Надо было менять тему разговора.
      — Плату за комнату вы получите сегодня. Хозяин, не дослушав меня, 
повернулся и вышел.
      Я вытащил изпод кровати чемодан, в котором хранил холостяцкие пожитки, и 
начал отбирать самое необходимое для жизни в лагере. Коверкотовая гимнастерка… 
Нужно взять. Новые брюки — тоже. Белье, платочки, полотенце. Альбом для 
рисования — обязательно. Книжонка. А это что? Айай, какой же я растяпа! До сих 
пор не отослал сестре отрезы, купленные еще зимой. А ведь готовил подарок к 
весне. Как бы она обрадовалась белому шелку с набивными цветами! Да и черный с 
белыми штрихами крепдешин ей понравился бы не меньше.
      Мария моложе меня на два года. Она единственная сестра у нас, пятерых 
братьев. В детстве ей жилось труднее, чем нам: слишком рано легли на ее плечи 
домашние заботы, и в школу надо было поспевать. Все братья любили Марию, готовы 
были защитить ее от обидчиков, но она никогда ни на кого не жаловалась — такой 
уж у нее характер.
      Мысли о сестре перенесли меня в Новосибирск. Далекий, но близкий сердцу 
город! Вот наш домик на берегу Каменки. Последний раз я побывал в нем в 1937 
году, а потом все никак не удавалось выбраться. Стихия летной жизни захватила 
меня. Долго и трудно шел я к ней, словно поднимался на высокий крутой перевал. 
И вот взошел на него и никак не нагляжусь на открывшийся простор.
      Я люблю летать. Стремлюсь быть в числе лучших. Опыт летчиковистребителей,
 воевавших на ХалхинГоле и на Карельском перешейке, заставляет больше думать и 
настойчивее тренироваться. Все добытое ими кровью надо осмыслить, понять, 
усвоить. Только об этом все мои заботы. Я избегаю увлечений девушками, будучи 
уверен, что семья не позволяет летчику целиком отдаваться своему трудному делу…
      Как же быть с отрезами? Забрать с собой? Но в лагере будет, конечно, не 
до посылок. Эх, сестренка, потерпи еще немного — ведь больше ждала обещанного. 
Вот перегоню МИГи, выберу свободный часок и отправлю тебе подарок. Уложив 
отрезы на дно походного чемодана, я засунул его под кровать.
      В ожидании Миронова еще раз вернулся в мыслях к событиям дня. А ведь 
сегодня в моей жизни произошло чтото большое, значительное. Командир полка 
назначил меня заместителем комэска! Жизневский, конечно, не знает об этом. Если 
бы Иванов предварительно советовался с ним, тот бы не согласился с этим 
выдвижением. Он знает, что я не люблю его как летчика, и поэтому не терпит меня.
 А я не умею скрывать своих чувств, не могу идти на компромиссы, когда речь 
идет о мастерстве пилотирования, о тактике.
      Зато в Иванове я, как говорится, души не чаю. Он покорил меня с первой 
встречи. Осенью 1939 года, окончив Качинскую авиашколу, я прибыл в полк. В 
штабе мне сказали, что командир на полетах. На аэродром я пришел в момент 
взлета очередного истребителя. Меня удивило, что И16, взмыв над землей, резко, 
что называется на одном крыле, развернулся. И16 — машина очень строгая, с ней 
я познакомился в школе и знал, что в таком крутом вираже на небольшой высоте 
она может наказать — рухнуть вниз. Но летчик так искусно и молниеносно 
развернул своего «ишачка», что я изумился. Истребители понимают, как важен 
такой резкий, неожиданный маневр самолета во время воздушного боя.
      — Кто взлетел? — спросил я у стоявшего рядом летчика.
      — Командира не узнаешь? — удивился тот.
      — Командир полка?!
      — Конечно! — с гордостью подтвердил летчик.
      Я с завистью смотрел на пилотов, наблюдавших за своим командиром. Хорошо 
учиться у такого мастера! А на второй день и я вылетел с Ивановым на 
двухместном УТИ4.
      Летчикистребитель овладевает искусством высшего пилотажа, следуя в 
основном какомуто образцу. Мне и моим товарищам повезло: у нас таким образцом 
был сам командир. Он летал в пилотажной пятерке на авиационном празднике в 
Москве. Его любили, ему доверяли и во всем подражали. И наш сегодняшний 
разговор с ним, его энергичное требование — немедленно переучиваться на новые 
машины — были для нас чемто очень важным.
      Немецкий бомбардировщик, пролетевший над Бельцами, оставил в душе 
грустный след. На меня опять словно давило небо, в памяти оживал запомнившийся 
гул чужого самолета.
      Миронов не появлялся. Досадуя, я уже собирался идти на вокзал один, как в 
дверях неожиданно выросла его фигура.
      — Извини, Саша, задержался, — сказал он и начал укладывать свои вещи. И 
вдруг выпалил: — Надеюсь, в Тирасполе мы остановимся на денек? У меня там 
знакомых девчат — хоть отбавляй!
      — Целый день тратить на такой пустяк?
      — Пустяк? — удивился Костя.
      — Для тебя — безусловно.
      Улыбка исчезла с лица Миронова. Видимо, не часто приходилось ему слышать 
откровенные суждения о себе. Он вспылил:
      — Ах да, я забыл, что ты теперь начальник. Будешь читать нам мораль?
      — Я прежде всего друг тебе!
      — Мои личные дела тебя не касаются, — пробормотал смущенный Миронов.
      — Какие там к черту дела! Вчера какуюто студентку заставил плакать, 
сегодня, наверно, Флорику. Разве это почеловечески?
      — Мало ты, Саша, понимаешь в этом деле.
      — О да! Ведь это такое сложное дело — крутить головы девчатам… Не забудь 
прихватить побольше носовых платков. В Тирасполе мы не задержимся.
      Миронов догонял меня уже на улице.