Генералиссимус. Книга 2
Владимир Васильевич Карпов


Генералиссимус #2
Генералиссимус. Книга 2


Владимир КАРПОВ 



Генералиссимус



(Книга-2)





Суровые испытания 1942 года.


«…зимой 1942 года мы не имели реальных сил и средств, чтобы воплотить в жизнь 
все эти правильные с общей точки зрения идеи о широком наступлении. А не имея 
сил, войска не могли создавать необходимые ударные группировки и проводить 
артиллерийское наступление столь эффективно, чтобы разгромить такого мощного 
противника, как гитлеровский вермахт». Г.К. Жуков.

«Ни шагу назад!» Из приказа Сталина №227





Контрнаступление(Зондаж о передышке)


29 ноября 1941 года Жуков позвонил Верховному Главнокомандующему и, доложив 
обстановку, попросил его дать приказ о начале контрнаступления. Сталин слушал 
внимательно, затем спросил: — А вы уверены, что противник подошел к кризисному 
состоянию и не имеет возможности ввести в дело какую-нибудь новую крупную 
группировку? — Противник истощен. Но если мы сейчас не ликвидируем опасные 
вражеские вклинения, немцы смогут подкрепить свои войска в районе Москвы 
крупными резервами за счет северной и южной группировок своих войск, и тогда 
положение может серьезно осложниться. Сталин сказал, что он посоветуется с 
Генштабом... Поздно вечером 29 ноября Сталин принял решение о начале 
контрнаступления и предложил штабу Западного фронта представить план 
контрнаступательной операции. Утром 30 ноября представили Ставке соображения 
Военного совета фронта по плану контрнаступления, исполненному графически на 
карте с самыми необходимыми пояснениями. Жуков направил с планом только 
коротенькую записку Василевскому: «Прошу срочно доложить народному комиссару 
обороны товарищу Сталину план контрнаступления Западного фронта и дать 
директиву, чтобы можно было приступить к операции, иначе можно запоздать с 
подготовкой». К графическому плану была приложена объяснительная записка о 
проведении этих контрударов. На этом плане Сталин написал: «Согласен» — и 
поставил подпись. Из сказанного видно: инициатива контрударов принадлежит 
Жукову, но окончательное решение принимал Сталин, поэтому не правы 
многочисленные авторы, которые все заслуги контрудара под Москвой отдают только 
маршалу Жукову. И маршал Василевский в своих воспоминаниях пишет о том, что 
Ставка готовила контрнаступление. Разумеется, сама идея, что контрнаступление 
когда-то должно было состояться, что для этого надо готовить стратегические 
резервы (и они готовились!), — эта идея в Ставке Верховного Главнокомандования 
существовала. Но если бы Ставка продолжала собирать и сосредоточивать силы 
согласно этой своей идее, то немцы или закрепились бы очень прочно на 
достигнутых рубежах, или подтянули бы свежие силы из северных и южных 
группировок. А замысел Жукова в том и состоял, чтобы переходить в 
контрнаступление немедленно, наличными силами. При этом он понимал, что общее 
наступление по всему фронту, как это бывает обычно, здесь осуществлено быть не 
может, сил для этого недостаточно. Потому-то предлагаемое им контрнаступление 
должно было происходить (и происходило) так своеобразно. В сущности, 
Василевский, определяя контрнаступление, говорит о тех же контрударах, что и 
Жуков, но поскольку в этой операции участвуют несколько фронтов и авиация 
Верховного Главнокомандования, то у Василевского есть основание называть все 
это контрнаступлением. Но по объективной оценке того, что происходило в 
действительности, вначале общего контрнаступления все же не было, и Калининский,
 и Юго-Западный фронты лишь прибавляли еще по одному контрудару на своих 
участках для содействия Западному фронту. Василевский вспоминает, что Конев, 
услыхав от него о приказе наступать, заявил, что Калининский фронт не 
располагает силами для наступления. Только после долгих убеждений Василевского 
Конев все же обещал нанести удар на Тургиново с целью прорвать оборону и выйти 
в тыл противнику. Как видим, речь идет лишь об одном ударе, чтобы выйти в тыл 
войскам, противостоящим фронту Жукова, и тем самым поколебать их устойчивость. 
На Юго-Западном фронте, о включении которого в контрнаступление вспоминает 
маршал Москаленко, происходило следующее: «Говоря об особенностях 
контрнаступления против 2-й немецкой армии в районе Ельца, нужно прежде всего 
отметить, что оно началось с тех рубежей, на которые отошли наши войска только 
накануне вечером в ходе оборонительных боев. Иначе говоря, началось без 
предварительной подготовки и сосредоточения сил, прямо с ходу: вчера 
оборонялись, отступали, а сегодня перешли в наступление. Потребовалось, 
фигурально выражаясь, лишь повернуться через левое плечо и разить противника, 
под натиском которого мы еще вчера отступали». Эти суждения крупных 
военачальников, на мой взгляд, склоняют нас согласиться с точкой зрения Жукова. 
И дело тут не только в разной терминологии: у Жукова — контрудары, у 
Василевского — контрнаступление, — но и в том, что подразумевается под этими 
понятиями. Один из факторов, на который делал ставку Жуков, — это внезапность. 
Противник не ожидает, что советские части способны перейти к столь активным 
действиям. Из дневниковых записей Бока, Гальдера и других гитлеровских 
генералов видно: они считали, что Красная Армия уже не располагает силами, и 
намеревались спокойно использовать передышку для подготовки к новым операциям. 
Вот тут-то Жуков, с благословения Сталина, и преподнес им сюрприз! Итак, 
напомню: после того как 5 декабря ударил Калининский фронт (командующий И. С. 
Конев), 6 декабря — Юго-Западный (командующий С. К. Тимошенко) и в тот же день 
войска Западного фронта под командованием Жукова нанесли контрудары по главным 
группировкам противника севернее и южнее столицы, наши войска с тяжелыми боями 
пошли вперед. В течение месяца противник был отброшен от Москвы на рубеж 
Наро-Фоминск — Малоярославец — Сухиничи — Белев. 5 января 1942 года в Москве 
было созвано совещание Ставки по поводу того, что делать дальше после выхода 
войск на указанный рубеж. Стенограммы на заседаниях Ставки не велись (в отличие 
от немцев, у которых каждое слово на всех совещаниях фиксировалось). Каких-либо 
документов (кроме директивы) или чьих-то записей я тоже не нашел, поэтому 
пересказываю по воспоминаниям участников этого совещания с некоторыми 
сокращениями. Докладывал об обстановке и намечаемых действиях начальник 
Генерального штаба. Со свойственной ему рассудительностью он объективно 
оценивал обстановку, сравнивал силы сторон, предупреждал, что, несмотря на 
отступление от Москвы, гитлеровцы еще имеют возможность наносить сильные удары. 
Сталин слушал Шапошникова с явным неудовольствием, его, видимо, раздражала 
медлительность, которая, как ему казалось, была не только в темпе речи 
Шапошникова, но и в действиях, которые предлагал Генштаб. Наконец Сталин 
прервал Бориса Михайловича: — Немцы в растерянности от поражения под Москвой. 
Они плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в 
общее наступление. Враг рассчитывает задержать наше наступление до весны, чтобы 
весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть 
время и получить передышку. Никто из присутствовавших против этого не возразил, 
и Сталин продолжил. — Наша задача состоит в том, — рассуждал он, прохаживаясь, 
по своему обыкновению, вдоль кабинета, — чтобы не дать немцам этой передышки, 
гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до 
весны... На словах «до весны» он сделал акцент, немного задержался и затем 
