встрече с фюрером. 27 января в ставке Гитлера состоялось расширенное совещание, 
на котором присутствовали все командующие группами армий Восточного фронта, 
центральное руководство и высокие должностные лица из ставки фюрера. В своем 
докладе фюрер говорил об идеологическом обосновании войны. Говорил довольно 
долго и утомительно. Главной была мысль о том, что все военные должны 
безгранично подчиняться национал-социализму. С каким-то даже упреком к высшему 
командному составу, которому Гитлер, как известно, не доверял, он сказал: «Если 
судьба в этой борьбе на жизнь и смерть должна лишить мае победы и если эта 
война по воле Всевышнего должна закончиться для немецкого народа катастрофой, 
то вы, господа генералы и адмиралы... должны сражаться до последней капли крови 
за честь Германии. Я говорю, господа, что так должно быть». Гитлер сделан 
небольшую паузу и прошелся взором по генералитету, который сидел в первом ряду. 
И вот в этой паузе Манштейн вдруг бросил такую фразу: — Мой фюрер, оно так и 
будет! После этой реплики Манштейна пауза не только затянулась, а стала 
какой-то гнетущей. Дело в том, что эти слова многие присутствующие поняли 
по-разному. Одни восприняли это как патриотический всплеск в поддержку того, 
что сказал Гитлер («мы как один умрем за ваши идеи, фюрер»), другие — наоборот 
— восприняли это как иронию, что, мол, вот до того нас фюрер довел, что мы 
теперь действительно как один умрем, и ничего нам больше не остается. Гитлер 
после минуты явной растерянности сказал, чтобы снять напряжение: — Благодарю 
вас, фельдмаршал фон Манштейн! Затем он прервал свою речь, дальше говорить не 
стал. Был объявлен перерыв. Во время перерыва Манштейн пил чай в кабинете 
начальника генштаба Цейтцлера. Раздался телефонный звонок, и, коротко поговорив 
по телефону, Цейтцлер сказал Манштейну: «Вас просят зайти в кабинет фюрера». 
Когда Манштейн вошел в кабинет Гитлера, тот без всяких предисловий — видимо, 
тоже поразмыслив над репликой фельдмаршала, понял, наконец ее подлинный смысл, 
и поэтому вызвал его к себе, — заявил: — Господин фельдмаршал, я запрещаю 
перебивать меня во время речи, которую я держу перед генералами. Очевидно, вы 
сами не позволили бы делать это своим подчиненным. Манштейн не был готов к 
такому разговору, да и что скажешь, он действительно не позволил бы никому из 
своих подчиненных вести себя подобным образом. А Гитлер между тем, заряженный 
на большую обиду, не ограничился только замечанием по поводу той реплики, и 
продолжал: — Вы прислали мне несколько дней назад докладную записку об 
обстановке. Она, очевидно, имеет назначение, попав в журнал боевых действий, 
когда-нибудь позже оправдать вас перед историей? Это уже было скрытым 
оскорблением самого Манштейна, он понял это и попытался парировать: — Письма, 
которые я направляю лично вам, естественно, не фиксируются в журнале боевых 
действий. Это письмо я направил с курьером через начальника генерального штаба. 
Я прошу меня извинить, если я сейчас употреблю английское слово. По поводу 
ваших слов я могу сказать: я джентльмен. Наступила длительная пауза, Гитлер 
долго думал, но потом, не найдя ничего другого, сказал: — Благодарю вас. На 
этом разговор с фюрером закончился. В обоих случаях — и с той репликой в зале 
заседания, и здесь, после заявления Манштейна о его джентльменстве, — верх 
вроде бы остался за Манштейном. Это понимал и Манштейн, но он был уверен, что 
это ему просто так с рук не сойдет.




Проскурово-Черновицкая операция


С 18 по 20 февраля 1944 года Сталин с членами Ставки принимал решение о 
дальнейших целесообразных действиях по освобождению Правобережной Украины. 
Главной в этом замысле была стратегическая, очень важная мысль о решающем ударе 
в сторону Карпат, выходе к этому горному хребту и рассечении всего южного 
участка фронта пополам, потому что через горный хребет (по понятным причинам) 
связь и взаимодействие двух изолированных частей фронта будут очень затруднены, 
да, пожалуй, и невозможны. Таким образом, здесь складывалась ситуация, похожая 
на ту, которая была задумана гитлеровцами при наступлении на Сталинград. Только 
с выходом к Карпатам у гитлеровцев было, на мой взгляд, более тяжелое положение,
 потому что мы и за Волгой могли продолжать связь с нашими группировками, хотя 
и в очень трудных условиях. (Вспомните железную дорогу, построенную по велению 
Сталина). А здесь с выходом к горному хребту изоляция наступала реальная и 
прочная. Обсудив детально доклад Жукова и Генерального штаба, Сталин согласился 
с их предложениями и приказал Жукову вылететь на фронт, опять-таки 
координировать действия 1-го и 2-го Украинских фронтов при осуществлении 
задуманных планов. Уже начиналась весна. Наступила распутица, и у многих 
командиров было сомнение: стоит ли начинать крупные операции в таких условиях, 
потому что особенно трудно будет продвигаться и танкам, и артиллерии, да и 
вообще всей технике. Не подождать ли немножко? Однако Сталин торопил, и он был 
прав: если начать операцию именно в таких неблагоприятных условиях, это будет 
неожиданностью для противника; надо использовать этот фактор. Да и части 
противника, потрепанные в предыдущих боях, не будут еще в полной боевой 
готовности для отражения нового наступления наших войск. 28 февраля командующий 
i -м Украинским фронтом Ватутин решил выехать в 60-ю и 13-ю армии, чтобы там 
отработать вопросы взаимодействия наземных войск с авиацией и еще раз все 
обговорить с командующими армиями. После работы в 13-й армии Ватутин с охраной 
в составе 8 человек, в сопровождении офицеров штаба и члена Военного совета 
генерал-майора Крайнюкова, 29 февраля переезжал в 60-ю армию. В восьмом часу