пошла пятерка СУ2, карусель воздушного боя. Наш МИГ и два «ишака» дерутся с 
двумя «мессершмиттами». На полной скорости устремляюсь туда. Следом идут мои 
ведомые.
      Один И16 почемуто отваливает в сторону и выходит из боя. Вражеский 
истребитель бросается за ним, вотвот догонит. Забыв обо всем, спешу на помощь 
«ишачку»; стараюсь подвернуть свою машину так, чтобы с ходу атаковать «мессера».
 Но мне это сделать трудно. Оценив обстановку, правый ведомый Дьяченко 
вырывается вперед, заходит «мессеру» в хвост и дает две очереди. Немецкий 
истребитель, словно сорвавшись с невидимой подвески, врезается в бугор. И16, 
не меняя курса, идет дальше, домой.
      Вспомнив о тройке СУ2, повернувшей на восток, решаю лететь в том же 
направлении. Но впереди справа замечаю четыре самолета: два «мессера» гонятся 
за двумя нашими бомбардировщиками. Вот мы уже подошли к ним совсем близко, но 
они нас не замечают. Видимо, истребители всех армий мира одинаковы в этом 
отношении: преследуя почти беззащитную жертву, они смотрят только вперед. 
Боевой азарт лишает их чувства осторожности.
      Я пристраиваюсь сзади к ведомому пары «мессеров» и сбиваю его первой 
очередью. Охваченный пламенем, он пошел вниз. Теперь в моем прицеле ведущий, 
который тоже не замечает меня и изо всех сил тянется за бомбардировщиком. 
Огненные трассы, его и моя, подобно двум молниям, сверкнули одновременно. 
«Мессер», хотя я и попал в него, успевает резким левым разворотом с набором 
высоты выскользнуть из моего прицела. За ним устремляются Лукашевич и Дьяченко. 
Все равно не уйдет! А мне надо найти свою тройку СУ2…
      Только я подумал о том, что надо немедленно идти искать мою тройку (я 
почемуто определил сам для себя, что буду прикрывать ее, она и сейчас казалась 
мне в самой большой опасности), только восстановилась в моем сознании, 
озарявшемся за эти несколько минут боя радостями, общая картина положения, 
определилась, почувствовалась со всей глубиной моя частная задача и я уже 
собрался рвануть свою машину в намеченном направлении, как вдруг произошло 
неожиданное. Я услышал удар. Мой самолет словно натолкнулся на воздушный вал, и 
в это же мгновение умолк мотор.
      С момента взлета и до посадки летчик слышит мощный, оглушающий рев мотора 
своей машины. Все, что видится в воздухе, на земле, все свои действия, самое 
свое существование в продолжение полета — все он воспринимает вместе с этим 
почти неизменным, неутихающим гулом. Когда он внезапно прервался, наступившая 
тишина показалась мне взрывом, какойто страшной, угрожающей безвоздушной 
пустотой.
      Еще мгновение, и мысль заставляет бросить взгляд на землю. Такой момент в 
моей боевой практике уже был: там, над Прутом, я тоже сразу же подумал, куда 
мне придется приземлиться. Но там мотор еще некоторое время работал.
      А сейчас… Я отчетливо вижу землю. Подо мной широкое, необозримое поле 
золотой пшеницы. По краям его две дороги. На дорогах клубится пыль, ветер 
относит ее в сторону. Идут машины, машины…
      Все. Конец. Отсюда не удастся выбраться.
      И в это мгновение вдруг взревел мотор, самолет рванул вперед. Нет, это 
был не рев! Это была самая чудесная песня. Гул мотора, его сила звучали музыкой 
радости. Сколько длилось его молчание, я не знаю. Почему отказал мотор и почему 
сам заработал — это оставалось пока загадкой. Да я тотчас и забыл о ней. 
Внимание было сосредоточено на другом. Я увидел, что на большое пшеничное поле, 
которое я выбрал для своей посадки, опускался СУ2, тот, кого атаковал «мессер».

      «Моя доля досталась им», — подумал я о тех двоих, которые взбивали пыль 
колесами своего самолета посреди золотистого поля. Им я уже ничем не могу 
помочь. Вдали я увидел мою тройку СУ2. Пристраиваясь к ней, вспоминал о тех, 
что пошли прямо на юг, вдоль Днестра. С ними были МИГ и один И16, значит там 
все в порядке. Одного бомбардировщика мы все же не уберегли от «мессершмиттов».
 Он на нашей совести и на совести командиров звеньев, рассыпавших строй.
      Самолеты Дьяченко и Лукашевича идут рядом, я вижу своих друзей в кабинах, 
представляю, как сосредоточенны их лица. Нет, когда возвращаешься домой после 
боя, близость самолета друга по одну и по другую стороны не вызывает чувства 
связанности.
      На обратном маршруте я чувствовал чтото неладное с моим самолетом. 
Глазами увидеть повреждения я не мог;
      они, если есть, могут быть внизу, однако они посвоему напоминали о себе. 
Когда СУ2, уже собравшиеся группой, взяли направление на свой аэродром, я 
повел свою машину на посадку в Котовск.
      Только прикоснулся колесами к земле, мой самолет повело вправо. Значит, 
повреждена правая «нога». Сильно накреняясь, самолет развернулся и остановился 
посреди аэродрома.
      Чужой МИГ, перевалившийся набок, застывший на взлетной дорожке, сразу 
привлек внимание: подъезжают машины, торопятся сюда люди.
      Низко над аэродромом проносятся два МИГа. Узнаю машины Дьяченко и 
Лукашевича. Помахал им, чтобы летели домой, — они взяли курс на Маяки.
      Командир части, увидев меня нераненого, приказывает «убрать с поля» 
самолет и уезжает. Я тащусь за своим МИГом, взятым на буксир грузовиком, 
присматриваюсь к повреждениям, пытаюсь установить, что же произошло со мной в 
воздухе. Становится понятной исключительная, неповторимая, еще одна боевая 
ситуация.
      Осколки зенитного снаряда попали в воздухозаборный коллектор, газы от 
взрыва всосал мотор и задохнулся на несколько секунд. Да, это было мгновение, а