разъяснил: — Когда у нас будут новые резервы, у немцев не будет больше резервов.
.. Дальше Верховный изложил, как он понимает возможную перспективу войны, и 
наметил практические задачи отдельных фронтов. Его замысел был таков. Учитывая 
успешный ход подмосковного контрнаступления, целью общего наступления поставить 
разгром противника на всех фронтах — от Ладожского озера до Черного моря. 
Главный удар нанести по группе армий «Центр». Ее разгром осуществить силами 
левого крыла Северо-Западного, Калининского и Западного фронтов путем 
двустороннего охвата с последующим окружением и уничтожением главных сил в 
районе Ржева, Вязьмы и Смоленска. Перед войсками Ленинградского, Волховского 
фронтов, правого крыла Северо-Западного фронта — задача разгромить группу армий 
«Север». Войска Юго-Западного и Южного фронтов должны нанести поражение группе 
армий «Юг» и освободить Донбасс, а Кавказский фронт и Черноморский флот — 
освободить Крым. Переход в общее наступление осуществить в крайне сжатые сроки. 
Изложив этот проект, Сталин предложил высказаться присутствовавшим. Слово 
попросил Жуков: — На Западном направлении, где создались более благоприятные 
условия и противник еще не успел восстановить боеспособность своих частей, надо 
продолжать наступление. Но для успешного исхода дела необходимо пополнить 
войска личным составом, боевой техникой и усилить резервами, в первую очередь 
танковыми частями. Я за то, чтобы усилить фронты Западного направления и здесь 
вести более мощное наступление. — Мы сейчас еще не располагаем материальными 
возможностями, достаточными для того, чтобы обеспечить одновременное 
наступление всех фронтов, — поддержал Жукова Вознесенский. — Я говорил с 
Тимошенко, — сказал Сталин. — Он за то, чтобы действовать и на Юго-Западном 
направлении. Надо быстрее перемалывать немцев, чтобы они не смогли наступать 
весной. Кто еще хотел бы высказаться? Ответа не последовало. Вот с этого 
заседания Ставки 5 января 1942 года и начинается, на мой взгляд, всеобщее 
контрнаступление, по которому именно Ставка принимала решение и организовывала 
его осуществление. А еще точнее, даже не Ставка, а Сталин единолично, как это 
делал он много раз прежде. К сожалению, еще продолжалась в поведении Сталина 
инерция его руководства в мирное время — как это ни огорчительно, однако не 
сказать об этом нельзя, иначе я потеряю настрой на объективность. Жуков прямо 
говорит: «Весь замысел о переходе во всеобщее наступление на всех направлениях 
— это, конечно, не идея Генерального штаба, не замысел Шапошникова, который 
докладывал. Это исключительно был замысел лично Сталина». Директиву о 
наступлении штабы фронтов получили 7 января 1942 года. А 10 января командующие 
фронтами и командармы получили Директивное письмо Ставки Верховного 
Главнокомандования. В нем военное положение оценивалось в духе выступления 
Сталина на заседании от 5 января 1942 года и давались практические указания 
фронтам — для действий ударными группами и организации стратегического 
наступления. Вот это было уже общее наступление: для развития контрударов 
Сталин вводил свои стратегические резервы 20-й, 10-й армий, 1-ю ударную армию, 
другие части усиления и всю авиацию. Не буду подробно описывать ход и итог 
общего наступления, приведу лишь мнение двух военных специалистов, прекрасно 
разбиравшихся в предмете. Маршал Василевский: «В ходе общего наступления зимой 
1942 года советские войска истратили все с таким трудом созданные осенью и в 
начале зимы резервы. Поставленные задачи не удалось решить». Академик Самсонов: 
«...переход в общее наступление на всех основных стратегических направлениях 
без достаточного учета реальных возможностей фронтов провалился». Я так 
подробно остановился на проблеме разграничения контрударов и общего наступления,
 чтобы стало отчетливее видно, почему прежде всего сам Сталин, а за ним почти 
все наши военные историки и теоретики «объединяли» их в одно контрнаступление, 
начинающееся 5 декабря. Проще всего объяснить такие действия Сталина 
диктаторской инерцией мирного времени. В какой-то мере это, как говорится, 
имело место. Но попытаемся понять его намерения. Сталин не из тех, кто 
принимает решения, не взвесив все за и против. В данном случае он видит такую 
реальную картину: гитлеровская армия понесла большие потери в многочисленных, 
пусть даже победных операциях. В сражении за Москву она окончательно выдохлась, 
это подтверждается тем, что после контрударов Жукова наличными силами 
гитлеровские дивизии попятились назад. Есть все основания предположить, что под 
общим ударом всех фронтов, не позволяющих противнику маневрировать, покатится 
на Запад, а возможно и рухнет весь Восточный фронт немцев. Поэтому Сталин и 
замышлял общее наступление от Балтийского до Черного моря. Логика в таком 
суждении есть. Но дело в том, что логика в военном деле не идентична с логикой 
в философии, тут свои особенности, свои невидимые подводные камни. Напомним 
только об одном — о боевом духе, моральном состоянии войск. Соотношение сил 
может быть в пользу одной из сторон, и логика в таком случае подсказывает 
превосходство этой стороны. Однако низкое моральное состояние (тот самый 
подводный камень) приведет к поражению более сильную сторону. В 
контрнаступлении под Москвой боевой дух Советской Армии был на подъеме: после 
долгих неудач погнали, наконец, гитлеровцев назад. Сталин имел все основания 
опираться на этот фактор. Это, как говорится, то, что на поверхности, видимое 
всем, кто присутствовал на совещании Ставки, и понятное Генштабу, который 
оформлял решение Сталина на общее наступление. Но, как выяснилось совсем 
недавно (я эти документы увидел, только уже работая над этой книгой — в 1999 
году), у Сталина были еще свои, никому не известные, далеко ведущие 
стратегические расчеты. Сталину казалось, что общее наступление советских войск 
деморализует германское руководство, которое увидит свои отступающие по всему 
фронту войска и пойдет на мирные предложения, которые выдвинет он, Сталин. 
Верховный Главнокомандующий не посоветовался по этому поводу со своими 
полководцами, и даже с членами Политбюро, поэтому никто из них не упоминает об 
этой попытке ни в устных воспоминаниях, ни в опубликованных мемуарах. Сложилась 
ситуация, похожая на ту, что наблюдалась во время заключения Брестского мира 
1918 года, когда Ленин подписал кабальный договор ради спасения молодого 
Советского государства. Сталин видел — немцы уже под Москвой, потери Красной 
Армии огромны, резервов нет, формирование новых частей возможно только из новых 
призывников, но нет для них вооружения: оборонные заводы частично остались на 
оккупированных территориях, а большинство пребывает в стадии эвакуации; танки, 
самолеты, орудия, стрелковое вооружение выпускается в незначительном количестве 
предприятиями, которые раньше находились в глубине страны, а их очень немного. 
Для восстановления и организации производства эвакуированных заводов на новых 
местах в Сибири и Средней Азии необходимо время. Передышка нужна была во что бы 
то ни стало. Сталин приказал разведке найти выходы на гитлеровское командование 
и от его, Сталина, имени внести предложение о перемирии и даже больше (далеко 
идущие планы) — о коренном повороте в войне. Для осуществления этих тайных 
переговоров были реальные возможности: еще в 1938 году заключено соглашение о 
сотрудничестве между НКВД и гестапо. Существует подлинный документ, 
подтверждающий это.

