|
Группу ведет Атрашкевич. Хотя это первый вылет всей эскадрильей, летчики
держатся в строю отлично, чувствуется боевой подъем.
Работа предстоит большая. И все для этого есть: полная бомбовая нагрузка,
полный комплект боеприпасов на каждом самолете.
Дорога перед переправой запружена вражескими войсками: автомашинами с
пехотой, артиллерией, танками. При подходе к заданному району нас встречают
мощным огнем зенитчики противника. Небо густо усевают разрывы снарядов.
Но высоту менять некогда. Переводим самолеты в пике и обрушиваем бомбы на
немецкую колонну, затем заходим для обстрела врага из пулеметов. Дорога тонет в
дыму и огне. За одним из наших самолетов потянулась полоса дыма, появилось
пламя. Огненный хвост становится все длиннее. Все! Сейчас взорвется. Кто в
кабине пылающей машины? Прекратив обстрел противника, стараемся разглядеть
номер самолета. Неужели Атрашкевич? Так и есть. Сбит наш комэск…
Что он будет делать? В его распоряжении считанные секунды. Вся жизнь
командира втиснута сейчас в этот мизерный отрезок времени. Может, он выбросится
с парашютом? Нет, не успеет. Слишком мала высота. Да и кабина уже охвачена
пламенем.
О чем думал Атрашкевич в те зловещие мгновения — об этом никто и никогда
не узнает. А может, его убило в момент выхода из атаки! Нет, видимо, он был
всетаки жив. Ведь машина вышла из пикирования и несколько секунд летела по
прямой. Значит, она управлялась. Скорее всего Аташкевич сознательно направил
свой горящий самолет в гущу вражеских автомашин.
Мы с яростью набросились на зенитки. Мы мстили изо всех сил за смерть
командира и друга. Потом я собрал группу, и мы еще раз пролетели над местом
гибели комэска, чтобы покачиванием крыльев воздать ему последние почести.
Когда возвратились на аэродром, я зарулил самолет на стоянку, вылез из
кабины и бросил на крыло снятый парашют. Стоял и ждал, кто подбежит ко мне.
Кому первому придется сообщить о тяжелой утрате? В чьих глазах увижу отражение
своей душевной боли?
Вот ктото показался невдалеке. Но он не бежал. Он шел медленно, так,
словно к ногам у него были привязаны свинцовые гири.
Это был техник Федора Васильевича Атрашкевича. Видно, сердце подсказало
ему, что случилось неладное, непоправимое.
Я хорошо понимал его состояние в эту минуту. Я сам был авиатехником и
сотни раз снаряжал в воздух самолет своего командира и товарища, который во
всем доверял моим глазам, рукам и знаниям.
Какие это замечательные люди — техники! Они оставляют аэродром последними,
а приходят сюда всегда первыми, еще до рассвета. Загрубевшими и черными от
масла и бензина руками они так осторожно и нежно притрагиваются к мотору
самолета, как это делает, может быть, только хирург, когда прикасается к сердцу
человека.
Всегда — и в мирное время и в дни войны — труд техников исключительно
ответствен. А теперь, когда мы так много летаем и каждый раз возвращаемся с
пробоинами и повреждениями, у них особенно много забот и переживаний. Душой и
мыслями они постоянно находятся с нами в бою.
Проводив летчика на задание, техник до самого его возвращения не находит
себе покоя. Зорче всех он всматривается в небо, больше всех прислушивается, не
гудит ли мотор его родной машины. Вот почему и мы, летчики, все свои радости и
огорчения делим пополам со своими верными боевыми друзьями.
Остановившись возле моей машины, техник сдавленным
голосом спросил:
— Что с ним, товарищ старший лейтенант?
— Нет его, — отвечаю, — сбила зенитка. Техник медленно опускает голову.
Он всего себя отдавал работе, ночей недосыпал, чтобы машина никогда и ни
в чем не подвела летчика.
— Отомстите им за Атрашкевича! Отомстите! — только и мог сказать он и, не
поднимая головы, устало побрел к опустевшей самолетной стоянке.
Я знал, что ему, так же как и мне, не позволяла плакать только мужская
гордость. Но если бы он постоял здесь еще минутудругую, мы оба не сдержали бы
слез.
Подъехала «эмка». Выйдя из машины, Виктор Петрович Иванов пробежал
взглядом по лицам собравшихся летчиков, сразу понял, что произошло. Я кратко
доложил, как все было. Подходили все новые люди…
— Светлая ему память, — сказал Виктор Петрович, и все умолкли.
…Нет могилы у этого героя. Но зато есть память боевых друзей, которая
сохранит его имя. Есть у каждого из нас и неутомимая жажда мести врагу.
— Не падать духом! — ободрил летчиков командир полка. — Вы, Покрышкин,
принимайте эскадрилью.
— Есть!
— Завтра поведете эскадрилью на аэродром подскока, к Бельцам. Оттуда
удобней будет перехватывать «юнкерсы» и штурмовать боевые порядки противника.
Подготовьтесь.
— Есть, товарищ командир!
Так на мои плечи легла ответственность за всю эскадрилью, за людей и
машины, за фронтовую жизнь этого небольшого, но дружного коллектива. Сумею ли я
достойно заменить Атрашкевича?
Война шла по нашей земле на восток. А мы должны были перелететь на запад,
поближе к врагу.
|
|