узаконен. Более того, он считался несовместимым с требованиями наставлений и 
инструкций.
      Взлетел Фигичев, затем Лукашевич. Я пока на старте. Подбегает полковой 
врач и протягивает плитку шоколада. Теперь нам дают его каждое утро.
      — Да ну их, эти гостинцы! — отмахиваюсь я.
      — Бери, пригодятся, — настаивает врач.
      Я кладу шоколад в карман реглана, опускаю тормоз и даю полный газ.
      И вот мы летим. Фигичев ведет разведку, Лукашевич и я прикрываем его. Под 
нами — Прут. На земле и в воздухе никаких признаков войны. Значит, на этом 
участке немецкие и румынские дивизии уже перебрались через реку, и теперь 
переправа действует только возле крупных опорных пунктов.
      Идем на Яссы. Там переправы наверняка сильно прикрываются. Но Фигичев 
почемуто не учитывает этого. Не заботясь о скрытности, он продолжает лететь 
вдоль реки. Вражеские зенитчики могут заметить нас с большого расстояния. Так и 
есть. На подступах к понтонному мосту гитлеровцы встречают нас огнем. Чтобы 
прорваться через огневой заслон, прижимаемся к реке. Фигичев летит впереди, мы 
с Лукашевичем чуть сзади, по сторонам.
      По понтонному мосту идет колонна солдат. Заметив нас, они прыгают в воду 
в чистеньком новом обмундировании. Ведь их экипировали для дальнего похода. 
Хорошо, что заставили фашистов выкупаться. Пусть запомнят, как хлестнул по ним 
грохот моторов наших краснозвездных МИГов.
      Переправа уже позади, огонь вражеских зениток все еще продолжает бушевать.
 Заметив впереди высокий выступ берега, Лукашевич переходит на мою сторону. 
Чтобы не столкнуться с ним, я взмываю вверх и в это время вижу на капоте две 
вспышки взрывов. Еще не уловив перебоев в работе мотора, даю ручку от себя и 
еле успеваю выровнять самолет у самой воды. Машину начинает трясти. Теперь все 
ясно: друзья полетят дальше и возвратятся в полк, а я свалюсь — или сейчас, 
если мотор остановится, или чуть позже, там, на берегу, запруженном вражескими 
войсками.
      Лицом к лицу опасность воспринимается совсем иначе, чем со стороны. 
Поэтому я не испытываю чувства страха. Очевидно, его вытесняет интенсивная 
работа мозга, предельное нервное напряжение.
      С каждой минутой мотор слабеет, лопасти винта уже елееле хватают воздух. 
Только что шарахавшиеся от нас фашисты теперь радуются, видя, что мой самолет 
едва не задевает винтом воду.
      Отлетев подальше от переправы, плавно, с малым креном разворачиваю машину 
влево и беру курс на юговосток. Там, южнее Кишинева, вражеские войска, кажется,
 еще не дошли до Днестра.
      Самолет трясет, скорость предельно мала. С трудом переваливаю через холмы 
и жадно обшариваю глазами каждую полянку: гдето надо садиться. Как ты 
встретишь меня, земля» — поматерински или как мачеха?
      Внизу заросшие лесом холмы. Разве можно тут садиться? А мотор сдает, винт 
вотвот остановится. Тогда придется падать там, где застанет роковое мгновение. 
Перетянуть бы еще через один холм, может быть, там, за ним, и найдется ровная 
полянка? На мое счастье, за холмом действительно оказалась долина.
      Готовлюсь к вынужденной посадке: снимаю очки, чтобы при ударе о землю не 
повредить глаза, потуже затягиваю привязные ремни. Предчувствие удара о землю 
вызывает озноб и нытье в плечах.
      Вдруг вижу: там, куда я направляю самолет, по дороге движется колонна 
вражеских танков и автомашин с пехотой. Что делать? Один выход: посадить 
самолет на заросший лесом бугор. Только бы дотянуть. Нужны буквально секунды. 
Отработает ли их мотор без масла и воды? Отработал! Он заглох как раз над 
бугром. Прекратилась тряска, наступила зловещая тишина.
      Самолет, парашютируя, падает на деревья. Бросаю ручку управления и обеими 
руками упираюсь в переднюю часть кабины.
      Треск ломаемых деревьев, бросок вправо, влево. Удар и… провал в сознании.
      Очнулся, раскрыл глаза. Пыль еще не улеглась. Тишина. Рядом, выше меня, 
торчит сломанный ствол дерева. Одно крыло самолета отвалилось, отбитое 
хвостовое оперение очутилось в стороне. Первые движения убеждают, что я цел.
      Надо немедленно освобождаться от ремней и парашюта, выбираться из кабины. 
На земле почувствовал боль в правой ноге, но не придал ей никакого значения. 
Достал пистолет, быстро зарядил его. Немцы рядом! Лучше смерть, чем позорный 
плен.
      Прислушался. Гдето далеко гудят машины, танки; рядом тишина, пение птиц. 
Нужно уходить отсюда в лес.
      Бросился в ближайшие кусты.
      А самолет?.. Повернулся, окинул последним взглядом то, что осталось от 
моего самолета. Мне было жаль его. Он верно послужил мне. Сколько я сделал на 
нем боевых вылетов, сколько раз в трудную минуту он выручал меня! И сейчас он 
отдал все, чтобы спасти меня. Прощай, боевой друг…
      По лесу, через виноградники я шел день и всю ночь на восток, домой. 
Речушка днем спасала меня от жажды, а ночью служила мне «путеводной звездой». 
Раз она течет к Днестру, значит надо идти только по ней. И быстрее, быстрее, 
пока немцы не вышли на Днестр, не создали там сплошной фронт. Тогда мне не 
выйти. Голод я утолял кусочками той плитки шоколада, которую мне почти насильно 
навязал доктор. Моя поврежденная нога болела не на шутку.
      На рассвете, когда на востоке посветлел небосклон, от усталости и боли я 
идти больше не мог. Прилег в винограднике.
      Разбудило меня тарахтенье повозки. Я вскочил. В ноге отдалась резкая боль.
 Но надо было идти.