шлепнулся.
      — Кто сбил?
      — Один оружейник из самодельной зенитки.
      — Пулеметом на подъемнике?
      — Да.
      Мне не терпится быстрее вернуться в полк. Всего двое суток не был там, а 
сколько новостей! Передав колесо техникам, я возвращаюсь к У2. Хочу 
расспросить лейтенанта обо всем поподробнее, но он торопится лететь.
      — Проверни винт, — просит летчик.
      — Подожди, проверну. Из наших никто не погиб?
      — Вчера один… Сегодня ездили хоронить.
      — Кто?
      — Не запомнил фамилию.
      — Во время налета?
      — Нет. «Хеншель» появился над аэродромом. Разведчик, наверно. За ним 
погнались наши, двое. Один такой черный, с бакенбардами.
      — Фигичев погиб?
      — Нет, он вернулся. Погиб его напарник. Забыл фамилию. Хотел выручить 
Фигичева…
      — Как все это произошло?
      — Да так, — неохотно поясняет лейтенант. — Этого «хеншеля» прикрывали 
«мессершмитты». И закружили нашу пару. Одного нашего — никак не вспомню фамилию 
— подбили, и он сел возле деревни. Там его перевязали, ранен был. А Фигичев 
продолжал драться с шестеркой «мессеров». Раненый увидел, что немцы зажимают 
Фигичева, и запустил свой самолет. Говорят, взлетел он как положено и высоту 
набрал. Потом вдруг камнем пошел к земле. Там и похоронили его. Высокий такой, 
блондин.
      — Дьяченко?
      — Точно, он.
      Я забыл о просьбе лейтенанта и, не помня себя, пошел в направлении своего 
самолета. Слышал, как он окликнул меня, чтобы я крутнул винт, но я не мог 
возвратиться. Молодым летчикам не нужно видеть слезы.
      Дьяченко… Значит, смерть выхватила товарища, который шел совсем рядом со 
мной, а я рядом с ним. Я привык к Дьяченко в полетах. В бою мне казалось, что 
он неуязвим. Он был мужественным, бесстрашным бойцом и этими своими чертами 
полюбился мне. Он был резковат, но добр и смел. Он и я, мы както притерлись 
один к другому своими характерами, я русский, сибиряк, он степняк, украинец. Я 
чувствовал себя сильнее, когда знал, что Дьяченко летит рядом со мной. Надежный 
летчик рядом — это твоя опора, твоя уверенность, твоя окрыленность и твой успех.

      Я подошел к своему самолету. Техники ставили на место колесо. Нужно было 
немного подождать, но я не задержался возле них, чтобы не стали расспрашивать. 
Да и говорить ни о чем не мог. Ни о чем. Мы с Дьяченко были друзьями больше в 
воздухе, чем на земле. С ним в моей памяти связывались все бои, все дни войны. 
Теперь, без него, мне казалось, у меня не было никого близкого, я словно 
лишился всего. Я думал о нем, о наших совместных полетах, боях.
      — Готов! — услышал я.
      Пожал замасленные руки товарищам и поднялся в кабину. Мотор, словно тоже 
истосковавшийся по работе, хватанул винтом воздух.
      До свидания, Котовск! Полет, который так волновал меня, продлился целых 
два дня. Лишь сегодня я расскажу товарищам о случае в воздухе с разрывом 
снаряда, об экипаже СУ2, совершившем подвиг.
      В воздухе снова вспоминаю о Дьяченко. Теперь, под рокот мотора, я думаю о 
его соколиной смерти. На память приходит «Песня о Соколе».
      »…Ты храбро бился! Ты видел небо… О смелый Сокол! В бою с врагами истек 
ты кровью… Пускай ты умер! Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь 
живым примером…»
      Моя душа наполнилась гордостью за Дьяченко. Он, раненный, рванулся в небо 
на помощь Фигичеву — это в его характере. Он считал для себя позором сидеть на 
земле, когда его товарищ дерется один. Жаль только, что он мало успел сделать. 
Его сил, энергии и мужества хватило бы еще на многих врагов.
      Маяки… С высоты различаю опустевшую стоянку. Самолет Дьяченко всегда 
стоял рядом с моим.
      На краю аэродрома собралась толпа людей. После посадки я отрулил машину в 
кукурузу и пошел узнать, что заинтересовало наших летчиков. Оказалось, что они 
изучают, рассматривают сбитый сегодня «мессершмитт». Хотя от него остались одни 
обломки, всетаки интересно пощупать руками зверя, за которым ежедневно 
охотимся в небе.
      В измятой кабине самолета виден изуродованный труп летчика с Железным 
крестом на груди. О том, что это опытный ас, говорят и знаки, нарисованные на 
машине. Он сбил десять английских самолетов и потопил два катера. Да, если бы 
наш оружейник не свалил его сегодня, фашист натворил бы еще много кровавых дел.
      Летчики ощупывают бронированное стекло кабины «мессершмитта» и невольно 
делают вывод: с такой передней защитой можно смело идти в лобовую атаку. А 
между тем фашисты боятся их и всегда отваливают первыми. Значит, кроме брони, 
нужно еще иметь и железные нервы. Нам бы такой щит перед грудью. Мы бы крушили 
врагов и спереди и сзади!..
      Вооружение у «мессера» тоже мощное: две пушки. А на МИГе нет ни одной.
      А это что за кнопки? Да это же радиоприемник и передатчик — вместе. 
Ничего не скажешь: хорошо оборудована кабина.