Генеральное соглашениеО сотрудничестве, взаимопомощи, совместной деятельности 
между Главным управлением государственной безопасности НКВД СССР и Главным 
управлением безопасности Национал-Социалистической рабочей партии Германии 
(ГЕСТАПО). (Дальше следует текст -Генерального соглашения" на 9 страницах, я 
его опускаю и привожу только последний лист. — В. К.).Текст соглашения 
отпечатан на русском и немецком языках в единственном экземпляре, каждый из 
которых имеет одинаковую силу, скреплен подписями и печатями представителей 
НКВД и ГЕСГАПО. Русский текст соглашения остается в НКВД, немецкий в ГЕСТАПО. 
Совершено в Москве, 11 ноября 1938 г. в 15 час. 40 мин. Подписи сторон: 
НАЧАЛЬНИК ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ НАРОДНОГО 
КОМИССАРИАТА ВНУТРЕННИХ дел ссср комиссар госбезопасности I ранга (Л. БЕРИЯ) 
НАЧАЛЬНИК ЧЕТВЕРТОГО УПРАВЛЕНИЯ (ГЕСТАПО) ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ БЕЗОПАСНОСТИ 
НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РАБОЧЕЙ ПАРТИИ ГЕРМАНИИ БРИГАДЕНФЮРЕР СС (Г. МЮЛЛЕР)

Разведчики связались с немецкими «коллегами», встреча состоялась в Мценске 20 
февраля 1942 года. Мценск в то время находился на оккупированной гитлеровцами 
территории. Видимо, идея об этих переговорах возникла у Сталина в самом начале 
контрнаступления, и поиски контактов наши разведчики начали немедленно. Как это 
происходило, мне неизвестно. Сталин лично написал «Предложения германскому 
командованию». Они отпечатаны в двух экземплярах, один остался у Сталина, 
другой предназначался тому, кто будет вести переговоры. Этот документ, 
по-видимому, не предполагалось вручать немцам, он представляет собой конспект, 
перечень вопросов, которым должен был руководствоваться советский представитель.


ПРЕДЛОЖЕНИЯ ГЕРМАНСКОМУ КОМАНДОВАНИЮ 1). С 5 мая 1942 года начиная с 6 часов по 
всей линии фронта прекратить военные действия. Объявить перемирие до 1 августа 
1942 года до 18 часов. 2). Начиная с 1 августа 1942 года и до 22 декабря 1942 
года германские войска должны отойти на рубежи, обозначенные на схеме № 1. 
Предлагается установить границу между Германией и СССР по протяженности, 
обозначенной на схеме № 1, 3). После передислокации армий вооруженные силы СССР 
к концу 1943 г. готовы будут начать военные действия с германскими вооруженными 
силами против Англии и США. 4), СССР готов будет рассмотреть условия об 
объявлении мира между нашими странами и обвинить в разжигании войны 
международное еврейство в лице Англии и США, в течение последующих 1943—1944 
годов вести совместные боевые наступательные действия в целях переустройства 
мирового пространства (схема № 2). Примечание:В случае отказа выполнить 
вышеизложенные требования в п.п. 1 и 2, германские войска будут разгромлены, а 
германское государство прекратит свое существование на политической карте как 
таковое. Предупредить германское командование об ответственности. Верховный 
Главнокомандующий Союза ССР Москва; Кремль 19 февраля 1942 г. И. СТАЛИН

То, что «Предложения» составлены Сталиным, подтверждает его подпись, а на то, 
что это только конспект, указывают короткие «сталинские» фразы, напечатанные не 
на государственном или партийном бланке, а на простом листе бумаги без указания 
непременных в официальных обращениях сведений о исполнителе и расчете рассылки 
копий. Обратите внимание на дату — идет общее наступление советских войск. 
Сталин говорит с гитлеровским командованием с позиции силы, даже угрожает 
уничтожением в случае несогласия! Но он переоценил возможность извлечь 
стратегические дивиденды из сложившейся, как ему показалось, благоприятной 
военной и политической ситуации. Немцы не были в состоянии растерянности. Их 
представитель группенфюрер СС Вольф вел себя не как бедный родственник в 
трудном положении (так представлялось Сталину из-за нашего общего наступления), 
а уверенно, и даже со свойственным немцам высокомерием. Переговоры продолжались 
в течение недели. В итоге, первый заместитель народного комиссара внутренних 
дел СССР представил Сталину следующий рапорт.

ПЕРВЫЙ ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАРОДНОГО КОМИССАРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР № 1/2428 27 февраля 
1942 г. Товарищу СТАЛИНУ РАПОРТ В ходе переговоров в Мценске 20—27 февраля 1942 
года с представителем германского командования и начальником персонального 
штаба рейхсфюрера СС группенфюрером СС Вольфом, германское командование не 
сочло возможным удовлетворить наши требования. Нашей стороне было предложено 
оставить границы до конца 1942 года по линии фронта как есть, прекратив боевые 
действия. Правительство СССР должно незамедлительно покончить с еврейством. Для 
этого полагалось бы первоначально отселить всех евреев в район дальнего севера, 
изолировать, а затем полностью уничтожить. При этом власти будут осуществлять 
охрану внешнего периметра и жесткий комендантский режим на территории группы 
лагерей. Вопросами уничтожения (умерщвления) и утилизации трупов еврейского 
населения будут заниматься сами евреи. Германское командование не исключает, 
что мы можем создать единый фронт против Англии и США. После консультаций с 
Берлином Вольф заявил, что при переустройстве мира, если руководство СССР 
примет требования германской стороны, возможно, Германия потеснит свои границы 
на востоке в пользу СССР. Германское командование в знак таких перемен готово 
будет поменять цвет свастики на государственном знамени с черного на красный. 
При обсуждении позиций по схеме №2 возникли следующие расхождения: 1). 
Латинская Америка. Должна принадлежать Германии. 2). Сложное отношение к 
пониманию «китайской цивилизации». По мнению германского командования, Китай 
должен стать оккупированной территорией и протекторатом Японской империи. 3). 
Арабский мир должен быть германским протекторатом на севере Африки. Таким 
образом, в результате переговоров следует отметить полное расхождение взглядов 
и позиций. Представитель германского командования Вольф категорически отрицает 
возможность разгрома германских вооруженных сил и поражения в войне. По его 
мнению, война с Россией затянется еще на несколько лет и окончится полной 
победой Германии. Основной расчет делается на то, что, по их мнению, Россия, 
утратив силы и ресурсы в войне, вынуждена будет вернуться к переговорам о 
перемирии, но на более жестких условиях, спустя 2—3 года. Первый заместитель 
народного комиссара Внутренних дел СССР (МЕРКУЛОВ)

