тировать воздушный бой с нашими 
самолетами.
      «Какая же это будет история, — подумал я, — если для нее нужно специально 
разыгрывать бои? Ведь всего в двух шагах, на фронте, вдоволь настоящих 
поединков с врагом». Но приказ есть приказ: придется потрудиться для 
кинооператоров. Искусство, говорят, требует жертв.
      Я возвратился на свой аэродром и оттуда вместе с Искриным полетел на УТ2 
в Н.
      Когда мы прилетели в назначенный пункт, Искрин пересел из второй кабины в 
первую и вдруг обнаружил неполадки в моторе. Пришлось задержаться, чтобы их 
устранить.
      А я направился к ангару, возле которого стоял мой старый знакомый. Мне 
сразу разрешили забрать МЕ109 — никому здесь он был не нужен.
      По дороге я увидел на аэродроме самолет с красной зигзагообразной стрелой 
на фюзеляже. Он показался мне знакомым. Кажется, прошлым летом я видел его в 
полку Маркелова. Только теперь он был изрешечен пулевыми пробоинами.
      — Как он сюда попал? — спросил я у техника, хорошо зная, что полк 
Маркелова базируется намного севернее нас.
      — Сам удивляюсь, — ответил техник, продолжая осмотр машины. — И самолету 
удивляюсь и летчику. После стольких попаданий…
      — Летчик ранен?
      — Мало сказать — ранен.
      — Кто он?
      — Какойто Середа.
      — Середа?!
      — Вы знаете Середу? Его только что увезли в госпиталь. Какая досада! Если 
бы я прибыл сюда чуть раньше, повидался бы с другом.
      — Кто приготовит «мессершмитт» к вылету? — переменил я тему разговора.
      — Если вам разрешили забрать эту бутафорию, тогда я. И с превеликим 
удовольствием. Мне кажется, я вас здесь уже видел.
      — Точнее, в кабине этого «мессершмитта».
      — Все понятно, капитан. Идемте.
      Мы шли рядом. Я сказал, что с капитаном Середой познакомился еще в 
прошлом году, когда вместе получали первые ордена. Техник подробно поведал 
только что услышанное о полете капитана Середы. Его слова относил горячий 
июньский ветер, и мне надо было почти прислоняться к плечу спутника, чтобы 
ничего не пропустить. Судьба летчика и чтото большее — обстановка на фронте — 
заставляли слушать, волноваться.
      Гдето севернее Миллерова Середа искал наши танки, потерявшие связь со 
штабом. Большую группу танков. Своих! Никто ничего не знал о них после того, 
как штабу стало известно, что они остались там, за Миллеровом, без горючего. 
Предполагалось, что они окопались и вели бои, как артиллерия. Середа облетел, 
осмотрел весь заданный район, но танков не обнаружил. Он уже решил идти домой, 
как увидел на дороге небольшую колонну солдат. Это были наши пехотинцы, и шли 
они по направлению от фронта на Миллерово. Не мог Середа возвратиться домой, не 
добыв сведений о танках, не выполнив приказа. И он, выбрав ровное поле, сел на 
своем истребителе возле колонны. Он обрадовался, увидев наших солдат. Они 
остановились, но никто не подходил. Почему они все безоружны?
      Середа, не выключая мотора, выскочил из кабины и остановился около крыла. 
Обстановка показалась ему подозрительной, и он не решился отходить от самолета. 
Отсюда стал подзывать к себе солдат. Один из них подошел к нему. Наш, но почему 
он без петлиц на гимнастерке и без ремня?
      — Танков здесь не видели?
      — Каких танков?
      — Наших, конечно.
      — Нет, не видели.
      — Откуда идете?
      — Нас ведут… в плен. За колонной спрятались немцы.
      — У, гад! — воскликнул Середа. — Почему же не сказал сразу!
      Пока он залезал в кабину, по нему успели выпустить несколько очередей 
немецкие автоматчики, сопровождавшие колонну военнопленных. Один из них 
подбежал очень близко, разряжая свой автомат. Середа рывком дал газ, резко 
развернул самолет, свалил несколько немцев крылом, струёй воздуха. Разбежался, 
взлетел. Был тяжело ранен. Терял сознание. Еле удерживал ручку управления. 
Наверное, по этой причине полетел прямо на юг, к морю. Залетел к немцам. Уже от 
Таганрога взял правильное направление и приземлился здесь.
      В санчасти, куда доставили Середу, летчик прежде всего попросил сообщить 
в полк о прорыве нашего фронта. Его рассказ молниеносно облетел весь аэродром. 
Так он дошел и до меня.
      Слушая этот рассказ, я представлял, что происходит теперь под Миллеровом, 
мысленно видел колонну военнопленных… Трудно было понять наше положение, если 
оно привело к такой сдаче в плен. Но меня возмущало поведение того солдата, 
который не мог сразу сказать летчику, чтобы немедленно взлетал. Неужели он 
посчитал, что истребитель умышленно сел за линией фронта?
      Мы остановились у «мессершмитта», в тени ангара. Техник бегло осмотрел 
его.
      — Гоните его, капитан, куда вам угодно, — сказал он, вытирая руки.
      Я запустил мотор, опробовал и вырулил на старт. Взлетел. Мотор вдруг 
начал барахлить, а через несколько секунд совсем остановился. Я еле дотянул до 
аэродрома. Садился при сильном боковом ветре. Чтобы не наскочить на другие 
самолеты, вынужден был развернуться. Одна «нога» подломилась, и машина, резко 
крутнувшись, свалилась на крыло.
      В этот момент я почемуто подумал не о сломанном «мессершмитте», а об 
УТ2. Увидев, что Искрин еще не взлетел, я вылез из кабины и махнул ему. Он 
подрулил