должен был молча отсчитывать удары рукоятки 
насоса в качестве самого постгипнотического действия, а слова называть по 
буквам громко, вслух, как осознание задачи, привело к неудовлетворительным 
результатам, к путанице между счетом и произнесением букв. Эта путаница в его 
действиях очень смутила мальчика, так как вследствие амнезии постгипнотических 
внушений он не смог понять, почему вместо очередной буквы слова часто 
произносит цифру.
Попытка заставить субъекта отсчитывать удары насоса и произносить буквы в 
качестве одновременных постгипнотических задач показала, что субъект не сможет 
выполнить это, если не прибегнет к умышленным паузам и намеренному чередованию 
задач. После многократных усилий субъект предположил: “Я могу лучше угадывать 
количество ударов насоса, а не пытаться считать их в то время, как называю 
слова по буквам”. Тест подтвердил это предположение. Когда позже мальчика 
спросили об этом в гипнотическом трансе, он объяснил, что “угадывание” было 
единственной возможностью выполнить постгипнотическое внушение, и при этом он 
действительно считал удары таким же образом, как делал это в состоянии гипноза.
В подобном же эксперименте стенографистке, находящейся в состоянии транса, 
сказали, что в течение следующей недели она будет менять карандаш на 320, на 
550 и на 725 слове. Эти инструкции ограничили постгипнотический акт очень узким 
аспектом общей задачи. В течение этого времени она писала под диктовку трех 
психиатров, каждый из которых отмечал те фразы, на которых она меняла карандаши.
 Несмотря на то, что она применяла много комбинированных словесных фраз 
(символов, объединяющих два или несколько слов), было обнаружено, что она 
довольно точно угадывала нужное число, погрешность не превышала десяти слов, а 
в среднем составила около трех слов.
Каждый раз, меняя карандаш на определенном слове с нужным номером, 
стенографистка чувствовала себя несколько смущенной, у нее на короткое время 
возникали признаки спонтанного постгипнотического транса, и она даже просила 
повторить какую-то часть диктовки. Тем не менее она могла менять карандаши 
когда угодно, а не только на определенных словах, не прерывая своих записей. Ее 
общее поведение, за исключением проходящих нарушений, упомянутых выше, не 
выявило ничего необычного для трех психиатров, которые, хотя и не были знакомы 
с экспериментальной ситуацией, получили инструкции наблюдать за ее поведением и 
диктовать с обычной своей скоростью — от 100 до 120 слов в минуту. Когда 
экспериментатор сам начал диктовать, тщательно регламентируя время диктовки, 
также не было отмечено никакого необычного поведения, за исключением прямой 
зависимости от слов с определенным номером.
Однако та же стенографистка, получив команду отсчитывать слова в качестве 
постгипнотической задачи, когда ей диктовали, потерпела полную неудачу как в 
своем отчете, так и в своей записи, что можно было предсказать, если в полном 
объеме рассмотреть влияние постгипнотического транса на процессы познания и 
факторы внимания.
Попытка заставить ее выполнить эти две задачи как одно постгипнотическое 
действие показала, что она не может разделить внимание, чтобы правильно вести 
счет и писать под Диктовку. Однако получив внушение только следовать диктовке и 
просто “угадывать”, когда она достигнет определенного числа слов, она начала 
отсчитывать слова почти точно. В следующем гипнотическом трансе она объяснила, 
что разрешение “угадывать” позволило ей вытеснить счет из ее “сознательного 
разума”, так что она “могла это делать подсознательно”.
Участников контрольной группы, которых не вводили в транс и не делали никаких 
внушений, попросили выполнить это же задание. Их ответы во всех примерах 
оказались очень неточными и были основаны на различных общих принципах (таких, 
например, как пройденное время или количество перевернутых страниц).
Немного другой подход к проблеме одновременного выполнения задач на различных 
уровнях сознания — это применение постгипнотического внушения для того, чтобы 
просто инициировать какую-то форму поведения, которое представляет собой 
автоматическую деятельность, не влияя на сознательное мышление субъекта.
Вот пример. Вторая стенографистка в глубоком трансе получила команду, что 
появление экспериментатора в кабинете будет служить “ключом” для ее левой руки 
начать автоматическую запись и что после его ухода эта запись должна быть 
немедленно прервана. Таким образом, ей были даны постгипнотические внушения, 
служащие непосредственно для начала и завершения определенной формы поведения. 
После этого несколько раз, когда экспериментатор входил в кабинет, она на 
короткое время впадала в постгипнотический транс с определенным перерывом в 
своих действиях, особенно тогда, когда печатала на машинке. В таких 
обстоятельствах постгипнотический транс сохранялся до тех пор, пока она не 
переходила от выполнения одной задачи к выполнению второй. Экспериментатор стал 
часто заходить в кабинет, когда испытуемая писала под диктовку одного из его 
коллег. В этой ситуации у нее возникал короткий спонтанный постгипнотический 
транс, который прерывал ее непосредственную деятельность, а за этим следовало 
возобновление ее обычного поведения при диктовке, сопровождаемое беспрерывной 
автоматической записью левой рукой, которая выполнялась на крышке письменного 
стола, на промокательной бумаге и на листе бумаги, оказавшемся под рукой. Если 
рядом не было карандашей, то ее левая рука продолжала двигаться, имитируя 
процесс письма. Когда экспериментатор выходил, снова возникал транс, 
приводивший к паузе в ее обычном поведении при стенографии, и пауза в 
автоматическом письме.
Казалось, здесь нет вмешательства автоматического письма в сознательные 
действия при пробуждении, хотя зачастую автоматическое письмо включало как 
фразы из диктовки, так предложения и фразы, связанные с другими темами.
Нельзя было заметить, что выход из спонтанного постгипнотического транса 
оказывал какое-то влияние на автоматическое письмо. Каждое из этих действий 
выполнялось одинаково легко так, как если бы представляло единственную задачу 
для субъекта.
Попытка заставить стенографистку писать под диктовку, после того как ей дали 
возможность сознательно понимать тот факт, что ее левая рука выполняет 
автоматическую запись, показала, что она не может ни успешно стенографировать, 
ни выполнять автоматическую запись, не чередуя эти задачи. Когда ей доказали, 
что в прошлом она выполняла такие задания одновременно, женщина объяснила, что, 
возможно, сделала бы это и теперь, если бы ее не просили помнить об 
автоматическом письме, когда она стенографирует.
В этих трех примерах спонтанный постгипнотический транс был ограничен 
конкретным аспектом постгипнотической задачи: следовательно, его вмешательство 
в одновременную сознательную деятельность было намеренно кратким. Кроме того, 
ни одна из двух задач, выполняемых одновременно, не совпадала с другой. Выход 
из спонтанного транса был обычным и имел весьма отдаленную связь с тем 
состоянием индуцированного транса, в котором давались постгипнотические 
внушения. Во всех примерах субъекты были полностью свободны, чтобы взяться 
одновременно за выполнение двух совершенно независимых действий без 
необходимости решать задачу по их координации.
Основной технический принцип одновременного выполнения двух различных задач на 
разных уровнях сознания — использование какой-то формы мотивации, достаточной, 
чтобы ввести в действие цепочку привычных действий, которые потом продолжатся 
на одном уровне сознания, а в то же самое время вторая задача решается на 
другом уровне.
Заключение.
1. Обзор литературы показал, что, хотя очень часто и признается, что 
постгипнотические внушения приводят к выявлению особого психического состояния 
у гипнотизируемого субъекта, прямого изучения этого особого состояния не было. 
До сих пор не сделано ничего, что доказывало бы саму возможность его 
существования и подтверждало его влияние на результаты, полученные от 
постгипнотических внушений.
2. Оказалось, что значительное изменение в психическом состоянии субъекта, 
связанное с выполнением постгипнотического действия, является результатом 
развития спонтанного постгипнотического транса. Это неотъемлемая часть процесса 
реагирования на постгипнотические команды и их выполнение.
3. Спонтанный постгипнотический транс может быть однократным и многократным, 
коротким или длительным. Чаще всего он возникает только на одну-две минуты в 
начале выполнения постгипнотического действия, и, следовательно, его легко 
пропустить. Его специфические проявления и остаточные эффекты образуют 
достаточно стабильную модель, несмотря на отклонения в длительности отдельных 
деталей поведения, вызванных его целями и индивидуальными особенностями 
субъектов.
4. Демонстрация и проверка спонтанного постгипнотического транса лучше всего 
выполняются в момент начала постгипнотических действий путем вмешательства в 
действия субъекта или в сам внушенный акт. Правильно выполненное вмешательство 
приводит обычно к немедленной остановке в поведении субъекта и удлинению 
спонтанного постгипнотического транса, что позволяет экспериментатору вызывать 
гипнотические явления, типичные для обычного индуцированного гипнотического 
транса. Иногда неправильно сделанное вмешательство или значительные изменения в 
постгипнотической ситуации могут вызвать особые типы гипнотического поведения.
5. Разрыв во времени между постгипнотическим внушением и его реализацией не 
влияет на развитие спонтанного постгипнотического транса как неотъемлемой части 
постгипнотического действия.
6. Очевидные исключения из типичного развития спонтанного постгипнотического 
транса как неотъемлемой части постгипнотических действий обусловлены 
значительными умышленными изменениями в постгипнотической ситуации.
7. Спонтанный постгипнотический транс представляет собой явление последействия, 
так как является оживлением гипнотических элементов ситуации транса, в которой 
давалось определенное постгипнотическое явление. Отсюда его развитие служит 
критерием истинности предыдущего транса.
8. Спонтанный постгипнотический транс можно использовать преимущественно как 
особый экспериментальный и терапевтический метод, так как он устраняет 
различные трудности, возникающие при обычном методе индукции транса.
9. Постгипнотические действия и сопутствующий им спонтанный транс представляют 
собой явления диссоциации, потому что врываются в обычный поток сознания, но не 
сливаются с ним.
10. Постгипнотическое внушение можно использовать для изучения возможностей 
выполнять одновременно две различные задачи, каждую на различном уровне 
сознания, если должным образом учесть природу и характер постгипнотического 
поведения.
Литература.
БайнетА., Фер К. Животный магнетизм. Нью-Йорк, 1888.
Бернгейм Г. Терапия внушением. Нью-Йорк, 1895.
БрамвеллД. М. Гипнотизм. Лондон, 1921.
Брикнер Р. М., Къюби Л. С. Миниатюрный психотический взрыв, вызываемый методом 
простого постгипнотического внушения / Психоаналитический ежеквартальник, 1936. 
С. 467— 483.
Гулл С. Л. Гипноз и внушаемость. Нью-Йорк, 1933.
Количественные методы исследования гипнотического внушения. Часть 1. “Соч. 
психол.”, 1930, № 3. С. 210.
Эриксон М. Г. Изучение экспериментального невроза, гипнотически индуцированного 
в случае с преждевременной эякуляцией / The British medical journal, 1935, № 15.
 С. 34—44.
Гипнотическое исследование психосоматических явлений; психосоматические 
взаимосвязи, изучаемые с помощью экспериментального гипноза.
“Journal of psychosomatic medicine”, 1943, № 5, pp. 51—58.
Данная работа представляет собой описание различных психосоматических 
взаимосвязей, часто встречающихся во время гипнотических опытов с нормальными 
субъектами. До сих пор в литературе говорилось об этом очень мало или вообще не 
упоминалось.
Это не те изменения в психологическом и соматическом поведении, которые бывают 
общими для всех гипнотических субъектов в глубоком состоянии транса, как, 
например, изменения времени реакции, сенсорных порогов, мышечного тонуса и т. п.
 Они отличаются от таких психосоматических проявлений гипнотического транса и, 
по всей вероятности, выражают взаимосвязи гипнотически индуцированного 
поведения в состоянии транса. То есть после первого закрепления глубокого 
состояния транса субъекту можно давать определенные гипнотические команды, 
чтобы вызвать реакции определенного вида и в выбранной модальности поведения. В 
дополнение к внушенному поведению можно также вызвать заметные изменения 
поведения в другой модальности. Важно и то, что гипнотические внушения, 
относящиеся к одной сфере поведения, могут оставаться неэффективными до тех пор,
 пока в качестве предварительной меры с помощью гипноза не будут индуцированы 
определенные изменения поведения в явно несвязной с ней и независимой 
модальности. Например, эффективные гипнотические внушения, относящиеся только к 
сенсорным реакциям, часто вызывают дополнительные, неожиданные и явно не 
связанные с ними моторные реакции. Или внушения, направленные на изменение 
сенсорной сферы поведения, остаются неэффективными до тех пор, пока не будут 
индуцированы гипнотические внушения в моторной сфере.
Эти взаимосвязи оказались очень разными у разных субъектов и даже (в меньшей 
степени) у отдельного субъекта, в зависимости от природы выполняемого 
эксперимента.
Результаты, включенные в данную работу, собирались в течение нескольких лет и в 
большинстве случаев носили побочный характер при изучении других вопросов. Там, 
где это возможно, каждый результат был подкреплен дальнейшей экспериментальной 
работой.
Все результаты можно разделить на два типа. Первый составляют определенные 
явления, несколько раз замеченные у одного и того же субъекта и получившие 
подтверждение у других субъектов или встречающиеся время от времени у целого 
ряда субъектов. Ко второму типу относятся проявления психосоматических 
взаимосвязей и взаимозависимости, которые, как было обнаружено, существуют 
между зрением и головными болями визуального происхождения, и гипнотически 
индуцированные психологические состояния, в которых субъект регрессирует на 
более ранние возрастные уровни.
Описать первый тип психосоматической взаимозависимости довольно трудно, так как 
это в основном индивидуальные проявления, возникающие в самых разнообразных 
обстоятельствах и в различных ассоциациях. Они непостоянны у разных субъектов в 
одной и той же ситуации; в то же время любое из них необязательно должно 
означать возникновение других, связанных с ним, явлений у одного и того же 
субъекта. Эти результаты остаются постоянными при работе с каждой определенной 
модальностью поведения у отдельного субъекта, хотя повторные гипнотические 
сеансы постепенно уменьшают длительность явлений, которые могут вызвать у 
испытуемого чувство дискомфорта.
Многие из тех результатов, о которых говорится ниже, были получены в связи с 
экспериментальным изучением гипнотически индуцированных состояний глухоты, 
слепоты, дальтонизма, амнезии, обезболивания и возрастной регрессии (под 
последним мы подразумеваем гипнотическую переориентацию нормального субъекта на 
предыдущий период жизни с оживлением прежних моделей поведения и с амнезией 
всего, что последовало после внушения этого возрастного уровня).
Они показывают, что появление одного из этих особых гипнотически индуцированных 
состояний может привести, кроме неизбежных при этом явлений, к одной или 
нескольким реакциям и явлениям, которые принадлежат другим модальностям 
поведения (например, возникновение визуальных или моторных нарушений, когда 
внушается только гипнотическая глухота).
Эти явления мы продемонстрируем на практических примерах.
А. Измененное визуальное поведение.
1. Снижение визуальной деятельности с появлением затуманенного зрения и 
затруднения при чтении.
2. Сужение полей зрения.
3. Затруднения при фокусировке взгляда.
4. Сниженная способность глубинного и дистанционного восприятия.
5. Изменение цветовидения, выражающееся в субъективном восприятии цвета в 
визуальных стимулах.
Б. Измененное звуковое поведение.
1. Уменьшение остроты слуха.
2. Неточность локализации источника звука.
3. Искажения в восприятии качества звука.
В. Измененное моторное поведение.
1. Отсутствие общей двигательной координации.
2. Определенные, специфические двигательные нарушения.
3. Парез и паралич.
4. Апраксия.
5. Нарушения речи.
6. Дисметрия.
7. Фиксация взгляда, нистагмоподобные движения и расширение зрачков.
Г. Другие типы измененного поведения.
1. Обезболивание и анестезия.
2. Субъективные реакции: тошнота и головокружение.
3. Состояние беспокойства и фобические реакции с различными физиологическими 
сопутствующими явлениями.
4. Амнезия, обычно обусловленная.
5. Оживление забытых моделей поведения.
У некоторых субъектов возникали многие вышеперечисленные явления, у других — 
только некоторые из них, или ни одного, что зависит от типа самого эксперимента.
 Например, у субъекта, ставшего в состоянии транса глухим, могут измениться 
визуальная, двигательная и другие формы поведения. У другого субъекта, у 
которого в гипнотическом состоянии развился дальтонизм, могут одновременно 
возникнуть нарушения в двигательной системе и никаких нарушений — в звуковой 
сфере. Некоторые из этих изменений в поведении предшествовали возникновению 
гипнотического состояния; некоторые из них появлялись во время индукции, но 
чаще всего они составляли часть общей картины уже развившегося состояния транса.

Включая для иллюстрации определенные примеры, мы пытались выбрать наиболее 
типичные и информативные случаи. Обычно вмешательство экспериментатора 
сокращалось до минимума, а неожиданные результаты редко исследовались сразу же. 
Для этого существуют две причины: ощущение, что можно больше узнать, наблюдая 
за этими произвольными проявлениями (которые нелегко сразу понять и осознать в 
достаточной степени, чтобы можно было проводить обширные экспериментальные 
исследования), и то, что обычно в это время проводилась другая 
экспериментальная работа.
Один из первых примеров, который мы наблюдали, — это случай, когда субъект с 
гипнотически внушенной глухотой снова и снова протирал свои очки и постоянно 
вглядывался во что-то, будто плохо видел. Выяснилось, что он не может прочесть 
ни одного вопроса, хотя пристально рассматривал бумагу, пытаясь найти на ней 
запись, которая была сделана достаточно четко. Наконец, он молча и в явном 
замешательстве вернул ее экспериментатору. Ему дали книгу и указали параграф. 
Субъект начал спрашивать, нужно ли ему прочесть это, но оказалось, что у него 
возникло замешательство при произношении слов. Он смущенно повторил свой вопрос,
 как если бы разговаривал сам с собой; при этом он спросил экспериментатора, 
что с ним случилось. Ему снова с помощью пантомимы дали инструкции прочесть 
абзац, но оказалось, что субъект испытывает огромные трудности. Он объяснил, 
что печать стерта, комната плохо освещена, и задал ряд тревожных вопросов о 
своем голосе, так как не слышал его. Осмотр его глаз показал, что зрачки у него 
расширены. Чтобы не разрушать экспериментальную ситуацию, субъекта заставили 
написать что-нибудь на доске крупным шрифтом. Затем восстановление у субъекта 
способности слышать вернуло остроту его зрения, а его зрачки сузились до 
нормальных размеров.
У другого субъекта, после гипнотического внушения глухоты, была отмечена 
заметная потеря периферийного зрения, практически сохранилось только 
центральное зрение. У некоторых субъектов возникала потеря периферийного зрения 
в различной степени, определить которую было невозможно.
У этих субъектов также появлялась окулярная фиксация, и у них было резко 
ограничено свободное движение глаз. Было замечено, что один гипнотически глухой 
субъект менял свою позу, сгибал тело, наклоняя голову и напрягаясь, когда 
пытался прямо посмотреть на какой-либо предмет. Он объяснил, что предмет, 
который он пытается рассмотреть, расплывается у него перед глазами и качается 
взад-вперед, то приближаясь, то удаляясь. Осмотр глаз субъекта показал, что у 
него поочередно, медленно, неравномерно сужались и расширялись зрачки.
Другой испытуемый, психолог, спонтанно обнаружил, что потерял способность 
глубинного и дистанционного восприятия; в то время он как раз изучал эту тему. 
Ему позволили провести исследование с помощью имевшейся в наличии аппаратуры, и 
полученные результаты показали, что у него снизилась способность определять 
расстояние. Такие же результаты были получены и у субъекта, незнакомого с 
психологией. Похожим было поведение женщины, которая заметила, что не 
дотягивается до разных предметов или, напротив, протягивает руку слишком далеко.
 Она очень расстроилась и извинялась за то, что оказалась такой неуклюжей. Она 
смогла только объяснить, что ее тело было “не таким, как всегда”, что ее руки и 
ноги словно одеревенели и что она ощутила отсутствие общей мышечной координации 
и мышечную слабость. Из-за ее эмоционального расстройства провести обширное 
исследование, не нарушая общую экспериментальную ситуацию, не представлялось 
возможным.
У субъекта, которого мы несколько раз и довольно успешно использовали в опытах 
с выработкой условных рефлексов, мы не смогли выявить обусловленную реакцию в 
ответ на комплекс болезненных стимулов, так как у него неизбежно развивалась 
общая анестезия, когда он под действием гипноза становился глухим.
Оказалось, что у двух субъектов, с внушенной в трансе глухотой, возникло 
субъективное восприятие цветов: они утверждали, что видят все в красноватом или 
голубоватом цвете. Они подозревали, что экспериментатор тайком включает цветные 
лампочки.
У одной женщины с установлением состояния гипнотической глухоты неизбежно 
появлялись тошнота и головокружение. Она старалась логически обосновать это, 
объяснив, что ее голос “как бы застревает” в горле, но молчание не уменьшило ее 
субъективного расстройства. Кроме того, у нее возникли нистаглюидные движения 
глаз и расширение зрачков. Восстановление слуха немедленно исправило все эти 
отклонения, а попытка устранить расстройство снимала у нее гипнотическую 
глухоту.
Другой субъект, у которого гипнотическая глухота развивалась удовлетворительно, 
не смог реагировать на команды, чтобы восстановить слух, в состоянии транса. 
Выяснилось, что при появлении гипнотической глухоты у него возникает выраженная 
анестезия. Пока она не была устранена, он мог восстановить слух лишь выходя из 
состояния транса. Еще несколько субъектов избавились от индуцированных 
изменений поведения только тогда, когда вышли из состояния транса (это обычно 
нежелательно, так как нарушает общую экспериментальную ситуацию).
Особая ограниченная амнезия всего, что касается радио, возникала у одного 
субъекта, студента медицинского колледжа, когда ему в состоянии транса 
внушалась глухота. Он легко улавливал звуковую вибрацию от радиоприемника, 
дотрагиваясь до него, но не мог понять ничего, что говорилось ему о радио. Он 
рассматривал радио как форму “вибратора”, который можно было бы использовать в 
психотерапии, и, очевидно, не верил в объяснения экспериментатора. Возможно, 
это было связано с прошлой жизнью субъекта, в которой отец часто упрекал его за 
пренебрежение занятиями в колледже из-за чрезмерного увлечения радиоприемником. 
Восстановление слуха всегда устраняло эту амнезию.
У некоторых субъектов амнезия проявлялась в том, что, находясь в состоянии 
глухоты, они не могли вспомнить самые простые, легко достижимые вещи, которые 
лежали на поверхности их памяти. Один из субъектов забывал имя своего 
профессора, а Другой — название одной улицы. Такие же результаты были получены 
и в исследовании потери речи в результате амнезии, вызванной действием гипноза. 
В обычном гипнотическом состоянии и во время пробуждения от транса, ни у одного 
из субъектов не возникали особые амнестические реакции.
Нужно сказать, что при гипнотической глухоте чаще вышеназванных проявлений 
возникали беспокойство, паника и фобические реакции с соответствующими 
физиологическими проявлениями: повышенной частотой пульса и дыхания, дрожью и 
усиленным потоотделением. Обычно эти проявления наблюдались у субъектов, 
которые обнаруживали, что не могут слышать. Они, в частности, жаловались на 
неприятные ощущения, связанные с тем, что они не могут слышать свой собственный 
голос. Иногда у субъекта может появиться только повышенное потоотделение, дрожь 
или другой признак стрессового состояния, которое он не может объяснить и 
которое обычно сопровождается субъективным ощущением расстройства.
Время появления этих нарушений в поведении может быть очень разным. Некоторые 
субъекты получали внушения на развитие гипнотической глухоты, что неизбежно 
вызывало предварительное состояние оцепенения, неподвижности в сочетании с 
анестезией. Когда возникало состояние глухоты, эти предварительные явления 
постепенно полностью исчезали. Любая попытка предотвратить эти предварительные 
проявления препятствовали возникновению глухоты, а внушения, приводящие к 
неподвижности и анестезии, ускоряли его. Один субъект сопротивлялся внушениям 
глухоты, пока ему сначала не внушалась общая амнезия. После этого стало 
возможным индуцировать глухоту. В большинстве случаев такие дополнительные 
изменения в поведении оказались важной частью внушенного состояния глухоты, и 
любое их нарушение могло вывести испытуемых из этого состояния. Эти общие 
результаты подтвердились и при индукции других состояний во время транса.
Таким образом, индукция гипнотической глухоты у нормального субъекта может 
привести к появлению других разнообразных нарушений в поведении. Эти 
дополнительные проявления, должно быть, составляют часть процесса индукции 
нарушения звукового восприятия или являются выражением дисбаланса 
психофизиологических функций организма, вызванного таким нарушением.
При изучении гипнотической слепоты, дальтонизма, амнезии, обезболивания, 
анестезии, возрастной регрессии и постгипнотического поведения, сопутствующие 
явления, в зависимости от характера выполняемой экспериментальной работы, 
оказались в основном похожи на явления, возникающие в связи с гипнотической 
глухотой. Следовательно, о них нельзя рассказать ничего нового. Однако, следует 
обратить особое внимание на некоторые примеры явлений, которые возникали при 
этих особых гипнотических состояниях.
При гипнотической глухоте сопутствующие явления могут быть ограничены реакциями 
страха с соответствующими физиологическими реакциями. При развитии 
гипнотической слепоты отмечались весьма разнообразные сопутствующие явления: у 
одного субъекта возникло определенное уменьшение остроты слуха, у другого — 
заметное увеличение мышечного тонуса с субъективным ощущением оцепенения и 
онемения, в то время как у третьего появилась анестезия рук и ног, 
сохранившаяся в течение всего периода визуальных нарушений. Чувство 
беспомощности, которое испытывали субъекты, и их склонность к испугу в том 
положении, в котором они оказались, затруднили дальнейшие экспериментальные 
действия.
Гипнотический дальтонизм, как и гипнотическая глухота, дал самые разнообразные 
и неожиданные нарушения поведения. Чаше всего наблюдались выраженные 
эмоциональные реакции, сопровождаемые повышенной частотой пульса и дыхания, 
дрожью и чрезмерным потоотделением. Они, возможно, связаны с чувствами 
дезориентации и замешательства, вызванными изменениями в зрительном восприятии 
испытуемых в ходе эксперимента. Например, одна испытуемая была серьезно 
расстроена тем, что она не узнала свое собственное платье. Заверения и утешения 
экспериментатора помогли устранить эти проявления.
Двое субъектов, которым был индуцирован дальтонизм, утратили способность 
правильно определять источник звука; они сообщали о своем субъективном ощущении,
 что голос экспериментатора исходит не от него самого и к тому же изменился по 
тональности. Было замечено, что в ответ на неожиданные звуки они поворачивали 
голову в неверном направлении и не могли узнать знакомые звуки. Одну участницу 
эксперимента особенно заинтересовали изменение характера звуков. Эта женщина 
периодически прерывала исследование и требовала заверений в том, что 
экспериментатор полностью контролирует создавшуюся ситуацию. Хронометр в ее 
описании тикал необычным, “полузадушенным” звуком, а постукивание карандашом 
давало “глухой, низкий” звук. Скрип дверных петель был ей чрезвычайно неприятен,
 так как обладал особым “визжащим” свойством, хотя в обычном состоянии транса 
или пробуждения она так остро не реагировала на этот звук.
Одно из особых наблюдений в связи с гипнотическим дальтонизмом — неожиданное 
обнаружение двух случаев синестезии. Первый случай был отмечен потерей 
восприятия слова “три” и его соответствующего числового значения при появлении 
дальтонизма на красный цвет. Восстановление цветовидения восстанавливало и 
прежде утраченные значения восприятия. Вторым примером является ассоциация 
красного цвета с цифрой 7. Цветослепота вызывала чувство незнания этого числа, 
хотя субъекты признавали его существование, и действительной потери его 
цифрового значения здесь не отмечалось. Испытуемая не могла объяснить, каким 
образом изменялась цифра 7. Кроме того, оказалось, что у нее возникала синопсия,
 при которой некоторые звуки всегда имели для нее значение красного цвета. При 
индукции дальтонизма эти звуки теряли свои свойства теплоты, и в некоторых 
случаях, особенно слушая музыку, она их не узнавала. На пластинке, которую она 
слушала в ходе эксперимента, было, по ее словам, “невероятное число ошибок”, и 
она удивлялась, как можно было вообще сделать такую запись. Когда у этих двух 
субъектов под воздействием гипноза развилась временная глухота, ассоциация 
цвета с восприятием чисел сохранялась.
Когда субъекту давали неприятное постгипнотическое задание или внушали амнезию 
после окончания гипнотического сеанса, у него обычно появлялась головная боль. 
Примером может служить случай со студентом медицинского колледжа, который, имея 
в прошлом опыт в качестве испытуемого, добровольно вызвался помочь 
экспериментатору на учебном сеансе. Никаких неожиданных проявлений не было до 
тех пор, пока он не получил внушение забыть все гипнотические сеансы, включая и 
последний, и проснуться с твердым убеждением, что его никогда не 
гипнотизировали и что, по всей вероятности, его нельзя загипнотизировать. 
Субъект правильно выполнил свою задачу, но вскоре у него возникла сильнейшая 
головная боль, которая прошла, когда ему разрешили восстановить память. Позже 
он объяснил, что ему очень не нравится, когда ему внушают амнезию относительно 
его гипнотического поведения в прошлом, и он чувствует, что именно это вызывает 
у него головную боль.
Как показал опыт, в тех случаях, когда нельзя легко вызвать гипнотическую 
амнезию, внушение — забыть какое-то неприятное событие или действие с 
добавлением слов: “хотя это и вызовет у вас головную боль”, — часто позволяет 
вызвать у субъекта амнезию, которая ранее была невозможна, без возникновения 
сопутствующей головной боли. Некоторые субъекты реагируют на амнезию спонтанным 
возникновением головной боли; у других проявляется локальная анестезия. У 
одного субъекта, которому дали команду забыть определенный опыт транса, 
возникла анестезия рук. Это обнаружилось, когда женщина попыталась что-то 
написать. Коррекция амнезии привела к исчезновению анестезии. Следует заметить, 
что анестезия руки возникла только тогда, когда субъекту дали команду забыть 
отдельные события, и не сопровождалась спонтанной общей амнезией.
У двух женщин в ходе эксперимента после внушения фобии к кошкам возникли 
изменения в обонянии. Одна стала сверхчувствительной к неприятным запахам, а 
другая чрезмерно интересовалась приятными запахами. И эти изменения обоняния 
продолжались до тех пор, пока уровень внушенной фобии не снизился. Однако 
внушенная чувствительность обоняния не приводила к фобическим реакциям.
У другого субъекта, которому внушили общую дезориентацию места и времени, 
развился выраженный дефект речи, хотя в прошлом он никогда не страдал от 
заикания. Несколько месяцев спустя, в другой обстановке он получил 
гипнотическое внушение о том, что определенное событие, произошедшее только 
один раз, произошло в два различных дня, и он должен был защищать это положение.
 У испытуемого снова появилось сильное заикание, и, кроме того, он полностью 
дезориентировался относительно времени, места и не воспринимал никого из 
присутствующих, кроме экспериментатора. В другом случае этого же субъекта 
попросили забыть, что один из его друзей сидел на каком-то определенном стуле, 
и быть уверенным в том, что тот занимал совершенно другое место. Сначала 
субъект ответил на это внушение сильным заиканием, но вскоре оно исчезло, и 
вместо него появилась полная амнезия и он не узнавал своего приятеля. Потом 
субъекту дали книгу и попросили читать вслух, а когда он прочел отрывок, 
сказали, что он будет заикаться на следующих параграфах. Появление заикания 
привело к восстановлению идентичности друга.
У нескольких взрослых субъектов, которым была внушена возрастная регрессия до 
уровня раннего детского возраста, заметно изменилось двигательное поведение. 
Два таких испытуемых в этом состоянии свободно и легко, без ошибок, писали с 
наклоном влево, хотя изменили почерк уже пятнадцать и восемнадцать лет назад и 
давно писали с наклоном вправо. Другой субъект, который обычно писал с наклоном 
влево, в состоянии возрастной регрессии писал с правильным наклоном. Опрос 
показал, что изменение почерка у него произошло в период полового созревания. 
Попытки в состоянии обычного транса и пробуждения закрепить дублирование 
моделей письма раннего возраста привело только к их аппроксимации.
Вышеприведенные примеры показывают, что гипнотическая индукция нарушений в 
любой выбранной модальности поведения вероятнее всего должна сопровождаться 
нарушениями в других модальностях. Они во многом различны по своему характеру и 
их связи с первичными индуцированными нарушениями в поведении.
Описание одного из сеансов.
Субъект, интерн медицинского колледжа, страдал сильной близорукостью. Когда он 
был вынужден делать что-то без очков, у него возникали сильные головные боли. 
На первом гипнотическом сеансе выяснилось, что впервые он надел очки в десять 
лет по рекомендации школьного врача, так как у него были сильные головные боли 
из-за того, что ему приходилось напрягать зрение. Когда ему было четырнадцать 
лет, он заменил эти очки другими, более сильными, и носил их до сих пор. К 
счастью, мать сохранила его первые очки.
В целях демонстрации перед группой этого субъекта загипнотизировали, а потом 
переориентировали на возраст восьми лет и разбудили в этом состоянии регрессии.
Сразу же при пробуждении субъект снял очки, наотрез отказываясь надеть их снова.
 Когда его начали уговаривать надеть очки, он стал жаловаться, что они портят 
ему глаза. Вскоре он стал возмущаться, объясняя, что из-за них у него болит 
голова и он плохо видит. Ему разрешили снять очки. Затем он заинтересовался 
целым рядом заданий, выполнение которых требовало напряжения зрения; такими 
заданиями были чтение книги, которую держали на довольно большом расстоянии, 
продевание нитки в иголку и т. п. Он легко выполнял это в течение целого часа 
без субъективных жалоб. Потом его немедленно переориентировали на настоящий 
возраст и разбудили. Оказалось, что у него нет никакого чувства дискомфорта. В 
качестве контрольной меры ему предложили без очков выполнить такие же задания в 
обычном состоянии после пробуждения, и каждый раз у него возникала сильная 
головная боль, которая длилась почти полчаса.
Дальнейшие опыты, проводившиеся в течение нескольких недель, показали, что 
гипнотическая регрессия этого субъекта к различным возрастным уровням дает 
следующие результаты.
1. На уровне восьми и девяти лет.
а) Отказ носить обе пары очков и жалобы на то, что они причиняют боль глазам.
б) Никаких субъективных симптомов напряжения зрения.
в) Отсутствие головных болей в возрасте восьми лет, но признание о наличии 
таковых в девятилетнем возрасте.
г) Никаких субъективных симптомов напряжения зрения после пробуждения на этих 
возрастных уровнях.
2. На уровне десяти и тринадцати лет.
а) Готовность носить первую пару очков и отказ от второй пары.
б) Быстрое появление головных болей, когда ему внушают обходиться без очков.
в) Жалоба на головную боль после внушения носить вторую пару очков.
г) Сохранение головных болей, когда его разбудили из состояния транса после 
напряжения зрения.
д) Исчезновение головных болей, когда ему внушалась регрессия к любому 
предыдущему возрастному уровню после напряжения зрения.
е) Невозможность вновь вызвать головную боль, вызванную переориентацией на 
более ранний возраст с последующей переориентацией снова на тот возрастной 
уровень, при котором возникла головная боль, до тех пор, пока не указана точная 
дата.
3. На уровне четырнадцати лет и дальше.
а) Согласие носить первую пару очков, но субъективные жалобы после внушения 
носить их больше часа. Готовность носить вторые очки без субъективных жалоб.
б) Появление головных болей при напряжении зрения.
в) Сохранение у субъекта головных болей, когда он пробуждается из состояния 
транса после такого напряжения зрения.
г) Исчезновение головной боли сразу же при регрессии к более раннему возрасту с 
последующей переориентацией на возрастной уровень, в котором возникали головной 
боли, пока не указана точная дата.
Контрольные тесты, проведенные в обычном состоянии транса и пробуждения, 
показали, что субъект не может отказаться от очков, которые носит в настоящий 
момент, или носить первые очки без того, чтобы у него не появились головные 
боли.
Когда субъекту сообщили о результатах экспериментов, он засомневался в их 
истинности. Он попросил повторить различные процедуры, при которых его приятель,
 тоже интерн медицинского колледжа, мог бы выступить в качестве наблюдателя и 
подтвердить, что субъект может обходиться без очков и при этом у него не 
появляется головная боль, когда он переориентируется на более ранний возраст. 
Результаты повторных экспериментов подтвердили предыдущие.
Эти результаты похожи на те, что были описаны ранее в связи с очевидным 
проявлением фобий при оживлении в памяти забытых травматических состояний и в 
повторных сеансах, когда отмечалось, что фобические реакции не возникали у 
субъектов, которым внушалась регрессия к тому периоду жизни, когда этих 
проявлений еще не было.
Описание этого случая показывает, что, в противоположность действительному, 
существующему на данный момент физическому состоянию субъекта, возникла 
выраженная положительная корреляция между ношением и отказом от очков и 
появлением головных болей в соответствии с прошлым (по хронологии) опытом и 
физическим состоянием.
Заключение.
Эти результаты представляют собой экспериментальную демонстрацию неожиданных и 
нереализованных связей, которые существуют между различными модальностями 
поведения и понимание которых очень важно для комплексного изучения симптомов 
психопатологических состояний. В частности, выяснилось, что психопатологические 
проявления не обязательно должны сопровождаться комплексными нарушениями 
нескольких различных модальностей поведения. Скорее всего, результаты 
исследования доказывают, что изменение в одной-единственной модальности может 
быть выражено в нескольких других сферах поведения как несвязанные (на первый 
взгляд с этим изменением) нарушения. Следовательно, различные на вид симптомы 
могут быть различными аспектами одного явления, для которого было бы верным 
пренебречь модальностью поведения. Точно так же у гипнотически глухого субъекта 
возникают, как часть состояния глухоты, дополнительные сенсорные или 
двигательные изменения; так, психопатологические явления, в которые вовлечены 
несколько модальностей поведения, фактически являются результатами только 
одного нарушения и только в одной модальности поведения. Таким образом, задача 
терапии и различных психопатологических состояний может зависеть прежде всего 
от способа, на первый взгляд не связанного с действительной проблемой: например,
 гипнотическая глухота лучше всего достигается в том случае, если сначала 
индуцировать анестезию.
Эти экспериментальные результаты дают основание предположить, что для понимания 
сущности психопатологических явлений имеет значение не только проявления 
различных модальностей, но и фундаментальные связи между ними.
Литература.
Эриксон М. Исследование специфической амнезии (The British journal of medical 
psychology. 1933, № 13. P. 143.)
Эриксон М. Изучение экспериментального невроза, гипнотически индуцированного в 
случае преждевременной эякуляции (The British journal of medical psychology. 
1933, № 15. P. 34.)
Эриксон М. Выявление явного бессознательного состояния во время гипнотического 
оживления травматического случая. (The journal of nervous and mental diseases. 
1937, №38. P. 1282.)
Эриксон М. Изучение клинических и экспериментальных результатов по 
гипнотической глухоте. 1. Клинический опыт и его результаты (General psychology.
 1938, № 19. Р. 127.)
Эриксон М. Изучение клинических и экспериментальных результатов по 
гипнотической глухоте. 2. Экспериментальные результаты в связи с применением 
метода обусловленной реакции (General psychology. 1938, № 19. Р. 151.)
Эриксон М. Индуцирование дальтонизма с помощью гипнотического внушения (General 
psychology. 1939, № 20. Р. 61.)
Эриксон М. Экспериментальные сеансы психопатологии повседневной жизни. (Archive 
neurology and psychiatries, 1939, № 8. Р. 338.)
Эриксон М. Демонстрация умственных процессов с помощью гипноза. (Archive 
neurology and psychiatries, 1939, № 42. Р. 367.)
Эриксон М. X. Экспериментальное изучение регрессии (Доклад, сделанный на 
конференции членов ассоциации американских психиатров). Чикаго, 1939, май.
Эриксон М. Управляемое экспериментальное использование гипнотической регрессии 
при лечении приобретенного отвращения к некоторым видам пищи. (“Journal of 
psyhosomatic medicine”, 1939, № 4. Р. 67.)
Специальное исследование природы и характера различных состояний сознания, 
проведенное совместно с Олдосом Хаксли..
American journal of clinical hypnosis, 1965, № 8, pp. 14—33.
Почти целый год Олдос Хаксли и автор потратили на планирование совместного 
психологического исследования различных состояний сознания. Каждый в 
отдельности составил план исследований, возможных методов изучения, вопросов, 
которые следовало рассмотреть. Цель планирования состояла в том, чтобы 
подготовить общую основу для предполагаемого совместного изучения, которая 
отражала бы собственное мышление каждого, не влияя при этом на мнение другого. 
Мы надеялись, что сможем затронуть как можно более широкий диапазон идей, 
руководствуясь планами, которые составлены с учетом различного понимания того, 
что нам предстояло сделать.
В начале I960 года я встретился с Хаксли в его доме в Лос-Анджелесе. Я очень 
заинтересовался подходом Хаксли к психологическим проблемам, его методом 
мышления и уникальным применением его подсознательного мышления. А Хаксли 
интересовался вопросами гипноза, и предыдущая короткая работа с ним в состоянии 
глубокого транса показала его компетентность в качестве сомнамбулического 
субъекта.
Мы оба поняли, что эта встреча будет лишь предварительным опытом, и решили, что 
сделаем этот опыт как можно более обширным и содержательным, не стараясь 
завершить какой-то отдельный пункт нашей программы. Мы дали оценку будущим 
встречам и определенным экспериментальным сеансам. Кроме того, каждый из нас 
преследовал свои собственные цели: Олдос имел в виду будущую литературную 
работу, а мои интересы лежали в области экспериментов по гипнозу.
Работа в этот день началась ровно в восемь часов утра и не прерывалась до шести 
часов вечера. Мы просмотрели все замечания в своих блокнотах, согласовали их, 
выяснили все неясные пункты, расшифровали сокращения и т. д. Мы решили, что 
записи в наших блокнотах имеют мало различий и в то же время в достаточной 
степени отражают наши индивидуальные планы.
Наш план состоял в том, чтобы оставить эти записи у Хаксли, так как его 
феноменальная память и литературные способности позволяют написать хорошую 
совместную статью, основанную на наших дискуссиях и экспериментах этого дня 
работы. Однако я решил воспользоваться несколькими отрывками из этих записей, 
касающихся поведения Хаксли, когда он, выступая в роли экспериментального 
субъекта, не мог вести соответствующую запись о себе. Мы предполагали, что, 
исходя из этих нескольких страниц, я должен написать статью, которую Хаксли 
использует в своей будущей работе. Хаксли скопировал эти страницы в свой 
блокнот, чтобы пополнить свои собственные данные.
К сожалению, случившийся позже лесной пожар разрушил дом Хаксли; погибла и его 
огромная библиотека, содержащая множество редких книг и рукописей, а также 
тетради с отчетом о нашей совместной работе. В результате нам пришлось 
отказаться от продолжения этой работы, так как Хаксли очень болезненно 
воспринимал все разговоры на эту тему; но недавняя его смерть заставила меня 
внимательно прочесть те несколько страниц, которые находились в моем блокноте. 
Изучив их, я понял, что могу представить на суд читателя небольшую часть нашей 
совместной работы в тот день. Читатель должен помнить, что цитаты, 
приписываемые Хаксли, не всегда стенографически точны, так как его наиболее 
длинные высказывания были записаны в сокращенной форме. Однако по своей сути 
они верны. Нужно также учесть, что Хаксли прочел мои записи в день нашего 
совместного исследования и в основном согласился с ними.
Начало проекта.
Выполнение проекта началось с того, что Хаксли решил уточнить понятие 
сознательного мышления в состоянии гипноза у себя самого и у других субъектов. 
Затем я высказал свою точку зрения на его понимание гипнотического состояния. 
Цель обсуждения состояла в том, чтобы выяснить, в чем совпадают и в чем 
расходятся наши взгляды, что обеспечило бы более надежное исследование этого 
вопроса, представляющего для нас огромный интерес.
Затем мы долго и подробно обсуждали его психоделические опыты с мескалином, 
которые позже были описаны в его книге “Двери к восприятию” (Нью-Йорк, 1954).
Далее Хаксли перешел к детальному описанию своей практической работы с тем, что 
он называл “глубокой рефлексией”. Он описал “глубокую рефлексию” (автор не дает 
полного описания, поскольку тогда у него не было особых причин подробно 
записать его в своем блокноте) как состояние физической релаксации с 
наклоненной головой и закрытыми глазами, глубоким прогрессирующим уходом от 
внешних сторон жизни, но в то же время без потери ощущений физической 
реальности, без амнезии и без потери ориентации; отстранением от всего, не 
имеющего к нему прямого отношения, а затем полным мысленным погружением в то, 
что его интересует. Однако Хаксли констатировал, что был настолько свободен в 
этом состоянии, что брал острый карандаш вместо притупившегося, чтобы 
автоматически записывать свои мысли, и делал все это, не вполне осознавая, 
какое физическое действие он выполняет. По словам Хаксли, у него было 
впечатление, будто это действие не является неотъемлемой частью его мышления. 
Во всяком случае, говорил он, такая физическая деятельность не влияла на 
“течение моих мыслей, так заинтересовавших тогда меня, не замедляла и не 
ускоряла его. Эти действия носят ассоциативный характер — Я должен сказать, что 
такие действия тесно связаны с периферией...”. Приводя еще один пример, Хаксли 
вспомнил еще об одном типе физической деятельности. Он вспомнил о состоянии 
“глубокой рефлексии”, в котором находился в тот день, когда жена поехала в 
город за покупками. Он не мог вспомнить, какие мысли и идеи посетили его в тот 
день, но отчетливо помнил, что, вернувшись домой, жена спросила его, записал ли 
он то сообщение, которое она передала по телефону. Он явно пришел в 
замешательство от ее вопроса, ничего не мог вспомнить о телефонном звонке, о 
котором говорила жена, пока они вместе не нашли запись о сообщении в блокноте, 
что лежал возле телефона, стоявшего рядом с креслом, в котором он любил сидеть. 
Они с женой пришли к заключению, что в момент телефонного звонка он находился в 
состоянии “глубокой рефлексии”; он поднялся с кресла, взял в руки трубку 
телефона и сказал в нее, как обычно: “Алло, я слушаю”. Затем выслушал сообщение,
 записал в блокнот и впоследствии абсолютно забыл об этом. Он просто помнил, 
что в этот день работал над рукописью, которая поглощала все его интересы. Он 
объяснил, что у него сложилась привычка начинать рабочий день с погружения в 
“глубокую рефлексию”.
Хаксли рассказал также о другом случае, когда его жена, вернувшись домой после 
короткого отсутствия, обнаружила в холле на столике для прессы очень важное 
письмо. Она нашла Хаксли спокойно сидящим в кресле, очевидно, в состоянии 
глубоких размышлений. Позже в этот же день она спросила, когда пришло письмо, и 
Хаксли не мог припомнить даже самого факта его получения. Однако оба понимали, 
что, несомненно, почтальон позвонил, Хаксли услышал звонок, прервал на время 
свои занятия, подошел к двери, открыл ее, получил письмо, запер дверь, положил 
письмо в соответствующее место и вернулся к креслу, где его и нашла жена.
Оба эти случая произошли сравнительно недавно. Он вспомнил о них лишь как об 
эпизодах, но не ощущал, что эти события составляли часть описания его поведения.
 Он мог только заключить, что находился в состоянии “глубокой рефлексии”, когда 
происходили эти события.
Впоследствии жена Хаксли подтвердила предположение о том, что его поведение 
было полностью “автоматическим, как у машины, движущейся в точно заданном 
направлении. Очень интересно наблюдать за ним, когда он вынимает книгу из 
книжного шкафа, садится в кресло, медленно открывает книгу, надевает очки, 
прочитывает какой-то фрагмент, а потом откладывает книгу и очки в сторону. 
Спустя некоторое время, иногда даже через несколько дней, он замечает книгу и 
спрашивает, почему она здесь лежит. Он никогда не помнит того, что делает и о 
чем думает, когда сидит в этом кресле. Но самое неожиданное вы увидите тогда, 
когда мой муж сидит в кабинете и упорно работает”.
Другими словами, когда человек находится в состоянии “глубокой рефлексии” и, 
кажется, полностью оторван от внешнего мира, целостность задачи, которую он 
выполняет в этом душевном состоянии, не разрушается внешними стимулами, но 
какая-то периферийная часть сознания заставляет его все же принимать их, 
правильно на них реагировать; при этом в памяти не запечатлеваются ни сами 
стимулы, ни реакция на них. Жена Олдоса Хаксли рассказывала, что, когда она 
дома, он, находясь в состоянии “глубокой рефлексии”, не обращает внимания на 
телефонные звонки, хотя телефон стоит рядом с ним, и на звонки в дверь. “Он 
просто во всем тогда полагается на меня, но если я говорю ему, что ухожу, он 
всегда отвечает на телефонный звонок и открывает дверь, когда кто-то звонит”.
Хаксли считал, что ему требуется приблизительно пять минут, чтобы войти в 
состояние “глубокой рефлексии”, и для этого ему нужно “просто отбросить в 
сторону все якоря” сознания. Что он под этим понимал, Хаксли объяснить не мог. 
“Это весьма субъективные ощущения”, при которых он явно добивался состояния 
“упорядоченной умственной организации”, что позволяло его мыслям течь свободно 
и упорядочение в то время, как он писал, — таково было его окончательное 
объяснение. Он никогда не занимался анализом своей “глубокой рефлексии” и не 
считал, что сможет ее проанализировать. Зато он предложил провести 
экспериментальное исследование такого состояния в течение одного дня. При этом 
исследовании быстро обнаружилось, что, погружаясь в свои мысли, чтобы достичь 
состояния “глубокой рефлексии”, он действительно “отбрасывал в сторону все 
якоря” и, казалось, терял всякую связь с окружающей обстановкой. При попытке 
субъективно пережить состояние “глубокой рефлексии” и вспомнить процессы 
вхождения в такое состояние он смог развить его за пять минут, а выйти из него 
буквально через две минуты. Хаксли прокомментировал это следующим образом: “Я 
приношу свои извинения. Неожиданно я обнаружил, что приготовился работать, но 
мне нечего делать. И я понял, что мне лучше выйти из этого состояния”. Перед 
следующей попыткой мы договорились, что я должен дать сигнал, когда ему 
выходить из состояния “глубокой рефлексии”. Вторая попытка была так же удачна, 
как и первая. Хаксли спокойно сидел в течение нескольких минут, а потом я подал 
ему условный знак. Он так прокомментировал это: “Я обнаружил, что чего-то жду. 
Я не знал, чего именно. Это было просто „что-то" вне времени и пространства, 
что должно произойти. Мне кажется, я в первый раз заметил это ощущение. Я 
всегда над чем-то размышлял в это время. Но на сей раз у меня не было никакой 
работы, я был ничем не заинтересован, ко всему безразличен, просто ждал чего-то 
и чувствовал настоятельную потребность выйти из этого состояния. Интересно, вы 
подали мне условный сигнал или нет?”.
Ряд заданных ему вопросов показал, что он явно не помнит о данных ему стимулах. 
У него только было ощущение, что пришло время выйти из этого состояния. 
Многократное повторение опыта дало такие же результаты. И каждый раз у него 
возникало ощущение пустоты без времени, без пространства, спокойное ожидание 
“чего-то” неопределенного и возврата к обычному осознанию. Хаксли кратко 
охарактеризовал свои результаты “как полное отсутствие чего-либо на пути туда и 
на пути назад и бессмысленное ожидание чего-то такого, чего обычно ожидает 
человек в состоянии нирваны, так как больше делать нечего”. Он подтвердил свое 
намерение более основательно изучить впоследствии это явление, которое 
оказалось столь полезным в его работе.
Дальнейшие эксперименты проводились после того, как Хаксли объяснил, что не 
может войти в состояние “глубокой рефлексии” с неопределенным пониманием того, 
что будет реагировать на любой “значительный стимул”. Не сообщив ему о своих 
намерениях, я попросил его “прийти в себя” (мой собственный термин), когда он 
услышит, что я трижды стукну карандашом по креслу. Он быстро вошел в состояние 
“рефлексии”, и немного погодя я несколько раз постучал по столу карандашом с 
различными интервалами. Я стукнул карандашом один раз, сделал паузу, потом 
стукнул два раза в быстром темпе, снова сделал паузу, стукнул карандашом один 
раз, снова пауза, в быстром темпе вновь постучал карандашом четыре раза, снова 
пауза, и снова пять ударов карандашом в быстром темпе. Я опробовал различные 
варианты, но условного сигнала не подавал. Я даже со страшным шумом опрокинул 
кресло, пока раздавались четыре удара карандашом. Хаксли никак не реагировал, 
пока не были сделаны обусловленные три стука. Его пробуждение происходило 
медленно, но с почти немедленной реакцией на условный сигнал. Я задал Хаксли 
ряд вопросов относительно его субъективных ощущений. Он объяснил, что они были 
почти такими же, как и раньше, за одним исключением: несколько раз у него 
возникало смутное ощущение, будто “что-то происходит”, но он не знал, что 
именно. Он не сознавал того, что делалось вокруг.
Были проведены и другие эксперименты, в которых он должен был войти в состояние 
“глубокой рефлексии” и ощущать, чувствовать определенный, заранее обусловленный 
цвет; сигналом для пробуждения было пожатие его правой руки. Когда Хаксли решил,
 что полностью погрузился в это состояние, я сильно потряс его за левую руку, 
затем больно ущипнул за тыльную сторону обеих ладоней, так что на них даже 
остались следы моих ногтей. Хаксли никак не реагировал на эти физические 
стимулы, хотя я следил, не движутся ли его глаза под полуприкрытыми веками, не 
изменились ли его пульс, частота дыхания. Однако приблизительно через минуту 
его руки, лежащие в начале эксперимента на подлокотниках кресла, медленно 
приподнялись приблизительно на дюйм, опустились, и всякое движение прекратилось.
 По условному сигналу Хаксли легко проснулся.
Его субъективные ощущения свелись к тому, что он “потерялся в море цвета”, он 
просто чувствовал, ощущал этот цвет, “сам был цветом”, “полностью был растворен 
в нем”, он утратил ощущение самого себя как личности в этом цвете. Затем Хаксли 
неожиданно почувствовал, что теряет этот цвет, уходит от него в какую-то 
бессмысленную путаницу, он понял, что ему надо только открыть глаза, и тогда он 
выйдет из этого состояния.
Он помнил об обусловленном стимуле, но не мог припомнить, получил ли его. “Я 
могу только логически умозаключить, что он был дан, исходя из того факта, что я 
вышел из состояния глубокого транса”. Косвенные вопросы показали, что Хаксли не 
помнит и физических стимулов. Он совершенно не обратил внимания на следы ногтей 
на тыльных сторонах своих рук.
Процедура была повторена вновь, но к ней добавилось еще одно условие: когда я 
понял, что Хаксли достиг состояния “глубокой рефлексии”, я несколько раз 
настойчиво попросил его при пробуждении рассказать мне о книге, которую я 
осторожно положил перед ним. Результаты совпали с результатами предыдущего 
опыта. Он снова “потерялся — был полностью поглощен; это можно только ощущать, 
но нельзя описать — это такое обворожительное, удивительное состояние — 
чувствовать себя частью беспрерывной игры цвета, который так мягок. нежен, 
всепоглощающ. Это удивительно!”. Он ничего не помнил о моих настойчивых 
просьбах и о других физических стимулах. Он помнил обусловленный сигнал, но не 
знал, получил ли его. Он только мог предположить, что сигнал был подан, так как 
вернулся в обычное состояние сознания. Присутствие книги ему ни о чем не 
говорило. Он только добавил, что возникновение у него состояния “глубокой 
рефлексии” при погружении в ощущение цвета было одинаковым, но не идентичным с 
его психоделическими опытами.
Далее я попросил Хаксли войти в состояние “рефлексии” в целях запоминания 
телефонного звонка и получения срочного письма. Несмотря на ряд повторных 
попыток, он “выходил” из этого состояния, объясняя: “Я обнаружил, что мне 
нечего делать, поэтому вышел из этого состояния”. Его воспоминания 
ограничивались тем, что рассказывала его жена, и все подробности были связаны с 
ней, а не с внутренними ощущениями, возникавшими у него в то время.
Я решил проверить, мог ли Хаксли включить в свое состояние “глубокой рефлексии” 
другого человека. Эта идея сразу же заинтересовала его, и мы решили, что он 
войдет в состояние “глубокой рефлексии” и попробует поразмышлять о некоторых 
своих психоделических опытах. Он выполнил это очень . интересным, интригующим 
образом. Когда Хаксли вошел в это состояние, он начал отрешенно делать 
отрывочные замечания, главным образом, в форме комментариев, адресованных 
самому себе. Он говорил, одновременно делая отрывочные записи на бумаге 
карандашом, который был мгновенно ему подан: “Очень необычно — я просмотрел, не 
учел это — Как?. Странно, что я забыл это — Удивительно, но сейчас это кажется 
совсем иным — Мне нужно взглянуть...”.
Пробудился Хаксли со смутным воспоминанием о том, что размышлял над своими 
психоделическими опытами, но свои ощущения он вспомнить не мог. Он не помнил 
того факта, что говорил и даже делал записи. Когда ему показали их, он нашел, 
что они плохо написаны, что их нельзя прочесть. Я прочел ему свои записи, не 
вызвав никаких следов воспоминаний.
Повторение этого опыта дало такие же результаты за одним исключением. Это было 
удивление Хаксли, когда он неожиданно заявил: “Послушайте, Милтон. Это очень 
удивительно, очень неожиданно. Я использую состояние „глубокой рефлексии", 
чтобы вызвать нужные воспоминания, привести в порядок свои мысли, чтобы 
исследовать весь диапазон моего умственного существования. Но делаю это только 
для того, чтобы они способствовали той работе, которую я планирую и собираюсь 
выполнить без участия моего сознательного мышления, без их осознания. 
Удивительно — Никогда не мог понять, что мое состояние „глубокой рефлексии" 
всегда предшествует периоду интенсивной работы, в которую я полностью 
погружаюсь — Послушайте, не удивительно, что я все забываю”.
Позже, когда мы просматривали и изучали заметки друг друга, Хаксли выразил 
удивление и замешательство, увидев мои записи о физических стимулах, о которых 
он абсолютно ничего не помнил. Он знал, что по моей просьбе вторично входил в 
состояние “глубокой рефлексии”, он выразил свое удивление относительно своих 
субъективных ощущений, когда ему казалось, что он погружался в “море цвета”, 
утрачивал чувство времени и пространства и испытывал приятное ощущение чего-то 
значительного, что происходит в данный момент. Он вновь перечел мои заметки, 
чтобы воскресить в себе хотя бы смутное воспоминание о субъективном осознании 
различных физических стимулов, которые я ему давал. Он также взглянул на 
тыльную сторону своих рук в поисках следов от щипков, но они уже исчезли. В 
конце концов он сказал: “Необычно, очень необычно и удивительно”.
Когда мы решили отложить дальнейшее исследование “глубокой рефлексии” на более 
позднее время, Хаксли снова заявил, что неожиданно понял, как часто он ее 
использовал и как мало о ней знал, и это привело его к решению тщательно 
исследовать состояние “глубокой рефлексии”. Способ и средства изучения этого 
состояния, подготовки себя к погружению в работу и того, как он терял всякий 
контакт с ненужными фактами реальности, — все это представляло для него 
огромный интерес.
Тоща Хаксли предложил, чтобы исследования проводились в гипнотическом состоянии 
сознания с использованием его в качестве субъекта. Он попросил разрешения 
прерывать свое состояние транса по желанию в целях обсуждения. Это 
соответствовало и моим целям.
Он также попросил, чтобы сначала было индуцировано легкое состояние транса, 
возможно, несколько раз, чтобы дать ему возможность проследить за своими 
субъективными ощущениями. Так как прежде он сам был сомнамбулическим субъектом, 
я постарался осторожно убедить его, что это может позволить ему 
приостанавливать состояние транса на любом Уровне, когда он пожелает. Он не 
признал в моих словах простого прямого гипнотического внушения. Позже, читая 
мои записи в блокноте, он удивился, что так легко принял явное внушение, не 
распознав его. Он нашел некоторые повторения легкого состояния транса 
интересными, но “слишком умозрительными”. По его словам, это “просто переход с 
внешней стороны к внутренней”. Другими словами, человек все меньше и меньше 
внимания уделяет внешним условиям окружающей обстановки и обращает все больше 
внимания на внутренние субъективные ощущения. Внешняя сторона становится все 
слабее и туманнее, а внутренние субъективные чувства — все более ясными, и так 
до тех пор, пока не наступит состояние равновесия. В этом состоянии равновесия 
у него лично появилось такое чувство, что, при соответствующей мотивации, он 
мог бы “постараться и обогнать реальность”, но без достаточных мотивов он этого 
делать не будет. У него также не возникало желания углубить свое состояние 
транса. Кажется, необходимости в каких-то особых изменениях этого состояния 
равновесия не было. Кроме того, он отметил, что это состояние равновесия 
сопровождалось чувством удовлетворения и облегчения. Ему было интересно, 
испытывали ли другие такие субъективные реакции.
Хаксли попросил, чтобы такое легкое состояние транса было индуцировано самыми 
разными способами, в том числе и в невербальной форме. Результаты в каждом 
случае, как сильно почувствовал Хаксли, целиком зависели от его умственного и 
душевного настроя. Он обнаружил, что может совершить “медленный переход” (моя 
фраза) в состояние легкого транса, реагируя и воспринимая ощущения, которые 
прежде всего пробуждают реакции только на субъективном уровне. Он также 
обнаружил, что попытка вести себя в прямой связи с окружающей обстановкой 
подрывала все его усилия, и у него появилось желание либо выйти из состояния 
транса, либо погрузиться в него еще глубже. Чтобы проверить свое состояние 
транса, он по собственной инициативе выдвинул целый ряд вопросов. Так, прежде 
чем погрузиться в легкое состояние транса, он решил в самое ближайшее время или 
в недалеком будущем обсудить со мной тему, которая касалась или не касалась 
данной обстановки. В таких случаях Хаксли обнаружил у себя невыразимое желание 
противостоять сохранению состояния транса. Надо учесть, что любое усилие 
включить в это состояние какой-либо пункт реальности, не относящийся к его 
чувству субъективного удовлетворения, уменьшало глубину транса.
Все это время у него сохранялось “смутное, но готовое” осознание того, что при 
желании это состояние можно изменить. Хаксли, как и другие, с кем я выполнял 
такие опыты, испытывал желание исследовать причину своего чувства субъективного 
комфорта и удовольствия, но сразу же осознавал, что это приведет к более 
глубокому состоянию транса.
Когда я спросил Хаксли, какие средства он мог бы использовать, чтобы избежать 
возникновения более глубокого транса, он заявил, что сам определяет для себя 
период времени, в течение которого будет оставаться в состоянии легкого транса. 
Это позволило ему еще глубже понять, что в любой момент он мог бы “выйти из 
этого состояния и зацепиться за внешнюю реальность”, но при этом чувство 
субъективного комфорта и легкости уменьшилось. Обсуждение этого факта и 
повторные опыты показали, что тщательно сформулированные внушения, усиливающие 
доступность внешней реальности и чувство субъективного комфорта, могут углубить 
состояние транса, хотя Хаксли полностью осознавал, что и зачем я говорил. Такие 
же результаты были получены при работе и с другими высокообразованными 
субъектами.
В опытах с трансами средней глубины Хаксли, как и другие испытуемые, с которыми 
я работал, испытывал большие затруднения в реагировании и сохранении 
постоянного уровня транса. Он обнаружил у себя субъективную потребность более 
глубоко погрузиться в состояние транса и интеллектуальную потребность 
оставаться на среднем уровне. В результате он несколько раз пытался “пробиться 
к сознанию” окружающей его обстановки и при этом возвращался в легкое состояние 
транса. Затем он обращал внимание на субъективный комфорт и тут же погружался в 
глубокий транс. Наконец, после повторных опытов, ему было дано как 
постгипнотическое, так и прямое гипнотическое внушение оставаться в состоянии 
среднего транса. Он обнаружил, что может выполнить это. Хаксли описывал это 
среднее состояние транса, которое прежде всего характеризуется очень приятным 
субъективным ощущением комфорта и неясного смутного осознания того, что 
существует внешняя реальность. У него возникла сильная потребность проверить 
этот факт. Однако при попытке проверить даже одно проявление реальности, транс 
сразу же становился более легким. С другой стороны, если реальный факт имел для 
Хаксли субъективное значение, например, удобство мягких диванных подушек на 
фоне собственного внутреннего покоя, тишины комнаты, транс становился глубже. 
Но и легкое, и глубокое состояние транса характеризовались потребностью 
каким-то образом, не обязательно четко, ощущать и осознавать внешнюю реальность.

Эксперименты проводились для того, чтобы обнаружить, , какие явления могут 
возникнуть в среднем и легком состоянии транса. Тот же самый опыт был проведен 
и с другими субъектами, а также с теми, у которых возникало только легкое или 
только среднее состояние транса. Результаты везде оказались одинаковыми, но 
самым важным кажется потребность гипнотических субъектов, находящихся в легкой 
и средней степенях транса, сохранять хоть какое-то восприятие внешней 
реальности и ощущать свое состояние транса как состояние, оторванное от внешней 
реальности, но с ориентацией на такую реальность. Хотя эта ориентация была 
слабой по своему характеру, она ощущалась субъектом как вполне доступная.
Хаксли обнаружил, что на фоне легкого или среднего транса могут проявляться 
состояния, характерные для глубокого транса. При наблюдении за состоянием 
глубокого гипноза, он заинтересовался возможностью получать галлюцинаторные 
явления и в состоянии легкого транса. Он попробовал испытать это на себе, 
соразмерив с чувством наслаждения своим субъективным состоянием физического 
комфорта, и прибавил дополнительное субъективное качество — приятное вкусовое 
ощущение. Он обнаружил, что легко может вызвать у себя галлюцинации различных 
вкусовых ощущений, и подумал, могу ли я узнать об этом. Он не осознавал, что 
делал в это время частые глотательные движения. От вкусовых ощущений Хаксли 
перешел к запахам, как приятным, так и неприятным. Он не понимал, что его 
выдают характерные движения ноздрей. Как он объяснил впоследствии, у него 
возникло ощущение, что галлюцинации так называемого внутреннего типа, то есть 
возникающие внутри самого тела, были бы легче, чем те, при которых галлюцинация 
возникает как бы вне тела.
От обонятельных галлюцинаций Хаксли перешел к кинестетическим, проприоцептивным 
и осязательным ощущениям. В эксперименте с кинестетическими галлюцинаторными 
ощущениями он галлюцинировал длинную прогулку, но при этом ощущал мое 
присутствие в какой-то смутно ощущаемой комнате. Как только он забыл обо мне, 
его галлюцинаторная прогулка стала более реальной. Хаксли осознал это как 
свидетельство мгновенного появления более глубокого состояния транса, которое 
он обязан запомнить и сообщить мне после пробуждения. Он не знал, что во время 
галлюцинаторной прогулки частота его дыхания и пульса заметно изменилась.
Попытавшись впервые вызвать у себя визуальные и слуховые галлюцинации, он 
обнаружил, что это гораздо труднее, а также отметил, что при этом неизменно 
стремился выйти из состояния транса. Наконец, он пришел к заключению, что если 
у него возникают галлюцинации ритмических движений тела, он может привязать к 
этому галлюцинаторному ощущению звуковую галлюцинацию. Эта мера оказалась 
наиболее успешной, и снова он поймал себя на том, что ему интересно, слышу ли я 
эту музыку. Частота его дыхания и легкое покачивание головой в какой-то мере 
выдавали его состояние. От простой музыки он перешел к галлюцинации оперного 
пения, а потом начал бормотать какие-то слова, которые, как мне показалось, 
имитировали мой голос, спрашивающий его о глубокой рефлексии. Я не мог понять, 
что происходит. После этого он перешел к визуальным галлюцинациям. Попытка 
открыть глаза вывела Хаксли из состояния транса. После этого он держал глаза 
закрытыми, чтобы не прерывать своих действий в легком и среднем состояниях 
транса. Его первой визуальной галлюцинацией было почти “живое” течение его ума 
с отчетливым сильным ощущением пастельных цветов, изменяющих оттенок во время 
волнообразного движения. Он связал этот опыт со своими ощущениями “глубокой 
рефлексии” в моем присутствии, а также со своими прежними психоделическими 
опытами. Хаксли не считал это достаточно убедительным для тех целей, которые он 
ставил перед собой в этот момент, ибо чувствовал, что слишком большую роль тут 
сыграли яркие воспоминания. Следовательно, он намеренно решил увидеть в своих 
галлюцинациях какой-нибудь цветок, но подумал, что, поскольку в звуковых 
галлюцинациях определенную роль сыграло ощущение движения, он с полным 
основанием может прибегнуть к тому же средству, чтобы вызвать визуальную 
галлюцинацию. В этот момент, как выяснилось при обсуждении, его очень 
интересовало, вызывал ли я когда-либо у своих испытуемых галлюцинации, 
комбинируя различные сенсорные поля. Я сказал, что для меня это было типичной 
практикой.
Хаксли продолжал свою визуальную галлюцинацию, чувствуя, как его голова 
поворачивается из стороны к сторону, качается вверх и вниз; следя за едва 
видимым, ритмически движущимся предметом. Постепенно образ предмета становился 
все более и более четким, пока наконец он не увидел розу гигантских размеров, 
вероятно, около трех футов в диаметре. Этого Хаксли не ожидал и сразу понял, 
что это было не оживление в памяти, а самая настоящая галлюцинация. Он понял 
также, что вполне может добавить к этой картине обонятельную галлюцинацию, 
например, сильный свежий аромат, не похожий на аромат розы. Эта попытка тоже 
была успешной. Проведя ряд экспериментов с различными галлюцинациями, Хаксли 
вышел из состояния транса, и мы подробно обсудили все, что у него вышло. Ему 
приятно было узнать, что его экспериментальные открытия, сделанные без моей 
помощи и без моих внушений, полностью соответствовали результатам плановых 
экспериментов с другими субъектами.
В ходе обсуждения мы затронули вопрос об анестезии, амнезии, диссоциации, 
деперсонализации, регрессии, потере чувства времени, гипермнезии (пункт, весьма 
трудный для проверки, поскольку Хаксли обладал почти феноменальной памятью) и 
воскрешении совершенно забытых событий.
Хаксли обнаружил, что анестезия, амнезия, потеря чувства времени и гипермнезия 
вполне возможны в легком состоянии транса. Другие же явления, которые он 
настойчиво у себя вызывал, приводили к возникновению более глубокого транса.
Анестезия, которую он вызывал у себя в легком трансе, была более выраженной в 
определенных частях тела. При попытке распространить анестезию на все тело, 
начиная с шеи,, Хаксли обнаружил, что начинает “скользить” в глубокий транс.
Амнезия, как и анестезия, была эффективной только тогда, когда носила 
выборочный характер. Любая попытка вызвать общую амнезию приводила к 
возникновению глубокого транса.
Потеря чувства времени оказалась вполне возможной, и Хаксли предположил, что 
часто и подолгу использовал ее в своем . состоянии глубокой рефлексии, хотя 
формально впервые познакомился с этим понятием благодаря мне.
Гипермнезия, которую так было трудно проверить из-за его великолепной 
способности помнить прошлое, проявилась, когда я попросил его в состоянии 
легкого транса быстро назвать, на каких страницах в его различных книгах можно 
найти некоторые параграфы. Услышав эту просьбу в первый раз, Хаксли вышел из 
состояния легкого транса и сказал: “Ну, Милтон, вряд ли я сейчас могу это 
сделать. Я, скорее, смогу процитировать наизусть большую часть этой книги, но 
номер страницы с каким-то параграфом — это почти немыслимо”. Тем не менее, 
когда он вернулся в состояние легкого транса, я назвал ему том и вслух прочел 
несколько строк из параграфа, а он должен был назвать страницу, где находится 
этот параграф. Его ответы были верными в шестидесяти пяти процентах случаев. 
Когда он вышел из состояния легкого транса, ему была дана команда оставаться в 
сознании и выполнить ту же задачу. Если в состоянии легкого транса номер 
страницы как бы “вспыхивал” в его мозгу, то в состоянии бодрствования ему 
приходилось в уме закончить параграф, начать следующий, потом вернуться к 
предыдущему параграфу, а потом уже попытаться “угадать номер страницы”. Хаксли 
не смог сделать это также быстро, как тогда, когда он находился в состоянии 
легкого транса. Когда ему позволили тратить на эту задачу столько времени, 
сколько он пожелает, точность его ответов не превышала сорока процентов, причем 
только с недавно прочитанными книгами.
Затем мы повторили в среднем состоянии транса все те задачи, которые Хаксли 
выполнял в легком состоянии транса. Он сделал это гораздо легче, но постоянно 
испытывал ощущение, что впадает в более глубокий транс.
Потом мы вернулись к вопросу о глубоком гипнозе. У Хаксли легко возник глубокий 
сомнамбулический транс, в котором он полностью потерял ориентацию во времени и 
пространстве. Он мог открыть глаза, но описал поле своего зрения как “колодец 
света”, в котором он находился вместе с креслом. Он сразу же заметил явное 
спонтанное ограничение своего зрения, и у него появилась четкая осознанная 
мысль о том, что он обязан обсудить со мной сложившуюся обстановку. Осторожные, 
тщательно сформулированные вопросы показали, что у него возникла полная потеря 
памяти относительно ранее произошедшего. Он также не помнил о нашем совместном 
эксперименте. Одно из его заявлений гласило: “Знаете ли, я не понимаю ни эту 
ситуацию, ни почему вы здесь; но, так или иначе, я должен вам все объяснить!”. 
Я постарался убедить его, что вполне понимаю обстановку и что мне интересно 
любое объяснение, которое он захочет мне дать, и сказал, что задам ему ряд 
вопросов. Он согласился со мной, но как-то небрежно, безразлично. Было очевидно,
 что он пассивно наслаждается состоянием физического комфорта.
Он отвечал на вопросы просто и коротко, давая буквальный ответ на заданный ему 
вопрос, — ни больше, ни меньше.
Другими словами, у него возник тот же буквализм, что и у других субъектов, 
возможно, даже в большей степени — из-за его знаний семантики.
Я спросил: “Что находится справа от меня?” — “Я не знаю”. — “Почему?” — “Я не 
смотрел туда”. — “А теперь будете смотреть?” — “Да”. — “Ну?” — “Как далеко мне 
нужно смотреть?”. Этот вопрос не был для меня неожиданным, так как встречался в 
многочисленных случаях. Хаксли демонстрировал характерные явления глубокого 
сомнамбулического транса, в котором визуальное осознание необъяснимо 
ограничивается отдельными предметами, имеющими непосредственное отношение к 
ситуации транса. Если я хотел, чтобы он увидел какое-то кресло, диван, 
подставку для ног, то должен был давать ему определенные команды. Как объяснил 
позже Хаксли: “Мне нужно было внимательно оглядеться, пока постепенно он 
(указанный предмет) не появлялся в поле моего зрения, как бы медленно, 
постепенно материализуясь. Я считаю, что чувствовал себя вполне спокойно, 
ничуть не удивляясь тому, как материализуются предметы, вещи. Я воспринимал все 
как должное”. Такое объяснение я слышал от сотен субъектов, Однако опыт научил 
меня тому, какое важное значение имеет то, кто берет на себя роль пассивного 
“допросчика”, кто задает вопрос единственно для того, чтобы получить ответ, 
независимо от его содержания. Заинтересованность спрашивающего в значении 
ответа может заставить субъекта ответить так, будто ему даны инструкции 
относительно того, какой ответ нужно дать. В терапевтической работе я часто 
прибегал к особым интонациям, чтобы повлиять на пациента и получить от него 
нужный ответ или реакцию.
Я проверил это на Хаксли, с энтузиазмом спросив: “Ну, теперь скажите мне, что 
стоит перед вами на расстоянии пятнадцати футов?” Правильным был бы ответ: 
“Стол”. Вместо этого я услышал: “Стол с книгой и вазой на нем”. Книга и ваза 
действительно находились на столе, но на дальнем его конце, значительно дальше 
пятнадцати футов от Хаксли. Спустя немного времени, но уже небрежным, 
безразличным тоном, ему был задан тот же вопрос: “Скажите, что стоит перед вами 
на расстоянии пятнадцати футов?” От ответил: “Стол”. “Что-нибудь еще?” — “Да”. 
— “Что именно?” — “Книга” (она была ближе к нему, чем ваза). — “Что-нибудь 
еще?” — “Да”. — “Скажите мне, что именно”. — “Ваза”. — “Что-нибудь еще?” — “Да”.
 — “Скажите мне теперь”. — “Пятно”. — “Что-нибудь еще?” — “Нет”.
Этот буквализм и это особое ограничение осознания предметов в реальности, 
составляя часть гипнотической ситуации, типичны для стадии сомнамбулического 
транса. Кроме визуального, существуют еще и звуковые ограничения: звуки, даже 
те, что возникают при общении между экспериментатором и субъектом, кажутся 
звучащими вне гипнотической ситуации. Так как у меня в тот вечер не было 
ассистента, проверить это звуковое ограничение мне не удалось. Однако с помощью 
незаметной черной нитки мне удалось уронить книгу за его спиной. Медленно, как 
будто он испытывал зуд, Хаксли поднял руку и почесал свое плечо. Реакции испуга 
я у него не наблюдал. Это также было характерной реакцией на многие неожиданные 
физические стимулы. Они объясняются прошлым опытом тела. Очень часто, как при 
развитии глубокого сомнамбулического транса, у субъекта одновременно возникала 
избирательная анестезия к физическим стимулам, не составляющим часть 
гипнотической ситуации, например, на физические стимулы, которые нельзя было 
понять, исходя из прошлого опыта. Это не удалось проверить в эксперименте с 
Хаксли, так как для проведения соответствующих тестов без нарушения общей 
гипнотической ситуации нужен был ассистент. Единственное иллюстративное 
средство, которое я использовал для выявления уровня спонтанной анестезии, 
состояло в том, что я пропустил иголку с ниткой через рукав пиджака, так, что 
нитка была не видна и удерживала иголку в потайном месте. Очень часто, при 
развитии спонтанной анестезии, субъект не сознавал стимулы. Для проведения 
теста такого рода легко можно изобрести и другие средства.
Хаксли был осторожно, косвенным образом выведен из состояния транса простым 
внушением так сесть в кресле, чтобы вернуть себе физическое и умственное 
состояние, в котором он находился в момент решения глубже изучить состояние 
“глубокой рефлексии”.
Хаксли немедленно проснулся и тут же заявил, что полон решимости испытать на 
себе состояние глубокого транса. Хотя это заявление само по себе говорило о 
глубокой постгипнотической амнезии, я привлек его внимание к обсуждению того, 
что может быть сделано. Таким образом, стало возможным упоминание некоторых 
пунктов его поведения в глубоком состоянии транса. Это не пробудило у Хаксли 
никаких воспоминаний, и то, как он говорил о некоторых моментах эксперимента, 
показало, что ничего сложного и нового, отличного от других субъектов, в его 
поведении в состоянии глубокого транса не было. Он так же ничего не мог сказать 
о подробностях своего поведения в состоянии гипноза, когда его повторно ввели в 
глубокий транс, как ничего не знал о них до этого внушения.
Затем у Хаксли развился более глубокий транс, во время которого я, избегая 
всяких персональных указаний, давал ему команды, направленные на то, чтобы у 
него возникла частичная, избирательная и полная амнезия (под частичной амнезией 
подразумевалась какая-то часть опыта, под избирательной — амнезия относительно 
избранных, возможно, не связанных между собой моментов опыта), восстановление 
забытого материала, а затем потеря восстановленного материала. У него также 
появилась каталепсия, которая проверялась следующим образом: я удобно усадил 
его в кресло, а потом создал ситуацию, представляющую собой прямую команду 
встать с кресла (взять книгу, лежащую на столе, положить ее на вон тот 
письменный стол и сделать это немедленно). При этом оказалось, что Хаксли не 
может встать с кресла и не понимает почему. (Удобное размещение его тела 
привело к положению, которое должно было быть скорректировано, прежде чем он 
сможет встать с кресла, а в данных ему командах не было и намека на внушение 
такой коррекции.) Поэтому он продолжал беспомощно сидеть в кресле, будучи не в 
состоянии встать и не понимая причины этого.
То же средство использовалось при демонстрации перед группой медиков опыта с 
анестезией нижней части тела. Субъекта в состоянии глубокого транса осторожно 
усадили в кресло, ведя с ним при этом отвлекающий разговор. Затем был 
установлен раппорт между ним и другим субъектом, которого попросили поменяться 
с ним местами. Второй субъект встал, подошел к креслу, где сидел первый субъект,
 и остался беспомощно стоять, так как первый субъект обнаружил, что: 1) он не в 
состоянии двигаться и 2) потеря способности стоять привела к потере ориентации 
относительно нижней части его тела и к общей анестезии, хотя об анестезии в 
предварительном обсуждении гипнотического эксперимента вообще не упоминалось. 
Это незаметное использование каталепсии, не распознанное субъектом, — наиболее 
действенное средство для углубления состояний транса.
Хаксли был удивлен потерей способности двигаться и удивился еще больше, 
обнаружив потерю ориентации относительно нижней части тела. Но в самое большое 
удивление повергло его наличие глубокой анестезии, которое я ему 
продемонстрировал. Он никак не мог понять всю последовательность событий. Он 
никак не связывал удобное размещение своего тела в кресле с незаметно 
индуцированной каталепсией с последующей анестезией.
Он вышел из состояния транса с сохранившейся каталепсией, анестезией и общей 
амнезией относительно всех ощущений в глубоком трансе. Он непроизвольно 
расширил команду и включил все ощущения во время транса, возможно, потому, что 
недостаточно четко слышал мои инструкции. Хаксли, сразу же переориентировался 
относительно времени, когда мы работали с глубокой рефлексией. Он затруднялся 
объяснить свое состояние неподвижности и выразил чрезвычайное удивление по 
поводу того, что он делал в состоянии глубокой рефлексии, из которого, по его 
предположению, он сейчас вышел, и что именно привело его к таким необъяснимым 
явлениям впервые за все время опытов. Он был очень заинтересован и, 
рассматривая нижнюю часть своего тела и исследуя ее руками, бормотал, что все 
это “весьма необычно”. Он заметил, что может сказать о положении своих ног, 
только посмотрев на них, и что нижняя часть его тела, начиная с талии, 
неподвижна. Кроме того, он обнаружил, что у него наблюдается состояние 
анестезии. Он проверял это различными способами, прося меня подавать ему 
различные предметы, чтобы проделывать тесты. Например, он попросил меня 
положить ему лед на голую лодыжку, так как сам он не смог нагнуться. Наконец, 
после довольно продолжительного изучения, он повернулся ко мне и сказал: 
“Послушайте, вы выглядите спокойным и уверенным, а я нахожусь в большом 
затруднении. Из этого я делаю заключение, что вы как-то незаметно нарушили у 
меня ощущение собственного тела. Не является ли это состояние результатом 
гипноза?”
Восстановление памяти восхитило его, но он по-прежнему затруднялся в 
определении генезиса своей каталепсии и анестезии. Хаксли понимал, что для 
получения этого эффекта был использован какой-то диссоциативный метод, но не 
мог установить связь между положением своего тела и конечными результатами.
Дальнейшие эксперименты в состоянии глубокого транса вызвали у него визуальные, 
звуковые и другие типы идеосенсорных галлюцинаций. В одном из опытов я с 
помощью пантомимы изобразил, что слышу, как открывается дверь, и вижу, как 
кто-то входит в комнату, встаю, чтобы поздороваться, показываю на кресло, 
приглашая сесть, а потом поворачиваюсь к Хаксли — выразить надежду, что он 
чувствует себя удобно. Он ответил утвердительно и выказал удивление по поводу 
неожиданного возвращения своей жены, так как считал, что ее не будет дома весь 
день. (В кресле, на которое я указал, любила сидеть его жена и я это знал.) Он 
начал разговаривать с ней и, очевидно, в своей галлюцинации слышал ее ответы. Я 
прервал Хаксли вопросом о том, откуда он может знать, что это — его жена, а не 
гипнотическая галлюцинация. Он тщательно обдумал вопрос, а потом объяснил, что 
я не давал ему никаких внушений увидеть в галлюцинациях жену, что я так же, как 
и он сам, был удивлен ее приходом, что она была одета так, как оделась перед 
отъездом, и что раньше я ее не видел; следовательно, разумно предположить, что 
она была реальностью. После короткой паузы он вернулся к разговору с женой, 
очевидно, продолжая галлюцинировать ее реплики. Наконец, я привлек его внимание 
и сделал рукой жест, показывающий на исчезновение его жены. К своему полному 
удивлению он увидел, как его жена медленно исчезает. Тогда он повернул ко мне 
лицо и спросил, разбужу ли я его так, чтобы он полностью сохранил в памяти весь 
этот опыт. Я так и сделал, и Хаксли начал обсуждать все, что с ним происходило, 
делая какие-то специальные пометки в своем блокноте, записывая мои ответы на те 
вопросы, которые он мне задавал. Он удивился, обнаружив, что, когда попросил 
его проснуться с сохранением неподвижности и анестезии, он подумал, что 
проснулся, но состояние транса у него сохранилось.
Потом он решил продолжить работу со своим гипнотическим галлюцинаторным опытом, 
и поэтому были проведены самые различные эксперименты (с положительными и 
отрицательными визуальными ощущениями, звуковыми, вкусовыми, обонятельными и 
осязательными галлюцинациями, кинестетическими ощущениями, чувством голода, 
жажды, усталости, слабости, ожидания и т. д.). Он оказался весьма компетентньм 
во всех отношениях, и когда его попросили галлюцинировать подъем в гору в 
состоянии глубокой усталости, частота его пульса увеличилась на двадцать ударов.
 При обсуждении этих опытов он выдвинул предположение, что хотя отрицательную 
галлюцинацию легко вызвать в глубоком трансе, сделать это в состоянии легкого и 
среднего транса гораздо труднее, поскольку отрицательные галлюцинации чаще 
всего разрушают ценности реального мира. Так, при индукции отрицательных 
галлюцинаций он обнаружил, что мой силуэт расплывается в каком-то тумане.
Последующая работа с другими субъектами подтвердила и этот результат. Раньше я 
не исследовал этот эффект, возникающий при индукции отрицательных галлюцинаций 
в легком и среднем трансе.
Тут Хаксли вспомнил идентификацию номеров страниц в легком состоянии транса во 
время исследования гипермнезии и попросил, чтобы его подвергли таким же тестам 
в глубоком гипнозе. Вместе с ним мы осмотрели библиотечные полки и выбрали 
несколько книг, которые, как был уверен Хаксли, он не трогал уже в течение 
двадцати лет. (Оказалось, что одну из них он не читал никогда, а остальные пять 
действительно прочитал очень давно.)
В глубоком трансе, закрыв глаза, Хаксли внимательно слушал, как я, наугад 
открыв книгу, прочитал шесть строк из выбранного параграфа. В некоторых книгах 
он указывал номер страницы почти сразу же, а потом галлюцинировал эту страницу 
и начинал “читать” ее с того момента, где я останавливался. Кроме того, он 
указывал и повод, по которому когда-то читал эту книгу. Он вспомнил, что две 
книги он рецензировал пятнадцать лет назад. В двух других он затруднился дать 
правильный номер страницы и назвал его только приблизительно. Он не смог 
галлюцинировать напечатанный текст и мог только дать краткое содержание 
страницы, но в сущности оно было правильным. Он не мог сказать, когда читал эти 
книги, но полагал, что это было более двадцати пяти лет назад.
Хаксли был в восторге от своих успехов, но заявил, что в этом интеллектуальном 
опыте при восстановлении памяти не было каких-либо эмоциональных проявлений, 
говорящих о нем как о личности. Это привело к дискуссии по вопросам гипноза и 
“глубокой рефлексии”, во время которой создалось ощущение, что Хаксли 
неоднозначно оценивал эти эксперименты. Хотя Хаксли был в восторге от своих 
гипнотических ощущений, поскольку они представляли для него определенный 
интерес и давали новые понятия, он в какой-то степени оказался в 
затруднительном положении. Он понимал, что, в качестве чисто личного опыта, 
получал субъективную пользу от состояния “глубокой рефлексии”, чего нельзя было 
сказать о гипнозе, который только увеличивал объем его знаний. “Глубокая 
рефлексия”, как он заявил, давала ему определенные внутренние ощущения, 
игравшие значительную роль в его образе жизни. Во время обсуждения он 
неожиданно спросил, можно ли использовать гипноз для исследования его 
психоделических опытов. Его просьба была удовлетворена, но при выходе из 
состояния транса он сказал, что у него возникло чувство, что гипнотические 
ощущения во многом отличаются от ощущений, возникающих при “глубокой рефлексии”.
 Как он объяснил, гипнотические ощущения не создают у него постоянного 
субъективного чувства, что он находится посередине своего психоделического 
опыта, и параллельно с “содержанием чувства” наблюдалось упорядоченное 
интеллектуальное содержание, в то время как “глубокая рефлексия” устанавливала 
глубокий устойчивый эмоциональный фон, на который он мог “сознательно и почти 
без усилий накладывать интеллектуальную картину своих мыслей”. В конце Хаксли 
высказал полное сомнений замечание, что его краткий, но такой напряженный опыт 
с гипнозом не совсем еще понятен ему и что он не может предложить более 
разумного комментария, пока не поразмыслит над этим.
Он попросил ввести его в еще более глубокий транс, в котором ему были бы 
индуцированы более сложные явления, чтобы он смог более тщательно исследовать 
свою личность. Быстро оценив в уме все, что было сделано, и все, что можно еще 
сделать, я решил, что нужно вызвать глубокое состояние транса с возможностью 
диссоциативной регрессии, то есть процедура регрессии путем диссоциации его от 
определенной части прошлого жизненного опыта, который он мог рассматривать с 
точки зрения наблюдателя, находящегося в другой временной точке своего 
жизненного пути. Я. почувствовал, что лучше всего сделать это методом путаницы. 
На мое решение повлияло то, что я знал о неограниченных интеллектуальных 
способностях Хаксли и его любознательности, которые могли бы способствовать 
введению его в нужное состояние. К сожалению, у нас тогда не было магнитофона и 
мы не могли записать все детали внушений, с помощью которых Хаксли все глубже и 
глубже погружался в транс до такого состояния, чтобы перед ним “в полной 
ясности, в живой реальности” появился определенный эпизод его прошлой жизни, 
имевший для него актуальное значение. Это было намеренно туманное, однако 
многообещающее и обширное внушение. И я просто положился на его интеллект, 
предоставив Хаксли самому сделать выбор, который я даже не пытался предугадать. 
Конечно, были и другие внушения, но все они основывались на внушении, которое 
цитировалось выше. Я имел в виду не какую-то определенную ситуацию, а, скорее, 
постановку сценического представления, так, чтобы Хаксли сам мог определить 
задачу. Я даже не пытался размышлять о том, что могли значить для него мои 
внушения.
Вскоре стало очевидным, что у Хаксли возникает интенсивная гипнотическая 
реакция. Он поднял руку и довольно громко и настойчиво сказал: “Послушайте, 
Милтон, вы не возражаете, если я предложу вам подняться наверх? Здесь внизу 
происходят чрезвычайно интересные вещи, а ваш беспрерывный разговор отвлекает и 
ужасно раздражает меня”.
Более двух часов Хаксли сидел с открытыми глазами, напряженно глядя перед собой.
 Игра воображения на его лице была быстрой и явно говорила о смущении. Частота 
его пульса и дыхания неожиданно и необъяснимо изменялись. Каждый раз, когда я 
делал попытку заговорить с ним, Хаксли поднимал руку, а иногда голову, и 
говорил так, будто я находился над ним на какой-то высоте, и часто с 
раздражением просил меня замолчать.
Почти через два часа он неожиданно взглянул на потолок и с некоторым 
замешательством заметил: “Послушайте, Милтон, произошло неприятное затруднение. 
Мы не знаем вас. Вы не принадлежите к кругу наших знакомых. Сейчас вы сидите на 
краю оврага, наблюдая за нами обоими, и никто из нас не знает, кто говорит с 
вами; а мы находимся в вестибюле, глядя друг на друга с чрезвычайным интересом. 
Мы знаем, что вы — тот самый человек, который может определить нашу 
идентичность. Но самое интересное то, что мы оба уверены, что мы знаем это, и 
что второй из нас — не реальный человек, а просто умственный образ прошлого или 
будущего. Но вы должны решить этот вопрос вопреки времени и расстоянию, 
разделяющим нас, и несмотря на то, что мы вас даже не знаем. Я считаю, что это 
чрезвычайно интересное затруднение. Я — это он, а он — это я? Ну, Милтон, или 
как вас там зовут”. Хаксли высказывал и другие замечания с одинаковым значением,
 которые нельзя было записать, а его голос становился все более настойчивым. 
Вся ситуация оказалась для меня весьма сложной и запутанной, но мне было ясно, 
что в силу вступили временные и пространственные диссоциации.
Удивляясь, но оставаясь внешне спокойным, я решил вывести Хаксли из состояния 
транса, приняв частичные сведения и сказав следующее: “Где бы вы ни были, что 
бы вы ни делали, слушайте внимательно, что я вам скажу, и медленно, потихоньку, 
спокойно начинаете делать это. Чувствуйте себя отдохнувшим и спокойным, ощутите 
в себе потребность установить контакт с моим голосом, со мной, с ситуацией, 
которую я собой представляю, необходимость вернуться к делам, относящимся и ко 
мне, не так ух давно относившимся и ко мне, и оставьте позади, но так, чтобы по 
просьбе вспомнить это, практически все, имеющее важное значение: зная и не зная 
о том, что это доступно, по команде. А теперь смотрите, все хорошо, вы сидите 
здесь, окончательно проснулись, отдохнули, чувствуете себя спокойно, удобно и 
готовы к обсуждению того, что здесь происходит”.
Хаксли проснулся, протер глаза и сказал: “У меня сильное ощущение, что я был в 
глубоком трансе и что это был один из самых бесплодных экспериментов. Я помню, 
как вы внушали, чтобы я все глубже и глубже погружался в транс, и я чувствовал, 
как все больше и больше поддаюсь вашему внушению, и хотя я понимаю, что прошло 
много времени, я действительно считаю, что состояние „глубокой рефлексии" было 
бы более плодотворным”.
Так как он не задал специального вопроса о времени, я начал беспорядочный 
разговор, в котором Хаксли сравнил определенную, но смутную оценку реальности в 
легком трансе с явно уменьшившимся пониманием внешней обстановки в среднем 
трансе, который сопровождался особым ощущением комфорта, так что эта внешняя 
реальность, в любой заданный момент, становится закрепленной актуальностью.
Потом я спросил его о реальностях в глубоком трансе, из которого он только что 
вышел. Задумавшись, Хаксли ответил, что смутно припоминает ощущение, будто он 
впадает в состояние глубокого транса, но никаких воспоминаний, связанных с этим,
 у него нет. После короткого обсуждения гипнотической амнезии и вероятности ее 
появления у него, Хаксли рассмеялся и заявил, что было бы интересно обсудить 
такую тему. После длительной беседы я наобум спросил его: “В каком вестибюле вы 
поставили бы это кресло?” — и указал на близстоящее кресло. Его ответ был 
замечателен: “Ну, Милтон, это самый необычный вопрос, который я когда-либо от 
вас слышал. Ужасно необычный! Он не имеет для меня никакого значения, но слово 
„коридор" дает странное ощущение сильного тепла. Это чрезвычайно удивительно!”.
Он на несколько минут погрузился в размышления и наконец заявил, что, если бы 
этот вопрос имел для него какой-то смысл, он, несомненно, был бы какой-то 
мимолетной, скоротечной изотерической ассоциацией. Поговорив с ним на какую-то 
отвлеченную тему, я заметил: “Кстати, о том крае, на котором я сидел: насколько 
глубок был тот самый овраг?”. Хаксли ответил: “Ну, Милтон, вы можете быть 
ужасно загадочным! Эти слова „коридор", „овраг", „край" оказывают на меня 
необычное воздействие. Это нельзя описать словами. Давайте посмотрим, смогу ли 
я приписать им какое-то значение!”. В течение почти пятнадцати минут Хаксли 
тщетно пытался закрепить какие-то значения ассоциации с этими словами, то и 
дело заявляя, что мое не намеренное, но скрытое их использование подразумевает 
полную уверенность, что здесь есть какое-то значение, которое должно быть 
понятным и для него. Наконец он с воодушевлением сказал: “Теперь я понимаю. 
Удивительно, как это ускользало от меня. Я полностью сознаю, что вы ввели меня 
в состояние транса, и, бесспорно, эти слова имеют к нему непосредственное 
отношение. Интересно, смогу ли я восстановить мои ассоциации”.
После двадцати минут молчаливого, очевидно, глубокого размышления, Хаксли 
заметил: “Если эти слова действительно имеют какой-то смысл, я должен признать, 
что у меня глубокая гипнотическая амнезия. Я попытался развить сейчас состояние 
„глубокой рефлексии", но оказалось, что все время думаю о моих опытах с местами.
 Мне трудно оторваться от этих мыслей. У меня было ощущение, что я использую их,
 чтобы сохранить свою амнезию. Не посвятить ли нам следующие полчаса обсуждению 
других вопросов, чтобы понять, не возникнет ли у меня какое-то непроизвольное 
воспоминание в связи со словами „коридор", „край" и „овраг"?”.
Мы говорили на различные темы, пока Хаксли не сказал: “Эти слова дают мне 
совсем необычное ощущение тепла, но я ужасно беспомощен. Я считаю, мне нужно 
целиком положиться на вас, чтобы этого не было. Это необычно, весьма необычно”.
Я намеренно не обратил внимания на это замечание, но в течение последующего 
разговора заметил на лице Хаксли задумчивое удивление, хотя он и не делал 
никаких попыток заставить меня прийти ему на помощь. Через некоторое время я 
спокойно, но выразительно произнес: “Ну, теперь, вероятно, все это доступно”. 
Хаксли, который удобно полулежал в кресле, резко выпрямился, с удивлением и 
замешательством глядя на меня, а потом быстро заговорил. Мне удалось записать 
лишь некоторые замечания из этого потока слов.
Слово “доступно” вызвало возвращение какого-то амнестического покрывала, 
оставив открытыми удивительные субъективные ощущения, которые были как бы 
стерты словами “оставить позади” и восстановлены словами “станут доступными”.
Как объяснил Хаксли, теперь он понимает, что у него возникло состояние 
глубокого транса, весьма далекое от его состояния “глубокой рефлексии”. При 
“глубокой рефлексии” существовало пусть ослабленное, незаметное и не имеющее 
важного значения осознание внешней реальности, чувство пребывания в состоянии 
субъективного осознания, и можно было легко и свободно погрузиться в 
воспоминания о прошлом. Вместе с этим у него оставалось чувство, что эти, хотя 
и яркие, воспоминания, ощущения, знания прошлого — не более чем правильно 
выстроенная выразительная линия психологических ощущений, на основе которых 
формируется глубокое приятное субъективное эмоциональное состояние и из которых 
вытекают значимые понятия, немедленно используемые сознанием.
Теперь он знал, что возникшее у него глубокое состояние транса носило 
совершенно иной характер. Внешняя реальность могла проникать в это состояние, 
но приобретала новый вид субъективной реальности. Например, когда я был включен 
в часть его .глубокого состояния транса, я не был там определенным человеком с 
определенной идентичностью. Он считал меня кем-то, кто был ему известен в 
какой-то смутной, не имеющей важного значения неопределенной связи.
Помимо моего “реального существования” здесь имел место еще и тип реальности, с 
которой почти каждый встречается в своих снах, мечтах и которую никто не ставит 
под сомнение. Вопреки всему, такая реальность воспринимается полностью без 
каких-либо сомнений и вопросов, без сравнений и противоречий, как объективно и 
субъективно подлинное и находящееся в связи с другими реальностями.
Находясь в состоянии глубокого транса, Хаксли оказался в глубоком широком 
овраге с очень крутым склоном, на самом краю которого сидел я, носитель 
малозначащего для него имени и олицетворение раздражения.
Перед ним, на огромном пространстве, покрытом сухим песком, лежал на животе 
голый ребенок. Принимая все это как должное, Хаксли смотрел на ребенка, 
удивляясь его поведению, пытаясь понять беспорядочные движения его рук и ног. 
Он почувствовал, что испытывает смутное любопытство и удивление, как будто он 
сам и есть этот ребенок и глядит на мягкий песок, пытаясь понять, что это такое.