Как оценить этот демарш Сталина? Можно, конечно, поупражняться по поволу 
беспринципности интернационалиста Сталина, согласного на сговор с фашистами 
против союзников. Он сам считал и называл эти предложения «неэтичными» по 
отношению к союзникам, как и то, что он позднее предпринял перед Перлхарбором. 
Но очевидно и то, что он готов был взять на себя любой большой грех ради 
спасения страны и народов, ее населяющих. Сталин знал о намерении Гитлера 
расчленить Советскую страну, превратить ее в колонию и истребить «аборигенов», 
«унтермеишей» для освобождения земель и раздачи их поселенцам-победителям. 
Сталин не предал «своих» евреев, не пошел на их истребление, как это сделали у 
себя фашисты, хотя взамен гитлеровцы предлагали очень выгодное «создание 
единого фронта против Англии и США». Цена, которую требовали за это гитлеровцы,
 — «поголовное истребление евреев» — для Сталина была неприемлемой. (Вот и 
задумайтесь, господа — те, кто по сей день считает его антисемитом.) Мне 
кажется, уступки и сама идея Сталина о развороте боевых действий на 180 
градусов для ведения совместных боевых действий против Англии и США являются 
ничем иным, как тактическим ходом с целью выиграть время. Обещания провести 
перегруппировку армий и «после заключения мира между нашими странами» начать 
совместные боевые действия в 1943—1944 году — это, как говорит русская 
поговорка, «Улита едет, когда-то будет». Главное, спасти страну сейчас от 
нашествия. За два года много воды утечет, можно будет и с союзниками 
объясниться, и боевых действий против них не начать. Главное сейчас — 
отдышаться и подготовить Вооруженные Силы и промышленность к более успешному 
отражению гитлеровской агрессии, если немцы отважатся ее продолжать. В общем, 
хитрил Сталин, и ложь эта была во спасение. В политике подобные маневры обычное 
дело... В этой ситуации Сталин явно блефовал. Но блеф в политике — это не то же,
 что блеф в карточной игре или в каком-либо криминальном деле. Блеф в политике 
— это редкое искусство. Одно из главных его свойств — сочетание демонстративной 
открытости с полной непонятностью истинных (скрытых) намерений. На поверхности 
действия вроде бы обычные, но не понятные сопернику. А внутри — предельная 
личная решительность, игра «на лезвии ножа», с готовностью, в случае неудачи, 
отступить. Блефуя, политик подходит на предельно близкое расстояние к 
невозможному, оставаясь между тем в зоне еще возможного. Блеф основан на 
непредсказуемости поведения, на неожиданности, скоротечности, чем ставит в 
тупик противника, это и использует в свою пользу блефующий . В какой-то степени,
 если даже эта попытка не оправдывает, то объясняет настойчивое требование 
Сталина продолжать наступление. В период переговоров ему во что бы то ни стало 
нужны были активные действия наших войск. А мы воспримем это как еще один 
пример его стратегического мышления. Хотя и неудачный, но, как говорится, с 
добрыми намерениями — ради спасения Отечества.

ВласовВ дни битвы за Москву начала зарождаться легенда о генерале Власове. В 
этой битве он не совершил ничего особенного, и даже наоборот, почти не 
участвовал в ней из-за болезни. Но после того как Власов перешел на сторону 
гитлеровцев и стал претендовать на роль «освободителя народов России», 
потребовалась ему престижная биография. Вот и начали придумывать ему 
патриотические подвиги. Один (довольноталантливый сочинитель) написал о нем 
целую книгу, в которой выдает Власова за главного защитника Москвы. -s 
Поскольку нам придется еще не раз соприкасаться с этой личностью, считаю 
необходимым поставить точки над "и" в щмом начале мифотворчества. -i Я впервые 
услышал о Власове еще в предвоенные годы, будучи курсантом Ташкентского 
пехотного училища имени Ленина. После неудач в финской войне новый нарком 
обороны маршал Тимошенко издал приказ по боевой подготовке, основной идеей 
которого был принцип: учить тому, что необходимо на войне, в условиях, 
приближенных к боевой обстановке. Это означало, что мы большую часть своей 
учебы и жизни будем проводить в поле. И пошли бесконечные учения, окапывания, 
многокилометровые дневные и ночные марши, самостоятельное приготовление пищи 
(каши) в полевых условиях или питание сухим пайком в течение нескольких суток. 
Дисциплинарные гайки закрутили до последней степени: за опоздание из увольнения 
на несколько минут — арест, на несколько часов — трибунал. Некоторые курсанты, 
даже у нас в училище, где все же был режим учебного заведения, не выдерживали 
такой истязательной требовательности, и бывали случаи самоубийств. Вот в таких 
драконовских условиях генерал Власов выделился своей жестокостью. При осенней 
проверке частей Красной Армии его 99-я стрелковая дивизия была признана лучшей 
в сухопутных войсках... Наверное, не трудно представить, каким был этот генерал,
 отличившийся таким образом в тех невероятно тяжелых условиях службы. Тогда 
Власова наградили орденом Ленина. А нарком обороны Тимошенко так 
расчувствовался на учениях от требовательности Власова, что тут же вручил ему 
золотые часы. «Красная Звезда» печатала статьи, восхваляя и пропагандируя 
непреклонную требовательность командира лучшей дивизии. 99-я стрелковая дивизия 
получила переходящее Красное знамя РККА. Власов считался тогда кристально 
чистым по происхождению и образцовым с партийной стороны офицером. Правда, был 
у него небольшой грешок: в молодости в попы готовился — окончил духовное 
двухгодичное училище в Нижнем Новгороде и затем поступил в духовную семинарию, 
где проучился еще два года. Но кто же мог этим упрекнуть генерала? Сам Генсек 
Сталин был когда-то таким же семинаристом. Это сходство, пожалуй, работало на 
авторитет Власова. Во всех аттестациях и характеристиках подчеркивается его 
политическая зрелость и преданность партии. Он сам в автобиографии пишет (в том 
же 1940 году): «В ВКП(б) вступил в 1930 г. ...Неоднократно выбирался членом 
партийного бюро школы и полка. Был редактором школьной газеты. В общественной 
работе всегда принимал активное участие, был избираем членом военного трибунала 
округа». Обратите внимание — заседал в трибунале в годы самых жестоких 
репрессий (1937—1939). Я не располагаю материалами о том, кого конкретно осудил 
и отправил на тот свет за антисоветскую деятельность будущий борец с 
большевизмом, но, наверное, очень многих, потому что приговор к высшей мере 
наказания — расстрелу — был в те годы самым частым. (Оставляю возможность 
поискать в архивах и осветить эту сторону деятельности Власова другим 
исследователям, так как не располагаю на это временем и документами). Вот 
какими слонами завершает Власов описание своего партийного портрета: 
«Партвзысканий не имел. В других партиях и оппозициях никогда и нигде не 
состоял и никакого участия не принимал, никаких колебаний не имел. Всегда стоял 
твердо на енеральной линии партии и за нее всегда боролся. Органами Советской 
власти к суду никогда не привлекался. За границей не был». В общем, кристально 
чистый, безоглядно преданный коммунист. Насчет «за границей не был» Власов 
лукавит. Был он за рубежом, в Китае, немногим более года, с сентября 1938-го по 
декабрь 1939-го. На сей счет я располагаю любопытным документом:

СПРАВКА СекретноКандидатура полковника Власова Андрея Андреевича проверялась 
через НКВД по линии Разведывательного управления для посылки в командировку за 
рубеж. Получена проверка № 167 от 11 августа 1938 г., что компрометирующих 
материалов нет. Начальник 1 отдела 21 сентября 1938 г. Полковник (Румянцев)

Какое задание выполнял Власов, тоже оставляю для выяснения другим авторам. В 
завершение этого эпизода из жизни Власова скажу лишь то, что он дал подписку о 
неразглашении, и поэтому имел юридическое право не упоминать о задании. Однако 
добавлю такой штрих, чтобы дать читателям пищу для размышлений. 
Разведывательное управление, использовав Власова только один раз, почему-то не 
оставило его в своих кадрах, а написало хорошую характеристику о преданности 
партии и, как говорится, с миром вернуло на службу в войска. Вывод в 
характеристике такой: «Тов. Власов, находясь в командировке, с работой 
справился». Я не один год прослужил в этом уважаемом управлении и знаю: попасть 
в разведку — дело весьма трудное, но уйти из нее еще сложнее. Когда офицера 
после первого испытания возвращают в войска, за этим стоит нечто не в пользу 
этого человека. Пишу об этом не потому, что так полагается писать о изменнике,
 — нет и нет. Сам факт говорит за себя: почему-то не пришелся ко двору в 
разведке Власов. Вернемся к службе в войсках. Как рекомендовалось в аттестации, 
генерал Власов был назначен на должность командира 4-го механизированного 
корпуса, а затем командующим 37-й армией, которая вела тяжелые бои за Киев. 
Таким образом, Власов не мог бы пожаловаться на трудное продвижение в службе. 
Наоборот — головокружительный взлет: неполный год командовал дивизией (с января 
по октябрь 1940 года), неполный месяц корпусом (с 22.6 по 13.7.41), с сентября 
1941 г. командовал 37-й армией до дня сдачи Киева. Затем выходил из окружения, 
и в ноябре назначен командующим 20-й армией, которая обороняла Москву в составе 
Западного фронта. Много было написано в западных и наших изданиях об этом 
периоде «полководческой деятельности» Власова. Не хочу обременять читателей 
опровержением всех этих небылиц, приведу несколько документов, которые 
перечеркивают все тенденциозные выдумки. В своих воспоминаниях генерал Сандалов,
 бывший тогда начальником штаба 20-й армии, пишет, что Власов был только 
назначен командующим, но на первом этапе битвы за Москву в командование армией 
практически не вступил — находился далеко от передовой, в госпитале. Военный 
совет армии, вполне естественно, запрашивал разные инстанции — когда же 
появится командующий? Вот один из телеграфных ответов:

Начальнику Главного управления кадров Красной АрмииГенерал-майор Власов сможет 
быть направлен не ранее 25—26 ноября связи продолжающимся воспалительным 
процессом среднего уха. Начальник штаба ю.з.ф. Бодин Нач. воеисанупра ю.з.ф. 
Бялик

Генерал Сандалов пишет в своих мемуарах, что при его назначении на должность 
начальника штаба 20-й армии он спросил маршала Шапошникова: "Акто назначен 
командующим армией?" — Недавно вышедший из окружения командующий 37-й армией 
Юго-Западного фронта генерал Власов, — ответил Шапошников. — Но учтите, что он 
сейчас болен. В ближайшее время придется обходиться без него... Следовательно, 
Власов практически не вступил в командование 20-й армией в ноябре 1941 года, 
когда шел оборонительный период битвы за Москву. В этом месяце армия только 
формировалась и была в резерве Ставки. Отсутствие Власова в «ближайшее время», 
о котором сказал Шапошников, растянулось, по сути дела, и на весь период 
контрнаступления под Москвой. Вот что пишет генерал Сандалов о первом посещении 
Власовым штаба 20-й армии: «Сокрушительный удар дивизии Короли и групп Ремизова 
и Катукова стоил неприятелю больших потерь, смял его оборонявшиеся части и 
принудил их к отходу. Наступая на пятки отходившего в Волоколамск противника, 
нанося ему фланговые удары лыжными отрядами, 331-я дивизия Ф. П. Короля подошла 
утром 19 декабря к восточным предместьям Волоколамска. В полдень 19 декабря в с.
 Чисмены начал развертываться армейский командный пункт. Когда я и член 
Военного совета Куликов уточняли на узле связи последнее положение войск, туда 
вошел адъютант командующего армией и доложил нам о его приезде. В окно было 
видно, как из остановившейся у дома машины вышел высокого роста генерал в 
темных очках. На нем была меховая бекеша с поднятым воротником, обут он был в 
бурки. Это был генерал Власов. Он зашел на узел связи, и здесь состоялась наша 
первая с ним встреча. Показывая положение войск на карте, я доложил, что 
командование фронта очень недовольно медленным наступлением армии и в помощь 
нам бросило на Волоколамск группу Катукова из 16-й армии. Куликов дополнил мой 
доклад сообщением, что генерал армии Жуков указал на пассивную роль в 
руководстве войсками командующего армией и требует его личной подписи на 
оперативных документах. Молча, насупившись, слушал все это Власов. Несколько 
раз переспрашивал нас, ссылаясь, что из-за болезни ушей он плохо слышит. Потом 
с угрюмым видом буркнул нам, что чувствует себя лучше и через день-два возьмет 
управление армией в свои руки полностью... Вечером группа генерала Ремизова и 
морская бригада заняли пригородную слободу Пушкари и вышли к северозападной 
окраине Волоколамска. Несколько позже сибиряки 331-й дивизии Короля во 
взаимодействии с танкистами группы генерала Катукова пробились к восточной и 
юго-восточной окраинам города. Ночью начался штурм города». Из приведенных 
цитат ясно одно: Власов к взятию Волоколамска не имеет никакого отношения, 
потому что он там не был и армией не командовал. Что касается Солнечногорска, 
освобождение которого тоже записывают в заслуги Власову, то этот город был 
освобожден 12 декабря, задолго до первого приезда — 19.12 — и быстрого отъезда 
Власова, о котором пишет генерал Санда-лов. Мне могут возразить: но генерал 
Власов за бои под Москвой награжден орденом Красного Знамени! Это верно. А 
случилось так: всех командующих армиями за победу под Москвой представили 
списком на награждение таким орденом. Был в этом списке и генерал Власов — по 
должности, а не по делам. А вот Жукова в списке не было, и он за эту блестящую 
победу по защите столицы, а потом и за решительное контрнаступление, не 
награжден. Не было в списке... Список командующих армиями составлял Жуков как 
командующий Западным фронтом, он не мог включить самого себя. Но Верховного 
Главнокомандующего Сталина тоже не наградили за это выигранное великое сражение.
 Видно, не до того было...




