осевший набок соседний дом. Из него через несколько минут двое солдат принесли 
мальчика лет восьми. Малыш был только в стареньких штанишках. Солдаты держали 
своими руками ребенка под мышки, и я сразу почемуто увидел синие, безжизненно 
повисшие детские тоненькие руки, затем лицо, удивительно спокойное, маленькое, 
бледное, с большими, широко открытыми глазами. В глазах не было ни слез, ни 
мольбы, ни ужаса, казалось, они только спрашивали всех нас, взрослых, на ком 
останавливались: «Видите, что со мной сделали? Зачем так сделали со мной?»
      Я еле смог оторвать взгляд от его лица и тут увидел распоротый животик…
      Много я испытал за минувшие месяцы войны на фронте, потерял не одного 
своего друга. Мое восприятие крови, ран уже притупилось. Наверно, боль, гнев, 
жажда мести врагу до краев наполнили душу и не было уже в ней места для 
страданий. Да, это было почти так. Но когда я увидел этого мальчика, все во мне 
перевернулось. Такие потрясения очищают человека от всякого огрубения. Я забыл 
о своей никчемной ране.
      Мальчика подхватили санитары и унесли в помещение.
      Звук полета снаряда повторился, и снова ударил взрыв, ближе. Осколки 
просвистели над нами. Человек в халате, стоявший рядом со мной, схватился 
руками за свою ногу. Я увидел на нем пробитый сапог.
      Забинтовав руку, я возвратился к командиру полка. Там шел неутихающий бой,
 рвались снаряды, трещали пулеметы и автоматы.
      Вскоре атака немецкой пехоты была отбита. Командир полка положил бинокль 
и повернулся ко мне. На его уставшем, черном от пыли и загара лице мелькнула 
улыбка.
      — Подлечился? Ну что ж, бери людей и укатывай свой самолет побыстрее, 
пока они приутихли.
      Командир приказал сержанту, стоявшему возле него, взять солдат, 
автомашину и отправиться со мной.
      Только мы подъехали к самолету, по нас открыли стрельбу вражеские 
минометы — очевидно, это место просматривалось противником. Пришлось спрятаться 
за будку и ждать вечера. Лишь с наступлением темноты мы взялись за работу.
      В полете МИГ3 легок и послушен. Одно движение ручки управления изменяет 
его положение, бросает в переворот. Лежащий на земле с убранными шасси, он 
тяжел и непокорен. Почти до полуночи возились мы, пытаясь поднять и поставить 
самолет на колеса, но нам удавалось только переваливать машину с одного крыла 
на другое.
      — Пора возвращаться в полк, — сказал сержант, вспотевший, как и все мы, 
от стараний. — В три часа ночи мы снимаемся отсюда.
      Услышав это, я уставился на него, меня охватила растерянность. Неужели 
придется бросить самолет?
      Солдаты полезли в кузов машины.
      Грузовик уже гудел мотором. Я, скованный безвыходностью, думал о том, что 
делать дальше.
      «Пойду с этой частью! — решил. — Куда они, туда и я, пока отойдем 
подальше от Орехова». Схватив свой реглан, планшет, лежавшие в стороне, я тоже 
быстро залез в кабину.
      По дороге снова думал о самолете. Покидать его нельзя. Как же я 
возвращусь в полк без своего оружия? Воинский долг, совесть не позволяли мне 
покинуть, поджечь или взорвать самолет, в котором был поврежден только мотор. 
На этом МИГе еще можно было воевать и воевать!..
      Командир полка остался мной недоволен.
      — Не можете поднять — сжигайте! — решительно сказал он. — Мы оставляем 
позиции.
      Поджечь самолет — сейчас тоже было нелегкой задачей. Надо в темноте, под 
обстрелом возвращаться к нему, поснимать пулеметы, забрать с собой парашют… 
Иначе у меня не поднимется рука уничтожить свою машину. Но самая правильная 
мысль, кажется, и осеняет человека в наиболее трудные для него минуты. Почему я 
пытался поднять самолет на руках, чтобы выпустить шасси? Можно ведь подкопаться 
под него и таким образом поставить его на колеса! Конечно же, это и легче и 
быстрее.
      — Ладно, — согласился командир полка. — Берите несколько человек, 
попробуйте.
      Он, кстати, значительно подобрел ко мне после того, как мы вместе с ним в 
его землянке поужинали, поговорили о жизни, о войне. Да разве он мог не 
понимать меня? Я хотел того же, чего хотел он сам, — спасти самолет.
      Мы уже были в машине, когда в темноту ктото бросил:
      — В двенадцать быть здесь!
      Я выскочил из кабины и наткнулся на командира.
      — Разрешите нам взять пару бутылок КС. Если не поднимем, тогда…
      — Разрешаю.
      — А если поднимем, товарищ командир, я прошу ваших солдат последовать со 
мной.
      — Двигайтесь на Пологи. Мы отходим в том направлении.
      — Есть! — Я схватил в темноте его руку и крепко пожал ее.
      Это было прощанье с хорошим человеком. Его солдаты, наша машина и я в 
Малую Токмачку больше не возвратились. Нам понадобилось немного времени, чтобы 
сделать подкоп под самолет, поставить его на колеса, положить его хвост на 
кузов. Без промедления наш спаренный агрегат — ЗИС и МИГ — двинулся по дороге 
на Пологи.
      В ночном путешествии с самолетом на прицепе никому из нас не пришлось 
даже вздремнуть. Переезды, мосты, повороты, встречные машины — везде надо было 
осмотреться, предупредить, чтобы не задеть крыльями. Прод