Чем больше он наблюдал за ребенком, тем сильнее я его раздражал, так как 
старался начать с ним разговор. При попытках этого его нетерпение нарастало, и 
он просил меня замолчать. Хаксли обернулся и заметил, что ребенок растет у него 
на глазах, начинает ползать, сидеть, стоять, ходить, играть, говорить. С 
изумлением он наблюдал за растущим у него на глазах ребенком, чувствовал его 
субъективные ощущения познания, обучения, эмоций. Он в искаженной временной 
связи следовал за его многочисленными ощущениями, пройдя с ним младенчество, 
детство, школьные годы, отрочество, юность, совершеннолетие. Он наблюдал за 
развитием ребенка, чувствовал его физические и субъективные умственные ощущения,
 сочувствовал ему, радовался вместе с ним, думал, удивлялся и учился вместе с 
ним. Он чувствовал себя одним целым с этим ребенком и продолжал наблюдать за 
ним, пока наконец не понял, что тот достиг совершеннолетия. Он подошел ближе — 
посмотреть, что разглядывает молодой человек, и неожиданно понял, что это он 
сам, Олдос Хаксли, и что этот Олдос Хаксли смотрел на другого Хаксли, который 
уже перешел полувековой рубеж, и они оба стоят в одном коридоре; и здесь он сам,
 которому уже пятьдесят два года, глядел на самого себя, на Олдоса, которому 
всего двадцать три. Затем двадцатитрехлетний и пятидесятидвухлетний Олдос, 
очевидно, одновременно поняли, что глядят друг на Друга, и в уме каждого из них 
появились очень интересные вопросы. Одним из них было: “Неужели я буду 
выглядеть так в пятьдесят два года?” и “Неужели я выглядел так в двадцать три 
года?”. И каждый прекрасно понимал вопрос другого, хотя и не произнесенный 
вслух. Каждый считал вопрос другого представляющим значительный интерес, и 
каждый пытался определить, какой из этих вопросов отвечает реальной 
действительности, а какой является “простым субъективным ощущением, 
проецированным извне в форме галлюцинации”.
Для каждого из них первые двадцать три года были открытой книгой, все 
воспоминания и события были ясны и понятны, и они оба сознавали, что эти 
воспоминания являются общими для них обоих, и каждому из них только глубокие 
раздумья давали возможное объяснение того, что происходило между двадцатью 
тремя и пятьюдесятью двумя годами.
Они рассматривали коридор (этот “коридор” не был чем-то определенным и 
законченным) и видели вверху меня, сидящего на краю оврага. Оба знали, что 
человек, сидящий там, имеет для них какое-то смутное значение, что его зовут 
Милтон, и они оба могут с ним разговаривать. Они оба подумали, может ли этот 
человек слышать их, но проверить это им не удалось, так как оказалось, что они 
говорят одновременно и раздельно говорить не могут.
Медленно, вдумчиво изучали они друг друга. Лишь один из них был реален. Другой 
был образом памяти или проекцией самообраза. Разве не пятидесятидвухлетний 
Олдос должен обладать всеми воспоминаниями от двадцати трех до пятидесяти двух 
лет? Но как он может, обладая ими, видеть Олдоса двадцати трех лет без тех 
возрастных изменений, что произошли с ним за эти годы? Чтобы так четко видеть 
Олдоса в возрасте двадцати трех лет, он должен вычеркнуть из своей памяти все 
последующие воспоминания. Но если реален Олдос двадцатитрехлетний, почему он не 
может намеренно сфабриковать воспоминания для тех лет, что прошли между 
двадцатью тремя и пятьюдесятью двумя годами, вместо того чтобы просто видеть 
пятидесятидвухлетнего Олдоса и ничего больше? Какой вид психической блокады 
может обусловить такое положение вещей? Оказалось, что каждый из них полностью 
сознавал, каким образом думает и размышляет “второй”. Каждый ставил под 
сомнение “реальное существование другого” и каждый находил вполне разумные 
объяснения для таких контрастных субъективных ощущений. Вновь возникали вопросы 
о том, какими средствами можно установить правду и как вписывается в общую 
ситуацию этот неопределенный, обладающий только именем человек, который сидит 
на краю оврага на другой стороне коридора. Нет ли у него ответа на эти вопросы? 
Почему бы не позвать и не спросить его?
Подробно рассказав о своих общих субъективных ощущениях, Хаксли с явным 
удовольствием и огромным интересом размышлял об искажении во времени и блокаде 
его памяти, создавая неразрешимую проблему действительной идентичности.
Наконец я небрежно заметил: “Конечно, все, что могло быть оставлено позади, 
может вернуться в какое-то более позднее время”.
Сразу же вновь развилась постгипнотическая амнезия. Я сделал попытку прервать 
ее с помощью завуалированных замечаний, откровенных, открытых заявлений, 
рассказа о том, что произошло. Хаксли нашел мое повествование о ребенке на 
песке, о глубоком овраге, о коридоре очень интересными замечаниями, хотя и 
фантастическими, но, по мнению Хаксли, имевшими какое-то значение и какую-то 
цель. Но они ничего не раскрывали и не объясняли ему. Каждое мое высказывание 
само по себе ничего ему не говорило и предназначалось только для образования 
определенных ассоциаций. Однако никаких результатов и не предвиделось, пока 
вновь не было произнесено слово “доступный”, что привело к такому же эффекту, 
как и раньше. Хаксли снова рассказал все происшедшее с ним, не сознавая, что 
уже делал это. Соответствующие внушения, сделанные ему, когда он во второй раз 
закончил свое повествование, позволили ему полностью вспомнить свой первый 
рассказ. Он очень удивился и захотел сравнить два своих рассказа, пункт за 
пунктом. Их идентичность удивила его, он заметил изменения лишь в порядке 
повествования и в выборе слов.
Снова, как и прежде, была индуцирована постгипнотическая амнезия, а затем 
последовал его третий рассказ, после чего Хаксли осознал, что это происходит 
уже в третий раз.
Были высказаны обширные подробные замечания относительно всей 
последовательности событий, проведено сравнение отдельных отрывков и сделаны 
комментарии относительно их значения. Мы обсудили многие пункты и рассмотрели 
их значение. Иногда, для описания некоторых моментов, индуцировались краткие 
состояния транса. Я сделал относительно мало замечаний к содержанию опыта 
Хаксли, поскольку только он сам мог дать полную картину своих ощущений. Мои 
замечания касались, главным образом, последовательности и общей картины 
развития событий.
В конце дискуссии мы пришли к соглашению о последующей подготовке этого 
материала к публикации. Хаксли собирался использовать при написании статьи и 
“глубокую рефлексию”, и самогипноз, но произошедшие с ним вскоре печальные 
события исключили эту возможность.
Заключительные замечания.
К сожалению, настоящий отчет представляет собой только часть обширного изучения 
природы и характера различных состояний сознания. Состояние “глубокой 
рефлексии” у Хаксли не было гипнотическим по своему характеру. Наоборот, это 
было состояние напряженности, полной концентрации мысли с одновременной 
диссоциацией от внешней реальной обстановки, но с сохранением способности 
реагировать на внешние события. Все это было всецело личным опытом, служащим, 
очевидно, неосознанной основой для сознательной интеллектуальной деятельности, 
дающей Хаксли возможность свободно использовать все, что проходило через его 
разум в состоянии “глубокой рефлексии”.
Его гипнотическое поведение полностью соответствовало гипнотическому поведению, 
вызванному у других субъектов. У него можно было вызвать все явления глубокого 
транса, он мог легко реагировать на постгипнотические внушения и на минимальные 
“ключи”. Он заявлял, что гипнотическое состояние совершенно отличалось от 
состояния “глубокой рефлексии”.
Можно сделать некоторые сравнения состояния транса с тем, что происходит во 
время сна. Несомненно, легкое включение “коридора” и “оврага” в ту же 
субъективную ситуацию предполагает деятельность, напоминающую сновидение; такие 
особые включения зачастую обнаруживаются как спонтанное выявление глубокой 
гипнотической идеосенсорной деятельности у очень разумных, интеллектуально 
развитых субъектов. Сомнамбулическое поведение Хаксли, его открытые глаза, 
реакция на мое присутствие, длительное постгипнотическое поведение — несомненно 
говорят о том, что гипноз в этих специфических условиях определял всю ситуацию 
в целом.
Исключительно появление у Хаксли диссоциативного состояния, даже сохранение в 
памяти его первой просьбы о введении какого-то допустимого метода, который 
позволил бы ему наблюдать под гипнозом свой собственный рост и развитие в 
искаженных временных связях, говорит о всеохватывающей интеллектуальной 
любознательности Хаксли и предполагает наличие очень интересных и информативных 
исследовательских возможностей. Постэкспериментальный опрос выявил, что у 
Хаксли не было сознательных мыслей или планов пересмотреть весь свой жизненный 
опыт, во время индукции транса он также не делал попыток такой интерпретации 
даваемых ему внушений. Как объяснил Хаксли, чувствуя себя в глубоком состоянии 
транса, он хотел что-нибудь сделать и “неожиданно обнаружил там самого себя, 
что было очень неожиданно и необычно” для него.
Хотя этот опыт с Хаксли был несколько необычен, это не первая моя встреча с 
такими явлениями при возрастной регрессии у высоко интеллектуальных субъектов. 
Один такой испытуемый попросил, чтобы его загипнотизировали и сообщили, когда 
он будет в состоянии транса: у него должен возникнуть очень интересный тип 
регрессии. Просьбу удовлетворили и предоставили его самому себе сидящим в 
удобном кресле на другом конце лаборатории. Двумя часами позже он попросил, 
чтобы я его разбудил. Он рассказал, как неожиданно обнаружил себя сидящим на 
незнакомом холме и, оглядываясь вокруг, увидел маленького мальчика, которому 
сразу же дал шесть лет. Чтобы проверить это, он подошел к ребенку и обнаружил, 
что это он сам. Субъект сразу же узнал этот холм и стал решать вопрос о том, 
как он мог в возрасте двадцати шести лет наблюдать за собой шестилетним. Вскоре 
он обнаружил, что мог не только видеть, слышать и ощущать себя ребенком, но 
также осознавал и понимал чувства и мысли этого ребенка. В момент понимания 
этого факта он осознавал чувство голода у ребенка и его страстное желание 
съесть пирожное. Это вызвало целый поток воспоминаний у него 
двадцатишестилетнего, но он заметил, что мысли мальчика по-прежнему вертелись 
вокруг пирожного и что мальчик вовсе не осознавал его присутствия. Субъект был 
для него человеком-невидимкой. Он сообщил, что “прожил” с этим мальчиком многие 
годы, следил за его успехами и неудачами, знал все о его внутренней жизни, 
интересовался событиями его жизни в будущем и обнаружил, что, хотя ему уже 
двадцать шесть лет, он, как и этот ребенок, абсолютно ничего не помнил о 
событиях, происшедших в последующие годы, что, как и он, не может предугадать 
события в будущем. Он ходил вместе с мальчиком в школу, был с ним на каникулах, 
все время наблюдал за его непрерывным физическим ростом и развитием. Когда 
настал новый день, он обнаружил, что у него возникло множество ассоциаций 
относительно действительных событий прошлого вплоть до непосредственного 
момента жизни самого ребенка.
Он прошел вместе с ребенком начальную и среднюю школу, а потом долго решал, 
поступать ли ему в колледж и какой вид обучения ему следует избрать. Он пережил 
те же связанные с нерешительностью страдания, что и ребенок и он сам в его годы.
 Он почувствовал облегчение и восторг того ребенка и самого себя, когда, 
наконец, принял окончательное решение, и его собственные чувства подъема и 
облегчения были похожи на ощущения, испытываемые ребенком.
Мой субъект объяснил, что эти ощущения, буквально момент за моментом, оживили 
его собственную жизнь, жизнь с такими же понятиями, которые были у него в то 
время, и он понимает лишь то, что он в двадцатишестилетнем возрасте, будучи 
человеком-невидимкой, наблюдает за своим ростом и развитием, так же не зная 
будущих событий, как и шестилетний ребенок, за которым он наблюдал.
Он с удовольствием следил за каждым завершенным событием, наблюдая широкую и 
живую панораму воспоминаний прошлого по мере того, как каждое событие достигало 
своего конца. В момент поступления в колледж испытанные им события закончились. 
Тогда он понял, что находится в глубоком трансе, что хочет проснуться и прийти 
к согласию с самим собой относительно своих воспоминаний.
Такой же тип ощущений я наблюдал и у других субъектов, как мужчин, так и женщин,
 но в каждом случае изменялся характер получения таких ощущений. Например, 
девушка, у которой были сестры-близнецы, на три года моложе ее, оказалась в 
гипнотической ситуации парой сестер-близнецов, растущих вместе и все знающих 
друг о друге. В рассказе девушки не было ничего общего с ее реальными 
сестрами-близнецами, и все воспоминания и ассоциации такого рода были исключены.

Другой субъект, весьма склонный к технике, сконструировал робота, которого 
наделил жизнью, и обнаружил, что это — его собственная жизнь. Он в течение 
многих лет наблюдал за роботом, за событиями его жизни и его обучением, сам 
всегда постигая их значение, потому что у него была потеря памяти относительно 
своего прошлого.
Повторные попытки поставить упорядоченный эксперимент на эту тему терпели 
неудачу. Обычно испытуемый возражает и отказывается по какой-то не совсем 
понятной причине. Во всех моих опытах с развитием гипнотических трансов такого 
рода этот вид “оживления” чьей-то жизни был всегда спонтанным явлением у очень 
образованных, умных, хорошо тренированных участников моих опытов.
Опыт с Хаксли был, пожалуй, моим единственным хорошо записанным опытом, и очень 
жаль, что большая часть подробных сведений осталась у Хаксли и погибла до того, 
как у него появилась возможность полностью их записать. Хаксли обладал 
замечательной памятью и способностью использовать “глубокую рефлексию” и 
состояние глубокого транса, чтобы достичь определенных целей, а затем 
пробуждаться по своему желанию с полным осознанным пониманием того, что он 
выполнил (на следующий день Хаксли понадобилось получить совсем немного команд, 
чтобы овладеть искусством самогипноза). К сожалению, после гибели его записей 
он не мог восстановить их по памяти, но в моем блокноте было много пометок и 
наблюдений, которые он не мог помнить и которые имели жизненно важное значение 
для дальнейших исследований. Я надеюсь, что данное, хотя и недостаточное, 
описание может явиться основой для углубленного исследования различных 
состояний сознания.
Использование автоматического письма при интерпретации и коррекции симптомов 
навязчивой депрессии.
(В соавторстве с Лоренсом С. Кьюби)
Psychiatric quarterly Journal, 1938, № 7, рр 443—466.
Предмет научной дискуссии, независимо от того, насколько точно он определен, 
всегда бывает полезным и ценным. Помня это, автор дает подробное описание 
нижеследующего случая, поскольку он ярко иллюстрирует определенный тип 
символической деятельности, сравнимой по своему характеру с той, что 
проявляется во время сна и в психотических состояниях. Обычно исследованием и 
интерпретацией таких состояний занимаются психоаналитики, стремясь прояснить 
определенные динамические взаимосвязи, которые существуют между сознательным и 
бессознательным аспектами человеческой психики. Мы описываем этот случай еще и 
потому, что существует определенный интерес к предлагаемому методу как средству 
выявления скрытого бессознательного материала, и поэтому такой подход может 
способствовать развитию психоаналитического метода.
История болезни.
Двадцатичетырехлетняя девушка присутствовала на клиническом сеансе гипноза для 
студентов курса по психологии в университете. На этом сеансе особое внимание 
было уделено явлению автоматического рисунка и совместному действию 
сознательных и бессознательных процессов, которые иногда кажутся независимым 
единством в общей картине психики. После сеанса девушка очень долго и подробно 
расспрашивала о возможности приобрести способность выполнять автоматическую 
запись самой и о том, возможно ли, чтобы ее собственное бессознательное 
функционировало без ее сознательного понимания. На оба вопроса она получила 
утвердительные ответы. Затем, как бы объясняя свой собственный повышенный 
интерес к этому вопросу, она заявила, что в течение предыдущего месяца 
чувствовала себя несчастной и ей по неизвестной, непонятной для нее причине 
было очень трудно поддерживать обычные взаимоотношения с окружающими; что она 
становится все более беспокойной, несчастной и расстроенной, хотя не знает 
никаких личных проблем, которые могли бы ее серьезно беспокоить. Потом она 
спросила, можно ли ей попытаться сделать автоматическую запись, с помощью 
которой ее бессознательное, действующее независимо от сознания, поможет 
определить, что же ее беспокоит. Ей сказали, что она может попробовать 
выполнить свой план, если действительно заинтересована в этом, и девушка 
ответила, что .сначала хотела бы получить психологическую интерпретацию 
краткого описания своей жизни.
На следующий день ее подробно расспросили. Вкратце наиболее важные данные, 
полученные при этом интервью, можно свести к следующему.
1. Единственный ребенок в семье, для родителей она была идолом, как и они для 
нее; их семья казалась одной из самых счастливых на земле.
2. Ее учеба и отношения в колледже были отличными до прошлого месяца, когда ее 
учеба начала серьезно страдать из-за внезапно появившегося “беспокойства”, 
“тревоги”, “страха”, чувства того, что она “несчастна” и “ужасной депрессии”, 
причину которых она понять пока не смогла.
3. Недавно она ознакомилась кое с какой психоаналитической литературой и 
обнаружила, что предмет “символизма” показался ей “интересным и любопытным”, но 
“глупым”, “бессмысленным” и “не имеющим конкретной ценности”. Когда ее спросили,
 какие именно работы она прочла по этому вопросу, девушка ответила: “О, я 
просто перелистала множество книг и журналов в библиотеке, но единственное, что 
меня заинтересовало, это символизм”.
4. После того как она прочитала о символизме, у нее появилась привычка “чиркать 
чем-нибудь по бумаге”, “чертить, рисовать что-нибудь”, “рисовать на бумаге 
картинки и линии”, в то время когда она говорила по телефону, сидела в кресле 
или просто бездельничала. Обычно она проделывала это, не замечая, что делает, и 
считала просто признаком нервозности, желания действовать; что же это могло 
быть на самом деле, она не знала. Девушка добавила, что эта “нервная” привычка 
вызывала у нее неприятные ощущения, потому что она пачкала стены телефонных 
будок, скатерти на столах в ресторанах, чистую бумагу в блокнотах и тетрадях 
(во время интервью пациентка весьма наглядно и убедительно демонстрировала свою 
“привычку”, и было очевидно, что она не сознает того, что она делает). Только 
при завершении интервью она заметила свое “чириканье” и сказала: “Ну, я думаю, 
что показала вам свою нервозность лучше, чем рассказывала о ней”.
5. Единственной личной проблемой, которая беспокоила пациентку, это осознание 
того, что трехлетнее пребывание в колледже постепенно отдаляло ее от самой 
близкой подруги детства, несмотря на то, что по субботам и воскресеньям та 
бывала в ее доме. Пациентка чувствовала себя “покинутой” и “обиженной” в этом 
отношении, и в течение предыдущих нескольких недель это чувство возросло 
настолько, что превратилось в “неуправляемое чувство обиды” из-за потери 
подруги. Это чувство обиды не уменьшалось даже от ее понимания того, что с этим 
ничего нельзя поделать из-за все большего расхождения их интересов.
Рассказав свою историю (в манере, характерной для невротических пациентов, 
которые рассказывают больше, чем знают), она спросила, возможно ли 
зафиксировать с помощью автоматической записи факты, которые имеют прямое 
отношение к ее проблеме, если “таковая вообще имеется”. Она полагала, что, 
прочитав и поняв впоследствии свою автоматическую запись, сможет таким образом 
осознать и понять то, что беспокоит ее в последнее время. Она также хотела 
знать, уверен ли экспериментатор, что ее бессознательное будет функционировать 
таким образом, чтобы дать нужный, понятный результат.
В ответ на эти тревожные вопросы ей уверенно сказали, что она сможет все 
сделать точно так, как хочет. Потом ей был дан целый ряд повторяющихся, 
тщательно сформулированных внушений в мягкой, настойчивой и не привлекающей 
внимание манере (с целью индукции пассивно воспринимаемого состояния, которое 
развивается в самом начале легкого гипнотического транса), для того чтобы:
1. Время, оставшееся до следующей встречи, ее бессознательное потратило на 
просмотр и организацию всего материала.
2. Ее бессознательное решило вопрос о методе и средстве связи. Оно должно было 
выбрать какой-то понятный, ощутимый способ, с помощью которого можно общаться с 
экспериментатором и который понятен самой пациентке, так, чтобы не возникало ни 
сомнений, ни противоречий.
Поскольку она сама предложила автоматическое письмо, нужно было приготовить 
карандаши и бумагу, чтобы у нее была возможность использовать этот способ в той 
же абстрактной манере, в которой она делала свои рисунки во время интервью. 
Читателю следует помнить, что это внушение фактически состояло из одной 
косвенной команды сознательно повторить свои рисунки. Это было сделано по той 
причине, что автоматическое письмо трудно бывает закрепить при первых же 
попытках.
Следовало ожидать, что это поможет нашей пациентке, у которой можно было 
предположить подсознательное нежелание знать какие-то определенные факты, в то 
время, как ее сознание стремилось узнать их.
3. В период до следующей встречи она должна была занять свой ум учебой, чтением 
легкой художественной литературы и общественной деятельностью, что могло бы 
дать ей безобидные темы, на которые она могла бы сознательно беседовать. Таким 
образом, во время второго сеанса, все, что связано с ее проблемой, будет 
полностью подчинено подсознательному автоматическому поведению (в данном случае 
— рисованию) и не станет частью ее сознательной речи.
В конце беседы пациентка казалась смущенной и неуверенной относительно данной 
ей инструкции. Она несколько раз пыталась собрать листы бумаги, на которых 
“нервно что-то написала”, снова умоляла дать ей какие-то гарантии успеха и, 
когда ее опять уверили в этом, быстро вышла из кабинета.
Просмотр и изучение ее рисунков после того, как она ушла, показал, что 
некоторые фигуры и линии в них повторяются снова и снова, хотя и в другом 
размере. Мы увидели длинные и короткие линии, вертикальные и горизонтальные. 
Некоторые из них были тонкими, другие толстыми и сильно заштрихованными. Здесь 
были спирали, цилиндры, треугольники, квадраты и прямоугольники с различными 
пропорциями, одни из них были нарисованы тонкими линиями, другие — толстыми, 
жирными. Когда она делала эти рисунки, никакой связи и последовательности не 
замечали. Их особенность состояла в том, что каждая фигура была нарисована как 
изолированная единица, они не накладывались друг на друга и не переходили одна 
в другую.
Последующее изучение ее конспектов с записями лекций показало, что в 
последующие недели “нервические записи” получили неожиданное развитие. В этих 
тетрадях, страница за страницей, мы видели одни и те же ограниченные типы 
рисунков и линий, начерченных одинаково бессвязно и запутанно.
Когда пациентка снова появилась в кабинете, она сразу же отметила, что внушения,
 данные ей накануне, оказались эффективными, так как она вообще не думала о 
себе, уйдя отсюда. Она даже настолько утратила осознанный интерес к своей 
проблеме, что вернулась сюда, лишь чувствуя себя обязанной прийти на встречу с 
экспериментатором. Она также сказала, что прочла последний роман и готова 
подробно рассказать всю историю, весело заметив, что для экспериментатора это 
очень легкий путь знакомства с литературными новинками.
Ей сказали, что она может тотчас же начать рассказ, и предложили сесть на стул, 
поставленный таким образом, чтобы правая рука пациентки опиралась на стол 
вблизи от карандаша и блокнота, в то время как экспериментатор занял место 
против нее по диагонали. Таким образом, хотя лицо девушки не было обращено к 
блокноту, он находился в диапазоне ее периферического зрения.
Вскоре после того как пациентка начала рассказывать историю, изложенную в книге,
 она рассеянно взяла в руки карандаш и начала усердно, напряженно повторять на 
верхней половине листа рисунки, сделанные во время предыдущей встречи, иногда 
рассеянно поглядывая на свои “произведения”. Как и прежде, никакой определенной 
связи между рисунками не замечалось, но на втором рисунке некоторые элементы 
явно дублировались.
Закончив рисовать, девушка стала заметно путаться в своей речи, и было видно, 
что она так держала карандаш, будто хотела положить его на стол, но в конце 
концов не смогла этого сделать. Здесь ее подбодрили настойчивым, произнесенным 
вполголоса внушением: “Продолжайте, рассказывайте дальше, все нормально, 
продолжайте, дальше, дальше!”.
Она сразу же заметила: “Да, я знаю, где я нахожусь. Я просто на минуту потеряла 
нить рассказа”, — и продолжила свой рассказ.
В то же время ее рука снова схватилась за карандаш. Она перевернула блокнот так,
 чтобы можно было писать на нижней части листа. Потом медленно и задумчиво, 
заметно напрягая правую руку и ускоряя свою речь, начала строить рисунок, 
компонуя элементы, которые так часто рисовала раньше, в упорядоченное 
систематическое целое — словно собирала их вместе. Так, например, четыре жирно 
заштрихованные линии одинаковой длины образовали квадрат, а другие линии, 
скомпонованные вместе, сформировали рисунок.
Однако когда пациентка заканчивала квадрат, у нее появилась явная неуверенность.
 Дойдя до нижнего левого угла, она несколько раз рассеянно взглянула на рисунок 
и, наконец, немного исказила угол, оставив его открытым. Кроме того, рисуя 
нижний правый угол, она слишком сильно нажала на карандаш и сломала его.
Проводя диагональную линию от левого нижнего угла квадрата, она начала двигать 
рукой с неожиданной силой и скоростью. Сделав значительную паузу перед 
изображением второй диагонали, рука стала двигаться все медленнее и медленнее, 
когда приближалась к нижнему правому углу квадрата, линии стали изгибаться; 
наконец, рука задвигалась быстрее и более уверенно, перейдя к заштрихованному 
треугольнику.
Проводя линию, соединяющую маленький треугольник с жирно заштрихованным 
треугольником, ее рука неожиданно остановилась, когда приблизилась к боковой 
стороне квадрата, и какое-то время спокойно лежала на столе. Затем приподнялась 
и передвинулась к краю, как бы преодолев барьер, после чего закончила линию, 
проведя ее твердо и решительно.
Спиральная линия, соединяющая цилиндр и заштрихованный треугольник, началась 
свободно и легко, но по мере того как рука приближалась к треугольнику, ее 
движения становились все более затрудненными и медленными.
Несколько раз во время процесса рисования рука пациентки возвращалась к 
большему из двух треугольников, нарисованных тонкими линиями, карандаш едва 
касался его, исправляя контур, в то время как жирный треугольник был нарисован 
грубо, небрежно.
Когда пациентка делала рисунок, нам удалось записать тот порядок, в котором к 
общей картине добавлялись различные элементы:
1. Квадрат.
2. Цилиндр.
3. Большой тонкий треугольник.
4. Маленький треугольник.
5. Соединительные линии между цилиндром и большим треугольником, большим 
треугольником и маленьким треугольником, цилиндром и маленьким треугольником.
6. Заключительный четырехугольник.
7. Жирно заштрихованный треугольник.
8. Соединительная линия между маленьким треугольником и заштрихованным 
треугольником.
9. Линия, проходящая от цилиндра к квадрату и за пределы четырехугольника, 
потом снова к квадрату, а затем к заштрихованному треугольнику.
10. Спиральная линия.
11. Штриховка в центре верхней части цилиндра.
Закончив рисунок, пациентка несколько раз взглядывала на него, но, казалось, 
ничего не видела. После этого она с шумом уронила карандаш, и это привлекло ее 
внимание. Затем она сразу же обратила внимание на свой рисунок и вновь взяла в 
руки карандаш. Потом она левой рукой вырвала лист из блокнота, чтобы 
рассмотреть его получше, а правую руку держала так, словно готовилась что-то 
написать. Заметив это, экспериментатор решил вызвать у нее подсознательное 
желание дать какое-то скрытое пояснение и сделал ей внушение: “Короткая 
вертикальная линия означает „да", а короткая горизонтальная линия — „нет"”.
Неправильно поняв это внушение, пациентка внимательно посмотрела на рисунок и 
заявила, что не видит таких линий, и спросила, как они вообще могут что-то 
означать.
Потом ей был задан вопрос: “Все ли теперь?”, на что она ответила: “Я считаю, 
что да, если здесь вообще что-то есть”, неосознанно сделав рукой знак “да”. — 
“Все?” — “Да, я думаю, что все, если здесь вообще что-то есть”, — и снова, не 
сознавая этого, сделала рукой знак “да”.
Пациентка несколько минут рассматривала свой рисунок, а потом заметила: “Ну, 
это все чепуха, бессмыслица. Неужели вы думаете, что из этих каракулей можно 
что-то понять, или, говоря вашими словами, это вам все скажет?”.
Очевидно в ответ на ее собственный вопрос ее рука сделала знак “да”, а потом 
опустила карандаш, что могло бы означать завершение задачи. Не ожидая ответа, 
она добавила:
“Смешно! Хотя я знаю, что этот рисунок — чепуха, я знаю также, что он имеет 
какое-то значение, поскольку именно сейчас у меня появилось желание дать вам 
что-нибудь; хотя я знаю, что это глупо, я отдам вам ее, поскольку все это 
связано вот с ним”. Указывая на заштрихованный треугольник, она вынула из 
кармана коробку спичек с рекламой местного отеля и бросила ее на стол.
Затем взглянула на часы, заявила, что ей пора уходить, и, кажется, была в 
легкой панике. После недолгих уговоров она согласилась ответить на несколько 
вопросов о том, что могла бы означать эта картинка. Девушка взглянула на 
рисунок и предложила несколько комментариев, развить которые не захотела:
“Две картинки в рамках, большая (указывает на четырехугольник) и маленькая 
(указывает на квадрат) с разломанным углом”. Указывая на рисунки в квадрате, 
она сказала: “Они все соединены, и эти соединения происходят через маленький 
треугольник (указывает на небольшой треугольник), а это (показывает на цилиндр) 
— сигарета. У нас в семье все курят, может быть, это те спички, которые я дала 
отцу. Но в целом вся вещь не имеет никакого смысла. Только психиатр может из 
нее что-то понять”. Сказав это, она бросилась вон из кабинета и вернулась, 
чтобы спросить: “Когда мне к вам прийти снова?”. Ей ответили: “Приходите, как 
только вам захочется что-нибудь узнать”. Девушка быстро ушла. Никаких 
комментариев относительно отдельных рисунков она не сделала и, казалось, просто 
не замечала их.
Через три недели она неожиданно появилась в моем кабинете и сообщила, что у нее 
наметились кое-какие успехи. Она заявила, что, очевидно, ее рисунки все-таки 
что-то означали, так как в ее чувствах появились значительные изменения. Она 
больше не испытывала беспокойства и депрессии, хотя “ощущала иногда сильный 
ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо что-то и упаду; у меня такое 
ощущение, что я обнаружу что-то ужасное для себя”. — Немного поколебавшись, она 
добавила: — “У меня такое чувство, будто я скоро узнаю то, что мне уже известно,
 но я не знаю, что мне это известно. Это звучит ужасно глупо, но больше я 
ничего не могу сказать. Я действительно боюсь узнать все об этом. Это связано 
со спичками”. Она вручила экспериментатору вторую коробку со спичками, очень 
похожую на первую. “Вчера вечером мы с родителями обедали в отеле, и именно там 
спички попали ко мне. Прошлым вечером я увидела на столе в библиотеке вторую 
коробку, но это именно те, что я взяла в отеле”.
Все другие реплики носили случайный характер, ничего нового узнать не удалось. 
Девушка быстро ушла, и было видно, что она весьма смущена и чувствует себя 
довольно неловко.
Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что в ее 
самочувствии заметно значительное улучшение. Пациентка объяснила, что за это 
время у нее появилась абсолютная уверенность в том, что ее рисунки имеют важное 
значение. “На этой картинке вся история, которую нужно прочесть, и мне ужасно 
любопытно, что же это такое”.
Она попросила рисунок, чтобы взглянуть на него, и, внимательно рассмотрев его, 
заметила: “Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю, что здесь вся 
история. Не знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что мое 
подсознательное многое знает, но не говорит мне. У меня ощущение, что оно ждет, 
когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя. И мне так 
любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара”.
На вопрос, когда она поняла это, пациентка ответила: “Я думаю, не так давно”. 
Потом она стала эмоционально беспокойной и начала настаивать на том, чтобы 
сменить тему разговора.
Неделю спустя она пришла сказать, что договорилась пообедать с подругой детства 
в том же отеле сегодня вечером, и эта встреча вызывает у нее очень печальные 
чувства. Она объяснила: “Мне страшно видеть, как ломается наша дружба и как мы 
плывем в разные стороны. И мне не нравится мое отношение к Джейн. Понимаете, 
Джейн моложе меня на год, а у нее есть приятель, и они, кажется, очень любят 
друг друга. Она считает, что я знаю его, но не называет его имени и вообще 
ничего о нем не говорит. Я так ревнива, что иногда ненавижу Джейн; я готова 
оттаскать ее за волосы. Я ненавижу ее, чувствуя, что она отбирает у меня моего 
приятеля. Но это очень глупо. У меня нет никакого мальчика. Я не хочу идти на 
эту встречу, потому что обязательно с ней поссорюсь. И хотя нам не из-за чего 
ссориться, я знаю, что буду говорить отвратительные вещи. Я не хочу этого, но 
это произойдет, и я ничего не могу с собой поделать. И еще одно: после ссоры с 
ней у меня будет неприятный разговор с отцом. Я готовилась к этой встрече всю 
неделю. Мы с отцом ссорились только дважды, и оба раза — из-за моих планов 
относительно колледжа. Я не знаю, из-за чего мы поссоримся сегодня. Вероятно, 
из-за какого-нибудь пустяка, например, из-за его небрежности: он курит и 
стряхивает пепел на ковер, — или еще из-за какой-нибудь ерунды. Я просто 
надеюсь на то, что отца не будет дома, когда я вернусь. Посоветуете ли вы мне 
что-нибудь, чтобы этого не случилось? Хотя, поскольку это сидит глубоко во мне, 
я, наверное, должна это пережить. Договариваясь с Джейн о встрече, я думала: 
что-то должно произойти. И когда она согласилась со мной встретиться, я сразу 
же поняла все, что только что вам сказала. Я тут же повесила телефонную трубку, 
чтобы не иметь шанса отменить приглашение”.
Было сказано еще немало слов такого же характера и значения. Все попытки 
обсудить рисунки пациентки и дать какое-то толкование ее предчувствиям 
потерпели неудачу. Как она заявила, единственное, что ее сейчас интересует, это 
предстоящие “сражения”.
На следующий день она вбежала в кабинет со словами: “Я очень спешу. Я только 
хочу сказать вам, что все случилось именно так, как я и предсказывала. Сначала 
наша встреча с Джейн протекала очень мило. Но потом я потеряла всякий рассудок 
и начала обижать ее. Сначала я не заметила этого, а когда поняла, ничего не 
могла с собой поделать, я начала говорить ей самые ужасные жестокие слова, 
какие могла придумать. Я, впрочем, не сказала ей ничего особенного, но то, как 
я с ней говорила, глубоко ее обидело. Когда она заплакала, я почувствовала себя 
лучше, и, хотя мне было стыдно за себя, я не испытывала жалости к ней. Я еще 
больше осложнила ситуацию, сказав ей, что между нами не может быть никакого 
согласия и что пусть она идет своей дорогой, а я — своей. Потом я поехала домой.
 Отец был дома и читал газету. Меня так и подмывало сказать ему что-нибудь 
неприятное, ну хоть что-нибудь. Удивительно, но я не смогла ничего придумать. 
Поэтому я закурила и начала ходить взад-вперед. Наконец отец сказал, чтобы я 
села и успокоилась. Это окончательно вывело меня из себя. Я закричала, чтобы он 
замолчал, что я буду бегать вокруг него, если мне захочется, и он не может мне 
ничего запретить. Идти куда-то уже слишком поздно, и, если бы я хотела бегать 
вокруг, у меня на это такое же право, как и у него. Я сказала ему, что он, 
должно быть, считает себя очень хитрым, но я хитрее его, что я не вчера 
родилась и знаю все, что полагается знать об этом. В общем, я наговорила ему 
много глупого, ненужного, чего и не думала и что не имело никакого смысла. Он 
рассвирепел и сказал, что, если я не могу разговаривать разумно, мне нужно 
замолчать, лечь в постель и проспаться. Так я и сделала. И странная вещь: 
проснувшись утром, я подумала о тех рисунках, что сделала у вас. Я пыталась 
думать о них. но все, что пришло мне в голову, — это слово „сегодня", а потом 
слово „завтра", и в конце концов я могла думать только об этом „завтра". Вам 
это о чем-нибудь говорит? Мне нет”. Сказав это, она ушла.
На следующий день она пришла и заявила: “После того как я вчера ушла, у меня 
было странное ощущение, что я назначила встречу с вами на сегодня, но точно я 
этого не знала. Сегодня утром я подумала о рисунке и поняла, что теперь смогу 
разобрать его. Я думала об этом весь день. Я помню всю картинку, она словно 
отпечаталась у меня в голове, но не могу понять ее смысла. Дайте мне еще раз 
взглянуть на нее”.
Девушке дали ее рисунок. Она рассматривала его с болезненным видом, с 
выражением напряженного любопытства на лице. Наконец, вздохнув и отложив 
рисунок, заметила: “Я, кажется, ошиблась. В ней нет никакого смысла. Просто 
глупая картинка. — Потом, просияв, неожиданно сказала: — Но если вы для начала 
подскажете мне хоть одно слово, я пойму ее”.
Автор ничего не ответил, и она опять и опять рассматривала картинку, но потом 
вновь откладывала ее в сторону. С каждым разом ее замешательство становилось 
все сильнее и сильнее.
Наконец она повторила свою просьбу о “начальном, первом слове”. “Какое слово?” 
— “Любое. Вы знаете, что означает эта картинка, поэтому назовите какое-нибудь 
слово, которое послужит мне подсказкой. Я просто смертельно хочу знать все об 
этом деле, хотя и боюсь немного, а может быть, и очень сильно. Но скажите хоть 
что-нибудь”.
На ее настойчивую просьбу автор ответил замечанием: “Недавно вы сказали мне, 
что очень интересовались символизмом”. Произнося эту фразу, он осторожно 
опустил на стол коробку спичек.
Быстро взяв в руки рисунок и мгновение поглядев на него, она схватила коробку 
спичек и с яростью швырнула ее на пол. Потом девушка разразилась потоком брани, 
который перемежался выражениями сочувствия ее матери и пояснениями. Вкратце она 
рассказала следующее: “Будь проклята эта отвратительная, грязная маленькая 
обманщица. И она еще называет себя моей подругой. Она, конечно, имеет любовную 
связь с отцом. Будь он проклят. Бедная мама. Она ходит к маме, а отец дома 
ведет себя как святой. Они идут в отель, тот самый отель, куда отец возил нас 
обедать. Я ненавидела ее, потому что она отнимала у меня отца — у меня и у 
матери. Вот почему я всегда воровала у него сигареты. Даже тогда, когда у меня 
были свои, я прокрадывалась в гостиную и брала их у него из кармана пальто. 
Иногда забирала всю пачку, иногда — только две-три штуки. Когда Джейн впервые 
рассказывала мне о своем друге, она зажигала сигарету точно такими же спичками. 
Я и тогда знала, но не хотела этому верить. И я стала часто забирать у отца 
спички и становилась просто сумасшедшей, когда он говорил мне, чтобы я 
пользовалась своими. Я не хотела, чтобы мама увидела эти спички, хотя это не 
имело никакого смысла”. Вновь посыпались ругательства, после чего она горько 
разрыдалась. Успокоившись, девушка извинилась за ругательства и ярость и 
спокойно сказала: “Я думаю, мне лучше объяснить вам все. Когда вы напомнили мне 
о символизме, я неожиданно вспомнила, что, по Фрейду, цилиндры символизируют 
мужчин, а треугольники— женщин. Я поняла, что сигареты — это тоже цилиндры и 
что они могут символизировать и пенис. Потом значение картинки прояснилось. 
Сначала я просто не могла ее понять, поэтому и вела себя так. Теперь я смогу 
объяснить ее вам”.
Указывая на различные элементы на картинке, она быстро объяснила: “Эта сигарета 
— отец, а этот большой треугольник — мать. Она пухленькая, невысокая блондинка, 
а самый маленький треугольник — я. Я тоже блондинка. Я гораздо выше матери, но 
чувствую себя маленькой по сравнению с ней. Вы видите, все эти линии соединяют 
нас в семейную группу, а квадрат — это наши семейные рамки. А эта линия от отца 
прорывается через семейные рамки и проходит ниже общественных рамок поведения — 
этого большого квадрата, — а потом пытается вернуться вновь в семью и не может, 
и переходит к Джейн. Вот видите, это она: высокая стройная брюнетка. Этот дым 
от пениса отца вьется вокруг Джейн. Линия между мной и Джейн прерывается там, 
где подходит к семейным рамкам. Я постоянно рисовала такие картинки все это 
время (указывая на фрагментарные картинки на верхней части страницы), но 
впервые соединила их вместе. Смотрите, где я зачертила лицо отца. Так и должно 
быть. Когда я отдала вам спички, я сказала, что они связаны с Джейн, хотя и не 
знала, почему”.
В течение нескольких минут пациентка сидела спокойно и задумчиво, то и дело 
взглядывая на рисунок. Наконец она произнесла: “Я знаю, что такое толкование 
этой картинки отвечает истине, но только потому, что я чувствую, что это правда.
 Я много раз обдумывала все это. Это не единственный известный мне факт. Мы с 
Джейн расстаемся, но не это сделало ее любовницей отца. Джейн приходит к нам 
всегда по вечерам, когда отца нет дома, и, хотя она проводит у нас не более 
пяти минут, это не означает, что никто ничего не видит. Мама ничего не может 
скрывать, и ее натура такова, что она знает все прежде, чем это случится. Я 
знаю, что сейчас она не имеет ни малейшего представления об этом. В конце 
концов, любой может взять спички в гостинице, а мое воровство сигарет у отца 
только подтверждает, что со мной не все в порядке. Поняв это, я собираюсь 
выяснить все до конца, и теперь у меня будут более убедительные доказательства, 
чей мой рисунок”.
Что это за доказательства, она отказалась говорить. Остальная часть беседы была 
потрачена ею на спокойное, пассивное философское исследование и восприятие всей 
этой ситуации.
Через два дня она пришла в кабинет автора в сопровождении молодой женщины и 
заявила: “Это Джейн. Я уговорила ее прийти сюда, и она не имеет ни малейшего 
представления, зачем и почему, а чувство вины передо мной помешало ей отказать 
мне. Я оставлю ее у вас, чтобы вы могли поговорить с ней”. Затем она 
повернулась к Джейн: “Около двух месяцев назад в твоей жизни началось что-то 
такое, что ты хотела бы скрыть от меня. Ты думала, что выберешься из этого 
положения, но это тебе не удалось. Ты сказала мне, что твой приятель на четыре 
года старше тебя, что он хочет вступить в любовные отношения с тобой, но ты не 
согласилась. Ты была просто свежей юной девушкой, которая рассказывала подруге 
о своем дорогом парне. И все это время ты знала, а я все это время думала и 
соображала. Наконец, я пошла к психиатру, а на другой день получила ответ. 
Теперь я знаю всю твою грязную отвратительную историю. Вот сигарета, прикури ее 
этими спичками — они из отеля. Теперь ты знаешь, о чем я говорю”.
С этими словами она выбежала из комнаты. Тогда Джейн повернулась к автору и 
спросила: “Энн действительно знает о своем отце и обо мне?”.
Затем, не задавая больше никаких вопросов, она достойно отреагировала на эту 
трудную ситуацию. Она нашла в себе силы и мужество, чтобы рассказать историю 
своей интрижки с отцом пациентки, подтвердив каждую деталь, которую та сообщила 
автору, и добавив сведения о том, что она и ее любовник были очень осторожны. 
Они были уверены, что ни у кого не возникнет никаких подозрений по поводу их 
отношений. Она почувствовала, что, когда Энн в первый раз приехала из колледжа 
домой на выходные, она была раздражена без видимых причин. То же самое в одну 
из их встреч сказал и отец Энн. Она полностью приписала такое поведение подруги 
интуиции.
После этих признаний Энн позвали в кабинет. Войдя, она пристально посмотрела 
Джейн в глаза и заметила: “У меня была слабая надежда, что это неправда. Но все 
именно так и обстоит, не .так ли?” Джейн утвердительно кивнула головой, на что 
Энн философски ответила: “То, что делает отец, — его личное дело, а то, что 
делаешь ты, — твое, но больше никогда не приходи к нам домой. Выберите себе для 
встреч другой отель, так как в этом отеле часто обедает наша семья. Я объясню 
матери, что ты прекратила посещать наш дом из-за того, что мы поссорились. Что 
касается тебя и меня, мы просто знакомые, а отцу можешь сказать: пусть ему 
поможет сам бог, если мама узнает об этом. Ну, вот и все. Ты вернешься в город 
на одном автобусе, а я на другом. А теперь убирайся, я хочу поговорить с 
доктором”.
После ухода Джейн пациентка говорила о своем намерении относиться к сложившейся 
ситуации насколько возможно безразлично, спокойно и философски. Она по-прежнему 
была в сильном замешательстве относительно того, как натолкнулась на это. 
Девушка была убеждена, что “это дело правильно сработавшей интуиции”. “Когда я 
впервые начала рисовать эти картинки, они меня ужасно раздражали, но я не могла 
перестать делать это. Я была поглощена своими рисунками, но До прошлой среды 
они не имели для меня никакого значения.
Теперь, когда я оглядываюсь назад, все это кажется мне подозрительным, потому 
что я должна была понять все с самого начала, но до вчерашнего дня не понимала. 
Сейчас я не хочу, чтобы мое подсознательное знание расстраивало меня так ужасно,
 как раньше”.
Автор от случая к случаю встречался с пациенткой и наблюдал удовлетворительные 
доказательства того, что дела у нее шли гораздо лучше. Спустя несколько лет она 
очень удачно вышла замуж. Автор также узнал от нее, что она подозревала своего 
отца в интригах с различными женщинами, но всегда отбрасывала свои подозрения 
как необоснованные. Эти подозрения неожиданно подтвердила Джейн, когда автор 
обсуждал с ней ее отношения с отцом пациентки.
Спустя несколько месяцев автор снова просмотрел тетради пациентки. Она 
заметила: “О, я забыла рассказать вам, что утратила эту привычку, как только 
все узнала. Я никогда больше ничего не рисовала”. Просмотр тетрадей подтвердил 
ее слова.
Впоследствии автор иногда встречался с Джейн, и она сообщала о том, что ее 
любовная связь продолжалась, но что она согласилась с требованиями Энн.
Анализ.
Значение болезни.
Вряд ли можно переоценить теоретическое значение этого случая и тот интерес, 
который он представляет. Редко появляется такая возможность изучить сильный 
невротический, в некоторых случаях почти психотический, взрыв при таких хорошо 
регулируемых условиях.
Молодая женщина, глубоко преданная своим родителям, неожиданно столкнулась с 
угрозой благополучию матери, исходящей от отца и от ее лучшей подруги, и с 
остро болезненной картиной эмоционального отхода отца от семьи. Конечно, это 
представляло собой серьезное основание для горя и гнева. Но еще более важно то, 
что она встречалась с этими обескураживающими фактами не в сознательном 
восприятии, а только в своем подсознании, и то, что ее реакция на это 
подсознательное не была реакцией простой печали и гнева, а оказалась очень 
сложным сцеплением невротических и маниакально-депрессивных психотических 
симптомов. Все это становится ясно даже без запутанных и спорных аналитических 
расследований и интерпретаций.
Следовало выяснить, могут ли психические травмы, о которых мы осознанно знаем, 
находиться в сердце основных психопатологических реакций. И как реакция нашей 
пациентки освещает эту проблему?
Дома во время уик-энда, когда она впервые подсознательно почувствовала интимные 
отношения между своей подругой и отцом, ее реакцией была беспокойная и 
немотивированная раздражительность, которая ни на чем не фокусировалась, а 
постоянно смещалась с одного обыкновенного предмета на другой. После этого она 
погрузилась в состояние навязчивой депрессии, которая была, по ее мнению, 
бессодержательна и необоснованна и сопровождалась потерей интереса ко всей ее 
предыдущей деятельности и ко всем ее предыдущим связям. Депрессивное настроение 
пациентки нарастало, а ее раздражительность по-прежнему не была направлена ни 
на что конкретное. Однако впервые оно начало фокусироваться в двух 
симптоматических принудительных актах, символическое значение которых позже 
становится безошибочным. Первым из них была тщательно ограниченная клептомания, 
то есть специфическое вынужденное воровство сигарет и спичек из карманов отца 
(очевидно, с подсознательной целью выразить свой гнев и наказать отца), но, как 
видно из автоматических рисунков, это воровство имело более глубокую 
кастрирующую цель. Вторым действием было также ограниченное, почти 
инкапсулированное стремление к постоянному повторению в рисунках цилиндров, 
треугольников, спиралей и прямых линий, проходящих во всех направлениях.
Интересно отметить, что ее болезнь началась с эпизодических эмоциональных 
взрывов, за ними быстро следовал аффект, который становился фиксированным и 
навязчивым, что, в свою очередь, дополнялось серией навязчивых действий. 
Теоретическое значение этой последовательности событий представляет собой 
вопрос, в котором мы не можем прийти к единой точке зрения, но который всегда 
должны помнить.
Нежелательная и таинственная для пациентки раздражительность заслуживает 
дополнительного анализа. Это точная копия неистовой и явно немотивированной 
раздражительности, свойственной детям, когда они погружаются в переполняющую их 
подсознательную ревность к своим родителям, братьям и сестрам. У этой пациентки 
можно наблюдать, как раздражение ускорялось, когда подсознательное сталкивалось 
с любовной связью между ее отцом и подругой. Раздражительность отражает 
конфликт между различными ее ролями. Это касается, например, ее идентификации 
со своей матерью в семейной группе, ее фантазий относительно себя в роли 
любовницы своего отца, ее ревности к этой любовнице.
Ясно, что подсознательные импульсы заставили ее различными путями искать 
нужного выражения и разрешения: во-первых, в ее мстительных жестах (воровство 
спичек и сигарет), потом в автоматическом рисовании (так называемая “привычка”, 
которая позже стала носителем определенных и интерпретируемых знаний) и, 
наконец, в возрастающей и навязчивой необходимости узнать все, — что и явилось 
поводом для поисков ответа в психиатрической и аналитической литературе. Отсюда 
ее вера в символизм и разочарование в нем, обращение за помощью, еще слегка 
завуалированное “любознательностью”, ее интерес к “автоматическому рисованию”.
Несомненно, никакой лабораторный тест не позволит показать побуждающую и 
направляющую силу подсознательного мышления лучше, чем данный случай. Можно 
привести еще один пример нежелательного двойного значения в наивно выбранной 
фразе “бегать вокруг”, которую пациентка часто повторяла в своем слепом 
сердитом взрыве против отца, не понимая сознательно очевидного намека на его 
сексуальные привычки.
И, наконец, символическое изображение сложных человеческих взаимосвязей 
простыми детскими рисунками, которые представляют собой наиболее драматическую 
характеристику этой истории, настолько понятно, что не требует дальнейших 
пояснений.
Метод.
Этот эксперимент вызвал ряд сомнений технического характера. Во-первых, нужно 
признать, что даже искусное применение ортодоксального психоаналитического 
метода вряд ли смогло бы за несколько сеансов раскрыть репрессивное подавление 
осознания связи отца. Скорость получения результата, конечно, не единственный 
критерий совершенства. Было бы хорошо, чтобы наряду с такой быстрой терапией в 
психику пациента не были внедрены некоторые отрицательные последствия 
реконструкции, которые, с другой стороны, могут оказаться значительной частью 
наиболее ортодоксального аналитического подхода. Но в этих наблюдениях нет 
ничего, что могло бы сделать эти два подхода взаимоисключающими. В некоторой 
форме они могут дополнять друг друга; и, по крайней мере, хотя бы некоторым 
пациентам из числа тех, к кому неприменим анализ, такой подход может оказаться 
вполне полезным не только из-за его скорости и направленности.
Кроме того, следует подчеркнуть, что автоматический рисунок тесно связан с 
психоаналитическим методом свободных ассоциаций. Здесь спонтанные рисунки 
пациентки были невербальной формой свободной ассоциации. Перевод таких рисунков 
в понятийные представления довольно сложен, но эти трудности не больше, чем те, 
с которыми встречается аналитик, имеющий дело с символическим материалом 
сновидения. На двухмерной плоскости эти рисунки эквивалентны драматическому 
символическому изображению инстинктивных конфликтов, которые Эрик Эриксон 
описал в детской трехмерной игре со строительными кубиками.
Затем, при изучении этого материала, появляется определенное впечатление, когда 
видишь, с какой готовностью подсознательное сообщается, как посредством 
условного языка рисунков устанавливается связь с экспериментатором, и в то же 
время сознательно организованная часть личности занята пересмотром других 
материалов. (Это предполагает, что с помощью указанного метода можно закрепить 
коммуникацию с подсознательным гораздо проще, чем в случае, когда обе части 
личности используют одно средство — речь. Следует иметь в виду, что, когда 
используется только одна форма коммуникации, борьба между стремлением выразить 
себя и подавлением этой тенденции может усилиться.)
При обычной аналитической процедуре пациент выражает все, как сознательное, так 
и подсознательное: инстинктивные побуждения и тревоги, страх и вину, — в одно и 
то же время и той же системой жестов и слов. При этом бывает сложно 
интерпретировать содержание его сообщений, однако различные аспекты психики 
могут выразить себя более понятно и с меньшей внутренней путаницей и 
сопротивлением, если использовать для этого различные прямые способы 
коммуникации. В данном случае это и произошло: стыд и вина, тревога и ярость, 
которые мешали пациентке выразить словами ее подсознательное знание, позволили 
ей выразить его в автоматически нанесенных рисунках, кроме того, это проясняет 
основной механизм творчества, анализ которого автор собирается провести в более 
позднее время.
Однако нужно помнить, что до того, как автор начал работать с пациенткой, ее 
внутреннее сопротивление делало ее рисунки хаотичными. Если оглянуться назад, 
станет очевидным, что пациентка пришла найти себе замену отца, человека, 
который разрешил бы ей выяснить некоторые факты, касающиеся ее реального отца, 
— “разрешающий агент”, функция которого состояла в том, чтобы уменьшить ее вину 
и тревогу и позволить ей выразить гнев и боль, которые она ощущала.
Таким образом, мы видим, что первое побуждение к выздоровлению происходило, 
когда она одновременно рисовала и говорила, но, очевидно, без какого-либо 
внутреннего понимания. Гипнотерапевт дал ей определенное, прямое, спокойное, но 
впечатляющее внушение: она должна позволить своему подсознательному разрешить 
ее проблему вместо сознательного размышления над ней. Это важное расхождение с 
психоаналитическим методом, с его намеренным стремлением ввести все в сознание, 
поскольку, разрешая подсознанию пациента смотреть фактам в лицо, психотерапевт 
дает право его сознанию освободиться от навязчивых размышлений над существующей 
проблемой. Пациентка сразу же испытала временное облегчение. На следующий день 
она почувствовала себя “так хорошо”, что даже не собиралась приходить на 
следующий сеанс. Имея такую поддержку, она на следующем сеансе углубилась в 
свою проблему и справилась с первым моментом сознательной паники, паники, 
которая в тот момент не сопровождалась внутренним пониманием. Следующее 
эмоциональное изменение у пациентки возникло именно из этого опыта и вскоре 
проявилось как способность открыто выражать свою ярость, печаль и отвращение в 
ее вынужденном взрыве против своей подруги и отца, а не только в символических 
актах.
Психотерапевт своим активным подбадриванием и прямыми внушениями снял груз вины,
 тревоги и амбивалентности с ее плеч. В качестве нового, доброжелательного, 
отца он отвлек некоторые из препятствующих чувств от их прежних целей, что 
обусловило полное понимание. Важная функция лечащего врача выяснить старые и 
устойчивые модели была, бесспорно, выполнена этим мягким внушением при первой 
беседе врача и пациентки.
Естественно, это породило тревогу, но она заменила длительно существовавшие 
депрессию и принуждение и совершила переворот в болезни пациентки.
Заключение.
Мы далеки от того, чтобы делать определенные выводы из одного опыта. Такие 
наблюдения нужно повторить много раз, прежде чем можно будет решить, что в 
аналитическом методе наметились какие-то изменения.
Однако нужно заметить, что, не делая попыток раскрыть весь скрытый материал 
подсознания пациентки, удалось очень просто установить прямую связь между 
сознательной и подсознательной системами мышления и чувств, которыми были 
окружены фигуры родителей. Больше того, как прямое следствие этого, произошло 
почти немедленное освобождение от невротических симптомов.
К сожалению, хотя у нас была ясная картина невроза пациентки, у нас не было 
полного аналитического понимания особенностей ее характера. Это имеет важное 
значение, поскольку понятно, что к одному типу организации характера такой 
метод может быть применен, а к другому — нет, даже тогда, когда у обоих 
пациентов одинаковый невроз. Такие исследования нужно проводить совместно с 
психоаналитиками.
Избавление от навязчивой фобии посредством коммуникации с подсознательной 
второй личностью.
В соавторстве с Лоренсом С. Кьюби)
Psychoanalitic Quarterly, 1939, № 8, pp. 471—509.
В течение целого года спокойная, сдержанная и вполне уравновешенная 
двадцатилетняя студентка колледжа тайно страдала от постоянно возникающих 
навязчивых страхов относительно того, что холодильник, кухня, лаборатория в 
колледже, дверцы в шкафчиках оставлены открытыми. Эти страхи всегда 
сопровождались вынужденной, не поддающейся контролю потребностью вновь и вновь 
проверять двери, чтобы убедиться, что они правильно закрыты. Она просыпалась 
среди ночи, чтобы еще раз сходить на кухню, но это не могло разрешить ее 
постоянных сомнений относительно дверей. Дополнительным симптомом, который, 
казалось, не имел никакого отношения к первому, была постоянная ненависть к 
кошкам, которых она считала “ужасными, отвратительными тварями”. Это чувство 
она приписывала опыту раннего детства, когда наблюдала, как “ужасная” кошка 
поедала маленьких хорошеньких птенцов дрозда. Мы знали, что она с удовольствием 
ласкала и баловала лабораторных животных, белых мышей и морских свинок и часто 
ходила к ним, несмотря на навязчивый страх, что она забудет запереть дверь в 
комнате, где содержатся животные.
Индукция каталепсии, левитации руки и внушение имени гипнотического двойника.
Девушка (назовем ее мисс Дамон) добровольно вызвалась быть субъектом на 
некоторых учебных гипнотических сеансах. Транс, индуцированный на первом сеансе,
 характеризовался значительной амнезией, легкой левитацией руки и глубокой 
каталепсией; ей было дано постгипнотическое внушение, что в состоянии транса ее 
имя будет мисс Браун.
Сохранение удивления перед левитацией и ужас перед каталепсией.
На следующий день мисс Дамон сидела в кабинете исследователя, поглощенная 
индукцией левитации руки и каталепсии путем самовнушения. Она наблюдала за 
этими явлениями в течение небольшого отрезка времени, а потом дополнительными 
самовнушениями заставляла их исчезать полностью. Этот опыт снова и снова 
повторялся в течение дня. Внушая себе поднятие и опускание рук, она постоянно 
спрашивала: “Вы видите, как двигается моя рука? Как вы это объясняете? Что 
происходит? У вас уже такое было? Какие психологические и неврологические 
процессы здесь начинаются? Это не смешно? Это не кажется странным? Разве это не 
интересно? Я просто восхищена этим!”.
Она почти не обращала внимания на ответы и, казалось, не сознает ни того, что 
говорит сама, ни того, что говорят ей.
При индукции левитации на ее лице появлялось выражение напряженного, 
оживленного интереса и удовольствия, но, когда ее рука или обе руки достигали 
уровня плеча, ее отношение к этому резко менялось. У нее появлялись явные 
признаки каталепсии. На лице возникало выражение, которое можно 
охарактеризовать как “диссоциативное”. По-видимому, она теряла контакт с 
окружающими и не могла реагировать на словесные и тактильные, осязательные, 
стимулы. Взгляд ее становился напряженным, испуганным, зрачки расширялись, она 
бледнела, дыхание становилось глубоким, затрудненным и неровным, пульс — 
медленным и нерегулярным, все тело напрягалось и теряло подвижность. Вскоре эти 
проявления исчезали и вновь сменялись выражением оживленного интереса; при этом 
девушка сразу же начинала внушать себе опускание руки и исчезновение каталепсии.

В этот же день, но немного позже, ее спросили, почему она так заинтересовалась 
каталепсией и левитацией, но она смогла дать лишь рациональный ответ, сказав, 
что ее интерес основан на изучении психологии в колледже. Похоже, она не 
понимала, что здесь было заключено гораздо большее.
На следующий день все повторилось. После подтверждения наблюдений предыдущего 
дня ей предложили попробовать вызвать более сложные координированные движения. 
Она сразу же заинтересовалась, и ей было сделано внушение взяться за 
автоматическую запись, на что она охотно согласилась, сомневаясь только, что у 
нее что-нибудь получится.
Исследование острого приступа тревоги, возникшего в процессе автоматического 
письма.
Удобно усадив девушку, чтобы полностью отвлечь от происходящего, ей дали 
команду прочесть про себя статью о направлениях психологии и подготовить устное 
заключение к ней, игнорируя все, что будет происходить и говориться рядом с ней.

Когда она погрузилась в чтение, ей была внушена левитация руки. Потом 
испытуемой дали команду взять карандаш и написать причину ее интереса к 
левитации руки в каталепсии. Эта последняя инструкция повторялась несколько раз,
 и вскоре девушка начала писать, не прерывая чтения. Уже к концу записи 
появилась дрожь в теле, общее физическое напряжение, глубокое затрудненное 
дыхание и расширение зрачков, а чтение стало для нее мучительно трудным. Когда 
она кончила писать, лицо ее было бледным и выражало ужас. Она бросила карандаш 
и объяснила, что чувствовала себя “ужасно испуганной”, ей хотелось плакать, но 
она не могла понять, почему, так как в данный момент у нее не было причин для 
печали и ничто в том, что она читала, не могло ее огорчить.
С этими словами ее тревога, по-видимому, полностью исчезла и сменилась 
оживленным интересом. Девушка больше не упоминала о своем эмоциональном 
переживании, очевидно, полностью забыв его. Непосредственные вопросы показали, 
что она может правильно пересказать суть того, что прочла. Потом ей напомнили о 
задании, которое было дано прежде. Девушка спросила, написала ли она что-нибудь,
 и ей показали запись. Сначала она сказала, что запись ей Понравилась, а потом 
почувствовала разочарование. Запись была неразборчива, переполнена закорючками 
и непонятными знаками, и трудно было различить в ней хоть что-нибудь. Девушка 
изучила ее и успешно расшифровала первое слово как “цепочки”, хотя тщательное 
изучение этого слова и наблюдение за перемещением карандаша в то время, когда 
она писала, показали, что это было слово “транс”.
Потом ее попросили повторить запись на тех же условиях, что и прежде. Она 
продемонстрировала такие же результаты и поведение за исключение того, что на 
этот раз вместо того, чтобы бросить карандаш, продолжала писать в воздухе, на 
словах выражая свое чувство как “ужасный испуг”. Сформулировав свое 
эмоциональное переживание словами, она, по-видимому, забыла о нем, интересуясь 
больше изложением прочитанного и пытаясь понять свою запись. Ее попросили 
расшифровать то, что она написала. Пока она была занята этим, тихим голосом 
были сделаны внушения “записать все остальное, что еще не записано на бумаге”. 
Явно не сознавая этого, она возобновила автоматическую запись строчками, 
содержащими отдельные слова и короткие фразы.
Когда девушка писала, наблюдателю показалось, что она делит свое сообщение на 
отрывки; написав немного в одном месте, она перемещала руку к другой части 
листа, записывая что-то там, и, очевидно, вставляя что-то между двумя прежде 
написанными фразами. Кроме того, было замечено, что ее рука стремится двигаться 
взад-вперед по законченной записи, что возбудило у наблюдателя подозрение, что 
она либо читает, либо проверяет то, что написала. Следовательно, это доказывает 
то, что она делала: вставки в текст были связаны с устойчивым неудовлетворением,
 которое заставило ее ввести повторные изменения. Заключительная точка была 
поставлена только после того, как ее рука “побродила” туда-сюда по бумаге, как 
бы выискивая правильную фразу. Позже было установлено, что она поставила вторую 
точку после другой фразы.
В конце концов было обнаружено, что запись представляла собой полное 
завершенное произведение, составленное из отдельных, но связанных между собой 
элементов: некоторые из них были частичными повторениями и перекомпоновками 
различных отрывков.
Из-за необычной реакции на левитацию руки и каталепсию, сильные воздействия 
которых она полностью не осознавала, и из-за особого характера ее 
автоматического письма и соответствующего поведения было сделано предположение, 
что эти записи дают важный материал и что субъект подсознательно ищет помощи у 
исследователя. Исследование выполнялось совместно с ассистентом (который, 
главным образом, выполнял роль партнера в разговоре), секретарем (который вел 
запись всего, что было сделано и сказано) и самим субъектом.
Особый характер того, как был представлен материал (метод его изображения сам 
составляет значительную часть этой проблемы), не позволял применить какую-то 
упорядоченную или систематическую процедуру исследования. Пришлось прибегнуть к 
методу проб и ошибок для расшифровки записи.
Потребовалось больше двенадцати часов почти непрерывной работы, чтобы решить 
эту проблему. Мы не пытаемся изложить весь ход работы в хронологическом порядке,
 но приводим вполне достаточное описание, чтобы показать основные этапы, 
которые привели к решению проблемы.
Обнаружение двойника.
Первый значительный этап был отмечен в начале исследования и подтвержден 
идентификацией неизвестной личности в субъекте. Это открытие было сделано 
следующим образом.
Когда рука испытуемой закончила последний отрывок автоматической записи и 
поставила точку, исследователь спокойно вытащил из-под нее лист бумаги и 
подсунул под руку, все еще державшую карандаш, чистый лист. Это было сделано 
так, чтобы не привлечь внимания девушки. Она продолжала расшифровку, и в конце 
концов заявила, что может различить только слова “транс”, “будет”, “каталепсия” 
и “когда-либо”. Она выразила большое изумление по поводу своей неспособности 
прочесть еще что-нибудь и, смеясь, спросила: “Это действительно я написала 
такую чепуху?”. Исследователь и его ассистент подтвердили это таким же веселым 
тоном. В этот момент девушка наклонилась над столом, а рука находилась вне поля 
ее периферического зрения. Когда ей ответили, было замечено, что ее рука писала 
слово “нет”, чего мисс Дамон не сознавала. Исследователь сразу же спросил, как 
бы обращаясь непосредственно к субъекту: “Что вы имеете в виду?”, и, пока мисс 
Дамон размышляла над его словами, ее рука вывела на бумаге: “Не может”. Ей 
задали вопрос: “Почему?”, рука вывела: “Мисс Дамон не знает таких вещей”.
Затем последовала целая серия вопросов, только на первый взгляд направленных к 
мисс Дамон, которая пребывала в замешательстве и смущении, поскольку вопросы 
были ей непонятны, в то время как ее рука писала соответствующие ответы. Эти 
вопросы и ответы приводятся дословно, чтобы показать образование второй 
личности.
Вопрос: Почему?
Ответ: Не знаю, боюсь узнать.
В. Кто?
О. Дамон.
В. Кто знает?
О. Я.
В. Я?
О. Браун.
В. Кто?
О. Я — Браун.
В. Объясните.
О. Дамон есть Дамон, Браун есть Браун.
В. Браун знает мисс Дамон?
О. Да.
В. Дамон знает Браун?
О. Нет. Нет.
В. Браун — это часть Дамон?
О. Нет. Браун есть Браун, а Дамон есть Дамон.
В. Могу я поговорить с Браун?
О. Пожалуйста.
В. А можно мне поговорить с Дамон?
О. Если хотите.
В. Сколько времени вы были Браун?
О. Всегда.
В. Чего вы хотите?
О. Помочь Дамон.
В. Почему?
О. Дамон боится.
В. Вы знаете, чего боится мисс Дамон?
О. Я знаю, а мисс Дамон нет.
В. Почему?
О. Дамон боится, забыла, не хочет знать.
В. Вы считаете, что Дамон должна знать?
О. Да,да, да.
В. Вы знаете, что это такое?
О. Да.
В. Почему вы не скажете Дамон?
О. Не могу, не могу.
В. Почему?
О. Дамон боится, очень боится.
В. А вы?
О. Боюсь, но не очень.
В этот момент мисс Дамон прервала этот странный диалог, чтобы выразить свое 
полное замешательство отрывочными замечаниями исследователя и потребовала 
объяснения.
В.: Мне нужно сказать ей?
О.: Конечно, она же не знает.
Тогда секретарь зачитала вопросы, а мисс Дамон показали ответы на них. Она 
внимательно, с выражением все более возрастающего понимания вслушивалась в 
вопросы и наконец воскликнула: “Так это же означает, что у меня раздвоение 
личности!”. Она пришла в сильное замешательство, когда ее рука с силой 
написала: “Правильно”. Придя в себя, мисс Дамон спросила: “Могу я с вами 
поговорить?”. Ее рука написала: “Конечно”. — “Ваше фамилия действительно 
Браун?” — “Да”. — “А ваше имя?” Она назвала имя Джейн. Позже оказалось, что оно 
означало идентификацию с любимой героиней детской книжки и что Джейн было 
действительно важным именем для нее, а фамилия Браун была, очевидно, добавлена 
к имени во время первого гипнотического сеанса, описанного выше.
Мисс Дамон еще раз перечитала вопросы и с иронией спросила: “Браун, вы хотите 
мне помочь?” — “Да, Эриксон просит, просит, просит!” — ответила ее рука. 
Ответить более подробно на дополнительные вопросы мисс Дамон Браун упорно 
отказывалась.
Исследование помогло обнаружить, что личность мисс Браун представляет собой в 
буквальном смысле отдельное, хорошо организованное единство, полностью 
сохраняющее свою идентичность и проводящее четкую дифференциацию между мисс 
Дамон и мисс Браун. Браун могла вступать в горячие споры с исследователем, его 
ассистентом и мисс Дамон и высказывать идеи, которые полностью расходились с 
мнением последней. Она заранее знала, что сделает или скажет Дамон, и сообщала 
свои мысли мисс Дамон так же, как это делают психотические пациенты, сообщая 
свои автохтонные мысли. Она прерывала объяснения мисс Дамон, написав: 
“Неверно!”, — реагировала на стимулы и коды, которые не могла уловить или не 
понимала Дамон. Она так навязывала свою личность всем присутствующим в кабинете,
 что вся группа инстинктивно вынуждена была воспринимать ее как отдельную 
личность, человека, находящегося среди них. Мы даже не смогли ограничить мисс 
Браун кругом проблем, которые рассматривались в данный момент. Она охотно 
вступала в разговоры на различные темы и часто прибегала к этому, пытаясь 
отвлечь исследователя от его усилий. Кроме того, мисс Браун обладала 
определенным чувством личной гордости; она дважды выразила свое негодование по 
поводу оскорбительных замечаний мисс Дамон, сделанных в ее адрес, и 
отказывалась писать в ответ что-либо, кроме слов “не буду”, до тех пор, пока 
мисс Дамон не извинилась перед ней. Неспособность исследователя понять 
некоторые из ее письменных ответов часто вызывали у Браун раздражение. В такие 
минуты она не колеблясь обзывала его глупцом.
Для автоматического письма мисс Браун была характерна экономность. Там, где это 
было возможно, вместо слова она писала одну букву, а вместо фразы — одно слово; 
сокращения, каламбуры, искажения смысла и значения использовались сначала в 
небольшой степени, а затем все больше и чаще. Естественно, это сделало задачу 
исследователя чрезвычайно трудной. С помощью соответствующих вопросов удалось 
определить, что все — Дамон, Браун и Эриксон — на письме обозначались 
инициалами, что слово “помочь” означает “Браун хочет помочь” или “Эриксон 
должен помочь Дамон”, что буквы в. б. означают “вы будете?”, что слово “нет” 
(no) иногда означает “нет”, иногда “знать” (know), а иногда — сокращение целой 
фразы, например “Браун знает”; слово “subconsement” было сцеплением слов 
“подпункт”, “последующий” и “следующий”, а буквы “уо” оказались не обозначением 
слова “yes” (да) и “no” (нет), а означали “я не знаю”. Слово “no”, написанное 
справа налево, означало “да” (этот частый при автоматическом письме трюк 
подтверждает, что прочесть автоматическое письмо недостаточно — нужно еще 
наблюдать за процессом его написания. Следовательно, объективные записи можно 
сделать только с применением киноаппарата). Браун так объяснила происхождение 
обратной записи: “Дамон не знает вопроса. Дамон прочтет вопрос. Дамон считает, 
что понимает. Эриксон увидит запись. У Эриксона не было реального ответа. Дамон 
тоже не знает. Так Дамон не будет бояться”. В этом отношении язык Браун очень 
похож на язык сновидений и демонстрирует истинность высказываний Фрейда об 
использовании сгущений, обратного смысла, двойственности значений в сновидениях.

Для сокращения использовались особые пометки карандашом: вертикальная черта — 
“да!”, горизонтальная — “нет”, а наклонная черта — “я не знаю”. Так означало 
“первая часть — нет, вторая часть — да”, а имело противоположное значение. 
Подобным же образом означало “первую часть я не знаю, вторую часть — да” и т. д.

