— Жечь стервятников надо! Жечь! Дипломатическими нотами их не отпугнешь.
      — МИГами!
      — Верно! Вот они, полюбуйся!
      Переучивание — процесс скоротечный, но сложный. Летчикам надо перенести 
свои навыки, приобретенные в полетах, с одной машины на другую. Перенести лишь 
то, что необходимо, и одновременно обогатить себя чемто новым.
      Истребитель МИГ3, на котором наш полк встретил вражеские самолеты 22 
июня, потребовал от летчика немало новых навыков, дополнительных усилий в 
обучении. Эта машина мне понравилась сразу. Ее можно было сравнить со строгим, 
горячим скакуном: в руках волевого наездника он мчит стрелой; потерявший над 
ним власть окажется у него под копытами. Конструкторам вообще редко удается с 
одинаковым эффектом воплотить свои мысли в летные и огневые качества самолета. 
В любой конструкции обязательно найдется какоелибо слабое место. Но в каждом 
новом истребителе тех лет мы видели наши технические и творческие победы.
      Отличные боевые качества МИГ3 были как бы скрыты за некоторыми его 
недостатками. Достоинства этой машины становились доступными только для тех 
летчиков, которые владели умением находить их и использовать.
      С переучиванием мы торопились. Чувствовалось, что на западных границах 
назревают грозные события. Немецкие разведчики все чаще и чаще вторгались в 
наше воздушное пространство. В начале июня командование дивизии выдвинуло к 
самой границе первое переучившееся звено.
      Командир звена лейтенант Валентин Фигичев, смуглый, высокий, с большими 
черными бакенбардами, так не похожий на жителя Урала, откуда он родом, с 
гордостью принял ответственную вахту на самом краю нашей земли, у Прута. В 
нашем лексиконе появилось слово «Пырлица» — место расположения аэродрома 
подскока (с него можно было идти на перехват внезапно, как из засады).
      На мою долю в эти дни тоже выпало сложное задание. Наше звено — теперь в 
обновленном составе: лейтенанты Дьяченко, Довбня и я — должно было испытывать 
собранные в Бельцах новые машины и перегонять на аэродром Маяки.
      Почти ежедневные перелеты из Бельцев за Днестр немало способствовали мне 
и моим друзьям в овладении новой машиной.
      МИГ3 легко пикировал, набирая скорость свыше пятисот километров, делая 
после этого горку в шестьсотсемьсот метров. (И16 мог дать горку значительно 
меньшую.) Такая большая вертикаль — это высота, а высота — это запас скорости. 
Мне полюбилась эта машина, качества и рисунок которой как бы подтверждали ее 
назначение: атака!
      Поднимаясь на таком истребителе в воздух, летчик чувствовал себя сильным, 
уверенным. Отрабатывая фигуры высшего пилотажа, я думал о новых приемах 
воздушного боя, о том неожиданном для противника маневре, который ставит тебя в 
выгодное по отношению к нему положение. Ведь только это может принести победу в 
поединке. Когда в руках есть скоростная, хорошо вооруженная машина, мысль 
проникает в более сложные детали пилотирования, маневра, боя, ищет чегото 
нового в нашем искусстве.
      В эти дни я гдето вычитал о том, что человеку, чтобы среагировать на 
какоето явление, нужно полсекунды времени. Хорошо обученный, натренированный 
летчик реагирует еще быстрее. Но у летчиков реакция тоже не у всех одинаковая. 
Чем она острее и точнее, тем неожиданней твои действия для противника. Чтобы 
выработать в себе это качество, надо в тренировочных полетах, рассуждал я, не 
бояться напряжения, чувствовать всегда, что ты идешь в настоящий бой.
      Это было главной отличительной особенностью моей летной практики. Я любил 
пилотировать резко, любил предельные скорости и высоты, стремился довести до 
автоматизма координацию движений рулями управления, особенно на вертикальных 
фигурах и выходе из пикирования. Тот, кого пугало это, называл мои резкости 
«крючками». Но одно дело — рассудительная предосторожность, и совсем другое — 
недооценка возможностей самолета. Явно ошибались товарищи, считая, что 
воздушные бои с врагом будут происходить точно так же, как учебные над 
аэродромом, — строго по схеме и только в составе группы.
      Адъютант нашей эскадрильи Овчинников, которого мне пришлось в эти дни 
обучать на МИГ3, тоже нередко спорил со мной.
      — Нельзя так обращаться с машиной, — возмущался он, — заставлять ее 
совершать не свойственные ей эволюции! Это к добру не приведет!..
      — Почему несвойственные? — возражал я ему. — Если она подчиняется моей 
воле, значит может подчиняться и твоей! Но прежде надо самому стремиться 
сделать это движение.
      — Что же я, потвоему, бесчувственная болванка, посаженная в кабину?
      — Да нет, между тобой и болванкой есть некоторая разница. Ее нельзя 
расстрелять, а тебя или меня, если мы будем так пилотировать, как ты, могут 
свалить на землю в первом бою.
      — Брось стращать. У меня есть свое чувство машины.
      — Правильно! — понравилась мне его мысль. — Но чувство нужно развивать — 
оно ведь тоже не терпит застоя и ограниченности. Смело иди на перегрузку, ищи 
пределы возможности для маневра и скорости.
      Для примера я рассказал Овчинникову о том, как мне удалось применением 
нового способа прицеливания при воздушной стрельбе по движущейся цели добиться 
высоких попаданий. Я делал по сорок пробоин в конусе вместо двенадцати, 
предусмотренных оценкой «отлично».
      — Но ведь тебя все буксировщики боялись! Даже отказывались возить конус. 
«Постреляет нас», — говорили они.
      — Это излишняя боязнь и чрезмерная предосторожность.
      — Предосторожность никогда не помешает. Зато боязнь, учти, может привести