что скорость нашего флота вследствие наличия конвоя не может превышать 12 узлов,
 и ей будет известно, что если ее не связанный вспомогательными кораблями флот 
выйдет из Йеторофу примерно в то же время, когда мы выйдем из Атту, то он 
сможет настигнуть нас раньше чем мы пройдем половину пути до цели нашего 
плавания. 

Японская подводная лодка, находящаяся в дозоре около Атту специально для этой 
цели, увидя, что наши отряды выходят, нарушит радиомолчание флота и сообщит о 
выходе флота японским кораблям, находящимся либо в Йеторофу, либо уже в море. 
Для личного состава и кораблей микадо{175}, знающих, что наш выход в море 
неизбежен, больше ничего и не надо. С орудийной прислугой на местах, с личным 
составом, настороженным так же, как и наш, японский линейный флот, спешит 
полным ходом на север; впереди него, с еще большей скоростью, несутся 
разведчики: тяжелые крейсеры и авиация, имеющие задание прорваться через 
надводную и воздушную дозорные завесы американцев, войти в соприкосновение с 
нашим флотом и донести о его местонахождении, курсе, скорости и походном 
порядке. 

Такими, вероятно, будут обстановка и события этой мрачной прелюдии к последнему 
акту. Если когда-нибудь вспыхнет нежеланная война, то вполне возможно, конечно, 
что отдельные детали событий будут отличаться от этого писания воображаемой 
войны - описания, являющегося синтезом наших сведений о морских силах и народах,
 о географии и экономике, о климатах и правительствах. Но основные события, 
вероятно, будут протекать именно так, как мы их описали, и командующему флотом 
когда-нибудь и где-нибудь придется принимать решение. 

Это - ужасная ответственность, от которой леденеет сердце. Рядом с ней проблемы,
 встающие перед самыми значительными "командирами индустрии", кажутся детскими 
заботами. Командующему флотом США придется пережить, шагая ночью перед боем по 
своему мостику и имея за собою невидимый сейчас в темноте флот, - несколько 
часов такого ужасного одиночества, какое только может выдержать человек. 

Флагманский корабль зарывается носом, медленно и величественно опускаясь и 
поднимаясь на огромной океанской зыби; его большие боевые марсы едва 
вырисовываются на фоне нескольких звезд, слабо мерцающих за дымкой легких 
облаков. Ни звука; слышны только завывания холодного ветра, несущегося с 
замерзших тундр Сибири, да шум волн, они, ударяясь о нос корабля, на мгновение 
вспыхивают белым отблеском пены, чтобы затем исчезнуть в черной пучине. 

Командующий шагает взад и вперед по затемненному мостику, и никто из окружающих 
не мешает его думам. Небольшой клочок палубы, по которому он шагает - десять 
шагов к правому борту, поворот, десять шагов к левому борту - является дорогой 
к славе, и каждый, кто идет по этой дороге, должен идти одиноким. На чем может 
он сосредоточиться, чтобы отвлечь свои мысли в эти страшные часы между принятым 
решением и боем? На воспоминаниях. 

Ноги продолжают мерную поступь по мостику: десять шагов к правому борту, 
поворот, десять шагов к левому борту. Но в мыслях, может быть, быстро 
проносятся ушедшие годы. Сорок с лишним лет назад - он - гардемарин: пылкий, 
беззаботный, спрашивающий себя, станет ли он когда-нибудь адмиралом... Долгие, 
заполненные работой, нищенские, но счастливые дни, проведенные в младших чинах; 
корабли и товарищи, которых давно уже нет... Служба в китайских водах, затем 
плавание в Буэнос-Айрес или в Константинополь, или Кэптаун... Женщины, которых 
он любил, и мужчины, с которыми он боролся. Вера-Круц, Скапа-Флоу и британский 
Гранд-Флит{176}... Летний вечер в бухте Кулебра; незабываемый аромат ветра у 
берегов Андалузии; низкие, голые выжженные солнцем холмы, окружающие бухты 
Гуантанамо. Под конец на память ему придет, может быть, маленькая ферма, за 
которую он ежемесячно выплачивал, чтобы иметь пристанище в старости. Он 
улыбается - это теперь может не понадобиться! "Долг перед родиной", "Интересы 
службы - выше личных интересов!" - старинная мораль, которая не устарела для 
этого высокого человека, обожающего свой флот. Эта мораль поддерживает его в 
этот час, как поддерживает она тысячи его подчиненных - от мичманов до 
вице-адмиралов, находящихся на кораблях его флота, медленно пробирающегося по 
этим субарктическим водам. Мы являемся содружеством братьев. Огромные корабли 
пробираются вперед с неумолимостью, свойственной смерти. Они похожи на духов в 
ночи. И адмирал знает, что для многих из этих братьев, ныне забывающихся в 
неспокойном сне, завтрашний рассвет будет последним. 

Для нас будет выгоднее сражаться в ясный день. Сильный туман обусловит 
невозможность боя, за исключением стычек отдельных соединений и кораблей. 
Легкая мгла не помешает вести бой, но она внесет элементы неуверенности и 
смятения, от которых будут страдать обе стороны, а в особенности мы, поскольку 
нам необходимо защищать наш огромный и неповоротливый конвой. 

Если день будет ясным (в море поздней весной ясные дни бывают чаще, чем 
пасмурные), бой начнется задолго до того, как флоты придут в видимость друг 
друга, борьбой авиации за господство в воздухе. Пока флоты сближаются, их 
разведчики (как надводные, так и воздушные) будут отогнаны назад, к своим 
главным силами; но они, вероятно, сумеют донести своему командованию об общем 
курсе и развертывании сил противника. Тогда начнется бой за владение воздухом.