Кроме того, Браун прибегала к многочисленным кодам и знакам, часто очень 
сложным и запутанным. Например, Браун спросили: “Можно ли получить какую-то 
информацию у Дамон?”. Медленно, явно колеблясь, Браун передвинула руку по листу 
бумаги, как бы в поисках места для записей, потом перевернула лист и быстро 
написала: “Да”. Так как этот ответ противоречил предыдущим высказываниям, 
исследователь ответил: “Не понимаю”, на что получил замечание: “Тупица”. — 
“Почему?”. Браун написала слово “видела”. Пришлось потратить много усилий на 
выяснение, пока она не перевернула бумагу, давая понять, что вопрос тоже нужно 
перевернуть. Ее спросили: “На что вы тогда ответили словом „да"?” — и получили 
ответ: “Информацию можно получить от Браун”.
В качестве шифра часто использовалась наклонная линия, которая произвольно 
появлялась на бумаге и выглядела так, будто Браун хотела что-то записать, но не 
смогла преодолеть какое-то препятствие. Эта линия была знаком ударения и 
обозначала, что слово, которое, по мнению исследователя, было словом 
“consequent” (последовательный) — а мисс Браун подтвердила, что это правильно, 
— оказалось французским словом “consquent” (значения этих слов в английском и 
французском языках совпадают — прим. ред.). Браун подтвердила это предположение,
 а когда исследователь иронически заметил: “Ну и что вы думаете об этом?” — 
написала: “Тупица”.
Мисс Браун использовала также запись на чистом листе бумаги, что означало 
переход к новому аспекту проблемы: запись по предыдущей записи; широко 
разделенные между собой различные части одного письменного ответа: точки, 
поставленные внутри фразы или отстоящие далеко от нее; бросание карандаша или 
ластика в прямой связи с окончанием слова; противоречивые ответы на один и тот 
же вопрос; подсчет букв в слове или слов в предложении и получение различных 
итоговых сумм при пересчете; неправильное написание, чтобы обратить внимание на 
какое-либо слово, и другие коды и шифры, многие из которых были сначала не 
замечены или неправильно поняты.
Большое значение имело напряженное отношение Браун к исследованию. Она усиленно 
утверждала, что ей одной известно содержание записи, что мисс Дамон его не 
знает и не может знать из-за своего страха; что мисс Дамон нуждается в помощи, 
которую можно оказать путем, известным только мисс Браун, и что задача 
исследователя — прежде всего взять на себя “ответственность” особого рода, что 
она поможет только в ответ на прямые и определенные вопросы, которые может 
принимать или отклонять. Оказалось, что Браун постоянно сохраняет защитное 
отношение к Дамон, требуя к ней особого отношения, укрывая, подбадривая ее, 
отвлекая ее внимание, намеренно обманывая ее, принимая другие защитные меры.
Лучше всего позицию мисс Браун иллюстрируют следующие ее ответы: “Запись 
означает многое, Б. (Браун) знает об этом все, Д. (Дамон) не знает, не может 
знать, боится, забыла уже давно, Д. не помнит, потому что никогда не знала 
кое-чего об этом, она просто думает, что знала, но она не знала. Б. боится 
сказать Д., Д. ужасно испугается, боится, плачет. Б. не нравится, когда Д. 
боится, не позволяет ей пугаться, не дает ей чувствовать себя плохо. Б. не 
может сказать Д., не скажет Д. Д. должна знать. Д. должна получить помощь. Б. 
нужно помочь. Э. (Эриксон) спрашивает. Задайте верный вопрос, Б. даст Э. 
правильный ответ. Правильный ответ только на правильный вопрос. Б. просто 
отвечает, не говорит, не скажет, потому что Д. боится, ужасно боится. Эриксон 
спрашивает, спрашивает, спрашивает. Браун отвечает, не рассказывает, вопрос — 
ответ, не скажет, вопрос — ответ, такая помощь. Б. ответит, но не слишком 
быстро, потому что Д. испугается, заплачет, заболеет. Б. скажет правду, всю 
правду, Э. не понимает, не поймет, потому что не знает. Б. попробует рассказать.
 Эрик-сон не задает правильных вопросов. Спрашивай, спрашивай, спрашивай. Б. не 
может сказать, не скажет. Б. немного боится; Б. только отвечает. Спрашивай, 
спрашивай”.
Исследователь попытался заставить Браун помочь ему сформулировать нужные 
вопросы, но ее ответом всегда было: “Эрик-сон спрашивает, Б. отвечает; 
правильный вопрос — правильный ответ; неверный вопрос — неверный ответ”.
Таким образом, задачей исследователя стал активный поиск информации, которая 
появится только тогда, когда будет найден вопрос, который попадет прямо в точку 
и на который можно будет коротко ответить. Шифры, даваемые мисс Браун, 
по-видимому, предназначались для того, чтобы вызвать дальнейшие агрессивные 
вопросы. В ходе бесед, касавшихся любой другой темы, кроме непосредственной 
проблемы, Браун не придерживалась таких ограничений и свободно отпускала 
бесчисленные намеки, давала “ключи”, большинство которых исследователь не 
замечал.
Так как различные аспекты двух личностей, их отношение к исследователю и их 
методы дачи информации постепенно становились все понятнее, задачи обнаружения 
значения записей упрощались.
Сначала субъекта попросили написать, а потом переписать свое сообщение, которое 
с каждым разом становилось бы все понятнее. Это не имело успеха ни с фразами, 
ни со словами, ни со слогами и даже буквами. Попытка сделать запись сообщения с 
помощью синонимов или просто подстановки других слов так, чтобы исследователь 
смог, по крайней мере, определить, сколько слов было использовано, была 
встречена прямым отказом: “Не буду”.
Тогда исследователь прибег к новому способу и спросил у Браун: “Это предложение 
правильное и законченное?” — “Нет”. Дальнейший подробный опрос, в конце концов, 
дал ключ: “Неверный вопрос”. После долгих бесполезных вопросов оказалось, что 
запись содержала два предложения, и экспериментатору нужно было сказать не 
“предложение”, а “предложения”. Б. ответила, что эти предложения сокращены, а 
слова либо сокращены, либо сконденсированы. Но Б. добавила, как бы успокаивая: 
“Все здесь, Б. знает, Б. понимает, Э. задаст правильный вопрос, Б. скажет”.
Затем мы узнали, что первое предложение содержит семь, восемь или девять слов; 
семь и восемь слов были написаны уверенно, а девятое — с сомнением; кроме того, 
Б. указала на то, что второе предложение содержит тринадцать, четырнадцать и 
шестнадцать слов; тринадцать и четырнадцать — несомненные, а шестнадцатое — 
сомнительное. Предположив, что некоторые из слов повторялись, а некоторые можно 
разделить на два слова, мисс Браун попросили сосчитать слова, указывая на них 
карандашом. Она ответила: “Не буду”. Когда ей сказали, что ее отказ доказывает, 
что некоторые слова повторяются, а некоторые можно разделить на два слова, 
Браун призналась: “Может быть”. При этом мисс Дамон, которая рассказывала о 
последней книжной новинке, неожиданно запнулась, пожаловалась на появившееся 
чувство испуга, а потом вновь продолжила рассказ, по-видимому, полностью 
подавив сознание своих эмоциональных тревог, как это было с паникой, возникшей 
во время первой автоматической записи.
Смысл поведения мисс Дамон был доведен до мисс Браун, которая ответила: “Может 
быть. Нельзя сказать слишком быстро”.
В ответ на дальнейшие расспросы были расшифрованы следующие слова: “транс”, 
“буду”, “мой”, “каталепсия”, “каждый” и “когда-либо”; они были подтверждены и в 
нужном порядке размещены в предложении следующим образом:
Слово Предложение
Транс 1 1
будет 2 2
моя 3
каталепсия 10, 11 или 12 1 и 2 включены в одно предложение
каждый 8, 9 или 10 1 и 2 включены в одно предложение
когда-либо 13 или 14 1 и 2 включены в одно предложение
Дальнейший опрос оказался бесполезным и не помог расшифровке. На все вопросы 
Браун просто отвечала: “Не буду”.
Тогда исследователь начал все с самого начала, пытаясь заставить мисс Дамон 
посмотреть на различные части записи и дать свободные ассоциации. Мисс Браун 
сразу же прервала эту попытку, написав: “Нет, нет”. Последовала полная 
блокировка усилий мисс Дамон понять, что от нее хотят. Это интересная параллель 
с поведением тех пациентов, которые на сеансах психоанализа внимательно и 
серьезно слушают повторные объяснения того, что они должны сделать, но, видимо, 
не способны даже переварить услышанное и вообще дать свободные ассоциации. Это 
выглядело так, будто Браун имеет власть, которая запрещает мисс Дамон думать и, 
таким образом, приостанавливает ее интеллектуальные процессы.
Так как мисс Дамон знала код Морзе, было сделано внушение, чтобы Браун 
использовала ее привычку барабанить пальцами и отстучала сообщение. У нее 
несколько раз получился знак SOS, который, по ее словам, означал: “Эриксон, 
помоги, спрашивай”.
Затем последовали усилия идентифицировать отдельные буквы как таковые, 
независимо от их положения в предложении или в словах. На эти попытки были даны 
путаные, противоречивые ответы, которые Браун в конце концов суммировала так: 
“Не могу; просто не могу; нет правильных вопросов”. Она так и не дала .понять, 
какими же могут быть правильные вопросы.
В этот момент у Браун спросили, нужно ли исследователю продолжать свои попытки 
закрепить отдельные слова, и она ответила: “Попытайтесь”. Браун дали инструкцию 
начертить две горизонтальные линии: одну, чтобы символизировать наиболее 
значащие слова в сообщении, а вторую — для обозначения менее значащих слов. Они 
могли быть любой длины, равные или неодинаковые, так как линии сами по себе не 
имеют значения.
Браун начертила две линии, одна из которых была почти вдвое длиннее второй. 
Проводя первую линию, Браун на мгновение сделала паузу приблизительно в 
середине, а вторую начертила одним штрихом. Исследователь взял это на заметку и 
сразу же протянул свою ручку, как бы указывая на первую линию, а на самом деле 
прикрыл вторую половину линии. В это время мисс Дамон, которая обменивалась с 
ассистентом ироническими замечаниями относительно глупых вопросов исследователя,
 заметила, что он, вероятно, слишком поглощен своей работой и не замечает 
неприятного запаха от сигареты, брошенной в пепельницу. Когда исследователь с 
извинениями загасил окурок, Браун отодвинула от себя лист бумаги с нанесенными 
линиями. На вопрос, может ли экспериментатор продолжать свои вопросы, она 
ответила: “Попробуйте, спрашивайте”. Ее внимание привлекли к разрыву линии и 
спросили, не означает ли это сложное слово, образованное двумя словами. Этот 
вопрос в различных формулировках повторили несколько раз, но в ответ получили 
лишь утверждение, что правильный вопрос не задавался. Наконец исследователь 
уверенно заявил: “Эта прерванная линия должна означать два слова в форме одного,
 не так ли?” — “Да”. — “И слово „запах" каким-то образом касается первой части, 
не так ли?” — “Нет”. — “Вы имеете в виду, что это может быть неприятно?” — “Да”.

Тогда Браун передвинула руку к другой части листа, а мисс Дамон заявила, что ей 
страшно и хочется плакать. Браун тем временем писала: “Помогите Д.”, и, когда 
исследователь предположил, что это означает: “Успокойте Д.”, написала: 
“Правильно”. Исследователь немедленно вовлек мисс Дамон в обсуждение своих 
действий, и она проявляла к этому живой интерес, пока ей не показали прерванную 
линию. Здесь у нее снова появился страх; она сказала, что не может понять своих 
“странных ощущений”, и начала их высмеивать.
Браун сразу же написала: “Чувствует себя лучше, спрашивайте”, а потом добавила 
слог “con”, который объявила неправильным. Подробный опрос, в котором активно 
участвовала мисс Дамон, выявил слова “подсознательный”, “последующий”, 
“последовательный”, “последствия”, которые мисс Браун объявила и верными и 
неверными. Мисс Дамон сразу же назвала ее сумасшедшей и лгуньей. Браун тут же 
отказалась писать что-либо за исключением “Не буду”. Когда ее спросили: 
“Почему?”, — Браун ответила: “Сердита”. Мисс Дамон, прочитав это, сильно 
покраснела и в замешательстве объяснила: “Браун хочет, чтобы я извинилась”, и 
смущенно добавила: — Извините меня, Браун!”. Вопросы исследователя выявили, что 
Браун приняла извинения и теперь снова будет писать. Она непроизвольно 
написала: “Э., Э., Э.”, как бы адресуясь непосредственно к исследователю, в то 
время как мисс Дамон весело обсуждала с ассистентом свое “невежественное 
поведение”. Исследователь продолжал задавать свои вопросы, на что Браун 
ответила одним словом: “Спать”. — “Почему?” — “Мешает”. Пока Браун писала это 
последнее слово, мисс Дамон по-прежнему беседовала с ассистентом, не зная о том,
 что пишет Браун, но когда слово было закончено, мисс Дамон заявила: “Ну, Браун 
хочет меня наказать”. Вопросы, обращенные непосредственно к мисс Дамон, 
показали, что у нее есть только “ощущение”, что она должна быть наказана, и что 
у нее нет этому объяснений, кроме того, что ее извинение было неправильно 
предложено. Пока она объясняла, Браун написала: “Э., ждите!”. Исследователь 
принял этот намек и загипнотизировал мисс Дамон, исключив ее как источник помех.

После этого удалось быстро достичь успеха относительно слов, написанных раньше. 
Браун исключила слово “подсознательный” и заявила, что слово “последующий” 
является одновременно и верным, и неверным. В этот момент мисс Дамон в ужасе 
проснулась, быстро пришла в себя и начала беседовать на различные темы, 
упомянув среди всего прочего, что ее дед был канадцем французского 
происхождения. Вскоре после этого Браун написала: “Спать”. Исследователь 
подчинился команде и снова ввел мисс Дамон в состояние транса. Опрос показал, 
что использовались французские слова и опорным может быть слово 
“последовательный”, “последующий” или что-то в этом роде. Мисс Дамон несколько 
раз просыпалась и снова засыпала, и каждый раз, когда она просыпалась, у нее на 
лице было выражение ужаса. Когда мы спросили мисс Браун о мисс Дамон, она 
объяснила, что мисс Дамон никак нельзя помочь, что ей необходимо испытать эти 
приступы страха, но она почувствует себя гораздо лучше, пережив этот ужас, 
связанный со словом, которое в данный момент проверяется. Пока мисс Браун 
выдавала эту информацию, экспериментатор старался не задавать наводящих 
вопросов.
В конце концов мисс Дамон проснулась в спокойном состоянии и спросила, что 
происходит, а Браун написала: “Расскажите”. Осторожно, не зная, что именно 
говорить, исследователь указал на расшифрованные слова. Мисс Дамон с интересом 
заметила, что проблема, вероятно, в правильном написании французских слов. 
Когда она это говорила, мисс Браун написала всего лишь одно слово: “Смотрите!”. 
Эту запись показали мисс Дамон, и все начали изучать слова, которые нетерпеливо 
писала мисс Браун. “Смотрите, смотрите, смотри” те”. Внимание мисс Дамон 
обратили на это слово, и она заявила: “Да она, верно, имеет в виду, что нужно 
посмотреть это слово где-нибудь еще. Ну конечно, в словаре”.
Мы страницу за страницей перелистывали словарь под аккомпанемент противоречивых 
ответов мисс Браун, пока она нетерпеливо не сказала: “Неверно!”. Более 
тщательный осторожный расспрос выяснил, что в словаре было слово, похожее на 
слово Браун, и что хотя это и нужное слово с правильным правописанием, оно все 
же неверно, потому что Браун написала свое слово с ошибкой: “Никогда не знала 
правописания”.
Получив команду записать свое слово, Браун написала французское слово 
“внезапно”, за которым шло слово “последовательный”, тоже по-французски. Когда 
Браун спросили, нужно ли слово “последовательный” для ее сообщения, она ничего 
не ответила, а мисс Дамон снова испугалась и полностью забыла о последних 
этапах исследования. Она быстро восстановила свое самочувствие и высказала 
несколько замечаний, звучащих так, будто она только что пробудилась из 
состояния транса.
Мы спросили Браун, не нашла ли она в словаре еще какое-нибудь слово, имеющее 
для нее важное значение. “Да”. — “Ваше слово?” — “Да, только правописание 
другое”. Здесь мисс Дамон прервала диалог, чтобы спросить у исследователя:
“Что он имеет в виду?” (очевидно, говоря о Браун). Оговорившись, она неожиданно 
побледнела и тут же забыла свой вопрос. На вопрос, какое слово она видела в 
словаре, Браун написала: “Niaise”. Когда мисс Дамон заявила, что такого слова 
нет, что она никогда его не слышала, Браун написала: “Да, не знает его”. Когда 
ее спросили, было ли это слово в ее автоматической записи, Браун написала: “Да”.
 После вопроса: “Как узнали?” Браун ответила: “Дедушка”. Выяснилось, что в 
возрасте трех лет мисс Дамон потерялась, и дедушка часто назвал ее “Niaise” 
(“дурочка” по-французски). (Нужно сказать, что мисс Дамон ошибочно относила 
этот эпизод к возрасту четырех лет, но сам факт этого события не оспаривала.)
Браун возражала против того, чтобы дальнейшие вопросы шли в этом направлении, 
объяснив: “Б. боится, что Д. боится, что Б. скажет”. Мисс Дамон удивилась, 
отрицала страх и заявила, что ей “ужасно интересно”. Браун прокомментировала ее 
слова следующим образом: “Д. не знает”. Прочитав это, мисс Дамон сказала: “Не 
сокращает ли он слова?”. Исследователь сразу же спросил: “Браун, что вы думаете 
о последнем замечании Дамон? Объясните это”. Браун написала: “Браун — она. Да — 
- -”. Мисс Дамон с неослабевающим интересом следила за записью, спросила у 
секретаря, неужели она действительно сказала “он”, а потом объяснила, что “да” 
— это первые две буквы ее фамилии, Дамон, а три черточки означают буквы м, о, н.
 Когда она закончила свое объяснение, Браун бросила карандаш, бумагу и книги на 
пол, а мисс Дамон, тяжело дыша, в ужасе заявила: “У Браун вспышка гнева, и она 
не может с ним справиться”.
Никаких других сведений ни от мисс Браун, ни от мисс Дамон добиться не удалось. 
Наконец мисс Дамон умоляюще произнесла: “Пожалуйста, Браун, сообщи нам все”. 
Браун ответила: “А вдруг у меня не получится?”. Все тем же умоляющим тоном мисс 
Дамон спросила: “Браун, мы когда-нибудь узнаем?”. Браун медленно написала: “Да”.
 Услышав это, мисс Дамон откинулась назад в кресле, закрыла лицо руками и 
заплакала. Исследователь спросил: “Когда?” — “Не знаю”. Заняв твердую, даже 
агрессивную позицию, исследователь заявил, что потрачено уже слишком много 
времени, что сейчас четыре часа пополудни, что у ассистента, как и у секретаря, 
на вечер назначено свидание и что нужно больше ответственности возложить на 
Эриксона, нужно ему больше доверять. Ассистент заявила, что свидание у нее 
назначено на восемь часов. В этот момент мисс Дамон пришла в себя, восстановила 
свой интерес и с восхищением прочла запись Браун: “7.30”. Когда мисс Дамон 
попросила подтвердить это сообщение, Браун не обратила на нее никакого внимания,
 написав: “Э, спрашивайте, работайте”. (Здесь Браун указала точное время, когда 
будет достигнуто полное понимание. Очень часто бывает полезным просить 
субъектов указать точное время, когда они что-то поймут, побуждая их назвать 
время ни слишком раннее, ни слишком отдаленное. По-видимому, это дает им 
определенную цель и облегчает задачу, настраивая на конечный момент решения, 
когда они обретут нужное понимание. Таким образом, у них появляется возможность 
подготовиться к этому пониманию.)
Применение зеркала как “магического кристалла” для выявления визуальных 
воспоминаний.
Когда у Браун спросили: “Каким образом?”, она написала: “Волшебный кристалл”. 
Мисс Дамон объяснила, что Браун, вероятно, хочет, чтобы она посмотрела в 
“магический кристалл”, но это нелепо, ведь она не знает, как это делается, хотя 
и слышала об этом, так что у нее едва ли что-нибудь получится. Браун ответила: 
“Ждите”.
Был индуцирован транс, и мисс Дамон дали команду: “Браун хочет, чтобы вы 
посмотрели в зеркало и увидели”. Почти сразу же после того как мисс Дамон 
поглядела в зеркало, в котором отражался потолок, у нее на лице появилось 
выражение сильного ужаса. Она пробудилась, рыдая, сжавшись в кресле, и, закрыв 
лицо руками, восклицала, что ей ужасно страшно, и жалобно просила помощи. 
Очевидно, на лице исследователя отразилась тревога, но, прежде чем он смог 
что-либо сказать, Браун написала: “Все в порядке, Э., Д. просто напугана. Так и 
должно быть. Потом почувствует себя лучше. Просто успокойте”. Исследователь 
осторожно сделал несколько успокаивающих замечаний, пока Браун писала слово 
“Правильно”, а мисс Дамон жалобно и слезливо выдавливала из себя: “Я так 
напугана, просто ужасно напугана”.
Вскоре мисс Дамон пришла в себя и извинилась за свое “ребяческое поведение”. В 
это же время Браун писала: “Теперь лучше; кристалл”.
Процедура повторилась с такими же результатами, за исключением того, что на 
этот раз, прежде чем проснуться, субъект несколько раз взглянул в зеркало, 
потом откинулся назад, затем снова долго и пристально вглядывался в него, 
наконец, попытался что-то сказать, но проснулся, так и не произнеся ни слова. 
Вновь возникла паника, которая продолжалась двадцать минут, а Браун в это время 
писала, успокаивая исследователя, что “Д. вскоре почувствует себя лучше. Все 
будет хорошо. Д. вновь будет готова узнать, но она этого не знает”.
Наконец, когда мисс Дамон успокоилась, извинившись, как и раньше, за свою 
эмоциональную вспышку, Браун опять написала: “Кристалл”.
Был индуцирован еще один транс и внушено разглядывание кристалла. На этот раз, 
хотя мисс Дамон была заметно возбуждена, она в состоянии транса сообщила, что 
видит своего дедушку, и он произносит какое-то слово. Браун написала:
“Б. пугается, ужасно испугана”, а мисс Дамой проснулась и спокойно спросила: 
“Сколько времени?”, хотя на столе лежали часы экспериментатора. Не дожидаясь 
ответа, она взглянула на часы и правильно назвала время: 6.35, а Браун 
написала: “Д. все узнает в 7.30”, “Д. расскажет давно забытое”, “Б. не скажет”, 
“Б. не скажет Д. до 7.30”.
В этот момент мисс Дамон не к месту спросила: “Браун, как ваше первое имя?”, а 
когда та не ответила, возбужденно сказала: “Он сошел с ума! Он! Боже!”. Затем 
спокойно, но в явном замешательстве спросила Браун, почему она произнесла слово 
“он”. Браун ответила: “Д., не так скоро, еще не готова”. Когда мисс Дамон 
свистнула в ответ, Браун написала: “Д. не верит, потому что боится”. Мисс Дамон 
заявила, что немного боялась раньше, но сейчас у нее нет чувства страха, и весь 
ее вид выражал удивление. Браун прокомментировала это так: “Д. не знает. Д. 
ошибается, Д. подготавливается, вскоре будет готова. А точнее — в 7.30. У Д. 
достаточно времени подготовиться”.
Дамон усмехнулась, удивленно заявила, что она уже ко всему готова и не 
испытывает страха. Браун повторила свои комментарии и, наконец, заявила: “Б. 
скажет все в 7.30. Д. понимает; никто еще не понимает”.
Неожиданно спор мисс Дамон и мисс Браун изменился по своему характеру, и у мисс 
Дамон явно возникло чувство опасения. Адресуясь к мисс Дамон, исследователь 
спросил, что случилось. Браун, удивляя мисс Дамон, ответила: “Д. слегка боится, 
Д. боится того, что собирается узнать это”, — слово “это” она написала жирным 
шрифтом. ,
Мисс Дамон пыталась высмеять это объяснение, но ее беспокойство становилось все 
очевиднее, и она начала бороться с логикой различными заявлениями, теряя 
исходную точку и едва возвращаясь к ней.
Неожиданно мисс Дамон взглянула на часы и заметила, что уже 7.12. Пока она 
говорила, Браун написала: “7.21”. Мисс Дамон возбужденно воскликнула: “Смотрите,
 она опять прибегла к реверсии”.
У Браун спросили, почему она это сделала. Она объяснила это следующим образом: 
“Д. думает, что сейчас 7.07” (Дамон начала с этим спорить), “Э. не (понимает)”, 
“Э. поймет позже”. Дальнейших объяснений от нее получить не удалось. Пока Дамон 
размышляла над этим, Браун написала: “Д. начнет вспоминать это в 7.23”.
Дамон: Это нелепо. Как она может говорить такие вещи? Мне нелегко вспоминать.
Браун: Б. изменила мнение Дамон.
Дамон: Она этого не сделает, она этого не сделает, мне нечего вспоминать.
Браун: Д. не знает, Б. изменит мнение Д.
Дамон: Это нелепо и смешно. Как будто я не узнала бы, если бы мое мнение начало 
меняться. — Она разрыдалась, но плакала недолго и потом робко спросила: — У 
меня есть причина бояться?
Браун: Да.
Браун (исследователю) Д. плачет. Не обращайте внимания, ничто ей сейчас не 
поможет. Д. почувствует себя лучше.
В 7.22.30, все еще плача, мисс Дамон заметила, что время бежит быстро, пришла в 
себя, стала отрицать, что ей есть что вспомнить и что она испугана, говорила, 
что ничего не вспомнит и т. д., переходя от удивления к опасениям и наоборот.
В 7.27.37 у мисс Дамон еще раз возникла сильная паника, ужас; она рыдала, 
съеживалась в кресле, жалобно говорила, что ей нечего вспоминать.
В 7.30 Браун, прерываемая рыданиями мисс Дамон, медленно написала: “Последствия 
поимки ондатры для маленькой дурочки”, — после чего мисс Дамон расплакалась, 
вздрогнула и съежилась от страха, жалобно умоляя о помощи. Ровно в 7.35 она 
пришла в себя и заявила: “Я только что вспомнила историю, которую дедушка 
рассказывал нам, детям. Ондатра попала в кладовую. Все начали ее ловить, 
бросали в нее все, что попало под руку. — Я не имела в виду ничего того, что 
выделывала сейчас на бумаге моя рука”. (Здесь необходимо дать некоторые 
объяснения ссылкам на различное время. 1) Браун обещала рассказать все в 7.30; 
2) Вскоре после того как мисс Дамон упомянула, что уже 7.12, а Браун написала, 
что сейчас 7.21 (на что мисс Дамон заметила: “Смотрите, она опять переставила 
цифры”), Браун сразу же написала: “Дамон думает, что сейчас 7.07” и Дамон стала 
спорить с ней; 3) Браун заметила тогда: “Э. не (поймет). Э. поймет позже”. За 
этим последовало заявление: “Дамон начнет вспоминать в 7.23”; 4) В 7.22.30 
Дамон достаточно небрежно заметила: “Время идет быстро”, но в 7.27.30 у нее 
возникла паника; 5) В 7.30 Браун написала важный материал, что Дамон осознала 
лишь до 7.35.
Объяснение таково: мисс Дамон взглянула на часы, которые лежали на столе, 
определила время как 7.12. Браун написала те же цифры, но поменяла их местами, 
тем самым привлекая внимание к минутам. Мисс Дамон заметила: “Смотрите, она 
перевернула их”, на что Браун заметила: “Дамон знает, что сейчас 7.07”, а потом 
быстро заявила, что исследователь сейчас не поймет, а поймет позже. Теперь 
нужно отметить, что 7.07 — точно на пять минут меньше, чем 7.12. Кроме того, 
было сделано заявление, что в 7.23 Дамон начнет вспоминать; но единственное, 
что произошло, — это замечание о времени, которое “бежит быстро”. В 7.27.30 у 
мисс Дамон возникла паника, очевидно, опоздавшая на пять минут. В 7.30, точно в 
соответствии с обещанием “рассказать все”, был написан полный материал, но 
Дамон не понимала этого до 7.35. Когда исследователь позже спросил Браун: 
“Почему вы не сдержали свое обещание в 7.30?”, она ответила: “мои часы”. 
Проверив часы мисс Дамон, исследователь обнаружил, что они ровно на пять минут 
отстают от часов, лежащих на столе. Когда это было замечено, рука Браун 
показала на ранее сделанную запись 7.07, а затем и на запись: “Э. не (понимает).
 Э. поймет позже”.)
Исследователь спросил: “Ну, и что же все это значит?”. Браун ответила: “Д. 
знает, Э. не понимает, говорила вам прежде”.
Эриксон: “Вы согласитесь дать полное сообщение”. Дамон прервала его словами: 
“Каждая неожиданная каталепсия является следствием поимки ондатры для маленькой 
дурочки”. Эриксон: Это так? Браун: Нет. Эриксон: Что же это?
Дамон: Ее беспокоит правописание, дайте ей посмотреть в словаре.
После того как было, очевидно, наугад, перелистано много страниц, Браун 
написала несколько слов по-французски: “subsequemment, subsiquent, susequent” 
(последовательно, следствие, последующий).
Эриксон: Это предложение?
Браун: Каждая последующая каталепсия — следствие поимки ондатры для маленькой 
дурочки. Эриксон: Первое предложение? Браун: Нет. Эриксон: Напишите первое.
Браун: Транс введет мою мышку или крысу антросия (antrosine)?
Дамон: Бедняжка не знает правописания. Браун: Antrosine, osine.
Дамон: Osine, asine. Так это же французское слово aussi (тоже). Браун: Да, 
aussi.
Эриксон: Два слова в antrosine? А первое?
Браун: Entrer (входить).
Эриксон: A rat (крыса)?
Браун: Musk rat (ондатра).
Эриксон: Настоящее предложение.
Браун: Транс, не входит ли в него и моя ондатра. Каждая следующая каталепсия — 
следствие поимки ондатры для маленькой дурочки.
Эриксон: Я не понимаю.
Браун: Д. понимает.
Объяснение мисс Дамон: “Теперь я знаю, что она имеет в виду, но раньше я не 
понимала. Теперь все ясно. Все, за исключением некоторых слов, означает очень 
многое. Каждое обозначает различные вещи. Видите ли, я думала, что интересуюсь 
каталепсией. Это была не каталепсия, а какое-то окоченение. Я была очень 
напугана эпизодом с ондатрой. Видите ли, я потерялась, когда мне было всего 
лишь четыре года. (Браун прервала ее и написала: “Три года”, и мисс Дамон 
согласилась с поправкой, объяснив, что, возможно, неправильно запомнила, а 
Браун прокомментировала: “Верно”.) И я тогда ужасно испугалась. Дедушка ругал 
меня, когда я вернулась домой; он назвал меня маленькой дурочкой (Браун 
написала “маленькая дурочка” и указала карандашом на фразу, за которой следовал 
восклицательный знак), бранил меня и сказал, что я оставила дверь открытой, а я 
не оставляла. Я очень рассердилась на него и после назло ему оставляла 
открытыми двери в кладовую и в холодильник и даже заставляла своего брата 
делать так. Дедушка смеялся надо мной из-за того, что я потерялась, а потом 
рассказал мне о том, как сам потерялся однажды, а крыса попала в кладовую и все 
там испортила, и я подумала, что со мной произошло то же. Я была так напугана, 
что перепутала свою историю с дедушкиным рассказом. (Браун написала: “Маленькая 
дурочка думает, что она — ее дедушка”.) Я очень гневалась на дедушку, была так 
напугана, назло ему оставляла двери открытыми, и мне было интересно, попадется 
ли снова ондатра”. И опять Браун написала: “Маленькая дурочка думает, что она — 
ее собственный дедушка”. На этот раз мисс Дамон осознала наличие записи, прочла 
ее, засмеялась и сказала: “Помните, когда я назвала Браун „он", а Браун 
написала „Да". Теперь я могу это объяснить. Браун говорила вам, что я не знала, 
кем тогда была, потому что моего дедушка звали Давид. Как и мое, это имя 
начинается с букв “Да”, и в нем еще три буквы. Вот что имеет в виду Браун, 
когда говорит, что маленькая идиотка думает, будто она — „ее собственный 
дедушка"”. (Настойчивость Браун и в данном случае знаменательна. Дважды она 
возвращала мисс Дамон к этой истории, написав: “Маленькая дурочка думает, что 
она дедушка”, очевидно, для того, чтобы заставить Дамон задержаться мыслями на 
этом важном для нее случае.)
Эриксон: Нет, это все.
Браун: Да.
Мисс Дамон заметила ответ Браун и, покраснев, спросила:
“Браун, имеет ли это все какое-то отношение к дверям, которые меня так 
беспокоят?”
Браун: Да, расскажи.
Тогда мисс Дамон рассказала о своем страхе, говоря об этом в прошедшем времени. 
После этого она спросила: “Связано ли это с тем, что я не люблю кошек?”
Браун: Да.
Дамон: Каким образом?
Браун: Кошки преследуют крыс и охотятся за ними.
Дамон: Как я раньше объясняла свою ненависть к кошкам — я всегда считала, что 
ненавижу их потому, что видела, как кошка поймала дрозденка, ручного дрозденка. 
Но в действительности я не любила кошек потому, что они любят крыс, а мне крысы 
не нравятся. — Затем она восторженно воскликнула: — Теперь я знаю, почему мне 
всегда казалась ненормальной моя привязанность к белым мыши в лаборатории. 
Когда я играла с ними, я знала, что на самом деле не люблю их, но уговаривала 
себя, что люблю, и любила их как-то странно, беспокойно. (Здесь Браун написала: 
“Д. любила их, потому что не знала правды”.) Я полагаю, что теперь с мышами все 
будет в порядке и я перестану быть такой сумасшедшей в их отношении.
Анализ ситуации.
Эта история выдвигает интересные проблемы, связанные с работой подсознания, и 
различные технические подходы к их решению.
За один сеанс, длившийся несколько часов, были вскрыты подавленные воспоминания 
о происшедшем в возрасте трех лет жизненном испытании, повлекшем за собой 
травму психики и полностью забытом.
Воспоминания удалось восстановить с помощью автоматического письма. 
Первоначальная автоматическая запись была неразборчивой, можно было узнать 
только несколько букв и слогов. Запись сопровождалась сильной преходящей 
паникой. Медленная и трудоемкая расшифровка одновременно вскрыла тайну самого 
невроза.
Далее автоматическая запись стала использоваться как метод ответа на вопросы о 
значении первоначальной автоматической записи. В конце концов были разбужены 
визуальные образы, заставившие субъекта под гипнозом разглядывать зеркало, 
которое отражало потолок.
В течение наблюдений было вскрыто совершенно неожиданное для субъекта 
раздвоение личности. Возможно, его наличие и может оказаться основным 
предварительным условием для успешного применения таких средств, как 
автоматическая запись, рисунок, разглядывание зеркала и т. п., которые, 
по-видимому, зависят от высокой степени истерической диссоциации. Вероятно 
также, что неожиданное присутствие второй личности, тесно связанной с остальной 
частью личности и в то же время полностью изолированной от нее, может объяснить 
некоторые автоматические действия.
С точки зрения психоанализа, автоматическая запись представляет особый интерес, 
потому что использует те же сжатые и замаскированные средства, как и те, с 
которыми мы имеем дело в языке сновидений. Это уже отмечалось Эриксоном и Кьюби.
 Нам кажется, что в некоторых определенных случаях автоматический рисунок и 
автоматическое письмо могут оказаться дополнительным методом подхода к 
бессознательному, методом, который зависит от принципов интерпретации, хорошо 
известных из анализа сновидений. В особых обстоятельствах эти средств могут 
оказаться более эффективными, чем обычные технические процедуры.
Столь же интересно и применение разглядывания зеркала под гипнозом. При 
взаимодействии двух основных личностей и с помощью вопросов исследователя, на 
которые путем автоматического письма отвечает вторая личность, была уже 
проделана большая работа по выявлению значения некоторых фрагментов 
первоначальной автоматической записи. Постепенно выяснилось, что содержание, 
лежащее за этой записью, отмечено непереносимым страхом, но с помощью только 
этих процедур оказалось невозможным перевести эту запись на ясный, понятный 
язык и выявить первоначальные события, лежащие в основе паники. Предварительные 
этапы, по-видимому, послужили созданию ситуации, в которой субъект постепенно 
почувствовал себя в безопасности под защитой своей второй личности и 
исследователя. Когда субъект становится достаточно спокойным, он может смотреть 
в лицо источникам своего страха и, в конце концов, восстанавливает утраченные 
воспоминания, разглядывая под гипнозом зеркало. Особенно нужно отметить, что 
использовать такое средство предложила вторая личность.
Применение гипноза также заслуживает дополнительного анализа. Гипноз пользуется 
такой плохой репутацией, что мы часто забываем, чем ему обязан весь психоанализ.
 Первые записи Фрейда полны ссылок и намеков на различные явления гипноза. 
Однако постепенно все ссылки на проблемы, с которыми сталкивают нас эти явления,
 исчезли, если только не упомянуть о работах по групповой психологии и анализу 
Эго, изданных в 1921 году в Германии. Тут стало очевидным, что негативное 
отношение к гипнозу, вызванное терапевтическими неудачами и неумеренным 
коммерческим потреблением, лишило мысли Фрейда серьезного научного значения 
даже в качестве предмета аналитического изучения. Однако, вопреки его 
отрицательному отношению к применению гипноза, Фрейд в свое время писал о 
гипнозе так: “Он... оживляет в подсознательном этапы ранней истории семьи 
человека”. Смысл этой фразы состоит в том, что гипнотические явления 
универсальны и их следует учитывать во всех попытках понять неврозы. Если это 
отвечает истине, то тогда изучение гипнотических методов — обязанность 
психоаналитика и ему следует обратиться к первоисточнику оригинального 
драматического подсознательного материала, из которого сам Фрейд получил свой 
первый толчок к гипнозу.
Кроме того, интересно отметить, что Анни Фрейд в своей книге “Эго и механизмы 
защиты” объясняет традиционные отрицательные суждения о применении 
гипнотических методов для выявления подсознательного материала. Она говорит, 
что под гипнозом раскрытие подсознательного достигается с помощью “полного 
устранения”. Однако Эго, хотя не принимает участия в терапевтической процедуре, 
в конце концов блокирует влияние врача и снова подавляет выявленный 
подсознательный материал. Она противопоставляет этому процесс свободной 
ассоциации, при которой Эго вынуждено “молчать” только в определенные отрезки 
времени так, чтобы внимание наблюдателя постоянно колебалось между выявлением 
этого материала в периоды молчаливого согласия Эго и непосредственным 
исследованием деятельности самого Эго, когда оно начинает сопротивляться.
Таким образом, нет причины отказываться от выполнения гипнотического 
исследования подсознательного именно этим путем. Нет также и обоснованных 
причин, почему аналитически информированный исследователь или терапевт, который 
в наши дни применяет гипноз, должен насильно внедрять в пациента материал, 
полученный из подсознательного под гипнозом просто потому, что раньше, в более 
наивный период, было что-то известно о силах сопротивления, и традиционный 
гипнотизер прибегает к такому безжалостному маневру. Информацию, полученную 
благодаря психоанализу, можно использовать и при употреблении этого метода, и 
нет больше причин, почему гипнотическая терапия должна состоять в объяснении 
симптомов пациента самому пациенту, а не в процессе анализа вместе с ним. 
Наоборот, можно в гипнотическом состоянии и в состоянии пробуждения получить 
информацию из подсознательного и так мотивировать всю личность, что установится 
взаимодействие сознательного и подсознательного ее аспектов, при котором первый 
постепенно преодолевает силы сопротивления и требует понимания последнего. Как 
и при анализе, здесь должна быть полная возможность для пациента осуществлять 
задержку, отсрочку, сопротивление и искажение, когда это необходимо, и, однако, 
через эти действия усилить воздействие терапевтического процесса.
Этот процесс хорошо проиллюстрирован в описанном случае, когда, например, мисс 
Дамон неожиданно прервала опрос Браун, сказав: “Каждая последующая каталепсия — 
следствие поимки ондатры для маленькой дурочки”. Это было неожиданным и, как 
показалось, ничего не значащим вторжением подсознательного материала в 
сознательное, однако в нем отразилось возвращение нескольких важных фрагментов 
памяти.
Этими “ничего не означающими” словами мисс Дамон проявила безопасное и 
частичное участие в терапевтическом процессе на сознательном уровне; тем самым 
она готовила себя к более опасному полному участию, которое пришло позже. Таким 
образом, это сыграло роль, похожую на роль сновидения, которое помнят только 
частично и только частично объясняют.
Это клинический факт, что воспоминания, вызванные к жизни, и эмоции, 
разряжаемые в эксперименте, облегчали у пациентки проявления быстро 
нарастающего компульсивного фобического состояния. Тут можно спросить, всегда 
ли пишущий (имеется в виду автоматическая запись) в состоянии объяснить 
происхождение страха и его разрешение. Лучше всего дать фактам говорить самим 
за себя, кратко изложив историю, насколько она нам известна.
В течение короткого периода времени девочка трех лет считает, что потерялась, и 
впадает в ужас. Ее находят или она сама находит путь домой. Девочку встречает 
дедушка, который ругает ее, заставляет почувствовать вину за оставленные 
открытыми двери, смеется над ней, унижает ее, называя “маленькой niaise” 
(дурочкой), и, наконец, пытается утешить, рассказав случай из своего 
собственного детства, когда он тоже потерялся и когда в дом через открытую 
дверь попала ондатра, которая пробралась в кладовую и многое испортила. При 
этом девочка вновь впала в состояние ужаса, ярости, гнева, негодования и 
путаницы. Она смешивает свою историю со случаем из жизни дедушки, и, в 
частности, с рассказом об ондатре. Она чувствует себя так, будто с ней 
случилось почти то же, что и с дедушкой. Она сердится и, назло дедушке, мстя 
ему, начинает намеренно оставлять открытыми двери, что он сделал когда-то и в 
чем он несправедливо обвинял ее. Потом она начинает бояться, что совершает 
ошибку, оставляя двери открытыми, и что из-за этого произойдет что-то ужасное.
Браун заявила, что, когда мисс Дамон была “так напугана”, ее дедушка должен был 
объяснить ей ее ошибку и испуг, вместо того чтобы “эгоистично” рассказывать о 
своем испуге, поскольку это означало, что испуг Дамон был слишком силен и 
напугал даже дедушку, и, кроме того, это “добавило к ее испугу его испуг”. 
Браун утверждала также, что именно Дамон испытывала негодование по этому поводу 
и именно Дамон наказывала дедушку; в то же время Браун признавалась: “Я тоже 
немного помогла этому. Это Дамон оставляла двери открытыми, но именно я 
заставила ее подбить на это и брата”. Потом Браун объяснила страх как прямое 
следствие попытки наказать дедушку, из чего Дамон сделала заключение, что, 
наказывая дедушку таким образом, она боялась, что ее застанут при этом, но не 
могла остановиться.
Не пытаясь решить вопрос о том, насколько это правильное объяснение фобии, 
можно сделать заключение, что первый компонент мотивирующих сил, а именно 
мстительная фантазия относительно дедушки, был подавлен, что фобия оставалась 
навязчивой до тех пор, пока не был восстановлен первоначальный мотив. С точки 
зрения аналитической терапии особенно интересно подчеркнуть, что навязчивые 
страхи намного облегчаются простым восстановлением этих определенных 
обусловивших их событий и без какого-либо исследования или разрядки лежащих в 
ее основе моделей инстинктивных эдиповых связей, страха кастрации и т. п.
Возможно, самое удивительное — неожиданное открытие раздвоения личности в этой 
молодой женщине. При отсутствии фобии, описанной выше, вторая личность вела 
относительно нормальную и хорошо отрегулированную жизнь, и существование alter 
ego (второе я — лат.) даже не подозревалось. Неизбежен вопрос о том, как часто 
возникают такие неопознанные двойные личности и имеют ли они частичную или 
полную формацию. Если они существуют, то могут создать осложнения в переносных 
связях при формальной психоаналитической терапии. Этот вопрос, имеющий огромное 
значение, никогда еще не исследовался. Вероятно, они требуют разработки методов 
для испытания их на частоту и значение.
Нельзя сказать, что существование таких комплексных личностей никем не 
предполагалось и не упоминалось в статьях об аналитической терапии, но их 
далеко идущее значение, как это ни покажется странным, не замечалось. Фрейд и 
Брейер утверждают, что “расщепление сознания, такое удивительное в известных 
классических случаях двойного сознания, существует в рудиментарном состоянии 
при каждой истерии” и что “тенденции к диссоциации, а с ее появлением и к 
ненормальному состоянию сознания, которое мы часто определяем как „гипноз", 
являются основными явлениями неврозов”. Кроме того, “существование гипноидных 
состояний является базисом и определением истерии”. Позже они говорят об этом 
изменяющемся “средстве”, к которому прибегают люди при “гипноидальной 
диссоциации” и которое имеет этиологическую взаимосвязь с развитием невроза. 
Брейер также описывает механизм “расщепления”, подчеркивая его универсальность. 
Фрейд в своей статье “Общие замечания об истерических приступах” (1909) 
отмечает роль множественных идентификаций и фантастического и драматического 
исполнения различных ролей у истерического пациента. Другие исследователи не 
стали ограничивать эти явления истерическими структурами. Александер в своей 
статье “Психоанализ всей личности” пишет: “Следовательно, когда я не описываю 
супер-эго как личность, а невротический конфликт как борьбу между различными 
личностями, я рассматриваю этот анализ не просто как фигуральное описание... 
Кроме того, при изучении неврозов можно найти много видимых проявлений 
раздвоения личности. К примеру, есть, хотя и крайне редко, даже истинные, 
определенные, явные случаи раздвоения личности. Но при принудительном, 
вынужденном неврозе такие неоспоримые проявления раздвоения личности почти 
отсутствуют”.
Удивительно, что при всей ответственности, возложенной на различные роли 
психоаналитика в процедуре перемещения личности, так мало сказано о постоянно 
меняющейся роли пациента, который может предстать перед психиатром не в одной 
личности, а в нескольких.
Я не собираюсь анализировать механизм, с помощью которого создаются и 
выявляются такие множественные субличности. Вероятно, следует сказать, что, 
несмотря на драматические описания, существующие в классической литературе, ни 
один случай не был исследован достаточно глубоко, чтобы ответить на этот вопрос.
 Нет у меня и достаточных доказательств того, в какой различной степени 
существуют эти сложные формации. Приводит в замешательство взаимосвязь этих 
явлений с процессом репрессии. Ясно, что при раздвоении личности возникает 
процесс, при котором некоторые психологические события становятся 
подсознательными. Не тот ли это процесс репрессии, который мы наблюдаем в 
психопатологии повседневной жизни и при неврозах? Топографическая манера речи 
является проявлением “репрессии”, а психологическая структура приводит в 
результате к возникновению целого ряда слов, расположенных одно над другим; в 
то время, как “репрессия”, которая приводит в конце концов к раздвоению 
личности, будет являться вертикальным разделением личности на две или более или 
менее полные единицы. Однако, вероятно, такой подход может оказаться 
схематическим и неверным.
Оправдано ли пренебрежение вероятностью того, что все акты репрессии могут 
повлечь создание скрытой формы личности? В своем единственном обращении к этой 
проблеме Фрейд в работе “Заметки о роли подсознательного при психоанализе” 
(1912) кратко говорит о существовании чередующихся состояний отдельных и 
независимых систем сознания. Подчеркнув тот факт, что они чередуются и не 
существуют в сознании одновременно, Фрейд не анализирует, как эта форма 
сегрегации сознательного материала отличается от того, который мы наблюдаем в 
обычных репрессиях. Здесь, как мне кажется, мы снова сталкиваемся с огромным 
пробелом в психологических знаниях, возникшим из-за того, что мы повернулись 
спиной к материалу, который может быть доступен только при экспериментальном 
использовании гипноза. Состояния сознательного и подсознательного мышления, 
существующие в случаях раздвоения личности, сосуществуют так же достоверно, как 
при более простых случаях репрессии.
В вышеописанном случае мы не смогли объяснить существование личности, которую 
сначала звали Джейн, а потом Джейн Браун. Мы можем до какой-то степени понять 
функцию, которую выполняла эта вторая личность, но не то, как она возникла. 
Известно лишь, что под воздействием ужаса у девочки создалась очень глубокая и 
болезненная идентификация себя с дедушкой. В какой-то степени все ее 
последующие тревоги и затруднения берут начало из этого кратковременного 
события. В какое-то время она построила для себя защитное сопутствующее alter 
ego, Джейн, которая знала то, чего сама мисс Дамон знать не хотела, и которая 
не могла (ей было даже запрещено) рассказывать об этом кому-либо, но почти 
постоянно выполняла защитную роль по отношению к пациентке. Это подтверждалось 
многочисленными событиями во время сеанса, описанного в статье, и резко 
противоречит представлениям о разрушающей и почти злобной второй личности, о 
которой часто пишут в литературе.
Тип личности “Салли”, описанный Мартоном Принсом, часто торжествует в смысле 
власти, но может продемонстрировать ее, в интересах терапии вынуждая другую 
личность принять подсознательные данные, которые она пытается отвергнуть. В 
данном случае разногласия между двумя личностями (оскорбления, прозвища, 
чрезмерное высокомерие, дурное расположение духа, извинения) оказались мнимыми, 
бутафорскими битвами, с помощью которых одна управляла другой. Об этом 
свидетельствует следующее заявление Браун: “Д. нужна помощь. Д. не знает, что 
ей нужна помощь. Б. должна помочь Д. Э. должен помочь Д. Д. не знает, как 
получить эту помощь., Нужно оказать помощь, в то время как она не знает, как 
принять ее. Д. не знает, что ей нужно сделать. Д. делает неверно. Б. знает 
правду. Б. не может рассказать Д. Б. должна заставить Д. сделать верно, 
наилучшим образом”. Это объяснение типично и показывает, что явная внутренняя 
война является побочным продуктом неуклюжих усилий Браун подвести мисс Дамон к 
пониманию сути вещей.
Даже гаев Браун против мисс Дамон, по-видимому, должен был внушить ей мысль о 
серьезности всего дела. Так, случайное нетерпеливое оскорбление исследователя 
напоминает гнев ребенка, который нетерпеливо объясняет взрослому что-то, чего 
взрослый все же не может понять.
Очевидная “проказливость”, вероятно, не является выражением реального отношения 
Браун и должна замаскировать большую серьезность и озабоченность, тревогу и 
беспокойство, которые она старалась спрятать от себя, от исследователя и, 
особенно, от мисс Дамон, чтобы последняя не испытывала особой озабоченности. То,
 что Браун сама боялась, показало ее следующее заявление: “Э. не повредит. Э. 
может сделать это. Э. не боится. Д. боится. Б. боится, поэтому пусть Э. сделает 
это”.
Двусмысленность ответов и настойчивость требования Браун задать абсолютно 
верный вопрос, на который она смогла бы ответить, являются характерными и в то 
же время приводят в замешательство. Это происходит так, будто она не может 
прямо рассказать всю историю, а может только намекнуть на нее так, как это 
делает маленький школьник, который не осмеливается назвать школьного хулигана, 
но может намекнуть на него, если правильно сформулировать вопрос. При 
тщательной проверке большая часть, казалось бы, не относящегося к делу 
материала оказалась самой уместной и нужной, поскольку давала “ключи”, понятные 
Браун, но не исследователю, пока вся история не прояснилась. Именно по этой 
причине исследователь показался Браун невыносимо глупым.
Детальное изучение множественных личностей должно пролить свет на проблему 
тревоги: как она распределяется между различными личностями, какие формы может 
принять тревога в каждой из них, как это соотносится с особыми чертами 
характера каждой личности.
Этот случай подтверждает только несколько замечаний, сделанных к этому времени. 
Прежде всего было ясно, что субъект сама страдала от двух типов страха. 
Гипнотически индуцированная каталепсия вызвала в ней ужас, первоначально 
испытанный, когда она потерялась и когда дедушка рассказал ей историю об 
ондатре. В ее каталепсии этот старый страх вновь возник как состояние 
парализующей паники без фобических искажений и проекций, но с характерной 
неподвижностью тела. От этого она сначала защищалась частичной диссоциацией и 
попыткой идентифицировать себя со своим дедушкой. Однако это привело ее к 
погружению в более глубокие воспоминания о дедушкиных страхах. Связь такого 
типа между опытом и формированием второй личности мы можем рассматривать только 
чисто умозрительно.
Второй тип страха, от которого страдала мисс Дамон, возникал, когда беспокоящий 
ее подсознательный материал неожиданно угрожал прорваться в сознание. Она 
драматизировала этот тип страха более свободно, чем другой, с явными 
вазомоторными нарушениями и со слезами стыда и смущения; его демонстрация была 
особенно четкой во взаимодействии между двумя личностями.
Защищающая ее Браун также испытывала страх. У нее появилось мгновенное 
беспокойство, тревога о том, что она слишком пристально смотрит на визуальные 
образы, вызванные воображением в зеркале. Она боялась увидеть в зеркале ужасное.
 Зачастую мы прибегали к эвфемизмам, двусмысленностям, чтобы избежать 
непосредственной связи с пугающей ее темой. Она, по-видимому, знала, что 
исследователь именует “ужасной вещью”, не испытывая такого же страха, как ее 
собственный. Поэтому она сказала: “Э. не повредит. Э. может сделать это. Э. не 
боится. Д. боится. Б. боится, поэтому пусть Э. сделает это”. Трудно сказать, 
какая часть страха Браун была предназначена для ее собственной безопасности, а 
какая — для мисс Дамон.
Для последующего анализа необходимо выяснить тот особый и запутанный способ, 
которым субъект считает позиции слов в предложениях. После того как все 
предложения были расшифрованы, можно пояснить этот счет.
Эриксон. Настоящее предложение.
Браун. Транс, не входит ли в него и моя ондатра. Каждая следующая каталепсия — 
следствие поимки ондатры для маленькой дурочки.
Слово	Позиция	Предложение
Транс	1	1
Будет	2	1
Моя	3	1
Каталепсия	10	1 и 2 вместе
Каталепсия	11	1 и 2 вместе если слово “ондатра” считать за два слова
Каталепсия	12	1 и 2 вместе если слова “также” и “ондатра” считать (каждое из 
них) за два слова
Каждый	8	1 и 2 вместе
Каждый	9	1 и 2 вместе, если слово “ондатра” считать за два слова
Каждый	10	1 и 2 вместе, если каждое из слов “тоже” и “ондатра” считать за два 
слова
Когда-либо	13	после предложения: “Транс, будет, моя, ондатра, мускусная, крыса, 
все, так, входить, каждый, когда-либо.
Когда-либо	14	после предложения: “Транс, будет, моя, ондатра, мускусная, крыса, 
поведать, также, итак, идти, каждый, накануне, когда-либо.”
Слово “каталепсия” могло иметь различные позиции, но субъект позже объяснила, 
что ей никогда не приходило в голову так разделять и копировать слова, пока она 
не дошла до слова “когда-либо”, а потом было уже слишком поздно возвращаться к 
слову “каталепсия”.
Этот отрывок слов и предложений из автоматического письма очень похож на 
автоматические рисунки, описанные Эриксоном и Кьюби. Слова считаются не частью 
предложения, а слогообразующими единицами, только в численной взаимосвязи друг 
с другом. Уяснить эту намеренно запутанную систему подсчета было чрезвычайно 
трудно.
Заключение.
Это история молодой женщины, у которой в течение многих лет наблюдались скрытые 
фобические и компульсивные побуждения, настолько тайные, что их не замечали 
даже те, ко ее хорошо знал. Добровольно вызвавшись быть субъектом на сеансе 
гипноза, она очутилась в потоке событий, которые несколько часов спустя привели 
к полному выявлению ее страхов и навязчивых состояний.
Сначала она была зачарована левитацией руки и пришла в ужас от индуцированной 
каталепсии. Затем была предпринята попытка с помощью автоматического письма 
исследовать причины этого ужаса и восхищения. Это привело сначала к целой серии 
острых состояний беспокойства, тревоги, а потом к выявлению совершенно не 
подозреваемого раздвоения личности, то есть к выявлению второй личности, 
связанной с литературной героиней, любимой в детстве. Во время сеанса, который 
длился несколько часов, предпринимались безуспешные попытки расшифровать 
автоматическую запись, выполненную этой второй личностью. Наконец, заставив 
субъекта под глубоким гипнозом вглядываться в зеркало, исследователь 
индуцировал визуальные образы. Они вернули в сознание пациентки некоторые 
эпизоды из ее жизни, которые прояснили значение записи и в то же время 
объяснили причину ее фобического и компульсивного поведения, что послужило 
нахождению терапевтических средств и, следовательно, излечению.
Литература.
Александер Ф. Психоанализ всей личности / Душевные болезни. Монография. 
Нью-Йорк, Вашингтон, 1930.
БройерЛ., Фрейд А. Психический механизм истерических явлений / Исследование при 
истерии // Nerv. S. Ment. Disease Mon, № 61. Нью-Йорк, Вашингтон, 1936.
Бройер Л., Фрейд А. Теоретический материал / Исследование при истерии // Nerv. 
S. Ment. Disease Mon, № 61. Нью-Йорк, Вашингтон, 1936.
Гринс М. Диссоциация личности. Нью-Йорк, 1908. Психология и анализ это / The 
international Psychoanalytic Library, № 6. Лондон, 1922. .
Фрейд А. Это и механизм защиты / The international Psychoanalytic Library, Ns 8.
 Лондон, 1937.
Фрейд А. Общие замечания о приступах истерии / Избранные работы // The 
international Psychoanalytic Library, № 8. Лондон,1924.
Фрейд А. Заметки о роли подсознательного при психоанализе / Избранные работы // 
The international Psychoanalytic Library, № 10. Лондон, 1925.
Эриксон М. Г. Экспериментальная демонстрация подсознательного мышления путем 
автоматического письма (Psychoanalytic quarterly, том VI. 1937. С. 513.)
Эриксон М. Г., Кьюби Л. С. Применение автоматического рисунка при интерпретации 
и лечении состояния “острой навязчивой депрессии (Psychiatric Quarterly Journal,
 1938, № 7, 443- 466 pp)
Псевдоориентация во времени как гипнотерапевтическая процедура.
“Journal of clinical and experimental hypnosis”, 1954, № 2, pp. 261— 283.
В любом случае, когда имеешь дело с психотерапией, всегда возникает 
необходимость использовать обычные понятия, которые определяют повседневную 
жизнь и индивидуальные потребности каждого отдельно взятого пациента. 
Следовательно, психотерапия в значительной степени должна быть 
экспериментальной, так как нет таких процедур, которые можно было бы применить 
к любому пациенту без разбора, не учитывая его индивидуальности. Больше того, 
вся область психотерапии пока находится на стадии раннего развития, что еще 
больше подчеркивает необходимость в постоянном экспериментальном исследовании.
Нижеследующие истории болезни призваны проиллюстрировать экспериментальную 
терапевтическую процедуру, используемую автором время от времени в течение 
последних пятнадцати лет. В основу этого метода были положены следующие 
принципы: практика ведет к совершенному; действие, только что начатое, 
стремится к развитию, а поступки являются проявлением надежды и ожидания. Эти 
представления используются для создания терапевтической ситуации, в которой 
пациент мог бы эффективно с психологической точки зрения реагировать на 
необходимые терапевтические мероприятия, позволяющие достигать положительного 
результата лечения.
Это можно сделать в состоянии транса, используя не возрастную регрессию, а 
метод ориентации на будущее. Таким образом, пациенту дается возможность для 
формирования у себя отстраненной, диссоциативной, объективной и в то же время 
субъективной точки зрения, в которую он верит, не сознавая, что она является 
выражением его фантастических надежд и желаний.
Пациент А
В первой истории болезни речь идет о 30-летнем мужчине, разведенном, занимающем 
весьма скромную должность клерка, живущем в старом полуразрушенном доме, не 
имеющем друзей ни мужского, ни женского пола. Он не читал ни книг, ни газет, не 
ходил ни в церковь, ни в театр, обедал в дешевом ресторанчике и ограничивал 
свои развлечения и отдых тем, что совершал бесцельные поездки за город.
В течение трех лет он находился под наблюдением у врача-терапевта из-за своих 
бесконечных соматических жалоб на недомогания и боли во всех частях тела. 
Однажды его госпитализировали с подозрением на острое хирургическое заболевание,
 возможно, требующее экстренной операции. То, что пациента поместили в 
хирургическое отделение, было для него серьезной психической травмой. Он был 
буквально объят чрезвычайным ужасом, рыдал, кричал и жаловался на ужасную боль 
в животе. Анализы и лабораторные обследования не выявили патологии, но хирурги 
все же решили сделать ему аппендэктомию.
Его лечение продолжалось в течение месяца и было отмечено еще более 
настойчивыми жалобами, чем раньше. Кроме того, он периодически впадал в 
депрессию, часто плакал и очень не хотел покидать госпиталь. Операция и его 
собственное поведение убедили его в том, что он “трус”, что он “плохой”, 
“бесполезный” и что он “уже не мужчина”.
После этого он начал вести жизнь на еще более низком уровне, чем раньше, как с 
личной, так и с экономической точки зрения. Два-три раза в неделю он ходил к 
своему терапевту, просил помочь ему, жаловался на боли в спине, в желудке, 
головную боль, слабость и т. д.
Он не раз обращался к психиатрам, но они “не понимали” его. В свою очередь, 
психиатры по-разному характеризовали пациента: “дефекты характера”, 
“неадекватная личность”, “глубокий ипохондрик”, “психопатическая личность 
низшего конституционного типа” и т. п. Все они пришли к общему заключению, что 
он не поддается лечению.
Приблизительно через 18 месяцев после операции пациент обратился за помощью к 
автору. Автор ознакомился с его обширной историей болезни и после клинического 
обследования пришел к выводу, что гипнотерапия может привести к положительному 
результату.
Был легко установлен раппорт с этим пациентом. Он страстно желал, чтобы его 
загипнотизировали, и оказался замечательным гипнотиком.
В течение месяца каждую неделю все усилия были посвящены тому, чтобы научить 
его быстро и легко вырабатывать у себя все гипнотические явления, на которые он 
был способен.
В течение этих сеансов никакой терапии, кроме создания хорошего раппорта и 
общего чувства доверия и уверенности в себе, не проводилось.
Следующие два сеанса были потрачены на то, чтобы заставить его галлюцинировать 
целую серию кристаллических шариков. (Воображаемые шарики очень удобны, 
экономичны, с ними легко проводить различные манипуляции, а работа с ними 
понятна всем пациентам.) После наведения транса он мог видеть в воображаемых 
кристаллических шариках целую сеть эмоциональных и травматических событий из 
своей жизни. Эти галлюцинированные образы были зафиксированы, т. е. он мог 
переводить взгляд с одной сцены на другую и возвращаться назад. Он мог видеть 
себя в различных ситуациях и в разные периоды своей жизни. Так, он мог 
наблюдать за своим поведением и своими реакциями, сравнивать, противопоставлять,
 отмечать постоянство и непрерывность моделей своих реакций на разных 
возрастных уровнях.
Таким образом, он смог проследить за основными событиями своей жизни. Реакцией 
на весь его жизненный опыт была безнадежная покорность: “У всех, с кем 
случилось бы то же самое, вряд ли было бы больше шансов на успех”.
На следующем сеансе в состоянии бодрствования мы заставили его проанализировать 
все то, что он хотел для себя, все надежды, которые у него были, и все идеи 
относительно того, что можно для него сделать. Этот сеанс не дал 
удовлетворительных результатов, так как большую часть времени он жаловался на 
непреодолимые барьеры всему, чего бы он хотел достичь. После завершения сеанса 
пациент был очень подавлен, совсем упал духом.
При следующей беседе он был введен в глубокий гипноз, и ему дали инструкцию 
повторить задачу предыдущего сеанса. Его надежды на будущее заключались в 
следующем:
•	“Настоящее” хорошее здоровье.
•	Экономическое положение “на среднем уровне”.
•	Урегулирование личных дел, так чтобы он мог жить, отдыхать, иметь личные 
привычки, общественные и личные интересы, друзей.
•	Не иметь “слишком много” страха, беспокойства и ощущения неполноценности.
•	“Быть мужчиной”, как до операции, быть в состоянии защищать свои права, 
“иметь желание быть мужчиной”.
•	Желание лучше противостоять всему плохому, что случалось с ним или случится в 
будущем.
•	Желание достичь “достаточной” эмоциональной зрелости, так чтобы он мог 
жениться “по любви”, а не из жалости, испытываемой к нему.
Он был разбужен в состоянии полной амнезии и ушел от автора в подавленном 
состоянии духа.
В тех двух сеансах, когда пациент находился в состоянии бодрствования, мы 
предложили общий по своему характеру анализ того, что он ожидает от будущего. 
Ему объяснили, что это была возможность оглянуться на прошлое, пересмотреть еще 
раз его жалобы и затруднения и вспомнить результаты его лечения. Затем, что 
особенно важно, он может проверить все достижения, являющиеся результатом 
терапии, которая помогла ему урегулировать многие его затруднения. Однако это 
можно сделать только с течением времени: вероятно, спустя несколько месяцев 
после окончания терапии.
Он был введен в глубокий гипноз, и та же дискуссия была повторена в таких же 
общих понятиях.
Все еще находясь в глубоком сомнамбулическом трансе, он был дезориентирован во 
времени и спроектирован на какой-то неопределенный день в будущем.
В основном это была довольно простая, хотя и детализированная методика внушений,
 с помощью которой пациенту в состоянии глубокого транса напомнили о событиях 
текущего дня; ему сказали, что прошли секунды, минуты, часы; что приближается 
завтрашний день; что он уже здесь; а сейчас — уже завтра; и что по мере того, 
как проходят дни, скоро окончится и эта неделя; а вскоре и следующий по 
календарю месяц будет сегодняшним месяцем. Особое внимание при использовании 
этого метода было уделено тому, чтобы быть наиболее точным при вербальной 
формулировке перехода от будущего к настоящему и от настоящего к прошлому и 
сделать это легко и постепенно, не торопя пациента.
Необходимо было, чтобы точное время, как следствие предыдущих бесед в состоянии 
транса и бодрствования, приходилось на будущее через несколько месяцев. Такие 
даты в будущем лучше всего определяются самим субъектом, так как психотерапевт 
может выбрать день, весьма неподходящий для данной ситуации. Например, если 
нужен следующий день рождения, ориентация должна быть сделана на “какой-то день 
перед вашим следующим днем рождения”. Тогда очень просто заставить субъекта 
определить день более точно.
Когда действительная дата в будущем неизвестна, то, заставив субъекта взглянуть 
в окно и описать то, что он видит, можно косвенно открыть время дня, время года 
и место событий. Таким образом, один пациент дал описание суеты 
предрождественских покупок в далеком городе.
Проекция в будущее у нашего пациента составила приблизительно пять месяцев и 
представляла собой визит в кабинет автора. Цель визита (нужно помнить, что для 
пациента прошло значительное время с момента окончания лечения) состояла в том, 
чтобы рассказать, что же произошло с ним с тех пор.
После наведения транса пациенту внушили, что лучше всего начать с короткого, но 
всеобъемлющего обзора прошлого, которое изображалось в сценах на воображаемых 
кристаллических шариках. Около десяти минут пациент потратил на такой 
виртуальный обзор. В течение этого периода его эмоциональные проявления 
сопровождались скорее симпатической вегетативной реакцией, но не состоянием 
напряженного страха, беспокойства и озабоченности, которые у него зачастую 
возникали в предыдущих подобных ситуациях.
Затем ему предложили помощь, после того как он сообщит о том, что ему удалось 
достичь, рассматривая и изучая значительные события своей жизни в другой серии 
кристаллических шариков. Таким образом, пациент мог наблюдать, как постепенно 
разворачивается каждое событие во времени.
Он с энтузиазмом согласился, и по мере того, как пациент рассматривал различные 
галлюцинаторные сцены в кристаллических шариках, его энтузиазм и удовольствие 
возрастали.
Зачастую он возбужденно их комментировал и требовал, чтобы гипнотерапевт 
наблюдал вместе с ним за тем, что там происходило.
Некоторые из его отчетов об увиденном можно вкратце изложить следующим образом:
Я иду по улице. Поворачиваю за угол. Я собираюсь посетить доктора К. (его врач).
 Нет, я прохожу мимо его дома. Я думаю: “Слава богу, что мне не нужно снова 
идти туда”. Я собираюсь прыгнуть в воду, глубоко нырнуть. Я плыву. Смотрите, я 
прошу у босса повышение. Он собирается это сделать для меня. Проклятье, я не 
слышу, на сколько он повышает мое жалование. Я не понимаю этого (его внимание 
было поспешно отвлечено. Во время сеанса нужно постоянно следить за пациентом, 
чтобы во время предотвратить ненужные размышления, которые могут прервать 
установленную психологическую ориентацию).
Боже мой! Вы это видели? Это тот самый здоровенный парень, который всегда 
паркует свою машину так, что я не могу выехать на своей машине, пока он не 
отъедет через полчаса. А сейчас я ему приказываю убраться прочь и думаю: каким 
же тюфяком я был тогда, когда позволял ему проделывать со мной этот грязный 
трюк.
Я — в театре. (Его спросили, какую сцену он видит.) Я ухаживаю за своей 
девушкой.
А это уже другая девушка, и я иду с ней в картинную галерею, а потом мы идем 
обедать. Она очень хорошенькая.
О, я держу речь перед группой мужчин. Интересно, что это за речь и кто они 
такие, потому что недавно у меня была еще одна беседа такого рода. Отсюда мне 
ничего не слышно и плохо видно.
Моя машина покрашена, а на мне новый костюм. Выгляжу в нем очень хорошо. Я ношу 
его даже на работе.
Ему очень не хотелось прерывать разглядывание воображаемых кристаллов, он был 
очень доволен своими достижениями и выразил желание описать еще несколько сцен, 
увиденных там. Однако он потом был переориентирован во времени, и ему была дана 
команда полностью забыть все, что произошло во время сеанса. Кроме того, он не 
должен был отвечать и никак не реагировать на все, что может произойти во время 
сеанса, а только полностью подчиниться только что данным ему инструкциям.
Он вышел из кабинета, жалуясь на огромную усталость. С ним встретились на 
следующий день, и повторилась та же самая процедура. Его осторожно 
ориентировали на день в будущем, приблизительно через семь месяцев, и он 
сначала среагировал точно так же на эту проекцию во времени. К нему обратились 
со следующими словами:
– Насколько я помню, я видел вас в последний раз около двух месяцев назад. Вы 
приходили к нам, чтобы рассказать о своих успехах. Я ввел вас в состояние 
транса, и вы увидели себя в кристаллических шариках, о чем вы мне полностью 
рассказали. Теперь сегодня вечером мы ждем от вас, чтобы вы вспомнили все, что 
сказали и увидели в тот вечер около двух месяцев назад. Не обращайте внимание 
на то, что я буду делать или говорить. Помните только, что вы сказали, увидели 
и делали, пока рассказываете мне о тех событиях. (Это делается для того, чтобы 
не дать ему вспомнить что-либо о предварительных и последующих гипнотических 
командах, в частности, относительно проекции во времени.) Теперь давайте вновь 
рассмотрим все те события. Некоторые из них обращены к нашей первой встрече и 
даже к началу тех проблем и затруднений, с которыми вы пришли ко мне. Обдумайте 
их тщательно, ясно, долго, а потом расскажите мне о них.
Основное содержание его анализа заключалось в следующем:
— Я был действительно жалким человеком, когда впервые встретился с вами. 
Хнычущий плакса. Я не понимаю, как вы могли только выдержать меня. Доктор X. 
заслужил золотую медаль только за общение со мной. Меня смущает даже мысль об 
этом.
Фактически, я не знаю, что произошло. Это было как сон, но это не было сном. 
Все, что вы сказали мне тогда, оказалось правдой. Я был маленьким ребенком, я 
был старше и еще старше — и все это иногда в одно и то же время. Каким-то 
образом вы заставили меня прожить снова всю мою жизнь так, чтобы я увидел ее 
как бы со стороны. Я действительно прожил ее. Потом вы заставили меня увидеть 
ее в виде живых картинок в кристаллических шариках. Я был в кристаллических 
шариках и в то же время смотрел на себя со стороны. Некоторые вещи, которые я 
видел там, были весьма печальны. Ведь я сам был настоящим тюфяком.
Но там происходило и то, что мне очень нравилось, но на что у меня не было 
никаких надежд. Это произошло тогда, когда вы заставили меня рассказывать обо 
всем, что я хотел бы иметь и делать. Потом каким-то образом я начал делать все 
это. Я не могу понять этого, потому что я должен был находиться в этой комнате, 
но в то же время меня здесь не было. (Здесь его сразу же прервали, и ему были 
даны подробные гипнотические команды, чтобы он рассказывал только о том, что он 
увидел сам и делал, и чтобы он не пытался понять всю ситуацию.)
Ну, я все это сам проделывал. Удивлялся самому себе! Боже мой! Я действительно 
чувствовал себя хорошо и уверенно. Я был, конечно, удивлен когда назначил той 
официантке свидание. Она — хорошая девушка. А это повышение в десять долларов! 
А когда я сказал все, что думаю, тому парню, который своей машиной загораживал 
мне выезд, он воспринял это, как мужчина. И я сам чувствовал себя мужчиной! Я 
решил как-нибудь пойти к доктору X., потому что он действительно интересовался 
моими делами. Я считаю, что он верил в меня, хотя и мало чем смог помочь мне.
Он продолжал рассказывать обстоятельно, уверенно, доверительно и с 
удовольствием о тех фантастических событиях, одновременно веря в реальность 
этой ситуации.
Когда он закончил, ему сказали, что его нужно загипнотизировать. Таким путем 
стало возможным вновь переориентировать его на текущее, настоящее время. Затем, 
как и на предыдущем сеансе, мы индуцировали полную амнезию всех событий транса.
Еще находясь в трансе, он получил двусмысленную команду, что, вероятно, 
следующая встреча с ним произойдет на следующей неделе, но она может не 
состояться, что могут произойти различные события, которые определят время и 
характер последующих встреч с ним. Однако с ним мы наверняка увидимся снова; 
если не на следующей неделе, то через два месяца.
После выхода из состояния транса мы отпустили его, не упомянув о следующем 
сеансе. Пациент не появлялся восемь недель. Потом пришел в новом костюме. Его 
машина была заново покрашена, на сиденьях были новые чехлы. Привлекательная 
молодая девушка, секретарша, сопровождала его. Он прямо и открыто заявил, что 
он чувствует, что ему хочется рассказать автору о последних событиях, которые 
произошли с ним за это время. Его рассказ можно свести к следующему.
Почти в течение целой недели после последнего сеанса пациент находился в 
замешательстве и смущении. В то же время у него было ощущение, что с ним 
произойдет что-то хорошее. Затем однажды, когда он на работе размышлял о 
следующей встрече с автором, он прежде чем до конца прояснить свою мысль, 
импульсивно попросил у своего босса повышение жалования. Но ему не только 
повысили жалование, но и перевели на другое, более престижное и выгодное место. 
Это вызвало у него огромное чувство подъема и уверенности в себе.
Уезжая с работы в тот вечер, он вместо привычного ожидания в 
забаррикадированной машине и бесполезного гнева, окликнул своего преследователя 
и пригласил его выпить с ним кружку пива. Пока они пили пиво, он сказал этому 
парню спокойно и деловито: “Я думаю, что ты постоянно загораживал дорогу моей 
машине потому, что я был таким простаком. Но с сегодняшнего дня ты, сукин сын, 
уберешься с моей дороги, и вот еще кружка пива за мой счет”. Эти слова и 
положили конец этому преследованию.
Воодушевленный этим успехом, он решил пообедать в другом ресторане в этот 
вечер; там он заговорил с официанткой и назначил ей свидание. Она отказала ему, 
но это не повергло его в уныние, и он один пошел в театр.
После этого он переехал в другой квартал. При переезде он просмотрел все те 
ненужные вещи, которые копил в течение многих лет. Пациент выбросил всю рухлядь.
 “Фактически я очистил свой дом”. Он стал членом клуба молодых бизнесменов и 
постоянно участвовал в клубной еженедельной программе. Он чувствовал, что ему 
удалось утвердить себя там.
С тех пор он начал вести нормальный, вполне респектабельный образ жизни, и 
наслаждался жизнью, как обычный человек. “Я неожиданно избавился от всех моих 
комплексов, плохих привычек и ощущений. Это было нетрудно с того момента, как я 
начал это делать. Я никогда даже не пытался сделать это раньше. Но один успех 
естественно вел к другому успеху, и вместо того, чтобы чувствовать себя плохо, 
как обычно, я просто решал возникшую проблему и делал то, что должен был 
сделать. Я встретил свою девушку на танцах, и мы в хороших отношениях с ней. 
Мое здоровье вполне хорошее. Я не обращаю внимания на периодические небольшие 
боли в животе. Мне просто нужно просто приложить что-то холодное, и не пугаться 
до смерти. Как-нибудь я пойду к доктору X., и пусть он посмотрит, каким я стал. 
Он многому научил меня”.
После дальнейшей беседы, во время которой он не сделал ни одной попытки узнать, 
что же все-таки произошло с ним, и какое отношение к этому имеет автор, он ушел 
из моего кабинета. Иногда автор встречал его случайно в общественных местах. 
Спустя два года его жизнь протекала по-прежнему вполне удовлетворительно и они 
с секретаршей планировали вскоре пожениться.
Пациент В
Эта история болезни имеет дело с длительной, очень сложной формой 
компульсивного поведения.
Мать пациента умерла, когда ему было 12 лет. Его отец настаивал на том, чтобы 
сын ходил на могилу матери и возлагал там цветы каждую субботу, воскресенье и 
каждый праздник, независимо от любых обстоятельств, за исключением полного, 
абсолютного физического недомогания.
Иногда он пренебрегал своими обязанностями и отец, который после смерти матери 
постепенно стал настоящим алкоголиком, его зверски избивал. Когда мальчику 
исполнилось 15 лет, отец уехал и оставил его одного. Почти целый год пациент 
жил в доме дальней, весьма недружелюбно настроенной к нему родственницы, прежде 
чем ему удалось встать на ноги и зажить самостоятельной жизнью.
В течение 15 лет, зимой и летом, в дождь и снег, в жару и холод он ходил на 
могилу своей матери, иногда проезжая для этого по 30-40 миль. Даже в то время, 
когда он ухаживал за своей будущей женой, он регулярно водил свою невесту по 
воскресеньям на кладбище.
В течение этих лет пациент несколько раз болел, что заставляло его пропускать 
свои визиты к материнской могиле. Но в то время, когда он обратился за помощью 
к психотерапевту, он совершал ежедневные двадцатимильные поездки на кладбище.
Он пытался бороться с этим принуждением тем, что клал на могилу букеты из 
полевых колокольчиков или ромашек, сорванных у обочины дороги возле могилы, 
иногда ограничивал себя тем, что клал всего лишь один цветок, а иногда ни 
одного. Однако это не могло заставить его прекратить такие посещения. Иногда он 
заставлял себя проезжать мимо кладбища и поспешно возвращаться домой. Но такие 
попытки вызывали у него сильное беспокойство, бессонницу, панику, боли в 
желудке и диарею, и каждый раз он вынужден был подниматься с постели среди ночи 
и ехать на кладбище, чтобы исполнить свой долг.
Причина его обращения к автору состояла в том, что недавно пациенту предложили 
очень выгодное место в другом городе, и приближался день его решения 
относительно новой работы. Хотя и он, и его жена страстно желали сменить 
обстановку, мысль о том, что он не сможет ежедневно посещать могилу, вызывала у 
него сильное паническое настроение.
Поскольку времени оставалось очень мало, мы решили использовать интенсивную 
гипнотерапию.
Пациент легко впадал в глубокий транс и быстро научился вырабатывать у себя 
навыки гипнотического поведения.
В состоянии глубокого транса его попросили рассказать о своих многочисленных 
поездках на кладбище, о своих воспоминаниях о матери, о природе и характере его 
чувств, в частности, его чувства обиды на своего отца. Он посчитал это очень 
трудной задачей, и смог ее выполнить только молча, про себя. Следовательно, от 
этого метода пришлось отказаться.
Тогда он был дезориентирован во времени и в состоянии транса его систематически 
ориентировали на две недели вперед, в будущее. В основном эта процедура была 
похожа на ту процедуру, которая была использована с пациентом А. Во время 
процесса ориентации на будущее ему была дана тщательно продуманная команда 
выработать в себе спокойное ощущение и возбудить в себе всеподавляющий интерес 
ко всему, что ни скажет автор.
Как только новая ориентация была закреплена, с ним был начат ничего не значащий 
разговор, который осторожно подвел субъекта к теме о замечательном развитии его 
мускулов, чем он очень гордился. Это, в свою очередь, привело к восхвалению 
приверженности пациента его принципам жизни не курить и не пить, его образу 
жизни: хорошая, чистая жизнь труда и забот.
Когда эти мысли были достаточно закреплены, его спросили с сомнением, явно в 
духе товарищества, найдет ли он в себе силы противостоять ударам, как подобает 
мужчине. Он ответил, что он может “выдержать все, как и любой другой мужчина”. 
Тогда автор заявил, что он может легко положить пациента на лопатки одним 
сильным ударом.
Легко войдя в дух словесного взаимообмена, пациент заявил, что у автора для 
этого “маловато мускулов”. После нескольких минут такой “перебранки” его 
предупредили: “Выберите для себя место, куда упасть, потому что я собираюсь 
ударить вас сильно и неожиданно. Слушайте, это важно. Теперь только слушайте! 
Вы прекрасно развиты физически, вы правильно живете, вы много работаете, вы 
сильный человек, вы себя хорошо чувствуете. Теперь главное! Слушайте! В течение 
целых двух недель вы не посещали могилу матери, ни одного раза за эти две 
недели. Вы живы? Вы сильны? Или стали таким слабаком, что я уложу вас на пол 
одним мизинцем?
В замешательстве он ответил: “Боже мой? Как я прекратил ходить туда?”
Прежде чем он начал тщательно обдумывать этот вопрос, ему настойчиво внушали, 
что здесь нет вопроса о том — как. Но главное — это тот факт, что он прекратил, 
и это имеет большое значение, так как он может чувствовать себя легко и 
счастливо оттого, что это было сделано.
Не делая паузы, автор продолжил быструю дискуссию с пациентом относительно всех 
проблем, связанных с упаковкой вещей, переездом, поиском нового дома и 
устройством на. новом месте. Пациент был вынужден подробно разрабатывать: все 
эти вопросы до мельчайших деталей, так что все это потребовало от него 
максимального напряжения сил.
Вскоре он был снова переориентирован во времени — на настоящее время — и был 
разбужен с постгипнотическим внушением постоянной амнезии всех событий транса. 
Ему назначили встречу через две недели, а затем отпустили домой. (Так. как было 
известно, что его визиты к могиле матери были больной темой в его доме, и о них 
никогда не говорили, никаких мер предосторожности не было предпринято.)
Он пришел на следующую встречу веселым и оживленным. Он принял новое назначение,
 и вся подготовка к переезду была практически закончена.
Тайком мы расспросили жену, и она сообщила, что пока он еще регулярно ходил на 
свою прежнюю работу, но возвращался домой каждый вечер приблизительно на час 
раньше, чем обычно. Кроме того, он потратил оба воскресенья, а также все 
свободное время в течение этих двух недель на упаковку вещей перед отъездом.
Соответственно, его воодушевленный рассказ о своих новых приготовлениях был 
неожиданно прерван вопросом: “Как можно чувствовать себя счастливым, 
воодушевленным, довольным, по-настоящему заинтересованным своей работок и 
свободным от посещения могилы вашей матери?”
Удивленно, в замешательстве он воскликнул: “Боже мой! Я не ходил туда уже две 
недели. Я был так занят!” Сразу же с помощью постгипнотического “ключа”, на 
который его обучили реагировать, было индуцировано глубокое состояние транса.
Так как никаких изменений в уровне его сознания не произошло, то автор ответил: 
“Да, теперь, когда вы спите, вы знаете, что были очень заняты. Более того, вы 
теперь знаете на практике, что вам не нужно больше ходить на могилу. Но, 
конечно, когда представится удобный случай, вы можете сделать это. Например, в 
день рождения матери или по другому случаю”.
Подумав молча, он спросил: “Мой отец жив?” Ответом было: “Ни вы, ни я не знаем, 
жив он или умер; мы только знаем, что он уехал, а вы взрослый человек, мужчина”.

