и. А доверие к нам, истребителям, к нашему боевому 
мастерству, разве это не обязывает, не приковывает к этим медлительным, 
нагруженным бомбами самолетам? Там ведь ребята думают об удаче.
      Девятка СУ2 плотной группой идет навстречу опасностям. Летчики, конечно, 
видят, что высоко над ними вьется четверка ЯКов, а непосредственно возле них 
только пара. Мне понятно их отношение к моей паре: «Чтото маловато вас, „яшки“,
 и я стараюсь частой сменой места со своим напарником Бережным — „ножницами“ — 
демонстрировать „мощь“: будьте, мол, уверены! Немного волнуюсь, давно не летал 
в бой, отвык от напряжения боевого полета.
      Весенние облака. Голубое небо. Зеленый простор внизу. Белые горы 
Лисичанска. Их сразу фиксирует память. В каждом полете первонаперво будешь 
искать глазами этот ориентир.
      Дым расползся по берегу Донца. СУ2 с ходу сбрасывают бомбы на переправы, 
на войска. С разворота они устремляются домой. Первое звено быстро отрывается. 
Второе также. Передо мной уже не строй эскадрилий, а то, что мы 
пренебрежительно называем «колбаса». Вот и прикрой их, если они так растянулись.
 Каждый из них спешит на свой аэродром.
      А «мессершмитты» на высоте поджидали именно этих минут беспечности. Они 
вывалились изза облаков несколькими парами. Их восемь, нас шесть. Вступать с 
истребителями в драку им ни к чему, им цель нужна поважнее. Я понял их тактику 
с первого захода. Они сразу полезли на отставших бомбардировщиков.
      Мы с Бережным бросились «мессершмиттам» наперерез, стреляя в упор. 
«Мессеры», выйдя из атаки, взмыли к облакам. Один с дымом потянул на запад, 
сопровождать его отвалил еще один.
      Я проводил их взглядом с усмешкой — теперь осталось шесть, и нас тоже 
столько. Ведь там, под облаками, наша четверка: больше их сюда не пустят, 
навалятся сейчас. Но, посмотрев вокруг, под облака, я не обнаружил там ЯКов. 
Где же они?
      В трудную минуту мне не раз приходилось искать тревожным взглядом 
товарища, как, впрочем, случалось в бою комуто искать и меня. Но исчезновение 
нашей четверки из виду сейчас, уход за облака — это глубоко встревожило меня. 
Бомбардировщики, заметив опасность, растянулись еще больше. «Мессершмитты» 
снова падают на них с высоты. Не на нашу пару истребителей. Чтобы сбить 
когонибудь из нас, им необходимо повозиться, а одиночный бомбардировщик — 
верная добыча. Это мы знаем. Потому бросаемся от одного к другому, подставляем 
свои машины под удар, стреляем — лишь бы сорвать их атаку. Вот один пошел колом 
в землю, и сразу же «мессершмитты» отвалили, оставили нас в покое. Видимо, 
жертвой стал ведущий.
      Мы с Бережным, проносясь над бомбардировщиками, пересчитываем их, не 
доверяя своим глазам. Все целы! Как нам удалось защитить их? Трудно самим 
поверить в это. СУ2 возвращались домой. Переправы были уже далеко позади. Небо 
в тихих облаках и голубых проталинах. Земля в майской зелени. А я, чем ближе к 
аэродрому, тем становился злее.
      На войне, оказывается, бывает так же, как и в жизни. Мы с Бережным 
невероятным напряжением сил защитили бомбардировщиков, а в донесении будет 
фигурировать шестерка, «надежно прикрывшая»…
      Такого прощать нельзя! Сопровождение бомбардировщи ков требует тоже своих 
твердых правил и законов. Их надо знать и соблюдать. Без этого перебьют их, как 
куропаток. Уже скрылись вдали белые горы, черные тучи дыма. Но они стоят перед 
глазами. Они заставляют думать. Там сражение только разгорается. Новые бои 
потребуют от нас новых подвигов. Четверка уже дома. Летчики все вместе 
поджидают нас.
      — Чего ушли за облака?
      Я водил группу, я отвечал за бомбардировщиков. Я имею право спрашивать, 
переполненный напряжением боя. Старший четверки озирается на своих товарищей. 
Он, конечно, хочет, чтобы говорили все. Ему нужна поддержка.
      — Искали «мессеров».
      — И нашли?
      — Чтото не попадались.
      — А своих бомбардировщиков на обратном пути видели?
      — Вы были с ними…
      — Да, мы были с ними. А где были вы?!
      Нас окружают другие летчики. Комоса тоже подошел. Я приумолк, ожидая его 
вмешательства. Он не проронил ни слова.
      — Мы вдвоем с Бережным не дали врагу сбить ни одного нашего. А почему мы 
не видели никого из вас в этой схватке? За облаками спокойнее. Я буду водить 
группы, — мне пришлось обращать это предупреждение к рядовым летчикам и к 
комэску тоже. — Со следующего вылета буду водить. Но если впредь кто уйдет со 
своего места прикрытия, я его сам расстреляю. Отвечу за это, но расстреляю как 
предателя.
      Только это слово, эта угроза могли передать мое возмущение, мое волнение, 
мою обеспокоенность положением в эскадрилье. Было ясно, что так, как мы летали 
только что, больше летать нельзя. Я сейчас думал о наземниках, о 
бомбардировщиках и о себе. Я не собираюсь погибнуть, как придется. Нам надо еще 
много воевать. Летом сорок первого года мы, необстрелянные, встречали врага на 
границах с большей яростью и сплоченностью, чем коекто встречает его здесь, в 
глубине нашей территории.
      От места, где мы стояли, начинался длинный ряд «Ильюшиных». Я посмотрел 
на них, и мне стало радостно на душе. Я сказал, что на Пруте и на Днепре у нас 
не было столько зам