целесообразности. А поздравляя с Новым годом своих соотечественников, Гитлер 
сообщил народу: «Национал-социалистическое руководство полно решимости вести 
эту борьбу с крайним фанатизмом и до последней возможности». Теперь, втайне 
мечтая о заключении мира с союзниками, гитлеровские газеты и радио постоянно 
заговаривали на тему: «Третий рейх — бастион антикоммунизма», «Третий рейх — 
защитник Европы от большевистского нашествия». Гитлеровская разведка добыла 
достаточно широкую информацию о Тегеранской конференции и знала о том, что 
принято решение о высадке англо-американских войск в Западной Европе. В те дни, 
когда шли горячие бои на Правобережной Украине, за Днепром, главнокомандующий 
группой армий «Запад» Рунштедт был уже достаточно информирован о подготовке 
союзников. Опасения перед скорым вторжением были так велики, что гитлеровское 
командование даже подумывало о том, чтобы, сократив фронт на востоке, создать 
там непреодолимую оборону, а часть сил перебросить на запад для отражения 
вторжения. В «Вольфшанце» разрабатывались планы перенесения стратегических 
усилий с востока на запад, в них была заложена мысль Гитлера: решительно сбить 
вторгнувшиеся во Францию части союзников, чтобы они долго не могли повторить 
такую попытку. Зятем немедленно перебросить части с запада на восток, назад, на 
российский фронт, и там укрепить оборону, а может быть, предпринять в 
дальнейшем и наступательные действия. Однако ситуация сложилась совершенно 
противоположным образом. Союзники не высадились, а наши четыре Украинских 
фронта перешли в решительное наступление. 4 января фельдмаршал Манштейн 
прилетел в ставку фюрера, чтобы решить некоторые, как он считал, кардинальные 
вопросы. Главным из них было, конечно, сокращение фронта на Днепровской дуге, 
для того чтобы не рисковать силами, попадающими в окружение, а вывести их и 
организовать устойчивую оборону на другом, более западном рубеже. В этом 
отношении Манштейн был, конечно же, прав. Доказывая свою точку зрения, он 
сказал: «Намечаемые контрудары в лучшем случае временно устранят нависшую 
угрозу, однако ни в коем случае не смогут укрепить на длительный срок положение 
наших войск». Но, как пишет и Манштейн в своих воспоминаниях, Гитлер не был тем 
человеком, который видел необходимость далекого расчета при проведении операции.
 Более того, он даже в такой ситуации отвергал всякую мысль об оставлении 
Днепровской дуги. — Если мы уйдем с дуги, неизбежно оставление Крыма, а значит, 
и отход от нас Турции, а затем Болгарии и Румынии. С запада я могу перебросить 
к вам силы только тогда, когда будет ликвидирована попытка противника 
высадиться на побережье. Главное сейчас — выигрывать время, пока мы сформируем 
новые части и пока прояснится обстановка на западе. Да и среди союзников тоже 
немало противоречий. В один прекрасный день их блок может распасться. 
Следовательно, еще раз повторяю, главное — это выигрыш времени. Манштейн 
понимал, что политическими вопросами Гитлер сейчас его запутает и он ничего не 
добьется из того, ради чего приехал. Но надо было во что бы то ни стало 
развязывать узлы немедленно, и поэтому он попросил Гитлера уделить ему время 
для беседы с ним лично или в присутствии начальника генерального штаба. Гитлер 
очень насторожился и, не ожидая ничего хорошего от разговора с Манштейном 
наедине, все же сказал, чтобы остальные вышли из кабинета. Вышли все, включая и 
стенографиста. Остался только генерал Цейтцлер. Манштейн сказал: — Мой фюрер, я 
прошу вашего разрешения говорить совершенно открыто. — Пожалуйста, — холодно 
сказал Гитлер. — Надо ясно отдавать себе отчет, мой фюрер, в том, что 
чрезвычайно критическая обстановка, в которой мы сейчас находимся, объясняется 
не только неоспоримым превосходством противника. Она является также следствием 
того, как у нас осуществляется руководство военными действиями. Гитлер был 
просто ошарашен таким заявлением и так посмотрел на Манштейна, что тот навсегда 
запомнил этот взгляд. Вот что пишет Манштейн: «Я не припомню, чтобы я 
когда-нибудь наблюдал взгляд, который так передавал бы силу воли человека... Он 
уставился на меня такими глазами, как будто хотел своим взглядом заставить меня 
пасть ниц. Это была, так сказать, борьба без слов, длившаяся в течение 
нескольких секунд. Я понял, что взглядом своих глаз он запугал или, пользуясь, 
правда, не подходящим для этого случая выражением, „прижал к ногтю“ не одну 
свою жертву. Однако я продолжал и сказал ему, что из того, как у нас 
организовано руководство вооруженными силами, ничего не получается». Дальше 
Манштейн изложил Гитлеру уже не раз, как он говорит, предлагавшуюся идею, чтобы 
всеми боевыми действиями руководил один полновластный военачальник. Таким 
образом, он в открытую не говорил, но намекал Гитлеру, чтобы тот отказался от 
руководства боевыми действиями фронтов. На это Гитлер ему ответил: — Только я 
обладаю всеми средствами государственной власти и могу эффективно руководить 
военными действиями. Только я в состоянии решать, какие силы могут быть 
выделены для отдельных театров военных действий, и тем самым как на них нужно 
проводить операции. Только мне подчиняются все крупнейшие военачальники, и 
никому другому такой, например, как Геринг, подчиняться не будет. Никто не 
обладает таким авторитетом, как я. Даже мне не подчиняются фельдмаршалы! Не 
думаете ли вы, что вам они будут больше подчиняться? В случае необходимости я 
могу смещать их с занимаемых постов, никто другой не может иметь такой власти. 
То, чего хотел добиться Манштейн, — улучшения вопросов руководства операциями 
на Восточном фронте путем отхода Гитлера от этой должности, — не состоялось. 
ИМанштейн ни с чем вернулся на «свою» Днепровскую дугу. Боевые действия, как 
известно, складывались все сложнее и сложнее. У Манштейна уже не было сил для 
осуществления даже каких-то очень удачно им разработанных противодействий. У 
него уже, как он сам признавался, оставались только нумерации частей. А 
реальных сил у него уже не было. Потерпев фиаско в личном разговоре, Манштейн 
написал Гитлеру письмо и передал его через начальника генерального штаба. В 
основном в этом письме выдвигались те же вопросы, что и при конфиденциальной