Затем мы снова возвратились к вопросу о новой работе, и после краткой беседы на 
эту тему он был разбужен.
Он сразу же вернулся к моменту, предшествовавшему постгипнотическому внушению, 
заметив: “Целых две недели! Я не понимаю этого. Но, несомненно, теперь со мной 
все в порядке. Может быть, согласие на новую работу сыграло в этом свою роль”.
С терапевтической точки зрения у пациента не было причин думать иначе. При 
окончательном анализе стало ясно, что такой результат последовал именно из 
возможности получить и принять свою новую работу.
Мы с пациентом сразу же вернулись к обсуждению нового места работы, и вскоре он 
уехал. В течение следующих десяти лет только в тех редких случаях, когда он 
приезжал в родной город, и только тогда, когда ему это было удобно, он посещал 
могилу матери. Никаких новых невротических симптомов, которые могли бы привести 
к возобновлению этой повинности, не возникало.
Пациент С
Следующая история болезни также рассказывает о сложной, запутанной проблеме, но 
уже другого типа. Пациентка несколько раз обращалась за помощью к психиатрам, и 
каждый раз ей отказывали, объясняя тем, что невозможно было сотрудничество с 
ней.
Пациенткой была 20-летняя студентка, медсестра. Когда ей было меньше года, ее 
мать развелась с отцом, разорвала связи со всеми, кого она знала и они 
переехали в другой штат.
Когда пациентка стала старше и спросила у матери о своем отце, мать ответила, 
что она развелась с ним, и с тех пор ничего не знает о том, что с ним случилось.
 Кроме того, мать наотрез отказалась рассказывать что-либо о нем и даже 
отказалась назвать место, где они жили.
При достижении 18 лет пациентка снова предприняла решительную попытку узнать 
что-нибудь о своем отце. Свидетельства о браке матери и о ее разводе, как она 
знала, были заперты в сейфе. Что касается свидетельства о рождении самой 
пациентки, то из него ей удалось только узнать, что родилась она в Чикаго. Ее 
мать объяснила, что родилась она неожиданно рано и произошло это, когда ее мать 
и отец гостили у каких-то родственников в Чикаго. Что же касается девичьей 
фамилии матери и имени отца, то они были весьма обычными, и по ним трудно было 
выяснить интересующие ее сведения.
Основательно расстроенная этим, пациентка обратилась к психиатру, который часто 
пользовался гипнозом. Она попросила, чтобы ее загипнотизировали и тем самым 
вынудили ее вспомнить что-нибудь об отце. Однако она сама сразу же создала 
тупиковую ситуацию, заявив, что такая процедура была бы нелепой, так как она 
ничего не помнит о нем. Следовательно, у нее можно будет выяснить только ее 
“воображение”, а ей бы не хотелось, чтобы результаты ее воображения считались 
“настоящими”. Поэтому она в конце концов отказывалась от сотрудничества, и ее 
ни разу не гипнотизировали.
Когда она пришла к автору с этой историей, в ее просьбе было отказано на том 
основании, что поиск воспоминаний в возрасте до одного года будет бесполезным. 
(На самом деле ее история представляла собой интересную проблему, если бы можно 
было сотрудничать с пациенткой и использовать для этого негативное отношение со 
стороны автора.)
Пациентку этот отказ несколько успокоил. Прежде чем была закончена беседа с ней,
 она просто заинтересовалась гипнозом, как чисто личным опытом.
Соответственно, была проведена нужная подготовка, чтобы обучить ее 
“экспериментальной работе”. Пациентка быстро стала отличным гипнотиком, но у 
нее не удавалось провести возрастную регрессию. При попытках сделать это она 
немедленно просыпалась и протестовала, заявляя, что все идет “неправильно”.
Тогда было решено спроецировать ее на будущее в качестве возможного средства 
решения ее проблемы.
Пока она находилась в глубоко сомнамбулическом состоянии транса, был намечен 
план “эксперимента” в течение которого она должна была проделать ряд 
познавательных задач. Затем ей объяснили, что ее нужно спроецировать на будущее,
 что впоследствии она должна дать отчет о том, что узнала из этого опыта. Таким 
образом будут изучены природа и характер ее забытых воспоминаний.
Предварительно в процессе наведения транса у нее сформировали фантастическое 
представление о своей деятельности в период между текущим моментом и 
определенным моментом в будущем.
После всех объяснений (фактически это были замаскированные команды) она сначала 
была дезориентирована во времени, а потом ориентирована в будущее. Не было 
сделано никаких попыток установить даже приблизительную дату, но различные 
замечания позволили ей сделать вывод, что проекция во времени приблизительно 
ориентирована на два месяца спустя.
Ее попросили поподробнее рассказать о том очень интересном пациенте, за которым 
она ухаживала со времени своей последней беседы с автором несколько лет тому 
назад. Она охотно фантазировала на эту тему и на несколько других такого же 
характера. Во время рассказа об этих пациентах автор несколько раз замечал, что 
она, вероятно, забыла множество деталей, с чем она согласилась в соответствии с 
инструкцией.
Затем ей напомнили, что некоторое время назад были сделаны кое-какие 
приготовления для изучения частоты, скорости ее забывчивости, и что теперь 
самое время начать. Говоря быстро, чтобы приковать ее внимание и исключить для 
нее возможность анализировать произносимые слова, автор сказал ей следующее:
1. Я уверен, что вы полностью забыли о задании, которое я вам дал некоторое 
время назад.
2. Я хочу, чтобы вы работали, допустив, что вы сделали это, хотя вы и не 
помните, что делали это.
3. Я хочу, чтобы вы как можно точней восстановили в памяти все, что вы делали.
4. Это была неожиданная задача, которую вы не могли планировать запомнить. 
Следовательно, вы ее забыли.
5. Это задание было выполнено в период между временем последней встречи, 
которую вы помните, и настоящим моментом (спроецированное время).
Задание было определено для нее как возрастная регрессия и восстановление 
воспоминаний о своем отце, которых у нее сейчас нет.
Теперь ей было предложено, чтобы она попыталась вспомнить то, что она должна 
была обнаружить во время возрастной регрессии с помощью каких угодно средств по 
ее усмотрению: будь то сцены прошлого в воображаемых кристаллических шариках, 
автоматический рисунок или что-либо другое. После некоторых колебаний она 
выбрала воображаемые кристаллические шарики. Было сделано непосредственное 
внушение, что в нескольких кристаллических шариках она будет видеть себя все 
моложе и моложе, пока не увидит себя младенцем. Эти изображения она должна была 
тщательно изучать до тех пор, пока не почувствует определенно, что к ней вновь 
вернулись забытые воспоминания.
В течение получаса она сидела молча, поглощенная своим заданием. Наконец она 
повернулась к автору и сказала, что она закончила. Дав ей инструкцию, чтобы она 
сохранила свои воспоминания и рассказала о них так, как ей хочется, ей сделали 
внушение, чтобы убрать кристаллические шарики. (Это было сделано с целью 
предотвратить у пациентки возникновение косвенных интересов при рассматривании 
кристаллических шариков.)
Ее спросили, что она думает об этом опыте. Ее ответом была странная просьба, 
чтобы автор осмотрел ее правое колено. При этом осмотре он обнаружил старый, 
небольшой, зарубцевавшийся шрам. Когда ей сказали об этом, она объяснила: “Я 
увидела себя маленькой девочкой. Мне шесть лет. Я играла, бегала на заднем 
дворе. Споткнулась о корень дерева. Поранила ногу. Я начала плакать. Потом по 
моей ноге текла кровь. Я испугалась. Потом кристаллические шарики исчезли”.
Подумав несколько минут молча, она продолжила: “У меня все путается. У меня 
различные представления о времени. Мне это не нравится. Я считаю, что вам лучше 
выпрямить мой ум и прикажите мне, чтобы я помнила все. Я считаю, что я нахожусь 
в запутанном трансе. Разбудите меня”.
Она была переориентирована во времени и выведена из транса, получив инструкции 
на полное восстановление своей памяти.
Уже находясь в состоянии бодрствования, она начала рассказывать так: “Я увидела,
 как я упала. У меня есть шрам. Вы видели его. Я не помню этого. Я только что 
увидела это в кристаллическом шарике. Может быть, и другое, тоже правда”.
“Сначала я рассказу вам, а потом своей матери. Тогда я узнаю все наверняка. Вот 
что я видела там: я могу уже говорить „папа". Мой отец держит меня на руках. Он 
мне кажется очень высоким. Он улыбается. У него очень смешной зуб спереди. 
Глаза голубые. Волосы очень кудрявые. И кажутся желтыми. Теперь я пойду домой и 
расскажу все матери”.
На следующий день она рассказала: “Это верные, реальные воспоминания. Они 
потрясли мать. Когда я пришла домой, я ей сказала: „Я узнала, как выглядел мой 
отец. Он был высокий, голубоглазый (у нее и у ее матери были карие глаза, рост 
у них был пять футов три дюйма) и кудрявый. Волосы у него были почти желтого 
цвета и спереди был золотой зуб". Мать испугалась. Она потребовала, чтобы я ей 
рассказала, как я узнала об этом. Я рассказала ей все, что мы здесь делали. 
Через некоторое время она сказала: „Да, твой отец был шести футов ростом, 
голубоглазый, рыжеволосый, кудрявый, и у него был один золотой зуб. Он оставил 
меня, когда тебе было 12 месяцев. Я тебе расскажу все, что ты хочешь знать, а 
потом мы не будем больше об этом говорить. Я ничего о нем сейчас не знаю"”.
Таким образом любопытство пациентки было удовлетворено. Ее потом часто 
привлекали для экспериментальной работы. Хотя в течение года у нее была 
возможность проявить еще какой-то интерес к первоначальной проблеме, она 
потеряла всякий интерес к ней.
Пациент Д
В этой истории болезни говорится о тупике, в который зашли психиатры при 
лечении, и о применении фантазии о будущем, позволившей закрепить эффективное 
возобновление терапевтического прогресса.
Пациентка страдала глубоким неврозом навязчивых состояний с тяжелыми 
депрессивными реакциями. Была проведена продолжительная гипнотерапия, и на 
первых этапах у нее появилось улучшение. Однако по мере того, как продолжалось 
лечение, нарастало сопротивление пациентки.
Наконец создалась ситуация, в которой она ограничивалась во время лечебного 
сеанса интеллектуальной оценкой своих проблем и своих нужд, настойчиво сохраняя 
status quo (существующее положение — лат.) в реальной жизни.
Достаточно привести несколько примеров, чтобы проиллюстрировать ее поведение. 
Она не могла, по вполне убедительным причинам, выносить обстановку своего 
родительского Дома, но настойчиво продолжала оставаться в нем, вопреки 
действительным трудностям и благоприятной возможности его покинуть. Ей очень не 
нравилась работа, которой она занималась, но она наотрез отказывалась от 
продвижения по службе, хотя это было вполне реально. Она полностью сознавала 
необходимость общаться, жить в обществе, но избегала, уклонялась от всех 
предоставляемых ей возможностей. Она много говорила о своем интересе к чтению и 
проводила долгие часы в своей комнате, желая что-нибудь почитать, но 
отказываясь пойти в библиотеку, хотя и проходила мимо нее дважды в день и 
давала себе многочисленные обещания сделать это.
Кроме того, она все чаще стала требовать, чтобы автор предпринял решающие 
действия и заставил ее делать все то, что она признавала необходимым и нужным, 
но что она не могла заставить себя делать.
После многих бесполезных часов она, наконец, сконцентрировала свое мышление, 
основанное на принятии желаемого за действительное, на мысли, что если ей 
удастся реализовать хотя бы одно из своих желаний, то у нее хватит сил и 
твердости реализовать и другие.
После того как она вновь и вновь повторила это заявление, ей поверили.
Затем пациентку ввели в глубокий транс и, когда она находилась в 
сомнамбулическом состоянии, ей была дана инструкция увидеть целую серию 
кристаллических шариков. В каждом из них будет изображен один из эпизодов ее 
жизни. Их она должна изучить, сравнить, выявить контрасты и отметить 
непрерывность различных элементов, переходящих с одного возрастного уровня на 
другой. Затем пациентке необходимо было медленно, постепенно выявить 
взаимосвязь идей, которые будут возникать у нее подсознательно. Эта взаимосвязь 
будет понятнее для нее, когда в другом, более крупном шарике она увидит себя 
довольной, счастливой в будущем.
Она потратила приблизительно один час на внимательное изучение различных 
воображаемых эпизодов ее жизни, то я дело оглядывая кабинет как бы в поисках 
другого кристаллического шарика.
Наконец она нашла его и очень живо и с большим интересом описала автору все, 
что увидела в шарике.
Это было изображение сцены свадьбы давнего друга их семьи, которая (свадьба) на 
самом деле должна была произойти не раньше, чем через три месяца. Она описала 
церемонии, свадьбы, прием и танцы. Она, в частности, очень заинтересовалась 
платьем, которое носил ее будущий образ, но только и могла о нем сказать, что 
оно прекрасно. Она наблюдала за танцами, узнавала некоторых мужчин, с кем она 
танцевала, и даже назвала имя одного человека, который назначил ей свидание. 
Снова и снова она говорила о том, какой счастливой она выглядела, и какой 
контраст между ее внешним видом сейчас и ее внешним видом на свадьбе.
Трудно было заставить ее перестать разглядывать эту сцену, так она была в ней 
заинтересована, и так ей понравилось ее поведение на этой свадьбе. Наконец ей 
была дана команда сохранить все, что она увидела в своем подсознательном, и 
забыть все события транса. Кроме того, ей объяснили, что это будет иметь 
огромную движущую силу, с помощью которой можно будет конструктивно 
использовать все ее понятия.
Потом ее разбудили и отпустили домой с постгипнотическим внушением амнезии.
Мы с ней дважды проводили терапевтические беседы, но они носили, в сущности, 
ограниченный характер, так как пациентка каждый раз заявляла, что ей нечего 
сказать, пока ее не загипнотизируют.
Как только это было сделано, она сказала, что ей нужны инструкции, чтобы очень 
четко вспомнить в своем подсознательном все, что она видела, думала и 
чувствовала, пока она наблюдала за свадебной церемонией, и эти инструкции были 
ей даны. И каждый раз после получасового молчаливого размышления в состоянии 
транса она просила ее разбудить и уходила. На втором визите она и закончила 
свое лечение.
Автор встретился с ней лишь через несколько дней после свадьбы, которая 
произошла через три месяца. Тогда она пришла к автору без приглашения и 
объяснила: “Я пришла рассказать вам о свадьбе Надин. У меня было странное 
ощущение, что вы знаете все об этом и, однако, ничего не знаете. Но я считаю, 
что должна вам объяснить кое-что по некоторым соображениям”.
Ее объяснение состояло в том, что она, Надин и ее жених были давнишними 
друзьями, и что их семьи тоже были дружны. Три месяца тому назад, после 
терапевтического сеанса, она почувствовала, что должна прервать лечение и 
посвятить себя подготовке к этой свадьбе. Когда ее попросили быть подружкой 
невесты, она решила сшить себе новое платье. Это заставило ее принять повышение 
по службе, чтобы иметь более выгодные свободные часы. Тогда она сняла квартиру 
в центре города, чтобы не тратить часы на дорогу на работу и с работы домой. 
Она ходила по магазинам с разными друзьями, чтобы ей помогли в выборе свадебных 
подарков. В общем, он” была очень занята и очень счастлива этим.
Она рассказала о свадебной церемонии, о приеме и о танцах. Она несомненно, 
пришла в недоумение, когда автор спросил ее, танцевала ли она с Эддом, и не он 
ли назначил ей свидание. Она ответила в замешательстве, что не понимает, так 
как она никогда не упоминала его имени, как автор мог задать такой конкретный 
вопрос. Да, она танцевала с Эддом, но отказала ему в его просьбе о свидании, 
так как считает, что он ей не подходит. Однако она согласилась на свидание с 
другим партнером по танцам.
Наконец, она вспомнила о своей первоначальной цели посещения автора. Она просто 
сказала: “Я была очень больной девушкой, когда пришла к вам в первый раз. У 
меня в голове была ужасная путаница, и я вам благодарна за то, что вы помогли 
мне выяснить все вовремя, и я смогла подготовится к свадьбе”. Она не понимала, 
что ее приготовления к свадьбе составляли часть ее выздоровления.
Иногда автор встречался с ней, но уже чисто случайно. Она счастливо вышла замуж 
и стала матерью трех детей.
Пациент Е
В этой истории болезни речь идет о пациентке, которая не интересовалась 
терапией и не знала, что она ей нужна, но зато ее очень заинтересовал гипноз. 
На первых этапах, когда автор начал работать с ней, стало сразу понятно, что, 
несмотря на ее видимое хорошее здоровье, ей показано серьезное лечение.
Это была 19-летняя студентка, работавшая медсестрой, обладавшая живым умом и 
высоким уровнем интеллекта, хорошенькая, живая, обаятельная, но ужасно ветреная 
и легкомысленная в своем поведении. Она заинтересовалась нашими зкспериментами 
и оказалась отличным сомнамбулическим субъектом.
Вскоре выяснилось, что она страдает слабо выраженной формой фобии к водоемам и 
цветочным вазам. Исследование под гипнозом этого явления быстро вскрыло и 
другие психопатологические проявления, которые она подтвердила в состоянии 
пробуждения. Среди них надо отметить следующее.
1. Она научилась хорошо плавать, когда ей было около десяти лет. Но она не 
могла, по какой-то неизвестной причине, плавать уже, по крайней мере, лет пять 
до сегодняшнего дня. Однако каждый сезон она ездила на озеро, надевала 
купальный костюм и шла к воде. Как только ее нога касалась воды, она 
поворачивалась и отбегала прочь с криком под воздействием неожиданного импульса.
 Отбежав на несколько метров, овладевала собой; смущенная, она вновь шла к воде,
 полная желания плавать, но вновь повторялось ее неуправляемое импульсивное 
поведение. Каждый раз, когда это повторялось, она не могла поверить, что это 
случится вновь.
2. Она приняла приглашение пойти в театр с одним молодым человеком. Очутившись 
в фойе театра, она ускользнула от своего партнера и ушла через запасной выход 
домой одна. Или, если обедала с кем-то, она после окончания обеда извинялась, 
уходила в дамскую комнату и ожидала там, пока ее партнер, потеряв терпение, 
покинет ресторан, или сама уходила через боковую дверь.
3. Она не могла даже думать о браке. Ее враждебное отношение к этой теме было 
настолько велико, что она даже не хотела говорить об этом.
4. Выявлены были и другие психопатологические симптомы, но они были вскрыты 
только после того, как было закончено лечение.
Когда перед ней встал вопрос о лечении, она согласилась при условии, что оно 
будет ограничено только ее затруднениями с плаванием. Она не понимала, что 
психотерапия может исправить и другие недостатки.
Лечение было начато с того, что ее обучили быть гипнотиком.
Это ей понравилось, и она уже по-настоящему заинтересовалась самой терапией.
В этом случае широко использовалась возрастная регрессия, в результате чего 
вскрылась целая серия воспоминаний о травматических, произведших глубокое 
впечатление событиях. Вот некоторые из них:
1. Когда ей было пять лет, она и ее двухлетняя сестра играли около корыта, 
наполненного доверху водой, а мать вышла в это время из комнаты. Сестра упала в 
корыто, пациентка из всех сил пыталась вытащить ее и отчаянно звала на помощь 
мать. Она уже спасла малышку, которая очень побледнела, когда вошла мать и 
отшлепала нашу героиню за то, что та толкнула в воду сестру.
2. Приблизительно в то же время ее сестра, сидя за столом на высоком стуле, 
случайно выпала оттуда. Наша пациентка бросилась вперед, чтобы помочь малышке, 
но прибежала слишком поздно, а в этот момент вошла мать, которая увидела 
опрокинутое кресло с плачущей малышкой и вытянутые руки нашей героини. Ее снова 
строго наказали.
3. Когда ей было шесть лет, один из их соседей вызывался научить ее плавать. 
Этот сосед считал, что страх ребенка перед водой лучше всего излечить полным 
погружением в воду. Девочка очень испугалась, кричала и кусалась. Ее снова 
наказали за “плохое поведение”.
4. Приблизительно в этом же возрасте умер один из их соседей и девочку 
отправили в дом к ее бабушке, пока мать была занята на похоронах. Этой же ночью 
девочка вернулась домой. А среди ночи она была разбужена кашлем своего отца (он 
был прикован к постели и медленно умирал от туберкулеза легких). Расстроенная 
этим кашлем, она разбудила мать и объяснила, что хочет, чтобы отец умер. Не 
выяснив причин этого желания (когда человек умирает, вас отправляют к бабушке, 
а там вам дают торт, конфеты, прочие сладости, а она очень любит сладкое, так 
почему бы отцу не умереть, а ей не поехать к своей бабушке), мать ее сурово 
наказала.
5. Когда ей было около восьми лет, вопреки приказам матери она пыталась перейти 
через ручей по бревну. Она поскользнулась, упала и спаслась тем, что ей удалось 
обхватить бревно руками. После долгих криков о помощи ей помог ее старший брат, 
который потом долго преследовал и пугал ее угрозами рассказать обо всем матери.
6. Когда ей было двенадцать лет, она с сестрой, научившись хорошо плавать два 
года тому назад, пошла купаться. Вода была холодной, и сестра посинела, но 
отказалась выйти из воды, несмотря на плач и уговоры нашей героини.
7. Из-за всех этих случаев она позже отказывалась ходить купаться со своим 
братом и сестрой. Брат насильно пытался затащить ее в воду. Она так свирепо с 
ним дралась, что они оба чуть не утонули. Больше она не плавала и не купалась.
Хотя пациентка живо и эмоционально вспоминала эти и другие случаи из своего 
детства в состоянии транса, она возражала против того, чтобы признать их 
забытыми событиями и решительно заявила, что она не вспомнит о них, когда 
проснется.
Кроме того, она потребовала, чтобы автор начал немедленное лечение ее 
затруднений с плаванием. Он должен сделать это незаметно, так, чтобы не вызвать 
у нее эмоциональный стресс. Попытки исправить ее отношение к этим событиям, 
пока она находилась в трансе, оказались тщетными, что сразу обнаружилось, когда 
ее разбудили.
На следующей беседе пациентка была настроена враждебно. Она заявила, что 
утратила всякий интерес к экспериментальному гипнозу, но ей очень нужно быстро 
и немедленно исправить свое “отношение к плаванию и ничего больше”. В состоянии 
транса она подтвердила свое отношение, но оно было менее враждебным. Пациентка 
также сказала, что она сознательно не хочет вспоминать все то, что обнаружилось 
на предыдущем сеансе гипноза, так как оно “когда-то было забыто” и должно 
оставаться таковым.
Ее просьба была принята, и ее успокоили, сказав, что все усилия будут 
направлены на то, чтобы все было так, как она хочет.
Затем она была дезориентирована во времени и переориентирована приблизительно 
на три недели в будущее. Ей сразу же сказали, что так как лечение закончено в 
первой половине июня, а теперь уже вторая половина июня, то осталось сделать 
только еще одно. Так как ее каникулы приходятся на вторую половину июля и 
первую половину августа, то хорошо бы составить план, как их использовать, 
чтобы закрепить результаты лечения на реальной основе.
Тогда автор и пациентка совместными усилиями составили следующий план.
Она проведет каникулы в летнем домике на хорошо известном ей озере. Она купит 
себе новый купальный костюм и водонепроницаемый пакет, достаточно большой, 
чтобы поместились сигареты и спички. Этот пакет будет тщательно привязан к ее 
купальному костюму в течение первых двух дней, но вскоре его нужно будет 
отвязать.
Затем ей были вручены спички и сигареты, пачка “Лаки Страйк” (обычно она курит 
сигареты только этой марки), на которой автор в ее присутствии написал: “Это 
действительно счастливый случай! (Так звучит название сигарет в переводе на 
русский язык.) Сигареты вместе со спичками ей нужно положить в ее сумочку, 
завернув их в целлофан, и держать их спрятанными от своего сознания, пока не 
придет время их использовать.
На озере, в состоянии постгипнотического внушения, она прикрепит 
водонепроницаемый пакет с сигаретами и спичками к своему купальному костюму.
Затем она должна пройти к берегу, сознательно собираясь сесть на надувной 
спасательный плот, и отметить, как она села: лицом к берегу или озеру.
Находясь на плоту, она испытает непреодолимое желание закурить сигарету. Желая 
этого и болтая ногами в воде, она случайно обнаружит пакет и проверит его 
содержимое. Она будет в таком восторге, что немедленно закурит сигарету, и 
только в то время, когда она ею затянется, ей станет интересно, откуда они у 
нее появились. Осмотр пачки приведет к обнаружению записи на ней. Пока она 
будет размышлять над ее значением она закончит курить, бросит окурок в воду и 
направится вплавь к берегу, все еще озадаченная надписью.
Доплыв до берега, она поймет, что оставила сигареты на плоту, повернется и 
вновь поплывет к спасательному плоту. Добравшись до плота, она снова очень 
захочет закурить и возьмет опять сигарету.
Пока она будет курить, она неожиданно вспомнит все, что случилось с тех пор, 
как она надела купальный костюм.
Пациентка очень внимательно слушала эти подробные инструкции и легко поняла, 
что она должна сделать.
Пока еще она была в состоянии транса, ее снова переориентировали на вторую 
половину июня, а потом спроецировали во времени на сентябрь, на ситуацию 
появления в кабинете автора. Ее спросили: “Ну; что случилось на самом деле на 
каникулах?”
Ее рассказ в основном свелся к следующему: “Когда я начала переодеваться, чтобы 
надеть купальный костюм, у меня было ужасное состояние, я была ужасно 
рассеянная. Потом, когда я пошла на пляж, я удивилась, почему никого не было на 
плоту, и я решила посидеть на нем. Затем я очень захотела курить. Потом все 
произошло так, как вы рассказывали мне в конце июня. Я выкурила сигарету и 
поплыла к берегу, но потом вернулась назад за сигаретами. Потом я начала 
вспоминать все о том, как раздевалась, как приколола шелковый мешок к 
купальнику, думала о плоте и проплыла дважды. И тогда я догадалась, что 
покончила со своими затруднениям относительно плавания, и в самом деле с 
удовольствием проплавала почти весь день. Теперь я снова вернулась к работе, и 
все сейчас хорошо”.
Она была переориентирована на настоящий момент и получила твердые инструкции 
следовать до мельчайшей детали всем командам, которые она когда-либо получала 
от автора, находясь в состоянии транса. Она также получила команду скрывать все 
подсознательные знания от своего сознания. Это обязательно должно было 
выполняться до тех пор, пока не придет такое время, если это вообще случится, 
когда она и автор, независимо друг от друга, одобрят ее сознательную оценку 
событий подсознательного. Эту команду, поскольку она совпала с ее прежде 
выраженным отношением, она охотно приняла.
Ее разбудили и отпустили домой. Сигареты и спички были тщательно завернуты и 
спрятаны в ее сумочке.
Она снова пришла лишь в сентябре. Она вошла в кабинет с веселом смехом и 
заявила: “Ну, вы уже знаете все, что случилось со мной на каникулах. Все 
произошло, как вы сказали. К концу каникул я была насколько изумлена всем этим, 
что однажды села и умышленно вспомнила все. Это было несколько запутано, потому 
что я начала со встречи с вами в первой половине июня. У меня действительно 
было много забот, чтобы выяснить все относительно „последней половины июня и 
сентября", чтобы они наконец стали реальным временем. Это размышление было 
тяжелой работой, но мне удалось все это „выпрямить". Вам нужно продумать все 
это. Сначала вторая половина июня и сентябрь были такими же реальными, и это 
была ужасная работа, но удивительно интересная.
Но когда я их расставила по местам, я могла понять их как идеи, которые у меня 
были на будущее, и тогда смогла привести в порядок свои мысли.
Вот когда началась настоящая карусель. Вот когда я начала вспоминать все, что 
случилось с тех пор, как вы начали работать со мной, все, что вы раскопали во 
мне. Если вы так умеете доискиваться до всего, так что человек вспоминает все и 
объединяет, чтобы понять, что с ним происходит, то я не буду извиняться за то, 
что была такой упрямой.
Все произошло слишком быстро. Я однажды все утро размышляла над этим и потом 
после ленча села и снова начала Думать, и к обеду я все прояснила для себя.
Тот рассказ в начале сентября был неверен в некотором отношении
То, что действительно произошло после того транса, началось в июне. Я 
собиралась на каникулы. Первое, что я должна была сделать, это достать себе 
купальный костюм, но не понимала этого тогда. Я не знала, что он будет голубым.
Потом я вдруг решила найти водонепроницаемый шелковый мешок, чтобы послать его 
морем кому-то, кому, я так и не решила. Поэтому он у меня так и остался.
Затем я положила свою сумочку на место, каждый раз я находила ее вновь на месте.
 В последний раз я нашла ее в чемодане, с которым потом поехала на озеро, я 
теперь вспоминаю все те трюки, которые проделывало со мной мое подсознательное 
только для того, чтобы эти сигареты были упрятаны подальше от моего 
сознательного мышления.
Ну, а все остальное на озере произошло так, как вы говорили, за исключением 
того, что, когда я опустила ноги в воду, сидя на плоту, я беспокоилась о том, 
что у меня с ногтей сойдет лак. Я продолжала удивляться, что же произошло со 
мной, потому что я плавала с огромным удовольствием.
Но это не все. После того, как я вспомнила все то, что вы у меня вызнали, я 
знала, что могу теперь все уладить, но не знала, что я должна делать. Я решила 
подождать, пока вернусь домой.
Я расскажу вам сейчас все, за исключением одного факта. О нем я расскажу вам в 
следующий раз.
В течение многих лет мне хотелось принять горячую ванну. Я всегда наполняла 
ванну до краев, входила в воду, вынимала пробку и принимала душ. Это всегда 
меня приводило в бешенство. Но каждый раз происходило одно и то же. И, если бы 
не было душа, я бы просто стояла в ванне и мылась губкой. Теперь я могу 
принимать ванну.
И еще одно! Я теперь вожу машину. В свое время мне пришлось бросить это занятие,
 потому что у меня появилась привычка закрывать глаза и нестись на полной 
скорости, иногда в городе, иногда за городом. Помните тот мостик, то бревно, 
так вот — я всегда и ехала по мостам, но только на озере поняла это. Теперь я 
не закрываю глаз, когда переезжаю через мост.
Те бедные парни, что назначали мне свидание и водили меня куда-нибудь! Они — 
это мой сосед, который затащил меня в воду, не позволял мне выйти из воды и 
окунал меня, как утку. Ну а теперь я позволяю своим приятелям вести меня куда 
угодно, но я должна была быть уверена, что вернусь.
А сестра и тот высокий стул! Вы не смогли бы заставить меня остаться там, где 
ребенок сидит на таком стуле. Некоторые медсестры приглашали меня к себе на 
обед, и я входила в дом и почти туг же убегала. Я не знала тогда, почему. 
Теперь я могу ходить в дома, где малыши сидят на этих высоких стульях.
А сестра, посиневшая, когда она была еще малышкой и потом, тогда, когда мы 
купались в холодной воде. Я никогда не носила ничего голубого из-за этого, а 
этот цвет мне так идет. Сначала голубой купальный костюм, а потом я купила себе 
этот новый костюмчик.
Я стала ходить в церковь. Мне всегда хотелось пойти туда, но я не могла вынести 
пребывания там. Я даже практику проходила в католической больнице, потому что я 
— протестантка, а мне хотелось держаться подальше от церкви. А теперь даже то, 
что у них происходят похороны в церкви, не останавливает меня. Есть много еще 
других фактов, но я вам даю только общее представление. Чего я не понимаю, так 
это то, как я все это хранила в своем подсознательном и создала себе столько 
трудностей. Как можно быть такой глупой и упрямой! Я полагаю, что вы хотите 
назвать меня упрямой и теперь, потому что я не хочу рассказать вам самое 
главное, что со мной произошло. Но я на самом деле не упряма, у меня есть 
особая причина на этот раз, и я расскажу вам ее в следующий раз”.
Она пришла снова в середине октября. Когда она вошла в кабинет, она сказала:
“Я готова все рассказать вам, но сначала я кое-что объясню. Матери было ужасно 
тяжело в то время, когда мы были детьми: она смотрела за нами, ухаживала за 
отцом, зарабатывала на жизнь для нас. Я всегда считала, что замужество — 
ужасная вещь: одни заботы, работа, сердечная боль да мужья, которые всегда 
болеют. Я никогда не старалась исправить это свое представление. Но в прошлом 
месяце я поехала к своей матери и долго беседовала с ней. Я не рассказала ей 
всего того, что вы во мне раскопали из моего подсознательного. Мы просто 
говорили о том времени, когда были детьми, а отец был тяжело болен. Она 
действительно любила отца, и сейчас она не считает, что ей было слишком тяжело. 
Мне бы хотелось, чтобы у меня было побольше ума, чтобы понять ее раньше, а не 
закладывать мои детские идеи в подсознательные. Так я ей рассказала о Джо, 
какие у нас твердые отношения с тех пор, как я вернулась с каникул. Она была 
очень довольна, когда я сказала ей, что собираюсь выйти замуж на будущий год. 
Ей никогда не нравилась моя работа медсестры, и теперь я просто удивляюсь тому, 
почему занялась ею, возможно, из-за отца. Но теперь я хочу иметь свой дом, 
детей, мужа. Итак, я вас познакомлю с Джо, он ждет меня на улице”.
Потом я случайно встретил эту юную пару перед их свадьбой. Когда их малышу было 
около года, автор нанес им визит и на этот раз встретил у них ее мать.
Во время этого визита мать, которая узнала, что ее дочь была моей пациенткой, и 
что ее гипнотизировали, попросила, чтобы с ней тоже поработали в состоянии 
транса.
Автор сразу же спросил у дочери, рассказывала ли она матери о гипнотических 
опытах. Она отрицала это.
Мать оказалась необычайно хорошим субъектом и легко реагировала на возрастную 
регрессию. Регрессия была проведена до того времени, “когда вашей дочери было 
четыре-шесть лет, и когда произошло что-то такое, что ужасно испугало и вас, и 
ее”.
Среди всего прочего был выявлен и эпизод с корытом. Возраст пациентки был 
определен “почти два месяца после дня ее рождения”.
Такой же рассказ получился и об эпизоде с высоким стульчиком. Пациентке было 
около пяти лет и девяти месяцев.
Урок плавания под руководством соседа и эпизод с похоронами были тоже 
подтверждены, включая и полночную порку за желание смерти отца.
Эпизод с мостиком был, очевидно, неизвестен матери. Но когда ее попросили 
говорить с дочерью “о чем-нибудь, что находится на западной стороне дома”, мать 
в тревоге предупредила ее: “Никогда, никогда не вставай на дерево, что упало 
через ручей в тот ужасный буран”.
Мать разбудили, дав ей инструкцию полностью помнить все, что произошло в трансе.

Она была просто поражена восстановлением в ее памяти этих случаев.
Она, ее дочь и автор потратили много времени, анализируя эти события в прошлом. 
Мать проявила хорошее понимание, и у нее стало легче на душе, когда она узнала, 
что “желание смерти отца” по сути значило совершенно другое. Через несколько 
месяцев мы снова встретились с матерью. Цель ее визита состояла в том, чтобы 
узнать, есть ли еще что-нибудь, что она сделала когда-то, о чем она должна 
переговорить с дочерью. Она была введена в транс, и ей сказали, чтобы она 
спокойно и свободно вспомнила и проанализировала все, что представляет 
актуальный интерес для ее дочери. Через несколько месяцев дочь позвонила автору 
и рассказала, что у них установились ровные, добрые отношения, и что у нее 
теперь остались очень приятные воспоминания о своем детстве.
В дальнейшем настрой у пациентки оставался хорошим. Ее отношения с матерью были 
безоблачными, и она была гораздо больше поглощена своими детьми, чем 
профессиональной карьерой.
Комментарии.
Первый анализ этих экспериментальных терапевтических процедур должен касаться 
того, как фантастические события оказались таким эффективным средством терапии. 
Из обычной практики мы все знаем, как легко представить себе в наших фантазиях, 
как мы совершаем великие подвиги, и насколько мелки, ординарны наши дела в 
реальности. Такая история кажется образцом литературного мастерства, пока не 
ляжет на бумагу, а прекрасное полотно, увиденное так ясно и четко мысленно, 
становится мазней, когда кисть нанесет его на полотно. Нужно четко помнить, что 
такие фантазии представляют собой поступки, события, далекие от реальности, 
завершенные по своему характеру, и выражают не более, чем сознательное, полное 
надежд, намеренное мышление,
Подсознательные фантазии принадлежат к другой категории психологического 
функционирования. Они не представляют собой завершенные события и не очень 
далеки от реальности. Скорее, они являются психологическими конструкциями, в 
различной степени формулировками того, к чему готово подсознательное и что 
только ждет возможности, чтобы стать частью реальности. Они означают не просто 
желание, а, скорее, действительное намерение, ждущее удобного случая. Таким 
образом, можно ухитриться записать нафантазированную историю на бумаге, но ее 
достоинство берет свое начало из “неожиданных вспышек вдохновения, которые 
спонтанно приходят на ум”. Или какой-то автор может сознательно написать роман 
и обнаруживает, что характеры не просто совершают поступки, а ведут себя так, 
как им заблагорассудится. В приведенных историях болезни сильный акцент был 
сделан на фантазии, касающиеся будущего, и были сделано все, чтобы сохранить их 
в подсознании в виде запрещающих и разрешающих внушений. В подсознании у 
каждого пациента находится огромное количество вполне сформированных идей, 
неизвестных сознательному уму. В ответ на внутренние потребности и желания всей 
личности подсознательное использует эти идеи, превращая их в реальность 
повседневной жизни в качестве спонтанного поведения в различных ситуациях.
Можно привести пример из экспериментальной практики. Здорового гипнотического 
субъекта, которому не нравилось выставлять напоказ свою ученость, который 
говорил только по-английски, в состоянии глубокого транса заставили 
продекламировать поэму “Лорелея” на немецком языке. Это было проделано как 
видимая часть эксперимента с памятью, который уже завершался, не сообщая ему, 
что он уже выучил поэму, и что она на немецком языке. Потом была внушена 
постгипнотическая амнезия этого задания.
Спустя две недели на одной из вечеринок, предварительно проведя соответственную 
подготовку, коллега автора предложил собравшимся развлечься тем, что они будут 
петь и читать стихи на польском, немецком, итальянском, французском и испанском 
языках. Прослушав все это с возрастающим недовольством, наш субъект заметил: “Я 
тоже могу произносить ничего не значащие слоги” — и начал читать на память 
поэму “Лорелея”.
Для сознательного мышления субъекта его реплики были не больше, чем 
бессмысленные слоги, произвольно произносимые в этой ситуации. Оказался 
необходимым повторный сеанс гипноза, чтобы убедить его в обратном.
Этот эксперимент отличается от истории болезни тем, что возможности в будущем в 
жизненной ситуации не составляли часть экспериментальной ситуации. Скорее всего,
 подсознанию испытуемого было дано специальное обучение, а позже была создана 
возможность, при которой эти навыки могли проявиться в ответ на внутренние 
личные потребности.
Что касается пациентов, то специальное, особое понимание будущего 
вырабатывалось в их подсознании, а их действительные жизненные ситуации создали 
реальные возможности для использования этих идей в ответном поведении в 
соответствии с их внутренними потребностями и желаниями.
Образец, модель, по которым пациенты сделали свои фантазии частью своей 
реальной жизни, совпали с обычной естественной эволюцией спонтанной реакции 
поведения в реальности. Они были подчинены терапевтическим внушениям и были 
только реакциями пациентов на их реальные ситуации.
Кроме того, их поведение проявлялось у них таким, каким оно возникало внутри 
них и в соответствии с их потребностями в их непосредственной жизненной 
ситуации.
Так пациент А., смутно думая о следующей встрече с автором и действуя под 
воздействием неожиданного импульса, попросил повышение жалования, что привело, 
в свою очередь, к целой серии событий. Пациентка Д. не покидала своего дома по 
убедительным причинам, которые она обсудила с автором, но все-таки сделала это, 
потому что ей хотелось иметь новое платье, которое ей нужно было надеть. А 
пациентка Е. ответила на свои фантазии поиском купального костюма, который бы 
удовлетворял ее подсознательным потребностям, связанным с ее отдаленным прошлым.
 Так же было и с двумя другими пациентками.
Тип фантазии, с помощью которых пациенты добивались своих целей, представляет 
значительный интерес и значение. Они не носили грандиозного подробного 
характера, которым обычно отличаются фантазии сознательного типа. Это фантазии, 
сохраняющие связь с представлениями о реально достижимых целях. Например, 
пациент А. был очень скромен, желая себе “просто хорошего здоровья”. Он также 
не думал о. том, чтобы выиграть сражение, он просто хотел вести себя, как 
подобает мужчине. Мышление пациента В. не касалось получения продвижения по 
службе, а имело в виду повседневную реальность, связанную с упаковкой и 
переездом. Пациентка С. подтвердила реальность своих фантазий наличием шрама, а 
отец у нее был просто человек со смешным передним зубом. А пациентка Д. увидела 
себя в своей фантазии не звездой кино, а просто счастливой гостьей на свадьбе 
подруги.
Также было со всеми фантазиями относительно будущего у всех пациентов. Их 
фантазия не была бегом воображения, а серьезной оценкой в форме фантазии 
реальных возможностей, в соответствии с их пониманием самих себя.
Делать предположение о том, как и почему “проекция во времени” оказалась 
эффективным терапевтическим средством Для этих пациентов, весьма трудно. Едва 
ли здесь можно сделать что-то больше, кроме как провести параллель с практикой 
повседневной жизни. Примером, похожим на вышеуказанные случаи, может быть 
пример написания письма с согласием принять новую должность после долгих 
колебаний. Как только такое письмо написано, хотя еще и не отослано, сразу же 
возникает глубокое, сильное ощущение, что “жребий брошен”, и ничего вернуть 
нельзя. Тогда возникает новая психологическая ориентация на силу принуждения, 
что создает новую организацию мышления и планирования. Написание письма 
представляет собой начало действия, и, когда действие начато, оно стремится к 
своему естественному развитию.
Очевидно у этих пациентов создание состояния диссоциации, в котором они могли 
бы почувствовать и поверить, что они достигли каких-то успехов в отношении себя,
 дало им глубокое ощущение выполненной реальности, что, в свою очередь, привело 
к нужной терапевтической ориентации.
Специальные методы краткой гипнотерапии.
Journal of clinical and experimental hypnosis, 1954, № 2, pp. 109—129.
Возникновение невротических симптомов представляет собой поведение защитного 
характера. Поскольку этот подсознательный процесс не контролируется сознанием, 
то он по своей природе слеп, идет на ощупь в темноте и становится серьезной 
помехой для развития личности. Психотерапия такого извращенного поведения 
должна воздействовать на причину, вызвавшую эти изменения. Это, в свою очередь, 
предполагает не только желание и готовность пациента к терапии, но также 
наличие возможностей в соответствующей ситуации, ведущих к излечению. При 
отсутствии одного из этих необходимых условий, не говоря уже об отсутствии 
обоих, следует перестроить психотерапевтические методы и цели так, чтобы они 
как можно полнее отвечали общей реальной ситуации.
Что можно сделать с невротическими симптомами там, где реальности пациента и 
его жизненная ситуация представляют собой барьер для успешного лечения? Попытки 
снять симптомы с помощью гипноза, убеждения и упорядочения и т. д. обычно 
оказываются бесполезными. Почти неизбежно возникает возврат симптоматологии в 
той же форме или под другой маской, с повышенной сопротивляемостью дальнейшей 
терапии.
В этих случаях такой же бесполезной будет любая попытка сконцентрировать 
лечебные мероприятия вокруг того, что терапевт считает необходимым, правильным 
и желательным. Следует признать, что такой подход для этих пациентов неприемлем.
 Их общая модель регуляции поведения основывается на беспрерывной цепи неверной 
настройки, которая берет начало из действительных слабостей. Следовательно, 
любое исправление этой неверной настройки будет нежелательным, а иногда и 
невозможным. Таким же образом и реальности времени, и ограничения, 
накладываемые ситуацией, могут сделать всеобъемлющую терапию невозможной, а 
следовательно, неприемлемой и невыносимой для пациента.
Следовательно, правильно поставленная цель лечения — это та, которая помогает 
пациенту функционировать настолько адекватно и конструктивно, насколько это 
возможно при наличии тех внутренних и внешних помех и препятствий, которые 
составляют часть жизненной ситуации пациента и его потребностей.
Следовательно, терапевтическая задача становится проблемой правильного 
использования невротической симптоматологии, отвечающей уникальным потребностям 
пациента. Такой подход должен адекватно обеспечить конструктивную настройку, 
используя непрерывную цепь невротических симптомов, но не устраняя их. Все это 
хорошо проиллюстрировано в описании нижеследующих историй болезни, где 
применялись специальные гипнотерапевтические методы, а именно — замена симптома,
 трансформация, улучшение и индукция корректирующей эмоциональной реакции.
Замена симптома.
В двух нижеописанных историях болезни не было готовности к лечению или 
благоприятной реальной ситуации. Следовательно, терапия основывалась на 
процессе подстановки другого симптома на методе, совершенно отличном от снятия 
симптома.
Это привело в результате к удовлетворению потребностей пациента в защитных 
невротических проявлениях и к удовлетворительной настройке с помощью 
невротического поведения.
Пациент А
59-летний неквалифицированный подсобный рабочий, который работал на одном месте 
уже 34 года и ждал получения пенсии по истечении 35-летнего срока, упал и 
немного ушибся.
Как реакция на падение, у него возник истерический паралич в правой руке. Врач 
клиники компании согласился госпитализировать его на неделю. Потом, если 
пациент не излечится от этой “чепухи” по истечении этого срока, то его уволят 
как душевнобольного с потерей права на пенсию.
Осмотр и анализ показали, что рука пациента согнута в локте и неподвижно лежит 
поперек груди с твердо сжатой ладонью. Во время сна рука пациента расслабляется,
 и таким образом был подтвержден диагноз: истерический паралич. Никаких других 
причин, кроме вышеприведенной, выяснить не удалось, так как пациент был 
некоммуникабелен и все время бодрствования стонал и жаловался на сильные боли.
Был проведен консилиум, в котором участвовали еще два врача. Результаты были 
проанализированы с весьма пессимистичным прогнозом относительно его излечения. 
Это все говорилось тихим голосом, но так, что пациент все слышал. Все 
согласились с тем, что это “синдром инерции”, но нужно провести гипноз с тем, 
чтобы подтвердить этот диагноз. Прогноз был торжественно обсужден, и все 
согласились, что если подтвердятся самые худшие предположения, то процесс 
пойдет быстро и будет весьма характерным для таких случаев. Ход болезни будет 
характеризоваться ослаблением суставов плеча, что позволит двигать рукой еще 
два следующих дня. К сожалению, это будет сопровождаться ощущением чего-то 
“теплого, твердого” в правом запястье. Затем локоть утратит свою жесткость, и 
она переместится в область запястья. Наконец через неделю пальцы ослабнут, и их 
неподвижность также скажется на запястье. Эта неподвижность запястья приведет к 
ощущению огромной усталости в этой области, но только при пользовании правой 
рукой. Во время отдыха и сна этих симптомов не будет. Во время этого обсуждения 
.врачи свободно пользовались производящей огромное впечатление медицинской 
терминологией, но так, чтобы обеспечить пациенту нужное понимание. В результате 
пациент охотно согласился на сеансы гипнотерапии. Вскоре его погрузили в 
глубокий транс, но симптомы его болезни сохранились даже в этом состоянии.
Вновь пациента тщательно обследовали, затем была проведена та же дискуссия, но 
на этот раз в манере, выражающей абсолютную убежденность. Один из врачей с 
подчеркнутым возбуждением отметил явные признаки релаксации мускулов плеча. 
Другие подтвердили его слова. Затем ряд “тестов” обнаружил “первые признаки 
изменений в первом, четвертом и пятом нервах” локтя. Все согласились после 
научных дебатов с тем, что изменения второго и третьего нерва будут проходить 
медленно, и что общая картина болезни не оставляет сомнений в диагнозе “синдром 
инерции” с его неизбежным и быстрым исходом — постоянная неподвижность запястья.
 Все пришли к согласию, что рукой можно будет пользоваться, а усталость, 
неподвижность запястья будет очевидной, но работе мешать не будет. Все выразили 
удовольствие от того, что это физическое заболевание, которое можно преодолеть, 
а не душевное состояние.
Болезнь у пациента проходила точно так, как ему говорили врачи. Каждый день 
врачи приходили к нему торжественно в палату и выражали удовлетворение 
точностью своего диагноза. В конце недели его выписали с диагнозом: 
неподвижность в запястье. Он вернулся к работе, закончил ее в вышел на пенсию. 
Запястье беспокоило его ощущением усталости, но не мешало работе. При уходе на 
пенсию все симптомы исчезли.
Однако как ни комичной кажется вышеописанная процедура, она обладала 
замечательным и редким достоинством, что учитывая личностные особенности 
пациента, адекватно удовлетворяла его симптоматические потребности.
Пациент В
У рабочего завода после небольшой травмы на работе возник истерический паралич 
правой руки, который сделал его инвалидом. Между администрацией и рабочим было 
заключено соглашение об оплате на один год. По настоянию врача компании он 
обратился к автору для проведения гипнотерапии. Пациент был настроен против 
лечения, считал, что компания преследует, обманывает его и заявил, что он 
согласен только на три сеанса.
После расспросов мы узнали, что несколькими годами раньше у него гипнозом был 
устранен паралич левой ноги. Вскоре после выздоровления у него была 
парализована левая рука. И снова гипнотическое внушение принесло облегчение, но 
за этим последовал паралич правой ноги. Он был также излечен гипнотическим 
внушением, а теперь у него произошел паралич правой руки.
Этот фон дал основание предположить, что неэффективность прямого гипноза 
связана с наличием у пациента какого-то невротического комплекса. 
Соответственно обратились за консультацией к врачу компании и вместе с ним 
наметили план лечения. Он согласился с этим планом и обещал полное 
сотрудничество со стороны компании относительно перемены места работы для 
пациента.
Лечение началось с того, что принесли медицинские атласы и бесконечно долго и 
монотонно псевдонаучным образом начали обсуждать мускулы, нервы, кровеносные 
сосуды и лимфатические каналы. Это обсуждение все чаще и чаще прерывалось 
гипнотическими внушениями, пока у пациента не возникло сомнамбулическое 
состояние транса. За ним последовало чтение из учебников тщательно выбранных 
предложений с описанием изменяющихся, неуловимых, постоянных симптомов склероза 
и других заболеваний с рассказом об истерических параличах, имитирующих эти 
заболевания, в качестве иллюстрации к прочитанному. Так, постепенно и осторожно 
в его сознание внедрилась вероятность такого же изменения симптомов и у него и 
сохранение изменений на постоянной основе.
Следующие два сеанса носили такой же характер, за исключением того, что были 
введены многочисленные псевдотесты для нервов его рук. В заключение ему 
объяснили, что эти тесты показали, что у него в конце концов неизбежно 
возникнет стойкая неподвижность в одном из суставов. Это означает потерю 
функционирования мизинца на правой руке, но вся рука будет действовать 
нормально.
Третий сеанс был завершен обзором результатов псевдотестов и консультацией по 
медицинским атласам с многочисленными ссылками на руководства. Все это привело 
к неизбежному заключению, что в пределах следующего месяца у него появится 
нечувствительность и неподвижность в мизинце, что будет несколько неприятно, но 
не помешает его работе.
Приблизительно через месяц пациент сам, по доброй воле отказался от оставшейся 
недельной выплаты по нетрудоспособности и вновь вернулся на работу. В качестве 
вознаграждения он получил от компании крупную сумму, и он вложил эти деньги на 
оплату закладной за свой дом. Врач компании нашел для него такое место работы, 
на котором бездействующий правый мизинец не вызвал помех.
Три года спустя этот пациент по-прежнему упорно и продуктивно работал. Однако 
он сообщил врачу компании, что автор ошибся в одном отношении: его палец не 
всегда остается парализованным, а его состояние улучшается время от времени, 
никогда реально не вызывая затруднение, а просто это он сам замечает.
Комментарии.
Очевидно, обоим пациентам просто необходима была невротическая 
нетрудоспособность для того, чтобы противостоять своим сложным жизненным 
ситуациям. Не существовало никакой возможности для корректирования причины 
плохой приспособляемости, лежащей в основе заболевания. Следовательно, в 
качестве лечения была совершена подмена существующей невротической 
нетрудоспособности на другую, похожую по своему характеру, и симптоматически 
удовлетворяющую их, как конструктивно действующие личности. В результате они 
оба приняли эту помощь и стимул, которые позволили им хорошо приспособиться к 
реальности. Хотя, конечно, нужно было четкое понимание всех возникающих в этом 
случае проблем, фактом остается то, что потребности пациентов были вполне 
удовлетворены так, чтобы они могли приспособиться к окружающей обстановке и 
достичь удовлетворительного конструктивного личного успеха.
Трансформация симптомов.
В следующих двух случаях факторы, ограничивающие лечение, были ограничениями, 
вызванными реальностями времени и ситуации. Соответственно, терапия 
основывалась на методе трансформации симптомов. Хотя, на первый взгляд, он 
похож на замену симптома, но в значительной степени отличается тем, что здесь 
происходит использование невротического поведения путем преобразования, 
трансформации целей личности, которым он служит, без воздействия на сами 
симптомы.
Для понимания этого метода нужно твердо помнить о модели поведения фокусника, 
который не намеревается сообщать о своих действиях, а, наоборот, старается 
отвлечь публику так, чтобы он мог незаметно выполнить свои манипуляции.
Пациент С
Во время психиатрического осмотра один призывник, будучи вполне здоровым и 
нормальным в других отношениях, признался, что страдает постоянным недержанием 
мочи (энурезом), начиная с возраста достижения половой зрелости. Хотя он был 
очень удручен этим недугом, он вполне был приспособлен к окружающей обстановке 
в социальном, личном и экономическом отношениях. Однако из-за энуреза он 
никогда не отваживался отлучиться из дома на ночь, хотя ему часто хотелось 
съездить к своему деду и бабушке и другим родственникам, которые жили довольно 
далеко. Особенно ему хотелось посетить их в связи с предстоящей ему военной 
службой. Он очень расстроился, узнав, что этот дефект исключает его из рядов 
призывников, и спросил настойчиво, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы вылечить 
его. Он сообщил, что принял “море” лекарств, ему проводили цистоскопию, а врачи 
пробовали на нем многочисленные процедуры, но все напрасно.
Ему сказали, что, вероятно, он сможет получить эффективную помощь, если захочет,
 чтобы его гипнотизировали. Он охотно согласился на это и легко, быстро вошел в 
глубокий транс. В этом состоянии его решительно, твердо убеждали, что его 
слабость — психологического происхождения, и что у него не будет реальных 
трудностей по ее преодолению, если он полностью подчинится инструкциям автора.
В форме постгипнотических внушений ему сказали, что после возвращения домой он 
должен поехать в соседний город и остановиться в гостинице. Он должен заказать, 
чтобы пищу ему приносили в номер и оставаться в своем номере, пока не 
переночует там три ночи. Войдя в комнату, он должен удобно там устроиться и 
начать думать о том, как он будет испуган и расстроен, когда горничная, как 
делала всегда его мать, обнаружит на следующее утро мокрую постель. Он должен 
вновь и вновь продумывать это, размышляя о том, что он неизбежно подвергнется 
унижению, что его будут обуревать беспокойство и тревога. Неожиданно в его 
мозгу возникнет мысль о том, какая удивительная будет штука, если после всех 
этих мучительных размышлений горничная найдет сухую постель.
Эта мысль не будет иметь смысла для него, и он будет в замешательстве и 
смущении от того, что не может привести в порядок свои мысли. Вместо этого эта 
мысль будет приходить ему в голову постоянно, и вскоре он обнаружит, что он 
тревожно, смущенно размышляет о его позоре, беспокойстве и смущении, когда 
горничная обнаружит сухую постель, а не мокрую, как он раньше планировал. Эти 
мысли вызовут в нем такое беспокойство, что, наконец, в отчаянии он так захочет 
спать, что с радостью ляжет в постель, потому что, как он ни будет пытаться, он 
все же не сможет четко мыслить.
Потом на следующее утро его первой реакцией будет ужасный страх оставаться в 
комнате в тот момент, когда горничная обнаружит сухую постель. Он с отчаянием 
будет искать в голове причины для немедленного отъезда и не найдет их, и он в 
безнадежном состоянии уставится в окно, чтобы она не увидела его отчаяния.
На следующий день, начиная с обеда, у него опять возникнут те же смущенные, 
запутанные мысли и с тем же конечным результатом; на третий день все должно 
повториться сначала. Рациональное зерно этих трех ночей состоит в следующем: 
если план эффективен, то первая ночь — это ночь сомнений и неопределенности; 
вторая — ночь определенности, а третья — это ночь перехода от беспокойства о 
мокрой постели к другой' ситуации, вызывающей тревогу.
Кроме того, ему было сказано, что, когда он будет расплачиваться за гостиницу, 
его будет раздирать конфликт, связанный с визитом к его бабушкам и дедушкам. 
Затруднение, связанное с тем, к кому он должен поехать сначала: к родителям 
матери или к родителям отца, будет навязчивой идеей. Этот вопрос он, в конце 
концов, решит, сделав свой визит к первым на один день короче, чем ко вторым. 
Оказавшись в месте назначения, он почувствует себя очень удобно и спокойно и со 
счастливым чувством соберется посетить всех своих родственников. Тем не менее 
его будет мучить мысль и сомнения о том, кого посетить следующим, но у всех он 
будет оставаться с удовольствием в течение нескольких дней.
Все эти внушения повторялись несколько раз, чтобы внедрить в него эти 
псевдопроблемы, чтобы переориентировать его страхи и тревоги, связанные с 
мочеиспусканием, и трансформировать его беспокойство о мокрой постели в тревогу 
о визитах к родственникам.
Его отпустили домой приблизительно после двух часов работы с постгипнотическим 
внушением полной амнезии. При пробуждении ему вкратце сказали, что он будет 
вызван через три месяца, и что его, несомненно, примут тогда на военную службу.
Через десять недель он снова встретился с автором, который выступал в роли 
консультанта в местном призывном пункте. Он подробно рассказал об “удивительном 
случае”, происшедшем с ним в гостинице, и он до сих пор не может понять, что же 
там произошло. Он объяснил, что он почти сошел с ума в этой гостинице, пытаясь 
намочить постель, но не смог этого сделать. “Я даже напился воды, но и это не 
сработало; Тогда я так перепугался, что выскочил оттуда пулей и отправился 
навещать своих родственников. Это заставило меня почувствовать себя в порядке, 
за исключением того, что очень боялся того, кого навестил первым, и теперь я 
здесь”.
Ему напомнили о его прежних жалобах. С удивлением он ответил: “Я больше этого 
не делал с тех пор, как сходил с ума в гостинице. Что произошло?” Ему дали 
простой ответ: случилось то, что он перестал мочиться в постели и может 
наслаждаться сухой постелью. Через две недели его видели на призывном пункте, 
где его приняли на военную службу. Он только беспокоился о том, как его мать 
воспримет это известие.
Пациент Д
Призывник, которому очень хотелось поступить на военную службу, признался при 
психиатрическом осмотре в довольно курьезном невротическом симптоме, который 
его очень смущал. Дело в том, что он мог мочиться только в том случае, если 
приставит к головке пениса деревянную или железную трубку длиной 8—10 дюймов 
(20—25 см) и, таким образом, мочился через нее.
Так как он, по-видимому, был вполне нормальным в других отношениях, имел 
хорошую работу, был хорошего социального происхождения, мы пришли к заключению, 
что ему может помочь короткая гипнотерапия.
Он рассказал о том, что, будучи маленьким мальчиком, он однажды помочился через 
отверстие в деревянной ограде, ограждающей площадку для игры в гольф. Его 
застали врасплох, строго наказали, привели в замешательство и унизили. Его 
реакцией было то, что он был вынужден повторить это, используя для этого 
железные или деревянные трубки. Он носил их с собой постоянно. Он рассказал 
свою печальную историю откровенно, хотя и был очень смущен этим. Его удалось 
легко ввести в глубокий транс и рассказанная история полностью подтвердилась. 
Пациент весьма положительно относился к военной службе и он действительно хотел 
попасть в армию при условий, что его слабость не окажется при этом помехой.
Ему было дано длинное детальное объяснение в форме постгипнотических внушений, 
как это можно сделать в реальной ситуации. Ему внушили, что он должен найти 
бамбуковую трубку длиной 12 дюймов, разделить и разметить ее на внешней стороне 
на четверти дюймов и использовать ее при мочеиспускании. (Была внушена трубка, 
которая была длиннее, чем те, которыми он пользовался. Принятие им более 
длинной трубки представляло собой реальное признание того, что автор может 
сделать что-нибудь с этой трубкой, например, удлинить ее. Кроме того, важное 
значение имеет невысказанный намек на то, что пациент сам может укоротить ее. 
Кроме того, трубка ни из железа, ни из дерева — она бамбуковая. Так, в сущности,
 были начаты три процесса трансформации: короче, длиннее и тип материала.) Ему 
сказали, что он должен держать эту палку большим и указательным пальцем, а 
остальные три пальца ему нужно было согнуть вокруг пениса. Ему также была дана 
инструкция ощутить, почувствовать большим и указательным пальцами, как проходит 
моча через бамбук. Никакого упоминания о том, что он должен почувствовать тремя 
оставшимися пальцами прохождение мочи через мочеиспускательный канал, сделано 
не было, ему также сказали, что через день или два или через одну-две недели 
ему следует подумать о том, не сможет ли он отрезать от трубки четверть, 
половину дюйма, но он не должен себя чувствовать вынужденным сделать это. 
Наоборот, ему следует ждать, когда мысль об укорочении палки придет легко и 
спокойно, и он должен быть заинтересован тем, в какой день недели может прийти 
к нему мысль о сокращении длины бамбука. Ему было сказано, чтобы он обязательно 
держал сам пенис тремя пальцами так, чтобы он мог пронаблюдать за тем, как 
вытекает моча из бамбука. Что касается военной службы, то в настоящее время ему 
вынуждены отказать, но его вызовут через три месяца для дополнительной 
психиатрической экспертизы. Тогда его обязательно примут.
Беседа закончилась двумя конечными постгипнотическими внушениями. Первое из них 
было направлено на полную амнезию всего случившегося во время транса, а второе 
касалось поиска и подготовки бамбука без сознательного понимания его назначения.

Спустя три месяца местная призывная комиссия послала его на экспертизу к 
психиатру, т. е. к автору. Молодой человек был удивлен и восхищен. Он объяснил, 
что подчинился инструкциям, что он был очень изумлен и в замешательстве, 
обнаружив, что покупает себе бамбуковую палку, а потом из-за того, что 
неожиданно все вспомнил. Сначала он расстроился из-за нарушения команды об 
амнезии, но вскоре у него начало возникать огромное ощущение надежды и веры в 
то, что он сможет решить свою проблему. Он мочился через бамбуковую палку в 
течение недели, а потом пришел к заключению, что обрежет ее на полдюйма, а 
потом очень удивился тому, что он сам обрезал ее на целый дюйм. Это ему 
доставило большое удовольствие, а потом он стал думать о том, когда он решится 
ее обрезать еще, и неожиданно понял, что это произойдет в четверг (почему в 
четверг — он объяснить не смог). На этот раз он обрезал ее на два дюйма, а 
спустя несколько дней — еще на один дюйм. Однажды, пользуясь ею, он понял, что 
изгиб трех пальцев вокруг пениса создает для него естественную трубку. 
Следовательно, он выбросил остаток бамбука и почувствовал огромное 
удовлетворение от того, что может мочиться свободно и спокойно. Он делал это, 
пользуясь и правой, и левой рукой, и даже экспериментировал, подставляя к 
пенису мизинец, пока не понял, что может мочиться, не прибегая к специальным 
средствам. Затем его отвели в туалет и попросили продемонстрировать свои успехи.
 Он сразу же задал вопрос: “А где вы будете стоять? Позади меня?” Затем 
рассмеялся и сказал: “ Это уже принадлежит к моему прошлому. Вы можете стаять 
там, где хотите. Это не имеет никакого значения для меня”.
Через неделю он был вызван на призывную комиссию. Он смеялся над своими 
прошлыми затруднениями и удивлялся тому, что у него не хватило “ума” решить эту 
проблему самому. Его успокоили тем, что люди обычно не знают, как решить для 
себя самые простые вопросы, что у них возникают дополнительные затруднения 
именно потому, что они слишком стараются. Общая длительность 
гипнотерапевтического сеанса составила менее одного часа.
Вся процедура и ее результат показали легкость и эффективность, с которой можно 
использовать симптоматологию для закрепления трансформации невротических 
затруднений. “Неудобная” железная и деревянная, трубка была трансформирована в 
бамбук, потом в цилиндр, образуемый средним, безымянным пальцами и мизинцем, а 
потом в трубку, образуемую самым фаллосом.
Комментарии.
У обоих этих пациентов тревога, беспокойство, усиленные неверной реакцией 
окружающих, были связаны с отправлением естественной функции. Лечение 
заключалось в систематическом использовании этого беспокойства через процесс 
его переориентировки и трансформации. Путем тщательно составленной путаницы и 
отвлечения пациента С. его тревога о намоченной постели была трансформирована в 
тревогу о сухой постели. Потом его беспокойство о мокрой постели дома было 
преобразовано в тревогу о его родственниках. Окончательная трансформация 
коснулась беспокойства его матери о его военной службе.
Для пациента Д. трансформация его затруднения проходила так: от вида трубки до 
ощущения прохождения мочи, до укорочения трубки, до вопроса о дне недели 
укорочения трубки и, наконец, до вопроса, не имеющего важного значения, где 
будет стоять автор.
У обоих пациентов использование беспокойства путем его продления и его 
трансформации обеспечило полный терапевтический эффект, сохранявшийся в течение 
девяти месяцев, пока они находились на военной службе. Затем контакт с 
пациентами был потерян.
Улучшение симптома.
Нередко при невротических затруднениях происходит подчинение личности 
всеобъемлющему формированию комплекса симптомов, которые фактически и вызывают 
дезадаптацию. В таких случаях лечение затруднено, так как патологические 
симптомы, проявляющиеся у пациента, практически не поддаются терапии. Здесь 
может оказать благоприятное воздействие метод улучшения симптомов. В двух 
нижеследующих историях болезни существовал всепоглощающий комплекс симптомов; 
терапия должна основываться на полном принятии и признании симптомов, а затем 
на их коррекции.
Пациент Е
17-летний слабоумный парень плохо приспосабливался к условиям школы для 
правонарушителей. В течение месяца у него появилось самопроизвольное быстрое 
сгибание и разгибание правой руки. Затем через шесть недель его положили в 
больницу с диагнозом “истерическая реакция”, который, вероятно, был сделан на 
основе страха мастурбации и его плохой приспособляемости к условиям школы. При 
осмотре была обнаружена анестезия от пальцев до локтя правой руки и быстрое 
сгибание и разгибание этой руки (135 раз в минуту). Как анестезия, так и эти 
движения исчезали во время физиологического сна и вновь появлялись при 
пробуждении. Из-за его низкого интеллектуального развития попытки психотерапии 
оказались бесполезными, и было предложено провести гипнотерапию.
Гипноз был использован в ежедневных сеансах в течение трех недель, прежде чем 
удалось добиться устойчивого состояния транса. Хотя он легко входил в 
гипнотическое состояние, но оно немедленно переходило в физиологический сон. 
Пациента приходилось будить и вновь индуцировать транс. Наконец пришлось 
прибегнуть к такой мере, как гипноз в положении стоя и во время ходьбы, что 
дало возможность закрепить длительный транс. Однако состояние транса никак не 
действовало на проявившиеся симптомы.
Были предприняты усилия, чтобы сократить частоту движения правой руки, но они 
тоже не имели эффекта. Его единственной реакцией были слова: “Не могу 
остановить. Не могу остановить”. Также и попытка обсудить с ним его затруднения 
и получить какую-то информацию провалилась. В сущности, единственное, что он 
мог сказать, так это: “Моя рука, моя рука, я не могу остановить ее”.
После ежедневных сеансов, проведенных в течение недели, во время которых 
врач-интерн нарочито громко считал движения его руки в течение одной минуты, 
был изобретен новый способ: было сделано внушение, чтобы частота движений 
увеличивалась со 135 до 145 в минуту, и что это увеличение должно сохраниться 
до следующего сеанса. На следующий день было сделано внушение, чтобы частота 
сокращений вновь уменьшилась до 135 и оставалась таковой до следующей встречи с 
пациентом. После нескольких таких повторений, в то время как интерн продолжал 
считать эту частоту движений, был сделан следующий шаг повышения на 5 движений 
и понижения на 10 сокращений частоты движений руки. Это продолжалось день за 
днем, пока не была получена частота в 10 движений в одну минуту. Затем снова 
повысили скорость до 50 движений. Потом снова сократили до 10. Мы предложили 
оставить эту скорость на несколько дней, потом сократить до 5; а потом каждый 
день увеличивать до 20 и 30 движений в день. Спустя несколько дней частота 
сменилась на 5 и более рассеянных движений в день. Пациент сам отсчитывал 
движения, всего в день их могло быть до 25. Затем было сделано внушение, что 
это число будет уменьшаться со дня на день, пока не составит 5 движений в день, 
а потом увеличится до 25 раз в неделю. Пациент на это среагировал так, как было 
внушено, а затем его попросили “угадать, в какой день” вообще не будет этих 
бесконтрольных движений. Вскоре он угадал тот день, когда никаких движений не 
возникнет, и продемонстрировал правильность своей догадки.
Дальнейшее “угадывание” со стороны пациента в пределах нескольких дней привело 
к демонстрации, что он освободился от своего симптома. По мере того как частота 
движения руки сокращалась, постепенно уменьшались и явления анестезии кисти 
руки, которые исчезли одновременно с этим симптомом.
Через месяц пациент вернулся в школу, и ему намеренно дали задание месить тесто 
для хлеба в школьной пекарне. Спустя год мы узнали, что он вполне 
удовлетворительно приспособился к жизни.
Пациент F
Служащий психиатрической больницы обратился к автору за помощью из-за 
неожиданного острого приступа слепоты, которая возникла у него по пути на 
работу. Его привели к нам в кабинет в самом ужасном, перепуганном состоянии. 
Запинаясь, со страхом рассказал он о том, что утром он завтракал, смеялся и 
шутил с женой и неожиданно был расстроен одной сомнительной историей, которую 
она ему рассказала. Сердясь, он вышел из дома и решил пойти на работу пешком, а 
не ехать на автобусе, как делал это обычно. Когда он на улице завернул за угол, 
он неожиданно ослеп. Он был охвачен дикой паникой, и один из его приятелей, 
проезжая мимо в автомобиле, подвез его и отправил в больницу. Офтальмолог сразу 
же осмотрел его и направил к психиатру, т. е. к автору. Пациент был слишком 
перепуган, чтобы связно рассказать обо всем происшедшем. Тем не менее удалось 
выяснить, что он и жена часто ссорились в последнее время; она пьянствовала 
дома, и он часто находил спрятанные бутылки с вином. Жена яростно это отрицала.
Когда его спросили, о чем он думал, выходя из дому, он объяснил, что был 
охвачен гневом на свою жену, считая, что она не должна рассказывать ему таких 
непристойных историй. Он смутно чувствовал, что в тот момент подумал, что ему 
следует подать документы на развод.
Его попросили мысленно проследить свои шаги от двери дома до того момента, 
когда у него неожиданно наступила слепота. Его сознание было фиксировано на 
этом. Когда пациента попросили описать угол улицы, где произошла потеря зрения, 
он сказал, что, хотя он проходил там десятки раз, он ничего не может вспомнить 
о нем, поскольку его разум абсолютно пуст.
Так как этот угол улицы был хорошо знаком автору, то он задал пациенту много 
различных наводящих вопросов, пытаясь выяснить у пациента дополнительные 
сведения. Потом его попросили точно описать, как наступила у него слепота. Он 
заявил, что произошла неожиданная вспышка сильного красного цвета так, как 
будто он глядел прямо на горячее жаркое солнце. Этот красный цвет по-прежнему 
сохранялся. Вместо того, чтобы видеть черный цвет, он не видел ничего, кроме 
яркого, слепящего насыщенного красного цвета. Он был подавлен ужасным ощущением 
того, что всю оставшуюся жизнь будет видеть только яркий, сияющий красный цвет. 
Сообщив все это, пациент впал в истерическое возбуждение и его пришлось 
успокоить и уложить в постель.
Затем в больницу была приглашена его жена. После многочисленных протестов и 
уверений о неувядающей любви к своему мужу она, в конце концов, подтвердила его 
слова о ее пьянстве. Она отказывалась рассказать ту историю, которая привела их 
к ссоре, просто констатировав тот факт, что это была ничего не значащая, 
фривольная история о мужчине и рыжеволосой девушке.
Ей рассказали о том, где у ее мужа возникла неожиданная слепота, и спросили, 
что она знает об этом угле улицы.
После длительных отказов она вспомнила, что на противоположной стороне улицы 
находится станция по обслуживанию автомобилей. Они с мужем часто заезжали туда 
и покупали бензин для своей машины. После дальнейших настойчивых вопросов она 
вспомнила об одном служащем этой автозаправочной станции, у которого были яркие 
рыжие волосы. Затем, после долгих уверений и разуверений, она призналась в 
связи с этим мужчиной, у которого было прозвище “Красный”. Несколько раз он 
делал двусмысленные замечания в ее адрес в присутствии мужа, который сильно 
негодовал по этому поводу. После долгих серьезных размышлений она объявила о 
своем намерении разорвать эту связь, если автор вылечит ее мужа от слепоты, и 
потребовала сохранения профессиональной тайны относительно ее признаний. Ей 
сказали, что ее муж подсознательно понимает эту историю, и что любая дальнейшая 
перемена полностью зависит от ее собственного желания.
Когда с пациентом встретились на другой день, он все еще не был в состоянии 
дать какую-либо дополнительную информацию. Были предприняты усилия, чтобы 
убедить его во временном характере его слепоты. Он не хотел воспринимать эти 
усилия. Пациент потребовал, чтобы после соответствующей подготовки его послали 
в школу для слепых. С большим трудом его уговорили начать лечение. Когда в 
конце концов он согласился, ему предложили провести сеансы гипнотерапии. Он 
сразу спросил, будет ли он знать, что произойдет, когда он будет в состоянии 
транса. Ему сказали, что такое знание останется только в его подсознании, если 
он так пожелает, и это не будет беспокоить его в состоянии бодрствования.
Был легко индуцирован глубокий транс, но сначала пациент отказывался открыть 
глаза и проверить свое зрение каким-то образом. Однако дальнейшее объяснение 
подсознательного мышления, амнезия и постгипнотические внушения заставили его 
восстановить свое зрение в состоянии транса. Ему показали экслибрис автора и 
дали команду поточнее запомнить его. После этого ему нужно проснуться, снова 
слепым и без сознательного знания того, что он видел экслибрис. Тем не менее он 
по постгипнотическому условному знаку правильно опишет его к своему 
собственному изумлению. Как только он все понял, его разбудили, и началась 
несвязная бессистемная беседа. По постгипнотическому сигналу он прервал эту 
беседу, чтобы дать полное описание экслибриса. Он пришел в сильное 
замешательство от этого, поскольку знал, что никогда не видел его. 
Подтверждение его описания другими послужило тому, что у него возникла сильная, 
почти мистическая вера в лечение.
После повторного сеанса гипноза он выразил полное удовлетворение тем, что было 
сделано, и изъявил желание и дальше сотрудничать. Когда его спросили, означает 
ли это, что он полностью доверяет автору, он сначала заколебался, но потом 
твердо заявил, что “да”.
Специальный опрос среди его приятелей и сотрудников накануне показал, что у 
него тоже была явная заинтересованность рыжеволосой девушкой, его коллегой. 
Постепенно, очень осторожно был поднят вопрос об этом его интересе. После 
некоторых колебаний он рассказал обо всем. Когда его спросили о том, как 
отнесется к этому его жена, он, защищаясь, заявил, что она нисколько не лучше 
его, и попросил, чтобы все это осталось тайной. Немедленно разговор был 
переведен на описание уличного угла. Он описал его медленно и тщательно, но 
упомянул об автозаправочной станции напоследок. Отрывочно он рассказал и о ней, 
в конце концов упомянув о своих подозрениях относительно своей жены и 
рыжеволосого рабочего. Его спросили, не начались ли его подозрения в момент его 
собственного интереса к рыжеволосой девушке, и что он думает делать 
относительно всей ситуации.
Подумав, он ответил, что бы ни случилось, он и его жена виноваты в равной 
степени, так как ни один из них даже не пытался найти общие интересы.
Затем ему задали вопрос относительно его желаний в отношении его зрения. Он 
выразил свой страх, если оно восстановится немедленно. Он попросил, нельзя ли 
сделать так, чтобы эта “ужасная, страшная краснота” не была такой яркой, и 
чтобы изредка появлялись вспышки зрения, которые постепенно становились все 
чаще и длиннее, пока зрение не восстановится полностью, его убедили, что все 
произойдет так, как он захочет, и была дана целая серия соответствующих 
внушений.
Его отправили домой с больничным листом, но он приходил ежедневно на сеансы 
гипноза в сопровождении жены. Наши беседы ограничивались усилением и 
подкреплением терапевтических внушений постепенного, медленного, прогрессивного 
улучшения зрения. Через неделю он сообщил, что его зрение достаточно улучшилось,
 и он может вернуться на работу.
Спустя шесть месяцев он вернулся и сказал, что он и его жена решили развестись. 
Она собиралась уехать в свой родной город, а у него не было конкретных планов 
на будущее. Его интерес к рыжеволосой девушке пропал окончательно. Без всяких 
происшествий он проработал в больнице еще два года, а потом уволился.
Комментарии.
Гипнотерапия с этими двумя пациентами была почти одинаковой. Причины, лежащие в 
основе затруднений, не изучались с терапевтической точки зрения. 
Интеллектуальная ограниченность пациента Е. исключила такую возможность, а 
пациент F наотрез отказался от того, чтобы понять сущность проблемы. С помощью 
процесса поочередного увеличения и уменьшения был введен контроль над 
комплексом симптомов у пациента Е. и у пациента F. Уменьшение слепящего 
красного цвета, разрешение оставаться слепым, наличие постепенно 
увеличивающихся и учащающихся периодов восстановления зрения служила в качестве 
параллельной процедуры. Вследствие улучшения их симптомов оба пациента затем 
могли вполне удовлетворительно адаптироваться к жизни.
Корректировка эмоциональных реакций.
Нижеследующие истории болезни, в основном, касаются эмоциональных проблем. В 
первом случае лечение заключалось в умеренной, спланированной коррекции 
непосредственных эмоциональных реакций и использованием временного фактора для 
разрешения проблемы, выявленной у пациента.
У второго пациента процедура лечения состояла в намеренном создании на уровне, 
близком к сознательному, более сильных эмоций на ситуацию, являющуюся причиной 
эмоциональной реакции, что привело к хорошему терапевтическому эффекту.
Пациент J
Привлекательная студентка колледжа, готовящего сотрудников общественных служб, 
вошла в кабинет автора без предварительной договоренности. Она была одета в 
очень короткие шорты и бюстгальтер. Девушка, войдя в кабинет, села, развалясь, 
в кресло и заявила: “Мне чего-то хочется”. Ответом было: “Очевидно так! В 
противном случае вы бы не пришли в кабинет психиатра”. Она кокетливо возразила, 
что вряд ли кто-то хочет психотерапии и услышала в ответ, что для получения 
нужных результатов лечения тоже требуется сильное желание самого пациента.
Подумав немного, она заявила, что ей нужна психотерапия, и она хочет вылечиться.
 Она расскажет о своей проблеме, и тогда автор сможет решить, захочет ли он ее 
лечить. Она сказала убежденно, что когда он узнает о ее трудностях, то, 
вероятно, выгонит ее из кабинета.
Затем она начала свою историю: “У меня комплекс проститутки: в последние три 
года я могу лечь в постель с любым мужчиной, которого я вижу. Большинство из 
них не отказывается от этого. Для меня нет никакой разницы, кто он: пьяный или 
трезвый, молодой или старый, грязный или чистый, какой расы. С любым, кто похож 
на мужчину, я готова вступить в сексуальный контакт. Я принимаю их поодиночке, 
группами, в любое время, в любом месте. Я отвратительное, грязное чудовище. Но 
я не могу бросить такую жизнь, и в то же время мне хочется покончить с этим. Вы 
мне хотите помочь, или мне уйти?”
Ее спросили, сможет ли она управлять своими действиями, своим поведением до 
следующего сеанса. Ответом было: “Если вы возьметесь меня лечить, я не буду 
ничего такого делать сегодня вечером. Но мне нужно прийти к вам завтра утром и 
дать новое обещание и еще вечером и придерживаться этого каждый день, пока я не 
вылечусь”. Ей сказали, что у нее есть три дня, чтобы проверить свою искренность.
 В течение трех дней она дважды в день приходила в кабинет и возобновляла 
обещания. Это возобновление обещания стало обычной процедурой для нее.
На четвертый день во время трехчасового сеанса пациентка предалась жестокому 
словесному самобичеванию, пересказав очень детально первый свой опыт, а потом и 
еще один. С большим трудом ее заставили сообщить такие факты, как ее полное имя,
 дату рождения, домашний адрес и т. д. Только постоянно прерывая ее рассказ, 
можно было узнать следующие дополнительные данные. Ее мать была черствой 
честолюбивой женщиной, абсолютным снобом, которая была “сама любезность для тех,
 кого она считает полезными, и злой, свирепой кошкой для всех остальных. Она 
управляет мной и моим отцом пронзительным криком. Я ненавижу ее!”. Ее отцом был 
“крупный бизнесмен, веселый богатый человек, я люблю его, но он — только 
грязная половая тряпка под ногами моей матери. Мне бы хотелось сделать из него 
мужчину, чтобы он хоть раз ударил ее”. Оба родителя учили ее ненавидеть секс, 
это отвратительная вещь, по их словам, и они для моей пользы даже не спят в 
одной спальне. Я — единственной ребенок. Я ненавижу секс, и все-таки он, должно 
быть, прекрасен”. Затем она вновь пустилась в словесное самобичевание.
Следующий трехчасовой сеанс был таким же бесполезным. Она продолжала, несмотря 
на многочисленные попытки прервать ее, горький ужасный рассказ о своих 
неблаговидных поступках.
На следующем сеансе, когда она вошла в кабинет, автор сказал ей решительно: 
“Садитесь, молчите и не смейте открывать рта!” Ей категорически сказали, что с 
этого момента автор сам будет руководить беседами, чтобы не тратить времени зря,
 ход лечения будет полностью определяться автором, а она должна выражать свое 
согласие кивком головы и при этом молчать. Так она и сделала.
После того как пациентку ввели в глубокий сомнамбулический транс, ей сказали, 
что с этого момента у нее возникнет полная амнезия событий транса до тех пор, 
пока автор не сделает противоположных указаний. Оказалось, что во время транса 
она более доступна, чем в состоянии бодрствования, за одним исключением: она 
молчала, пока не получила команду говорить, но, когда она начинала говорить, то 
исключительно на тему своих любовных интрижек. Никаких других сведений не 
удалось получить. Попытки перевести ее разговоры на другую тему путем 
дезориентации, разглядывания воображаемого кристалла, автоматическим рисунком и 
деперсонализацией приводили только к еще более подробному повествованию на ту 
же тему.
На следующем сеансе в глубоком сомнамбулическом трансе ей была дана решительная 
команда: “Мы оба, вы и я, хотели знать, почему вы так неразборчивы. Мы оба 
хотим знать причину вашего поведения. Мы оба знаем, что это знание лежит у вас 
в подсознании. В течение следующих часов вы будете сидеть здесь спокойно, ни о 
чем не думая, ничего не делая, просто понимая, что ваше подсознание собирается 
сообщить вам и мне причину вашего поведения. Оно четко и понятно сообщит 
причину, но ни вы, ни я не поймем ее до тех пор, пока не настанет нужное время, 
и не раньше. Вы не знаете, как ваше подсознание сообщит об этом. Я не буду 
знать, что оно сообщило, раньше, чем вы, но я тоже буду знать причину. В нужное 
время, нужным, верным путем узнаете вы, и узнаю я. Тогда с вами будет все в 
порядке”.
После того как прошло два часа, ей сказали, что пришло время, когда 
подсознательное должно сообщить причину. Прежде чем она испугалась, ей дали 
отпечатанный на машинке лист из брошенной диссертации. Затем ей было сказано: 
“Смотрите сюда: это отпечатанная на машинке страница; здесь слова, слоги, буквы.
 Не читайте ее, просто взгляните на нее. Причина написана здесь. Здесь есть все 
буквы алфавита, и они составляют причину. Вы не можете сейчас этого увидеть. Я 
тоже не вижу этого. Через минуту я запру этот лист с непрочитанной причиной в 
ящике стола. Когда придет время, вы это прочтете, но не раньше. Теперь положите 
лист на стол лицевой стороной вверх, возьмите этот карандаш и не задумываясь, 
произвольно подчеркните те буквы, слоги, которые назовут вам причину — быстро!”
В замешательстве она нанесла девять разбросанных линий, в то время, как автор 
на другом листе цифрами отмечал относительные позиции линий. Лист немедленно 
был взят у нее, положен лицевой стороной вниз и заперт в ящике стола.
Затем ей было сказано: “Осталось сделать одну вещь. Это решить вопрос о времени,
 когда нам предстоит узнать причину вашего поведения. Возвращайтесь ко мне 
завтра утром и сообщите его. Теперь же просыпайтесь”. При пробуждении ей 
назначили встречу на следующий день и отпустили. Она ушла, не дав своего 
обычного обещания.
На следующее утро она не пришла. Пациентка пришла только поздно вечером и 
объяснила: “Я уже почти решила не приходить. Мне нечего сказать вам, кроме этих 
двух глупых слов. Я даже не знаю, приду ли я к вам еще. Да, мне еще нужно 
сказать вам эти два слова, и я буду чувствовать себя лучше. Вот они: три 
недели”.
Автор ответил: “По календарю это будет 4 часа пополудни 15 августа”. Она 
ответила: “Я не знаю”. Тогда с помощью постгипнотического условного сигнала был 
индуцирован глубокий транс. Ее спросили, есть ли у нее, что сказать. Она 
кивнула головой. Когда ей приказали сказать, она произнесла:
“Три недели, август 15-го, 4 часа”. Ее разбудили, и ей захотелось обсудить свои 
планы на будущий год и тему диссертации, которую она собиралась писать.
В течение трех недель автор с ней иногда встречался; они обсуждали ее учебные 
планы, дополнительную литературу для чтения. Но не было сказано ни слова о ее 
проблеме, и она не давала никаких обещаний.
В течение этих трех недель она была на вечеринке, где один привлекательный 
молодой человек, который недавно начал работать в госпитале и который был 
учеником автора, пытался соблазнить ее. Она смеялась над ним, а потом поставила 
его перед выбором самому рассказать автору о своем неблаговидном поведении или 
предоставить ей право сообщить автору об этом и так запугала его, что он 
вынужден был признаться.
В 4 часа пополудни 15-го августа она вошла в кабинет автора, заметив: “Сегодня 
15 августа 4 часа. Я не знаю, почему я здесь, но у меня возникло сильное 
ощущение, что мне нужно прийти. Я хотела идти и одновременно не хотела этого. 
Есть что-то ужасное в моем приходе. Мне бы хотелось не приходить сюда”.
Ей был дан следующий ответ: “Вы сначала пришли ко мне за лечением. Очевидно, вы 
испугались. Может быть, так, а, может быть, нет. Наши сеансы обычно длились три 
часа. Я исподволь вводил вас в транс. Теперь как вы думаете, мне лучше 
загипнотизировать вас или вы закончите лечение в состоянии бодрствования? 
Только нужно вам помнить, что как наше с вами сознательное, так и ваше 
подсознательное присутствуют в данный момент одновременно. Если вы хотите быть 
в это время во сне — пожалуйста, но в любом случае сядьте в это кресло, 
успокойтесь и через час назовите нужное время, сказав: „Я буду готова в...", — 
и назовете время”. Недоумевая, она села и ждала в состоянии бодрствования. В 5 
часов она сказала: “Я буду готова в 6.30” и продолжала ждать, все так же 
недоумевая.
В 6.30 ящик стола был отперт, и ей был вручен лист бумаги. Она перевернула его, 
стала пристально рассматривать свои начерченные линии, неожиданно побледнела, 
напряглась, воскликнула что-то неразборчивое и разразилась рыданиями, время от 
времени восклицая: “Вот что я пыталась сделать”.
Наконец, немного овладев собой, она сказала: “Причина здесь, читайте”.
Этими подчеркнутыми словами, слогами, буквами было следующее: Действительный 
цифровой порядок линий был таковым:
1 to
2Y
3nt
4 wa
5 uc
6f
71
8f
9 author с линией, соединяющей 8 и 9
Она объяснила: “Это был любой мужчина, каждый мужчина, все мужчины в мире. 
Включая и отца. Это бы сделало его мужчиной, а не половой тряпкой у ног моей 
матери. Теперь я знаю, что я пыталась сделать, и мне не нужно этого делать 
больше. Как все это ужасно!”
Затем она зарыдала еще сильнее, но, в конце концов, спросила: “Все это теперь в 
прошлом. Что мне делать теперь?”
Автор предложил ей пройти полный медицинский осмотр, чтобы исключить 
возможность венерического заболевания. Она на это согласилась.
Она успешно закончила следующий учебный год, и от нее ничего не было слышно в 
течение семи лет. Потом от ее коллеги мы узнали, что она счастливо вышла замуж 
и была матерью трех детей. Запрос, сделанный ей лично, подтвердил, что она 
счастлива в своем замужестве.
Комментарии.
Подоплекой этого случая было сильное желание иметь сильного с диктаторскими 
замашками отца, руководящего “плохим” ребенком. Первоначальная оценка 
соблазнения пациенткой автора была скорректирована сразу же правильно выбранным 
ответом, который, однако, не сводил к нулю ее первоначальную эмоциональную 
попытку. Ее презрение к отцу было скорректировано с помощью идентификации его с 
автором, осуществляющим абсолютную диктаторскую власть над ней и продолжающим 
это делать в течение всего месяца.
Чрезвычайно сильные чувства, берущие начало в ее проблеме, были скорректированы 
событиями периода ожидания. Подчеркнув слова на листе рукописи, пациентка была 
вынуждена визуализировать причину своего невротического поведения, скрытую в ее 
подсознании. Таким образом, ей было дано три недели, чтобы приспособиться к 
периоду от “неизбежно неизвестного” к “неизбежно известному”. В течение этого 
периода пациентку пытался соблазнить один из практикантов автора, которого она 
заставила признаться в своей “кровосмесительной” попытке, идентифицировав его с 
отцом.
Осознание того, что было скрыто в подсознании, признание в тенденции к 
кровосмешению, три недели приспособления к неизвестному, все это были 
корректирующими эмоциональными факторами, кульминацией которых явилась 
печальная, болезненная эмоциональность последнего сеанса.
Пациент Н
Молодой человек, обычно весивший 170 фунтов, женился на необычайно красивой 
девушке, и его друзья недвусмысленно намекали ему относительно неизбежной 
потери веса.
Девять месяцев спустя он пришел к автору, как к психиатру, за советом по поводу 
двух проблем. Одна из них состояла в том, что он не мог больше выносить намеков 
своих приятелей и коллег, шутивших по поводу того, что он уже потерял 40 фунтов 
своего веса. После некоторого колебания он добавил, что реальная проблема 
состоит совсем в другом, а именно — в неудаче в осуществлении брачных отношений.

