нную в плавнях. Я передал трубку командиру спецгруппы. А потом мне 
пришлось подробно объяснять, как все произошло.
      Несколько дней мы летали на «мессершмиттах» только в пределах своего 
аэродрома. Затем Науменко послал одного из нас — капитана — «прощупать передний 
край», то есть проверить, как там отнесутся к появлению «мессершмитта» со 
звездами. «Мессершмитт» не возвратился.
      К вечеру генерала пригласили на КП пехотной дивизии. Я отправился вместе 
с ним. По дороге строили разные догадки. Что же случилось? Но все моментально 
прояснилось, когда на командном пункте мы увидели нашего капитана. Он сидел в 
уголочке с разукрашенным синяками лицом. Капитан бросился нам навстречу, как 
бросаются осужденные на казнь к своим избавителям. На обратном пути он с 
горечью рассказал, что с ним произошло.
      В полете у его машины заклинило мотор, и он вынужден был приземлиться у 
самого переднего края нашей обороны с убранными шасси. Бойцы окружили 
«вражеский» самолет и даже несколько раз пальнули по нему для острастки. Летчик,
 выбравшись из кабины, заговорил с ними на русском языке. Тутто и началось.
      — А, предатель! — воскликнул один из бойцов. — Бей его!
      И уже никакие заверения: «Товарищи, я наш!» — не могли сдержать гнева 
толпы. Перед ней был «мессершмитт», на крыльях которого изпод звезд явственно 
проступали ненавистные чернобелые кресты.
      — Если бы не подоспел комиссар батальона, — сказал капитан, — приговор 
мне, как «изменнику», был бы приведен в исполнение. Но тумаков досталось. А за 
что?
      — За эксперимент, — ответил я, смеясь.
      — Покорнейше благодарю. Синяки я согласен разделить на всех нас поровну. 
Больше я на нем не ездок!
      — Как так? — насторожился генерал.
      — Сегодня же уезжаю в свой полк — и все! На аэродроме я увидел Виктора 
Петровича. Он ходил вокруг одного из немецких истребителей, осматривая его со 
всех сторон.
      — Какую науку уже взял от него? — спросил Виктор Петрович, кивнув на 
«мессершмитт».
      Я коротко рассказал о своих наблюдениях. Мои полеты на «мессершмитте» не 
были бесполезными. Я теперь лучше знал и его положительные качества и 
недостатки. А когда знаешь противника, легче бить его в бою.
      — Хорошо, — сказал Виктор Петрович. — А воевать ты не разучишься в этой 
«академии»? Наш полк перебазируется в другой район.
      Под Харьковом уже шли упорные бои на земле и в воздухе. Там будут 
сражаться мои товарищи. Значит, и мне нечего здесь отсиживаться. Я не намерен 
ожидать тумаков или чегонибудь похуже от своих же солдат.
      Мы еще немного походили вокруг «мессеров». Виктор Петрович внимательно 
слушал мои объяснения, даже коечто записывал. Он сказал, что прилетел 
поторопить мастерские с ремонтом наших машин. Но я понял и то, чего не сказал 
Виктор Петрович. Наш полк, уже носивший имя гвардейского, был накануне 
серьезных боевых испытаний. Прорыв нашей обороны под Харьковом разрастался в 
новую катастрофу. Туда и направлялся полк. Виктор Петрович хотел, чтобы я был 
вместе со всеми: мой опыт, мои руки бойца были нужны, очень нужны полку.
      Через несколько дней меня, наконец, освободили от сугубо специальных 
занятий. Захватив свой маленький чемоданчик и реглан, я торопливо зашагал к У2.
 Летчик армейской авиации согласился попутно забросить меня в полк.
      Мы взлетели. Весенняя, покрытая изумрудной зеленью степь радовала глаз. 
Однако вскоре на горизонте, слева по маршруту, появились темносерые пятна. Но 
эти были не тучи, как показалось мне вначале. Это зловещими столбами дыма и 
пыли вылезала из окопов война.
      
11. Лето, отданное врагу
      
      Пилот, неподвижно сидевший в передней кабине, оглянулся, и наш У2 сразу 
пошел на снижение. По привычке я посмотрел сперва вверх, потом на землю. На 
аэродроме, расположенном рядом с селом, стояло множество самолетов.
      В полку меня ожидало какоето новое назначение. Я уже слышал, что наша 
эскадрилья получила самолеты ЯК1, что ее командиром стал капитан Анатолий 
Комоса, что Матвеева перевели в другую часть, а нам прислали нового начальника 
штаба.
      У командного пункта я увидел группу летчиков. Еще издали узнал Крюкова, 
Фигичева, Федорова, Труда, Речкалова, Искрина, Науменко, Вербицкого, Мочалова, 
Бережного… После крепких рукопожатий посыпались вопросы, реплики:
      — Ну, как «мессеры»? Лучше наших ЯКов?
      — А сколько «худой» берет снарядов?
      — Подсчитаешь в бою, когда по тебе выпустит!
      — Долго, сатана, стреляет.
      — Все равно у него есть своя ахиллесова пята. Точно?
      — Конечно!
      — Отпустите, братцы, — взмолился я, чувствуя, что разговор затягивается.
 — Надо же доложить о прибытии. Потом все расскажу.
      — Давай иди, но учти: сейчас уезжаем.
      В землянке темно. Свет коптилки освещает только тех, кто у самого стола. 
Командир полка, сидя на табуретке, держит трубку телефона, читает с листа 
боевое донесение за день. После очередной длинной фразы он заметил меня, я 
отдал честь. Он кивнул: «Подожди».
      Подошла Валя. Ее лицо поразило меня своей бледностью. Она приветливо 
улыбнулась. Я подал ей руку. Ее глаза пытались мне чтото сказать.
      Слушая донесение, я представлял, чем был для полка минувший день. Он 
дышал жаром, дымом и пылью Молдавии. Словно бы на этих рубежах война снова 
начинала свой девятый вал. Немцы наводили переправы на Северном Донце, как год 
тому назад — на Пруте. Истребите