и разведывали переправы, штурмовали войска, 
занимавшие плацдармы. Однако здесь почти каждый вылет истребителей происходит в 
содружестве с ИЛами. Эти ширококрылые, упрямые горбатые машины занимают добрую 
половину аэродрома. С такими близкими и мощными напарниками на штурмовку ходить 
интересней, чем одним.
      — Совсем? — вдруг слышу обращенный ко мне вопрос командира.
      — Да. Эксперименты окончены.
      — Хорошо! Куда же тебя определить? — Виктор Петрович Иванов внимательно 
смотрит на меня. — Командир вашей эскадрильи уже назначен. Пойдешь к нему 
заместителем?
      — Мне все равно, лишь бы воевать.
      — За этим дело не станет. Комэск часто болеет, поэтому тебе придется 
водить эскадрилью.
      — Разрешите идти? — говорю я, вспомнив, что меня ожидают летчики.
      — Иди. Завтра соберем ребят, расскажешь о «мессершмитте».
      — Есть!
      Меня подхватили крепкие дружеские руки и подняли в кузов. Когда ехали, 
Комоса протиснулся ко мне.
      — С тебя причитается.
      — За что? Аа!
      — Тото! — Комоса засмеялся. Глаза его теплились.
      Проезжая мимо белых украинских хат, мимо стада коров, поднимавшего пыль и 
расползающегося по дворам, думалось о том, что от нас зависит отстоять тишину 
этого села, не дать нарушить ее лязгом гусениц танков и взрывами бомб. Хотелось 
быстрее включиться в боевую работу.
      Утром, до получения приказа на вылет, командир полка собрал у КП все 
эскадрильи, пригласил садиться на землю и предоставил мне слово. Я увидел весь 
полк. Летчики, штабисты, техники. Они сами произвольно поделились на три группы,
 придерживаясь комэсков. Вокруг Фигичева было больше всего близких мне ребят: 
эскадрилья все еще летает на наших стареньких МИГах, на которых мы начинали 
войну.
      В эскадрилье Комосы были летчики, овладевшие ЯКом после того, как мы так 
много учили их с Крюковым под Ровеньками искусству вождения устаревшего 
«ишачка». Комоса выглядел уставшим, понурым. Виктор Петрович, комиссар и 
начштаба сидели впереди всех на скамейке, доставленной сюда снизу.
      Родной полк. 16й гвардейский! Стоя перед всеми, ощущая на себе 
сосредоточенные, серьезные взгляды, я глубже почувствовал значение полетов на 
«мессершмитте», полезность их. Я знал чтото такое, чего не знали другие, и 
теперь должен всем поведать о своих выводах. И я все рассказал о 
«мессершмитте109». Он теперь был для меня не тем абстрактным противником, 
которого я видел на расстоянии или в прицеле. Я вертел перед глазами моих 
слушателей его макет, то обстреливал его, то бросал в пике, то вел его на себя, 
то сам прижимал его на вираже. Я пробовал разъяснить, на что способен «мессер» 
в воздушном бою, на каких маневрах его лучше подловить.
      Не успел я ответить на все вопросы, приказ штаба дивизии поднял всех на 
ноги. Надо сопровождать старых знакомых — СУ2.
      — Кто ведет вашу группу? — обращается к Комосе начальник штаба. — Вы 
сами?
      Комоса, стоявший рядом, кивнул на меня: Покрышкин, он с «мессерами» 
теперь на «ты».
      — Я плохо знаю этот район. Разрешите сходить в этом вылете ведомой парой.
      Мы молча направляемся к стоянкам.
      — Вот твой самолет, — указывает Комоса на ЯК и все так же медленно, без 
особого энтузиазма двигается дальше.
      У самолета меня встречает соскучившийся Чувашкин. Он чемто взволнован.
      — Товарищ капитан, это машина не моя. Вы были когданибудь недовольны 
мной?
      — А вы от меня слышали об этом?
      — Нет. Тогда вам надо попросить командира полка.
      — Не волнуйся. Будем работать вместе.
      — Спасибо. Мы слишком много пережили, чтобы все забыть. Эта машина 
неплохая, я осмотрел ее тоже.
      К самолету, вижу, бегут две девушки, тащат, держа на весу, парашют в 
чехле.
      — Что это, Чувашкин? — удивился я.
      — Ансамбль песни и пляски, — широко улыбается он. — Укладчицы парашютов.
      Девушки в столовой или в штабе — явление обычное. Но девушки на аэродроме,
 у самолетов — это ведь не к добру. Такой предрассудок бытует в авиации издавна.
 А они вот весело, с улыбкой, словно забавляясь, подают мне на крыло парашют. Я 
мельком взглянул на них и чтото прошипел…
      Взлетаем. Комоса почемуто никак не может завести мотор своего самолета. 
Очевидно, неисправность. А бомбардировщики уже над нами. Ждать, пока взлетит 
командир и его ведомый, больше нельзя.
      В воздухе нас шесть вместо восьми.
      Четверка идет выше моей пары, непосредственно прикрывающей СУ2. В моей 
группе не хватает пары Комосы. Непредвиденная задержка с вылетом смазывает все 
договоренности на земле. Радиосвязи нет, вынужденно взятая на себя роль 
ведущего группы сводится к нулю.
      Под нами на запад зигзагообразной лентой тянется Северный Донец и гдето 
далеко впереди пропадает в утренней дымке. Моя пара на большой скорости 
переходит с фланга на фланг группы бомбардировщиков, идущих ниже, впереди, 
готовая отразить удар «мессершмиттов», если они появятся.
      Мы чтото вроде телохранителей. Но это определение чисто внешнее. На 
самом деле для каждого истребителя, сопровождающего другие самолеты, эта роль 
исполнена большого смысла и значения. Ты летишь ради того, чтобы СУ2 поразили 
цель и невредимыми возвратились домой. Их задача становится твоей задачей. 
Значит, надо заботиться о том, чтобы подопечные самолеты без потерь вышли на 
объект, точно удари