Он объяснил, что его жена каждый вечер обещала позволить ему осуществить 
половой акт, но при первом его движении она впадала в сильную панику и начинала 
жалобно умолять его подождать до завтра. Каждую ночь он спал беспокойно, ощущая 
в себе огромное желание и чувство разочарования и безнадежности. Недавно он 
очень испугался того, что у него не возникла эрекция, несмотря на его 
повышенный сексуальный голод.
Он спросил, можно ли помочь ему и его жене. Его успокоили и назначили дату для 
встречи с его женой. Его попросили рассказать ей о причине консультации и 
предупредить ее о том, чтобы она подготовилась к беседе с автором о ее половом 
развитии с момента половой зрелости.
Молодые люди пришли точно в назначенное время, но мужа тут же выпроводили из 
комнаты. Жена свободно рассказала свою историю, хотя и с некоторым 
замешательством. Она объяснила свое поведение, как результат неконтролируемого 
сильного ужаса, который она связывала со своим моральным и религиозным 
воспитанием. Что касается ее полового развития, то она показала записную книжку,
 в которой были аккуратно записаны дата и час наступления каждого 
менструального периода.
Просмотр этих удивительно точных записей показал, что в течение десяти лет 
менструальный цикл у нее наступал каждые 33 дня и почти всегда в 10—11 часов 
утра. Несколько раз эти периоды не совпадали с запланированной датой. Ни один 
из них не приходил слишком рано. Наоборот, это были случаи задержки 
менструального цикла, и всегда они помечались такой записью: “Была больна. 
Сильная простуда”. Когда автор спросил ее, хочет ли она, чтобы ей помогли в ее 
супружеских отношениях, она сначала ответила согласием. Однако тут же ужасно 
испугалась и, плача и дрожа, стала умолять автора, чтобы тот разрешил ей 
“подождать до завтра”. Она успокоилась тогда, когда автор несколько раз 
повторил, что все зависит от ее собственного решения.
В виде следующего шага ей прочли длинную, довольно смутную, носящий общий 
характер лекцию о брачных отношениях, которая все чаще и чаще перемежалась 
внушениями усталости, безразличия и сонливости, пока не было индуцировано 
настоящее состояние транса.
Затем была дана целая серия внушений с повышенной интенсивностью, которая 
сопровождалась эмпатическими командами для продолжения транса. Это было сделано 
для того, чтобы она удивилась тому, что потеряла всякий страх по поводу того, 
что “завтра” наступило так скоро и пришло время сдержать свое обещание. Кроме 
того, на всем пути домой она будет поглощена мыслью не о страхе, а мыслью, 
приносящей ей удовлетворение, но бесполезной — о том, что она заставляет 
события происходить быстрее, чем обычно это бывает. С ее мужем была проведена 
отдельная беседа, и его успокоили тем, что в эту ночь все будет хорошо, и он 
добьется успеха.
На следующее утро он с грустью сообщил, что у его жены по дороге домой наступил 
менструальный цикл на 17 дней раньше, чем следовало. Его успокоили и утешили, 
сказав ему, что это говорит об интенсивности ее желания и об ее абсолютном 
намерении не отказываться от половых отношений. Жене было назначено свидание на 
тот день, когда у нее кончится менструальный период.
Она пришла в кабинет к автору в субботу вечером. Снова был индуцирован транс. 
На этот раз ей объяснили, что должен произойти половой акт, и что автор 
чувствует, что это должно произойти в течение следующих десяти дней. Кроме того,
 она сама должна решить, когда это будет. Ей было сказано, что это может 
случиться в эту субботу вечером или в воскресенье, хотя автор предпочитает, 
чтобы это было в пятницу ночью; но это может быть и в понедельник или во 
вторник, хотя пятница — наиболее удобное для автора время, конечно, это может 
случиться в среду или четверг, но автору явно хочется, чтобы это было в пятницу.
 Такое перечисление всех дней недели, с явным подчеркиванием мысли о том, что 
автор предпочитает пятницу, систематически повторялось до тех пор, пока у нее 
не появились явные признаки раздражения.
Ее разбудили и снова повторили все сказанное выше. Выражение ее лица показывало 
явное отвращение при каждом упоминании о предпочтении автора. С мужем была 
проведена отдельная беседа, и попросили его не делать в этом отношении никаких 
шагов, быть пассивным, но держать себя в готовности вовремя отреагировать на ее 
поведение, и тогда результат будет успешным.
В следующую пятницу он сообщил: “Она попросила меня рассказать вам все, что 
случилось прошлой ночью. Это произошло так быстро, как у меня никогда не было. 
Она практически изнасиловала меня. И даже разбудила меня среди ночи, чтобы 
повторить это еще раз. Сегодня утром она часто смеялась, и когда я спросил ее, 
почему она смеется, она попросила меня передать вам, что все-таки это не 
пятница. Я сказал ей, что сегодня пятница, но она снова засмеялась и сказала, 
что вы ее поймете”. Ему автор никаких объяснений не дал.
Впоследствии между ними установились счастливые брачные отношения, они 
приобрели собственный дом, и у них родилось трое желанных детей с интервалом в 
два года.
Комментарии.
Психосоматическая реакция, появившаяся в начале менструального цикла на 17 дней 
раньше, чем обычно, у такой сексуально устойчивой женщины — замечательный, 
блестящий пример интенсивности и эффективности, с которой тело может создать 
защиту по психологическим причинам.
Рациональное зерно десятидневного периода, перечисления дней недели и 
постоянного упоминания того дня, который предпочитает автор, состояло в 
следующем: десять дней — достаточно длительный период, чтобы она могла прийти к 
решению, но этот срок был, фактически, сокращен до семи с помощью перечисления 
дней недели. Постоянное упоминание дня недели, предпочитаемого автором, 
поставило перед ней неприятную эмоциональную проблему; так как все дни недели 
были названы, каждый день подводил все ближе и ближе к неприемлемому для нее 
дню, который предпочитает автор. Следовательно, к четвергу оставалась только 
пятница; суббота, воскресенье, вторник и среда были отвергнуты. Следовательно, 
половой акт должен произойти либо в четверг по ее выбору, либо в пятницу, 
согласно желанию автора.
Процедура, использованная на первом сеансе, была, очевидно, ошибочной, но, к 
счастью, была прекрасно использована пациенткой, чтобы продолжить свое 
невротическое поведение и наказать и расстроить автора за его некомпетентность. 
Вторая беседа была более удачной. Для нее была создана дилемма — день по ее 
выбору или день по желанию автора. Повторное упоминание последнего разбудило в 
ней сильную корректирующую эмоциональную реакцию: непосредственную 
необходимость наказать и расстроить автора временно превысило по своей силе ее 
другие эмоциональные потребности. Когда же половой акт произошел, она могла 
уколоть автора, заявив, что все-таки это было не в пятницу. Разрешение этой 
эмоциональной проблемы, подкрепленное терапевтическими результатами, таким 
образом, составило единое целое с корректирующим эффектом эмоциональной реакции 
и совпало с ним.
Заключение.
Цель психотерапии должна состоять в том, чтобы помочь пациенту наиболее 
адекватным доступным и приемлемым образом. Оказывая ему помощь, нужно полностью 
учитывать то, что представляет собой пациент, и использовать это. Особый упор 
следует делать на то, что делает пациент в настоящее время и будет делать в 
будущем, а не только на простом понимании того, почему произошло такое давнее 
событие. Непременное условие психотерапии состоит в настоящем и будущем 
приспособлении пациента, обращая на прошлое ровно столько внимания, сколько 
необходимо, чтобы представить продолжение и возобновление прошлого плохого 
приспособления.
Почему пациентка Н. отказалась от половых актов, было интересным только для 
других, но не для нее, она была очень счастлива своим браком и домом, чтобы 
хотя бы бегло задумываться о возможных причинах своего поведения. Предположить, 
что первоначальная плохая приспособляемость обязательно выдвинется на первый 
план снова в какой-либо неприятной форме, значит признать, что хорошие уроки не 
имеют никакого веса, и что единственными постоянно действующими силами в жизни 
являются ошибки.
По аналогии с вышеизложенным, какими бы ни были психологические причины и 
мотивации арифметических ошибок в средней школе, плохое знание математики не 
обязательно должно исключать математические способности, проявляющиеся в 
колледже. Но если же отсутствие математических способностей продолжает 
сохраняться, кто возьмет на себя смелость сказать, что будущий талантливый 
скрипач перед началом своей музыкальной карьеры должен правильно понимать 
основные причины своих затруднений при экстраполировании логарифмов?
Вышеизложенные истории болезни были приведены здесь для того, чтобы показать, 
что цели и процедуры психотерапии должны учитывать, что представляет собой 
пациент в настоящее время. Это следует использовать для того, чтобы дать 
пациенту импульс и движущую силу, позволяющую перестроить его настоящее и 
будущее так, чтобы оно стало конструктивным и удовлетворительным.
Главное, чтобы терапевт как можно полнее понимал прошлое пациента, не принуждая 
пациента приобретать такую же степень специальной эрудиции. Терапевту нет дела 
до прошлого пациента, если оно не дает нужных путей, позволяющих помочь 
пациенту в его будущем. Таким образом, пациент не становится изолированным, как 
длительно текущий невроз, который следует понемногу устранять, а признается как 
живое, чувствующее человеческое существо со своим настоящим, будущим, а также и 
прошлым.
Приложение.
Существует много вариантов метода, использованного в данном случае с пациентом, 
которые часто могут оказаться полезными при осуществлении терапии. Они 
применяются путем внедрения очень осторожно и настойчиво мысли о том, что его 
подсознательное мышление может и сообщит очень важные сведения, имеющие важное 
значение для проблем, но не обязательно в легко доступной форме. Тогда, в 
результате какой-то конкретной вещественно-значимой процедуры у пациента 
возникает глубокое ощущение, что репрессивные барьеры взломаны, что 
сопротивление преодолено, что смысл сообщения вполне понятен, и что его 
значение не нужно больше удерживать на символическом уровне.
В основном процедура представляет собой прямое клиническое применение 
проективной тестовой методологии, где действия пациента решительно подводят его 
к прямому, относительно непосредственному пониманию. Нельзя намеренно 
навязывать пациенту такую задачу. Пациенту следует давать возможность выбора — 
что сделать. Как в вышеизложенной истории болезни, его можно попросить 
выполнить какие-то определенные действия.
Так, запись намеренно фальшивого описания какого-то случайного события может 
принять форму задания:
“Я не думаю, что мы добьемся чего-то — у меня в голове нет никаких соображений 
по этому поводу. Я не могу говорить. Я не могу думать. Мне нечего вам сказать”.
Это весьма обычные слова у пациентов. Его ловят на слове: “Что-нибудь произошло 
с последней нашей встречи?” — “Ничего. Я должен был пойти на одну вечеринку с 
моими коллегами. Я просто открыл дверь, заглянул туда и ушел. Я не могу 
говорить. Мой разум совершенно пуст”.
“Прекрасно — пусть теперь работает ваше подсознательное. Вот карандаш и блокнот.
 Дайте заведомо неверное описание людей, присутствовавших на вечеринке”.
“Но я даже не знаю, кто там был”.
“Хорошо, тем легче вам дать надуманное описание”.
Пациенту дается задание написать 15 характеристик людей, присутствовавших на 
вечеринке, которые оказались все с неприятными черными длинными волосами и 
неправильными длинными носами. Он писал так, совершенно не сознавая, что каждый 
раз он повторяет одни и те же характеристики волос и носа. Ему на это указали, 
и была высказана настойчивая просьба, чтобы он нарисовал те волосы и нос, что 
он покорно сделал.
Потом ему сказали, чтобы он быстро написал название рисунка под ним. В 
замешательстве он медленно сказал: “Назвать это? Например, Луиза, Мария”. И 
когда он так ответил, его рука сама написала: “Мать”. Осознав это, он 
воскликнул:
“Но ее звали Мария-Луиза, она умерла, когда мне было шесть лет, и я ненавидел 
ее!” Именно с этого началось лечение и прекратилось сопротивление.
В следующем примере речь идет о женщине, страдающей психогенной астмой, лечение 
которой зашло в тупик. Пациентка постоянно расточала похвалы своему отцу, 
которого очень любила. Автор также стал для нее олицетворением фигуры отца. Ей 
приказали написать письмо, не задумываясь. Ей поручили прочесть своему отцу 
письмо, полное необоснованных жалоб и враждебности, и у нее тут же начался 
сильный астматический приступ. Этот эпизод стал поворотным пунктом в терапии, а 
затем последовало полное излечение от астмы.
Другую пациентку попросили: “Сделайте что-нибудь неожиданное, незапланированное,
 но очень важное для вас и меня в этой ситуации. Сделайте это сейчас же, пусть 
это будет Даже глупостью”. Она беспомощно огляделась и вдруг заметила 
карикатуру, которую сделал другой пациент на свою мать и свою семью. Она тогда 
предложила: “Я сосчитаю детей на этой картинке”. Пока она это делала, она 
пропустила одного из детей на картинке, за чем последовало вскоре спонтанное, 
неожиданное признание своих тайных сомнений в отцовстве одного из своих детей.
Примеры других вариантов, которые были использованы автором.
1. Произвольный выбор книги или книг с полки. Здесь важно название выбранной 
книги.
2. Проверка дат на календаре — в одном примере очень важный, “забытый” адрес 
(улица); в другом случае — возраст, когда произошло сильное репрессивное 
травматическое событие.
3. Запись серии случайных предложений с неправильно написанным словом, со 
словом, стоящим на неправильном месте, или с различными промежутками между 
словами в одном или нескольких предложениях.
4. Запись “глупого” вопроса — поиск команды, подготовительной для брака с 
Джорджем; пациентка пишет: “мне выйти замуж за Гарольда?”, который был 
случайным знакомым ее подруги. Она действительно вышла замуж за человека по 
имени Гарри.
5. Выведение каракулей на бумаге, штрихование линий, а затем, впоследствии, 
“обнаружение линий, которые составляют рисунок”.
6. Рисование серии связных и несвязных картинок, стирая и зачеркивая их 
частично или полностью, изображая людей на улице. При этом в рисунке старой 
женщины, который был частично стерт, у пациента проявляется враждебное 
отношение к матери.
7. Восстановление списка случайных слов и подчеркивание одного слова или 
нескольких, которые трудно или невозможно произносить, список был одним из 
различных пунктов, наблюдаемых при прогулке по улице, где несколько раз 
повторялось слово “цветы”, но оно не было подчеркнуто: подавленный страх у 
пациента перед возможностью быть скрытым гомосексуалистом.
8. Вырывается неинтересное объявление из журнала и приносится на следующий 
сеанс — изображение пончиков и неожиданное понимание пациентом потери интереса 
к своей жене.
9. Выбирается какой-нибудь ничего не значащий предмет: в одном примере это был 
огрызок карандаша, что указало на неполноценность фаллоса, а в другом случае — 
сгоревшая спичка, что указало на развивающуюся импотенцию.
Бросается взгляд на каждую страницу газеты. После этого дается команда: “Быстро 
назовите номер страницы”, — и выявляется история с алиментами бывшей жене и 
тайные страхи, связанные с этой ситуацией.
“Когда вы встаете и передвигаете кресло на другую сторону, ваше подсознательное 
мышление выдает множество важной информации. Возможно, вашему подсознанию 
потребуется даже больше пяти-десяти минут для этого, или, возможно, это 
произойдет только на следующем сеансе”, и затем обнаруживается, что пациент 
десять лет тому назад дал своей матери на полчаса раньше четырехчасовую дозу 
тоника, и через пять минут она умерла от сердечного приступа.
Литература.
Эриксон М. Г. “Исследование специальной амнезии”, J. “The British Journal of 
Medical Psychology”, 1933, Volume XIII, part 2, 143—150pp.
Эриксон М. Г. “Экспериментальная демонстрация подсознательного мышления при 
помощи автоматического рисунка”. J. “The Psychoanalitic Quarterly”, 1937, 
October, part VI, № 4, 513—529pp.
Эриксон М. Г. и Кьюби Л. С. “Применение автоматического рисунка при 
интерпретации и облегчение состояния острой навязчивой депрессии”. J. “The 
Psychoanalitic Quarterly”, October, 1938, part VII, № 4, 443—466 pp.
Эриксон М. Г. и Кьюби Л. С. “Постоянное облегчение навязчивой фобии посредством 
коммуникации с неожиданным раздвоением личности”. J. “The Psychoanalytic 
Quarterly”, October, 1930, part VIII, № 4, 471—509 pp.
Эриксон М. Г. и Кьюби Л. С. “Преобразование критической автоматической записи 
одного гипнотического субъекта другим субъектом в трансподобном 
диссоциированном состоянии”. J. “The Psychoanalytic Quarterly”, January 1940, 
Volume X, №1,51—63 pp.
Эриксон М. Г. и Хилл, Льюис В. “Подсознательная мысленная деятельность при 
гипнозе — психоаналитические значения”. J. “The Psychoanalytic Quarterly”, 
January 1944, Volume XIII, № I, 60—78 pp.
Терапия психосоматической головной боли.
The journal of clinical and experimental hypnosis, 1953, № 1, pp. 2—6.
Очень часто при проведении банальных поверхностных наблюдений ставятся под 
сомнение даже самые верные экспериментальные результаты. Например, некий 
профессор, специалист по внутренним болезням, прочитав статью по психиатрии, в 
которой рассказывалось об одном пациенте, заметил, что один случай еще ничего 
не доказывает. Ему ответили, что один случай лечения только одного пациента 
непроверенными средствами с летальным исходом говорит больше, чем можно желать. 
Природа и характер одного открытия, одного результата может дать намного больше 
ценных сведений, чем обширные многотомные данные, значение которых зависит от 
манипулирования статистикой. В частности, это относится к области человеческой 
личности, где единичные случаи часто служат яркой иллюстрацией различных 
аспектов и граней общих конфигураций, тенденций и моделей. Иногда не 
доказательство определенных идей, а показ и отображение всяческих возможностей 
— верная цель экспериментальной работы.
Для сравнения можно упомянуть и другое предположение, которое неоправданно 
накладывает ограничения на экспериментальные результаты. Например, многие 
психотерапевты считают почти аксиомой, что терапия зависит от того, можно ли 
сделать подсознательное сознательным. Если подумать о той роли, которую 
подсознательное играет для личности с самого раннего детства, во сне или в 
состоянии пробуждения, то вряд ли можно сделать больше, чем вернуть фрагменты 
подсознательного в сознание. Кроме того, подсознательное как таковое, а не как 
трансформированное в сознательное, составляет значительную часть 
психологических функций. Следовательно, более разумно, по-видимому, 
предположить, что законная и оправданная цель терапии состоит в том, чтобы 
восстановить взаимосвязи, которые ежедневно возникают в хорошо отрегулированной 
жизни, в отличие от неадекватных, неупорядоченных и противоречивых проявлений 
невротического поведения.
Пациент.
Чтобы проиллюстрировать все вышеизложенное, привожу следующую историю болезни.
Служащая государственной больницы обратилась к автору в связи с изменениями, 
произошедшими с ней после длительного и тщательного медицинского обследования. 
Она жаловалась на сильные головные боли, причину которых в ходе многочисленных 
медицинских обследований найти не удалось, и выраженные нарушения личности, 
проявляющиеся в сварливости и некоммуникабельности. Ее уже предупредили об 
увольнении, дав отсрочку в том случае, если она обратится за лечением.
В таких тяжелых условиях пациентка обратилась к автору, с горечью объяснила 
свое положение и заявила, что стоит перед выбором: послать домой телеграмму с 
просьбой о деньгах на дорогу или пройти лечение у этого “проклятого” 
гипнотизера (она не понимала, что автор был совершенно ни при чем в этой 
ситуации). Она недружелюбно добавила: “Ну, вот и я. Чего вы хотите? Начинайте”.
Была предпринята попытка выяснить историю ее болезни, но женщина была очень 
необщительна и осталась такой в ходе всего лечения. От нее удалось лишь узнать, 
что в течение прошлых четырех лет, начиная с того момента, когда пациентка 
порвала связи с домом своего детства, она страдала от сильных нелокализованных 
головных болей. Иногда они возникали дважды в неделю, сопровождались тошнотой, 
рвотой и физическим недомоганием и продолжались в течение двух-четырех часов. 
Обычно головной боли предшествовали эмоциональные нарушения, которые 
характеризовались чрезмерной сварливостью, горечью и свирепыми словесными 
нападками на всех и каждого, кто оказывался рядом. Когда боль проходила, 
женщина чувствовала себя подавленной, уединялась и в какой-то степени 
налаживала свои отношения с окружающими на день-два, до следующего приступа. 
Из-за этого она утрачивала одну позицию за другой, потеряла всех своих друзей и 
даже способность налаживать новые контакты. Она стала чувствовать себя одинокой 
и несчастной. Каждая попытка получить от пациентки более подробные сведения 
терпели неудачу. Она с негодованием отвергала все вопросы и даже любые 
разговоры о ней. Она была огорчена предупреждением о будущем увольнении и 
обратилась за лечением к психотерапевту только затем, чтобы, как она сказала, 
“они не выгнали меня”.
Процедура лечения.
При первой беседе пациентка была недружелюбна и не настроена сотрудничать с 
автором, поэтому ей только сказали, что сначала необходимо, чтобы он увидел ее 
во время приступа головной боли.
Несколькими днями позже автору сообщили, что она слегла из-за неожиданного 
приступа головной боли. Она была бледна и истощена, морщилась при каждом 
движении, была задумчива, медлительна и слабо реагировала на окружающую 
обстановку. Через несколько часов она пришла в себя, ее движения были 
спазматическими и возбужденными. Она говорила повышенным тоном, ругалась и 
оскорбляла всех и, по-видимому, находила садистское удовольствие, делая резкие, 
болезненные замечания. Она очень не хотела обсуждать свое состояние, оскорбляла 
автора и потребовала, чтобы ее оставили в покое. На следующий день возникла 
характерная для нее депрессивная реакция; она была молчалива, искала уединения 
и иногда делала замечания, обвиняя себя во всем.
Через несколько дней женщина в приятном дружелюбном настроении снова обратилась 
за лечением к автору. Однако она отвергла все попытки расспросить ее, вежливо, 
но твердо заявив, что ее единственной проблемой являются головные боли и что 
все лечение нужно направлять на этот симптом. Если это будет сделано, то 
исчезнут и все остальные проблемы, обусловленные головными болями и ее реакцией 
на них. В конце концов автор принял ее условия, хотя про себя решил прибегнуть 
к экспериментальным методам.
У нее удавалось вызвать только легкие состояния транса, но они были 
использованы, чтобы сохранить ее сотрудничество в качестве субъекта для 
клинического обучения. Это позволило вызвать у пациентки состояние глубокого 
транса, в котором она прошла соответствующее обучение и получила команду дать 
автору возможность индуцировать у нее глубокие трансы и в будущем.
В течение следующих четырех недель было индуцировано пятнадцать глубоких 
трансов. Их использовали для многократных, решительных и настойчивых внушений, 
которые она наконец приняла и которым согласилась подчиниться:
1. Когда неожиданно появляется головная боль или возникает необоснованная 
раздражительность, которая предшествует головной боли, ей нужно сразу же лечь в 
постель и глубоко поспать, по крайней мере, полчаса. Эта мера (это ей повторили 
несколько раз) может предотвратить все неприятные проявления.
2. После получасового сна она должна потратить по крайней мере час, а 
желательно и больше, ругая, оскорбляя, проклиная и критикуя любого, кого 
пожелает, но только в уме, про себя, при этом давая полную волю своей фантазии. 
Сначала она должна делать это в силу подчинения инструкциям, а позже — только 
из-за своих собственных садистских желаний.
3. Затем ей сказали, что, получив нужное эмоциональное удовлетворение от этих 
вербальных агрессий, она должна глубоко поспать еще полчаса. Затем она может 
проснуться и свободно, спокойно, не проклиная себя, заняться работой. Это 
вполне в ее силах, поскольку подчинение этим инструкциям приведет в результате 
к гипнотическому сну, который сохранится до тех пор, пока она окончательно не 
проснется успокоенной и отдохнувшей. Из всего этого ей нужно знать только то, 
что она легла спать, уснула и, наконец, проснулась, чувствуя себя спокойной и 
отдохнувшей.
В течение первых трех недель пациентка, подчиняясь этим инструкциям, шесть раз 
отпрашивалась с работы, шла в свою комнату и засыпала. Она спала от двух до 
трех часов, потом просыпалась и казалась отдохнувшей и спокойной. Несколько 
проверок показали, что в то время как она “спала”, пациентка находилась в 
состоянии транса, но у нее не было нужного раппорта с автором.
На четвертой неделе была введена новая процедура. Она также приняла форму 
постгипнотического внушения, которое заключалось в том, что в определенный день,
 в определенный час у пациентки должна появиться сильная головная боль. Когда 
это произойдет, она должна противостоять приступу и продолжать работу до тех 
пор, пока будет в состоянии. Затем она должна спешно идти в свою комнату и 
выполнить первую серию внушений.
Эти инструкции были успешно выполнены. В час дня в указанный день, через три 
часа после того, как у нее началась головная боль, пациентка вернулась к работе 
во вполне удовлетворительном состоянии. Она жаловалась лишь на чувство ужасного 
голода, так как пропустила обед. В предыдущих случаях она часто хваталась за 
этот предлог, чтобы оправдать свою раздражительность. Таким образом, ей 
убедительно доказали эффективность гипнотического внушения и возможность 
хорошего терапевтического эффекта.
Неделю спустя в другом состоянии транса ей дали постгипнотические инструкции в 
определенное время вызвать у себя эмоциональное нарушение, которое часто 
предшествовало головной боли. Когда оно возникнет, она должна воспротивиться 
ему, следить за своим языком и давать ему волю только у себя в комнате и, 
наконец, вызвать у себя всеподавляющее желание уйти в свою комнату и лишь там 
отдаться этому эмоциональному расстройству. Там она должна следовать ранее 
внушенной процедуре. Женщина подчинилась всем командам и, проспав около трех 
часов, в хорошем расположении духа вернулась к работе.
В целый ряд терапевтических инструктивных трансов намеренно были включены два 
специальных сеанса, направленных на то, чтобы заставить субъекта поступать в 
соответствии с прежними инструкциями. Последующие состояния транса, в которых 
давались перечисленные выше внушения, были усилены ссылкой на экспериментально 
установленную степень выраженности постгипнотической индуцированной головной 
боли и эмоциональных расстройств и на выгоду выполнения инструкций. Кроме того, 
были предприняты усилия убедить ее в эффективности общей процедуры и 
желательности сразу же отдаваться на волю постгипнотических внушений.
Последний сеанс транса был посвящен общему обзору инструкций, которые были даны 
за все сеансы, ее обретенной способности правильно реагировать на проблему и 
возможности применять процедуру в будущем в случае появления головных болей и 
эмоционального расстройства. Несколько раз в процессе работы предпринимались 
усилия изучить содержание ее размышлений во время душевной агрессии, но она 
оказалась необщительной и заявила, что не может пересказать свои мысли.
Вопросы, заданные ей в состоянии пробуждения, выявили полную амнезию всего 
произошедшего. Пациентка помнила лишь, что была несколько раз загипнотизирована 
и что в целом ряде случаев, когда она чувствовала появление головных болей, у 
нее возникало непреодолимое желание спать, а после сна боль исчезала. Любая 
попытка получить дополнительные данные успеха не имела. Она приписала изменения 
в своем поведении гипнозу, но никакого любопытства относительно того, что 
произошло, не проявила.
Результаты.
После того как она ушла из больницы, ее не видели около трех месяцев. В 
следующую встречу она рассказала, что испытала за это время лишь два очень 
сильных приступа головной боли, которые легко переборола с помощью легкого сна, 
и что это самые счастливые три месяца в ее жизни. Она начала шумно благодарить 
автора, заявив, что ее освобождение от головных болей оказалось несомненным 
результатом его гипнотической работы. Попытки узнать причину такого ее 
заключения ни к чему не привели. Она только выражала уверенность, убежденность, 
наконец, свою благодарность, но никаких признаков того, что она понимает и 
знает, что же произошло с терапевтической точки зрения, не было. Автор прервал 
этот поток благодарностей и предложил ей благодарить его только в том случае, 
если это удовлетворительное состояние сохранится и в будущем. На этом замечании 
беседа окончилась.
С тех пор прошло более пятнадцати лет, а результат лечения оставался 
удовлетворительным. Она нашла работу в другой части страны и успешно 
продвигалась по службе до тех пор, пока не стала руководителем отдела. Каждое 
рождество она присылает автору поздравительную открытку, выражая свою 
бесконечную благодарность. Иногда она посылает автору деловое письмо, спрашивая 
о нужных ей специалистах или рекомендуя ему кого-либо, кто нуждается в лечении. 
Можно еще добавить, что автор познакомился с некоторыми людьми, которые с ней 
работают. Они испытывают к ней большое уважение, личную симпатию и говорят о 
ней как об очень симпатичном обаятельном человеке. В ответ на специальное 
письмо автора она написала, что в среднем за год испытывает три приступа 
головной боли, но легко избавляется от них после короткого отдыха. Она уверена 
в том, что эти головные боли отличаются от прежних, и объясняет их тем, что 
читает без очков.
Теперь ей чуть больше сорока лет, она не замужем, поглощена работой и очень 
довольна жизнью. Один компетентный психиатр, хорошо с ней знакомый, но не 
знающий ничего о вышеизложенной истории, сказал: “Она из тех восхитительных 
людей, которых вам хотелось бы причислить к своим друзьям. Она смотрит на 
мужчин только как на приятных компаньонов, и ничего больше. Она с большим 
энтузиазмом относится к своей работе и вдохновляет каждого, кто работает под ее 
началом. Вечера она любит проводить дома, ходит в театр, на концерты или 
устраивает для нас веселые вечеринки. Она довольна и счастлива. Это большое 
удовольствие — быть в числе ее знакомых”.
Комментарий.
Определенный анализ хотя бы одного аспекта этой истории невозможен, так как 
будет ограничен только явными симптомами. Известны лишь действия врача и 
последующие определенно успешные результаты лечения.
Можно только сказать, что была использована экспериментальная процедура, 
которая каким-то образом позволила подсознательному пациентки, искаженному и 
дезорганизованному в своем функционировании, получить удовлетворительную роль в 
ее общей практической деятельности, не становясь при этом частью ее 
сознательного мышления. Возможность такого результата у одной пациентки 
предполагает, что такую процедуру можно удовлетворительно приспособить к 
терапевтическим нуждам других пациентов.
Гипнотерапия психосоматических проявлений у стоматологических пациентов.
J. “Amer. Psyhosomat. Dentist”, 1955, № I, pp. 6—10.
В психиатрической практике очень часто встречаются пациенты, проблемы которых 
концентрируются вокруг какого-нибудь физического свойства, которым они очень не 
удовлетворены. Зачастую эти пациенты обращаются за помощью к тем специалистам, 
которые имеют достаточную квалификацию, чтобы иметь дело с такими проблемами, 
но не имеют ни опыта, ни знаний, необходимых для того, чтобы понять, что прежде 
всего в данном случае нужно учитывать личность пациента, а не его физическое 
состояние.
Следовательно, усилия изменить физическое состояние пациента независимо от 
технического умения и полученных результатов не имеют почти никакой ценности, 
так как ожидания пациента, полные надежды, намного превосходят возможности его 
реального физического состояния. Это особенно относится к стоматологии и 
пластической хирургии, где самая квалифицированная работа не может иногда 
удовлетворить эмоциональные требования пациента.
Чтобы проиллюстрировать этот тип психосоматической проблемы в области 
стоматологии, здесь приводятся две истории болезни. В каждом примере пациент 
объяснял проблемой с зубами свою плохую личностную приспособляемость к жизни. И 
в каждом случае проблема лечения состояла не в стоматологической коррекции, а в 
осознании эмоциональных потребностей.
Пациент А
Девушка, студентка университета, обратилась за помощью к психиатрам, потому что 
она едва справилась с программой первого курса и не смогла закончить второй 
курс. Причиной ее визита к автору было то, что она знала, что он — 
гипнотерапевт, и потому, что на нее произвела большое впечатление 
факультативная лекция, которую автор прочел в ее университете. Когда она вошла 
в кабинет, то сразу же сказала, что ее, вероятно, можно загипнотизировать одним 
взглядом, и что ей бы хотелось, чтобы она даже не знала о том, что находится в 
состоянии транса. Не было предпринято никаких попыток, чтобы развеять ее 
иллюзии.
Она пришла к психиатру, не поставив в известность своих родителей, так как 
считала, что они не понимают ее проблем, Она вообще никому ничего не говорила, 
потому что думала, что они преуменьшают ее беду и успокаивают ее неискренне.
Ее основная жалоба состояла в том, что она по внешности “абсолютный урод”, 
поскольку у нее только один верхний коренной зуб. Это не беспокоило ее вплоть 
до наступления физической зрелости и смены места жительства в связи с 
поступлением в университет. Ее реакция на изменение ситуации состояла в том, 
что она стала уединяться, замкнулась в себе, она стала много думать о том, как 
была бы хороша жизнь, если бы у нее были нормальные зубы. Она считала себя 
очень одинокой, отказывалась обедать в студенческой столовой, любой ценой 
старалась не смеяться и не улыбаться, произношение у нее было неверным, так как 
она старалась держать свою верхнюю губу в неподвижном состоянии. Однако нужно 
сказать, что ее поведение в кабинете психотерапевта отличалось легкостью и 
свободой, так как она считала, что ее загипнотизировали.
Во время беседы автор заметил, что ее речь почти исключительно основывалась на 
сленге. Даже тогда, когда она делала серьезные замечания, она облекала их в 
форму экстравагантного сленга. В следующих двух беседах автор побудил ее 
показать свои обширные знания сленга прошлых лет и настоящего времени и то, как 
легко она им пользуется. Она с удовольствием продемонстрировала свои 
способности. Ее попросили показать “рубленый” язык британцев, “обкусанное” 
произношение шотландцев. Она также очень хорошо знала популярные песни из 
прошлого и настоящего, комические рассказы, сказки и легкую, несерьезную 
литературу всякого сорта.
Следующая беседа была целиком посвящена широкому обсуждению колориту и 
образности сленга. Этот разговор незаметно, многими путями привел к обсуждению 
некоторых выражений, взятых из детских песенок и сказок и связанных с зубами и 
деятельностью зубов. Например, из песни Лили Абвер “Разгрызть медведя” , из 
сказки о Красной шапочке: “Какие большие зубы у тебя, бабушка”, из детской 
песенки: “Старый Ден Такер умер от зубной боли в пятке”, “имела зуб на отца за 
то, что тот дает мало карманных денег”, и “откусила изрядный кусок от 
бананового пирога”.
Она заинтересовалась этим разговором и долго смеялась над усилиями автора 
говорить в стиле, характерном для хиппи. Она весело и охотно участвовала в 
разговоре, извлекая из своей памяти все ссылки на зубы в популярных песенках, 
детских сказках и песенках, в комических рассказах и анекдотах, не замечая, 
по-видимому, постоянно повторяющихся ссылок на ее личные проблемы. Для 
следующей беседы она обещала “скалить зубы” вместе с автором над всем тем, что 
она сможет раскопать в юмористических книгах.
Следующий сеанс был удивительным. В ответ на просьбу чередовать в своей речи 
британский и шотландский стили и использовать при этом сленг, она начала почти 
без передышки приводить отрывки из песен, сказок, рассказов, частушки, стишки, 
юморески, басни на новом сленге, где имелись бесчисленные ссылки на зубы.
Когда, наконец, она начала замедлять свою речь, автор сделал следующее 
замечание: “Когда вы вгрызаетесь в какую-нибудь работу, вы фактически вонзаете 
в нее свои зубы; но тоща вам приходится прибегать к помощи языка хиппи. А 
теперь попробуйте воспользоваться своими „жевунами", чтобы „рубить" фразы 
по-британски и „откусывать по-шотландски”.
Она сделала резкую, неожиданную паузу, очевидно, вдруг поняв личные намеки и 
тот факт, что зубы могут быть интересным, удивительным предметом.
Так как ей очень нравились каламбуры, то ей напомнили немедленно о комической 
песенке “Вот мой хлоп-шлеп” и велели ей идти домой, посмотреть на себя в 
зеркало, широко улыбнуться, а потом сказать: “Вот моя пасть!” Если ей это 
непонятно, то пусть обратится к словарю.
Во время следующей беседы она много улыбалась и смеялась, начав с того, что 
встретила автора широкой улыбкой и сказала: “Да, сэр, вот моя пасть!” Когда ее 
спросили, что она делала со времени предыдущего сеанса, она ответила, что 
отлично провела время, разговаривая с различными акцентами, приводя тем самым в 
замешательство своих учителей и развлекая своих одноклассников. Автор задал ей 
вопрос о том, чувствовала ли она себя страшилищем, она заявила, что нет, а ее 
педагоги определенно чувствовали себя именно так, когда она “разжевывала 
лягушку, сосиску или кукурузную лепешку” (т. е. говорила с французским, 
немецким и южным акцентами).
Впоследствии один из ее преподавателей, обсуждая педагогические проблемы, 
рассказал об удивительном перевоплощении одной из своих студенток. Сначала он 
заметил, что она была робкой, одинокой и инертной девушкой, ее речь была плохой 
и она плохо читала. Потом однажды она безошибочно прочла наизусть стихи с 
шотландским акцентом. Позже он услышал, как она болтала со своими друзьями в 
коридоре с норвежским акцентом. Теперь он считал ее блестящей студенткой, хотя 
не мог найти объяснений ее прежнему поведению.
Немного позднее другой педагог при обсуждении своей диссертации об аспектах 
поведения студентов привел пример удивительного перевоплощения этой девушки и 
появления ее удивительных лингвистических способностей, которые превратили ее в 
авторитетную способную студентку.
Пациент В
Девушка в возрасте 21 года, работающая секретарем в одной строительной фирме, 
обратилась к автору с просьбой о лечении, поскольку “я существо низшего разряда,
 я не могу так жить дальше. У меня нет друзей. Я живу одиноко. Я веду слишком 
уединенный образ жизни, чтобы выйти замуж. Я хочу иметь мужа, детей и свой дом, 
но у меня нет никаких шансов для этого. У меня нет ничего, кроме работы, я 
становлюсь старой девой. Но я решила обратиться к психиатру, прежде чем 
покончить с собой. Я хочу, чтобы вы попробовали помочь мне в течение трех 
месяцев; если ничто не изменится, то для меня это конец”.
Она была настроена очень решительно и согласилась только на два часа лечения в 
неделю в течение трех месяцев. Она заплатила за лечение заранее и поставила 
условием, что она уедет отсюда по завершению 13-го сеанса. (Она по календарю 
подсчитала число возможных бесед с автором.)
Она была весьма немногословна относительно своей прошлой истории. Ее родители, 
для которых она не была желанным ребенком, никогда не были счастливы. Они 
погибли в автомобильной катастрофе вскоре после окончания ею средней школы. С 
тех пор она жила в меблированных комнатах и выполняла стенографическую и 
секретарскую работу на различных предприятиях. Она часто меняла место работы 
из-за чувства неудовлетворенности. Когда ей задали ряд вопросов относительно ее 
самой, ее чувства неполноценности, она дала следующий горький перечень:
1. Между двумя верхними передними зубами у меня несоразмерно широкий промежуток.
 Это ужасно, и я не смею улыбаться. (С трудом ее уговорили показать зубы: 
промежуток составлял приблизительно 3 мм.)
2. Я нечетко говорю. (Из-за того, что она старалась не двигать верхней губой.)
3. У меня черные, жесткие, прямые и слишком длинные волосы.
4. У меня слишком маленькая грудь и очень узкие бедра.
5. У меня слишком толстые лодыжки.
6. Мой нос — курносый. (На самом деле — весьма незначительно.)
7. Я — еврейка.
8. Я — нежеланный ребенок, всегда была им и останусь такой навсегда.
При прояснении этого списка недостатков упор был сделан на этом небольшом 
физическом дефекте. Она чувствовала, что могла бы приспособиться ко всем другим 
затруднениям, но этот “ужасный промежуток” превращал всякую надежду в 
невозможное. После такого горького описания самой себя она разрыдалась, 
собралась уйти, заявив: “Оставьте деньги себе, они не понадобятся мне там, куда 
я собираюсь”. Однако нам удалось уговорить ее выполнить свой первоначальный 
план относительно трехмесячного лечения.
Вопреки ее описанию пациентка была определенно хорошенькой и привлекательной 
девушкой с хорошими пропорциями. Ее движения были грациозны, у нее была хорошая 
осанка, если не считать постоянно опущенной головы. Общий внешний вид у нее был 
весьма непривлекателен. Волосы были в беспорядке, спутаны, неодинаковой длины 
(она сама их обрезала), а пробор в волосах был сделан небрежно. На ее блузке не 
было одной пуговицы, юбка немного распорота, сочетание цветов юбки и блузки 
было неверным, с одной стороны была видна комбинация, туфли разбиты, а шнурки 
на них были завязаны неаккуратными узлами. Она не пользовалась косметикой, и 
хотя ногти у нее были очень хорошей формы, остатки лака были видны только на 
одной руке. (Она начала красить ногти лаком несколькими днями раньше, но не 
набралась духу закончить это дело до конца или убрать свидетельство своей 
попытки.)
Во время следующих четырех сеансов она была молчалива, плохо сотрудничала с 
автором, настаивая на том, что он попросту отрабатывает свои деньги пустыми 
разговорами. Однако автору удалось узнать, что она была сильно привязана к 
молодому человеку, который был на 2 года старше ее и работал там же, где и она. 
Обычно она устраивала так, чтобы увидеть его, когда он по коридору шел к 
питьевому фонтанчику, но никогда не заговаривала с ним, хотя он и предпринимал 
такие попытки. Такие путешествия к фонтанчику были очень частыми. Она всегда 
выбирала момент, чтобы встретиться с ним, и, очевидно, он сам делал так же. Это 
происходило в течение двух последних месяцев. Пациентка оказалась довольно 
плохим гипнотическим субъектом, и мы смогли выработать у нее лишь легкий транс. 
Эти и все последующие сеансы проводились именно в этом легком состоянии транса.
Следующие сеансы были посвящены прежде всего построению общей идеи, что к 
определенному дню ей понадобится совершенно новый, удобный и скромный комплект 
одежды, и она сделает себе прическу в парикмахерской. Потом в день, который 
определит сам автор, она должна пойти на работу в новом костюме. (В течение 
этого периода времени она должна была носить свой старый костюм.) Ей было 
предложено разумное решение, что, так как она не верила в свое будущее, она 
должна сделать “свою последнюю попытку”.
Последние два сеанса были посвящены двум зубам пациентки. Ей дали задание 
набрать в рот воды и выплюнуть воду через промежуток между зубами, когда она 
пройдет определенное расстояние и дойдет до цели. Она посчитала это задание 
глупым и нелепым, но постоянно практиковала это каждый вечер, так как, по ее 
словам, для нее не имело никакого значения, что она делает.
Два следующих сеанса были посвящены сначала косвенно, а потом все более и более 
прямо мысли о том, что она использует свое вновь приобретенное умение брызгать 
водой в качестве шутки относительно желанного ей молодого человека. Сначала она 
отвергла эту идею. Потом приняла ее как что-то забавное, но нелепое, как 
фантазию, и, наконец, как возможность, которую вполне можно осуществить. 
Составленный в конце концов план состоял в том, что в следующий понедельник, 
надев свой новый костюм, отполировав и покрасив ногти, делав прическу в субботу 
в парикмахерской, она найдет благоприятную возможность встретить молодого 
человека у питьевого фонтанчика. Там она подождет его, наберет полный рот воды 
и брызнет в него. Потом она должна рассмеяться, подбежать к нему, неожиданно 
повернуться и побежать от него по коридору.
Как узнал позже автор, она полностью выполнила это внушение. После обеда она 
воспользовалась возможностью выполнить план. Вид полного изумления и его 
восклицание: “Ну что за маленькая ведьма!” — заставили ее расхохотаться. Когда 
она убегала от него, он помчался за ней и поймал ее в конце коридора. Схватив 
ее, он заявил: “За эту шутку ты заслужила хороший поцелуй”, — и выполнил свою 
угрозу.
На следующий день, робкая и смущенная, она направилась к питьевому фонтанчику. 
Когда она наклонилась над ним, то молодой человек, который прятался за 
телефонной будкой, обрызгал ее из водяного пистолета. Она сразу же набрала в 
рот воды и выпустила в него целую струю воды, а затем повернулась и побежала. 
Ее снова поймали и расцеловали.
Пациентка пропустила две следующие назначенные встречи. Затем пришла в 
назначенное время, тщательно одетая. Она рассказала о двух эпизодах, заявив, 
что во второй раз ее пригласили пообедать. Через два дня молодой человек вновь 
повторил свое приглашение. Теперь она раздумывает над тем, следует ли ей 
принимать приглашение на следующий обед и театр. Кроме того, она объяснила, что 
этот результат глупой выходки, предложенной автором, заставил ее провести много 
часов в раздумье о том, что же все-таки она представляет собой. В результате у 
нее к автору есть одна просьба: сможет ли он беспристрастно и честно дать ей 
подробную оценку. Когда это будет сделано, она закончит лечение. Улыбка, 
которая возникла у нее в то время, когда она говорила об этом, была 
обнадеживающей. Ее просьба была удовлетворена, и мы с ней обсудили:
1. Ее первоначальное удрученное отчаянное эмоциональное состояние.
2. Ее небрежный, неухоженный вид.
3. Ее неоправданное отрицательное отношение, мнение относительно своей 
внешности и фигуры.
4. Ее неправильное понимание особенности размещения ее зубов как причины всех 
ее бед.
5. Ее искренность и взаимодействие при лечении, независимо от того, какими бы 
странными ни были предложенные ей идеи.
6. Готовность, с которой она приняла на себя ответственность, реагируя на 
приятные жизненные ситуации.
7. Тот очевидный факт, что теперь она признала свои личные достоинства.
8. Ее потребность пересмотреть цели своей жизни, о чем уже говорили в первой с 
ней беседе.
9. Ее личная привлекательность, не только признанная ею, но и оцененная с 
мужской точки зрения.
Она внимательно слушала. Когда беседа закончилась, она поблагодарила автора и 
ушла.
Спустя несколько месяцев автор по почте получил экземпляр местной газеты, в 
которой было помещено объявление о ее помолвке, а через шесть месяцев 
последовали и свадьба пациентки с тем молодым человеком. А еще через пятнадцать 
месяцев пришло письмо, содержащее фотографию ее дома, объявление о рождении ее 
сына и газетная заметка, сообщавшая о назначении ее мужа младшим компаньоном 
строительной фирмы. Никаких дополнительных сведений о себе она не сообщала, но 
несколько пациентов по ее рекомендации обратились к автору и говорили о ней с 
восхищением.
Лечение обоих этих пациенток было продиктовано предположением о том, что у них 
существовала сильная нормальная тенденция к приспособлению, если представится 
такая возможность. Так простой факт, что обе пациентки сконцентрировали свои 
жалобы на таком пункте психосоматического характера, который при необходимости 
можно было изменить, дал основание предположить, что длительное изучение личной 
жизни пациенток и глубокая перестройка личности не обязательны.
Полученные терапевтические результаты показывают, что такой подход может 
оказаться наиболее эффективным при обусловленных психосоматических реакциях. 
Если бы этот метод у этих пациенток оказался неудачным, все же осталась бы 
возможность для более глубоких психотерапевтических процедур.
Педиатрическая гипнотерапия.
“American journal of clinical hypnosis”, 1958, № I, pp. 25—29.
Говоря о детской гипнотерапии, нужно сразу же задать себе вопрос, существует ли 
различие между гипнотерапией детей маленького, среднего и старшего возраста, 
которых мы все чаще встречаем у себя в кабинетах? Терапия любого рода должна 
идти параллельно с физическим осмотром и начинаться с адаптации к пациенту, как 
к личности, имеющей потребности, которую необходимо признать и определить. 
Любое лечение должно всегда идти в соответствии с потребностями пациента, 
какими бы они ни были, а не основываться на какой-то произвольной классификации.

Психологически ориентированные формы лечения, если их правильно использовать, 
должны быть связаны со способностью пациента воспринимать и понимать. Детская 
гипнотерапия — это гипнотерапия, направленная на ребенка с полным осознанием 
того факта, что ребенок — это маленькая личность, которая рассматривает мир и 
события совершенно отлично от взрослого, а его эмпирические понятия ограниченны 
и во многом отличаются от понятий взрослого. Следовательно, тактика проводимой 
терапии должна быть другой.
Большое значение при использовании гипноза имеет тот факт, что в данном случае 
ребенком, как растущим, развивающимся организмом, управляет постоянно 
присутствующая мотивация к поиску более точного и глубокого понимания всего 
того, что находится вокруг него, и что вокруг него происходит. Это одно из тех 
свойств, которое утрачивают взрослые, и которое намного облегчает применение 
гипноза у пациентов любого возраста. Дети обладают побудительной потребностью 
учиться, узнавать и открывать для себя новое. Каждый стимул дает им возможность 
отреагировать на него каким-то новым путем. Так как гипнотический транс можно 
определить как состояние повышенного понимания и реакции на новые идеи, то 
гипноз предлагает ребенку новую область для исследования.
Ограниченная эмпирическая подготовка ребенка, жажда нового опыта и готовность к 
изучению нового делает маленького пациента хорошим гипнотическим субъектом. Он 
жаждет воспринимать идеи, ему нравится реагировать на них, и, следовательно, 
возникает необходимость облекать эти идеи в форму, понятную и приемлемую для 
него. Это является, как и во всех других формах психотерапии для пациентов 
любого возраста, основным, решающим принципом лечения.
Психотерапевтический метод должен соответствовать эмпирической подготовке 
пациента и его жизненному опыту — беседы должны проводиться не ниже, но и не 
выше уровня пациента. Они должны быть простым изложением серьезной, искренней 
идеи одного человека другому для достижения взаимопонимания и реализации общих 
целей. Мать напевает колыбельную своему грудному ребенку, не добиваясь, чтобы 
он понял слова песни, а стараясь придать ей приносящее удовольствие сочетание 
звука и ритма в ассоциации с приятными физическими ощущениями для них обоих и 
для достижения общей цели. У ребенка, которого правильно запеленали, с которым 
правильно обращаются, подносят к груди с соответствующими “гипнотическими 
прикосновениями”, вряд ли возникнут колики в животе. Под “гипнотическим 
прикосновением” имеется в виду тот тип касания, который служит для 
стимулирования у ребенка ожидания чего-то приятного и который постоянно 
стимулирует его таким образом.
При непрерывном накапливании опыта, это не просто касание, ласка, а постоянное 
стимулирование, имеющее важное значение, так как оно позволяет ребенку, каким 
бы коротким ни был интервал его внимания, постоянно реагировать на стимулы. Так 
происходит и при гипнозе, при лечении как взрослых, так и детей. Возникает 
необходимость в постоянных стимулах, вызывающих соответствующие реакции и 
направленных к общей цели.
Грудному ребенку нужна колыбельная песня и соска между губ даже после того, как 
он удовлетворил голод и уснул. Он нуждается в этих беспрерывных стимулах до тех 
пор, пока физиологические процессы сна и пищеварения не станут служить для их 
замещения. То же происходит и при проведении сеансов гипноза у ребенка, так как 
здесь возникает необходимость в беспрерывном стимулировании. Гипноз должен (как 
у детей, так и у взрослых) вызывать простые, хорошие и приятные стимулы, 
которые в повседневной жизни формируют нормальное поведение, приносящее 
удовольствие во всех отношениях.
Другим важным принципом использования гипноза при лечении детей является общий 
характер подхода к ребенку. ~~ Независимо от возраста ребенка никогда нельзя 
угрожать ребенку, как функционирующей единице общества. Физическая сила 
взрослого, сила интеллекта, сила авторитета и его престиж значат для ребенка 
неизмеримо больше, чем его собственные качества, неправильное использование 
которых представляет собой угрозу его личности. Так как гипноз зависит от 
сотрудничества для общего блага, то чувство добра и адекватности должно 
основываться не на ощущении превосходства собственных достоинств одного из 
участников, а на чувстве уважения к самому себе как индивидууму, правильно 
общающемуся с другим индивидуумом; при этом каждый из них вносит полную лепту в 
общую деятельность, имеющую определенное значение для них обоих. Возникает 
определенная необходимость (из-за отсутствия у ребенка эмпирического опыта и 
понимания) работать прежде всего с ребенком, а не над ребенком. Взрослый легче 
может воспринимать пассивное участие.
Кроме того, не может быть и речи о лингвистическом снисхождении к ребенку. 
Понимание, восприятие языка всегда предшествует применению словесных внушений. 
Нельзя опускаться до языка ребенка, а нужно использовать язык, понятия, идеи и 
словесные изображения, понятные для ребенка в значениях его собственного 
познания. Беседа на языке грудников обычно является оскорблением и насмешкой, 
так как любой разумный ребенок знает, что взрослый владеет другими вокальными 
средствами. Никто не имитирует акцент взрослого, но можно использовать слово и 
фразу, взятые из речи другого. Так же обстоит дело и с инфантильными, детскими 
высказываниями.
С таким же уважением нужно относиться и к способности ребенка формировать и 
воспринимать идеи и не предпринимать попыток принизить и сократить способности 
ребенка к пониманию. Лучше предположить и завысить эти способности, чем 
оскорбить, намекнув на недостаток понимания. Например, хирург, который сказал 
четырехлетней Кристи: “Ну, теперь у тебя не болит, не так ли?” — получил 
горький, презрительный ответ: “Ты глупый! Конечно, болит, но я не обращаю 
внимания”. Она хотела понимания и признания; не фальсификации, а реальности, 
понятной для нее. Сказать ребенку:
“Теперь у тебя нисколько не будет болеть и никогда”, — означает накликать беду. 
У ребенка свои собственные идеи и потребности, которые следует уважать, но 
ребенок охотно воспринимает модификации своих идей, разумно представленные ему. 
Таким образом, сказать ребенку: “Это и теперь может сильно болеть, но я думаю, 
что ты вполне можешь остановить боль” — означает разумную оценку реальности для 
ребенка и предполагает воспринимаемую идею разумного и возможно ответственного 
участия в этом процессе.
Ребенка следует уважать как думающее, чувствующее создание, обладающее 
способностью сформулировать идеи и понятия и способное интегрировать их в свое 
собственное целостное эмпирическое понимание; но он должен делать это в 
соответствии с реальными функционирующими процессами, которыми он владеет сам. 
Ни один взрослый не может это сделать для него, и любой подход к ребенку должен 
учитывать этот факт.
Чтобы проиллюстрировать, как следует подходить к ребенку и использовать 
гипнотические методы, можно привести пример из моей личной практики.
Трехлетний Роберт упал с лестницы, сильно разбил губу и выбил верхний зуб. У 
него открылось сильное кровотечение, он громко кричал и плакал от боли и страха.
 Его мать и я прибежали к нему на помощь. Одни взгляд на него, лежащего на 
земле, кричащего, с сильным кровотечением из губы и рта и с кровью, 
разбрызганной по тротуару, подтвердил необходимость срочной помощи, требующей 
энергичных и быстрых мер.
Не было предпринято ни одной попытки поднять его с земли. Вместо этого, когда 
он сделал паузу, чтобы набрать воздуху для нового крика, автор сказал ему 
сочувственно, быстро-быстро и громко: “Это ужасно больно, Роберт. Это ужасно 
больно”.
Именно тогда уже, без всяких сомнений, мой сын понял, что я знаю, о чем говорю. 
Он мог согласиться со мной и он знал, что я полностью согласен с ним. 
Следовательно, он с уважением слушал меня, поскольку я показал, что полностью 
понимаю ситуацию. В детской гипнотерапии нет более важной проблемы, чем 
говорить с пациентом так, чтобы он мог согласиться с вами и уважать ваше 
разумное понимание ситуации в критериях его собственного понимания.
Потом я сказал Роберту: “И будет еще долго болеть”.
В этом простом высказывании я дал название его страху, подтвердил его 
собственное суждение о ситуации, продемонстрировал мое хорошее разумное 
восприятие всего дела и мое полное согласие с ним, так как с этой минуты он уже 
мог только предвидеть длительные страдания и боль.
Следующим этапом для него и для меня было заявление, когда он снова набрал 
воздуху для крика: “А тебе хочется, чтобы боль прекратилась”. Снова мы были в 
полном согласии, его поняли и даже согласились с его желанием. А это было его 
желание, полностью исходившее от него и составляющее непосредственную 
необходимость для него.
Определив таким образом ситуацию, я смог предложить тогда внушение с 
определенной степенью определенности в его восприятии. Это внушение было 
следующим: “Может быть, через некоторое время перестанет болеть, через 
минуту-две”.
Это внушение полностью соответствовало его собственным потребностям и желаниям, 
и, поскольку оно было квалифицировано словами “может быть, перестанет”, оно не 
вступало в противоречие с его собственным пониманием ситуации. Таким образом, 
он смог принять эту идею и начать реагировать на нее.
Когда он сделал это, был выполнен переход к другому важному пункту, важному для 
него, как страдающей личности, и важному по общему психологическому значению 
всего происшествия — переход, который сам по себе был важен, как первая мера 
для изменения ситуации.
Очень часто при гипнотерапии или при использовании гипноза существует тенденция 
преувеличивать очевидное и вновь подтверждать без всякой необходимости уже 
принятое внушение вместо того, чтобы создавать ситуацию ожидания, позволяющую 
возникнуть нужным реакциям. Каждый боксер знает о вреде, который приносит 
перетренировка; каждый моряк знает пагубные последствия длительной гребли. То 
же самое можно сказать и о гипнотических методах.
Следующая процедура с Робертом состояла в признании значения ранения для самого 
Роберта — боль, потеря крови, травма, потеря целостности его нормальной, 
обычной нарцисстической самооценки, его чувства физической адекватности — столь 
жизненно-важное ощущение у человеческого существа.
Роберт знал, что он ударился, что он — раненый человек; он видел свою кровь на 
тротуаре, чувствовал ее привкус во рту, видел ее на своих руках. И, однако, как 
у всех других человеческих существ, у Роберта может возникнуть нарцисстическое 
желание выделиться в своем несчастье наряду с еще более сильным желанием найти 
нарцисстическое утешение. Никому не нужна головную боль, но, раз уж ее 
приходится терпеть, пусть уж она будет такой колоссальной, какую может вынести 
страдающий. Человеческая гордость настолько хороша и так утешает! Следовательно,
 внимание Роберта дважды направляется на два жизненно важных пункта, имеющие 
определенное значение для понимания для него простыми предложениями: “На 
тротуаре ужасно много крови. Хорошая, красная, сильная ли это кровь? Посмотри 
внимательно, мама. Я думаю, это хорошая кровь, но я хочу, чтобы ты убедилась в 
этом”.
Таким образом, произошло еще одно открытое, без испуга, признание значений, 
важных для Роберта, но другим путем. Ему нужно было знать, что его беда 
катастрофична в глазах других, как и в его собственных, и ему нужно 
существенное доказательство того, что он сам мог оценить. Следовательно, заявив,
 что здесь ужасно много крови, Роберт снова может признать разумную и 
компетентную оценку этой ситуации в соответствии с его собственными еще 
несформированными, но тем не менее реальными потребностями.
Затем вопрос о качестве, красоте и силе крови психологически вступил в игру при 
наших личных оценках несчастного случая с Робертом. В ситуации, где кто-то 
чувствует себя серьезно поврежденным, существует преобладающая потребность в 
компенсирующем чувстве доброкачественности, приносящем удовлетворение. 
Соответственно, его мать и я осмотрели кровь на тротуаре и выразили обоюдное 
мнение, что это была хорошая, красная, сильная кровь; тем самым успокоив его не 
только на эмоциональной основе, но и на основе обучения и проверки реальности.
Однако мы квалифицировали это благоприятное мнение, заявив, что лучше всего 
будет, если мы проверим кровь на фоне белой раковины в ванной комнате. К этому 
времени Роберт перестал плакать, а его боль и испуг уже больше не были 
доминирующим фактором. Вместо этого он заинтересовался и был поглощен важной 
проблемой относительно качества его крови.
Мать подняла его с земли и понесла в ванную, где его лицо вымыли водой, чтобы 
проверить “даст ли его кровь, правильно смешанная с водой, нужный розовый 
оттенок”. Потом краснота крови была вновь проверена и вновь подтверждена к 
большому удовлетворению Роберта, так как его кровь была хорошей, красной и 
сильной и сделала воду по-настоящему розовой.
Потом перед нами встал вопрос о том, “правильно ли кровоточит и опухает” его 
рот. “Тщательная проверка к полному удовлетворению и облегчению Роберта снова 
показала, что все идет хорошо и правильно и говорит о его достаточной крепости.
Затем возник вопрос о наложении швов на его губу. Так как это легко могло 
вызывать отрицательную реакцию, то эта проблема была преподнесена ему в 
отрицательном смысле, тем самым включая и его первоначальное отрицание и 
одновременно вызывая новый и важный для него вопрос. Это было сделано с помощью 
грустного заявления о том, что у него будет столько швов, сколько он может 
сосчитать. Фактически это выглядело так, как будто он не сможет иметь даже 
десяти швов, хотя считать он может уже до двадцати. Было выражено сожаление, 
что у него не будет семнадцати швов, как у Бетти Элис, и даже двенадцати, как у 
Аллана. Но сразу же было предложено утешение, у него будет больше швов, чем у 
его родных братьев и сестры Берта, Ланса и Кэрол. Таким образом, реальность 
преобразовалась в ситуацию, в которой он сможет разделить со своими старшими 
братьями и сестрой общую участь с утешающим ощущением равенства и даже 
превосходства.
Таким образом, он был подготовлен к вопросу о хирургическом вмешательстве без 
страха и тревоги, но и с надеждой на то, что сохранит свое достоинство и 
поможет хирургу, и вдохновлен желанием хорошо выполнить задачу, данную ему, т. 
е. “правильно сосчитать швы”. Поэтому не понадобилось никаких уговоров, не было 
необходимости делать дополнительные внушения относительно свободы от боли.
К разочарованию Роберта, ему понадобилось только семь швов, но хирург упокоил 
его, что материал для зашивания был новее и лучше, чем у его братьев и сестер, 
и что шрам будет необычной S-образной формы, как буква, с которой начинается 
имя коллеги его отца. Таким образом, малочисленность швов была вполне 
компенсирована.
Здесь может возникнуть вопрос, в какой же момент был использован гипноз; 
фактически, гипноз начался с первого же предложения, обращенного к нему, и стал 
очевидным, когда он отдал свое полное и неразделенное, заинтересованное и 
довольное внимание каждому из последующих событий, которые представляли собой 
медицинское решение проблемы.
Ни разу ему не сказали неправды, ни разу его насильно не успокаивали таким 
образом, который бы противоречил его собственным понятиям. Сначала была 
установлена общность понятий с ним, а потом были рассмотрены и определены 
пункты жизненно важного интереса для него в ситуации, которые либо 
удовлетворяли его, либо благоприятствовали его пониманию их. Его роль во всей 
ситуации была ролью заинтересованного участника, и на каждую внушенную ситуацию 
следовала адекватная реакция.
Другим примером может служить случай с воинственной двухлетней девчушкой в ее 
кроватке, которая не хочет иметь дела ни с кем и готова сражаться за свое 
“правое” дело всю оставшуюся свою жизнь. У нее есть любимая игрушка — заяц. 
Когда к ней подошли и заметили ее агрессивную манеру поведения, выпяченную 
челюсть, был сделан вызов: “Я не думаю, что твой зайчик знает, как нужно 
спать?” “Зайчик знает, как”, — и битва началась. “Я не думаю, что твой зайчик 
сможет лечь, положив голову на подушку, если даже ты ему покажешь, как это 
нужно сделать”.
“Зайчик сможет! Смотри!” “А закрыть глазки, вздохнуть и уснуть?” “Зайчик все 
может!” Заявление делается с довольной определенностью; и Кристи и ее зайчик 
долго спят в достаточно глубоком состоянии транса.
Весь метод в этом примере — ничего больше, как встреча с ребенком на его 
собственном индивидуальном уровне и внушение идей, на которые она может активно 
ответить и, таким образом, участвовать в достижении общей цели, приемлемой для 
нее и для ее взрослого соучастника.
Этот тип метода был использован много раз по той единственной причине, что 
первичная задача в детской гипнотерапии — это удовлетворение потребностей 
ребенка на данный момент. Ими являются те, что ребенок может понять, и, если 
такая потребность удовлетворена, для терапевта возникает возможность в свою 
очередь выполнить свои собственные обязательства.
Эти два рассказа были описаны довольно подробно, чтобы показать 
натуралистический гипнотический подход к детям. Очень редко, если вообще 
когда-либо возникает необходимость в формальном и ритуальном методе. Прекрасное 
воображение ребенка, его готовность, желание и действительная потребность в 
новых желаниях, его желание понять и разделить деятельность всего мироздания 
вокруг него и возможности, предлагаемые играми, — все это служит для того, 
чтобы он смог адекватно отреагировать на гипнотические внушения.
Хорошим гипнотическим методом является тот метод, который предлагает пациенту, 
взрослый он или ребенок, возможность адекватно удовлетворять свои потребности в 
данный момент, возможность правильно отреагировать на стимулы и идеи, а также 
возможность испытать удовлетворение от новых знаний и своих достижений.
Натуралистические методы гипноза.
“American journal of clinical hypnosis”, 1958, № 1, pp. 3—8.
Натуралистический подход к проблеме индукции гипнотических трансов в 
противоположность формальным ритуальным процедурам предлагает больше 
возможностей для исследования и экспериментов, чем считалось до сих пор.
Под натуралистическим подходом подразумевается, что психиатр принимает ту 
ситуацию, с которой он сталкивается, и использует ее, не пытаясь перестроить ее 
психологически. При таком подходе поведение пациента становится не помехой, а 
определенным вспомогательным средством и играет действенную, активную роль при 
наведении транса. (Из-за отсутствия более точной терминологии этот метод можно 
назвать натуралистическим подходом, в котором используется определенный аспект 
синергизма.)
Основой этого натуралистического подхода являются взаимосвязи и 
взаимозависимость, о которых автор писал еще в 1943 г., и которые с тех пор 
нередко находили свое подтверждение в его практике. В этих исследованиях особое 
внимание было уделено использованию одной модальности реакции как неотъемлемой 
части при выявлении реакции в другой модальности и при зависимости друг от 
друга различных модальностей.
Получается что-то аналогичное тому, как дергается колено, когда мы резко 
напрягаем мускулы рук. Для пояснения этих положений автор приводит несколько 
историй болезней.
Случай № 1
Мужчина в возрасте 30 лет очень заинтересовался гипнозом и вызвался быть 
испытуемым на нескольких экспериментальных сеансах в университете. На первом 
гипнотическом сеансе оказалось, что он является отличным гипнотиком, но, к 
сожалению, он быстро потерял всякий интерес к дальнейшим экспериментам.
Спустя несколько лет он решил, чтобы ему провели сеанс гипноза для 
обезболивания при лечении зубов.
Он легко вошел в состояние транса в кабинете у стоматолога. После 
соответствующего внушения у пациента возникла отличная анестезия руки, но 
полость рта стала еще более чувствительной. Все попытки гипнотической анестезии 
полости рта оказались неудачными. У пациента в состоянии транса наступала 
анестезия различных частей тела, но только не полости рта.
Тогда его прислали к автору, как иллюстрацию особого случая. Индукция гипноза 
была достаточно быстрой, и пациенту как бы случайно напомнили о его желании 
легко и свободно чувствовать себя в кресле стоматолога. При этом ему приказали 
быть внимательным к инструкциям, которые ему будут задаваться, и выполнять их 
четко и полностью.
Ему было сделано внушение, что его левая рука станет очень чувствительной ко 
всем стимулам, в том числе и болезненным. Это состояние гиперэстезии будет 
продолжаться до тех пор, пока ему не будут даны другие, противоположные 
инструкции. В течение всего этого времени ему будет необходимо принять все 
возможные меры, чтобы защитить его руку от болезненных контактов.
Пациент правильно до конца отреагировал на эти внушения. На фоне гиперэстезии 
руки, без всякого дополнительного внушения, у него спонтанно развилась 
анестезия полости рта, что позволило стоматологу выполнить все необходимые 
манипуляции без использования других методов обезболивания.
И в последующем у этого пациента анестезия полости рта достигалась только 
вышеописанным способом. Однако это не единственный пример такого типа. Автор 
время от времени встречался с другими похожими случаями.
Очевидно пациент был психологически фиксирован на том, что лечение зубов должно 
быть обязательно связано с гиперчувствительностью. Когда мы это поняли, то 
стало возможным достижение анестезии способом, аналогичным релаксации одной 
мышцы, что допускает сжатие другой.
Случай № 2
Несколько раз безуспешно стоматолог и его коллеги пытались использовать гипноз 
при лечении зубов у собственной жены. Каждый раз, по ее словам, она от испуга 
словно каменела, не могла двинуться, а потом начинала плакать. Она не могла 
сделать ничего из того, что ей приказывали. Она не могла расслабиться. Она не 
могла выполнить левитацию руки, закрыть глаза. Все, на что она оказалась 
способной, так это пугаться и плакать.
К ней был применен натуралистический подход, включая и “синергизм”. Общая 
ситуация, сложившаяся вокруг ее случая, была объяснена ей следующим образом:
“Вы хотите, чтобы при лечении ваших зубов был применен гипноз. Ваш муж и его 
коллеги хотели того же, но каждый раз, когда к вам применялся гипноз, вас не 
могли ввести в состояние транса. От испуга вы застывали на месте и плакали. Но 
ведь можно не двигаться, но не плакать. Теперь вы хотите, чтобы я поработал с 
вами, как психиатр, но я не верю, что в этом есть необходимость. Вместо этого я 
введу вас в состояние транса так, чтобы у вас наступила анестезия во время 
лечения зубов”.
.Она отвечала: “Я тут же испугаюсь, окаменею и заплачу”. Ей ответили: “Нет, 
сначала вам нужно окаменеть. Это первое, что вам нужно сделать, и вы это 
сделаете сейчас. А теперь каменейте все больше и больше; ваши руки, ваши ноги, 
ваше тело, ваша шея становятся все тверже и жестче, гораздо тверже, чем тогда, 
на сеансах с ваших мужем”.
“Теперь закройте глаза и пусть ваши веки начинают каменеть до тех пор, пока не 
станут настолько жесткими, что вы не сможете открыть их”.
Ее реакции были почти адекватными.
“Теперь следующее, что вы должны сделать, так это глупо испугаться, а потом 
заплакать. Конечно, вам этого не хочется, но вы должны сделать это, потому что 
вы научились делать это так, но не делаете этого сейчас”.
“Гораздо легче сделать глубокий вздох, расслабиться и глубоко заснуть”.
“Почему бы вам не попытаться сделать так, вместо того, чтобы пугаться и 
плакать?”
Ее реакции на такое внушение была немедленной и достаточно хорошей.
Следующее внушение было таким:
“Конечно, вы можете продолжать глубоко спать в состоянии транса, расслабиться и 
чувствовать себя спокойно и удобно. Но в любой момент, когда вы захотите, вы 
можете начать пугаться и плакать. Но, может быть, теперь, когда вы знаете, как 
это нужно делать, вы сможете сохранять удобное, спокойное состояние транса, так,
 чтобы вам смогли вылечить зубы в самом спокойном состоянии”.
Затем было дано простое постгипнотическое внушение, чтобы дать возможность для 
индукции состояний транса в будущем.
После этого ее спросили, интересно ли ей узнать, является ли она компетентным 
субъектом. Получив ее согласие, к ее удовольствию и удовлетворению на ней были 
опробованы различные явления сомнамбулического транса.
С тех пор почти в течение года она была отличным гипнотиком.
Случай № 3
Случай другого типа, в котором был использован тот же подход, произошел с 
молодой женщиной, у которой почти в течение недели, хотя она и хотела вступить 
в половой контакт с мужем, возникало состояние сильнейшей паники при каждой его 
попытке и даже тогда, когда он просто предлагал ей это.
Она вошла в кабинет вместе со своим мужем, запинаясь, рассказала о своем случае 
и объяснила, что нужно что-то сделать, так как ей угрожают бракоразводным 
процессом. Ее муж подтвердил все, что она сказала, добавив несколько деталей 
описательного характера.
Мы выбрали способ, который часто использовали в подобных случаях.
Ее спросили, хочет ли она, чтобы мы воспользовались какой-нибудь процедурой для 
разрешения ее проблемы. Она ответила: “Да, все, что угодно, но только чтобы 
меня при этом не трогали. Я ненавижу, когда меня трогают”. Ее муж подтвердил ее 
слова.
Пациентке сообщили, что будет использован гипноз. Она, колеблясь, согласилась, 
но снова попросила о том, чтобы ее никто не касался.
Ей было сказано, что ее муж будет постоянно сидеть в кресле на другой стороне 
кабинета, а автор будет сидеть рядом с ее мужем. Однако она сама лично должна 
поставить свой стул в дальний конец комнаты, сесть там и постоянно наблюдать за 
мужем. Если муж или автор когда-нибудь встанут со своих мест, то она немедленно 
должна покинуть кабинет, так как она будет сидеть рядом с дверью кабинета.
Затем ей нужно растянуться в кресле, откинувшись назад, вытянув вперед ноги и 
скрестив их, и напрячь все мускулы. Ей нужно пристально смотреть на мужа до тех 
пор, пока все, что она сможет увидеть, будет им, а автора она будет видеть 
только краем глаза. Она должна скрестить руки перед собой и плотно сжать кулаки.

Она послушно начала выполнять свою задачу. Когда она все это проделала, ей 
приказали глубоко уснуть и не видеть ничего, кроме мужа и автора. Пока она 
будет все глубже и глубже погружаться в сон, она почувствует себя испуганной и 
запаниковавшей, она будет не в состоянии двинуться или сделать что-либо и 
только сможет наблюдать за нами обоими, все глубже погружаясь в состояние 
транса, по мере того как нарастает состояние паники.
Это паническое состояние, в соответствии с данной ей инструкцией, углубит ее 
транс и в то же время удержит ее в состоянии неподвижности в кресле.
Потом постепенно она почувствует, как ее муж будет касаться ее интимным, 
ласкательным движением, хотя она отчетливо будет видеть его сидящим в кресле в 
другом конце комнаты. Ее спросили, хочет ли она почувствовать такие ощущения, и 
ей также сообщили, что высокий тонус ее тела ослабится в достаточной степени, 
чтобы позволить ей кивнуть головой в знак согласия или покачать ею в знак 
отрицания чего-либо, и что на этот вопрос нужно дать ответ не торопясь, 
вдумчиво.
Она медленно кивнула головой в знак согласия.
Потом ее попросили отметить, что ее муж и автор отвернулись от нее, поскольку 
она теперь начнет ощущать постепенно становящиеся все более интимными ласки 
мужа на своем теле, пока она наконец не почувствует себя полностью 
расслабившейся, счастливой и удовлетворенной.
Приблизительно через пять минут она обратилась к автору со словами: “Пожалуйста,
 не оглядывайтесь, я так смущена. Можно нам уйти домой, так как со мной сейчас 
все в порядке?”
Ей разрешили войти в кабинет, а ее мужу была дана инструкция отвести ее домой и 
пассивно ожидать развязки.
Спустя два часа они оба сообщили по телефону: “Все в порядке”.
Приблизительно через неделю контрольный телефонный звонок подтвердил, что у них 
все идет нормально. Приблизительно через 15 месяцев они с гордостью показали 
автору своего первенца.
Такие же методы были использованы в случаях с брачной импотенцией. Таких 
случаев у автора было восемь, но здесь дается в виде иллюстрации только один из 
них.
Случай № 4
Этот 24-летний жених, окончивший в свое время колледж, вернулся после медового 
месяца в очень удрученном состоянии духа. Его невеста немедленно отправилась к 
адвокату, чтобы начать бракоразводный процесс, а он обратился за помощью к 
психиатру.
Его уговорили привести свою жену к психиатру и без особых трудностей убедили 
принять участие в гипнотерапии ее мужа.
Ему приказали глядеть на свою жену и заново испытать свое чувство абсолютного 
стыда, унижения и безнадежной беспомощности.
Когда он сделает так, он почувствует необходимость сделать хоть что-то, чтобы 
уйти, избавиться от этого ужасного ощущения. По мере того как это будет 
продолжаться, он почувствует, что не в состоянии видеть ничего, кроме своей 
жены, он не сможет видеть даже автора, хотя и будет слышать его голос. Когда 
это произойдет, он поймет, что впадает в глубокое состояние транса, в котором 
не сможет контролировать действия своего тела. Затем он начнет представлять 
свою жену обнаженной, а затем и себя в таком же виде. Это приведет его к 
открытию, что он не может сделать ни одного движения и не может управлять своим 
телом. В свою очередь это приведет к удивительному для него открытию, что он 
ощущает физический контакт со своей женой, который будет все более интимным и 
возбуждающим, и что нет ничего такого, что он не мог бы сделать, чтобы 
контролировать свои физические реакции. Однако конец его бесконтрольным 
реакциям наступит только по просьбе его невесты.
Состояние транса возникло быстро и в полном соответствии с данными инструкциями.

При окончании состояния транса ему была дана команда:
“Теперь вы знаете, что вы сможете, вы уверены в этом. Фактически, вы достигли 
успеха, и нет ничего, что могло бы помешать вашему успеху и дальше”.
В этот же вечер легко был выполнен половой акт. Автор иногда встречался с ними 
в роли семейного советчика, и их брак был счастливым в течение более чем десяти 
лет.
Другой тип болезни касается ребенка, которого привели в кабинет против его воли,
 и родители которого угрожали ему и уговаривали его посетить кабинет автора.
Случай № 5
В данном примере речь идет о восьмилетнем мальчике, страдающем энурезом, 
которого родители наполовину внесли, наполовину втащили в кабинет. Они уже 
обращались за помощью к соседям, и за него даже публично молились в церкви.
Теперь его привели к врачу “для психов”, обратись к нему, пообещав сыну в 
награду обед в отеле после беседы с врачом.
Его отвращение и враждебное отношение ко всему этому носили явный характер.
Автор начал с того, что заявил мальчику: “Ты очень сердишься и собираешься 
оставаться злым и дальше. Ты считаешь, что ничего не можешь поделать с этим, но 
на самом деле есть одна вещь, которая вполне в твоих силах. Тебе не хотелось 
встречаться с доктором, которой лечит „психов", но ты здесь, и тебе хочется 
что-нибудь сделать, но ты не знаешь, что. Твои родители привели тебя сюда 
насильно. Ну, ты можешь заставить их уйти отсюда. Фактически, мы оба можем. 
Ну-ка, прикажи им уйти из кабинета”. В этот момент его родителям был незаметно 
дан сигнал уйти, чему они охотно подчинились к явному удовольствию ребенка, 
хотя это и вызвало у него удивление.
Затем автор продолжил так: “Ты все еще сердит, и я тоже, потому что они 
приказали мне вылечить тебя с тем, чтобы ты больше не мочился в постель. Но они 
не могут отдавать мне приказы, как тебе. Но сначала мы с тобой договоримся 
насчет них”. И, сделав медленный, выразительный, приковывающий внимание жест, 
автор добавил: “Посмотри вон на тех щенков. Мне больше всего нравится 
коричневый, но я думаю, что тебе больше всего нравится черно-белый щенок, 
потому что у него передние лапы белые. Если ты хочешь быть вежливым, ты 
приласкаешь моего щенка. Мне нравятся щенки, а тебе?”
Тут у мальчика, которого охватило чувство чрезвычайного удивления, возникло 
состояние сомнамбулического транса. Он прошел по кабинету и сделал несколько 
движений, как бы лаская, гладя этих двух воображаемых щенков, при этом одного 
больше, чем другого. Потом он взглянул на автора, который сказал ему: “Я рад, 
что ты больше не сердишься на меня. И я думаю, что нам с тобой не следует 
рассказывать об этом твоим родителям. Может быть, им послужит уроком то, что 
они заставили тебя прийти сюда, то, что ты ничего им не скажешь, пока не 
кончится этот учебный год. Но насчет одного события договоримся с тобой 
наверняка. Ты мне должен поверить, что, если в течение месяца постель у тебя 
будет оставаться сухой, они купят тебе щенка, похожего на нашего Спотти, даже в 
том случае, если ты и не скажешь ни слова об этом. Им придется это сделать. 
Теперь закрой глаза, глубоко вздохни, потом глубоко и крепко засни и проснись 
ужасно голодным”.
Мальчик сделал все в соответствии с командами и был отпущен к родителям, 
которые были проинструктированы соответствующим образом.
Через две недели он был продемонстрирован группе врачей. Никакого лечения не 
проводилось.
В течение последнего месяца учебного года мальчик каждое утро демонстративно 
вычеркивал в календаре по одному дню.
Когда до конца месяца осталось несколько дней, он, хитро улыбаясь, заметил 
матери: “Вам лучше подготовиться”.
31 числа его мать сказала ему, что его ожидает сюрприз. Его ответом было: “Было 
бы здорово, если бы он был черно-белым”. В этот момент в комнату вошел отец, с 
щенком в руках. Мальчик был так возбужден и доволен, что не задал никаких 
вопросов.
Спустя 18 месяцев постель мальчика оставалась сухой.
Случай № 6
Последний случай касается 16-летней девушки, привычка которой сосать большой 
палец вызывала негодование и отвращение у ее родителей, учителей, школьных 
товарищей, водителя школьного автобуса, короче говоря, у всех, кто с ней 
соприкасался.
После многих усилий со стороны ее родителей, которые искали совета у соседей, 
после вмешательства священника в местной церкви, после того, как ее заставили в 
школе носить на груди записку со словами: “Я сосу палец”, было, наконец, решено 
обратиться за консультацией к психиатру, как к последнему средству, считая это 
позором для семьи.
Прежде всего родители заявили автору, что они надеются, что лечение их дочери 
будет основано прежде всего на религии. Но поскольку болезнь прогрессировала, 
то автору удалось получить от них обещание, что, после того как девушка станет 
его пациенткой, родители в течение целого месяца не будут вмешиваться в лечение 
ни единым словом, ни единым жестом, что бы ни происходило с их дочерью.
Девушка неохотно пришла в кабинет вместе с родителями. При этом она шумно 
сосала свой палец. Родителей попросили уйти из кабинета, и дверь за ними 
закрылась. Когда автор повернулся, чтобы посмотреть в лицо девушки, она вынула 
палец изо рта лишь настолько, чтобы могла сказать о том, что она не любит 
всяких там докторов.
Ей сказали в ответ: “А мне не нравится, как твои родители приказали мне 
вылечить тебя от твоего сосания пальца. Мне приказывать!. Это твой палец и твой 
рот, и почему бы тебе не сосать его, если тебе хочется! Приказывать мне лечить 
тебя!. Ну и дела! Мне только интересно, почему, когда ты так воинственно 
относишься к попыткам избавить тебя от сосания пальца, ты же не мочишься так же 
воинственно, как грудной ребенок, который еще не знает, как воинственно нужно 
сосать палец.?”
“Мне бы хотелось научить тебя, как сосать пальцы достаточно воинственно, так, 
чтобы твои старики-родители, черт возьми, пришли в еще больший ужас! Если тебе 
интересно, я расскажу тебе об этом; если нет, то я буду только смеяться над 
тобой”.
Слова “черт возьми!” полностью приковали ее внимание. Она считала, что врач не 
должен применять такие слова по отношению к ней, выпускнице средней школы, 
которая регулярно посещает церковь.
Кроме того, высказывание о неадекватности ее агрессивности, воинственности, 
чему два семестра их учил школьный психолог, еще больше приковало ее внимание к 
автору.
Предложение научить ее, как еще больше досадить своим родителям, о которых 
автор отозвался так неуважительно, вызвало полнейшую фиксацию ее внимания, так 
что вопреки ее намерениями и целям она оказалась в состоянии гипнотического 
транса.
Потом ей сказали решительным тоном:
“Каждый вечер после обеда, как часы, твой отец идет в гостиную и читает газету 
от корки до корки. Каждый вечер, когда он начинает читать, иди туда же, садись 
рядом с ним, соси свой палец добросовестно громко и делай это целых 20 минут 
так, чтобы это раздражало его как никогда раньше.
Затем иди в комнату матери, где она занимается шитьем каждый вечер, прежде чем 
идти мыть посуду. Садись около нее и тоже 20 минут соси свой палец, так чтобы 
она лопалась от злости.
Делай это каждый вечер и делай добросовестно. По дороге в школу подумай о том, 
кто из людей тебе не нравится больше всех и каждый раз, как встретишь его, 
засовывай палец в рот и смотри за тем, как он будет отворачиваться. И будь 
готова к тому, чтобы вновь засунуть палец в рот, когда он на тебя поглядит 
снова.
Выбери себе одного учителя из своей школы, которого ты не любишь больше всего, 
и проделывай с ним же самое. Вот тогда, я надеюсь, ты будешь действительно 
агрессивной”.
После некоторых заключительных замечаний автор отпустил девушку домой и 
пригласил ее родителей.
Он напомнил им об их обещании, и сказал о том, что если они твердо сдержат свое 
обещание, то сосание пальца у девушки скоро прекратится, приблизительно в 
течение месяца. Оба родителя подтвердили свое согласие на полное сотрудничество.

