ко мне. Бросив «мессера», я вскочил в УТ2, и мы улетели.
      Возвращаясь в полк, я не жалел, что попавший в наши руки «мессершмитт» 
стал металлоломом и что кинооператоры не оставят для истории разыгранных над 
аэродромом воздушных боев.
      На следующее утро я с группой ЯКов вылетел сопровождать СУ2 на бомбежку 
вражеских войск. Странная сложилась ситуация: мы летели на запад, а с севера, 
окружая нас, наступали немецкие части.
      Снова один самолет из нашей шестерки остался на аэродроме: на разбеге 
отказал мотор. Такие случаи за последнее время участились изза того, что 
машины были старые, изношенные.
      С боевого задания я возвращался в прескверном настроении. Перед глазами 
стояли только что виденные неприятные картины. Степные дороги за Миллеровом 
были буквально забиты вражескими войсками. Чувствовалось, что на этом участке 
противник сосредоточил большие силы. Танки его находились уже у нас в тылу. 
Гитлеровцы попрежнему господствовали в воздухе. Опять приходилось воевать на 
нервах и крови.
      При подходе к аэродрому я заметил, что не взлетевший утром самолет так и 
стоит на краю поля. Через него надо было заходить на посадку. Молодой летчик 
сержант Голубев, ослепленный солнцем, допустил ошибку в расчете и задел за винт 
неисправного истребителя. Его машина, разваливаясь на куски, загорелась. Жутко 
было видеть, как нелепо гибнет боевой товарищ.
      Приземлившись, я сразу же спросил, что с Голубевым.
      — Живой! — радостно ответил техник.
      — Неужели жив? — не мог я скрыть своего удивления.
      — Повезли в санчасть.
      Я взглянул в сторону КП и увидел на крыше землянки начальника штаба и 
штурмана полка. Они спокойно наблюдали в бинокль, как догорают обломки самолета.
 Меня это взбесило. Ведь и они виноваты в том, что произошло. Почему они не 
распорядились убрать неисправный самолет?
      — Почему не освободили взлетнопосадочную полосу? — спросил я, подходя к 
ним.
      Мой тон показался штурману Краеву недозволенным.
      — Что? — нахмурился он, поворачиваясь ко мне. — Как ты смеешь задавать 
такие вопросы?!
      — Смею! При посадке против солнца любой мог допустить ошибку в расчете.
      — Солнце, говоришь, слепит? Тоже мне защитник нашелся! Ну, ничего, вот 
посидит на «губе», тогда лучше станет видеть.
      — Да вы что? — вскипел я. — Человек чисто случайно остался живым, а вы 
его наказываете! Не мешало бы когото другого посадить на «губу» за 
нераспорядительность!
      Узнав, что Голубева действительно отвели на гауптвахту, я не пошел к себе 
в землянку и стал ожидать возвращения командира полка. Его вызвали в штаб 
дивизии. Я встретил Иванова первым, когда он прилетел. Виктор Петрович тоже 
возмутился, услышав об аресте Голубева. Он вызвал Краева и строго сказал:
      — Идите на гауптвахту и дайте команду освободить Голубева!
      — Есть, — уныло ответил штурман, косо взглянув в мою сторону.
      Я не стал слушать продолжения разговора и ушел с КП. А про себя подумал: 
«Будет мне еще за это заступничество».
      Девятый вал войны относит нас все дальше на восток. Мы оказались на одном 
из главных направлений наступления фашистской армии. Воюем, теряя людей и 
машины, не получая ни одного нового самолета.
      Стоят самые длинные дни и самые короткие ночи… Днем на нас не просыхают 
мокрые от пота гимнастерки, усталость валит с ног, ноч