Подбор умелых соратников 


В дни контрнаступлений Сталин опирался на Жукова, Шапошникова, Василевского. Но,
 наряду с ними, искал и новые сильные личности. Так было с Еременко. Помните, 
что сказал Сталин, посылая Еременко спасать от окружения войска Юго-Западного 
фронта: «Вот человек, который в сложившейся обстановке нам нужен!» Но в 
Еременко Сталин явно ошибся. А вот в выборе начальника тыла Вооруженных Сил 
Андрея Васильевича Хрулева он, как говорится, попал в «десятку». В сложившейся 
на тот момент обстановке, при угасании наступления, наиболее целесообразным 
было закрепиться на достигнутых рубежах и перейти к жесткой обороне, изматывать 
противника и накапливать свои резервы. Тем более что к этому времени 
завершилась не только переброска, но и восстановление многих оборонных заводов 
из оккупированных районов в Сибирь и Среднюю Азию. Эти заводы начали выпускать 
вооружение, так необходимое для вновь формируемых частей. С работой тыла тесно 
связано имя генерала Хрулева — ближайшего соратника Сталина в этом сложном и 
очень ответственном деле. Выбор случился не вдруг. Сталин обычно долго 
присматривался к человеку, проверяя, главным образом, в деле, а затем приближал,
 брал в свою команду и наделял большим доверием. В ходе войны Сталин высмотрел, 
выдвинул и вырастил целую когорту замечательных полководцев: Жуков, Василевский,
 Конев, Рокоссовский, Черняховский, Баграмян и многие другие, — все они его 
личные выдвиженцы. Сталин их поддерживал, прощал ошибки, награждал за успехи, 
но постоянно держал в строгости. Среди таких выдвиженцев оказался и Хрулев. 
Андрей Васильевич так вспоминает этот поворотный в его службе день: «— Я стал 
просить Сталина — нельзя ли обойтись без меня. На его вопрос, почему я не хочу 
принять это предложение, ответил: „Поскольку Мехлис поставил своей задачей во 
что бы то ни стало меня уничтожить, он этим воспользуется и начнет травлю“. 
Сталин улыбнулся и сказал: — Ну вот, сильнее кошки зверя нет. — Для кого какой 
зверь, а для меня Мехлис — страшный зверь, — говорю ему. Он тогда стал 
расспрашивать, почему у меня такое убеждение, что Мехлис обязательно 
расправится со мной. Я ответил буквально следующее: — Когда в прошлом году Вы 
рассматривали вопрос обо мне на Политбюро, Мехлис метал громы и молнии, силясь 
всех убедить, будто я замешан в вое н но -фашистском заговоре. Вы предложили 
мне все рассказать о моей деятельности на этот счет. Но так как мне нечего было 
рассказывать, убедились, что я человек честный, и сказали Мехлису и Ежову, 
чтобы они отстали от меня. После этого, когда я перед отъездом пришел к Мехлису,
 он мне заявил: „Скажите спасибо Ворошилову. Он Вас тяжестью своей придавил и 
не дал мне поступить так, как следовало бы поступить, но я заявляю Вам, что 
постараюсь сделать все возможное, чтобы мое стремление (т. е. Мехлиса) 
оправдалось“. Тогда Сталин на все мои сомнения и возражения заявил: — Ну хорошо,
 а если я вместе с вами поведу борьбу против Мехлиса, то как вы думаете — мы 
справимся? Я откровенно ему сказал: — Как будто бы по логике вещей должны бы 
справиться, но Вы имейте в виду, что Мехлис такой человек, что он может черт 
знает что наделать и из любого положения способен выкрутиться. Сталин 
усмехнулся: — Он нас с вами вместе может разгромить? — Вас-то не разгромит, а 
меня вот разгромит. Но решение все-таки состоялось. Я был назначен начальником 
снабжения Красной Армии...» Талантливый организатор-интендант, Хрулев всю войну 
прекрасно справлялся со своей невероятно сложной должностью по обеспечению 
армии всем необходимым. Андрей Васильевич — образованный, интеллигентный 
человек, его наблюдения за работой Сталина нам очень пригодятся. Вот его 
рассказ: "— А что такое Ставка? Это Сталин (и ни одного человека в его 
секретариате), Генеральный штаб (он вызывал ксебе с картой начальника 
Генерального штаба или его помощника) и весь Наркомат обороны. Это и была 
фактически Ставка. Вызывает он командующего войсками какого-либо фронта и 
говорит: — Мы хотим вам дать директиву провести такую-то операцию. Что вам для 
этого надо? Тот отвечает: — Разрешите мне посоветоваться со штабом. — Идите к 
ВЧ. Вся связь, которой располагал Сталин, — один телефон, но все было 
подключено к нему, в том числе и ВЧ. Никаких ни радиостанций, ни телеграфных 
станций, ничего в кабинете не было. Телеграф был у Наркомата связи в 
Генеральном штабе. В Генштабе имелись и радиостанции. Не было такого положения, 
чтобы Сталин куда-то ходил к аппаратам. И вообще он сам никуда не ходил. Он 
приезжает, допустим, в 4 часа дня к себе в кабинет в Кремль и начинает вызывать.
 Дает список, кого из членов Государственного Комитета он вызывает. Заранее он 
их не собирал. Он приезжал — и тогда Поскребышев начинал всех обзванивать. Вы, 
возможно, представляете себе все это так: вот Сталин открыл заседание, 
предлагает повестку дня, начинает эту повестку дня обсуждать и т. д. Ничего 
подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали 
в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это Хрулева касается, давайте 
сюда Хрулева; это Яковлева касается, давайте сюда Яковлева; это Пересыпкина 
касается, давайте его сюда. И всем давал задания. Кроме того, все члены 
Государственного Комитета обороны имели в своем ведении определенные участки 
работы. Так, Молотов ведал танками, Маленков — самолетами, Микоян —делами 
продовольственного интендантского снабжения, снабжения горючим, и у него же был 
ленд-лиз. В течение дня принимались десятки решений. Причем, не было такого, 
чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания 
проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина. Жизнь во всем 
государственном и военном аппарате была сложная, так что никто не уходил из 
помещения. Сталин, например, мог прийти в четыре часа, а потом в восемь часов. 
Сегодня он закончил работать в одиннадцать часов вечера, а пришел в восемь 
часов утра и т. д. У меня на улице Горького была кремлевская «вертушка». Звонит 
ночью. Берешь трубку. — Вы почему не спите? Я говорю: — Позвольте, Вы звоните, 
значит, Вы считаете, что я не должен спать. Всегда все люди были на месте. Было 
организовано так, чтобы они могли быть быстро поставлены в известность. На 
заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических 
работников. Правда, позднее Сталин дал указания управделами СНК Я. Е. Чадаеву 
кое-что записывать и стал приглашать его на заседания. Сталин подписывал 
документы, часто не читая, — это до тех пор, пока вы себя где-то не 
скомпрометировали. Все было построено на громадном доверии. Но стоило ему 
только убедиться, что этот человек — мошенник, что он обманул, ловчит, — судьба 
такого работника была решена. Я давал Сталину тысячи документов на подпись, но, 
готовя эти документы, за каждой буквой следил. Следует также иметь в виду, что, 
если у вас имелось важное и неотложное дело, можно было прийти в кабинет 
Сталина и без приглашения. Я так делал неоднократно, и Сталин меня ни разу не 
выгонял. Да он и никого не выгонял. Надо было сидеть и слушать. Но когда 
создавалась какая-то пауза, я обычно говорил: — У меня есть один вопрос. — 
Сидите. (Что означало — этот вопрос он будет рассматривать.) Бывали и казусы. 
Авиация просит дать на подготовку кадров 2200 тысяч тонн высокооктанового 
бензина, а мы можем выделить максимум 700 тысяч тонн. Генерал-полковник В. В. 
Никитин из Управления снабжения горючим НКО доказывает, что Хрулев дает очень 
мало бензина, мы не можем выполнить программу подготовки летчиков, которая 
утверждена ГКО. Сталин вызывает меня. Я ему докладываю, что у нас ресурсы 
бензина не позволяют дать больше 700 тысяч тонн, а кроме того, план 
распределения бензина мы уже утвердили, там записано 700 тысяч тонн, и теперь 
надо пересматривать план. Он ничего не говорит, вызывает Поскребышева: — Ну-ка, 
Микояна сюда. Приходит Микоян. Сталин к нему обращается и говорит: — Летчики 
просят 2200 тысяч тонн высокооктанового бензина. Товарищ Хрулев дает только 700 
тысяч тонн. Можно удовлетворить просьбу летчиков? — Можно. Я тут же Микояну 
говорю: — За счет чего? — У меня кое-что есть. — Нет, Анастас Иванович, ничего 
больше нет. Я записал в этот план полностью все, что у нас запланировано 
получить из Америки, но процентов пятнадцать-двадцать танкеров гибнет, немцы их 
уничтожают. Я все это подсчитал. Сталин вмешивается и говорит: — Что вы 
спорите? Микоян этим делом ведает и знает. Я отвечаю: — Нет, товарищ Сталин, он 
этим не ведает и не в курсе дела, и я сейчас ему объясню, что он не сможет 
этого сделать. Сталин спрашивает: — Что есть реального? Я поясняю: — В этом 
плане есть 500 тысяч тонн резервов Ставки. Распределяйте этот резерв Ставки. — 
Что же, я без резерва останусь? Не годится. Уходим. После этого разговора 
Микоян вызывает М. И. Кормилицына — начальника Управления снабжения горючим: — 
Прибавьте 500 тысяч тонн. Тот отвечает: — Я ничего не могу прибавить. Микоян 