По пути домой девушка не сосала свой палец, была молчалива всю поездку. 
Родители были так довольны, что позвонили по телефону, чтобы выразить свою 
благодарность.
В тот же вечер, к ужасу своих родителей, девушка подчинилась данным ей 
инструкциям, о чем они сообщили автору по телефону на следующий день. Им 
напомнили об их общении и обещании автора относительно будущего девушки.
Целых десять вечеров девушка честно выполняла все инструкции.
Потом ее это начало раздражать. Она начала укорачивать время, потом она начала 
опаздывать и раньше заканчивать, затем пропустила несколько раз и, наконец, 
окончательно забыла.
Менее чем через четыре месяца девушка перестала сосать пальцы сначала дома, а 
потом и повсюду. Она стала сильнее интересоваться жизнью своего класса в школе. 
Она стала лучше приспособляться к жизни во всех отношениях.
Автор встретился с этой девушкой год спустя. Она узнала его, смотрела на него 
молча несколько минут, а потом заметила: “Я не знаю, нравитесь вы мне или нет, 
но я очень благодарна вам”.
Одним из основных принципов при индукции гипноза является обращение с пациентом 
как с личностью с учетом его индивидуальных особенностей. Очень часто делаются 
попытки приспособить пациента к принятому формальному методу внушения, а не 
согласовывать этот метод с пациентом в соответствии с фактической ситуацией его 
личности. При любой такой адаптации возникает настоятельная необходимость 
принимать и использовать эти психологические состояния, понятия и позиции, 
которые привносит сам пациент. Игнорирование этих факторов в пользу какой-то 
ритуальной процедуры очень часто задерживает, ограничивает и даже предотвращает 
положительные результаты. Восприятие и использование этих факторов, с другой 
стороны, способствует более быстрой индукции транса, возникновению более 
глубоких состояний транса, более легкому восприятию терапии и более легкому 
обращению с общей терапевтической ситуацией. .
Другим важным принципом является необходимость того, чтобы избегать 
многократного повторения очевидного. Как только пациент и терапевт ясно, четко 
поймут, что нужно сделать, следует ждать возникновения только усталости от 
дальнейших повторений. Необходимо сначала определить, что пациент ожидает и 
чего хочет, что нужно сделать, а потом ждать адекватных реакций пациента. 
Именно такой подход позволяет значительно быстрее и легче достичь необходимых 
результатов, чем многократное повторение команды для определенных реакций. Эта 
простота инструкций с адекватными результатами четко показана во втором случае.
Короче говоря, каждый из вышеприведенных случаев явился иллюстрацией 
использования поведения и потребностей пациента как натуралистического способа 
индукции гипнотического транса и гипнотерапии. Была предпринята попытка 
показать, что адаптация гипнотических методов к пациенту и его потребностям, а 
не наоборот, легко и быстро приводит к получению нужных терапевтических 
результатов.
Идентификация безопасной реальности.
J. “Family Process”, 1962, № I, pp. 294—303.
Реальность, надежность и определение границ и ограничений представляют собой 
важные принципы в росте сознания и понимания в детстве. Для ребенка 8 лет 
вопрос о том, что представляет собой власть и силу, реальность и безопасность 
является очень важным. Когда маленький, слабый, но разумный человек живет в 
неопределенном мире интеллектуальных и эмоциональных колебаний и отклонений, он 
невольно хочет узнать, что же на самом деле является сильным, надежным и 
безопасным.
Мать, молодая женщина 27 лет, столкнулась с серьезными затруднениями в 
отношении своего восьмилетнего сына, который все больше и больше становился 
непослушным и каждый день находил все новые способы не подчиняться ей. Мать 
разошлась со своим мужем два года назад по существенным, серьезным причинам, с 
чем соглашались все окружающие. Кроме сына у нее были две дочери в возрасте 
девяти и шести лет. В течение нескольких месяцев она встречалась с мужчинами в 
надежде на новый брак, но затем обнаружила, что ее сын воинственно настроен 
против нее и стал для нее неожиданной проблемой. Старшая дочь вскоре 
присоединилась к сыну в его восстании против матери. Мать смогла уладить 
отношения с дочерью с помощью обычных дисциплинарных мер: гневом, криком, 
руганью, угрозами и даже шлепками, за которым последовал долгий, разумный, 
серьезный, объективный разговор с девочкой. В прошлом это всегда воздействовало 
на детей. Однако ее сын Джо отказался подчиниться в ответ на ее обычные меры 
даже тогда, когда она увеличила число наказании, лишений, своих слез. Джо 
попросту заявил веселым и счастливым голосом, что он собирается делать все, что 
ему заблагорассудится, и ничто его не остановит.
Такое поведение мальчик распространил на школу и на соседей, и буквально ничто 
не было в безопасности от его разрушительных действий. Он ломал школьное 
имущество, не подчинялся своим учителям, обижал одноклассников, разбивал окна в 
домах у соседей, уничтожал цветочные клумбы. Учителям и соседям удалось 
запугать ребенка, но и только. В конце концов мальчик начал ломать ценные вещи 
в доме, особенно ночью, когда мать спала, а по утрам он приводил ее в ярость, 
нагло отрицая свою вину.
Все это вынудило женщину привести ребенка к автору для лечения. Пока мать 
рассказывала всю историю, Джо слушал с широкой торжествующей улыбкой на лице. 
Когда она кончила свой рассказ, он хвастливо заявил автору, что тот ничего с 
ним не сделает, и что он собирается делать все, что ему нравится. Автор 
серьезно уверил его, что у него нет никакой необходимости делать что-то с ним, 
чтобы изменить поведение мальчика, поскольку Джо — хороший, большой, сильный 
мальчик, очень симпатичный и умный, и ему самому нужно изменить свое поведение. 
Мальчика убедили, что его мать сделает все, что в ее силах, чтобы дать ему 
такой шанс. Джо принял это заявление недоверчиво и насмешливо. Потом его вывели 
из кабинета, сказав, что автору нужно рассказать его матери о некоторых простых 
вещах, чтобы она смогла помочь ему самому изменить свое поведение. Мальчику 
самым дружеским, добрым образом предложили попытаться это сделать и догадаться 
о том, что это за такие простые вещи. Это привело к тому, что он спокойно, в 
раздумье ждал, пока из кабинета выйдет его мать.
Наедине с матерью мальчика автор обсудил необходимость окружения для ребенка, в 
котором он должен чувствовать, что есть кто-то сильнее, чем он сам. До 
сегодняшнего дня ее сын показывал всем со все возрастающим отчаянием, что мир 
настолько ненадежен, что единственной сильной личностью в нем был только он — 
маленький восьмилетний мальчик. Потом матери были даны предельно четкие 
инструкции, как вести себя следующие два дня.
Когда она уходила, мальчик вызывающе спросил, рекомендовал ли автор его матери 
бить его. Его уверили, что к нему не будет принято никаких мер, за исключением 
тех, которые бы дали ему полную возможность изменить собственное поведение; 
никто другой его не изменит. Этот ответ привел его в замешательство, а по пути 
домой его мать задала ему хорошую трепку, что позволило ей безопасно довести 
автомобиль до дому. Это поведение было предусмотрено автором; матери советовали 
действовать так, не вступая ни в какие споры. Вечер был проведен как обычно, т. 
е. мальчик смотрел телевизор, как он этого и хотел.
На следующее утро приехали ее родители и взяли к себе обеих девочек. Джо, 
который собирался идти купаться, потребовал завтрак. Он был удивлен, когда 
увидел, что его мать принесла в гостиную несколько бутербродов, один термос с 
фруктовым соком и второй термос с кофе, а также несколько полотенец. Все это 
она положила на тяжелую полку, где стоял телефон и лежало несколько книг. Джо 
потребовал, чтобы она немедленно приготовила ему завтрак, угрожая сломать 
первое, что ему попадется под руку, если она не поторопится. Его мать в ответ 
лишь улыбнулась, подхватила его на руки, быстро положила на пол животом вниз и 
всем своим весом уселась ему на спину. Когда он закричал на нее, чтобы она 
слезла с него, она мягко, спокойно ответила, что она уже позавтракала, и ей 
нечего делать, лишь только думать о том, как изменить его поведение. Однако она 
сказала, что уверена, что ей не удастся ничего придумать; следовательно, все 
это останется на нем.
Мальчик яростно борется с тяжестью материнского веса, ее силой и внимательной 
ловкостью. Он вопит, визжит, выкрикивает ругательствами оскорбления, рыдает и, 
наконец, обещает быть всегда хорошим мальчиком. Мать ему отвечает, что обещание 
ничего не значит, потому что она еще не знает, как изменить его поведение. Это 
вызвало у него новый приступ ярости, который в конце конов прекратился, а затем 
последовала мольба разрешить ему пойти в ванную комнату. Его мать спокойно 
объяснила, что она еще не кончила думать; и предложила ему полотенце, чтобы он 
вытер пот. Это опять вызывает дикую вспышку борьбы, которая вскоре утомляет его.
 Его мать воспользовалась тишиной, чтобы позвонить своей матери, а его бабушке. 
Пока Джо слушает, она небрежно объясняет матери, что не пришла еще ни к какому 
заключению, и что думает, что любое изменение в поведении должно исходить от 
самого Джо. Ее сын встретил это замечание новым криком. Мать прокомментировала 
это по телефону, сказав, что Джо слишком занят своим криком, чтобы думать об 
изменении своего поведения, и она приложило телефонную трубку к губам Джо, 
чтобы он смог покричать и в нее.
Джо погрузился в мрачное молчание, прерываемое неожиданными всплесками 
отчаянной борьбы, криками, просьбами, рыданиями, мольбами. На все это мать 
давала один и тот же мягкий, ласковый ответ. Пока проходило время, мать 
наливала себе кофе, фруктовый сок, ела бутерброды и читала книгу. Незадолго до 
полудня мальчик вежливо сказал ей, что ему действительно необходимо пойти в 
ванную комнату. Она призналась в том, что ей это тоже нужно. Она объяснила, что 
это будет возможным, если он согласится вернуться, принять то же положение на 
полу и позволить ей снова сесть ему на спину. Поплакав немного, он согласился. 
Он выполнил свое обещание, но тут же начал яростно бороться с ней, чтобы 
освободиться. Все это утомило его, и он немного успокоился. Пока он отдыхал, 
она ела фрукты и пила кофе, звонила по телефону и читала книгу.
После пяти часов такой борьбы Джо сдался и заявил просто и задумчиво, что он 
сделает все, что она захочет. Его мать ответила на это также серьезно и просто, 
что все ее размышления были напрасными, и она не знает, что ему делать. Услышав 
это, он расплакался, но сквозь слезы сказал ей, что он знает, что нужно делать. 
Она мягко сказала, что очень рада этому, но считает, что у него было лишком 
мало времени, чтобы все хорошенько продумать. Вероятно, еще один час раздумий 
сможет помочь ему.
Джо молча ждал, когда пройдет еще один час, в то время, как мать спокойно 
читала книгу. Когда прошло около часа, она выразила свое желание закончить 
главу. Джо судорожно вздохнул и плакал, но очень тихо, молча глотая слезы, все 
то время, пока мать заканчивала чтение.
Когда глава, наконец, кончилась, мать встала и помогла встать Джо. Он робко 
попросил поесть. Мать объяснила очень подробно, что уже слишком поздно для 
ленча, что завтрак всегда едят перед ленчем, и что слишком поздно подавать 
завтрак. Вместо этого она предложила ему выпить стакан воды со льдом и спокойно 
отдохнуть в постели остаток дня.
Джо быстро уснул, но проснулся от запаха вкусной пищи. Его сестры уже вернулись 
домой и он попытался сесть вместе с ними за стол, чтобы поужинать. Но его мать 
серьезно и просто объяснила ему, что обычно сначала едят завтрак, потом ленч, а 
потом обед. К сожалению, он пропустил завтрак, следовательно, ему пришлось 
пропустить и ленч. Теперь ему придется пропустить и обед, и ужин, но, к счастью,
 он сможет начать новый день на следующее утро. Джо вернулся в свою комнату и 
плакал до тех пор, пока не уснул. Мать почти не спала всю эту ночь, но Джо не 
встал с постели до тех пор, пока она не начала готовить завтрак.
Джо пришел на кухню вместе с сестрами к завтраку и, счастливый, сидел за столом,
 пока мать подавала его сестрам блинчики и сосиски. Джо была подана огромная 
суповая чашка. Его мать объяснила, что приготовила ему дополнительный 
специальный завтрак, овсяную кашу, которую он терпеть не мог. К его глазам 
подступили слезы, но он поблагодарил ее, как было принято у них в доме, и начал 
с отвращением есть. Его мать объяснила, что сварила большое количество каши и 
поэтому может дать ему добавку. Она весело выразила надежду, что каша останется 
ему и на ленч. Джо мужественно ел кашу, чтобы предотвратить такую возможность, 
но каши было приготовлено слишком много.
После завтрака Джо взялся за уборку своей комнаты без всяких приказаний. Сделав 
это, он спросил у матери разрешения сходить к соседям. Хотя она не имела 
представления, чем это кончится, она позволила. Из-за занавески она наблюдала 
за ним, когда он подходил к соседнему дому и позвонил у двери. Когда дверь 
открылась, он что-то коротко сказал соседу, а потом пошел на улицу. Как она 
узнала позже, так же систематически, как он терроризировал соседей, он ходил по 
соседям, чтобы извиниться и поведать, что он вернулся, чтобы отремонтировать то,
 что он испортил. Он сказал соседям, что это займет у него много времени, 
прежде чем он сможет исправить нанесенный им ущерб.
Джо вернулся ко второму завтраку, мужественно съел холодную густую овсяную кашу,
 сдобренную маслом, сам вызвался вытереть посуду и провел остаток дня и весь 
вечер за своими школьными учебниками, пока его сестры смотрели телевизор.
На следующий день Джо пошел в школу, где он извинился перед всеми, кому 
“насолил” и обещал хорошо себя вести.
Его слова были приняты с большой осторожностью. В этот вечер он затеял обычную 
детскую ссору со своей старшей сестрой, которая позвала на помощь свою мать. 
Когда мать вошла в комнату, Джо задрожал. Обоим детям было приказано сесть, а 
сестру заставили первой изложить суть дела, когда пришла очередь Джо, он сказал,
 что он согласен со своей сестрой. Его мать потом объяснила Джо, что она хочет, 
чтобы он был нормальным восьмилетним мальчиком, и чтобы с ним случались обычные 
вещи, как со всеми детьми его возраста. Потом она сказала им обоим, что в их 
ссоре отсутствует всякий смысл, и ее нужно забыть. Обоих детей простили.
Сотрудничество матери.
Обучение матери Джо тому, как нужно решить проблему с ее сыном в соответствии с 
инструкциями автора, было трудной задачей. Она окончила колледж, была умной 
женщиной со своими социальными интересами и чувством ответственности. В беседе 
ее попросили как можно полнее описать весь ущерб, который причинил Джо в школе 
и соседям. При рассказе весь ущерб стал болезненно преувеличенным. В конце-то 
концов, растение можно пересадить, а сломанные и разбитые окна заменить, вместо 
разорванного платья можно купить новое. Но это утешение в тот момент нельзя 
было доводить до ее сознания.
Затем ее попросили рассказать о Джо, каким он был раньше, и оказалось, что это 
был вполне счастливый, хорошо ведущий себя и, вообще, блестящий ребенок. Ее 
несколько раз просили сравнить его прошлое и настоящее поведение и каждый раз 
более кратко, но с четким указанием основных моментов. Потом ее попросили, 
чтобы она подумала о будущем Джо, такого, каким он был раньше и такого, каким 
он стал сейчас. Были сделаны соответствующие внушения, чтобы помочь матери 
вообразить себе резко контрастные картины.
После такого разговора ее попросили изучить все возможности того, что она может 
сделать до конца недели, и какую роль она должна играть для Джо. Так как она не 
знала этого, то она заняла пассивную позицию, так что автор предложил ей свой 
план. Ее подавленное состояние, чувство вины и чувство враждебности к сыну, его 
плохое поведение, — все было пущено в действие. Было предпринято все возможное, 
чтобы переориентировать их на принятие расчетливой, намеренной наблюдательности 
для того, чтобы расстроить попытки сына утвердить свое чувство ненадежности и 
доказать, что она бессильна что-либо сделать с ним.
Вполне оправданное заявление матери, что ее вес в 60 кг будет слишком большим 
для тела восьмилетнего ребенка, явилось основным фактором в получении согласия 
матери. Сначала на этот аргумент попросту не обратили внимания. Матери помогли 
постепенно отмести все возражения относительно предложенного автором плана, 
кроме явно неоспоримого аргумента, что ее вес слишком велик, чтобы его мог 
вынести ребенок. Когда она еще более укрепилась в своей защите, тщательно 
сформулированная дискуссия с ней дала ей возможность пожелать, чтобы она могла 
проделать все то, что наметил автор, до конца этой недели.
Когда автору показалось, что мать достигла эмоциональной готовности в нужной 
степени, был снова поднят вопрос о ее весе. Ей попросту объяснили, что не нужно 
принимать во внимание этот фактор, а необходимо узнать от ее сына завтра, что 
ее вес не имел никаких последствий для него. Фактически. помимо ее веса от нее 
потребуется вся ее сила, ловкость и умение, чтобы овладеть ситуацией. Она может 
даже проиграть их соревнование из-за недостаточности своего веса. Мать не могла 
проанализировать значение связи этого аргумента с данной ситуацией. Ее 
поставили в положение, когда ей нужно было доказать, что ее вес .фактически 
очень велик. Чтобы доказать это, ей нужно было сотрудничество сына, и автор был 
уверен, что агрессивная манера поведения мальчика исключает любое пассивное 
отношение к весу матери. Таким образом, мать была научена, как разрушить свою 
защиту от внушений автора, и восприятие этих внушений ею еще больше усилилось в 
результате его яростного сопротивления. Как позже объяснила мать: “То, что он 
брыкался, как дикий мустанг, заставило меня понять, что нужно собрать все силы, 
чтобы удержаться на месте. Перед нами встал простой вопрос, кто из нас ловчее, 
и я поняла, что я должна сделать все, что могу. Потом я начала испытывать даже 
удовольствие из того, как я предугадывала и реагировала на все его движения. 
Это напоминало игру в шахматы. Я стала восхищаться и уважать его решимость и 
получила огромное удовлетворение от того, что сокрушила его сопротивление, хотя 
это и изнурило меня окончательно”.
“Один момент был для меня особенно тяжелым. Когда мы вернулись из ванной 
комнаты, и он улегся на пол, он так жалобно поглядел на меня, что мне 
захотелось взять его на руки. Но я все время помнила о ваших словах: не 
проявлять жалости до тех пор, пока вопрос не будет решен. Но именно тогда я 
поняла, что я выиграла, поэтому я была особенно внимательна относительно того, 
чтобы не позволить себе жалеть его. Все остальное было гораздо легче, и я 
теперь поняла, что я должна делать и почему”.
Дальнейшее закрепление позиций.
В течение следующих нескольких месяцев, вплоть до середины лета, все шло хорошо.
 Потом без всяких видимых причин, если не считать обычной ссоры со своей 
сестрой, которая была решена в ее пользу, Джо заявил спокойно, но твердо, что 
он не собирается “соглашаться со всей этой ерундой”. Он сказал, что может 
“разгромить” всякого, особенно автора, и он требует, чтобы мать отвела его к 
автору, и он посмотрит на него, что он будет делать с ним сегодня вечером. Не 
зная, что ей делать, мать немедленно привезла мальчика к автору. Как только они 
вошли, она в какой-то степени неточно передала сказанное им, сказав, что Джо 
грозит “разгромить” кабинет автора. Автор тут же заявил Джо, что тот скорее 
всего не сможет разломать пол кабинета, который слишком тверд для этого. 
Находясь в состоянии сильного раздражения, Джо приподнял ногу, обутую в тяжелый 
ковбойский ботинок, и с силой опустил ее на застеленный ковром пол. Тогда, 
успокоительным тоном, автор сказал мальчику, что его попытка была исключительно 
сильна для маленького восьмилетнего мальчика, и что ему, наверное, следует 
повторить ее несколько раз, но вряд ли он сможет сделать это много раз, потому 
что быстро устанет. Джо сердито закричал, что он сможет сильно топнуть 
пятьдесят, сто и даже тысячу раз, если захочет. Ответом ему было, что он всего 
лишь восьмилетний мальчик, и как бы ни сердит он был, он не сможет сильно 
топнуть тысячу раз. Фактически он не сможет сделать это даже пятьсот раз. Если 
он устанет, а он устанет очень скоро, его топанье будет все слабее и слабее, он 
скоро переменит ногу и начнет отдыхать. Хуже того, он не сможет даже стоять, 
пока отдыхает, а будет качаться, и ему захочется сесть. Если он не верит этому, 
он может попробовать начать топать прямо сейчас. Когда он все же устанет, как 
всякий маленький мальчик, он сможет отдохнуть, но только стоя спокойно, не 
качаясь и не сердясь. С яростной и свирепой надменностью Джо торжественно 
поклялся пробить дыру в полу, даже в том случае, если ему придется топать ногой 
миллион раз.
Его мать отпустили из кабинета с просьбой вернуться в “корень квадратный из 
четырех”, что она правильно поняла как вернуться в 2 часа. Таким образом, Джо 
не понял, в какое время должна вернуться его мать, хотя и догадался, что один 
взрослый назвал другому взрослому определенное время. Когда дверь кабинета 
закрылась за его матерью, Джо, сохраняя равновесие на правой ноге, с силой 
ударил по полу левой ногой. Автор выразил на лице удивление, изумление, сказав, 
что удар был немного лучше, чем автор ждал от Джо, но выразил свое сомнение, 
сможет ли Джо выдержать этот темп. Он с уверенностью заявил, что Джо скоро 
ослабеет и обнаружит, что не может даже стоять спокойно. Джо топнул несколько 
раз еще, но потом стало заметно, что его топанье становится слабее.
Затем, усилив свои попытки, Джо дошел до счета 30, и тогда понял, что намного 
переоценил свои силы. Когда по выражению лица Джо стало ясно, что он понимает 
это, автор предложил ему не топать ногой о пол, а слегка постучать по полу 
тысячу раз ногой, так как он потом не сможет даже стоять, не раскачиваясь из 
стороны в сторону от усталости, и захочет сесть. С отчаянной твердостью мальчик 
отверг предложение и заявил о своем желании стоять спокойно. Он быстро принял 
прямую позу, вытянув руки по бокам, лицом к автору. Ему сразу же показали на 
настольные часы, и автор сделал замечание относительно медленного перемещения 
минутной стрелки и о еще более медленном перемещении часовой стрелки несмотря 
на быстрое тиканье часов. Автор повернулся к своему письменному столу, начал 
делать записи в истории болезни Джо, а потом занялся другими записями.
В течение 15 минут Джо переминался с ноги на ногу, вертел своей шеей, пожимал 
плечами. Когда прошли полчаса, он вытянул руку, дотянулся до спинки стула, 
чтобы перенести часть своего веса. Однако он быстро отдернул руку, когда ему 
показалось, что автор собирается поднять голову от своих бумаг. Приблизительно 
через час автор извинился и вышел на некоторое время из кабинета. Джо 
воспользовался этим и уже не занимал своего прежнего положения позади стула.
Когда мать постучала в дверь кабинета, автор сказал Джо: “Когда войдет твоя 
мать, сделай точно то, что я тебе скажу”. Мать вошла и села, с удивлением глядя 
на Джо, который твердо и прямо стоял лицом к письменному столу. Сделав матери 
знак молчать, автор повернулся к Джо и твердо скомандовал:
“Джо, покажи своей матери, как сильно ты можешь стучать по полу”. Джо был 
сильно изумлен, но послушался. “Теперь, Джо, покажи как твердо и прямо ты 
можешь стоять!”. Минутой позже ему были даны еще две команды: “Мама, эта беседа 
между Джо и мной — тайна между мной и Джо. Джо, ничего не рассказывай матери о 
том, что случилось сегодня в этом кабинете. Ты и я знаем об этом, и этого 
хватит. Хорошо?”
И Джо и его мать в знак согласия кивнули головой. Она выглядела слегка 
озадаченной, а Джо — очень довольным. По пути домой Джо был спокоен, сидел 
рядом с матерью. Приблизительно на полпути до дома Джо прервал молчание и 
сказал, что автор — отличный доктор. Как позже рассказывала его мать, это 
заявление каким-то необъяснимым образом развеяло ее сомнения. Она не спрашивала 
о событиях, происшедших в тот вечер в кабинете, а сам Джо не сказал ей об этом 
ни слова. Она только поняла, что Джо стал уважать и доверять автору и была рада 
встречаться с автором время от времени. Поведение Джо продолжало оставаться 
таким, какое должно быть у обычного умного мальчика, который время от времени 
шалил, но вполне понятным образом.
Прошло два года, и у матери Джо состоялась помолвка. Джо понравился будущий 
отчим, но он спросил у матери: одобрил ли автор этого человека? Когда его 
убедили в этом, он без дальнейших вопросов согласился с замужеством матери.
Примечание.
В процессе бытия ценой выживания является вечная бдительность и желание узнать. 
Чем быстрее человек осознает реальности и чем скорее он приспособится к ним, 
тем скорее пройдет процесс приспособления и тем счастливее будет его жизнь. 
Когда человек знает границы, ограничения и пределы, которые определяют наше 
бытие, тогда он свободно может использовать все то, что у него есть в наличии. 
Но в неопределенном окружении интеллектуальные и эмоциональные колебания и 
изменения вызывают обволакивающее состояние неопределенности, которое меняет 
время от времени свою модальность, так что здесь не может быть и речи об 
определенности и надежности. Джо пытался узнать, кто был сильным, надежным и 
безопасным, и он узнал это тем самым эффективным способом, когда человек учится 
не бить по камню голой ногой и не трогать колючий кактус голой рукой. 
Существуют относительные ценности усилий, предназначений, целей и 
вознаграждений, и Джо была дана возможность искать, думать, находить, 
сравнивать, оценивать, противопоставлять и выбирать. Тем самым ему давалась 
возможность учиться, узнавать и приспосабливаться.
Джо был не единственным, к кому применялась такая терапия. За годы работы автор 
встречался с целым рядом подобных примеров, почти идентичных вышеизложенному. В 
некоторых из этих случаев автор находился в контакте с пациентами в течение 
многих лет и, следовательно, получал информацию, вновь и вновь подтверждающую 
важное значение столкновения с действительностью как успешного средства для 
создания безопасной реальности.
Гипнотически ориентированная психотерапия при органическом поражении головного 
мозга.
“American journal of clinical hypnosis” 1963, N” 5, pp. 92—112.
Обычно повреждения мозга с постоянными показаниями органических изменений 
представляют собой серьезную трудную проблему для психотерапии. В нижеследующей 
истории болезни дается довольно подробный рассказ о множестве психологических 
мер, о формах команд, о прямом и косвенном применении гипноза и о манипуляциях 
с различными моделями поведения и реакций для достижения терапевтических целей 
после неудачи с обычными медицинскими и хирургическими процедурами. Вместо 
обычного краткого изложения медицинских фактов очень подробно изложена сама 
история болезни. Была предпринята попытка дать читателю “почувствовать” ту 
психологическую и органическую картину, с которой столкнулся автор, и которая 
сыграла определяющую роль в том лечении, которое он изобрел.
20 июля 1955 г. эта 38-летняя женщина, когда-то окончившая колледж, бывшая в 
свое время блестящей студенткой, имеющая докторскую степень, возвращалась со 
своим мужем и тремя детьми после счастливо проведенных каникул. По дороге она 
стала жаловаться на головную боль, которая становилась все сильнее, и у женщины 
быстро развилась мозговая кома.
Она была госпитализирована, при обследовании была обнаружена аневризма в месте 
разделения внутренней сонной артерии на среднюю и внутреннюю мозговые артерии, 
выявлены парез правой половины тела и афазия. Анализы показали наличие свежей 
крови в спинномозговой жидкости.
Лечение было консервативным до 2 августа, когда состояние ее несколько 
ухудшилось, и на всей правой половине тела появилась очень выраженная 
гипералгезия. Невропатологи предположили, что у пациентки развивается 
таламический синдром. Ей давали различные медикаменты, чтобы снять сильнейшие 
боли, но так как улучшения не наблюдалось, то 8 августа в ходе 
нейрохирургической операции ей была перевязана общая сонная артерия. Это 
вмешательство уменьшило головные боли и другие общие симптомы, но 
правосторонний парез и гиперестезия сохранились. Спустя месяц у женщины в 
правой стороне тела снова появились сильные боли, и врачи поставили диагноз — 
таламический синдром центрального происхождения.
Она начала ходить довольно хорошо, но весьма неустойчиво, но усиление болей и 
неэффективность обезболивающих медикаментов и успокоительных послужили причиной 
ее госпитализации в одну из самых известных клиник, где она находилась с января 
1956 года.
Общий осмотр и анализы подтвердили предыдущий диагноз — таламический синдром, 
выявили снижение мышечного тонуса, гиперэстезию в правой половине тела, а также 
афазию. Врачи-специалисты пришли к выводу, что диагноз ясен, дополнительные 
обследования больше ничего не дадут и рекомендовали использовать новые, только 
что разрешенные к клиническим испытаниям, лекарственные препараты. Прогноз был 
очень неблагоприятным. Семья не согласилась с таким лечением, и в марте 1956 
года по настоянию мужа ее поместили в другой хорошо известный неврологический 
институт. Там обследование подтвердило сохранение выраженного правостороннего 
пареза, афазии и правосторонней гипералгезии. Как и при предыдущих 
исследованиях выяснилось, что у женщины нормальные ощущения и нормальный 
мышечный тонус в левой половине ее тела. Специалисты этой клиники подтвердили 
диагноз, не сделали никаких новых рекомендаций, и высказали мнение, что прогноз 
этого заболевания очень неблагоприятный.
Она поступила в третий неврологический институт в июне 1956 года, и ей была 
сделана еще одна нейрохирургическая операция по поводу ее таламического 
синдрома. Лечащему терапевту женщины сообщили, что хирурги пересекли 
спиноталамический тракт на левой стороне тела, что привело к уменьшению 
правосторонней гиперэстезии, но глубокая, диффузная, спонтанная боль 
сохранилась. У пациентки выявилась частая ассоциация вегетативных нарушений с 
приступами болей. Прогноз был неблагоприятным, так как врачи считали, что 
развившийся таламический синдром невозможно устранить.
Они рекомендовали выписать пациентку домой и впоследствии лечить рентгеновским 
облучением гипоталамуса на участке позади турецкого седла, как возможного 
средства для уменьшения гипералгезии и вегетативных нарушений.
При возвращении ее домой оказалось, что у нее не сохранилось то улучшение, 
которое наметилось сразу после операции. Вновь за консультацией обратились в 
неврологический институт. Там объяснили, что такая операция, как та, которая 
была ей произведена, часто бывает неудачной. Врачи снова посоветовали провести 
курсы рентгенотерапии, а если это не поможет, то будет необходима повторная 
операция. 3 июля 1956 года специалисты института в связи с нарастанием 
симптоматики у пациентки, предложили провести курс лечения новыми препаратами. 
Они явно не были заинтересованы в новой операции и считали ситуацию безнадежной.

Семейный врач пациентки отвез ее к врачу общей практики, т. е. терапевту и 
хирургу в одном лице, который при осмотре отметил явную аномалию, не 
упоминавшуюся при всех предыдущих осмотрах и анализах, а именно точное 
анатомическое распределение нарушений чувствительности по средней линии тела: 
повышенная болевая чувствительность правой стороны и нормальные ощущения на 
левой стороне, а также вегетативные нарушения и очевидные неврологические 
признаки повреждения мозга. Такая четкая анатомическая демаркационная линия 
нормальных и ненормальных ощущений, по мнению врача, являлась истерическим 
наложением, особенно тогда, когда пациентка кивнула утвердительно головой, 
подтверждая, что правая сторона ее влагалища и прямой кишки одинаково 
болезненны.
В результате этого посещения близкие пациентки и их семейный врач решили 
показать пациентку автору на предмет проведения гипнотерапии, так как за 
прошедшие 11 месяцев лечения лишь несколько уменьшился паралич и развилось 
состояние прострации, из которого пациентку можно было вывести лишь необычными 
стимулами. Муж согласился с таким планом, и пациентку привезли к автору 14 июля 
1956 года.
Ее муж рассказал все, что произошло с ней; семейный врач дал соответствующие 
сведения о пребывании женщины в четырех клиниках, об анализах, лекарствах и 
рекомендациях, сделанных за эти 11 месяцев. Затем он рассказал о том, в каком 
состоянии она сейчас.
Пациентка неустойчиво и покачиваясь вошла в кабинет, буквально рухнула в кресло 
и время от времени кивала головой в знак согласия с мужем, когда тот говорил о 
том, что она страстно желает поправиться. Внешний вид у нее был ужасный. Волосы 
на голове только начали отрастать после нейрохирургической операции; правая 
сторона лица была опущена; все правосторонние движения были неловкими; своим 
поведением она явно показывала, что страдает от сильной боли в правой стороне 
тела. Осмотр показал, что женщина с большим трудом выносила легкие 
прикосновения к правой стороне тела, чем сильные шлепки и глубокое надавливание.
 Было также отмечено, что у нее отмечаются заметные болезненные реакции на 
любые стимулы на правой стороне тела от средней линии скальпа, вниз по лицу и 
верхней части грудной клетки. Вся правая нога была болезненной, и она кивнула 
головой вправо, когда ее спросили, болят ли у нее влагалище и прямая кишка. 
Когда ее спросили, имеет ли она в виду только правую часть этих органов, она 
снова утвердительно кивнула головой. Обследование при закрытых глазах во время 
проверки ощущений в спине и скальпе не изменили точного разделения по 
анатомической средней линии левосторонних нормальных ощущений и повышенной 
болевой чувствительности правой стороны. Выявилась также выраженная алексия, 
которая не была отмечена ни в одном из предыдущих осмотров. История болезни, 
внешний вид и очевидные симптомы, включая афазию и алексию, не оставляли почвы 
для сомнений относительно органического характера ее болезни и повреждения 
мозга, несмотря на кажущийся “истерический” характер ее сенсорных нарушений.
Что касается отношения женщины к лечению, то, по словам мужа, пациентка 
проявила определенный интерес к любому медицинскому сообщению, дискуссии в 
связи со своим заболеванием, и каждый раз, попадая в новую клинику, проявляла 
новые надежды на излечение, за которыми следовали отчаяние, безысходность, 
слезы, глубокое разочарование каждый раз, когда она возвращалась домой. В 
течение нескольких месяцев она упорно старалась разговаривать со своим мужем и 
детьми и хоть в какой-то степени участвовать в семейной жизни. Иногда на 
произнесение фразы “я не могу говорить” или “у меня болит” у нее уходило 15 
минут. Несколько раз она пыталась проявить интерес к визитам многочисленных 
друзей и особенно их семейного врача, который к тому же был их близким другом, 
но для нее это было слишком тяжело. Хотя парез немного уменьшился, она 
испытывала большие затруднения при спуске с лестницы, а также при попытке 
сделать шаг назад. Пациентка сказала, что ей при этом приходится пользоваться 
перилами, так как ей кажется, что ее глаза не могут правильно определить 
ступеньки, и что для того, чтобы сделать шаг назад, ей приходится медленно и 
долго “размышлять”, так как ее ноги отстают при движении назад, и в результате 
она падает.
Холода и повышенная влажность также увеличивали ее физическое недомогание, 
правостороннюю повышенную чувствительность и правосторонние нарушения мышечного 
тонуса.
Сначала пациентка относилась к своему заболеванию с испугом, страхом и 
озабоченностью. При первой госпитализации она проявляла сотрудничество при 
лечении, чувство доверия к своему врачу и чувство уверенности в будущем. 
Обострение симптомов, которые привели ее ко второй госпитализации в одну из 
известнейших в стране клиник, сопровождалось реакцией надежды и уверенности. 
Лечение обычными лекарствами и новыми препаратами и высказанное тамошними 
врачами сомнение в возможности улучшения ее состояния привели к чувству 
отчаяния и в то же время к решимости сделать все возможное, чтобы вылечиться. У 
нее несколько уменьшились проявления правостороннего пареза, но ходьба по 
лестнице вверх и вниз, затруднения при шаге назад, холодная зимняя погода, 
когда она была дома, афазия и алексия представляли собой серьезные препятствия 
к нормальному образу жизни.
В качестве болеутоляющих и успокаивающих средств ей были прописаны кодеин и 
препараты, содержащие барбитураты, но чем выше становились дозы, тем менее 
эффективно они действовали.
Она напрасно прилагала все усилия, пытаясь разговаривать с детьми и мужем. 
Афазия делала ее беспомощной, чего она боялась больше всего. Кроме того, она не 
сознавала наличия у себя алексии. Пациентка также отмечала нарушения зрения, 
которое заключалось в том, что она как бы в тумане четко видела только контуры 
предметов.
Она пыталась правильно реагировать на визиты своих друзей, но часто оказывалось,
 что ее. внимание отвлекали сильные приступы боли. Это постепенно заставило ее 
отойти от всего. Она спала до 10.30 утра, потом вставала, принимала душ, 
несмотря на то, что это вызывало у нее сильную боль. (Позже она объяснила, что 
помимо соблюдения личной чистоты она надеялась, что эта процедура поможет ей 
привыкнуть к постоянной правосторонней гиперэстезии и гипералгезии.)
Затем она съедала сразу и завтрак и ленч (второй завтрак), ложилась на кушетку, 
смотрела в потолок и курила. В 6 часов вечера она вставала, обедала, вновь 
ложилась на диван и курила, уставившись в потолок, время от времени пыталась 
разговаривать с мужем и детьми (это происходило все реже и реже). 
Приблизительно в 10.00 вечера она ложилась спать.
Ее третья госпитализация и вероятность того, что будет сделана 
нейрохирургическая операция, вызвали у нее большой интерес и надежды, которые 
вновь обернулись отчаянием. При четвертой госпитализации она вновь приняла 
лечение с новой уверенностью и энтузиазмом, но была жестоко разочарована тем, 
что закрепилась правосторонняя гипералгезия. Пациентка дала согласие на 
очередную нейрохирургическую операцию, но особой надежды у нее уже не было. 
Малая эффективность проводимого лечения привела к полному отчаянию и чувству 
безнадежности, чувству, которое присутствовало у нее уже несколько месяцев, но 
теперь полностью овладело ею. Она пассивно согласилась обратиться к врачу общей 
практики по совету своего домашнего доктора, но даже то, что, по его мнению, 
анатомическое разделение неврологических нарушений по средней линии тела может 
носить истерический характер и является показанием для гипнотерапии, не вызвало 
у нее большого интереса. Также безучастно она согласилась прийти на 
консультацию к автору и при встрече с ним вручила ему клочок бумаги с едва 
различимыми словами “Помогите мне!”
Эта лично выраженная мольба о помощи, несмотря на то, что с ней был ее муж и 
этот особый кажущийся истерический характер анатомической демаркационной линии 
ощущений тела произвели на автора благоприятное впечатление, как признак, 
дающий большие надежды на то, что пациентка будет сотрудничать с автором на 
каждом этапе лечения, на то, что это — не истерическая реакция, а очень 
выраженная соматическая гиперкомпенсация. Ей и ее мужу все именно так и 
объяснили, а домашнему врачу все было изложено в письме. Чтобы укрепить в ней 
чувство веры и надежды, ей несколько раз достаточно настойчиво и выразительно 
повторили, что такое распределение ощущений можно объяснить не истерией, а 
гиперкомпенсаторным стремлением ее тела к выздоровлению и восстановлению 
“нормальной” чувствительности. Это весьма своеобразное объяснение, как 
оказалось, пробудило в ней веру в успех лечения.
Тем не менее картина представлялась автору не такой уж и обнадеживающей. Первый 
час беседы изнурил пациентку, и она явно потеряла к ней интерес уже в первые 15 
минут, хотя ее муж все еще продолжал рассказ о ее болезни. Интерес и желание 
мужа видеть ее здоровой не вызвали никаких сомнений, но общая ситуация 
показывала, что вопрос о каком-то улучшении, если оно вообще возможно, зависит 
от настойчивости ее усилий. Поэтому, прежде чем они ушли из кабинета, пациентку 
заставили дать торжественную клятву, что она будет во всем сотрудничать с 
автором; ее предупредили, что “хорошее лекарство всегда горькое на вкус”, и что 
ей не всегда будет доставлять удовольствие выполнять инструкции терапевта. Она 
пожала плечами, и после нескольких попыток, заикаясь сказала: “Я сделаю это”, и,
 когда ее спросили, не имела ли она в виду, что сделает все, что ее попросят, 
она энергично кивнула головой.
Вскоре ее отпустили, и она, качаясь и спотыкаясь, вышла из кабинета, вызвав 
выражение тревоги на лице мужа, которому затем были даны соответствующие 
указания. Так как его работа требовала частых отлучек из дома, автор 
договорился с ним, что при его жене постоянно будет находиться сиделка, которая 
также будет выполнять роль ассистента автора. Родственница, которая 
сопровождала пациентку, сама вызвалась выполнять это поручение, и беседа с ней 
привела к заключению, что она будет идеальным человеком для выполнения любого 
плана лечения, разработанного автором.
Три дня автор усилено раздумывал над тем, что делать с этой пациенткой, у 
которой, очевидно, поврежден мозг в результате кровоизлияния, с остаточными 
явлениями пареза, с выраженными симптомами афазии и алексии, с таламическим 
синдромом, по поводу которого ей была сделана операция без заметных признаков 
улучшения, которая уже в течение 11 месяцев находится в состоянии отчаяния и 
беспомощности. Автор был почти согласен с плохим прогнозом на будущее у этой 
женщины, который дали ведущие неврологические клиники страны. Все это привело 
автора к заключению, что нужно исследовать экспериментально возможность помочь 
пациентке, объединив гипноз, психотерапевтические методы, использовав хорошо 
разработанную ее собственную модель крушения надежд и принципы работы Денгли, 
который экспериментально доказал, что утрата способности к обучению зависит от 
объема корковых поражений, а не от их локализации.
Основной смысл этого решения заключался в том, что у пациентки создалась хорошо 
разработанная модель крушения надежд и отчаяния, которые, если правильно их 
использовать, могут стать движущей силой для формирования очень выраженной 
эмоциональной реакции, что приведет к коррекции симптомов.
Этот план был комплексным и сложным; иногда он менялся не только со дня на день,
 но даже в течение одного дня, так что, если не считать некоторых моментов, 
пациентка никогда не знала, чего ждать от автора, и даже то, что было сделано, 
часто для нее, казалось, не имело смысла. В результате у пациентки всегда 
поддерживалось состояние ожидания, поиска, борьбы, состояние разрушенных надежд,
 эмоциональное состояние, в котором гнев, замешательство, отвращение, 
нетерпение и горячее желание взять все в свои руки и делать все упорядоченным, 
разумным образом стали преобладающими чувствами. (Во время написания этой 
статьи пациентка очень интересовалась тем, что будет включено в эту работу, и 
несколько раз говорила: “Ох, и ненавидела же я вас; вы приводили меня в ярость, 
и чем злее я была, тем больше старалась”).
Так как в решении этой клинической проблемы все обычные средства оказались 
неэффективными, то лечение носило характер клинического эксперимента. Однако, 
поскольку состояние пациентки было критическим, то не было возможности 
оценивать действительную пользу каждой в отдельности из многочисленных, 
изобретенных автором процедур. Можно было согласиться с компетентными 
специалистами известных в стране клиник в их оценке будущего прогноза 
заболевания у пациентки, как очень плохого, фактически безнадежного, о чем 
говорили и реальные результаты проводимого лечения.
К счастью, сиделка пациентки была очень разумным человеком, очень 
заинтересованным в этой ситуации, очень контактной, с удивительно хорошо 
поставленной речью, свободно владеющая современным языком. Этим и 
воспользовался автор в качестве своего терапевтического подхода, не знакомя с 
его целями и деталями саму пациентку.
На первом сеансе автор сказал пациентке, что она должна собрать всю свою волю, 
все свои физические и душевные силы, чтобы слушать внимательно каждый вопрос, 
который задает ей автор и приложить все усилия, чтобы на него ответить, каким 
бы странным он ни был. Пациентка в знак согласия кивнула головой, и ее спросили 
полное имя мужа. Прежде, чем она закончила свои первые попытки произнести его 
вслух, сиделка очень быстро назвала его имя, возраст, место рождения, что и 
записал автор с серьезным выражением лица так, как будто это сказала сама 
пациентка. Так же четко и медленно автор спросил у пациентки ее полное имя, 
включая и девичью фамилию. И снова сиделка, пока пациентка боролась со своими 
губами и языком, назвала имя, возраст, адрес и т. д. Продолжая в том же духе, 
автор серьезно задавал пациентке вопросы и записывал ответы на них, делая вид, 
что это ответы самой пациентки, некоторые из которых были намеренно 
приблизительными и даже ошибочными. Постепенно удивление пациентки сменилось 
гневом и яростью, особенно тоща, когда стали даваться ошибочные ответы и даже 
неправильные сведения.
В конце часового периода автор заметил небрежно пациентке: “Вы сердиты, как 
мокрая курица, не так ли?”, на что сиделка ответила очень воодушевлено, что 
ничего подобного с Энн не произошло. Автор продолжал: “А вы действительно не 
хотите сюда приходить больше, не правда ли?” И снова сиделка торжественно 
заверила автора в обратном в то время, как пациентка в ярости дрожащими губами 
пробормотала: “Я об-беща-обещала”, — и вышла из комнаты. Было заметно, что ее 
шаг был более устойчив (совсем немного), чем тогда, когда она входила.
На следующий день, как только пациентка (ее звали Энн) была усажена в кресло, 
автор попросил ее рассказать о себе, и немедленно Джейн (так звали сиделку) 
включилась в разговор, быстро сообщив автору такие сведения об Энн, как дата и 
место рождения, учеба в школе, имена ее учителей, годы учебы в колледже, 
некоторые даты из семейной жизни. Многие из этих сведений были приблизительными,
 а многие попросту ошибочными. Энн смотрела на Джейн со все возрастающим гневом,
 а потом и на автора, который записывал эти сведения и вел себя так, как будто 
это говорит сама Энн. Все это время губы и рот Энн шевелились, стараясь 
произнести какие-то слова ответа, поправить Джейн, и когда сеанс подошел к 
концу, о чем заявил автор, одновременно назначив час следующей встречи, Энн 
вышла из кабинета еще более устойчиво, чем накануне. Но автор вернул ее и 
сказал серьезно, что дневная программа была составлена для нее, и что сиделка 
ответственна за то, чтобы Энн сдержала обещание о сотрудничестве. Энн энергично 
и сердито кивнула головой, быстро повернулась, сделав только один шаг назад, и 
вышла, все еще сердясь.
Ее снова попросили вернуться, и, когда пациентке удалось зафиксировать свой 
взгляд на лице автора, ей медленно, несколько раз повторили, что она должна 
полностью подчиниться составленному для нее распорядку дня. Затем пациентке 
позволили уйти из кабинета; сначала она шла медленно, как бы находясь в 
состоянии транса, а потом пошла гораздо быстрее. Автор не сделал никаких 
попыток проверить ее на гипнабельность, так как его клинический опыт показывает,
 что при закреплении гипнотических реакций субъекта, нет необходимости давать 
ему знать об этом на первых этапах. Наоборот, чем меньше пациенты осознанно 
понимают это, тем больше они пытаются помочь при терапевтических процедурах.
Много позже Энн сказала автору: “Меня к вам послали на сеансы гипноза, но вы ни 
разу не пытались использовать его. Хотя сейчас, оглядываясь назад, я уверена, 
что вы вводили меня в состояние транса много раз, когда я не знала этого. Когда 
я сердилась на людей, это могло продолжаться долго, даже несколько лет. Но с 
вами было по-другому. Я сердилась, действительно сердилась, но на следующий 
день, когда я все еще была зла на вас, что-то во мне заставляло меня приходить 
сюда. Может быть, это просто означает, что вы добирались до моего 
подсознательного, и поэтому я возвращалась. Вы много раз вводили меня в 
состояние транса?” На этот вопрос, поскольку она еще не достигла нужных успехов,
 на которые рассчитывал автор и которые считал возможными, последовал 
стандартный для таких случаев уклончивый ответ: “Я люблю помогать своим 
пациенткам, но обычно я даже не пытаюсь объяснить им, что я делаю. Я вам отвечу 
на ваш вопрос так: “Вы можете считать, как вам хочется, и в любом случае ваша 
догадка подойдет мне”. Такой ответ закрывал вопрос, не отвечая на него, и 
оставлял автору свободу вызывать у пациентов состояние транса с воображаемыми 
или изолированными гипнотическими явлениями, и при этом пациент не сознавал, 
что происходит. Гораздо охотнее пациент воспринимает такие проявления как свои 
сознательные, намеренные усилия, чем как пассивное ответное действие, вызванное 
гипнотерапевтом. Заставить пациента думать: “Смотрите, что я (пациент) могу 
делать”, — гораздо эффективнее, чем позволить пациенту понять, что может 
терапевт заставить его делать.
Джейн показала Энн напечатанный на машинке распорядок дня, но последняя не 
могла прочесть его из-за своей алексии.
После неоднократных тщетных попыток Энн, Джейн несколько раз зачитывала его ей, 
но с определенными и разными ошибками. Энн внимательно слушала, и выражение ее 
лица показало, что она узнавала эти ошибки и постепенно раздражалась. Эти 
ошибки касались времени на сон, времени душа, времени обеда, часов плавания, 
медицинских назначений и т. д. Но что ее рассердило еще больше, так это 
заявление, что она должна подчиняться Джейн во всем, независимо от того, что 
она сама думает по этому поводу, как она это понимает, чего хочет и что знает. 
И никаких исключений из этого правила.
Этот режим дня был составлен исключительно в качестве еще одного средства 
стимулирования пациентки, не позволяя ей понимать, что происходит на самом деле.
 Таким образом Джейн, несмотря на то, что часы стояли перед глазами, а по радио 
сказали, что время 9.00 часов, заявила, что уже 10 часов вечера, Энн пора 
ложиться спать. Энн что-то бормотала нечленораздельно, а Джейн прочитала, что 
Энн не должна спорить, а должна подчиниться инструкциям Джейн, которые были 
перечислены в программе.
Например, для завтрака Энн будили слишком рано и спрашивали, хочется ли ей яиц 
всмятку, гренки и кофе. Энн в знак согласия кивала головой, потом по часам 
замечала, что ее разбудили на полтора часа раньше, чем положено, и показывала; 
на часы. Позже мы узнали, что она узнавала время по положению стрелок, а не по 
цифрам на циферблате. Джейн весело замечала, что сейчас прекрасное утро, и Энн 
в ярости одевалась, сердито приходила на кухню, и от удивления немела, увидев 
на столе перед собой овсяную кашу и листовой салат, в то время, как Джейн ела 
фрукты, гречневую кашу я пила кофе. Сразу же после завтрака, который Энн 
съедала с отвращением, а в это время Джейн весело болтала на любую тему, 
пришедшую ей в голову, включая и вопрос об абсолютном приказе автора, что Энн 
всегда должна съедать все, что находится в ее тарелке. Затем Джейн с покаянным 
видом извинялась за то, что не сказала Энн принять душ перед завтраком и, 
весело болтая, почти силой отводила Энн в ванную комнату и следила за тем, 
чтобы Энн приняла душ, полностью игнорируя ее попытки показать жестами, что она 
уже принимала душ, что пол в душевой и полотенца сырые и т. д. Джейн, не 
обращая внимания, весело болтала на тему здоровья. Чувство юмора Джейн и 
энергия, с которой она следовала инструкциям автора, были чрезвычайно полезны, 
и Джейн легко использовала свою собственную изобретательность, выполняя 
пожелания автора.
На следующем сеансе Энн пыталась связаться с автором, написав записку левой 
рукой и, поэтому, очень неразборчивым почерком, и вручила ее автору, который 
попытался прочесть ее, не смог и отдал ее Джейн, чтобы та прочла ее. Пожимание 
плечами и беспомощные взгляды собеседников заставили Энн сказать: “поверните”. 
Подчиняясь, автор и Джейн повернулись лицом к Энн, снова пожимая в недоумении 
плечами. Энн расплакалась и с трудом произнесла: “Переверните бумагу”.
Автор сделал это, и они с Джейн прочли: “Не может ли она отвести меня 
куда-нибудь пообедать?” Это было написано медленно, с трудом.
Автор сразу же согласился, а Энн, не колеблясь, не заикаясь, спросила: “А на 
завтрак и ленч тоже?” Согласие было дано, и Энн выглядела счастливой и 
торжествующей. Джейн фактически наслаждалась, расстраивая Энн при каждом 
принятии пищи, подавая Энн вместо банана морковь, в то время, как сама с 
удовольствием ела банан. Все чаще и чаще за едой, время от времени Энн 
удавалось произнести названия блюд, которые бы она хотела съесть, и за это 
Джейн ее вознаграждала, как бы не обращая особого внимания на это, что всегда 
вставляла в свою речь незначительные ошибки, что) особенно раздражало Энн. Так 
она предложила подарок для старшего из детей Энн, хотя день рождения был у 
самого младшего. (Между прочим, Энн за время болезни очень похудела, но 
понемногу начала поправляться, подчиняясь приказу есть дочиста со своей тарелки.
)
Просьба поехать куда-нибудь пообедать вызвала новые поводы для расстройства Энн,
 так как за рулем сидела Джейн. Прошло немного времени, прежде чем у Энн 
возникла необходимость начать произносить слово “правый”, что означало “поверни 
направо”, заранее за один квартал от поворота, и ей удалось произнести это 
слово точно на перекрестке, иначе бы Джейн повернула в неверном направлении или 
продолжала бы ехать прямо.
Меню в ресторане послужило еще одним источником наставлений и расстройства. Так 
как Энн не могла читать, то Джейн заказывала блюда, которые, как она хорошо 
знала, Энн не переносит, а ведь автор всегда спрашивал, съедает ли она все на 
своей тарелке.
Энн попыталась показать официантке в меню то, что она хотела заказать, но Джейн 
остановила ее, сказав официантке: “Приказ врача”, — и взяла меню в свои руки. 
Тогда Энн начала указывать пункты в меню, но если она не называла их вслух, 
Джейн заказывала другое. Это заставило Энн указывать и называть то, что ей 
хочется, и она получила кое-что из этого. Ее способность читать вскоре достигла 
точки, когда смогла прочесть весь пункт из меню, но произнести полностью ей не 
всегда удавалось. Так Джейн заказывала картофельный салат, когда Энн показывала 
на “жареный картофель”, но произносила только “картофель”. Вскоре Энн смогла 
произнести “бифштекс мне умеренный”, чтобы ей не заказывали что-нибудь другое.
Почти в самом начале автор научил Энн и Джейн детскому стихотворению “Гороховая 
каша горяча, гороховая каша холодна” и приказал, читая вслух, делать движения 
рукой и ногой в такт стихотворения. Этой игрой они занимались регулярно 
десять-двадцать раз в день. Сначала Джейн произносила стихотворение медленно, а 
потом увеличивала скорость. Это проделывалось в различное время дня, иногда 
посередине обеда, иногда даже в ванной во время принятия душа. Постепенно Джейн 
начала не вовремя делать движения, что заставляло Энн, которая раздраженно 
делала такие замечания: “нет”, “нет, нет”, “вот так, вот так” или “нет, вот 
так”, поправлять ее. Не комментируя и не споря, Джейн исправлялась, но делала 
позже другие ошибки. Кроме того, Джейн начала читать стихотворение в различных 
темпах. Это также вызвало дополнительное раздражение у Энн, которая вскоре 
начала с трудом произносить различные слова стихотворения, хотя и частично. 
Когда Джейн заметила это, то начала намеренно делать ошибки в словах, и часто 
Энн с трудом произносила правильные слова, часто эта игра составляла честь 
терапевтического сеанса, так что ее успехи становились все очевиднее.
Автор считал, что в данном случае прямой гипноз недопустим; следовательно, Энн 
сказали, что его использовать не будут. (Много месяцев спустя Энн объяснила: 
“Вы дурачили меня, когда сказали, что гипноза не будет.)
Вместо этого автор сказал Энн очень осторожно, тщательно выбирая и произнося 
слова и, таким образом, удерживая ее внимание: “Когда Энн будет читать это 
стихотворение (стихотворение о гороховой каше не было единственным), слушайте 
внимательно, вслушивайтесь в каждый слог. Обратите на него все внимание, 
отмечайте каждый звук, все согласные и гласные. Вспоминайте каждое слово. 
Думайте над каждым словом. Тщательно вспоминайте то время, когда вы были 
маленькой девочкой, и вам нужно было выучить это стихотворение. Вспомните, кто 
выучил вас ему, где вы стояли и сидели, и как вы были счастливы, когда наконец 
выучили его”.
Вот короткий, но весьма показательный пример косвенного метода фиксации 
внимания пациентки: вызывая у нее воспоминания событий и ситуаций прошлого и 
индуцируя, благодаря фиксации внимания на них, состояние транса, автор, 
вероятно, способствовал развитию возрастной регрессии за счет осторожного 
использования событий из прошлого, о которых он узнал от Джейн и ее мужа после 
обстоятельных расспросов.
Кроме того, на самых первых этапах лечения была сделана попытка использовать 
речь младенцев, все эти слоги “ма”, “па”, “да” и т. п. как средство научить 
пациентку говорить. Однако это ущемляло ее самолюбие и подчеркивало ее 
младенческую беспомощность при разговоре. Это было явно очень опасное средство, 
хотя позже автор сказал Энн, чтобы она делала это, когда бывает в комнате одна, 
поскольку она “обещала” делать все, что ей скажут.
Кроме того, автор был единственным человеком, который верил в нее, и поэтому ей 
захотелось доставить ему удовольствие, а также встать с ним на равных в его 
глупых трюках. Таким образом, наряду с принудительными, эмоциональными мотивами 
научиться существовало особое состояние амбивалентности, смешанной симпатии и 
антипатии. За каждым таким сеансом следовало некоторое улучшение, и Джейн с 
энтузиазмом сообщала автору о проделанном накануне.
Стихи были перефразированы и вставлены в ситуацию, чтобы персонализировать их в 
соответствии с прошлым Энн. Так, на одном сеансе был упомянут некий уличный 
адрес, и Джейн по сигналу автора написала: “Энн и Билли целовались, сидя на 
дереве”. Краска стыда на лице Энн показала, что она полностью помнит этот 
эпизод из своего детства, и автор сразу же воспользовался этой ситуацией, чтобы 
зафиксировать внимание Энн, снова подчеркнуть время, место и трудности при 
заучивании детских стихов и необходимость всегда вслушиваться в каждое слово, в 
каждый слог и звук. Таким же образом были использованы другие, более или менее 
вызывающие смущение события из прошлой жизни Энн.
Однажды утром, когда Джейн готовила ужасно безвкусный завтрак для Энн, 
последняя оттолкнула Джейн в сторону. В тот же день, войдя первой в кабинет 
автора, Энн, с трудом выговаривая слова, сказала: “Я сержусь на вас, мне очень 
жаль, очень жаль”.
Выражение лица Энн показывало, что она очень зла на Джейн, что она сожалеет об 
этом, что она чувствует, что автор преследует какую-то цель, заставляя их вести 
себя подобным образом, и что она хочет убедиться в этом.
В ответ на это автор продекламировал ей экспромтом сочиненное им стихотворение, 
а Джейн тут же присоединилась к нему:
“Энн сердита, а мы рады,
Зато мы знаем, как ее обрадовать,
Бутылка вина заставит ее сиять,
А муж захочет ее обнять”.
В ответ Энн действительно просияла: “Он приезжает! Наконец-то!” Так уж совпали 
события, что ее муж действительно приезжал в эти дни в город, и весь этот сеанс 
был посвящен планированию, как проведут эти замечательные дни Энн и ее муж. При 
этом несколько раз удалось добиться того, чтобы Энн вслух назвала некоторые 
мероприятия, запланированные на эти дни. Автор похвалил ее за разборчивость 
некоторых ее замечаний, ее речи вообще и сказал несколько иронически, что, как 
бы зла она ни была, худшее еще впереди. Удивительным был и ее ответ: “Я готова”.
 Она начинала понимать, что происходит улучшение.
Затем автор научил Джейн, как нужно ей теперь, запинаясь и спотыкаясь, читать 
стихотворение о пресловутой гороховой каше. Она удивительно быстро усвоила это, 
а потом автор попросил Энн, которая ничего не знала об их сговоре, прочесть с 
Джейн это стихотворение, как бы та ни ошибалась.
Медленно она начала читать его; Энн сначала очень медленно, а Джейн начала 
увеличивать темп, а потом начала бормотать и ошибаться в словах так, что это 
вызывало все более ощутимое раздражение. Энн взглянула на автора, который ее 
тут же строго предупредил, чтобы она внимательно слушала Джейн и продолжала 
совместную декламацию. Энн повернулась к Джейн, и по ее лицу и по ее губам было 
видно, что она делает идеомоторные, а, следовательно, непроизвольные и 
неконтролируемые попытки исправить Джейн. Но Джейн продолжала в том же духе, 
пока Энн не выдержала и не прочла весь стишок хоть и медленно, но правильно. 
Этот особый сеанс продолжался два часа, и речь стала намного лучше. То же самое 
было одновременно проделано и при чтении других детских стишков, и Энн 
испытывала одновременно и чувство удовлетворения и чувство раздражения.
На следующем сеансе Энн жалобно взмолилась: “Джейн мой лучший друг. Я ее очень 
люблю. Она делает все, что вы скажете. Я не хочу возненавидеть ее. Сделайте 
что-нибудь”.
Автор твердо заявил ей, что после фиксирования ее внимания такими средствами он 
проводит лечение, что это будет ей и нравиться и не нравиться, и что на данный 
момент ее явное улучшение заслуживает награды. Он разрешает ей пригласить Джейн 
в ресторан пообедать, сделать самой заказ, спросив Джейн о каждом блюде в меню, 
о том, что она хочет съесть. Ее убедили, что Джейн будет есть все, что ей 
удастся заказать, но предупредили, чтобы она говорила медленно, тщательно 
выговаривала слова. В противном случае Джейн сама будет заказывать блюда. 
Спустя несколько дней Джейн заказала в ресторане обед, который очень обрадовал 
Энн, но привел официантку в явное недоумение, так как обе женщины вели себя 
очень странно и смешно, хотя были трезвы (например, была заказана горчица к 
лимонному бисквиту!).
Наряду с вышеперечисленными средствами мы прибегали еще к одному варианту 
терапии. Им было отбивание ритма в такт музыки, сначала медленной, а потом и 
более быстрых мелодий, хотя Энн предпочитала классическую и танцевальную музыку,
 такую, например, как “Голубой Дунай”. Такое отбивание такта выполнялось 
различными способами: правой рукой и левой рукой раздельно, потом одновременно 
обеими руками, затем на каждый такт поочередно то одной, то другой; правой и 
левой ногой в отдельности; затем одновременно обеими ногами; потом один такт 
правой ногой, а второй такт — левой ногой; затем левой рукой и правой ногой 
отбивались отдельные такты музыки; потом один такт левой рукой и один такт 
правой ногой; затем правой рукой и левой ногой одновременно; и в конце концов 
обеими руками и ногами одновременно и меняя поочередно то левую ногу, то правую 
руку и т. д.
Джейн была отличным исполнителем такой задачи и часто прерывала принятие пищи, 
душа, телевизионную и радиопрограммы, чтобы “попрактиковаться и доставить 
удовольствие доктору”.
Конечным этапом этого задания было заставить Энн отбивать такт правой рукой по 
левому колену, каждый раз меняя положение рук так, чтобы сначала правая рука 
была впереди левой,а потом наоборот.
Когда Энн добилась больших успехов в этом, ей была дана инструкция начать 
мурлыкать в такт музыке. Джейн присоединилась к ней, намеренно искажая ритм 
мелодии к великому неудовольствию Энн. Но, когда Энн начинала напевать мелодию, 
Джейн замолкала. Так что единственным спасением для Энн было напевать мелодию 
самой.
Семейные обязанности заставили Джейн уехать, и на ее место пришла робкая, юная 
застенчивая девушка, очень хорошенькая и очень приятная, не желающая обижать 
кого-то и боявшаяся сделать что-то не по инструкции, расстраивавшаяся из-за 
малейшего упрека.
Реакция Энн была отличной. Она сразу же полюбила девушку, взяла на себя роль 
покровительницы и бросалась на защиту девушки при малейшем упреке автора в ее 
адрес. Это заставляло Энн бросаться в бурные словесные объяснения с автором.
Те замечательные успехи, которых добилась Энн под руководством Джейн, не только 
сохранились, но еще больше усилились таким проявлением заботы Энн о девушке, 
которая была весьма добросовестной вопреки своей застенчивости и мягкости и 
была таким же отличным исполнителем, как и Джейн.
У пациентки нарастала положительная динамика. Энн научили “расслабляться” в 
качестве средства отдыха и летней жары г. Феникса; а девушка, будучи отличным 
гипнотическим субъектом, тоже постгипнотически расслаблялась вместе с Энн и в 
раппорте с ней. Таким образом Энн время от времени попадала в гипнотическую 
ситуацию, не сознавая этого. И таким образом у нее не было даже шансов 
удивляться, задавать вопросы, сомневаться в своих возможностях выздороветь, 
добиться успеха. Она могла объяснить свое постепенное улучшение только 
тщательностью выполнения команд, инструкций, заданий, которые ей давал автор. В 
предыдущих параграфах автор уже объяснил, почему он выбрал на этот раз такой 
путь.
Помня поведение Джейн за столом, Энн делала все, что в ее силах, чтобы не 
огорчать девушку, которая должна была в соответствии с инструкциями, 
полученными от автора, давать ей все, что угодно, но только не давать масла, 
если Энн вместо просьбы в словесной форме похлопает ножом по куску хлеба. Кроме 
того, Энн вскоре заметила, что девушку очень огорчало такое ее поведение. Так 
Энн поняла всю компетентность поведения Джейн за эти месяцы, собственные 
наблюдения за поведением автора во время терапевтических сеансов и тщательность 
инструкций, полученных девушкой, которая с такой силой пробудила ее материнские 
побуждения. (Нужно сказать, что сейчас эта юная девушка — мать нескольких детей,
 и Энн по-прежнему осталась в числе ее самых преданных друзей.)
Когда автор понял, что Энн извлекла для себя все возможное из этой 
покровительственной материнской ситуации, была найдена третья компаньонка после 
долгих раздумий и дискуссий автора с мужем Энн относительно друзей и 
родственников, которые могли бы оказать им такую услугу. Женщина, выбранная 
автором, была очень беспокойной, заботливой, недоверчивой, страстно желающей 
выполнить все предписания дневной программы Энн, но они ей не нравились, и она 
их даже не понимала. Эти инструкции касались и того, что Энн могла легко 
выполнить сама, затратив небольшие усилия. Например, женщине было сказано, что, 
когда Энн начнет намазывать масло на кусок хлеба и наполовину намажет его, 
нужно взять у нее хлеб и намазать масло на вторую половину. Если, например, она 
увидит, что Энн тянет руку к стакану с водой, который наполовину пуст (или к 
чашке с кофе), ей нужно вскочить и сказать Энн: “Тебе даже нечего говорить, я 
налью тебе воды”, — или самой положить лимон в стакан с водой и со льдом для 
Энн. Муж Энн очень настойчиво убеждал эту сиделку слушаться инструкций автора, 
какими бы бессмысленными они ей не показались; например, ей нужно было 
заставлять Энн принимать душ 12 раз в день и принимать ванну в 2 часа дня или 
надевать правую туфлю на левую ногу. (Это несколько раз делала и Джейн перед 
очередным визитом пациентки в кабинет автора.) В первый раз, когда это 
случилось. Энн сердито вытянула перед собой ноги и показала автору рукой на 
туфли. Автор сделал комплимент относительно формы и внешнего вида туфель. Она 
сердито закачала головой, а автор тут же прочел знаменитый детский стишок о том,
 что “козы едят овес, лошади едят овес, только овечки едят овес без 
удовольствия, предпочитая плющ”.
После нескольких минут замешательства обе женщины вспомнили конец этого 
стишка-скороговорки, а у Энн непроизвольно произошел мысленный процесс 
сортировки слов и их идентификации из общего звукового ряда, создаваемого 
скороговоркой.
Позже, когда Энн в некоторой степени стала избавляться от своей алексии, то же 
самое средство было использовано уже по другому поводу. Так, ее постепенно 
научили распознавать, а потом и произносить слова из различных скороговорок. 
Это вызвало интерес к словам, как написанным, так и произносимым.
Чрезмерная старательность, серьезность и готовность помочь очень раздражали Энн,
 и она делала все возможное, чтобы не дать сиделке помочь ей. Кроме того, Энн 
научилась мстить своей сиделке. Энн сама узнала от автора несколько 
скороговорок, которые раздражали женщину, так как она была совершенно лишена 
чувства юмора. Однако Энн была добрым человеком, и общее взаимопонимание между 
двумя женщинами было хорошим. Сиделка знала, что автор проводит курс лечения, 
хотя и непонятным образом. Эта женщина оказала большую помощь, буквально 
заставляя Энн прилагать все усилия, чтобы избежать чрезмерной заботы, что 
мотивировало еще более энергичные попытки делать все самой. Кроме того, эта 
компаньонка не могла понять того, что пытался сделать автор, очень беспокоилась 
по этому поводу и относилась к автору с большим недоверием. Наличие 
благоприятного раппорта Энн с автором буквально заставляло ее демонстрировать 
своей сиделке, что методы автора, хотя и не понятны, были хорошими и очень 
полезными.
Однако Энн устала от этой женщины и однажды честно призналась автору: “Она 
хорошая — делает правильно (подчиняется приказам автора) — невеселая работа — 
ей нужно уйти”. Это была изнурительная для нее попытка высказаться, хотя она и 
огорчала Энн по двум причинам: увольнение сиделки и необходимость противоречить 
автору. С ее просьбой согласились только после многочасовой беседы с ней 
относительно того, чему ей удалось научиться, когда ее расстраивала эта женщина,
 и тогда автор объяснил Энн некоторые из причин того, почему он считал 
отрицательные эмоции такими полезными для нее, а также почему ей не говорили об 
этом раньше. Кроме того, автор сделал ряд комических, шутливых замечаний 
относительно отсутствия у женщины чувства юмора, напомнил Энн о том, как она 
мучила эту женщину своими смешными скороговорками и тут же указал ей, что 
женщине всегда удавалось “сделать ничью” в их почти спортивной борьбе. Энн не 
знала, как тщательно следил автор за ходом событий ежедневно, как он обсуждал 
их с ее сиделкой и давал ей инструкции, как “отомстить” Энн и сравнять счет.
Соответственно, обе женщины были очень довольны, когда автор отпустил эту 
сиделку, так как он считал, что ему нужно создать новые условия для процессов 
мотивации и обучения.
После беседы с мужем была найдена четвертая сиделка. Это была молодая девушка, 
послушная, но в целом весьма незаинтересованная всеми этими процедурами, 
однообразными отчетами и действиями в кабинете автора. Энн часто сердилась на 
нее, но не могла обнаружить каких-то прямых ее ошибок за исключением полного 
отсутствия интереса. Она несколько раз говорила автору, что была бы рада, когда 
достаточно поправится, избавиться “от этой девушки, у которой мысли бродят 
где-то далеко”. Вопрос не стоял о том, где “бродят мысли” у самой Энн. Все 
интересы Энн были сосредоточены на выздоровлении, и она недолюбливала всякого, 
который был бы послушен, но не заинтересован в том же. Таким образом, Энн 
оказалась в положении, которое вынуждало подтвердить ее улучшение, так как ее 
раздражало, даже приводило в гнев отсутствие интереса у сиделки и ее 
бессмысленное послушание.
Тогда была найдена пятая сиделка. Это была пожилая женщина, погруженная в свои 
собственные интересы, делающая все очень медленно. Причем, по словам Энн, 
сиделка считала все процедуры автора смешными, бесцельными, бесполезными, даже 
глупыми. Однако были приняты меры для того, чтобы она честно выполняла свои 
обязанности, и Энн, в частности, очень нравилось, когда автор назначал ей 
выполнение особо нелепых заданий. Ей также доставляла наслаждение общая 
антипатия этой пожилой женщины к этим ситуациям и обязанностям, и она особенно 
гордилась, когда ей удавалось добиться заметного улучшения, чтобы 
продемонстрировать это своей пожилой сиделке, что автор, которого Энн 
постепенно полюбила, был прав, применяя свои методы, а сиделка ошибалась. 
(Мнение Энн и ее эмоциональная реакция на эту сиделку были, вероятно, жизненно 
важны для нее в значительно большей степени, чем процедуры автора, так как они 
усиливали мотивацию у пациентки.)
В это время Энн придумала для себя одну вещь, состоявшую в том, что, когда она 
не сможет сказать какое-то слово, она будет “обходить его”. Автор согласился, 
но с одним условием, что когда она не сможет назвать возраст своего сына, она 
будет считать и останавливаться на нужной цифре. Но Энн сама изобрела этот 
метод, и когда она запиналась на слове, например, “масло”, стоящее на столе, 
она вставала со стула и долго бродила среди мебели в комнате, потом садилась и 
говорила: “Передайте мне, пожалуйста, эту желтую штуку!”, указывая на масло. 
Чего не понимала Энн, так это то, что, когда она не могла произнести какого-то 
слова, а потом бродила по комнате вокруг мебели, она косвенно и непроизвольно 
добавляла слова к своему маленькому словарю и удлиняла свои предложения. Таким 
образом, не будучи в состоянии произнести слово “масло”, она, в соответствии с 
процедурой, которую изобрела сама, мысленно произносила, не понимая этого: “Я 
должна встать и сначала обойти стул, а потом дойти до конца стола, пройти мимо 
тахты, открыть и закрыть дверцу холодильника, а потом вернуться к столу и 
сказать: „Передайте мне, пожалуйста, эту желтую штуку!"” То, что происходило в 
самом деле, ей было неизвестно, и никаких вопросов ей не задавалось. Она 
страдала от мозговых нарушений и выздоравливала с помощью необычных методов. С 
точки зрения эксперимента следовало бы поподробнее расспросить ее, но перед 
автором стояла одна цель — лечение, а не упорядоченный научный эксперимент. 
Однако автор намеренно попросил нескольких здоровых испытуемых сделать то, что 
делала Энн в соответствии с ее собственными рассказами и рассказами сиделки, 
когда та ходила в поисках слова по комнате. Эти субъекты должны были подробно 
рассказать о своих мыслях при выполнении этого задания. Естественно, они начали 
свое объяснение с того, что говорили: “Я, конечно, не мог удивляться тому, 
зачем вам это нужно, но я решил пройти вокруг чайного столика, а потом пройти к 
книжному шкафу, обойти ковер на полу и подойти к радио”. Афазия у Энн носила 
моторный характер. Вероятно, ее мыслительные процессы были сходны с процессами 
у нормальных субъектов. Во всех случаях она возвращалась к столу с одним и тем 
же замечанием: “Передайте мне пожалуйста, вот эту желтую штуку”, вместо того, 
чтобы сказать коротко: “Масло передайте!”, “Желтую штуку передайте!”
Эта сиделка всегда очень скучала на сеансах в кабинете, не пытаясь даже 
скрывать этого факта, и автор использовал это полунегодующее, полунасмешливое 
отношение Энн к ней, заставляя их выполнять различные “упражнения”. В частности,
 Энн очень нравилось, когда автор сводил ее неспособность говорить в самом 
начале к простому утверждению, которое всегда приводило в негодование ее 
сиделку, что любой маленький ребенок может произносить первые слоги слов “ма” 
“па”, “да”, и Энн тоже может делать это. Эти первые упражнения сначала тоже 
вызывали гнев у Энн, и их редко использовали во время сеансов. Однако она с 
удовольствием занималась этим именно с этой сиделкой, даже распространив их от 
незначащих слогов до детской речи. Причем все это Энн делала намеренно, чтобы 
позлить компаньонку за ее критику автора.
Еще одним шагом вперед, который показался автору очень важным, был поиск метода 
для возможной коррекции алексии.
Автор знал, что пациентка необоснованно считала, что это невозможно исправить, 
и, следовательно, был использован косвенный метод. Ей дали карандаш и бумагу и 
велели написать свое имя. Пациентке сказали, что, поскольку ее афазия была 
связана как моторными нарушениями, так и с нарушениями зрительной памяти на 
слова, а причиной алексии также являлось нарушение зрительного восприятия, то 
нужно использовать моторные навыки, которые не связаны со способностью читать, 
но помогут восстановить эту способность.
Она очень неразборчиво написала свое имя. Она смогла вполне разборчиво назвать 
свое имя по буквам, но не смогла называть написанные буквы, хотя ей показывали 
по одной букве. Она смогла узнать свое написанное имя и уменьшительное имя 
своего мужа. Она не только не узнала свою фамилию на бумаге, но даже такое 
простое слово как “кошка”.
Ей была дана команда взять в каждую руку по карандашу и, держа карандаш в 
положении для письма, написать на бумаге свою фамилию обеими руками 
одновременно. Она тут же заметила, что ее левая рука пишет в обратную сторону и 
тут же заинтересовалась выведением отдельных букв обеими руками, так как записи,
 сделанные левой и правой рукой, качественно несколько отличались, что было 
связано с остаточными явлениями правостороннего пареза.
Это было одно из специальных упражнений, придуманных автором, которое пациентка 
изменила так, чтобы его запутать и в то же время подчиниться его инструкциям. 
Автор приказывал ей написать свое имя, имена членов своей семьи, место рождения.

