На околице села, под леском, какойто человек в холщовой длинной рубахе и 
таких же брюках, в темной шляпе косил траву. Приблизясь к нему, рассмотрел. 
Рубашка на нем серая, заношенная, в заплатах, он загорелый, босой, обросший… 
Наверно, бедняк — не выдаст. И я вышел из укрытия. Он не замечал меня, пока я 
не приблизился к нему.
      — Здравствуйте!
      — Здраст… — он не договорил. На его лице отразился испуг.
      — Не бойтесь. Я советский летчик. Есть в селе немцы?
      — Немцев нет.
      — А наши?
      — Никого нет. Все ушли.
      Молдаванин подкрепил меня своим кукурузным хлебом. Наверно, я слишком 
сосредоточенно ел, потому что не заметил, как к нам подошла девчурка. Я поднял 
глаза и увидел ее, стоящую передо мной. То ли мой взгляд, то ли мой вид, то ли 
мой аппетит подсказали ей, что я голоден, — она подошла еще ближе и из подола 
своего платьица протянула мне несколько диких груш. Я погладил ее по головке.
      Молдаванин указал мне на дом под черепичной крышей, где помещался 
сельсовет. Я направился туда: всетаки, может быть, какаято власть в селе 
осталась!
      У здания сельсовета на колоде сидело несколько мужчин. Мое появление, 
заметил я, вызвало среди них замешательство, они заговорили, подозрительно 
поглядывая на меня.
      На мою просьбу отвезти меня к Днестру они ответили отказом. Пришлось 
пригрозить оружием, и только тогда лошадь и телега нашлись.
      К вечеру мы подъехали к станции Каушаны. Здесь я отпустил своего 
извозчика, заплатив ему, и он на радостях погнал лошадь обратно.
      Бойцы, встретившие меня на станции, посмотрели на меня так, словно я 
явился к ним с неба.
      — На этой дороге только что была схватка с румынами. Как вы проскочили?
      Мне теперь было безразлично, что происходило на этой дороге. Я видел 
своих солдат, платформы, груженные имуществом, пыхтевший дымком последний на 
этой станции паровоз.
      На свой аэродром я возвратился на четвертый день. В полку меня уже 
считали погибшим. Три дня — срок достаточный, чтобы можно было перестать ждать 
возвращения летчика и в полковом журнале записать: пропал без вести. Так думали 
и мои товарищи, разделившие — по традиции — между собой мои нехитрые пожитки.
      Приказано лечиться и отдыхать. Моя боевая жизнь на время приостановилась, 
словно для того, чтобы я хорошенько осмыслил все, что было на фронте.
      Привычку размышлять, придумывать новое у меня воспитали еще в фабзавуче. 
Особенно благодарен я за это своему бывшему преподавателю слесарного дела. 
Когда я приносил ему уже отшлифованную деталь, он внимательно осматривал ее и 
спокойно, поотечески говорил:
      — Загладил хорошо, а вот размеры не выдержал.
      — Все точно по чертежу, — не уступал я.
      — Знаю. И микрометром мерил, и всетаки придется доделывать.
      Я уходил к верстаку, снова обмерял деталь и тут неожиданно находил 
какието, хотя и незначительные, неточности. Худенький седоватый учитель в 
простой спецовке казался мне чародеем: он на глаз определял то, что я еле 
отыскивал с инструментом в руках. Его требовательность заставляла меня быть 
всегда сосредоточенным и точным в работе, внимательнее разбирать чертежи, 
вникать во все тонкости своей специальности. Мое усердие и любознательность 
мастер умело направил на изобретательство. И вскоре друзья по ФЗУ стали 
называть меня Сашкойинженером.
      С тех пор навсегда осталось во мне пристрастие к расчетам, к осмысливанию 
того, что сделано и еще предстоит сделать. Первые же неудачи в стрельбе по 
наземным и воздушным целям — это было до войны, под Одессой — заставили меня 
взяться за карандаш и бумагу. Оружие я знал, но не умел точно рассчитывать угол 
прицеливания и определять дальность. А без этого невозможно взять правильное 
упреждение. Требовалось восполнить пробел в подготовке. Когда я это сделал, то 
стал стрелять без промаха.
      И вот теперь, проводя время в вынужденном бездействии, я решил собрать 
воедино и обдумать первые крупицы боевого опыта, мысленно еще раз пройти по тем 
маршрутам, по которым летал с группой.
      Прежде всего я спросил себя: почему мне так часто достается от врагов? 
Кажется, машиной и оружием владею, в робости меня никто не может упрекнуть, 
самолет у меня тоже в общем неплохой, так почему же я так часто возвращаюсь с 
пробоинами, а теперь вот даже пришел пешком? В чем дело?
      …Два сантиметра от гибели. Да, тогда я действительно сам напоролся на 
огонь вражеского стрелкарадиста. Пробив лобовое стекло МИГа, пуля попала в 
прицел, который и спас мне жизнь. Чистая случайность!
      Мне невольно вспомнилось, как в аналогичной ситуации погиб летчик нашего 
полка Яковлев.
      На Котовск шла группа немецких бомбардировщиков. Мы находились неподалеку 
от города и поэтому сообщение о налете вражеской авиации восприняли как сигнал 
к самообороне. МИГи один за другим взмыли в воздух.
      Когда набрали высоту, увидели, что станция Котовск уже горит. Опоздали. 
Но мы всетаки полетели дальше. И поступили правильно. «Юнкерсы», успев 
отбомбиться, собирались в группу. Завидев нас, они сомкнули строй и открыли 
огонь из бортового оружия. Подойти к ним было очень трудно.
      Вдруг один из наших истребителей вырвался вперед и сквозь метель