километров. Над нею летает «хеншель126». Иванов с ходу атакует его и сбивает. 
Вражеский корректировщик не успел даже сманеврировать.
      Ктото из наших летчиков устремляется за горящим «хеншелем» и открывает 
огонь. К чему это? Дальнейшее еще больше удивляет: наш истребитель подходит 
почти вплотную к вражескому корректировщику. Они вотвот столкнутся. Летчик 
резко отворачивает самолет, но он, как норовистый конь, выходит из повиновения 
и, перевернувшись, врезается в землю. Чуть подальше падает и «хеншель».
      По номеру машины определяю: погиб Семенов. Какая нелепая смерть!
      Командир полка заводит группу для штурмовки вражеской колонны. Я 
осматриваюсь и выбираю цель — продолговатую крытую автомашину, на которой 
нарисован опознавательный знак для немецкой авиации. Прицеливаюсь и бросаю 
бомбы. Потом делаю еще один заход. С ненавистью жму на гашетки. Хочется 
снизиться и винтом рубить головы гитлеровских захватчиков.
      А из головы не выходят мысли о Семенове. Почемуто вспомнился наш первый 
совместный полет, когда его МИГ вдруг задымил и я решил, что его подбили.
      «Ты что, винт не облегчил?» — спросил я тогда на аэродроме. «Да, не 
облегчил…»
      Ответ Семенова показался мне странным. Почему летчик не сделал того, что 
было обязательным? Ведь это элементарное правило эксплуатации мотора! На этот 
раз его небрежность оказалась роковой. Он слишком резко рванул вверх машину, 
идущую на малой скорости, и она, естественно, не смогла взмыть после такого 
рывка.
      Нечто подобное произошло и с инспектором полка Куриловым. Этот отличный 
летчик допустил непростительную небрежность: на малой скорости резко переложил 
машину на крыло, и она, сорвавшись в штопор, врезалась в землю.
      Кажется, каждому хорошо известно, что МИГ3 очень строгая в управлении 
машина и не терпит резких эволюции на малой скорости. Почему же Семенов забыл 
эту прописную истину? Да, видимо, не все наши товарищи в совершенстве овладели 
новым истребителем. Вот и расплачиваемся за свое неумение.
      Вражеская колонна заметно поредела. На дороге пылали десятки автомашин. 
Но мы слишком увлеклись штурмовкой. Вотвот могли появиться истребители 
противника. Перед каждым очередным заходом я с опаской поглядываю на большое 
облако, надвигающееся с югозапада. Изза него очень удобно нападать.
      Вот и они. Идут большой группой. Обстановка меняется. Надо вступать в бой,
 надо, обороняясь, уходить… Схватка сразу расчленяется на несколько очагов. Я, 
почемуто один, закружил с четверкой «мессеров» на горизонтальных виражах. 
Облака не дают перейти на вертикаль. Задний из них вотвот попадет в мой прицел.
 Я сколько могу подворачиваю нос своего МИГа, дожимаю еще хотя бы на несколько 
сантиметров, но мой самолет, не выдерживая такого положения, срывается в штопор.
 Вывожу его из штопора и, разогнав, иду вверх, вскакиваю в тучу.
      Темно, как ночью. Воздушная струя тянет меня из кабины. Зависаю на ремнях.
 Чувствую, чтото бьет меня по лбу — фонаря кабины нет, его сорвало во 
вчерашнем бою. Что это, пули? Так почему же не убивают? Ничего не вижу. 
Вываливаюсь из тучи и проскакиваю мимо вражеских истребителей. Снова вверх — и 
с доворотом, снизу, на вертикали прошиваю очередью ближайшего «мессера». Он 
задымил, скорее «запарил» — белая полоса потянулась за ним. Подбил. Эх, как 
жаль, что нет крыльевых пулеметов! Были бы они, «мессеру» сразу бы пришел конец.
 Догнать, добить! Но в хвост моему МИГу уже пристраивается другой. Снова 
пикирование и горка. Прыть у оставшихся «мессеров» пропала, они отошли в 
сторону.
      Где же наши? Никого не видно. Надо и мне уходить.
      Возвращаюсь на свой аэродром в Сынжерею, оглядываюсь. Вспоминаю 
подробности вылета. Он кажется мне необыкновенно долгим — так много событий и 
впечатлений прошло через сознание, через душу. Нет Семенова… Значит, нас в 
эскадрилье осталось восемь… Что било по лицу? Наверное, в глубине тучи кружил, 
рождаясь, град. Где же вся эскадрилья?
      На аэродроме вижу семь самолетов, один почемуто застрял на краю летного 
поля. При посадке он попал колесами в щель. Лопасти винта стали похожи на 
бараньи рога. Верно говорят, что беда одна не приходит.
      Снова приказ о вылете. Надо перехватить группу «юнкерсов», которая идет 
на Кишинев.
      «Лапотники», как называли мы самолеты Ю87 за их нёубирающиеся шасси, 
завидев нашу семерку, беспорядочно сбросили бомбы и повернули домой. Но две 
машины мы всетаки успели сбить.
      На нас навалились подоспевшие «мессершмитты». Одному из них удалось зайти 
Дьяченко в хвост и дать прицельную очередь. Летевший рядом Лукашевич бросился 
на помощь другу, да опоздал. Правда, он сбил этого фашиста, но уже после того, 
как тот сумел атаковать наш МИГ.
      Перевернувшись через крыло, самолет Дьяченко вошел в пике и устремился к 
земле. Мы ждали, что летчик выбросится с парашютом, но он почемуто медлил. 
«Прыгай! Прыгай!» — закричал я во весь голос, словно Дьяченко и в самом деле 
мог услышать меня.
      У самой земли самолет вдруг резко вышел из пике и повернул на восток. 
Лукашевич догнал его и сопровождал до аэродрома.
      После посадки выяснилось, что Дьяченко пытался, но не мог покинуть машину.
 Оказывается, во время пикирования открыть фонарь невозможно. После этого 
случая все наши летчики стали летать с открытыми кабинами. Я же лишился фонаря 
намного раньше, чем выявился его дефект.
      Вчера мы, возвращаясь домой, по своей доброй воле «завернули» за линию 
фронта, а сегодня нам штаб дивизии приказал перед возвращением в Маяки