Кроме того, зная, что она страстный бейсбольный болельщик, ей дали команду 
написать обеими руками одновременно на нескольких страницах заявление, что ее 
любимая команда проиграет. Она это сделала с большой неохотой, даже с 
отвращением. Потом однажды она вошла в кабинет с широкой торжествующей улыбкой 
на лице, держа в руке целую пачку листов бумаги, покрытых заметно улучшенными 
записями. Автор, увидев выражение лица Энн, взял у нее листки с намеренно 
небрежным видом. На лице Энн сначала появилось выражение удивления, а потом 
ярости, а затем она нетерпеливо потребовала: “Прочтите их”. Автор ответил, что 
у него достаточно бывает затруднений даже при чтении своих собственных записей. 
Так как ее секретный план был так легко опровергнут, Энн с яростью вырвала 
листки у автора и легко прочла: “Команда Х выиграет. Я надеюсь, другие команды 
проиграют”. В общем, она написала и прочла вслух десятки различных предложений, 
идущих вразрез с первоначальным требованием автора, что ее команда проиграет и 
т. д. и т. п.
У нее намного повысилось настроение, и автор быстро приказал ей, чтобы она 
написала разные неприятные вещи в отношении тех лиц и предметов, которые ей 
нравились. Она получила большое удовольствие, поступая вопреки этой команде, и 
записывала левой и правой рукой одновременно хвалебные замечания и, запинаясь, 
но с каждым разом все меньше, вслух зачитывала их. Ей нравилось такого рода 
неповиновение, и в то же время она гордилась тем, что почерк у нее улучшается и 
повышается ее способность узнавать отдельные буквы и слова.
Ей дана была газета, и автор попросил прочесть отчет об игре ее любимой 
бейсбольной команды. Она тщетно пыталась сделать это. Тогда автор взял из ее 
рук газету и прочел вслух эту заметку, изменив ее таким образом, что она 
превратилась буквально в сплошное ругательство. Пациентка вырвала газету у него 
из рук и, запинаясь, плохо выговаривая слова, прочла ее правильно, наполовину 
смеясь, наполовину сердясь на автора. Это средство послужило тому, чтобы 
убедиться, что она может читать, если довести ее до состояния “сумасшествия”.
Конечно, автор нашел еще ряд других средств, которые были вариантами только что 
описанных приемов и которые помогали устранить ее равнодушие и скуку и держать 
пациентку постоянно в напряжении, в состоянии готовности, раздраженной и 
расстроенной, и в то же время поддерживать в ней надежду и уверенность в успехе 
лечения.
К ноябрю 1956 года ее на два месяца отправили домой, и она вернулась на лечение 
в январе. Этот курс лечения занял два месяца — январь и февраль. Когда она 
приехала на лечение, то оказалось, что она за это время утратила некоторые 
навыки из-за холодной погоды, которая стояла в это время в ее родном городе. Но 
в результате второго курса психотерапии улучшение наступило быстро и превзошло 
прошлые достижения.
Она снова вернулась домой, и ее друзья не замечали афазии, хотя семейный врач 
отмечал некоторые ее признаки. Алексия сохранялась, но уменьшилась в 
значительной степени. Автор потребовал, чтобы она писала ему раз в неделю 
письма, что было очень трудно для нее, а потом некоторые из них возвращал ей с 
требованием исправить отмеченные ошибки и вновь прислать их автору. Она 
негодовала по поводу такого оскорбительного отношения и отправляла письмо назад 
с пометкой: “Это в счет письма этой недели”.
Автор не засчитывал ей письмо, если она не смогла найти ошибку, и наказывал 
пациентку тем, что заставлял найти пропущенную ошибку и написать другое, 
дополнительное письмо. Так она была вынуждена очень внимательно читать, 
одновременно выполняя моторные действия (письмо), так как в уме она прочитывала 
слова по буквам.
Очень медленно она начала читать вслух короткие рассказы своей младшей дочери. 
Хотя ее алексия была еще далеко не полностью устранена, но она могла читать и 
читала даже некоторые заметки в газетах.
Ее показали многим врачам, и она вместе с автором просила их назвать свой 
первоначальный диагноз, почти все они отмечали, что ее правая нога несколько 
менее подвижна, и утверждали, что у нее тромбофлебит. Один раз она, смеясь, 
заметила: “Вы правы, но только ошибаетесь. Только послушайте, как я произношу 
это слово, и вы догадаетесь”. Потом она попыталась выговорить “тромбофлебит” и 
расхохоталась над своей неудачной попыткой, сказав: “Мне мешает моя афазия”.
Она еще была несколько неуклюжа из-за остаточных явлений пареза, временами 
ощущала в значительное степени повышенную чувствительность и какую-то глубокую 
боль в правой половине тела, причем холодная погода и повышенная влажность 
усиливали приступы спонтанных болей. Она по-прежнему принимала кодеин в 
небольших дозах и очень редко успокоительное. Именно она уговорила мужа 
переехать в штат Аризона, но не в г. Феникс, где жил автор, а в Таксой. Таким 
образом, она не могла посещать автора каждый раз, когда наступало ухудшение ее 
состояния, но встречалась с ним раз в три-четыре месяца. В Таксое она 
обращалась за помощью к терапевту, которого уважала, и который ей нравился.
Она, по совету этого терапевта и самого автора, выполняла составленную ими 
ежедневную программу, если не считать некоторых особенно холодных зимних дней. 
В этот период года ей хотелось встречаться с автором раз в один-два месяца в 
качестве гарантии “что я все еще в порядке, и это просто холод, который делает 
все таким трудным”. Она свободно развлекается, водит машину, выезжает на 
пикники вместе со всей семьей, делает покупки, но держит дома служанку для 
выполнения рутинных домашних работ.
Затруднения, возникающие при попытках сделать шаг назад, были скорректированы 
тем, что ее научили танцевать, что ей нравилось и раньше, до болезни. В танцах 
к ней присоединялись ее первые сиделки: Джейн — с явными трудностями, а вторая 
— весело и легко. Впоследствии Энн не испытывала никаких затруднений в танцах, 
когда к ней присоединялся муж.
Подъем и спуск по лестницам остался для нее тяжелой задачей, но переезд в 
другой город позволил им жить в одноэтажном доме. Однако с подъемом на 2—3 и 
даже 4—5 ступенек она справляется, если тщательно определит заранее число и 
высоту ступенек. Высокие лестницы она одолевает только с помощью посторонних.
Холод и повышенная влажность не только усиливают у нее симптомы таламического 
синдрома, но и уменьшают ее вкусовые ощущения. Это подтверждается тем, что она 
в эти периоды недооценивает или переоценивает качества приготовленных блюд, что 
обнаружили члены ее семьи, поскольку она была отличным поваром. В это время она 
осторожно накладывает в свою тарелку еду и старается съесть все, чтобы не 
потерять в весе из-за отсутствия аппетита.
Дискуссия.
В данном случае дать анализ такого лечения и рассмотреть все рациональное в нем 
представляется очень трудным. Пациентка неожиданно тяжело заболела в самый 
счастливый период жизни, но не утратила своих умственных способностей. 
Беспомощность ее положения, периодически появляющаяся надежда, связанная с ее 
госпитализацией в известные клиники, и приступы полного отчаяния и 
безнадежности, бесполезные, хотя и с хорошими намерениями, явно неверные и 
неквалифицированные попытки со стороны ее друзей, коллег и родственников 
убедить ее в том, что “все идет хорошо”, усугубляли ее депрессивное состояние, 
уже не говоря о сильной боли и физической беспомощности. Она все это понимала, 
но чувствовала себя беспомощной что-либо изменить, и ее ждало ужасное, жалкое 
будущее.
Она поняла, что диагноз “истерическая реакция на правосторонний парез” был 
неправильным, потом что осознавала, что ее боль объясняют таламическим 
синдромом, но понимала, что врач общей практики фактически нашел у нее признаки,
 которые противоречат мнению других врачей, что его мнение было более 
положительным и внушало некоторые надежды. Это взбодрило ее на короткое время, 
но потом все ее надежды были перечеркнуты, когда она вспомнила о том, как 
исчезли ее прежние приступы оптимизма.
Она согласилась встретиться с автором не очень охотно, вернее, равнодушно, но 
ее несколько взбодрили его интерес к необычному сенсорному разграничению 
болевых ощущений по средней линии и быстрое обнаружение у нее алексии, хотя ни 
в одной из известных клиник никто не обратил на нее внимания. Затем, как 
пациентка позже объяснила, на нее произвело сильное впечатление то, что автор 
прямо и открыто, в ее присутствии сказал, что у нее безнадежный случай, если 
только она сама не захочет, по-настоящему не захочет, поправиться, что он 
возьмется помочь ей только при абсолютном обещании с ее стороны выполнять все, 
что он потребует, каким бы нелепым ей это ни показалось, что теперь им обоим 
придется иметь дело с состоянием неразумной инфантильной неспособности, 
отбросив все разумные обычные средства. Следовательно, и обращение с ней будет 
таким, и в расчет не будут приниматься ни ее ум, ни научная степень, ни ее 
общественное положение.
Лечение будет ориентировано на ее беспомощное состояние, и будет использована 
любая возможная модель, любая реакция, которая у нее еще сохранилась, 
безотносительно к привычным социальным условиям. Автор потребовал, чтобы она 
дала торжественное обещание подчиняться ему во всем. Ей было просто и 
выразительно сказано, что все обычные средства лечения ей не помогли, и она 
ничего не потеряет, во всяком случае, если пройдет курс его лечения, и что 
лечение, составленное в соответствии с фактической реальностью, должно 
послужить на пользу, если она сама этого захочет. (Позже пациентка сказала, что 
это откровенное предложение оказать ей помощь, не обещая быстрого улучшения, 
заставила ее обрести надежду и согласиться помогать автору, несмотря на то, что 
предложенные им методы лечения вызывали у нее гнев, расстройство и антипатию.) 
Как она объяснила позже: “Большую часть времени мне все это казалось 
бессмысленным, но я не могла не заметить, что мне становится лучше. Но вы 
ужасно сердили меня, что, как я позже поняла, и помогло мне. Но сначала это 
было ужасно”.
Можно предположить, что лечение этой пациентки оказалось достаточно успешным в 
соответствии со следующими процедурами:
1. Ее состояние было скорректировано не симпатией, сочувствием, заботой и 
вниманием, и не выполнением пациенткой предписаний, а сделалось невыносимым 
из-за веселой и очевидной глупости, намеренно выполняемой и реализуемой, с чем 
не мог согласиться ее интеллект и разум, и что стимулировало ее желание 
исправить, понять и научиться. Это усилило ее потребность избегать таких 
намеренно созданных недоразумений, которые хотя и расстраивали пациентку, но 
оно по своему характеру отличалось от того чувства уныния и безнадежности, к 
которому она так привыкла. Вместо этого она должна была активно действовать в 
возникающей ситуации. Каждый новый прием, использованный автором, предъявлял ей 
несколько другие, новые требования, большая часть которых приводила к 
активизации новых усилий, а не к вегетативному состоянию. Фактически, задача 
“съедать с тарелки дочиста”, когда на эту тарелку накладывалась различная, не 
всегда вкусная, пища, часто служила для выражения ее самых глубоких эмоций 
негодования, которые заставляли ее чувствовать себя лучше.
Эмоции, сопровождающие каждое новое требование, для нее были гораздо полезнее, 
важнее, чем бесполезное отчаяние и безнадежность прошлого. У нее возникло 
желание отомстить, сделать что-то, изменить состояние вещей и по весьма разным 
причинам: гнева, удивления, замешательства, смущения, отвращения и т. д. Здесь 
не было одного какого-то преобладающего эмоционального состояния, вызывающего 
общий отказ от всего или отход от жизни, что происходило, когда она была в 
отчаянии, безнадежности и депрессии из-за ее нетрудоспособности.
2. Вербальное понимание основывается на разнообразных чувственных процессах. 
(Давайте возьмем пример с детьми, которые учатся считать. Путем бесконечного 
повторения они учатся считать точно до десяти.) Основываясь на работе с 
несколькими детьми, автор считает, что если предложить ребенку касаться ногтей 
на пальцах обучающего по очереди в такт счету, начав с мизинца, это намного 
облегчает задачу. Сочетание звуковых, зрительных, осязательных и словесных 
ощущений облегчает процесс обучения. Тогда переход к задаче отсчета пальцев, не 
касаясь их, не вызывает затруднений. Затем ребенку можно дать задание сосчитать 
по порядку костяшки, начав с большого пальца, но не касаясь их. Неожиданно 
задача становится трудной для него, пока ему не разрешат касаться пальцев. 
Потом можно сложить руки так, чтобы ладонь одной руки была обращена вверх, а 
тыльная сторона другой была обращена к ребенку, и он легко сосчитает до десяти, 
не трогая пальцев.
Переход от такого обучения к отсчету по порядку 10 мраморных детских шариков 
бывает легким. Затем положите один большой шарик куда-нибудь, но лучше всего в 
конце ряда из шариков и попросите ребенка сосчитать их визуально. Ответом чаще 
всего будет 9 маленьких шариков и один большой, а непросто 10. Затем нужно 
заставить ребенка сосчитать шарики, дотрагиваясь до каждого, и ответом будет 10,
 но один большой.
Кроме того, как человек учится считать, не шевеля губами? А у человека, 
обладающего чувством ритма (автор знает по личному опыту и по опыту знакомых), 
возникают сильные затруднения при подсчете быстрого ритмического отстукивания 
по столу. Однако он может считать гораздо быстрее и точнее, если на стол 
бросать пригоршню шариков быстро, но не ритмически.
Во время всего лечения автору на каждом сеансе приходилось держать наготове все 
новые приемы, которые бы соответствовали любым изменениям в ситуации, в 
состоянии пациентки, чтобы вовремя ввести новые ассоциации или оживить старые 
относительно всего вновь выученного.
Детский стишок о гороховой каше идеально подходил к данной ситуации. Он 
требовал от пациентки внимания, координации движений рук и ног, глаз, звукового 
внимания, активного моторного участия и, вероятно, он вызывал некоторые 
идеомоторные и идеосенсорные движения, которые, весьма вероятно, индуцировала 
подсознательная речь.
Несомненно, то болезненное, раздражающее заикание, к которому намеренно и 
старательно прибегала сиделка пациентки, должно было вызвать у нее идеомоторные 
и идеосенсорные речевые действия. Нужно учесть и ту сильную естественную 
тенденцию заики тщательно выговаривать слова. Сюда, вероятно, входит и 
подсознательная речь, и эффективно усиленные речевые воспоминания, и 
соответствующие моторные воспоминания. Кроме того, это служило для возбуждения 
сильных защитных воспоминаний, желаний уйти от неприятностей вглубь себя. 
Афазия была неприятна ей, но оказалось, что есть выход, имеющий общее жизненно 
важное значение.
3. Ритмическое отбивание в такт музыке и прослушивание во время этого песен 
привели к идеомоторным и идеосенсорным речевым упражнениям, а особое 
комплексное сочетание отбивания ритма с правой и левой стороны и постоянный 
переход с левой стороны в правую сторону и наоборот должны были помочь 
появлению и дальнейшему развитию новых поочередных неврологических каналов для 
реакции на звуковые стимулы. Кроме того, тенденция напевать, воспринимать 
заново слова песни, слышанной много раз, стремление присоединяться к пению и 
расстройство из-за неправильного, не в такт музыке мурлыканья сиделки, вызвали, 
как оказалось, страстное желание и мотивировку для ее чувства самозащиты, так 
как у нее был отличный музыкальный слух.
4. Заметная потеря в весе у пациентки и требование, чтобы она съедала дочиста 
все с тарелки, послужило не только для ее поправки в весе — факт, который она 
могла почувствовать и оценить, как видимое доказательство ее улучшения, но и 
для того, чтобы ее ум оказался в состоянии страстного желания самой выбирать 
себе пищу вместо тщательного, но невкусного выбора, предлагаемого ее сиделкой. 
Ее аппетит, ее давно установившиеся вкусы в еде и ее потребность защитить их 
послужили для мотивации желания говорить и читать меню, чтобы она была уверена, 
что ее желания осуществятся.
5. Алексия, проблема, стоящая сама по себе, особняком, тем не менее связана с 
речью. (Понаблюдайте за движением губ у маленьких детей, когда они читают про 
себя.) Таким образом, ресторанное меню выполняло двойную цель, так как вызывало 
необходимость не только говорить, но и читать. (Как рассказывала позже Энн, 
первый обед в ресторане, заказанный для нее Джейн, которая воспользовалась ее 
беспомощной речью, алексией, пробудил в ней не только гнев, но и огромное 
желание отомстить потом Джейн. Это был долгосрочный план, что было уже само по 
себе ценно.)
Таким образом, расстройство из-за диеты, несмотря на то, что она начала 
набирать вес, не только пробудило у пациентки смесь самых разнообразных эмоций, 
но буквально заставило ее занять позицию для выздоровления, исправления ее 
алексии и афазии.
6. Выбор первой сиделки был просто очень удачным даром судьбы, но он подсказал 
возможность подбора различных сиделок, каждая из которых постепенно пробуждала 
к действию различные естественные модели реакций, характерных для Энн. Первая 
сиделка, быстро понимающая смысл ситуаций и использующая их, одновременно 
подчиняясь инструкциям автора, буквально, вывела Энн из состояния уныния и 
полного отчаяния, на место которого пришло огромное желание расстроить сиделку, 
что означало действовать, а не предаваться безнадежному унынию.
Вторая сиделка была выбрана как средство пробуждения у Энн собственных 
материнских, покровительственных эмоций. Она очень скучала по своей семье и 
ухватилась за вторую сиделку как за средство замены и изо всех сил пыталась 
делать все, чтобы автор не мог упрекнуть девушку. Кроме того, девушка оказалась 
хорошим гипнотическим субъектом, ей можно было сделать постгипнотические 
внушения, создающие особые ситуации, такие, например, как излучающие радость 
глаза при любом успехе Энн, или глаза, наполненные слезами, когда ей 
приходилось неправильно толковать то, на что показывала Энн пальцем, а не 
называла нужную вещь словом. Таким образом, благодаря наличию у девушки 
отличной постгипнотической амнезии, она и Энн объясняли все происходящие с ними 
события самой сложившейся на данный момент ситуацией, которая никак, по их 
мнению, не могла быть заложена автором. Кроме того, у Энн, относящейся к 
девушке чисто по-матерински, появился еще один тип отвращения к своим 
затруднениям, не только из-за того, что они мешали ей, но из-за того, что это 
огорчало других. Таким образом, мы смогли создать круг обстоятельств, в которых 
Энн могла действовать спонтанно и не приписывать их проискам автора. Энн хорошо 
знала, что Джейн и автор действовали сообща, но в присутствии этой девушки Энн 
приходилось брать ответственность на себя. Кроме того, послеобеденная сиеста, 
которую постгипнотическое внушение делало такой легко выполнимой, служила для 
“совместной релаксации”. Энн была в восторге, следуя примеру девушки, что 
создавало чрезмерно теплую межличностную ситуацию, в которой пациентка была 
господствующей личностью, чего не было в ее отношениях ни с друзьями во время 
ее болезни дома, ни с Джейн. А у нее был сильный характер.
7. Третья сиделка выполнила важную роль, вынудив Энн решительно отказаться от 
любых попыток чрезмерной заботы, что вызвало решимость полагаться на саму себя 
как можно больше. Это незаметно продолжило работу, начатую предыдущей сиделкой.
8. Четвертая сиделка, благодаря ее чувству скуки и не заинтересованности, 
заставила Энн осознать, что она может сделать еще больше, чем она делала раньше,
 и что она сама может брать на себя ответственность и делать все, что ее 
попросят, и даже больше.
9. Пятая и последняя компаньонка, погруженная в свои собственные мысли и 
тревоги, со своей тенденцией ругать автора, не доверять ему, фактически оказала 
большую помощь. Она в значительной степени усилила чувство ответственности у 
Энн, заставила Энн занять позицию для оценки и признания степени своего 
улучшения и пробудила глубокое эмоциональное желание защитить автора от критики 
его методов. Тем самым Энн, сама не желая того, заняла позицию не только 
оправдания действий автора, но и старалась добиться от сиделки признания, что 
методы верны, что она начинает исправляться.
10. Упражнения по улучшению почерка сами по себе явились дополнительным 
специальным приемом особой сложности. Энн знала, что она пишет очень 
неразборчиво, а письмо правой и левой рукой одновременно заинтересовало ее, 
вызывало у нее любопытство и интерес.
Сначала ее левая рука писала более разборчиво, чем правая Это нравилось ей. 
Хоть она этого не сознавала, но это также заставляло ее пытаться читать свой 
почерк. Затем, когда ее заставили писать плохое о ее любимой бейсбольной 
команде, это дало ей прекрасную возможность отомстить автору за все, что он 
прямо или косвенно сделал против ее желания. Так была легко установлена 
межличностная связь между двумя взрослыми, а не взаимосвязь между врачом и 
инвалидом.
Пока Энн заставляли писать, она все больше убеждалась в том, что ее способность 
читать все более и более возрастает, что она оценила как собственное спонтанное 
улучшение. Так ее вера в себя усилилась. Критическое отношение к ее письмам 
вынудило ее читать их во время написания, но еще и проверять их, чтобы 
исправить ошибку.
Ей нравилось получать письма, но холодная безличная критика ошибок совместно с 
потребностью, связанной с первоначальным обещанием слушаться автора, заставляла 
ее не только прочитывать эти письма во время написания, но и перечитывать их 
после, чтобы избежать такой критики ее ошибок. Таким образом, возврат писем с 
оскорбительным требованием исправить ошибки, которые в письме не отмечались, а 
просто указывалось их количество, предоставил ей хороший шанс вновь отомстить 
автору, найти ошибки и вернуть исправленное письмо с торжествующим заявлением, 
что это очередное письмо трижды пересылалось по почте от нее к автору и обратно.
 Кроме того, Энн обладала сильным духом соперничества, и ее потребность 
выиграть в споре о письмах была поистине бесценной. (Теперь она диктует письма 
на магнитофон, что очень удобно, так как в ее правой руке еще сохранились 
остаточные явления пареза, а ее алексия дает о себе знать, особенно при письме.
)
11. Декламация детских стишков, маленькое воспоминание о детской жизни, 
смущавшие ее случаи из прошлого, не только пробудили память о детстве, но и 
усилили все связанные механизмы поведения и обучения.
12. Можно утверждать, что успехи пациентки связаны с повышенным вниманием к ней.
 Однако, хотя многочисленные родственники, друзья и члены семьи с самого начала 
болезни уделяли ей особое внимание, это не предотвратило развитие вегетативного 
состояния. Кроме того, она получила высококвалифицированное медицинское 
обслуживание и уход. Но все это было основано на заботе, сочувствии, страхе и 
беспокойстве, готовности прийти на помощь и на отношении к ней как к 
беспомощному и безнадежному инвалиду, несмотря даже на то, что ее парез 
уменьшился. Такое внимание всегда сопровождалось сочувственными и 
подбадривающими уверениями и, следовательно, воспринималось ею как фальшивое, 
притворное, выражающее только пожелания других лиц. Все это, хотя и ненамеренно,
 подчеркивало ее инвалидность. Интеллектуальные способности пациентки позволяли 
ей понимать фальшь таких заверений, а сочувственную озабоченность воспринимать 
как подтверждение того, что ее ожидает полная инвалидность. Как уже автор 
говорил в самом начале, у нее была степень доктора наук и она обладала высоким 
интеллектом.
План терапии, составленный автором для нее и описанный им в данной работе носил 
совершенно противоположный характер. Автор не проявлял ни страха, ни 
озабоченности, ни тревоги, ни сочувствия. Он только требовал сотрудничества и 
твердого обещания полного подчинения. Вместо великодушия и сочувствующих 
уверений автор давал ей непонятные задания и намеренно изобретал ситуации, 
которые вызывали чувство расстройства, сопровождаемое сильными эмоциями 
мотивирующего характера, а не безнадежного отчаяния, ее не заставляли говорить, 
а создавали ситуацию, которая легко приводила к непроизвольным идеомоторным 
действиям и, что весьма вероятно, к подсознательной речи. У пациентки намеренно 
вызывали протест и гнев, что заставило пациентку в целях самозащиты стараться 
получить какое-то удовлетворение обычных, законных и разумных желаний и забыть 
об отчаянии. Например, когда ей давали морковь вместо банана, это не только 
вызывало ярость, но у нее повышалось желание заговорить и потребность 
преодолеть свою беспомощность, так чтобы она могла отомстить хоть как-то, что 
позднее она и делала. Однако ее не просили начать говорить, чего, как она знала,
 она не могла. Вместо этого создавалась ситуация, которая через силу и 
напряженность ее эмоций вынуждала ее искать какие-то средства и меры 
удовлетворения ее желаний и потребностей. Ее также не заставляли учиться делать 
шаг назад, не падая. Вместо этого было хорошо использовано ее материнское 
побуждение защитить вторую сиделку от недовольства автора, связанного с ее 
относительным неумением танцевать. (Постгипнотическое внушение, сделанное 
автором сиделке, создавало у нее некоторую неуклюжесть в танцах.) Следовательно,
 умение делать шаг назад легко и свободно составляло только незначительную и 
неопознанную часть ее эмоциональной связи с этой юной девушкой.
Таким же образом, в одновременном письме правой и левой рукой, особенно 
предложений, носящих оскорбительный характер для ее личных симпатий, пациентка 
не смогла узнать одну из форм речевого корректирования ее алексии. Для нее это 
была механическая задача, многократно повторяющаяся и монотонная, задача, 
которая инспирировала ее восстать, наконец, против автора и сердито прочесть 
прямо противоположное тому, что только что, намеренно неправильно, прочел он.
Так же обстояло дело и с другими проявлениями индивидуального внимания, которое 
она получила. Все они были сознательно и ненамеренно управляемы и направлены на 
пробуждение любых способностей и всякого рода реакций, которые у нее могли быть 
или появиться без учета общественных условностей и правил “приличного” 
поведения, но только такое ответное, реагирующее поведение могло бы привести к 
восстановлению прежних моделей нормального поведения. Однако характер ее 
специфических реакций не всегда принимался и не мог быть принят. Ее 
благополучие было главной целью лечения, а не сочувствие, понимание и даже 
общепринятые правила приличия. Вероятно, наилучшим примером для иллюстрации 
будет случай, когда Энн старательно, медленно и с явным огорчением скрещивала 
свои ноги, пытаясь уменьшить свою глубокую спонтанную боль. Когда она закончила 
выполнение этой задачи, автор иронически продекламировал детской стишок: “Я 
вижу Лондон, я вижу Францию, я вижу чьи-то штанишки”. Та легкость, с которой 
Энн вернула ноги в прежнее положение, не осознавая болезненности ощущения, была 
обескураживающим открытием как для нее самой, так и для ее компаньонки. Позже 
Энн, вспомнив этот случай, сказала, запинаясь: “Пом-ню-шта-ниш-ки под-ви-ну-ла 
ноги — быстро нет-боли”.
Другие маленькие многочисленные инциденты, наподобие этого ведущие к появлению 
сильных эмоций и автоматических реакций поведения, несомненно послужили 
восстановлению и усилению нормального ответного поведения и вынудили ее 
поверить в собственное выздоровление и восстановление латентных способностей 
реакции в ожидании адекватных стимулов.
13. Гипноз и гипнотические методы, обычно косвенные и неожиданные, часто 
использовались для фиксации ее внимания на терапевтических идеях и понятиях. 
Путем такого применения гипноза ее внимание направлялось и контролировалось, а 
возможные требования для обычных “ощутимых” инструкций были заранее 
запланированы. Симпатия, которая у нее возникла в отношении автора, медленный, 
но постепенный прогресс, который она могла увидеть и почувствовать, служили 
совместно с гипнозом тому, чтобы предотвратить смешение в ее ежедневных 
размышлениях сомнений и тревог с тщательно разрабатываемыми автором полезными 
идеями. Так, она стала союзником автора, а любые сомнения, вопросы были 
оставлены сиделкам.
Даже сейчас, семь лет спустя, она чувствует себя “иначе”, находясь в кабинете, 
и ее поведение дает основания предположить, что здесь она погружается в транс. 
(По терапевтическим причинам не было сделано никаких попыток протестировать ее.
) Однако это, кажущееся гипнотическим поведение совершенно отсутствует в 
комнате ожиданий, и она легко и просто общается с автором и с другими людьми. В 
этой связи нужно сделать и другой комментарий. Около года назад она встретилась 
с автором в Таксонском аэропорту и пригласила его к себе домой, чтобы получить 
дополнительное лечение. Сначала она вела себя как гостеприимная хозяйка дома, 
показала ему свой дом и сад, задала ему вопросы чисто социального характера 
приблизительно в течение целого часа. Потом, когда автор заметил “Я думаю, что 
у вас есть, что спросить у меня”, — тут же у нее возникли фиксированная 
внимательность и отрешение от всего окружающего, что очень походило на ее 
поведение в кабинете.
14. Короче говоря, терапию, разработанную для решения основных затруднений у 
Энн, можно вкратце изложить следующим образом:
а) Изобретение приемов, которые смогли бы свести на нет ее пассивное отношение 
к жизни и ее вегетативное состояние, в котором у нее решающую роль играло 
чувство безнадежного, беспомощного уныния.
б) Применение таких средств, которые прямо или косвенно, используя ее 
удрученность и отчаяние, привели к возникновению таких сильных эмоциональных 
побуждений, которые послужили бы базой для пробуждения разнообразных моделей 
реакции и мотивировали стремление научиться.
в) Пробуждение мотивирующих сил и воспоминаний, которые когда-то играли 
определенную роль в ее развитии от младенческого возраста к нормальному 
взрослому состоянию.
г) Индуцирование и пробуждение к жизни душевной готовности и открытости 
восприятия к новым необъяснимым, возбуждающим любопытство идеям, которые 
заставили пациентку с надеждой смотреть на будущее, а не тратить свою энергию 
на безнадежное отчаяние в мыслях о счастливом прошлом. Почти постоянно 
меняющиеся действия, активность ради настоящего и будущего занимали ее ум и, 
таким образом, способствовали восстановлению утраченных и развитию новых 
навыков, вероятно, с помощью формирования новых и динамичных ассоциативных 
нервных каналов.
Гипнотически ориентированная психотерапия при органическом заболевании мозга 
(дополнение).
American journal of clinical hypnosis, 1964, № 6, pp. 361—362.
Совершенно очевидно, что в основе психотерапии случая, описанного в предыдущей 
работе, лежало использование эмоций пациентки. Каждый новый сеанс гипнотерапии 
в какой-то степени пробуждал эмоциональные реакции, позиции и состояния, иногда 
приятные, а иногда и отвратительные, и они были использованы как стимуляторы ее 
больших усилий, направленных на восстановление навыков, утраченных в результате 
тяжелого органического поражения мозга. В какой-то мере она в ходе терапии 
осознавала необходимость таких манипуляций и переносила это довольно легко, 
хотя зачастую и неохотно.
В то время автор думал о том, как повлияет на пациентку любая катастрофическая 
эмоция, связанная с семейными обстоятельствами, чьей-то болезнью или смертью, о 
чем на сеансах говорилось, как о весьма вероятных случайностях. Пациентка 
доказала, что она вполне может справиться с таким типом стресса. Однако мы не 
думали о проявлении такой ошеломляющей эмоции, связанной с катастрофой 
национального масштаба, какую ей пришлось испытать при известии об убийстве 
президента Кеннеди. Пациентка была страшной спорщицей и поклонницей покойного 
президента, и объявление о его смерти крайне отрицательно повлияло на ее 
состояние. Через несколько часов у нее вновь обострился таламический синдром, 
усилилась боль, появилась слабость, ухудшилась походка; в течение трех дней она 
потеряла в весе около 8 килограммов, поскольку процесс приема пищи для нее 
вновь оказался затруднительным. Она потом так описывала это состояние: “Я 
глотаю несколько кусочков, потом что-то случается, я теряю аппетит, я пытаюсь 
съесть еще один кусочек, у меня начинает болеть желудок, пытаюсь сделать еще 
один глоток, теряю вес. Я съедаю только один-два кусочка, подожду немного, 
пытаюсь сделать еще один глоток, ем все время понемногу, не должна терять в 
весе, но быстро теряю его, ужасно быстро, я так слаба, так устала, мне так 
больно, я совсем не сплю, почти так же, как когда я приехала к вам в первый раз,
 я боюсь, мне хочется лечь и никогда не вставать”.
Ее привезли к автору через неделю после того, как вновь началось ухудшение. 
После того, как автору рассказали о случившемся, была быстро проверена ее 
способность говорить, читать и писать; оказалось, что здесь заметных потерь не 
было. Ее двигательные способности заметно ухудшились. Правосторонняя 
гиперэстезия резко повысилась.
Ее интерес к пище, что когда-то было предметом страстного желания, исчез. Даже 
разговор о ее прежде любимых блюдах вызывал у нее тошноту.
Ее прежние сиделки были косвенно упомянуты в разговоре, но это не вызвало у нее 
никакого интереса. Исключение составило упоминание о второй сиделке, робкой 
застенчивой девушке, которая пробуждала в ней защитные материнские чувства. К 
другим она проявила безразличие и даже антипатию, которая, как оказалось, была 
связана с последующими событиями, которые произошли в их жизни с тех пор, когда 
они были ее сиделками. (Она и ее муж поддерживали контакт с ними.) Еще более 
удивительными были перемены в ее отношениях к своему мужу и детям. В отличие от 
своей обычной материнской заботы, она проявляла безразличие ко всем, кроме 
самой младшей дочери, хотя и это отношение можно было назвать только легким 
интересом. Ее отношение к своему мужу было холодным, безразличным, что серьезно 
отличалось от чувства живой теплой любви, которую она испытывала к нему раньше.
Непроизвольное заявление мужа носило более информативный характер. Он сказал 
следующее: “Вам нужно что-то с ней сделать. Я уже однажды прошел через это, 
терял всякую надежду, всякую веру. Я наблюдал почти целый год, как она катится 
вниз. А сейчас она опять почти в том же положении, если не считать способности 
говорить, как когда мы впервые приехали к вам (1956 г.) У меня нет сил пройти 
через это снова, и у нее тоже. Сделайте что-нибудь, и сделайте это побыстрее. 
Заставьте ее есть. Она пытается, но не может. Заставьте ее почувствовать себя 
живой, в реальной жизни”.
Вместо каких-то хорошо сформулированных и тщательно разработанных планов и 
поскольку пациентка становилась апатичной и беспокойной, автор отпустил мужа и 
начал с ней беседовать, живо обсуждая убийство президента, его возможные 
непосредственные и исторические последствия. Медленно, но эффективно у 
пациентки пробуждался интерес, сначала за счет почти грубой откровенности, а 
потом он поддерживался вдумчивым и широким обсуждением проблем, связанных с 
убийством президента.
Постепенно автор перешел к вопросу о заинтересованности младшего сына пациентки 
к этой проблеме, а затем к вопросу о склонности ребенка к перееданию и 
неправильных, требующих немедленного исправления дурных привычек питания, 
особенно избыточного потребления сладкого. Затем очень осторожно, косвенным 
путем пациентке внушили, что ее сыну следует подавать хороший пример поведения 
за столом, так чтобы он не съедал большой порции десерта перед мясом и овощами, 
и чтобы научить его правильному отношению к типу и качеству пищи. Обо всем этом 
говорилось очень долго, косвенно и очень осторожно, и в конце концов пациентка 
ушла из кабинета в более стабильном физическом состоянии, чем тоща, когда она 
вошла туда. Ее озабоченность и настоятельное требование, чтобы муж поскорее 
отвез ее домой для того, чтобы она смогла приготовить обед для младшего сына, 
явилось ярким контрастом тому поведению, с которым она вошла в кабинет.
Автор быстро и незаметно сказал ее мужу, чтобы он все ее действия, поступки и 
слова принимал как само собой разумеющееся, не задавал никаких вопросов и не 
строил никаких предположений. В дальнейшем боли у пациентки уменьшились до 
предыдущего низкого уровня, и уже не было явных показаний на наличие 
неадекватной реакции на нашу национальную трагедию. Очевидно, обращение к ее 
материнскому инстинкту, которое было таким эффективным в случае со второй 
сиделкой, снова оказалось эффективным приемом в пробуждении к жизни ее прежних 
навыков и забот. Месяцем позже пациентка снова была в хорошем состоянии, хотя 
еще и не набрала свой вес. Аппетит у нее был отличным, но ее муж заметил, что 
время от времени ей становится трудно глотать. Он рассказывал, что “в такие 
моменты ее лицо становится отсутствующим, кажется, что она забывает, где она 
находится, она не видит нас; потом как бы просыпается, но не знает, что с ней 
случилось, и продолжает есть. Я думаю, что она на какое-то мгновение впадает в 
состояние транса, поэтому никто из нас не говорит ей ни слова. Но она 
действительно что-то делает с ненормальным аппетитом мальчика”.
“Она больше не расстраивается, и ее боли уменьшились. Я хочу сказать, что она 
вернулась к прежнему состоянию: единственное — она похудела на 10 фунтов (4 кг),
 может быть, чуть больше. Она в порядке!”
Нужно сказать, что на этот раз на работу с пациенткой было потрачено менее 4 
часов.
Заключение.
Значение эмоциональной травмы в нарушении адаптации индивидуума к реальной 
действительности признается всеми специалистами в области психиатрии и 
невропатологии. В этом уникальном случае тяжелое органическое поражение мозга 
удалось успешно корректировать в основном благодаря восстановлению утраченных и 
приобретению новых навыков, используя индивидуальные эмоциональные реакции 
пациентки. Национальная трагедия вызвала у нее сильную отрицательную 
эмоциональную реакцию с последующей декомпенсацией. Следует заметить, что даже 
случай смерти в ее семье и два других семейных серьезных несчастья не были ею 
так восприняты.
Груз ответственности при эффективной психотерапии.
“American Journal of clinical hypnosis”, 1964, № 6, pp 269—271
Данный материал приводится потому, что в нем можно четко проследить за 
действиями врача при гипнотерапии пациентов такого типа, у которых ранее 
проводимое длительное, комплексное, традиционно ориентированное лечение не дало 
положительных результатов. Три пациента, о которых здесь будет рассказано, 
являются типичными представителями тех десятков больных, с которыми встречался 
автор в течение многих лет, и результаты их лечения были отличными, хотя автор 
занимался с каждым из них только один раз в течение одного-двух часов.
В каждом из этих случаев был использован гипноз специально для переноса тяжести 
ответственности за результаты терапии на самого пациента после того, как он сам 
пришел к заключению, что лечение ему не помогает, и что последним средством 
является “чудо” гипноза. Автор глубоко убежден что пациент, который верит в 
“гипнотическое чудо”, принимает на себя ответственность за свое активное 
поведение во время всего периода лечения. Пациент волен использовать ту “маску”,
 которую он сам себе выбирает, но ни автор, ни читатель не берут на себя 
ответственность утверждать, что успех лечения объясняется “гипнотическим чудом”.
 Гипноз использовался единственно как способ, с помощью которого можно 
закрепить сотрудничество между врачом и пациентом, так как пациенты получают то 
лечение, которое они хотят. Другими словами, с помощью гипноза они могут 
приобретать навыки, которые позволяют им брать на себя ответственность за успех 
терапии и свою дальнейшую жизнь.
Случаи № 1 и 2
Автору позвонил по телефону мужчина, который заявил, что хочет с ним 
встретиться. Он отказался объяснить причины, сказав только, что это — 
“настоящий медицинский случай”, и он предпочитает объяснить все лично.
Во время беседы он заявил, что у него болезнь Бергера (приступообразная 
парестезия нижних конечностей, возникающая при ходьбе — прим. ред.), диабет, 
стенокардия и гипертония. “Всего этого слишком много для такого многосемейного 
человека, как я, а мне всего лишь 50 лет”. Он продолжал:
“Это еще не все. Я прохожу курс лечения у психоаналитика уже в течение 8 
месяцев по 5 часов в неделю. За это время пришлось увеличить дозу инсулина. Я 
прибавил в весе почти 8 кг, еще больше увеличилось артериальное давление, а с 1,
5 пачек сигарет в день я перешел к 4,5. Я все еще пациент психоаналитика. У 
меня с ним еще одна встреча в понедельник, но я оплатил его сеансы только до 
сегодняшнего дня. Он говорит, что постепенно вскрывает психодинамику моего 
саморазрушающего поведения. Я тоже думаю, что сам копаю себе могилу”.
Потом он мрачно сказал: “Не будет ли это неэтичным для вас, зная, что я — 
пациент другого врача, провести мне сеанс гипнотерапии сегодня вечером? Мой 
психоаналитик не одобряет гипноз, но сам он мне ничем еще не помог”.
Автор ему ответил очень просто, что с его точки зрения вопрос о 
профессиональной этике не имеет к данной ситуации никакого отношения вообще, 
что любой пациент (а это относится и к моим пациентам) имеет право обратиться 
за помощью к любому квалифицированному специалисту, что медицинская этика 
должна базироваться на благополучии пациента, а не на желании врача удержать, 
сохранить его для себя.
Потом ему приказали закрыть глаза и повторить свой рассказ с начала до конца, 
но рассказывать медленно, тщательно избегая этических вопросов, а вместо этого 
четко, определенно указать, чего же он хочет от автора. Все это он должен 
проделать медленно, вдумчиво, тщательно подбирая слова. И пока он будет это 
делать, одно лишь звучание его голоса введет его в состояние транса, в котором 
он сможет разговаривать с автором, слушать автора, отвечать на его вопросы, 
делать все, что его попросит автор, и что он сам, под сильным воздействием 
своих эмоций, найдет нужным сделать.
Пациент был ошеломлен такими инструкциями, но откинулся назад на спинку кресла, 
закрыл глаза и медленно начал вновь свой рассказ, но с нужными добавлениями. 
Вскоре его голос начал замедляться, затихать, что означало возникновение у него 
состояния транса, и автору пришлось сказать несколько раз, чтобы он говорил 
громче и отчетливее.
Он уже не упоминал ни разу о вопросе этики, но более подробно остановился на 
том, какое лечение, по его мнению, нужно ему пройти. Его попросили повторить 
это несколько раз, и каждый раз он делал это более позитивно, более 
выразительно и более подробно.
После четырех таких повторов автор указал, что он, как врач, не предложил 
никаких советов, не производил никаких терапевтических внушений, что каждый 
пункт в этом отношении исходит от самого пациента, и что он обнаружит, что под 
сильным воздействием того, что будет зарождаться в нем самом, он будет делать 
все, что сам для себя наметил. К этому он добавил, что пациент может запомнить 
любые выбранные им эпизоды из состояния транса, но независимо от того, что он 
запомнил и чего не запомнил, он окажется под сильным воздействием делать все, 
что сам составил для себя.
Его разбудили, был начат ничего не значащий разговор, и затем он ушел.
Спустя год, находясь в отличной физической форме, он привел с собой старого 
друга детства и очень быстро, коротко заявил: “Я правильно питаюсь, хорошо сплю,
 у меня нормальный вес, избавился от дурных привычек, мой диабет мало беспокоит 
меня, болезнь Бергера не прогрессирует, артериальное давление нормальное, я 
больше не посещал своего психоаналитика, мои дела обстоят гораздо лучше, я как 
заново родился, и вся моя семья благодарит вас. Ну, а этот человек — мой друг 
детства, он заработал себе эмфизему, у него очень плохое сердце; поглядите 
только на его распухшие лодыжки, а он „дымит как паровоз". Он уже много лет 
находится под наблюдением врача”. (Этот пациент, не успев докурить одну 
сигарету, начинал прикуривать вторую).
“Вылечите его так же, как вылечили меня. Я рассказывал ему, что вы говорили со 
мной так, что это полностью овладело мной”.
Он ушел из кабинета, а новый пациент остался. В основном была проведена такая 
же процедура и почти точно такими же словами. После сеанса он ушел, оставив 
после себя сигареты.
Шесть месяцев спустя автору позвонил из другого города первый пациент: “Ну, у 
меня плохие новости, но вам не нужно беспокоиться. Джо умер ночью во сне от 
сердечного приступа. После того, как он ушел от вас, он больше не выкурил ни 
одной сигареты, его эмфизема стала намного лучше, он наслаждался жизнью вместо 
того, чтобы все время бегать за сигаретами, которые ухудшали его состояние”.
Случай № 3
Рано утром автору позвонили по телефону. Мужской голос сказал: “Я только что 
понял, что состояние моего здоровья требует срочных мер. Когда мне можно будет 
к вам прийти?” Ему сказали, что автор сможет принять его через час. В указанное 
время в кабинет автора вошел 32-летний мужчина, курящий сигарету, и сказал: “Я 
-— хронический заядлый курильщик. Мне нужна помощь. Я проходил курс 
психотерапии дважды в неделю в течение двух лет. Я хочу бросить курить, но не 
могу. Смотрите, я запасся шестью пачками сигарет на день, потому что боюсь, что 
они у меня неожиданно кончатся, а я не смогу купить. Мой психоаналитик говорит, 
что я делаю успехи, но раньше, когда я пришел к нему в первый раз, мне хватало 
2 пачек в день.
Потом я медленно, постепенно увеличивал свой запас, и теперь он составляет б 
пачек в день. Я боюсь уходить из дома, не имея в запасе шести пачек. Я читал о 
вас. Я хочу, чтобы вы загипнотизировали меня от курения”.
Его постарались убедить, что это нельзя сделать, но что автор хочет, чтобы он 
повторил свой рассказ еще раз, но на этот раз как можно медленнее, точнее, 
закрыв глаза, так, чтобы преобладало его подсознательное мышление (он окончил 
колледж), и что, когда он будет пересказывать свою историю, он точно, полностью,
 подробно укажет, что он хотел бы сделать относительно своего курения, но во 
время своего рассказа он может обнаружить, что впадает во все более глубокое 
состояние транса. Эта процедура и ее результаты очень схожи с двумя предыдущими 
случаями.
Два года спустя в кабинете автора вновь раздался телефонный звонок от этого 
человека, который просил о свидании на полчаса, хотя был согласен заплатить как 
за часовой визит. Он снова заявил, что его случай требует особого вмешательства.

Точно в указанное время он вошел в кабинет и сказал:
“Вы не узнаете меня. Вы меня видели только в течение одного часа два года назад.
 Я — мистер X, и я проходил курс лечения у психоаналитика по поводу чрезмерного 
курения, но в результате моя доза увеличилась до 6 пачек в день. Я не помню, 
что произошло, когда я был у вас, но я знаю, что с тех пор не выкурил ни одной 
сигареты. Удивительно, но я не смог прикурить сигарету даже для своей девушки, 
я пытался несколько раз, но не смог”.
“Я вновь пришел к своему психоаналитику, и он взял на себя всю ответственность 
за мой успех. Я не стал ему говорить о вас. Я считал, что мне нужно ходить к 
нему, чтобы исправить некоторые недостатки моего характера. И вот я перед вами, 
человек с высшим образованием, а самое большее время, что я работал на одной 
работе — это три месяца. Я всегда могу найти для себя работу, но вот уже мне 34 
года, а четыре года психоанализа дали только то, что на последней работе я 
работал только 5 недель. Но теперь мне предлагают работу с хорошими 
перспективами на будущее. Я бы очень хотел, чтобы вы помогли мне избавиться от 
этого недостатка, потому что я ушел от своего психоаналитика. У меня была и 
получше работа, чем та, что ждет меня сейчас, но ничто не может удержать меня. 
Боюсь, что это повторится и с этой работой. Теперь загипнотизируйте меня и 
сделайте что-нибудь со мной”.
Автор перечел историю его болезни, чтобы освежить память. Была повторена та же 
процедура, старались повторить все как можно точнее, и он снова ушел.
Два года спустя он все еще находился на той “новой” работе и уже с год занимал 
довольно высокую руководящую должность. При случайной встрече автора с ним он 
сам рассказал об этом, а также о том, что он женат, стал отцом, и что его жена 
сама, по своей охоте, бросила курить.
Заключение.
Три случая из длинного ряда таких пациентов ясно показывают преимущества такого 
использования гипноза как способа намеренного переноса с врача на пациента всей 
тяжести ответственности за проводимое лечение. Очень часто эта самая трудная 
часть психотерапии. У всех пациентов это удалось успешно осуществить. У них 
была длинная предыстория поиска помощи, но они тогда не могли взять на себя 
ответственность за принятие лечения. Кроме того, все пациенты такого рода, у 
которых терапия, проводимая автором была успешной, обладали высоким интеллектом.