заявляет: — Позвоните Хрулеву, пусть Хрулев это сделает. — Ничего не надо 
звонить Хрулеву. Кормилицын возвращается, приходит ко мне и рассказывает. Я 
говорю: — Делай, если он тебе приказал. Я не видел, чтобы Сталину кто-нибудь 
возражал, что этого сделать нельзя, а когда я возражал, он говорил: — Что это 
за человек, ему хоть кол на голове теши, он все свое". Сталин высмотрел Хрулева 
еще до войны, а вот в дни неудачного контрнаступления, как я сказал выше, он 
опирался на своего выдвиженца, пытаясь исправить положение. "— Поскребышев дал 
телефон, по которому находился Сталин, и предложил мне лично соединиться с ним. 
Когда я позвонил Сталину, он мне заявил, что вызвал меня с фронта по 
чрезвычайным обстоятельствам, а именно: по причине создавшейся критической 
ситуации на железнодорожном транспорте. И тут же сообщил, что для рассмотрения 
вопроса о работе железнодорожного транспорта создана комиссия из членов ГКО, в 
которую он бы считал необходимым включить и меня. Я просил меня в нее не 
включать, а что касается моего участия в работе комиссии, то ямогу выполнять 
любое поручение, не будучи ее членом. Но через час я получил постановление ГКО 
(это было 14 марта), в котором говорилось, что «в состав руководящей пятерки по 
делам НКПС дополнительно включаются Микоян и Хрулев». Андрей Васильевич 
продолжает рассказывать: "— Пока шел разговор о моем участии в комиссии, Сталин 
ни разу не упомянул о работе Л. М. Кагановича, стараясь рассказать мне, как это 
ему представлялось, о состоянии железнодорожного транспорта, о состоянии 
перевозок. Он, видимо, уже был кем-то достаточно осведомлен о сложившемся 
положении, когда говорил о Ярославской, Северной, Казанской дорогах, забитых 
составами поездов. Движение по ним уже почти прекратилось. Что касается таких 
дорог, как Сталинградская, Пензенская, Куйбышевская, Рязано-Уральская, 
Южно-Уральская, то они были на грани паралича, не пускали поездов и не 
принимали их. Критическое положение на железнодорожном транспорте сложилось в 
результате ежемесячного ухудшения работы железных дорог, и только, видимо, 
благодаря тому, что нарком путей сообщения Каганович не докладывал о 
назревающей катастрофе, железнодорожный транспорт действительно зашел в тупик. 
Но не потому, что люди не умели работать, или не умели и не хотели понимать 
происходящих событий. Работа железнодорожного транспорта резко ухудшилась 
главным образом потому, что нарком путей сообщения не признавал вообще никаких 
советов со стороны сотрудников НКПС. Между тем они вносили немало ценных 
предложений, чтобы выйти из создавшегося положения. Каганович же кроме истерики 
ничем не отвечал на эти предложения и советы работников транспорта. В процессе 
работы комиссии ГКО я наблюдал перепалку между Кагановичем, Берией, Маленковым 
и другими членами комиссии. Причем у Кагановича аргументация была одна: «Вы 
ничего не понимаете в работе железнодорожного транспорта, вы никакого хорошего 
совета мне подать не можете»... И вот в процессе работы комиссии Сталин дважды 
обращался ко мне. В первом случае с предложением, не следует ли мне занять пост 
народного комиссара путей сообщения, так как это было бы полезно для армии. И 
когда я старался отвести от себя это предложение, доказывая, что армия может 
себя обеспечить и не имея своего работника в качестве наркома путей сообщения, 
то Сталин в ответ заявил: «Вы не понимаете существа этого вопроса». Второй 
разговор уже был более решительным и конкретным. Когда комиссия находилась в 
Наркомате путей сообщения и вела разговор с членом комиссии, первым 
заместителем наркома Б. Н. Арутюновым по вопросу обеспечения железных дорог 
топливом (он ведал этими вопросами), часов в 8 вечера раздался звонок в кабинет 
Арутюнова. Я был вызван к телефону лично Сталиным, который заявил мне, что он 
сегодня внесет предложение в Политбюро о назначении меня наркомом путей 
сообщения. Еще раз я просил его не делать этого, поскольку мой авторитет 
слишком мал для большой армии железнодорожников, и мне будет крайне трудно 
справляться с таким большим делом. Если Каганович, будучи членом Политбюро ЦК 
партии, будучи членом ГКО, не справился с этим делом, то как же я смогу 
справиться с ним. Сталин начал меня убеждать, что, мол, все это вы можете 
получить в результате своей хорошей работы, кроме того, он обещал мне помогать 
и задал мне вопрос: — Что, вы не верите, что я могу вам помочь? И когда я 
отвечал, что я всему этому верю, но все-таки прошу не назначать меня наркомом 
путей сообщения, Сталин в ответ на это сказал: — Вы полагаете, что я соглашусь 
с кандидатурой Арутюнова, которую нам все время навязывает Берия? Но я никогда 
не соглашусь с этой кандидатурой и считаю, что вы меня не уважаете, отказываясь 
от моего предложения. На мои дальнейшие просьбы о том, чтобы он, Сталин, 
отказался от мысли назначения меня наркомом путей сообщения, Сталин обидчивым 
тоном еще раз заявил: — Значит, вы меня не уважаете... Не имея больше 
возможности доказывать и возражать против моего назначения на пост наркома 
путей сообщения, я спросил Сталина: — Кто же будет начальником тыла Красной 
Армии? Он ответил: — Начальником тыла останетесь вы. Потому и целесообразно 
ваше назначение наркомом путей сообщения. Являясь одновременно и начальником 
тыла, вы используете все свое право наркома, чтобы в первую очередь обеспечить 
действующую армию. В тот же день, 25 марта 1942 г., ровно в 12 часов ночи я 
получил решение о назначении меня народным комиссаром путей сообщения. И 
буквально тут же позвонил Л. М. Каганович, который просил срочно приехать к 
нему в НКПС. Я приехал в НКПС, получил ключи от стола и стул, на котором сидел 
нарком путей сообщения, и без каких бы то ни было формальностей вступил в новую 
должность. Вся процедура приема-сдачи проходила в пределах 15 минут. Когда меня 
назначили наркомом путей сообщения, Сталин пригласил меня к себе на дачу, там 
было почти все Политбюро. Улучив момент, я подошел к Сталину и обратился к нему 
со словами: — Я не совсем понимаю отношение ко мне в 1938 году. Мехлис и другие 
требовали моего ареста, а теперь меня назначили наркомом путей сообщения. Какой 
же контраст! Он сказал примерно так: — Мехлис, как только пришел в ПУР в конце 
1937 года, начал кричать о том, что вы — враг, что вы — участник 
военно-фашистского заговора. Щаденко вначале выступал в защиту вас. Кулик, тот 
последовательно заявлял: «Не верю. Я этого человека знаю много лет и не верю, 
чтобы он был замешан в каком-то антисоветском, контрреволюционном деле». Но вы,
 — говорил Сталин, — понимаете мое положение: Мехлис кричит «враг». Щаденко 
потом подключился к Мехлису: вы помните, — говорит, — как обстояло дело при 
решении этого вопроса в Политбюро? Когда я задавал Ворошилову вопрос, — 
продолжал Сталин, — что же нам делать, Ворошилов сказал: теперь вот ведь какое 
время — сегодня тот или иной подозреваемый стоит на коленях и плачет, клянется, 
что ни в каких заговорах не участвовал, никакой антисоветской и антипартийной 
работы не вел, а завтра подписывает протокол и во всем сознается... Позднее я 
передал весь этот разговор Ворошилову. Ворошилов возмутился: — Это неверно. 
Если бы я тогда колебнулся, вас бы не было. Я знал, что если перед назначением 
на такой большой пост, как нарком путей сообщения, не поставить все эти вопросы,
 тогда тот же самый Мехлис сказал бы: кого вы посадили в кресло наркома? Он — 
предатель, враг, он воспользуется тем, что его назначили на такой высокий поет, 
и поставит страну в тяжелую ситуацию. Какое у меня было положение? Дают большой 
пост, оставляют начальником тыла Красной Армии и говорят: вы и то, и другое 
будете вести. И в то же время, состояние хозяйства ужасное, а вдобавок ко всему 
прочему, авторитета у меня ни в партии, ни в стране никакого, никто меня не 
знает. Я это тоже Сталину высказал. И он ответил: — Ну хорошо, Центральный 
Комитет сделает все необходимое, чтобы вы пользовались соответствующим 
авторитетом. Кстати, когда я отрицательно характеризую Мехлиса и когда я считаю,
 что Мехлис вел большую работу против Ворошилова, то у меня для этого есть все 
основания. После окончания советско-финской войны был созван Пленум 
Центрального Комитета партии по итогам войны и о состоянии наших Вооруженных 
Сил. На этом Пленуме нарком обороны Ворошилов выступил с докладом о состоянии 
армии и нарисовал в нем очень мрачную картину положения в Красной Армии. Он 
сделал вывод, что во всем этом деле его вина, Ворошилова, и поэтому просит 
Центральный Комитет партии освободить его от должности наркома. Ведь он уже 
почти 15 лет возглавляет НКО. А за это время у всякого может притупиться 
острота восприятия, недостатки могут казаться обычным явлением. После 
выступления Ворошилова Мехлис берет слово и начинает поносить Ворошилова: нет, 
товарищи, Ворошилов так не должен уйти от этого дела, его надо строжайше 
наказать. Одним словом, хотя бы арестовать...>> Сталин тогда защитил Ворошилова.





