.
      
      Не успели мы осмотреться в Чаплинке, освоиться с новым аэродромом, как 
нам приказали идти на прикрытие Каховской переправы. Сюда стекались потоки 
беженцев с охваченной огнем правобережной Украины. Нельзя было позволить 
обнаглевшим завоевателям безнаказанно расстреливать и топить наших людей.
      Низовье седого Днепра. Широко расступились здесь берега реки, открывая 
вольный простор ее могучему течению. Редкая птица, писал Гоголь, долетит до 
середины Днепра. И впрямь, сколько времени понадобится ей, чтобы перемахнуть 
такую водную гладь! А уж о медлительном пароме и говорить нечего.
      Вот маленький катер еле тащит огромную баржу с людьми, повозками и 
машинами. Смотришь, как он надрывается, и невольно начинаешь сомневаться: 
хватит ли у него сил добраться до левого берега?
      На паромах и баржах — исключительно гражданское население. Значит, наша 
армия сражается стойко и не намерена отходить за Днепр. Это радует. И я 
мысленно повторяю девиз, который ежедневно читаю в глазах боевых друзей, 
который не раз видел в печальных глазах украинских крестьянок: «Ни шагу назад! 
Не пустим врага за Днепр!»
      С рассвета до позднего вечера мы барражируем над заданным районом. Этот 
новый вид боевой работы требует от каждого из нас не только мужества, но и 
мастерства, изобретательности.
      Одной из тактических новинок, родившихся в полку, были так называемые 
«ножницы». Я не склонен приписывать себе авторство в изобретении этого приема, 
но смело утверждаю: он мог возникнуть только в полетах строем пары, за который 
я ратовал и боролся. Если изобразить «ножницы» графически, то такой полет будет 
напоминать цепочку восьмерок. Два самолета, следуя по одному маршруту, 
периодически расходятся и снова сходятся. Они имеют возможность не только 
прикрывать друг друга, но и обозревать большое пространство. Со временем 
«ножницы» стали нашим веским тактическим «козырем».
      В те дни, когда мы, истребители, охраняли переправы через Днепр, сражаясь 
с «мессерами», наши ИЛы под прикрытием МИГов ходили штурмовать вражеские войска 
на дорогах Заднепровья.
      Возвратившись однажды с боевого задания, я зашел на КП и увидел 
телефонистку Валю с заплаканными глазами, Меня удивили и обеспокоили ее слезы. 
Мы привыкли видеть девушку всегда веселой и жизнерадостной.
      — Фигичев чтото не возвращается, — сказал Никандрыч, когда я 
поинтересовался, что расстроило Валю.
      — Когда он вылетел?
      — Да давно. Уже третий час пошел.
      — Третий?! — неосторожно воскликнул я, но тут же, спохватившись, 
поправился: — Аа, всего лишь третий. Тогда рано еще беспокоиться. Ведь на ИЛе, 
как на волах, движешься медленно, но зато спокойно.
      Валя попросила Никандрыча разрешить ей еще раз позвонить в штаб дивизии и 
на соседние аэродромы.
      — Звоните! Конечно, надо искать! — ответил начальник штаба.
      Я подождал, пока Валя поговорит со штабом дивизии. Ей сказали, что о 
Фигичеве никаких сообщений не поступало.
      — Не грусти, скоро сам позвонит! — попробовал я ободрить девушку, но, не 
найдя больше нужных слов, вышел из землянки — не переношу женских слез.
      Возвратившись на стоянку, я сообщил товарищам о Фигичеве и о слезах Вали.
      — Уже плачет? — удивился один из летчиков. — Чтото рано она начала по 
нему убиваться.
      — А что ты принимаешь за «не рано»? — спросил я.
      — Самые скороспелые черешни не успели бы созреть за время их знакомства. 
А любовь не черешня.
      — На войне чувства обострены и любовь может возникнуть внезапно.
      — Лично я запретил бы такие связи.
      — Как это запретил? Разве чувства можно запрещать?
      — Да, можно! Командиру эскадрильи не к лицу заниматься такими делами.
      — Крепко загнул!
      — Верно сказал! — поддержал моралиста другой летчик. — Если мы начнем 
разводить здесь лирику, воевать некогда будет.
      — Главное, некстати это, — отозвался еще один товарищ. — Только полюбят 
друг друга и тут на тебе: погиб человек! Война есть война. Здесь, как писал 
Маяковский, не место любовной кляузе.
      — Словесной!
      — Все равно!
      Внутренне я согласен был с теми, кто осуждал Фигичева — Валя только 
вступала в самостоятельную жизнь. В этом возрасте девушки доверчивы и очень 
отзывчивы на все хорошее: Видимо, настойчивые ухаживания Фигичева она искренне 
приняла за любовь и сама влюбилась.
      …По телефону передали приказ лететь на штурмовку. Дорога на Чернобаевку 
уже хорошо нам знакома. Мы не раз ходили туда штурмовать вражеские войска. 
Почемуто у меня появилась надежда увидеть гденибудь на земле сбитый самолет 
Фигичева. Ох уж эта мне любовь!..
      С задания возвратились в сумерках. На КП я застал командира полка, 
Никандрыча и Валю у телефона. По их лицам понял, что никаких вестей о Фигичеве 
все еще нет. Я тоже ничем не мог их порадовать.
      — Завтра сам полечу! — сказал Виктор Петрович.