При традиционной психотерапии очень часто делаются напрасные попытки заставить 
пациента принять на себя ответственность за свое собственное поведение и свое 
будущее. Это делается без учета сознательных представлений самого пациента. 
Абсолютной истиной для многих психотерапевтов является убеждение в том, что 
любые усилия со стороны пациента бесполезны. Однако это далеко не так.
Используя гипноз как метод намеренного и целенаправленного переноса на пациента 
его собственного груза ответственности за результаты лечения и заставив его 
неоднократно подтвердить в своих собственных мыслях, а затем вербализовать 
формулировки и желания, потребности и намерения на уровне своего 
подсознательного мышления, мы делаем цели лечения их собственными целями, а не 
тем, что просто предлагает им терапевт, которого они посетили.
Не всегда эта процедура бывает успешной. Многие пациенты, которым лечение 
необходимо, не могут воспринять его, пока у них не будет адекватной мотивации. 
Есть и другие, чья цель не более чем постоянное обращение за лечением, но не 
его восприятие. С этим типом пациентов гипнотерапия терпит неудачу так же, как 
и другие формы лечения.
Метод гипноза для пациентов с настойчивым сопротивлением: пациент, методика 
лечения, основы лечения и эксперименты.
“American journal of clinical hypnosis”, 1964, № 1, pp. 8—32.
Существует много типов трудных пациентов, которым нужна психотерапия, и все же 
они сопротивляются ее проведению, встают в оборонительную позу и всем своим 
видом, всем своим отношением показывают, что они не желают воспринимать лечение,
 хотя сами обратились за ним. Такой негативизм является проявлением их 
невротического отношения к восприятию психотерапии, а их неуверенность связана 
со страхом потери невротической защиты, и, следовательно, это является частью 
их симптоматологии. Поэтому такое отношение не следует рассматривать как 
активное, подсознательное намерение противостоять терапевту. Сопротивление 
проводимому лечению нужно принимать открыто и правильно, так как это жизненно 
важная коммуникация с частью их заболевания, и его можно использовать для 
внедрения в их средства защиты. Такое сопротивление — это что-то такое, чего не 
понимает сам пациент. Оно, скорее всего, вызывает у него эмоциональные 
нарушения, так как он часто объясняет свое поведение как неконтролируемое и 
нежелательное, а не как информативное представление о некоторых своих серьезных 
проблемах.
Терапевт, который понимает это, особенно если у него хорошая квалификация в 
гипнотерапии, может легко и часто очень быстро трансформировать эти формы 
поведения в хороший раппорт. При этом у пациента возникает ощущение понимания и 
он с надеждой ожидает успешной реализации своих целей.
Обычно эти пациенты консультировались у нескольких врачей, столкнулись с 
неудачами в лечении, и их затруднения стали еще больше. Один этот факт вызывает 
у них повышенную тревогу и заботу об удовлетворении их потребностей. При этом 
следует иметь в виду, что кажущееся недружественным начало терапевтической 
взаимосвязи, если врач будет рассматривать его как симптом, а не как защиту от 
врача, часто способствует более быстрому эффекту лечения.
Следовательно, терапевт помогает пациенту быстро и свободно выразить свои 
неприязненные чувства и отношения, подбадривая его откровенной восприимчивостью,
 внимательностью и своим желанием прокомментировать это так, чтобы вызвать и 
раскрыть чувства пациента на первом же сеансе.
Возможно, это можно показать на примере крайнего случая с новым пациентом, 
который, переступив порог кабинета, охарактеризовал всех психиатров так, как 
это обычно делают вульгарные, необразованные люди. В ответ он услышал: “У вас, 
конечно, есть причины говорить это, и даже больше”. Подчеркнутые слова не 
осознаются пациентом как прямое намеренное внушение быть более откровенным, но 
они не очень эффективны. С большой горечью и негодованием, даже с презрением и 
враждебностью он рассказывает о своих неудачных, многократных и длительных 
попытках найти помощь у психотерапевтов. Когда он делает паузу, автор это 
просто комментирует: “У вас, должно быть, чертовски веская причина искать 
помощи у меня?” (Такое определение его визита опять остается для пациента 
незамеченным.)
Подчеркнутые здесь слова — не что иное, как часть кажущегося незначительным 
комментария, произнесенного на его языке. Он не осознает, что гипнотическая 
ситуация уже определена для него, несмотря на его ответ: “Не беспокойтесь, я не 
собираюсь скандалить с вами. Я заплачу вам хорошие деньги за работу надо мной, 
понимаете это? Вы мне не по душе, я знаю множество людей, которым вы не 
нравитесь. Единственная причина, почему я к вам пришел, это то, что я много 
читал ваших статей и понял из них, что вы можете работать с несимпатичными, 
вечно сомневающимися, неконтактными пациентами, которые сопротивляются всем 
вашим штучкам, которые вы будете пробовать на мне. Я тоже не могу ничего с этим 
поделать, я не верю в ваши штуки, поэтому либо пошлите меня к чертовой бабушке, 
либо приступите к делу. Но только никакого психоанализа. С меня достаточно этой 
ерунды. Загипнотизируйте меня; только я знаю, что вы со мной не сможете этого 
сделать вопреки всей вашей писанине! Ну, приступайте!”
Ответ дается автором несколько необычным тоном и с улыбкой: “Хорошо, замолчите 
и держите свой рот закрытым. Слушайте и старайтесь выполнять все. Я попробую на 
вас одну из своих штучек (пользуясь языком пациента), но буду делать это так 
быстро и так медленно, как мне это нравится”. (Мое согласие на его лечение я 
стараюсь выразить его же словами, хотя в голосе не допускаю никаких 
неприязненных интонаций. Таким образом, пациенту говорятся жизненно важные вещи,
 но он это совершенно не осознает.)
Пациент усаживается и молча, вытаращив глаза, пристально смотрит на автора. Он 
не осознает, что уже находится под воздействием терапевтической ситуации. 
Наоборот, он считает, что проявляет неконтактное поведение. Закрепив и 
сконцентрировав таким образом его внимание, используется гипнотический метод, 
который разрабатывался годами при работе с трудными сопротивляющимися 
пациентами в размышлениях над тем, как трансформировать их собственные 
высказывания в жизненно важные внушения, эффективно направляя их поведение, 
хотя в то время они этого не осознают
Метод и его рациональное зерно.
Метод, который здесь будет описан довольно подробно, и который иногда 
используют дословно, буквально, без изменений, можно сократить или усилить с 
помощью повторов и уточнений в соответствии со способностью пациента отвечать 
или реагировать. Лучше всего изменить его так, чтобы включить в него стиль речи 
пациента, какой бы резкой, вульгарной и даже грубой она ни была. Однако автор 
при его использовании обычно очень быстро прерывает грубости, но часто 
прибегает к тем неправильным грамматическим конструкциям, которые характерны 
для речи пациента. Таким образом, свирепость пациента (выраженная 
лингвистическими средствами) незаметно устраняется, и пациент и врач общаются 
друг с другом на безопасном языковом уровне, по форме пригодном для пациента. 
Пациент не знает, как это случилось, он часто не ощущает даже, что это 
происходит благодаря его косности.
При этом он не располагает информацией, которая бы привела его к пониманию 
методов и уровней коммуникации; в этом нет необходимости.
Когда от агрессивного, антагонистически и враждебно настроенного, 
обороняющегося, неконтактного пациента получают достаточно материала, чтобы 
определить его неадекватное поведение, отношение к лечению и его тип личности, 
его прерывают замечаниями, которые носят смешанный характер положительного и 
отрицательного отношения и адресуются ему в той вербальной форме, которую он 
лучше понимает в этот момент. Однако в этих замечаниях скрыты различные, прямые 
и косвенные, но допустимые для данного, случая внушения, цель которых — 
направить реакции пациента в русло восприятия и понимания.
Пациенту, слова которого были процитированы в качестве примера, было сказано: 
“Я не знаю, войдете вы в состояние транса или нет, как вы просили”. (Нужно 
хорошенько поразмыслить над этим предложением, чтобы распознать в нем все 
утверждения и отрицания, что практически невозможно сделать, когда слушаешь его.
)
После такого вступления у него был применен специфический метод индукции, 
который был ни чем иным, как осторожным, тщательным объяснением, нагруженным 
прямыми и косвенными разрешающими внушениями и инструкциями, не всегда легко 
узнаваемыми. В данной работе эти внушения и инструкции будут подчеркнуты, чтобы 
читатель мог их легче понять. Вставки в скобках и пояснения даны только для 
читателя и, конечно, не являются частью самого метода.
“Вы пришли за лечением, вы просили гипноз, и то, что вы мне рассказали о своих 
затруднениях, дает мне основание предположить почти с уверенностью, что гипноз 
поможет вам. Однако вы очень убедительно заявляете, что вы — всячески 
сопротивляетесь гипнозу, что другим врачам, вопреки длительным попыткам, не 
удалось у вас индуцировать транс, что различные методы не дали никакого 
результата, и что уважаемые вами люди выражают неверие в гипноз, как в средство 
вашего излечения. Вы открыто выразили ваше убеждение, что я не смогу 
индуцировать у вас состояние транса, и с такой же откровенностью вы утверждаете,
 что убеждены в том, что будете сопротивляться всем попыткам гипноза, и что это 
сопротивление будет происходить вопреки вашему серьезному желанию и усилиям 
сотрудничать”. (Сопротивляться гипнозу значит, что человек признает его 
существование, так как нет сопротивления несуществующему, а его существование 
уже подразумевает его возможность. Таким образом, вопрос стоит не о реальности 
и значении гипноза, а о сопротивлении ему пациента. Тем самым закладывается 
основание для применения гипноза, но так, чтобы направить внимание пациента на 
то, как он понимает свое сопротивление наведению транса. Следовательно, для 
гипнотической индукции используется любой метод, не распознаваемый пациентом.)
“Так как вы пришли за лечением и заявляете, что вы — вечно сомневающийся, 
неконтактный пациент, позвольте мне объяснить некоторые вещи, прежде чем мы 
начнем. Так, чтобы вы были само внимание ко мне, просто сядьте, поставьте обе 
ноги на пол, положив руки на колени, не позволяйте, чтобы ваши руки касались 
друг друга”. (Это первый намек на то, что ухо слышит меньше, чем сообщается).
“Теперь, когда вы будете сидеть тихо, пока я буду говорить, просто поглядите на 
это пресс-папье, как на обычную удобную вещь. Глядя на нее, вы будете держать 
свои уши наготове, а это будет держать наготове вашу голову, и именно это 
удержит ваши уши наготове, а ведь именно вашим ушам я говорю все это”. (Это 
первый намек на диссоциацию.) “Не смотрите на меня, смотрите на это пресс-папье,
 потому что я хочу, чтобы ваши уши были неподвижны, а вы двигаете их, когда 
поворачиваетесь, чтобы поглядеть на меня”. (Большинство пациентов стремятся 
сначала перевести взгляд, но фиксацию глаз можно легко осуществить с помощью 
просьбы не двигать ушами, при этом редко приходится повторять эту просьбу более 
трех раз.) “Теперь, когда вы вошли в эту комнату, вы принесли с собой оба 
разума, то есть переднюю часть вашего ума и заднюю часть вашего ума”. (Можно 
использовать и такие слова, как “подсознательное мышление” и “сознательное 
мышление”, что зависит от уровня образования пациента. Таким образом, дается 
второй намек на диссоциацию.) “Теперь мне действительно все равно, слушаете ли 
вы меня своим сознательным разумом, потому что он не понимает ваших затруднений,
 в противном случае вас бы здесь не было. Поэтому я хочу говорить с вашим 
подсознательным разумом, потому что он здесь и достаточно близко, чтобы слышать 
меня, поэтому пусть ваш сознательный разум слышит звуки улицы или гул 
пролетающих самолетов, или звук печатной машинки в соседней комнате. Или вы 
можете размышлять над любыми мыслями, которые придут в ваш сознательный разум, 
систематическими мыслями, произвольными мыслями, потому что все, что я хочу, 
так это поговорить с вашим подсознательным разумом, и он будет слушать меня, 
потому что это в пределах слышимости, даже если устанет ваш сознательный разум 
(усталость ведет к незаинтересованности, рассеянности, даже ко сну). Если ваши 
глаза устанут, то их можно закрыть, но сделайте все, чтобы быть наготове и 
удержать (обезоруживающее слово касающейся мнимой угрозы, исходящей от гипноза) 
хороший мысленный или визуальный образ наготове в голове”. (Неузнаваемая 
команда для появления идеосенсорных визуальных явлений, в то время как слово 
“наготове” дает пациенту некоторые гарантии безопасности.)
“Устройтесь поудобнее, и я буду разговаривать с вашим подсознанием, так как мне 
все равно, что будет делать ваш сознательный разум”. (Эта неосознаваемое 
внушение, позволяющее отключить его внимание, которое следует сразу после 
внушения удобства и коммуникации только с его подсознательным мышлением.)
“Теперь, прежде чем можно будет выполнить лечение, я хочу убедиться в том, что 
вы понимаете, что ваши проблемы и затруднения не только просто понятны вам, но 
вы можете научиться понимать их вашим подсознательным разумом”. (Это косвенное 
утверждение того, что лечение может достичь цели, и как оно будет выполнено, с 
более сильным подчеркиванием диссоциации.)
“В какой-то степени все знают, что люди могут общаться в словесной форме 
(“разговаривать словами”, если имеешь дело с пациентами низшего 
образовательного или интеллектуального уровня) или языком знаков. Простейшим 
языком знаков, конечно, является то, когда вы киваете головой в знак согласия — 
„да" или качаете головой в знак отрицания — „нет". Все могут применять такой 
язык. Каждый может подать сигнал указательным пальцем „подойди" или помахать 
рукой „до свидания". Сигнал указательным пальцем в конце концов означает „да, 
иди сюда", а сигнал рукой — „нет, не оставайся здесь". Другими словами, человек 
может сказать „да" и „нет" головой, указательным пальцем и рукой. Мы все это 
делаем. Так можете и вы. Иногда, слушая человека, мы, сами не осознавая это, 
качаем головой в знак несогласия или киваем головой в знак одобрения. Это легко 
можно делать с помощью указательного пальца и руки. Теперь мне бы хотелось 
задать вопрос вашему подсознательному разуму, на который можно ответить простым 
„да" и „нет". Вопрос таков, что на него может ответить только ваш 
подсознательный разум. Ни ваш, ни мой сознательный разум, ни даже мой 
подсознательный разум не знают на него ответа. Только ваш подсознательный разум 
знает, какой ответ может быть передан, и ему придется подумать, прежде чем дать 
ответ „да" или „нет". Это может быть кивок головой, поднимание указательного 
пальца, допустим, правого указательного пальца вместо ответа „да", а левого 
указательного пальца вместо ответа „нет", так как это привычно для человека, у 
которого главной рукой является правая рука, и наоборот, если человек — левша. 
Может подняться правая рука или может подняться левая рука. Но только ваш 
подсознательный разум знает, каким будет ответ, когда я спрошу “да” или “нет”. 
Но даже ваш подсознательный разум не будет знать, когда будет задан вопрос, 
ответит ли он движением головы или движением пальца, и ваш подсознательный ум 
будет думать над этим вопросом и решать после того, как сформирует свой 
собственный ответ, как он на него ответит”. (Все это объяснение состоит главным 
образом из целой серии внушений, типа “придется подумать” и “решить”. При этом 
ответное идеосенсорное поведение пациента совпадает с неизбежными проявлениями 
идеомоторных реакций, хотя здесь прямо о них не упоминается. Здесь только намек 
на них, а намекам сопротивляться трудно).
“Следовательно, в этой трудной ситуации, в которой мы оказались (это определяет 
своего рода родственность между пациентом и врачом), нам нужно сесть и ждать 
(поведение соучастия), когда ваше подсознательное мышление обдумает вопрос, 
сформулирует свой ответ и решит, как ему ответить: движением головой, рукой или 
пальцем”. (Это вторая серия внушений и инструкций под маской объяснения. 
Кажется, что пациента не просят ничего делать, но, фактически, ему прямо 
приказывают быть пассивным и позволить появиться идеомоторной реакции на 
подсознательном уровне, указывая на то, что ответ может случиться в любой форме,
 что является еще одним определенным совпадающим результатом умственных 
процессов. Во всей этой процедуре используются подразумеваемые или косвенные 
внушения того, что сознательное мышление не будет осознавать деятельности 
подсознательного, в сущности, того, что у пациента возникает состояние транса.)
“Другими словами, я задам вопрос, на который ответ может дать только ваш 
подсознательный разум, и относительно которого ваш сознательный разум только 
догадывается, если вообще сможет: у него может быть только мнение, может быть, 
ошибочное, может быть, правильное, но только мнение, а не ответ”. (Это, 
незаметно для пациента, уменьшает значение его сознательного мышления и 
является еще одним внушением состояния транса.)
“Прежде чем я задам этот вопрос, мне бы хотелось предположить две возможности: 
1) ваш сознательный ум может захотеть ответить на вопрос; 2) ваш 
подсознательный ум может не захотеть, чтобы вы знали этот ответ. Мне кажется, и 
я думаю, что вы согласитесь со мной, что вы обратились за помощью к врачу по 
причинам, которые лежат вне сферы вашего сознательного разума, следовательно, я 
думаю, что мы должны приблизиться к тому вопросу, с которым я собираюсь 
обратиться к вашему подсознательному разуму за ответом. Таким образом ваши 
собственные глубокие подсознательные желания держат ответ вместе с вашим 
сознательным разумом и будут в равной степени защищены и учтены. По-моему, это 
очень справедливый и выполнимый путь решения чьих-то проблем”. (Именно это 
пациент и знает и хочет от других, но совершенно не сознает, что этого честного 
и справедливого отношения он хочет и от самого себя.)
“Теперь, чтобы удовлетворить ваши потребности, я собираюсь задать вам вопрос, 
на который нужно ответить „да" или „нет" и быть готовым получить удовольствие 
от того, что ваш подсознательный разум ответил. (Это неузнаваемое авторитетное 
внушение с заранее сделанным заключением.) И, отвечая на него, пусть ваш 
подсознательный разум либо разделит ответ с сознательным разумом, либо будет 
противостоять этому; в общем, пусть будет так, как сочтет за наилучшее ваш 
подсознательный разум. Основным, конечно, является не соучастие или 
противостояние, а сам ответ. Дело в том, что любое соучастие или противостояние 
относятся непосредственно только к настоящему моменту, так как успехи в лечении,
 которые вы сделаете (также неузнаваемое авторитетное внушение под. маской 
объяснения), в любом случае раскроют ответ именно вам в тот момент, когда это 
сочтут наиболее удобным и полезным для вас. Таким образом, вы сможете быть 
уверены в том, что узнаете ответ рано или поздно, и ваши подсознательные 
желания состоят в том, чтобы получить помощь от лечения и удовлетворить 
потребности нужным образом в нужное время. (Это определяющее внушение, даваемое 
как объяснение, и это очень выразительное эмпатическое и положительное внушение.
)
“Теперь о том, как ответить на этот вопрос? Словами? Едва ли! Вам придется 
тогда одновременно и говорить и слушать. Таким образом, это было бы 
несправедливо (социально и личностно действующие, требовательные слова) по 
отношению к вашему сознательному разуму, если он захочет ради вашего 
благополучия противостоять ответу от вашего подсознательного разума. Тоща как 
же? Очень просто: мышечным движением, которое вы можете заметить, а можете и не 
замечать; движением, которое можно сделать на замечаемом добровольном уровне; 
или движением, которое делается непроизвольно и незаметно для себя, точно так 
же, как вы киваете головой в знак согласия с говорящим, или качаете головой в 
знак несогласия с ним, или хмурите брови, когда вы думаете и хотите что-то 
вспомнить”.
“Каким будет это мышечное движение? Я думаю, что нужно упомянуть несколько 
возможностей (просто “думаю”, просто “упомянуть”, слова, которые ничего не 
требуют, приказывают или внушают), но прежде чем делать это, разрешите мне 
описать разницу между сознательной мышечной реакцией и реакцией 
подсознательного ума”. (Мышечная реакция упоминается в то время, когда его 
внимание фиксируется; прием, чтобы удержать внимание для будущего введения 
связанного с этим материала, что будет сделано через некоторое время. Читателю 
следует отметить предыдущее использование такого психологического гамбита с 
упоминанием темы и введением в предварительное объяснение.) “Реакция 
сознательного разума не может быть отвергнута вами или непонятна для вас. Вы ее 
сразу узнаете. Вы принимаете ее и верите ей, возможно, и неохотно. Для нее нет 
задержки. Она сразу же приходит вам на ум, и вы быстро реагируете на нее”.
“Реакция подсознательного разума совершенно другая, потому что вы не знаете, 
какой она должна быть. Вы должны ждать, когда она произойдет, и сознательно вы 
не можете знать, будет ответом „да" или „нет"”. (Каким образом мышечное 
движение может быть ответом “да” или “нет”? Пациент вынужден внимательно 
слушать, чтобы получить какое-то разумное объяснение.) “Эта реакция не 
обязательно должна соответствовать сознательному ответу, который может 
возникнуть одновременно и в соответствии с вашими мыслями сознательного разума. 
Вам придется ждать, и, вероятно, ждать и ждать, пока она придет. А она появится 
в нужное ей время и с нужной ей скоростью”. (Это авторитарная команда, но 
звучит как объяснение и дает время и для другого поведения, не только 
подсознательного, являясь сама по себе побудительной силой. Кроме того, никогда 
не нужно говорить пациенту, что подсознательный ответ почти всегда 
характеризуется таким сильным элементом, как настойчивость. Очевидно, 
измененное чувство времени в состоянии транса, возможно, являющееся результатом 
измененных взаимоотношений с реальностью, не дает возможности даже опытным 
субъектам дать правильную оценку событиям с этой точки зрения, и это дает 
отличный критерий для определения характера реакции. Такая идеомоторная 
деятельность по своей длительности гораздо короче, если подсознательное хочет, 
чтобы и сознательный разум знал то же самое. При этом диссоциативный ответ 
может надолго задерживаться, так как в подсознании происходит процесс 
формирования своего ответа и решения — разделить его с сознательным мышлением 
или нет. Если пациент закрывает глаза непроизвольно, можно быть уверенным, что 
ответ будет спонтанно скрываться от сознательного понимания пациента. Когда 
ответ “разделяется”, особенно в том случае, если сознательное мнение носит 
противоположный характер, то у пациента возникает удивление, и иногда он, не 
желая этого, признает наличие сильного ощущения, что подсознательный ответ 
бесспорно верен, тем самым увеличивая гипнотическую реакцию. Повтор сравнения с 
помощью постановки другого простого вопроса может быть сделан гипнотерапевтом, 
если он отрицательно сформулирует такой вопрос: “А вы можете утаить ответ или 
нет?”, — сделав это так осторожно и небрежно, чтобы пациент не понял, что ему 
задают вопрос. Таким образом закрепляется идеомоторная реакция, которая 
утаивается им и не замечается сознательным мышлением, и нужно прятать ее от 
сознательного мышления, что значительно ускоряет психотерапию. Так, однажды у 
меня был сопротивляющийся пациент, который в ответ на мой вопрос сознательно и 
быстро качал своей головой в знак отрицания, а потом сидел, удивляясь явной 
медлительности моей реакции на его ответ, не зная, что я молча жду, когда 
появится медленный поворот головы слева направо или вверх и вниз, как при кивке 
согласия. Эксперименты с такими пациентами показали, что такие настойчивые 
движения, особенно движения головой, могут длиться до 5 минут, а пациент еще не 
сознает их возникновения. Как только пациент оказался в состоянии транса, 
идеомоторная реакция может быть такой же быстрой, как движения в обычном 
состоянии сознания, хотя, в общем-то, тут имеет место каталептические 
проявления, которые зачастую не несут в себе информации о гипнотическом 
состоянии пациента. Это еще один критерий для гипнотерапевта, который не 
осознается пациентом).
“Теперь, какое же это будет движение? Большая часть людей кивает головой для 
ответа „да" и качает ею для ответа „нет". Другие предпочитают подавать сигнал 
указательным пальцем одной руки в знак „да", а другой рукой — в знак „нет". Я 
обычно, как и большинство людей (фраза “Я обычно” и “большинство людей” 
указывают на то, что естественно ожидать от нас обоих поведения, привычного для 
большинства людей), предпочитаю пользоваться правым указательным пальцем для 
„да" и левым указательным пальцем для „нет", но для левши характерно обратное 
действие. (Здесь нельзя допускать и намека на арбитражные требования, так как 
пациент сопротивляется, а такое внушение дает свободу реакции, хотя эта свобода 
и носит иллюзорный характер.) Потом, у некоторых людей очень выразительные руки,
 и они могут произвольно или непроизвольно поднимать правую руку в знак „да", а 
левую — в знак „нет"”. (Выражение “выразительные руки” — только косвенно 
выраженный комплимент, по большей части обращенный к чувству нарциссизма. 
Фактически, нет ничего необычного для человека в том, что он, соглашаясь, 
поднимает палец, а отрицая— палец или руку.)
“Я не знаю, захочет ли ваш подсознательный разум посмотреть на какой-то объект 
или обратить' внимание на вашу голову, пальцы или руки. Возможно, вам 
понравится наблюдать за вашими руками, и если в ваших глазах появится туман, 
пока вы будете пристально наблюдать за ними, ожидая, какая из них поднимется 
первой, когда я задам свой простой вопрос, то такой туман в глазах вполне 
объясним. Это только означает, что ваши руки очень близки к вам, и что вы 
напряженно смотрите на них”. Если даже у пациента закрыты глаза, то этот 
параграф нужно использовать обязательно. По своей сущности, он внушает очень 
многое, но очень ненавязчиво. На самом деле такое доскональное и повторяющееся 
объяснение преследует единственную цель — предположить и повторить различные 
внушения и команды, делая вид, что таковых нет. Кроме того, предполагается 
целый ряд разнообразных возможностей, носящих, в основном, косвенный 
двусмысленный характер, который делает трудным отказ на реакцию. Все пункты и 
моменты поведения внушаются так, чтобы пациенту казалось, что все, что он 
должен сделать, так это показать свой выбор, ведь фактически его не просят 
сделать выбор из возможностей, которые ему просто упоминаются. Он не осознает, 
что еще говорится и подразумевается. Лично автор предпочитает идеомоторное 
движение головой, которого можно легко добиться без сознательного понимания, но,
 независимо от типа движения, к которому прибегает пациент, автор немедленно 
переходит к следующему типу идеомоторной реакции, а возможно, и к третьему, 
чтобы усилить общие ответные реакции у пациента. Движение рукой предлагает 
определенные преимущества тем, что оно само легко вызывает другие явления, о 
чем будет говориться позже.
“Теперь (прошло уже много времени и нетерпение пациента стоит на пиковой точке) 
мы подошли к самому вопросу! Мне не требуется знать, каков ваш выбор 
относительно движений. У вас на плечах своя голова, а на руках свои собственные 
пальцы, и вы можете спокойно положить руки на колени или подлокотники вашего 
кресла. Самое главное для вас — чувствовать себя спокойно и удобно, ожидая 
подсознательного ответа”. (Каким-то образом удобство и подсознательный ответ 
становятся зависимыми друг от друга, а пациенту естественно хочется занять 
удобное положение. Также естественно то, что у пациента возникает в какой-то 
степени любопытство относительно своего “подсознательного ответа”. Кроме того, 
дается еще одно предварительное объяснение, которое задерживает этот простой 
вопрос.) “Теперь вы уже заняли положение, удобное для одного или для всех 
движений (неопознанное авторитетное внушение). Что касается вопроса, который я 
должен задать, то, фактически, он тоже не имеет большого значения. Важно то, 
что думает ваш подсознательный ум, а что он думает, ни вы, ни я не знаем 
сознательно. Но ваше подсознательное знает, так как оно думает совершенно 
самостоятельно, но не всегда в соответствии с вашими сознательными мыслями”.
“Так как вы просили индуцировать транс, то я мог бы задать вопрос, связанный с 
вашей просьбой, но я задам вопрос гораздо проще (снимается возможная угроза 
гипноза). Следовательно, давайте (мы вместе работаем) зададим такой общий 
вопрос, на который можно было бы ответить одним из тех движений, о которых я 
вам рассказывал. Теперь сам вопрос. Я хочу, чтобы вы выслушали его внимательно, 
а потом терпеливо ждали, чтобы узнать, а возможно, и не узнать, каким будет ваш 
подсознательный ответ”. (После такой очевидной задержки внимание пациента 
находится в наивысшей точке фиксации; он, как говорится, “навострил уши” в 
своем желании узнать наконец, каким же будет вопрос, и такое желание должно 
обеспечить серьезную базу для восприятия той идеи, на которую ответит его 
подсознательное мышление.) “Мой вопрос таков (говорится медленно, выразительно, 
серьезно): Считает ли ваш подсознательный разум, что он поднимет вашу руку, ваш 
палец или сделает движение головой? (Три возможности, следовательно, 
сознательный разум этого знать не должен.) Ждите теперь терпеливо, внимательно, 
и пусть ответ придет”.
Чего не знает пациент, и у него нет возможности понять это, так это то, что с 
ним идет общение на двух уровнях, что он находится в двойной, если не в тройной,
 связке. Он не может отрицать того, что его подсознательный разум может думать. 
Он неизбежно привязан этим словом “думать”. Любое идеомоторное движение, 
позитивное или негативное, является прямой связью с его подсознательным разумом 
(но его мышление не простирается до такого понимания). Если он медленно качнет 
головой — “нет”, моей реакцией будет углубление транса. Я попрошу его сесть еще 
удобнее, и, если его глаза открыты, я добавлю: “... возможно, если вы закроете 
глаза, глубоко вздохнете и почувствуете удовольствие от того, что ваш 
подсознательный разум свободен для общения со мной, когда он этого захочет”.
Таким образом, он сам, не осознавая этого, общается со своим подсознательным и 
у него нет времени для анализа этого факта. В результате этого он все глубже и 
глубже погружается в транс, вопреки своему прежнему сознательному убеждению, 
что он сможет справиться со своим подсознательным желанием испытать состояние 
гипноза. Другими словами, его сопротивление обходят окольным путем, сделав так, 
что его гипнотические реакции накладываются на его мыслительные процессы в 
ответ на кажущееся не имеющим отношение к гипнозу обсуждение различных вопросов,
 а его ложная уверенность в том, что его нельзя загипнотизировать, сводится к 
нулю приятным подсознательным пониманием того, что он может сотрудничать с 
гипнотерапевтом. В конце концов пациент начинает понимать, что его подсознание 
несет определенную ответственность за сложившуюся ситуацию. В результате он 
вынужден позволить своему подсознанию “разделить” свои знания с сознательным 
разумом с последующей гипнотической амнезией на сознательном уровне. Таким 
образом, пациенту кажется, что со стороны автора не было попыток индуцировать 
состояние транса, но, фактически, состояние транса уже индуцировано.
К счастью для оператора и пациента, выявление одного гипнотического явления 
зачастую является отличным приемом индукции транса, и ради блага больного его 
нужно применять как можно чаще. Автор пришел к такому убеждению еще летом 1923 
года, когда он экспериментировал с автоматическим письмом. К удивлению автора, 
у его сестры Берты, которую никогда не гипнотизировали, возникло глубокое 
сомнамбулическое состояние транса, хотя внушения, сделанные ей, преследовали 
только одну цель: чтобы ее правая рука, держащая ручку на пачке бумаги, 
медленно, постепенно начала дрожать, двигаться, делать отметки на бумаге до тех 
пор, пока не будет выписывать буквы, а потом и слова, образующие предложения, в 
то время, когда она пристально смотрит на дверь, что заставляло ее тело смирно 
сидеть в кресле. Было написано предложение: “Собака бабушки любит глодать 
кости”, и автор спросил, что она имела в виду, и получил ответ в то время, 
когда она показывала на закрытую дверь: “Смотри! Она сожрала целую тарелку 
костей, и они ей понравились!”. Только тогда автор понял, что непреднамеренно 
он индуцировал у нее состояние транса, и что у нее появились визуальные 
галлюцинации того, что она писала, так как бабушкина собака была за много миль 
отсюда. Множество раз после этого автор использовал автоматическое письмо в 
качестве косвенного приема индукции транса, но потом отказался от него, потому 
что письмо — это систематическое соблюдение порядка, требующее особого умения, 
и на него уходит много времени. Затем была использована какая-то дощечка, но и 
от нее ему пришлось отказаться, так как, несмотря на свою эффективность при 
индукции транса, этот прием вызывает чувство сверхъестественного. Автор счел 
более разумным использовать простые движения, которые выполняются автоматически,
 быстро, не требуют особого искусного умения. Сначала применялась своего рода 
модификация автоматического письма, модификация, спонтанно и независимо 
выработанная целым рядом пациентов, которая состояла в том, что вертикальная 
линия обозначала “да”, горизонтальная — “нет”, а наклонная — “я не знаю”. Об 
этом уже писали Эриксон и Кьюби (“Psychoanalytic Quarterly”, 1939, том 8, № 4, 
стр. 471—509). Очень часто этот прием быстро индуцировал транс.
Как только идеомоторная реакция возникла, без дальнейшей задержки можно ее 
использовать. Например, если пациент покачал головой в знак “да”, его рука 
осторожно поднимается в знак “нет”, и тогда явной становится спонтанная 
каталепсия. Или если палец, означающий “да”, проявил идеомоторную реакцию, то 
поднимается противоположная рука, или пациенту можно приказать, чтобы его 
голова была согласна с его пальцем. Если его глаза открыты (они часто 
закрываются спонтанно, когда начинается идеомоторная активность), можно сделать 
простое внушение, чтобы пациент увеличил свой физический комфорт, удобно 
расслабившись, закрыв глаза, с наслаждением отдыхая, глубоко вздохнув и 
осознавая с большим чувством удовлетворения, что его подсознательный разум 
может общаться прямо и адекватно и свободен осуществлять любую связь, какую 
захочет, независимо от того, будет ли это язык знаков, словесный язык или все 
это в сочетании друг с другом. Его побуждают понять, что здесь нет спешки, и 
что его цели могут быть выполнены удовлетворительно, а не поспешно, что он 
может заставить свой подсознательный разум общаться до бесконечности. Таким 
образом, можно избегать таких слов, как транс и гипноз и в тоже время 
производить множество гипнотических и постгипнотических внушений в форме 
проявления заинтересованности в том, чтобы пациент чувствовал себя удобно, в 
форме объяснения и уверения. Причем, все нужно облекать в такую словесную 
оболочку, которая бы давала возможность увидеть, что произойдет через 
определенное время в будущем. Это необходимо для удовлетворительного достижения 
целей лечения. (Подчеркнутые слова в данном случае являются выражением 
фактической двойной связи.) Таким путем легко закладывается фундамент для 
хорошего раппорта между врачом и пациентом для последующих состояний транса и 
быстрых успехов в лечении, и обычно это можно сделать в течение первого же часа.
 В экстраординарных случаях автору приходилось под нажимом пациента затрачивать 
на это по 15 часов, которые пациент тратил на то, чтобы не признавать методы 
автора, отрицать его действия, на заявления о том, что результатом всего 
лечения будет полная неудача, а затем неожиданно возникал хороший транс и 
быстрый терапевтический успех. Применение такого приема у пациента, который 
упоминался выше в качестве примера, чье бурное сопротивление давало основание 
предположить, что у него можно индуцировать глубокий транс с последующей 
амнезией, дало возможность произвести постгипнотические внушения, регулирующие 
и определяющие характер следующих терапевтических гипноаналитических сеансов. 
Он был разбужен из состояния транса простым замечанием так, как будто не было 
перерыва во времени: “Ну и ругаетесь (заметьте употребление настоящего времени 
глагола) же вы, досталось мне от вас!”. Таким образом, пациент 
переориентируется во времени, когда он словесно оскорблял меня, и, 
соответственно, он “спонтанно” выходит из своего состояния транса, на его лице 
выражение замешательства и смущения, он сравнивает время на своих часах по 
настенным часам в кабинете и по часам автора, а потом замечает с 
замешательством: “Я вас ругал минут 15, а прошло более часа! Что случилось со 
временем?”. Ему ответили: “Вы меня ругали почти 15—20 минут (так намеренно 
немного удлиняется его замечание относительно времени), а потом вы потеряли 
остальную часть времени!”. (Так пациенту косвенно говорят, что он может терять).
 “Ну, это уж мое, сугубо профессиональное дело, и теперь вы знаете, что можете 
терять время, вы должны знать, что можете терять какие-то вещи, которые вам не 
хочется держать при себе, очень легко и неожиданно. Поэтому уходите, 
возвращайтесь в это же время в следующую пятницу и заплатите за сеанс моему 
секретарю в соседней комнате”. (Собственные слова пациента были использованы, 
но теперь уже по отношению к нему. Хотя эти слова были первоначально применены 
для начала лечения, теперь они находились во взаимосвязи с инструкциями врача 
пациенту относительно его участия в лечении. Кроме того, поскольку он заявил, 
что заплатит хорошие деньги за лечение, то просьбой о немедленной уплате ему 
непроизвольно внушили идею, что он получает то, что он так грубо и выразительно 
просил.) Придя снова в пятницу, он сел на свое место и спросил с 
замешательством, но с явным напряжением в голосе: “Я должен любить вас?”. Смысл 
вопроса очевиден, напряжение в голосе выдавало тревогу, и, следовательно, его 
пришлось успокаивать так, чтобы у него не было возможности обнаружить, что его 
успокаивают. Соответственно, тон первой встречи был надежно установлен 
небрежным, но осторожным выражением: “Черт возьми, вы что-то глупите, нам нужно 
работать!”. Вздох облегчения и физического расслабления, которые последовали за 
этим, кажущимся невежливым и непрофессиональным ответом, отразили, что его 
потребность и его внимание были легко переключены на цель, выраженную 
подчеркнутыми выше словами, и облегчили ему внутреннюю тревогу, которая, 
фактически, была угрозой дальнейшему лечению.
Когда он расслабился, было сделано следующее заявление: “Просто закройте глаза, 
глубоко вздохните, а теперь давайте приступим к работе, которую нам придется 
сделать”. К тому времени, когда автор закончил это заявление, пациент уже был в 
глубоком сомнамбулическом состоянии транса, и, следовательно, уже простое 
нахождение в этом кресле вызывало у него транс. Когда терапевту не хотелось, 
чтобы у пациента возникало состояние транса, он просто просил его сесть в 
другое кресло.
На четвертом сеансе (состояние транса) он спросил: “Это правильно, если я буду 
любить вас?”. Автор сказал ему: “В следующий раз, когда придете, сядьте в это 
кресло с прямой спинкой, и ответ и вопрос придут к вам на ум”. (Заметьте 
разделение участия в этом описании такого метода.)
На следующем сеансе он “произвольно” сел в кресло с прямой спинкой, выглядел 
встревоженным и заявил: “Да, черт возьми, я могу сделать все, что захочу”. Мой 
ответ: “Медлительный ученик, не так ли?”. На это он ответил: “Я делаю 
правильно”, — проснулся, сел в обычное кресло и вошел в состояние транса (ему 
не хотелось слушать никакого “вздора”, но он мог делать все, что ему 
заблагорассудится). Таким образом, у пациента развилась определенная 
эмоциональная реакция, от которой он потом освободился тем, что “пошел 
работать” и не тратить время на трудоемкие, но бесполезные усилия, направленные 
на “анализ своего невроза”. Вместо всего этого он был заинтересован только в 
том, что он прежде назвал словами “собираться начать”.
Лечение длилось менее 20 часов, каждая беседа была очень продуктивной с 
постоянным возрастанием положительного эффекта. Десять лет спустя он 
по-прежнему был хорошо адаптирован и оставался в теплых дружеских отношениях с 
автором, хотя их встречи были редки.
Метод, описанный выше, применялся много раз в течение долгих лет с небольшими 
отклонениями. Различные пациенты вносили свой вклад в его развитие, давая 
автору возможность вносить новые внушения, дополнительные косвенные 
коммуникации и различные типы двойных связей. Как указывалось выше, в сущности, 
он завершен и часто использовался в такой форме, но, разумеется, с необходимыми 
поправками, в которых учитывались интеллект пациента и его отношение к лечению. 
Чтобы написать эту статью, автор просмотрел старые записи, и впервые этот метод 
был описан как отдельный прием в лечении. Потом для данной статьи он был 
переписан со вставками в скобках и пояснительными параграфами, чтобы читатель 
получил более четкое представление об этом методе. В рабочих экспериментах, 
которые будут даны ниже, была использована точная копия применения метода без 
пояснительных вставок, чтобы читатель мог воочию представить работу с этими 
пациентами.
Первый рабочий эксперимент.
Окончательный вариант этой статьи напечатали на машинке и в тот же вечер автор 
еще раз просмотрел весь материал, перед тем как отправить ее в журнал. На 
следующее утро произошло очень удачное совпадение, когда к автору обратился 
новый пациент.
Этим новым пациентом был 52-летний преуспевающий бизнесмен, принадлежащий, по 
своему положению, к высшим социальным кругам. Когда он вошел в кабинет, на лице 
у него было выражение стыда, замешательства и явного сильного эмоционального 
расстройства. Он многозначительно посмотрел на государственную лицензию на 
право лечения в Аризоне, которая висела на стене в соответствии с правилами 
штата Аризона, прочел свидетельство, выданное Американским комитетом психиатрии 
и неврологии, удостоверяющее, что автор является дипломантом этого комитета. Он 
взял с полки, где стояли словари, “Руководство для специалистов по медицине”, 
прочел там квалифицированные данные об авторе, затем взял “Психологический 
справочник” и там прочел данные об авторе. После этого подошел к книжному шкафу 
и выбрал там книги “Практическое применение гипноза в медицине и в 
стоматологии” и “Искажение понятия времени в гипнозе”, показал пальцем на имя 
автора на запыленных обложках и заметил несколько ядовито:
“Итак, вы валяете дурака, занимаясь всей этой ерундой!”. Автор не только не 
стал возражать ему, но еще и добавил масла в огонь, сказав: “И еще прошлым 
вечером я написал статью о гипнозе, а кроме того, я являюсь редактором журнала 
„Американский журнал клинического гипноза"”. И услышал такой ответ: “Да, я 
много слышал о вас как о первоклассном специалисте, но я весь в сомнениях 
(заметив, что автор записывает каждое его слово, пациент непроизвольно стал 
говорить медленнее, в соответствии со скоростью письма автора, но не прерывая 
своих жалоб), и мне нужна помощь”.
“Мне становится все хуже и хуже. Это началось восемь лет тому назад. Я ехал на 
работу и вдруг впал в панику, и мне пришлось остановить машину у обочины дороги.
 Примерно через полчаса я уже мог продолжать путь на работу. Постепенно такие 
вынужденные остановки участились, а потом стало еще хуже. Теперь я не могу даже 
парковать машину у обочины, мне приходится возвращаться домой. Иногда это 
происходит по дороге домой с работы, и тогда я вынужден возвращаться назад в 
свой офис. Через час, а иногда через полчаса я спокойно продолжаю свой путь без 
каких-либо затруднений. Моя жена пробовала подвозить меня, чтобы избавить меня 
от этих приступов паники. Но это еще больше усугубило положение вещей. Я все 
равно впадал в панику и кричал на нее, чтобы она ехала быстрей. Я пытался пить 
успокоительные лекарства, но это не помогало. Я стал ездить на такси, но 
таксисты наверное думают, что я тронулся, потому что я неожиданно начинаю 
кричать на них, чтобы они повернули назад и пытаюсь заставить их нарушить 
правила движения, чтобы поскорее вернуться домой или на работу. Я пытался 
ездить автобусом и думал, что сойду с ума. Водитель автобуса не мог позволить 
мне сойти раньше автобусной остановки. Я почти бегом возвращался домой. Сначала 
такие приступы бывали не каждый день, но теперь они становятся все чаще и чаще. 
Три года тому назад они стали происходить каждый день, и я опаздываю на работу 
и поздно приезжаю домой. Мне приходится брать с собой второй завтрак, так как я 
прихожу в ужас от одной мысли, что мне нужно ехать куда-то завтракать”.
“Три года назад я прошел интенсивное лечение у доктора X. Он обучался в течение 
трех лет психоанализу в клинике У. и занимался психоанализом уже два года. Я 
встречался с ним 4—5 раз в неделю, каждый раз по часу в течение двух с 
половиной лет, но мне всегда приходилось затрачивать на дорогу к нему почти два 
часа, чтобы не опаздывать на сеанс и почти два часа на дорогу домой. Мне не 
всегда приходилось спешить, у меня было время. Иногда я приезжал раньше 
назначенного времени, а иногда уезжал вовремя. Но мне становилось все хуже. 
Тогда, шесть месяцев назад, психоаналитик прописал мне большие дозы 
транквилизаторов, потому что у меня не было никаких улучшений. Но он продолжал 
лечить меня. Его анализ не дал ничего хорошего. Некоторые препараты действовали 
в течение недели, а иногда даже две, но потом они теряли для меня всякий эффект.
 Большая часть из них мне не помогла. Назовите мне любой транквилизатор — я 
принимал его! Черт возьми! А успокоительные! Дополнительные часы у 
психоаналитика... Потом пару месяцев я пытался пить виски. Я никогда не был 
заядлым любителем выпить. Но виски! Каким облегчением оно было для меня! Я мог 
пить и утром, и днем на работе, и вечером дома. Я чувствовал себя прекрасно. 
Принимая транквилизаторы, я не был в состоянии выполнять свою работу, и даже те,
 которые мне помогали, мешали мне в работе. Мне пришлось выполнять более 
простую работу. В течение месяца я пил виски дважды в день: один раз утром, 
перед тем, как поехать на работу, и один раз перед тем, как возвратиться домой, 
и все было хорошо. Потом, приблизительно месяц назад, мне пришлось удвоить 
утреннюю дозу, а потом выпивать еще одну порцию виски в полдень, а потом 
двойное виски, прежде чем ехать домой. Потом я начал пить тройную порцию виски 
с дополнительными выпивками в промежутках. Мой дом в 20 минутах отсюда. Мне 
пришлось выпить три раза, чтобы добраться сюда. Я приехал так рано, чтобы 
подождать пару часов и протрезветь, а трезвею я быстро”.
“Когда я только начал свой психоанализ, я много слышал и читал о гипнозе, 
слышал я и о вас. Психоаналитик сказал мне откровенно, что вы за фрукт, и что 
гипноз опасен и бесполезен, но даже если вы великий фокусник, я знаю, что, по 
крайней мере, у вас имеются нужные документы на медицинскую и психиатрическую 
практику. И мне сейчас безразлично, насколько опасен и бесполезен гипноз. Он не 
хуже алкоголя. Виски, которое мне приходится пить каждый день, превращает меня 
в алкоголика.
Вы, во всяком случае, не нанесете мне вреда вашим гипнозом больше, чем алкоголь.
 Я попытаюсь сотрудничать с вами, но после всего, что я слышал о гипнозе от 
моего психоаналитика и прочел все, что он мне давал, и что отрицает пользу 
гипноза, я понимаю, что никто, находясь в здравом уме, не даст себя 
загипнотизировать. Но, по крайней мере, попробуйте”.
Автор услышал этот рассказ как раз в тот момент, когда перед ним на столе 
лежала только что законченная статья о гипнотическом методе при работе с 
пациентами, неконтактными по различным причинам. Это и определило суть данного 
эксперимента. Он попросту состоял в том, что автор попросил у пациента 
разрешения прочесть ему вслух эту статью, не говоря о своем намерении 
использовать ее в качестве приема для индукции гипнотического транса. Пациент с 
маской отвращения на лице согласился, но отказался пристально смотреть на 
какой-либо предмет. Его взгляд блуждал по комнате, руки лежали на подлокотниках 
кресла, а не на коленях.
Описание метода было прочитано медленно, осторожно, почти дословно. Иногда 
автор перечитывал те отрывки из статьи, которые, судя по выражению лица, 
произвели на пациента наилучшее впечатление.
Наконец пациент начал смотреть сначала на одну руку, а потом на другую. В конце 
концов его взгляд стал фиксироваться на правой руке. Левый указательный палец, 
палец “нет” начал слегка приподниматься, а затем и левый средний палец. Потом 
вдруг начал подниматься указательный палец на правой руке, колеблясь и дергаясь,
 но довольно настойчиво. Его левый указательный палец опустился, но средний не 
изменил своего положения. Его голова настойчиво кивала в знак утверждения до 
тех пор, пока у него не развилась каталепсия в обеих руках. Его глаза спонтанно 
закрывались, когда опустился левый указательный палец.
Его оставили в состоянии транса еще 30 минут, а автор вышел из своего кабинета, 
вскоре вернулся, проверил, сохранилась ли у пациента каталепсия, и вновь стал 
работать над рукописью.
Наконец пациент был разбужен из глубокого транса каким-то замечанием 
относительно чтения рукописи. Он проснулся, медленно переменил положение и 
снова заметил, что гипноз не будет вреднее алкоголя. Неожиданно он взглянул на 
часы на стене с изумленным выражением на лице, сверил их время со своими 
наручными часами, а потом с часами автора. С замешательством он сказал: “Я 
пришел сюда полчаса назад. Все часы говорят, что я нахожусь здесь уже два часа, 
сейчас почти 3 с половиной. Мне нужно уходить”.
Он выбежал из комнаты, потом бегом вернулся назад, чтобы спросить, когда он 
может прийти в следующий раз и попрощался с автором за руку. Ему назначили 
свидание через три дня и сказали: “Обязательно принесите с собой полную бутылку 
виски”. (Он не смог понять скрытый смысл этой фразы и ответил, что принесет, у 
него в боковом кармане есть наполовину пустая бутылка, хотя еще утром, когда он 
уходил из дома, она была полна). Потом он вышел из комнаты ожидания, вернулся и 
снова попрощался с автором за руку, заявив, что забыл попрощаться.
Три дня спустя он, улыбаясь, вошел в кабинет, сделал несколько небрежных 
замечаний относительно текущих событий, удобно уселся в кресло и сделал 
комплимент относительно пресс-папье. Его попросили рассказать, что произошло за 
эти три дня.
Он ответил очень пространно: “Ну, я думал о тех затруднениях, с которыми я к 
вам пришел. Я очень рассердился, и мне нужно было многое сказать, и я сказал 
все, а вы записали слово в слово. Я пытался подсчитать, во сколько мне 
обойдется каждое слово, на которое вы тратили свое время, записывая их. Меня- 
это очень раздражало, и, когда я заметил, что я здесь уже 2,5 часа только затем,
 чтобы вы записали дословно мой рассказ, я решил, что заплачу вам только за 
один час, и ругайтесь, спорьте со мной сколько вам угодно. Потом, когда вы 
сказали, чтобы я принес сюда полную бутылку виски в следующий раз, я 
почувствовал себя так же, как когда принимал эти бесполезные транквилизаторы, и 
почти решил больше не приходить. Но, когда я вышел на улицу, я понял, что 
чувствую себя необычайно свободным и раскованным, хотя я опоздал на деловое 
свидание, поэтому и вернулся, чтобы попрощаться. (Читатель, вероятно, заметил, 
что хронология события не точна.) Потом я забыл выпить, чтобы доехать на машине 
до места встречи: может быть, потому, что был раздражен вашим упоминанием о 
бутылке виски”.
“Затем на следующий день, прежде чем я понял это, я оказался в своем офисе 
вовремя, чувствовал себя прекрасно, хорошо выполнил свою дневную работу, поехал 
на второй завтрак, а вечером поехал домой. То же самое и на следующий день. 
Потом в это утро я вспомнил, что у меня назначено свидание с вами в этот день. 
Я по-прежнему злился на это ваше упоминание о „полной бутылке", но все же я 
приобрел ее, чтобы положить в карман. Я немного выпил из другой бутылки, но 
забыл положить в карман полную бутылку. Я предполагаю, что вы поймете это как 
сопротивление или отрицание вашего авторитета. Я же говорю, что хотел, но забыл.
 Я был вовремя в своем офисе, занимался своей работой, но в обед ко мне 
заглянул мой старый приятель, и мы, обедая с ним, выпили бутылку пива. Потом я 
вернулся к работе и едва вспомнил о нашем свидании. Так что, кажется, вы 
действительно можете помочь мне, если начнете работать со мной, а не записывать 
каждое мое слово. Это отнимает много времени. Мне не требовалась выпивка 
сегодня утром, но не мог же я прийти к вам под каким-то фальшивым предлогом; 
поэтому я выпил одну порцию виски. Коктейль в обед — это нормально, но пить 
утром — ужасно. В какой-то степени я не считаю, что это так уж плохо, что вы 
отнимаете и свое и мое время, записывая все, что я говорю”.
Затем пациент и автор немного обсудили текущие события, и автор предложил 
пациенту такой неожиданный комментарий: “Ну, давайте посмотрим. Вы однажды были 
одним из редакторов крупной столичной газеты, а редакционные статьи должны 
формировать мнение масс. Скажите мне, мнение формируется в сознании человека 
или в его подсознании, и как вы сами определяете сознание и подсознание?”. Он 
ответил: “Вы не посещали 2,5 года психоаналитика, чистосердечно сотрудничая с 
ним, а потом еще не промывали свой мозг этими проклятыми транквилизаторами плюс 
психоанализом, ничему не научившись и многое потеряв. Все, что я могу сказать 
вам, будет обычным схематическим определением, а именно: ваш сознательный разум 
— передняя часть ума, а подсознательный — задняя часть. Но вы, вероятно, знаете 
об этом больше, чем я и доктор X.”. Я спросил его: “А вероятно ли, что 
когда-нибудь эти две половинки встретятся?”. Он ответил: “Странный вопрос, но я,
 кажется, понимаю, что вы имеете в виду. Я думаю, что подсознательный разум 
может рассказать сознательному разуму что-то, но не думаю, что сознательный 
разум может сказать что-нибудь подсознательному или он может знать, что есть в 
подсознательном. Я потратил уйму времени, пытаясь раскопать что-то в 
подсознательном вместе с доктором X., и ничего не добился; мне становилось все 
хуже”. Ему был задан другой вопрос: “Не обсудить ли нам как-нибудь вопрос о 
подсознательном разуме в сознательном разуме?”. Он ответил так:
“Ну, если вы собираетесь записывать все, что я говорю, и все, что говорите вы, 
а я удачно решу свои затруднения тем, что вы проводите все время, просто 
записывая мои жалобы так, как вы делали в прошлый раз... Между прочим, я вчера 
прекрасно провел вечер, играл в гольф с одним клиентом нашей фирмы, первая 
хорошая игра за много лет, и совсем не выпивал... Ну, давайте обсудим 
сознательный разум, политику, гипноз, все, что вам захочется”.
Автор спросил пациента, почему он так ответил. Он сказал: “Ну, это просто 
удивительно. Мне 52 года, а я ною и скулю, как маленький щенок, и у меня такое 
чувство, что я могу верить, ждать, как мальчишка, который твердо уверен, что 
самые смелые мечты пойти в цирк исполнятся. Звучит глупо, не так ли? Но у меня 
действительно такое ощущение, как у полного надежд счастливого малыша”.
Автор ответил на это вопросом: “Вы помните, в каком положении вы сидели в том 
кресле?” Он сразу же поставил ноги рядом, опустил руки на колени, закрыл глаза, 
медленно опустил голову, упорно кивая головой, и через несколько мгновений 
оказался в глубоком состоянии транса.
Оставшееся от часа время было потрачено на “объяснение того, как важно 
реорганизовать модели поведения на завтра, на следующий день, на следующую 
неделю, на следующий год; короче говоря, на будущее, чтобы удовлетворить 
потребности и назначение в жизни”. Все это объяснение велось в общих, довольно 
смутных выражениях, а фактически, это были осторожные постгипнотические 
внушения, предназначенные для удовлетворения его потребностей.
Он был выведен из состояния транса простым замечанием: “Да, именно так вы и 
сидели в прошлый раз”, — тем самым осуществлялась переориентация на время, 
которое предшествовало этому второму трансу. Когда он проснулся и открыл глаза, 
автор многозначительно взглянул на часы. Пациент снова был изумлен, когда понял,
 сколько прошло времени, попросил о другой встрече через три дня, но согласился 
подождать пять дней. По пути из кабинета он остановился, чтобы взглянуть на 
резные деревянные работы, и заметил, что он собирается, не откладывая, наняться 
резьбой по дереву, что очень любит это занятие, но давно откладывал.
Пять дней спустя пациент вошел, улыбаясь, удобно уселся в свое кресло, и по его 
виду было понятно, что ему хочется поговорить. Его спросили, что с ним 
произошло в последний уикэнд и в следующие три дня. Его ответ, сделанный 
медленно и терпеливо, как будто для того, чтобы автор имел возможность записать 
его, был весьма информативным.
“Я встречался с вами дважды. Вы не сделали со мной ничего примечательного, и 
все же это срабатывает. За это время я трижды сталкивался со своей проблемой. Я 
собирался поехать в город со своими друзьями, женой, которая сидела рядом со 
мной, а я вел машину. Я почувствовал, как старая паника охватывает меня, но я 
не подал вида жене об этом. Я не ездил по этой дороге уже много лет, и в 
последний раз, когда я там был, меня охватила паника на том же месте, как и в 
последний раз. В этот раз я остановился, притворился, что проверяю проводку, а 
потом попросил жену вести машину. На этот раз ничто не могло заставить меня 
прекратить езду, а паника ушла, но когда, не помню. Мы хорошо провели время, и 
я ехал назад, не помня о последнем приступе паники. Потом в полдень я пошел в 
отель, в ресторане которого я не обедал уже много лет из-за своих приступов 
паники, и, когда я уходил, ко мне подошел старый приятель, поздоровался со мной 
и начал рассказывать длинную скучную историю, и я рассердился на него, — мне 
хотелось вернуться поскорее на работу. Я был просто разозлен, но у меня не было 
паники. Потом, когда я вышел из своего офиса, чтобы приехать сюда, в двери меня 
остановил клиент, чтобы рассказать анекдот, и я опять был зол, потому что он 
задерживал мою поездку к вам. Когда я наконец отправился в путь, я понял, что у 
меня был опять приступ паники, но очень небольшой, что я могу справиться с ним 
сам. Теперь вам придется сказать мне, что здесь происходит. Ах, да, мы с женой 
один раз вечером выпили по две порции виски перед обедом. Она сказала, что 
виски, смешанное с вином, вкуснее, и правда?”.
“Но все-таки, что происходит? Вы сидите и записываете, что вы и я говорим. Вы 
не гипнотизируете меня, вы не проводите никакого психоанализа. Вы говорите со 
мной, но ничего определенного. Я предполагаю, что вы все еще готовитесь 
гипнотизировать меня, но для чего, я не знаю. Я пришел сюда по своей проблеме 
после того, как без всяких результатов я „психоанализировался" в течение 2,5 
лет, промывал себе мозги транквилизаторами и психоанализом еще полгода, а 
теперь через два часа вы, ничего не делая, внедрили в меня уверенность, что я 
справлюсь с этим”. Я дал ему ничего не говорящий ответ, что лечение происходит 
внутри пациента, что время — прежде всего катализатор. На это он заметил: “Ну, 
катализатор, готовьтесь! Если я смог потратить три года жизни на психоанализ и 
транквилизаторы, становясь все хуже, а теперь за два часа я становлюсь лучше 
(отметьте употребление местоимения первого лица), наблюдая, как вы пишете, в 
вашем распоряжении все мое время. Это удивительно, прийти в офис и домой, 
обедать, встречаться со старыми друзьями, и ведь тот анекдот моего клиента был 
не так уж плох. Когда будет наша следующая встреча?”.
Автор просил его прийти через неделю и дать волю своему подсознательному разуму 
поработать над своей проблемой, сколько ему потребуется.
Неделю спустя пациент вошел в кабинет и спросил с некоторым замешательством: 
“Все идет хорошо. У меня были приступы паники всю неделю, не очень сильные, но 
довольно странные. Они все происходили не в тех местах, как раньше. Я регулярно 
выполняю свою работу так, как я хочу. Я повысил свою нагрузку. Я вхожу в свой 
офис и ухожу из него, и все бывает хорошо. Но происходит нечто глупое. Я 
надеваю один ботинок вполне свободно, но только беру второй, тяжелый приступ 
паники охватывает меня, потом исчезает, и я спокойно надеваю второй. Я въезжаю 
в гараж, выключаю зажигание, запираю дверь гаража, и паника набрасывается на 
меня. Но в тот момент, когда я кладу ключи от машины в карман, паника уходит. 
Больше того, каждый приступ паники меня все больше забавляет, это глупо и 
нелепо. Я даже не против них. Просто смешно, как человек может так паниковать и 
страдать, как это было со мной раньше”.
“Интересно, не является ли причиной этих приступов паники раздражение моей жены 
по отношению ко мне. Она всегда хотела, чтобы я на все смотрел так, как она 
хочет и меня это всегда доводило до сумасшествия. Поэтому я думаю, не впадаю ли 
я в панику, потому что она так раздражает мою жену. Вы знаете, я думаю, что это 
— первопричина всего. Я подозреваю, что каким-то образом вы заставляете меня 
разорвать старую проблему на мелкие кусочки и разбросать ее во все стороны 
наподобие конфетти. Интересно, почему за три года я никогда не рассказывал 
моему аналитику об антагонизме моей жены. По четыре-пять часов в течение трех 
лет он выуживал из меня всякие мысли. Почему я вам все это говорю? Вы никогда 
меня об этом не спрашивали! Ах, да, я два дня играл в гольф так, как мне это 
всегда нравилось — без выпивок, без паники. Затем по пути сюда у меня опять 
возникла паника, когда я вышел из здания офиса, и поэтому я пошел в соседний 
бар, заказал три двойных виски, заплатил за них, посмотрел на все три стакана, 
стоящих передо мной, и понял, что ни разу в жизни не видел более глупой вещи, 
чем эта. Поэтому, хотя бармен и стоял, уставившись на меня и на нетронутые 
стаканы, я вышел. У меня уже не было никакой паники”.
“Сейчас вы уже полчаса записываете то, что я вам рассказываю, и часы говорят, 
что сейчас уже половина первого, а я хочу заключить пари, что в следующий раз, 
когда я взгляну на них, они покажут, что уже час”. (Намек этого замечания 
очевиден.)
Автор медленно и серьезно ответил ему: “Вы совершенно правы”. Его глаза сразу 
же закрылись, и у него возникло глубокое состояние транса. Автор попросил его 
вкратце дать обзор тех успехов, которые он сделал, и ему медленно зачитали 
отчет о предыдущей беседе. Пока он слушал, он медленно кивал головой в знак 
согласия.
Точно в час автор сказал пациенту: “Как вы и сказали, сейчас ровно час”. Он 
проснулся, потянулся, зевнул и сказал: “На следующей неделе в это же время, не 
так ли?”.
Такая встреча была назначена.
Когда он уходил из кабинета, он заметил: “Я читаю эту удивительную книгу. 
(Вынимает из кармана.) Не хотите прочесть ее, когда я кончу?” Его уверили, что 
это будет огромным удовольствием для автора.
Следующая встреча была самой обнадеживающей. Когда он вышел, он сказал: “Мне 
нравится беседовать с вами. Я теперь понимаю. В течение многих лет у меня 
подсознательно накапливалось неприязнь к жене только в одном отношении. Ее отец 
умер, когда она была еще ребенком, и ее мать поклялась, что заменит отца своей 
маленькой дочери. Она и была им. Да и сейчас тоже, а моя жена очень похожа на 
свою мать. Она дома ходит все время в брюках. И моих, и моего сына тоже. Во 
всех отношениях она ведет себя дома как мужчина. Но мы так подходили друг к 
другу во всех других отношениях, и мы так нежно любили друг друга, и она всегда 
решает все вопросы верно. Дело в том, что мне хотелось бы получить от нее 
разрешение решать так же, как решает она. Нет, неверно. Мне не нужно разрешение.
 Я хочу решать и заставить ее соглашаться со мной, потому что мое решение верно,
 вместо того, чтобы соглашаться с ее решениями, потому что они бывают такими, 
какие я тоже мог бы принять. Странно, но за три года я не говорил об этом ни 
разу со своим психоаналитиком. Мне интересно, почему я вам рассказал все это, 
хотя я так плохо думал о гипнозе. А в прошлое воскресенье я рассмеялся про себя.
 Моя жена заявила, что она повезет меня и детей на аттракцион, который я хотел 
посмотреть, и она знает об этом. Но я решил, что останусь дома и сказал ей об 
этом. Мне это очень понравилось. Стоило ради этого даже пропустить это 
развлечение. Я чувствовал себя счастливым маленьким мальчиком, который с 
успехом утвердил себя”.
“Теперь, с вашего разрешения, я хочу... Нет, мне не нужно ваше разрешение, 
поскольку я решил сделать так и делал почти целую неделю. Вот что я делал. 
Первый день, когда я сел в машину, я намеренно вызвал у себя короткий приступ 
паники примерно через один-два квартала после дома, а потом спокойно ехал на 
работу. На следующий день я проехал немного дальше и вновь вызвал более 
короткий приступ паники, а потом ехал дальше. То же самое я делал, когда 
возвращался домой. У меня только должно оставаться достаточно времени для 4—5 
приступов паники. Потом я покончу с этим. Но я не перестану ходить к вам. Мне 
нужно беседовать с вами хотя бы раз в неделю, если вы не возражаете. Я буду 
платить за это”.
Терапия и дальше проходила таким же образом: сначала рассказ пациента о 
собственном поведении без каких-либо комментариев со стороны автора и общий 
разговор на различные, связанные с рассказом пациента темы. Таким образом, 
пациент брал ответственность за лечение на себя, делая это по-своему, со своей 
скоростью.
Он все еще продолжал посещать автора раз в неделю, иногда чисто на уровне 
общения, иногда для обсуждения поведения своих детей-подростков, но не как 
проблемы, а как отличия от своего поведения в том же возрасте. Его собственные 
затруднения исчезли, если говорить о каких-то затруднениях личности. То, что он 
хочет платить психиатру за свои неофициальные визиты, дает основание 
предположить, что где-то подсознательно этот пациент хочет получать гарантии 
для дружеских отношений с автором на долгий срок, который помог ему добиться 
удовлетворения чувства мужского превосходства, не заставлял его пройти через 
длительные, унизительные поиски лечения, а просто перенес всю ответственность 
за лечение на самого пациента и его подсознательный разум. Однако, по мере того,
 как проходит время, становится очевидным тот факт, что эти визиты станут как 
можно реже. Часто стали упоминаться планы на лето, а они сделают эти визиты 
неприемлемыми. Таким образом, его подсознательный разум сообщает автору о 
планируемом им завершении лечения. Но пока остается неизменным то, что он 
впадает в спонтанный транс на 5—10 минут, когда его часовой визит приближается 
к концу. В этом трансе он хранит молчание, и автор тоже.
Такие же терапевтические процедуры были использованы и в прошлом, конечно, не 
точно так же, но очень похожим образом. Один из пациентов, договариваясь о 
следующей встрече, всегда говорил, обосновывая свою просьбу о визите к врачу, 
такую фразу: “... так, чтобы я мог перезарядить свои батареи”, имея в виду 
состояние транса, иногда приносящие пользу внушения, иногда просто транс. 
Другие пациенты вступают, казалось бы в ничего не значащий разговор, иногда 
прерывая его для транса. Таких терапевтических процедур было достаточно, чтобы 
добиться удовлетворительных результатов на долгий срок.
Второй рабочий эксперимент.
Неожиданно возникла еще одна возможность проверить вышеописанный метод. 
24-летняя девушка, которая страдала от визуальных и звуковых галлюцинаций, 
носящих характер преследования, проявляла такой антагонизм и агрессию по 
отношению к своим двум сестрам и родителям, что в 1961 году ее пришлось 
госпитализировать в психиатрическую клинику, где ей был поставлен диагноз: 
параноидная форма шизофрении. Прогноз был весьма неутешительным.
Была предпринята психотерапия, “психодинамически ориентированная”; это лечение 
проводилось различными психиатрами-психоаналитиками. Девушка, студентка 
колледжа, обладающая высоким интеллектом, издевалась над ними, высмеивала 
психоаналитические понятия и принципы, ставила психоаналитиков в такое 
положение, что им приходилось защищать самих себя, злила их; и они пришли к 
заключению, что она не поддается никакому лечению. Было рекомендовано лечение 
электрошоком, но от этого отказались и родственники и сама пациентка. (Отец, 
стоматолог, советовался по этому вопросу еще с двумя квалифицированными 
психотерапевтами, которые не рекомендовали электрошок, так как, по их мнению, 
этот метод не давал никаких гарантий на успех. В конце концов, и отец пациентки,
 и сама пациентка наотрез отказались от электрошока. Пациентка просто заявила: 
“Я не хочу, чтобы из мозгов делали яичницу-болтунью, нажимая на кнопку за 30 
долларов”.)
При встрече с пациенткой автор спросил, чего она хочет от него. Она заявила 
следующее: “У меня есть родственники, которые считают, что вы можете 
загипнотизировать меня до здравого смысла, как они это называют. Боже мой, как 
я их ненавижу. Поэтому они буквально унесли меня из государственной больницы и 
с такой охотой привезли сюда. Ну, а теперь, каким образом вы будете строить из 
себя клоуна?”
“Надеюсь, что этого вообще не произойдет, независимо от того, что у меня есть 
для этого потенциальные возможности. Я не собираюсь подвергать вас психоанализу,
 я не собираюсь выслушивать вашу историю. Мне нет дела до вашего эдипова 
комплекса и анальной фазы. Я не хочу пробовать на вас методы Роршаха или Т. А. 
Т. Я хочу показать вам письмо от вашего отца (в основном там говорится: “Моя 
дочь, студентка колледжа, 22 лет, психически больна. Не возьметесь ли вы за ее 
лечение?”) и мой ответ ему, который сводится к следующему: „Я буду рад видеть 
вашу дочь на консультации". У меня есть к вам только один вопрос: „В чем, в 
какой области вы специализировались в колледже?"”
Она ответила: “Я собиралась специализироваться в психологии, но дела пошли 
плохо, так что я перешла на английский язык еще на первом курсе. Но я много 
читала об этой ерунде, которую называют психологией. И я по уши сыта 
психоанализом”.
“Хорошо, тогда мне не придется тратить ни ваше, ни свое время. Понимаете, все, 
что я хочу, так это определить, сможем ли мы понять друг друга. Так будьте 
терпеливы со мной и позвольте мне поговорить. Вы пришли сюда на двухчасовой 
сеанс, и, поскольку вы собираетесь здесь скучать, пусть эта скука будет 
настоящей!”
На это она быстро сказала: “Ну, вы, по крайней мере, честный человек. А то ведь 
большинство психиатров думает, что они очень интересные люди”.
Тогда очень быстро автор объяснил, что он собирается прочесть ей статью, 
которую только что написал (она заметила: “Что-нибудь такое, чтобы привлечь 
публику, не так ли?”) и сразу же, как и в предыдущем случае, попросил поставить 
на пол обе ноги, положить руки на колени, пристально следить за часами, быть 
уверенной в том, что она должна только “перенести” скучное чтение, а “не 
засыпать”. (Она знала, что автор применяет гипноз, но такое внушение исключало 
у нее всякую мысль о том, что он будет использован.)
Как и в предыдущем случае, ей почти дословно было прочитано описание метода. 
Единственная разница состояла в том, что автор читал более медленно и сначала 
очень часто повторял некоторые отрывки, слегка изменяя слова, но не сущность и 
значение этих частей.
Сначала на ее лице сохранялось выражение презрительной насмешки, но вдруг она с 
удивлением воскликнула: “У меня поднимается правая рука. Я не верю этому, но 
это так”. Когда автор спросил ее, не думает ли ее подсознательный разум, что он 
может общаться с ним, автором, она изумленно заявила: “Моя голова кивает „да", 
и я ничего не могу с ней поделать, и указательный палец на правой руке тоже 
поднимается. Может быть, мой подсознательный ум может общаться с вами, но 
только заставьте их остановиться”.
“Если ваш подсознательный разум захочет остановить их, то может сделать это 
сам”, — было ей ответом.
Почти тут же она сказала: “Ох, они остановились. Так, теперь, может быть, вы 
зададите мне вопрос, и я смогу понять то, что, как я думаю, меня подавляет. 
Пожалуйста, действуйте!”
Ее глаза закрылись, развился спонтанный транс, был твердо установлен раппорт с 
автором прежде, чем кончились два часа сеанса, а девушка стала теперь очень 
страстным, контактным и послушным пациентом, делая замечательные успехи.
Это еще один незапланированный рабочий эксперимент, подсказанный открытой 
враждебностью в начале сеанса. Автор проработал с ней не менее 10 часов, когда 
ее родители выразили уверенность, что она стала гораздо лучше, чем когда-либо 
вообще в жизни. Однако она со смехом утверждала:
“Вы не жили с такой смесью идей и мыслей, как жила я довольно давно, не понимая,
 что существует ужасная взаимосвязь во всех наших мыслях. Я хочу еще полечиться 
у вас, чтобы научиться понимать себя”.
После первых 10 часов работы пациентка вновь продолжила занятия в колледже, она 
прекрасно учится и посещает автора раз в неделю. Она объективно смотрит на 
прошлые свои симптомы, как на эмоциональные бурные проявления, принадлежащие к 
прошлому, и терапевтический сеанс у нее обычно заканчивается спонтанным трансом 
длительностью 15—20 минут.
Третий рабочий эксперимент.
Прежде чем эта статья приняла окончательную форму и была отпечатана, в кабинете 
появился третий пациент с совершенно другим типом сопротивления. Автор сразу 
понял ее состояние. Пациентка вошла, твердо, неподвижно держа свое тело и 
осторожно ступая. Правая сторона ее лица была ассиметрична.
Она говорила ясно и четко, стараясь выговаривать слова левой стороной рта, 
зрачок ее правого глаза был явно сужен, движения правой руки были ограниченными 
и сдержанными, и когда она подносила руку к правой стороне лица, эти движения 
были гораздо медленнее и осторожнее по сравнению с движениями левой руки, 
которые были свободными, легкими и очень выразительными. Чтобы избавить 
пациентку от необходимости много говорить, автор сразу же спросил ее:
“Давно у вас невралгия тройничного нерва? Отвечайте как можно короче и медленно,
 так как мне не нужно знать всю историю вашей болезни, чтобы начать ваше 
лечение”.
Ее ответом было: “С мая 1959 года, мне советовали хирургию, спиртовые инъекции; 
и в конце концов сказали, что нет для меня лечения, я должна примириться и 
терпеть это всю жизнь, (по щекам текли слезы), мой друг-психиатр сказал, что, 
может быть, вы поможете”.
“Вы работаете?”
“Нет, ушла из-за болезни, психиатр уговорил меня посетить вас и сказал, что я 
получу помощь”.
“Хотите получить помощь?”
“Да”.
“Не быстрее, чем я смогу это сделать?” (То есть, примет ли она помощь с той 
скоростью, которую я сочту нужной. Я не хотел, чтобы она ждала какого-то чуда 
лечения).
“Да”.
“Могу ли я начать работу прямо сейчас?”
“Да, пожалуйста, врачи во всех клиниках беспомощны. Все наслаждаются жизнью, а 
я не могу. Я не могу жить со своим мужем, нет ничего, только боль, нет надежды, 
врачи смеются надо мной, я пришла к вам за гипнозом”.
“Кто-нибудь говорил о психогенном характере боли?”
“Нет, ни психиатры, ни невропатологи. С мая все говорят — мое заболевание 
органическое, а не психогенное”.
“И что они вам советуют?”
“Терпеть; хирургия, спирт — последнее средство”.
“Вы думаете, что гипноз поможет вам?”
“Нет, мое заболевание органическое, а гипноз — психологический метод”.
“Что вы едите?”
“Жидкость”.
“Сколько времени вы тратите на стакан молока?”
“Час и больше”.
“Наиболее чувствительные места?”
Колеблясь, она показала на щеку, нос и лоб.
“Так вы действительно думаете, что гипноз вам не поможет? Так зачем же вы 
пришли ко мне?”
“Ничто не помогает, просто еще одна попытка, пусть еще одни денежные затраты. 
Все говорят, нет лечения. Я читала медицинские книги”.
Это была далеко не удовлетворительная история, но простота и честность ее 
ответов, все ее манеры и поведение убедительно свидетельствовали о характере ее 
болезни, острый и ослабляющий ее характер, реальность ее агонизирующих болей и 
ее чувства отчаяния. Она Не могла контролировать свою боль; это не 
способствовало успеху гипноза; она хорошо приспосабливалась в течение 30—40 
месяцев из 60 месяцев болезни, а потом стала испытывать неуправляемые боли с 
короткими периодами облегчения, и все уважаемые медицинские авторитеты заявили, 
что она неизлечима, и советовали ей “научиться жить с этой болезнью” и только в 
качестве последнего средства попробовать хирургию или спиртовые инъекции. Ей 
сообщили, что даже хирургическое вмешательство не всегда бывает успешным, а 
остаточные явления после операции могут быть тяжелыми. Только один человек, 
психиатр, который знал автора, посоветовал ей попробовать гипноз в качестве 
“возможной помощи”.
Учитывая такой фон и такие условия, основанные на длительном опыте, автор решил,
 что прямой гипноз может оказаться бесполезным. Соответственно, был использован 
метод для сопротивляющихся пациентов. Ее попросили посидеть спокойно и 
понаблюдать за автором, что она сделала с вниманием отчаяния. Сначала без 
всякого внушения в голосе автор сказал: “Прежде чем я начну что-либо делать, я 
хочу вам кое-что объяснить. А потом мы начнем”. Очень осторожно она кивнула 
головой в знак согласия.
Тогда автор сразу же перешел к толкованию вышеописанного метода, открыто 
обращаясь к рукописи и повторяя ее как можно буквальнее.
Она реагировала на это очень легко, демонстрируя идеомоторные движения головой 
и каталепсию рук.
К этому методу автор прибавил несколько дополнительных положений о том, что он 
рассказывает не об адекватной истории, что ее подсознательный разум произведет 
поиск среди всех ее воспоминаний, что она будет свободно (сделать что-то 
свободно означает сделать удобно) сообщаться с любым из этих воспоминаний и со 
всей нужной информацией, что произойдет тщательный поиск ее подсознательным 
разумом всех возможных путей и средств для контроля, изменения, переосмысления, 
уменьшения болей, а также любых действий, чтобы удовлетворить ее нужды, 
потребности. Потом ей было сделано постгипнотическое внушение о том, что она 
снова будет сидеть в этом же кресле, и только от ее подсознательного разума и 
ее желания будет зависеть, поймет ли она автора. Медленно, настойчиво она 
утвердительно кивнула головой в знак согласия.
Она была выведена из состояния транса словами: “Как я только что сказал: 
„Прежде чем я начну что-либо делать, я хочу вам кое-что объяснить. Потом мы 
начнем"”. Затем автор добавил с многозначительной модуляцией в голосе: “С вами 
все в порядке?” Она медленно, минуты через две, открыла глаза, слегка сменила 
положение тела, покачала пальцами, стиснула руки и ответила очень легко и 
спокойно, что заметно отличалось от ее тщательно, с трудом выговариваемых слов:
“Все очень хорошо”. Тут же она удивленно воскликнула: “Боже мой, что случилось! 
Мой голос в порядке, мне не больно говорить”. С этими словами она осторожно 
закрыла рот и медленно сжала жевательные мышцы. Затем быстро открыла рот и 
сказала: “Нет, невралгия все еще такая же сильная, как и раньше, но говорить 
мне не больно. Это странно. Я ничего не понимаю. С тех пор как началась моя 
болезнь, я почти не могла говорить и не чувствовала даже воздуха на особо 
чувствительных точках”. Она помахала рукой около носа, правой щеки и лба, а 
потом слегка дотронулась до носа, в результате чего возник спазм острой боли.
Когда боль утихла, пациентка сказала: “Я не собираюсь пробовать другие 
болезненные точки, хотя в моем лице сейчас другие ощущения, и я нормально 
разговариваю”.
Автор спросил ее: “Сколько времени вы находитесь в этой комнате?” Удивленно она 
заметила: “5 минут, самое большее около 10, но не больше”. Автор повернул к ней 
циферблатом настольные часы (он осторожно изменил их положение, конца она была 
в состоянии транса). С чувством явного замешательства она воскликнула: “Но это 
невозможно. Часы говорят, что прошло более одного часа!” Сделав паузу, она 
посмотрела на свои наручные часы и снова сказала (так как и эти часы показывали 
это же время): “Но это невероятно!”, на что автор заметил намеренно 
подчеркнуто: “Да, это совершенно непонятно и невероятно, но не в этом кабинете”.
 (Читатель, но не пациент, легко поймет, что это — постгипнотическое косвенное 
внушение.)
Ей была назначена встреча на следующий день, и она быстро вышла из кабинета.
Когда в следующий раз она вошла в кабинет, прежде чем она заняла свое место, 
автор ее спросил: “Как вы спали эту ночь? Видели какой-нибудь сон?”
“Нет, никаких снов. Но я то и дело в течение ночи просыпалась, и у меня в 
голове все время была странная мысль, что я просыпаюсь для того, чтобы 
отдохнуть ото сна или что-то в этом роде”.
Автор ей объяснил: “Ваш подсознательный ум понимает все очень хорошо и может 
много и упорно работать, но сначала я хочу услышать от вас вашу историю, прежде 
чем мы начнем работать, поэтому садитесь и просто отвечайте на мои вопросы”.
Расспросы показали, что у пациентки был хорошо налаженный родительский дом, 
счастливое детство и счастливые годы учебы в колледже, счастливый брак, хорошее 
имущественное положение, достаточно успешное положение в обществе, хорошая 
работа. Кроме того, оказалось, что первый приступ болезни у нее появился в 1959 
году, продолжался почти 18 месяцев, в течение которых она обращалась за помощью 
к врачам-терапевтам и хирургам в известных клиниках, прошла психиатрические 
проверки по выявлению возможных психогенных факторов и консультировалась у 
разных выдающихся неврологов. Она работала в области социальной психиатрии, 
имела привычку весело, но тихо насвистывать веселые мелодии почти постоянно, 
находясь на работе и идя по улице. Ее очень любили коллеги. Она также объяснила,
 что обратилась к автору по совету его старого приятеля, но все остальные 
окружающие ее люди крайне неодобрительно говорили о гипнозе. К этому она еще 
добавила: “Только встреча с медиком, который пользуется гипнозом, уже помогла 
мне. Я могу легко разговаривать и сегодня утром выпила стакан молока менее, чем 
за 5 минут, а обычно это занимает у меня час и даже больше, поэтому не было 
ошибкой прийти сюда”.
Автор ответил ей: “Я рад этому”. У нее сверкнули глаза, и она спонтанно впала в 
состояние транса.
Автор не будет приводить детально косвенные внушения, направленные на то, чтобы 
заставить ее подсознательно делать то, что она сама захочет. Те частичные 
замечания, замечания с намеками, двойные связи, наложение одного на другое, не 
связанное, казалось бы, с предыдущим, кажутся ничего не значащими, когда о них 
читаешь. Ведь когда говоришь, то придаешь своим словам соответствующую 
интонацию, делаешь ударение там, где считаешь нужным в данный момент, делаешь 
паузы, осуществляешь там, где нужно, двойные связи и наложения — все для того, 
чтобы создать и ввести в действие целый ряд различных аспектов деятельности 
пациента, для чего можно придумать и целый ряд замаскированных команд. Например,
 было заявление о том, что разгрызание грецкого ореха зубами на правой стороне 
рта будет, конечно, болезненным, но, слава богу, у нее достаточно здравого 
смысла не пытаться грызть грецкие и кедровые орехи зубами, особенно на правой 
стороне рта, потому что это будет очень болезненно, не так, как вообще при 
приеме пищи. Здесь очень выразительно прозвучал намек на то, что прием пищи не 
так уж и болезнен. Еще один пример: “Так жаль, что первый кусочек этого 
прекрасного филе из скумбрии будет очень болезненным, но зато остальное просто 
восхитительно”. Снова намек, который полностью не осознается пациенткой, так 
как автор тут же переходит на внушения какого-то другого типа.
На втором сеансе она была выведена из состояния транса простым замечанием: “Ну, 
на сегодня хватит”. Она медленно пришла в себя и выжидательно взглянула на 
автора. Он многозначительно посмотрел на часы. Она начала объяснять: “Но я 
только что вошла в кабинет и рассказала вам о молоке, а (глядя на часы) прошел 
уже целый час! Куда уходит время!” Непринужденно, легкомысленно, так, чтобы она 
не могла заподозрить, что это ответ, автор сказал: “О, потерянное время ушло, 
чтобы присоединиться к потерянной боли!” Затем ей вручили карточку с указанием 
времени встречи на следующий день и выпроводили из кабинета.
На следующий день она пришла в кабинет и тут же сказала: “Вчера вечером я ела 
филе скумбрии, первый кусочек вызвал страшный приступ боли. Но потом все было 
хорошо. Вы не представляете, как это было хорошо и смешно, что, когда я 
причесывала волосы сегодня утром, я, как глупая девчонка, стала дергать себя за 
локоны. Это вызвало у меня очень глупое ощущение, но я сделала это и наблюдала 
за своим странным поведением, и я заметила, что моя рука несколько раз 
опускалась на лоб. Он перестал быть болезненным местом. Смотрите (показывает), 
я могу дотрагиваться до него в любом месте”.
В конце четырех сеансов, длившихся по одному часу, ее боль прошла, а на пятом 
она задала следующий вопрос: “Может быть, мне нужно вернуться домой?” Улыбаясь, 
в шутливой манере, автор ответил: “Но вы еще не научились, как преодолевать 
рецидивы!”. У нее сразу же затуманились глаза, потом закрылись, возник глубокий 
транс, и автор заметил: “Всегда приятно себя чувствуешь, когда перестаешь бить 
молотком по большому пальцу”.
Возникла пауза, потом ее тело сжалось от неожиданного приступа боли, а потом 
очень быстро расслабилось, и она улыбнулась счастливой улыбкой. Автор небрежно 
сказал: “О, фу, вам нужно побольше практики; выработайте у себя умение потеть 
раз шесть, тогда это заставит вас действительно понять, что у вас имеется 
отличная практика”. (Небрежность не может относиться к опасной или угрожающей 
ситуации, выход из которой, конечно, приятен). Она послушно сделала то, о чем 
ее просили, и капли пота показались на ее лбу. Когда она в конце концов 
расслабилась, было сделано замечание: “Честный труд всегда вызывает капли пота 
на лбу; вот коробки с салфетками, вытрите свое лицо!” Сняв очки и находясь еще 
в состоянии транса, она взяла салфетку и протерла лицо. Она вытерла правую щеку 
и нос так же быстро и легко, как и болезненную часть лица. Прямо автор об этом 
уже не говорил, но сделал кажущееся неуместным замечание: “Вы знаете, приятно 
выполнять что-то очень хорошо и не осознавать этого”. Она выглядела просто 
изумленной, но по ее лицу пробежала усмешка удовлетворенности. (Ее 
подсознательное мышление еще “не разделяло” потерю болезненных точек на щеке и 
носе с сознательным мышлением.)
Она была приведена в себя заявлением: “Ну, а теперь, до завтра”, — ей дали 
карточку о времени следующей встречи и быстро отпустили домой.
Когда она вошла в кабинет на следующий день, она заметила: “Я просто в 
растерянности сегодня. Мне не нужно сюда приходить, но я здесь, и не знаю, 
почему. Все, что я понимаю, так это то, что у бифштекса очень хороший вкус, что 
я смогу спать на правой стороне, и все в порядке, но я здесь”.
Автор ответил ей так: “Разумеется, вы здесь, садитесь, и я расскажу вам, почему.
 Сегодня у вас так называемый день сомнений, так как любой, кто утратил так 
быстро невралгию тройничного нерва, будет подвержен целому ряду сомнений. Итак, 
хлопните сильно по своей левой щеке”. Она быстро подчинилась, нанесла себе 
сильный удар и засмеялась, сказав:
“Я очень послушная, и удар довольно сильный”.
Зевнув и потянувшись, автор сказал: “А теперь таким же образом хлопните себя по 
правой щеке”. Сначала она немного поколебалась, но потом хлопнула себя, заметно 
ослабив удар по сравнению с первым. Автор насмешливо заметил: “Слабый удар, 
слабый; были у вас сомнения, не так ли? Но как чувствует себя ваше лицо?” С 
выражением удивления она сказала:
“Все в порядке. Болезненные точки исчезли, и боли нет”. — “Правильно. Теперь 
делайте то, что я сказал вам, и больше не ослабляйте удар”. (Никто не говорит, 
зевая, потягиваясь, с насмешкой с пациентом, у которого может возникнуть 
агонизирующая боль, но она не была в состоянии проанализировать это.)
Быстро и сильно она хлопнула по правой щеке и по носу, нахмурив брови, и 
заметила: “У меня были сомнения в первый раз, а сейчас у меня их нет совсем. 
Даже относительно своего носа, потому что я тоже его задела, но не обратила 
внимания”.
Она сделала паузу, а потом сильно ударила кулаком по своему лбу. После этого 
пациентка заметила: “Ну, конец всем сомнениям!” Тон ее голоса был веселым и 
очень довольным. На это автор в том же духе сказал: “Удивительно, как некоторые 
люди буквально вколачивают в свою голову самое незначительное понимание”. Она 
немедленно ответила: “Очевидно, в ней есть пространство для этого”. Мы оба 
рассмеялись и потом, неожиданно сменив тон на серьезный и напряженный, автор 
заявил ей, медленно, выразительно выговаривая слова:
“Есть еще одна вещь, которую я хочу сказать вам”. Ее глаза затуманились, 
возникло глубокое состояние транса. С тщательной выразительной дикцией ей было 
сделано следующее постгипнотическое внушение: “Вам нравится насвистывать, вы 
любите музыку, вам нравятся хорошие умные песни. Теперь я хочу, чтобы вы 
сочинили песню и мелодию, используя слова „Я могу получить тебя в любое время, 
как захочу, но, беби, не придет тот момент, когда я захочу тебя". И с этих пор 
и навсегда, пока вы будете насвистывать эту мелодию, вы будете понимать и знать,
 а что, мне не нужно объяснять, так как вы сами знаете”. Она медленно кивнула 
головой в знак согласия. (Груз ответственности лежал на ней, средства были ее 
собственными средствами.)
Ее разбудили простым заявлением: “Время проходит действительно очень быстро, не 
так ли?” Она быстро проснулась, посмотрела на часы и сказала: “Я никогда не 
пойму этого”. Прежде чем она смогла преодолеть свою мысль, автор прервал ее 
словами: “Ну, дело сделано, и этого нельзя изменить; поэтому пусть мертвые сами 
хоронят своих мертвецов. Придите только завтра, чтобы сказать мне „Доброе утро" 
и поезжайте домой завтра, и пусть следующее утро будет добрым, и следующее, и 
следующее, все другие добрые утра были всегда с вами. В это же время”. (Имеет в 
виду свидание на следующий день в тот же час.) Она без промедления вышла из 
кабинета.
Последняя беседа была просто глубоким трансом, систематическим, подробным 
обсуждением ею самой внутри собственного разума всех действий, достижений и 
настойчивая просьба верить в силу потенциальных способностей своего тела при 
удовлетворении своих потребностей и быть “очень веселой”, когда скептики будут 
внушать вам, что у вас были и раньше периоды ослабления вашей болезни, за 
которыми следовали новые приступы. (Автор хорошо знал мертвящую силу 
скептических замечаний и возрождения ятрогенной болезни.) С момента ее 
возвращения домой от нее было получено письмо, которое подтверждало, что болей 
у нее нет, и что невролог, настроенный против гипноза, долго спорил с ней, 
настаивал на том, что ее облегчение носит переходный характер, и скоро настанет 
рецидив (непроизвольная попытка вызвать ятрогенную болезнь). Она писала, что 
его аргументы только позабавили ее, так почти буквально она процитировала 
постгипнотические внушения автора.
Анализ и комментарии.
В предыдущих комментариях автор несколько раз косвенно и прямо говорил, что 
индукция гипнотических состояний и явлений прежде всего является делом 
коммуникации мыслей и понятий и создает цепочки мыслей и ассоциаций во 
внутреннем мире пациента, что определяет его последующее ответное поведение. В 
задачу психотерапевта не входит делать что-либо и даже говорить пациенту, что 
делать или как делать.
Когда транс создается таким образом, эти состояния являются результатом идей, 
ассоциаций, психических, умственных процессов, которые уже существовали у 
пациента, а теперь были пробуждены им самим. Однако многие исследователи 
рассматривают свои действия и свои мнения и желания как силы воздействия, и они 
неверно полагают, что их собственные высказывания, обращенные к субъекту, 
вызывают определенные реакции и, кажется, не понимают, что то, что они говорят 
и делают, служит только средством стимулирования и возбуждения у субъектов 
прошлых навыков, понятий и чувственных приобретений, которые они получили 
сознательно и подсознательно. Например, утвердительный кивок головой и 
отрицательное покачивание головой представляет собой намеренный, обдуманный, 
управляемый навык, а это нечто, что становится частью вербальной или 
невербальной коммуникации, или выражением умственных процессов человека, 
который думает, что он просто слушает доктора, обращающегося к аудитории, что 
сам он не осознает, но что понятно окружающим. Еще один пример: человек учится 
говорить и ассоциировать свою речь со слухом, а нам нужно только пронаблюдать 
за маленьким ребенком, который учится читать, чтобы понять, что напечатанное 
слово, как и произнесенное слово, становится связанным с движением губ и, как 
показали эксперименты, с подсознательной гортанной речью. Следовательно, когда 
человек, страдающий сильным заиканием, пытается говорить, то от слушателя 
требуется определенное усилие, чтобы удержать свои губы и язык от движения и не 
произносить слова за заику. Однако до сих пор никто не придумал способа 
заставить слушателя двигать губами и языком и произносить слова за заику. Заика 
тоже не хочет, чтобы это делал другой человек — он даже сердится на это. Но 
этот, приходящий из опыта жизни навык приобретается подсознательно и вызван 
стимулами, даже не предназначенными для этого, но которые вводят в действие 
умственные процессы внутри слушателя на непроизвольном уровне, часто 
неуправляемом, хотя хорошо известно, что это может вызвать негодование со 
стороны заики. Классическая шутка в этой связи состоит в том, что заика, 
подходя к незнакомому человеку, болезненно выговаривает просьбу показать дорогу.
 Незнакомец показывает на свои уши и трясет отрицательно головой, а заика 
повторяет свой вопрос другому прохожему, который показывает нужное направление. 
Затем второй прохожий спрашивает у первого незнакомца, который показал, что он 
глухой, почему тот не ответил, и слышит в ответ произнесенное с заиканием: “Я 
не хочу, чтобы мне оторвали голову!” Его ответ красноречиво показывает, что он 
знает о своем собственном гневе, когда ему пытаются помочь говорить или смеются 
над ним.
Однако, заика ни косвенно, ни прямо не просит другого человека, произносить за 
него слова; слушатель знает, что это будет встречено с негодованием, и не хочет 
делать этого; однако причиняющие страдания стимулы от слов, произнесенных с 
заиканием, возбуждают его собственные, давно установившиеся модели речи. Так 
обстоит дело и со стимулами, словесными и прочими, используемыми в процессе 
индукции, и никто не может предвидеть с четкой уверенностью, как субъект 
использует эти стимулы. Можно назвать и указать возможные пути поведения 
субъекта в соответствии с его навыками. Следовательно, важное значение 
приобретают хорошо организованные, пространные, допустимые внушения, а 
ритуальный традиционный метод, слепо и механически используемый, играет намного 
меньшую роль в этом процессе.
В нескольких случаях автор книги имел возможность выполнить специальную работу 
с пациентами с врожденной глухотой и теми, что приобрели глухоту на нервной 
почве. Одним из них был мужчина, который приобрел глухоту на нервной почве 
после 30 лет, а другим — женщина, которая оглохла после 40 лет. Все эти люди 
умели читать по губам, хотя большинство из них объясняли автору, что “чтение по 
губам” было “чтением лица”, и все они знали язык знаков. Чтобы доказать это, 
один из этих глухих пригласил автора послушать воскресную проповедь священника 
с густой бородой и с помощью языка знаков переводил проповедь, чтобы показать, 
что он может “читать по лицу”, так как тогда автор понимал язык знаков. 
Дальнейшие эксперименты с этим глухим мужчиной показали, что, если священник 
говорил монотонным голосом или шепотом, то он не мог “читать по лицу”.
С этими глухими был проведен эксперимент, в котором им объяснили, что ассистент 
напишет на доске различные слова и что несколько студентов колледжа будут 
стоять лицом к доске и молчаливо наблюдать за написанием, не делая никаких 
комментариев. Им также объяснили, что по отдельности в кабинет будут приводить 
неизвестных и сажать их в кресло лицом к ним, спиной к доске, и они будут 
сидеть лицом к ним, пока пишет ассистент. Им не сказали, что неизвестные тоже 
глухие и могут читать по губам.
Глухие пациенты знали, что им нужно “читать по лицам”, которые будут находиться 
перед ними, и что они будут молча читать, что пишет ассистент, но один 
дополнительный факт перед ними не раскрыли.
Прекрасным почерком, большими буквами ассистент написал слова с различным 
количеством слогов. Только автор и ассистент знали, что слова были написаны так,
 что образовывали по форме квадрат, алмаз, звезду и треугольник, размещая слова 
на стратегических точках по углам геометрических фигур. Круг, последняя фигура, 
раньше был написан на черной картонке и был повешен на доску. Этот круг был 
образован из самых коротких слов, чтобы легче читать, а также, чтобы легче 
узнать рисунок.
Глухие пациенты сидели за барьером, достаточно высоким, чтобы скрыть их руки. 
Пока ассистент писал, автор сидел так, чтобы он мог видеть только руки глухих 
пациентов. Автор не видел доски и не знал порядка рисунков, и какие были слова. 
Но он знал, что список возможных слов был составлен им и ассистентом, но 
понадобится только около трети из них, и что ассистент будет выбирать эти слова 
сам.
Один субъект (глухая женщина, которая стала страдать глухотой на нервной почве 
после 40 лет) сделала отличное начало. Ею были не только прочитаны слова по 
лицам сидящих пред нею и читающих про себя, но и угаданы фигуры, которые они 
образуют. Больше того, она рассказала автору на языке знаков, что закралась 
какая-то ошибка в словах “квадрат”, “алмаз” и “треугольник”, и произошло что-то 
странное со словами “звезда” и “круг”. Однако, нужно добавить, что эта женщина 
страдала параноидным психозом. Никому другому не удалось дать таких результатов.
 Один из пациентов дал все ответы за исключением слова “круг”. Он сказал на 
языке знаков, что последняя серия слов была написана по-другому, но он не может 
объяснить, как он прочел все слова, образующие круг. Другие пациенты узнали все 
слова, но испытали легкое смущение относительно слов, записанных по кругу, и 
пропустили слова “круг” и “звезда”. Вся группа пациентов чувствовала, что они 
пропустили два слова. Всем им, кроме женщины, страдающей параноидным психозом, 
разрешили посмотреть на доску, а наблюдатели были удивлены, увидев, что 
неизвестные прочли по выражению их лиц и написанные слова, и фигуры, образуемые 
этими словами. Этот эксперимент долго не выходил из головы автора в связи с 
разработкой своего подхода к индукции гипноза. Следовательно, помня о своих 
настоящих желаниях, автор старался создать ситуацию для, казалось бы, 
родственных понятий, рассчитанных для фиксации и закрепления внимания пациента, 
а не для фиксации взгляда субъекта или индукции специального мышечного 
состояния. Наоборот, он предпринимает любое усилие направить внимание пациента 
на процессы, происходящие внутри него, на ощущения в его собственном теле, его 
воспоминания, эмоции, мысли, чувства, идеи, прошлые навыки, прошлые события и 
прошлые ситуации, а также на то, чтобы вызвать и создать понятия сегодняшнего 
дня и т. д.
Таким путем, как считает автор, лучше всего индуцировать транс, и гипнотический 
метод, организованный таким образом, может быть очень эффективен даже в 
совершенно различных обстоятельствах. Но автор до сих пор терпел неудачу, если 
индуцированное поведение вызывало неприязнь у субъекта, хотя было вполне 
допустимым с других точек зрения. Рассказ об этом случае приведен в статье, 
опубликованной в этом же журнале, том VI, № 3, стр. 201, когда не один, а 
несколько пациентов “отключали свой слух” и просыпались. В этой отдельной 
статье рассмотрены четыре случая работы с пациентами с помощью одного и того же 
приема с небольшими поправками, чтобы удовлетворить их потребности с учетом 
пола, интеллекта и образования. У всех четырех пациентов сопротивление было 
различного плана и различные типы их проблем. Один из них был довольно 
малообразованным, плохо приспособленным человеком, поведение второго 
определялось особыми, несчастливо сложившимися, неконтролируемыми 
обстоятельствами, у третьей пациентки была длинная история неудачно сложившихся 
отношений с родственниками и врачами, которые поставили ей диагноз “психоз 
параноидного типа”, возможно, шизофрения”; а четвертой была пациентка, которая 
была приговорена многочисленными компетентными врачами, неврологами, 
психиатрами к пожизненным страданиям от органического заболевания, не 
поддающегося никакому лечению. Пять лет испытаний и страданий от боли твердо 
убедили последнюю пациентку в том, что ее состояние не поддается и 
психологическим средствам, и только отчаяние и безнадежность заставили 
обратиться к гипнотерапии.
Метод, так успешно использованный у таких различных четырех пациенток, в 
основном состоял в фиксации их внимания и создании такой ситуации, в которой 
они могли извлечь из слов автора определенные понятия и значения, которые бы 
совпали с их собственными моделями мышления и понимания, их собственными 
эмоциями, воспоминаниями, идеями, понятиями, навыками, условиями, ассоциациями, 
опытом и реакциями на стимулы. Автор фактически не инструктировал их. Он, 
скорее, делал заявления небрежно, по несколько раз, в тоне рекомендаций, но 
достаточно авторитетно, и в такой замаскированной форме, чтобы не отвлечь их 
внимание от их собственного внутреннего мира на автора, и чтобы оно оставалось 
зафиксированным на их собственных внутренних процессах. Впоследствии 
развивалось состояние транса, в котором они были наиболее восприимчивы к 
подсознательным процессам, направленным на проверку и оценку общих понятий с 
точки зрения их применимости к проблемам пациентов. Например, автор не говорил 
второму пациенту, чтобы тот развивал у себя “короткие глупые периоды паники”. 
Ему также не приказывали разрабатывать планы для регулирования своих ежедневных 
поездок. Его не спрашивали о происхождении его состояния; его разум сам 
подсказал ему это происхождение, и не было необходимости заставлять его 
отыскивать его.
Что касается пациентки с невралгией тройничного нерва, то автор не прибегал ни 
к анальгезии, ни к анестезии. Он не узнавал у нее подробных сведений о личной 
жизни. Ей много раз ставили диагноз компетентные клиницисты, неврологи и 
психиатры, которые утверждали, что она страдает от органического заболевания, а 
не от психогенных затруднений. Она знала эти факты, и автор понял это без 
дальнейшего упоминания и повторения. Ей не предлагали ни длительного и 
“полезного” анализа того, какая это боль, того, как уменьшить и ослабить, 
облегчить ее страдания. Независимо от того, что говорил автор, она зависела 
только от собственных ресурсов.
Следовательно, было сказано не больше, чем нужно, для того, чтобы задействовать 
те внутренние процессы ее собственного поведения, реакции и функции, которые 
выполнили бы определенную роль для нее. Следовательно, было сделано прямое 
упоминание о том, что первый кусочек филе скумбрии будет очень болезненным, но 
остальное будет все очень хорошо. Из этого простого, но много говорящего 
заявления ей пришлось извлечь все значения и намеки, и в этом процессе она была 
вовлечена в непроизвольное и благоприятно неравнозначное сравнение многолетнего 
удобного и приятного приема пищи с тем болезненным процессом, который длится 
всего лишь несколько лет.
В заключение следует заметить, что целью терапевтического использования гипноза 
является прежде всего удовлетворение потребности пациента в понятиях, которые 
он сам себе предлагает. А затем врачу нужно фиксировать внимание пациента на 
его собственных подсознательных процессах. Правильное использование этого 
метода вырабатывает у пациента адекватное отношение к его проблемам. Это 
выполняется случайными, не серьезными и искренними замечаниями, которые, 
казалось бы, носят характер объяснения, но предназначены только для 
стимулирования пациента, чтобы он решил свои проблемы путем использования 
навыков, уже приобретенных и возникающих вновь, по мере того, как он продолжает 
делать успехи.
Гипноз при неизлечимых заболеваниях, сопровождающихся тяжелым болевым синдромом.

American journal of clinical hypnosis, 1959, № 2, pp. 117—121.
Применение психологических средств при лечении заболеваний известно с 
незапамятных времен. Психологический аспект медицины играет решающую роль в 
самом искусстве лечения и превращает врача из искусного профессионала в 
необходимый человеку источник веры, надежды, помощи и, что особенно важно, в 
источник побуждения к физическому и духовному благополучию. Следовательно, 
неудивительно, что гипноз следует рассматривать как психологическое средство 
при лечении тяжелых неизлечимых болезней, особенно на их последней стадии 
развития.
Однако нужно подчеркнуть, что гипноз не является абсолютным ответом на все 
вопросы и не может быть заменой других медицинских процедур в этой ситуации. 
Скорее, это всего лишь одно из вспомогательных и синергических средств, которые 
можно использовать для удовлетворения потребностей пациента. Вопрос состоит не 
в том, чтобы вылечить саму болезнь, так как пациент умирает и сильно страдает. 
Первичная проблема состоит в том, каким образом лечить больного так, чтобы его 
человеческие потребности удовлетворялись как можно полнее. Таким образом 
возникает комплексная проблема относительно того, что требует физическое тело, 
и того, в чем нуждается личность. Культурные и индивидуальные психологические 
модели имеют гораздо большее значение, чем физиологическое ощущение боли. При 
неизлечимых, приносящих сильные болевые ощущения заболеваниях используются 
успокаивающие средства, обезболивающие лекарства и наркотические препараты, 
которые могут отнять у пациента привилегию осознавать, что он жив и 
наслаждаться теми удовольствиями, которые для него еще доступны. Эти препараты 
также лишают родственников больного контактов с ним. Следовательно, эти 
препараты должны даваться пациентам только в тех количествах, которые 
удовлетворяют физическим требованиям, не препятствуют психологическим 
потребностям, чрезвычайно важным для всей жизненной ситуации.
В качестве иллюстрации этой точки зрения автор приводит три таких случая из 
своей практики.
Случай № 1
Первой пациенткой была женщина 37 лет с начальным образованием, мать четверых 
детей, умирающая от прогрессирующего рака матки с отдаленными метастазами. В 
течение трех недель до гипноза ей вводили большие дозы наркотиков, так как это 
был единственный способ уменьшить боли так, чтобы она могла спать и есть без 
приступов тошноты и рвоты. Пациентка понимала свое положение и очень была 
расстроена из-за своей неспособности провести последние недели своей жизни в 
контакте со своей семьей. Лечащий врач, в конце концов, решил использовать 
гипноз. Пациентке объяснили создавшуюся ситуацию и не стали давать наркотики в 
тот день, когда должен был состояться сеанс гипноза, чтобы лекарственное 
воздействие на нее свести до возможного минимума.
Приблизительно четыре часа было потрачено на то, чтобы научить эту женщину 
вопреки приступам боли самостоятельно вырабатывать у себя состояние транса и 
нечувствительность в теле, погружаться в состояние глубокой усталости так, 
чтобы у нее возникал физиологический сон вместо боли, и принимать пищу без 
приступов болей в желудке. Никаких длительных объяснений не понадобилось, так 
как ограниченность ее образования и отчаянное положение способствовали легкому 
восприятию внушения без сомнений и вопросов. Кроме того, ее научили отвечать на 
вопросы в гипнотическом состоянии, реагировать на своего мужа, на старшую дочь 
и на лечащего врача так, чтобы можно было легко усилить гипноз в случае нового 
приступа. Это был единственный раз, когда автор встречался с пациенткой. 
Побудительные причины были настолько велики, что этого единственного 
гипнотического обучающего сеанса было достаточно.
Прежнее лечение лекарствами оказалось после этого практически ненужным, за 
исключением одного сильного болевого приступа. Это еще больше облегчило ее 
страдания и позволило ей поддерживать контакт с семьей в спокойном 
уравновешенном состоянии до конца своих дней. Она также участвовала в 
деятельности семьи по вечерам в течение целой недели. Шесть недель спустя после 
первого состояния транса, когда пациентка смеялась и разговаривала с дочерью, у 
нее неожиданно наступила кома, и она умерла через два дня, не приходя в 
сознание. Эти последние шесть недель были для нее определенно счастливыми и 
безболезненными.
Случай № 2
С этой 35-летней женщиной, матерью четырех маленьких детей и женой 
профессионала-медика, автор встретился за 5 недель до ее смерти от рака легких. 
За месяц до гипноза она почти постоянно находилась в состоянии наркотического 
ступора, так как боль, которую она испытывала, была совершенно непереносимой. 
Она попросила, чтобы ей был применен гипноз и добровольно прожила без лекарств 
целый день, чтобы подготовиться к этому сеансу. Автор встретился с ней в б 
часов вечера; она была вся покрыта потом, невыносимо страдая от постоянной боли,
 и была очень изнурена. Тем не менее, потребовалось не менее четырех часов, 
чтобы индуцировать у нее легкое состояние транса. Эта легкая стадия гипноза 
была немедленно использована для внушения, которое дало бы ей возможность 
выполнить три вещи, от которых она отказывалась, страстно желая подвергнуться 
гипнозу. Первое — это прекратить инъекции больших доз морфия, что явно не 
соответствовало ее физическим возможностям, но было вполне уместно в данной 
ситуации. Второй — это заставить ее съесть пинту насыщенного, густого бульона, 
а третье — заставить ее поспать в течение часа спокойным физиологическим сном. 
К 6 часам утра пациентку, которая в конце концов оказалась отличным 
сомнамбулическим субъектом, научили всему, что требовалось в ее ситуации.
Первый этап состоял в том, чтобы научить ее вызывать у себя положительные и 
отрицательные галлюцинации в модальностях зрения, слуха, вкуса и запаха. Потом 
ее обучили положительным и отрицательным галлюцинациям в области осязания, 
глубины ощущения и кинестезии, и в соответствии с последним типом ощущения ее 
научили дезориентации тела и диссоциации. Когда эти принципы были достаточно 
хорошо усвоены, пациентке были даны внушения для анестезии чулка и перчатки 
(ног и рук), а потом эта анестезия была распространена на все тело. После этого 
стало возможным научить ее быстрому частичному и комбинированному обезболиванию 
и анестезии относительно сверхъестественных и глубоких ощущений всех типов. К 
этому добавили сочетание дезориентации тела и диссоциации тела. Автор больше не 
встречался с пациенткой, но ее муж звонил ему по телефону и сообщал о ее 
состоянии. Она внезапно умерла спустя пять недель посреди веселой оживленной 
беседы с соседом и родственником.
В течение этих пяти недель ей дали инструкцию свободно и легко относиться к 
приему любого медикамента, который ей понадобится. Время от времени она 
страдала от боли, но эту боль почти всегда можно было снять аспирином. Иногда 
ей нужно было дать вторую дозу аспирина с кодеином, а в некоторых случаях ей 
приходилось давать одну восьмую грана морфия. Во всяком случае пациентка до 
конца своих дней оставалась спокойной и даже веселой, если не считать 
постепенного ухудшения ее физического состояния.
Случай №3
Третьим пациентом был врач довольно преклонного возраста, который полностью 
понимал природу своего онкологического заболевания. Учитывая его образование и 
профессиональный опыт, необходимо было использовать такие гипнотические 
внушения, которые бы закрепили его интеллектуальное и эмоциональное 
сотрудничество с гипнотерапевтом. Смирившись со своей судьбой, пациент тем не 
менее с возмущением относился к наркотическому ступору, в который он впадал, 
когда ему вводили наркотики, чтобы уменьшить боли. Он очень хотел провести 
оставшиеся ему дни жизни в полном контакте со своей семьей, но это было 
затруднительно из-за частых болевых приступов. Он сам попросил о гипнозе и сам 
прервал введение лекарств на 12 часов для того, чтобы устранить влияние 
наркотиков на развитие транса.
На первом гипнотическом сеансе все внушения были направлены на индукцию 
состояния глубокой (физической усталости, сильной сонливости для того, чтобы 
вызвать состояние физиологического сна и отдыха. Было индуцировано легкое 
состояние транса, которое почти немедленно погрузило его в физиологический сон 
длительностью в 30 минут. Он пробудился от сна вполне отдохнувшим и убежденным 
в эффективности гипноза.
Потом было индуцировано второе, более глубокое состояние транса. Систематически 
давалась серия внушений, в которых напрямую были использованы реальные симптомы 
его болезни. Пациенту сказали, что его тело будет чрезвычайно тяжелым, как 
свинцовый груз; настолько тяжелым, что он будет чувствовать себя как бы 
отупевшим от сна и неспособным ощущать что-либо, кроме тяжелой усталости. Эти 
внушения (повторно данные другими словами, чтобы обеспечить нужное восприятие) 
были предназначены для использования прежде неприемлемого для пациента чувства 
мучительной слабости и объединения его с его жалобой на “постоянную, тяжелую, 
тупую пульсирующую” боль. Кроме того, были сделаны внушения, чтобы снова и 
снова, когда он будет испытывать “тупую тяжелую усталость” в теле, его тело 
периодически засыпало, в то время как его разум оставался бодрствующим. Таким 
образом, его удручающая слабость и его тупая пульсирующая боль были 
использованы для закрепления изменения направления и переориентировки его 
внимания, реакции на его соматические ощущения и для закрепления нового и 
приемлемого их восприятия. Кроме того, путем внушения сонливости тела и 
бодрствования разума было индуцировано состояние диссоциации. Следующим этапом 
было переориентирование и изменение направления его внимания и реакции на 
резкие, короткие, постоянно возобновляющиеся каждые десять минут приступы боли. 
Обычно приступ длился менее одной минуты, но пациент считал их постоянными и 
бесконечными. Последующая процедура включала несколько этапов. Во-первых, его 
переориентировали в отношении субъективного восприятия времени, попросив при 
возникновении острой боли зафиксировать свое внимание на движении минутной 
стрелки на часах и подождать, когда начинается следующий приступ боли. Семь 
минут ожидания в ужасе от предстоящей боли показались пациенту часами, и для 
него показался огромным облегчением наступивший в конце концов приступ боли по 
сравнению с его ожиданием. Следовательно, предчувствие и приступ боли были 
дифференцированы для него как отдельные ощущения. Так он усвоил этот аспект 
временного искажения, связанный с удлинением и расширением субъективного 
ощущения времени.
Затем ему подробно объяснили, что освобождение от болевых ощущений можно 
достичь несколькими путями: с помощью анестезии, что ему было понятно, а также 
с помощью амнезии, чего он не понимал. Ему предложили следующее объяснение: при 
амнезии болевого приступа человек испытывает боль, когда она возникает, но тут 
же забывает о ней, когда она проходит. Таким образом, человек не вспоминает и 
не оглядывается на опыт прошлого с ужасом и печалью, а также не ожидает со 
страхом другого приступа боли. Другими словами, каждый вновь возникающий 
приступ острой боли будет для больного совершенно неожиданным и совершенно 
преходящим опытом. Поскольку больной не ждет и не помнит этой боли, то, 
практически, такие приступы не имеют для него никакой временной длительности. 
Следовательно, этот болевой приступ будет восприниматься как мгновенная вспышка 
такой короткой длительности, что у пациента просто не будет возможности 
распознать характер боли. Таким путем пациента научили другому типу искажения 
во времени, а именно — укорочению, сжатию, конденсации субъективного времени. 
Так, вместо возможных гипнотических эффектов анестезии и амнезии болевых 
приступов у пациента произошло гипнотическое сокращение их субъективной 
длительности, что само по себе привело к укорочению болевых ощущений.
Когда пациенту разъяснили все эти пункты, ему настойчиво посоветовали 
использовать все три механизма: изменение ощущений тела, дезориентация тела, 
диссоциация, анестезия, амнезия и субъективная конденсация времени. Ему 
доказали, что в этом случае он в значительной степени сможет освободиться от 
болей в значительно большей степени, чем если бы использовался только один из 
этих механизмов. Кроме того, пациенту с большим чувством эмпатии показали, как 
он может использовать субъективное расширение времени, чтобы удлинить периоды 
физического покоя, отдыха, отсутствия боли.
Эти разнообразные внушения, сделанные несколько раз и различными словами, чтобы 
обеспечить соответствующее понимание и восприятие, в значительной степени 
уменьшили интенсивность вновь возникающих приступов острой боли. Однако, нужно 
отметить, что периодически он впадал в короткие, ступороподобные состояния на 
10—15 секунд, что свидетельствовало о выраженной реакции на приступ боли. Было 
замечено, что они реже и короче, чем первоначальные приступы острой боли. 
Окружающие также отметили, что пациент не сознавал, что утрачивал сознание на 
некоторое время.
Мы не задавали пациенту вопросов об эффективности внушений. Пациент просто 
говорил о том, что гипноз освободил его почти полностью от приступов боли, что 
он чувствует себя физически слабым и вялым, но лишь дважды в день этой боли 
удавалось “прорваться”. Его общее поведение со своей семьей и друзьями 
подтверждало его слова. Через несколько дней после проведения сеанса 
гипнотерапии пациент неожиданно впал в состояние комы и умер, не приходя в 
сознание.
Примечание.
Был предпринята попытка описать используемые терапевтические методы. 
Преимущества гипнотерапии, особенно в тех случаях, что были описаны выше, 
пропорциональны такому изложению идей и понятий, которое позволяет обеспечить 
соответствующие восприятие и реакцию со стороны пациента. Сама природа ситуации 
исключает определение того, какие элементы в терапевтической процедуре являются 
эффективными в каждом отдельном случае. Этот рассказ о трех, безнадежно больных 
пациентах определенно показывает, что гипноз имеет большое значение при лечении 
неизлечимых болезней, сопровождающихся болевыми приступами. Однако гипноз 
нельзя рассматривать как абсолютный ответ на все медицинские проблемы. Это 
просто один из возможных подходов к решению проблемы пациента. В некоторых 
случаях гипноз можно использовать как основное средство управления болью при 
раковых заболеваниях, но очень часто этот метод применим как вспомогательное 
средство. В этом качестве он может служить для значительного уменьшения дозы 
лекарств и принести большее душевное и физическое облегчение, чем в том случае, 
когда используются только лекарственные препараты. Чем шире 
психологически-гипнотический подход, тем больше возможностей для достижения 
положительных результатов проводимой терапии.
Библиография.
Милтон К. Эриксон, доктор медицины
1929
“Изучение связей между интеллектом и преступлением”, Журнал Американского 
института юстиции и криминологии (“J. Amer. Juct.”, 1929, № 19, pp. 592—635).
“Брак и размножение среди преступников”. “Journal of Social Hygiene”, 1929; № 
15, pp. 464—475).
1930
“Применение X—О тестов Прези у правонарушителей” (написано совместно с Н. Д. 
Пескором). “Medical legal journal”, 1930, № 47, pp. 75—87.
“Интерпретация случая с биологическим отклонением”. “Medical legal journal”, 
1930, № 47, pp. 140—145.
1931
“Некоторые аспекты несдержанности, слабоумия и преступления”. “American journal 
of sociology”, 1931, № 36, pp. 758—768.
“Эволюционные факторы у психотических больных”. Medical legal journal. 1931, № 
48, pp. 69—74.
“Методы улучшения содержания пациентов в психиатрических клиниках в качестве 
терапевтического средства” (написано совместно с Р. О. Хоскинзом). “American 
journal on psychiatry”, 1931, pp. 103—109.
1932
“Возможное ухудшение состояния в результате действия экспериментального 
гипноза”. “Journal of abnormal social psychology”, 1932, № 27, pp. 321—327.
1933
“Исследование специфической амнезии”. “British journal of medical psychology”, 
1933, № 13, pp. 143—150.
“Совместные исследования в области шизофрении”, (написано совместно с Р. Д. 
Хоскинзом и др.). “Archive of neurology and psychiatry”, 1933, № 30, pp. 
388-401.
1934
“Сосуществование органических и психологических изменений во время явного 
улучшения при шизофрении. Анализ истории болезни”. “American journal on 
psychiatry”, 1934, № 13, pp. 1349—1357.
“Изучение гипнотически индуцированных комплексов с помощью метода Лурия” 
(написано совместно с П. Э. Хастоном и Давидом Шакоу). “Journal of genetic 
psychology”, 1934, № 11.pp.65—97.
“Краткий обзор гипнотизма”. “Medical directory”, 1934, № 140, pp. 609—613.
1935
“Исследование индуцированного экспериментального невроза, в случае с 
преждевременным оргазмом”. “British journal of medical psychology”, 1935, № 15, 
pp. 34—50.
1936
“Возможности для психологических исследований в психиатрических больницах”. 
“Medical directory”, 1936, № 143, pp.389—392.
“Клинические замечания об ассоциативном вербальном тесте”. “Journal of nervous 
and mental diseases”, 1936, № 84, pp. 538—540.
1937
“Психологические факторы, возникающие при помещении психического больного под 
семейную опеку и при визитах Стратегия психотерапии родственников”. “Journal 
Mental hygiene”, 1937, № 21, pp. 425— 435.
“Приостановленное психическое развитие”. “Medical directory”, 1937, pp. 352—384.

“Экспериментальная демонстрация подсознательного мышления с помощью 
автоматического письма”. “Psychoanalytic quarterly”. 1937, № 6, pp. 513—529.
“Активизация подсознания при воспоминании под гипнозом событий, связанных с 
лечением”. “Archive neurology and psychiatry”, 1937, N 38, pp. 1282—1288.
1938
“Проблема определения психиатрических принципов и их динамическое значение”. 
Часть 1 и 2. “Medical directory”, 1938, № 148, pp.185—189.
“Гипнотическая индукция галлюциногенного цветовидения с последующими 
псевдонегативными послеобразами” (совместно с Элизабет Моор Эриксон). “Journal 
of experimental psychiatry”, 1938, Ns 22, pp. 581—588.
“Преступность среди группы психиатрических больных, мужчин”. “Psychiatric 
hygiene”, 1938, № 22, pp. 459—476.
“Изучение клинических и экспериментальных результатов по гипнотической глухоте 
1. Клинические эксперименты и открытия”. “Journal of genetic psychology”, 1938, 
№ 19, pp. 127—150.
“Изучение клинических и экспериментальных результатов по гипнотической глухоте 
2. Экспериментальные открытия с применением метода обусловленной реакции”. 
“Journal of genetic psychology”, 1938, № 19, pp. 151—167.
“Отрицание и изменение юридических показаний”. Журнал “Archive neurology and 
psychiatry”, 1938, № 40, pp. 549— 555
“Использование автоматического письма при интерпретации и коррекции навязчивой 
депрессии” (совместно с Л. С. Кьюби). “Psychiatric quarterly”, 1938, № 7, pp. 
443—466.
1939
“Индукция дальтонизма методом гипнотического внушения”. “Journal of genetic 
psychology”, 1939, № 20, pp. 61—89.
“Применение гипноза в психиатрии”. “Medical directory”, 1939, № 150, pp. 60—65.
“Экспериментальная демонстрация психопатологии повседневной жизни”. 
“Psychoanalytic quarterly”, 1939, № 8, pp. 338— 353.
“Экспериментальное исследование возможного антисоциального применения гипноза”. 
“Psychiatry”, 1939, № 2, pp. 391— 414.
“Демонстрация психических механизмов с помощью гипноза”. J. “Archive neurology 
and psychiatry”, 1939,.№ 2, pp. 367—370.
“Перманентное избавление от навязчивых страхов посредством коммуникации с 
подсознательной второй личностью (раздвоение личности)” (совместно с Л. С. 
Кьюби). “Psychoanalytic quarterly” 1939, № 8, pp. 471—509.
1940
“Перевод автоматического письма, сделанного гипнотическим субъектом в 
трансоподобном состоянии диссоциации” (совместно с Л. С. Кьюби). 
“Psychoanalytic quarterly” 1940, № 9, pp.51—63.
“Проявление атипичной модели рефлекса чихания в трех поколениях”. “Journal of 
genetic psychology”, 1940, № 56, pp. 455—459.
1941
“Природа и характер постгипнотического поведения” (совместно с Элизабет Моор 
Эриксон). “Journal of genetic psychology”, 1941, № 2, pp. 95—133. (Позже 
перепечатана в издательстве Л. Куна и С. Руссо в книге “Современный гипноз”. 
Издательство “Библиотека психолога”, 1947). “Гипноз: общий обзор”, 1 “Diseases 
of a nervous system”, 1941, № 2, pp. 13—18.
“Первое распознавание психического заболевания”. J. “Diseases of a nervous 
system”, 1941, № 2, pp. 99—108.
“О вероятном появлении сновидений у восьмимесячного ребенка”. “Psychoanalytic 
quarterly”, 1941, № 10, pp. 382—384.
“Успешное лечение случая острой истерической депрессии путем возврата под 
гипнозом к критической фазе детства” (совместно с Л. С. Кьюби). “Psychoanalytic 
quarterly”, 1941, № 10, pp. 593—609. (перепечатано у Р. Г. Роудза (ред.) в 
книге “Лечение гипнозом”, издательство “Цитадель Пресс”, 1952.
1943
“Гипнотическое исследование психосоматических явлений; психосоматические 
взаимосвязи, изучаемые с помощью экспериментального гипноза”. “Psychosomatic 
medicine”, 1943, № 5, pp.51—58.
“Появление реакций, напоминающих афазию, на гипнотически индуцированную амнезию.
 Экспериментальные наблюдения и подробный отчет” (совместно с Ричардом М. 
Брикнером).
“Psychosomatic medicine”, 1943, № 5, pp. 59—66.
“Управляемое экспериментальное использование гипнотической регрессии при 
лечении приобретенной анорексии”. “Psychosomatic medicine”, 1943, № 5, pp. 
67—70.
“Экспериментально вызванное слюноотделение и соответствующие реакции на 
гипнотические визуальные галлюцинации, подтверждаемые личностными проявлениями”.
 “Psychosomatic medicine”, 1943, № 5, pp. 185—187.
1944
“Подсознательная умственная деятельность при гипнозе — психоаналитические 
значения” (совместно с Льюисом Б. Хинном). “Psychoanalytic quaterly”, 1944, № 
13, pp. 60—78.
“Программа обучения для военнослужащих медиков, призванных из резерва”. 
“Diseases of a nervous system”, 1944, № 5, pp.112—115.
“Комплексный метод переформирования личностной истории, использованный для 
индукции экспериментального невроза у гипнотического субъекта”. “Journal of 
genetic psychology”, 1944, № 31, pp. 6—84.
“Экспериментальное исследование явной способности гипнотического субъекта не 
осознавать стимулы”. “Journal of genetic psychology”, 1944, № 31, pp. 191—212.
“Гипноз в медицине”. “Medical clinic in Northern America”. Publishing house New 
York. V. V. Saunders, Co, 1944, pp. 639— 652.
1945
“Гипнотический метод для лечения острых психиатрических нарушений во время 
войны”. “American journal of psychiatry”, 1945, Ns 101, pp. 668—672.
1946
“Заметки относительно присутствия неадекватности в юридическом опознавании и 
при работе с душевнобольными”.
“Diseases of a nervous system”, 1946, № 7, pp. 107—109. “Гипнотизм”. “The 
British encyclopedia for children”, 1946. “Предисловие” к книге Л. М. Крона и 
Жана Бородо “Гипнотизм сегодня”. Издательство Грюна и Страттона, 1947, pp. V—VU.

1948
“Гипнотизм”, Энциклопедия Коллье, Издательство Кромвелл-Коллье, 1948.
“Гипнотическая психиатрия”, “Медицинская клиника Северной Америки”, Нью-Йорк, 
Издательство “У. Г. Сандерса К°”, 1948, pp. 571—584. (позже перепечатано 
издательством Р. Н. Роудза в книге “Терапия через гипноз”, Издательство 
Цитадель Пресс, 1952).
1949
“Психологическое значение физических ограничений для психических больных”. 
“American journal of psychiatry”, 1949, № 105, pp. 612—614.
1950
“Искажение во времени при гипнозе” (совместно с Линн Ф. Купер). “Бюллетень” 
Медицинского центра Джорджтаунского университета, 1950, № 2, стр. 50—68 в книге 
“Экспериментальный гипноз”, 1952, изд. Макмиллан, стр. 229—240.
1952
“Глубокий гипноз и его индукция”, в книге “Экспериментальный гипноз”, 
издательство Макмиллан, 1952, стр. 70—114.
1953
“Терапия психосоматической головной боли”. Journal clinical and experimental 
Hypnosis, 1953, № 1, pp. 2—6.
“Предисловие” к книге Герольда Розена, “Гипнотерапия в клинической психиатрии”, 
издательство “Лилиан Пресс”, 1953, стр. 9—10.
1954
“Выявление острого ограниченного навязчивого истерического состояния у 
нормального гипнотического субъекта”. “Journal clinical and experimental 
hypnosis”, 1954, № 2, pp. 27—41.
“Специальные методы краткой гипнотерапии”. “Journal clinical and experimental 
hypnosis”, 1954, № 2, pp. 109—129.
“Гипнотические и гипнотерапевтические исследования и определение 
симптома-функции” (совместно с Гарольдом Розеном). Journal of clinical and 
experimental hypnosis, 1954, № 2, pp. 201—219.
“Клинические замечания о косвенной гипнотерапии”. Journal of clinical and 
experimental hypnosis, 1954, № 2, pp. 171— 174.
“Псевдоориентация во времени как гипнотерапевтическая процедура”. Journal of 
clinical and experimental hypnosis, 1954, № 2, pp.261—283.
“Психологическое значение вазэктомии”, в книге Г. Розе-на “Терапевтический 
аборт”. Издательство “Джулиан Пресс”, 1954, стр. 57—86.
“Искажение во времени при гипнозе” (совместно с Линном Ф. Купером), Балтимор, 
издательство Вильямса и Вилкинса, 1954 и 1959.
1955
“Самоисследование в гипнотическом состоянии”. Journal of clinical and 
experimental hypnosis, 1955, № 3, pp. 49—57.
“Гипнотерапия у двух пациентов с психосоматическими стоматологическими 
проблемами”. Journal of American company psychosomathic stomatology, 1955, № 1, 
pp. 6—10.
1957
“Гипноз в общей медицинской практике”. “A Condition of reason”, 1957, № 1.
1958
“Натуралистические методы гипноза”. American journal of clinical hypnosis, 1958,
 № 1, pp. 25—29.
“Педиатрическая гипнотерапия”. “American journal clinical hypnosis”, 1958, № I, 
pp. 29—31.
“Дополнительные сведения об искажении во времени”, “Субъективная конденсация 
времени, в отличие от экспансии времени” (совместно с Э. М. Эриксон). American 
journal of clinical hypnosis, 1958, № 1, pp. 83—88.
1959
“Гипноз при неизлечимых заболеваниях, сопровождающихся тяжелым болевым 
синдромом”. American journal of clinical hypnosis, 1959, № 2, pp. 117—121.
“Дальнейшие клинические методы гипноза: практические методы”. American journal 
of clinical hypnosis, 1959, № 2, pp. 123—127.
“Основа гипноза” (медицинская дискуссия о гипнозе). Journal of Medicine in 
North West, 1959, pp. 1404—1405.
“Запись индукции транса с комментариями” (совместно с Д. Хейли и Д. Г. 
Уикландом.) American journal of clinical hypnosis, 1959, № 2, pp. 49—84.
1960
“Развитие груди под влиянием гипноза; два примера и психотерапевтические 
результаты”. American journal of clinical hypnosis, 1960, № 2, pp. 157—159.
“Психогенетические изменения менструального цикла: три случая”. American 
journal of clinical hypnosis, 1960, № 2, pp. 227— 231.
“Использование поведения пациента в гипнотерапии ожирения: три истории болезни”.
 American journal of clinical hypnosis, 1960, № 5, pp. 112—116.
1961
“Исторические заметки о левитации руки и других идеомоторных методах”. American 
journal of clinical hypnosis, 1961, № 3, pp. 196—199.
“Пример потенциально вредного неправильного толкования гипноза”. American 
journal of clinical hypnosis, 1961, № 3, pp. 242—243.
Книга “Практическое применение медицинского и зубоврачебного гипноза”, 
(совместно с Сеймаром Нершманом и Ирвингом И. Сектером), издательство Джулиан 
Пресс, 1961.
1962
“Исследование оптокинетического нистагма”. American Journal of clinical 
hypnosis, 1962, № 4, pp. 181—183.
“Курсы по повышению квалификации. План”. The publication of annual session of 
medical association in Texas, 1962, pp. 1—5.
“Основные психологические проблемы в гипнотических исследованиях”, в 
издательстве Г. Эстабрукса, в кн. “Гипноз: современные проблемы”, 1962, № 1, 
стр. 207—223.
“Идентификация безопасной реальности”. The journal “Family process”, 1962, № 1, 
pp. 294—303.
“Обратный синдром сценического гипнотизера”. American Journal of clinical 
Hypnosis, 1962, № 5, pp. 141—142.
1963
“Применение принципов исследований Лэшли при ограниченном атеросклеротическом 
поражении мозга”/ “Sensuous and motor responses”, 1963, № 16, pp. 779—780.
“Изменения слуха и памяти при гипноанестезии”. American Journal of clinical 
hypnosis, 1963, № 6, pp. 31—36
“Гипнотически ориентированная психотерапия при органическом заболевании мозга”. 
American journal of clinical hypnosis, 1963, № 6, pp. 92—112.
1964
“Метод путаницы в гипнозе”. “American journal of clinical hypnosis”, 1964, page 
183—207.
“Груз ответственности при эффективной психотерапии”. American journal of 
clinical hypnosis, 1964, № 6, pp. 269—271.
“Гипнотически ориентированная психотерапия при органическом заболевании мозга. 
Дополнение”. American journal of clinical hypnosis, 1964, № 8, pp. 361—362.
“„Методы сюрприза" и „Мой друг Джон" в гипнозе: минимальные ключи и 
естественные рабочие эксперименты”. American Journal of clinical hypnosis, 1964,
 № 6, pp. 293—307.
“Приложение к отчету о появлении в трех поколениях атипичной модели рефлекса 
чихания”. “Perception and motor responses”, 1964, № 18, pp. 309-310.
“Редакционная колонка”. American journal of clinical hypnosis, 1964, № 7, pp. 
1—3.
“Гипнотический метод для сопротивляющихся больных:
пациент, метод, его рациональное зерно и рабочие эксперименты”. American 
journal of clinical hypnosis, 1964, № 7, pp. 8—32.
“Методы пантомимы в гипнозе и их скрытый смысл”. American journal of clinical 
hypnosis, 1964, № 7, pp. 64—70.
“Первоначальные эксперименты по исследованию природы гипноза”. American journal 
of clinical hypnosis, 1964, № 7, pp.152—162.
1965
“Приобретенный контроль за зрачковыми реакциями”. American journal of clinical 
hypnosis, 1965, № 7, pp. 207—208.
“Гипнотическая коррекция эмоционального опыта”. American journal of clinical 
hypnosis, 1965, № 7, pp. 242—248.
“Гипнотерапия: право пациента на успех и неудачу”. American journal of clinical 
hypnosis, 1965, № 7, pp. 254—257.
“Экспериментальная гипнотерапия при заболевании Туаретта”.
American journal of clinical hypnosis, 1965, № 7, pp. 325—331.
“Гипноз и экзаменационная паника”/ American journal of clinical hypnosis, 1965, 
№ 7, pp. 356—358.
“Экспериментальная гипнотерапия в речевой проблеме. История болезни”. American 
journal of clinical hypnosis, 1965, № 7, pp.358—360.
“Редакционная колонка”. American journal of clinical hypnosis, 1965, № 8, pp. 
1—2.
“Специальное исследование природы и характера различных состояний сознания, 
проведенное совместно с Олдосом Хаксли”. American journal of clinical hypnosis, 
1965, № 8, pp. 14—33.
“Использование симптомов как интегральная часть терапии”. American journal of 
clinical hypnosis, 1965, № 8, pp. 57—65.
1966
“Гипнотический метод чередования для исправления симптомов и борьбы с болью”. 
American journal of clinical hypnosis, 1966, № 3, pp. 198—209.
“Опыт построения беседы в присутствии наблюдателей”, в книге Готтшока и 
Авербаха “Методы исследования в психотерапии”, Издательство 
Эпплтон—Сенчери-Крофтс, 1966, стр. 61—63.
“Опытное познание гипнотических явлений, используемых в гипнотерапии”. American 
journal of clinical hypnosis, 1966, № 8, pp. 299—309.
“Успешная гипнотерапия, которая потерпела неудачу”. American journal of 
clinical hypnosis, 1966, № 9, pp. 62—65.
“Введение к изучению применения гипноза для контроля боли”, “Тетради 
анестезиолога”, Франция, 1966, № 14, стр. 189— 202 (на английском языке в книге 
“Гипноз и психосоматическая медицина. Труды международного конгресса по гипнозу 
и психосоматической медицине”, издательство “Спрингер-Верлаг”, 1967).
1967
“Лабораторный и клинический гипноз: одинаковые или разные явления?”. American 
journal of clinical hypnosis, 1967,
“Гипноз: его возрождение как средства лечения”. The journal “Directions in 
psychiatry”, 1967, publishing house “Merk etc.”, volume 3, № 3, pp. 1—43.
1976
Гипнотическая реальность (в соавторстве с Росси Е. ) New York: Irvingation, 
1976.
“Два уровня коммуникации в микродинамике транса” (в соавторстве с Росси Е.). 
American Journal of Clinical Hypnosis, 1976, 18, 153—171.
1979
Гипнотерапия (в соавторстве Росси Е.). New-York Irvingation, 1979.