Зимняя кампания 1942 года


За первые шесть месяцев войны обессилели обе армии: германская — в наступлении 
от границы до Москвы, наша — в оборонительных сражениях на том же пространстве. 
22 июня 1941 года фельдмаршал фон Бок ступил на пашу землю во главе могучей 
группы армий «Центр» — в ней была пятьдесят одна дивизия, среди них — девять 
танковых и шесть механизированных! А 3 декабря, разглядывая Москву в 
стереотрубу, фельдмаршал умолял фюрера добавить хотя бы несколько боеспособных 
батальонов... Советские войска, тоже из последних сил, на одном энтузиазме, 
выдержали натиск врага. Верховный Главнокомандующий Сталин, сомневавшийся — 
удержим ли Москву? — под впечатлением успешных контрударов воспрянул духом, да 
так, что замахнулся на генеральное наступление от Ладожского озера до Черного 
моря! Зимнее наступление, однако, не принесло существенных результатов, не 
получилось договориться и о перемирии, на которое надеялся Сталин. Но зато 
удалось нейтрализовать Японию и избавиться от второго фронта на востоке. К 
апрелю 1942 года активные боевые действия на всех фронтах прекратились. Какой 
общий стратегический замысел действий наших войск сложился у Сталина после 
неудачного общего наступления? Сталин убедился, что мы пока еще не имеем 
достаточно сил и средств, чтобы развернуть крупные наступательные операции. На 
ближайшее время он считал нужным ограничиться активной стратегической обороной. 
Одновременно он полагал необходимым провести ряд наступательных операций в 
Крыму, в районе Харькова, на Льговско-Курском и Смоленском направлениях, а 
также в районах Ленинграда и Демянска... Можно согласиться с 
оперативно-стратегическими прогнозами Верховного, но в отношении количества 
намечаемых фронтовых наступательных операций наших войск возникает сомнение: 
они поглотят без особой пользы наши резервы, и этим осложнится подготовка к 
последующему генеральному наступлению советских войск в летней кампании. 
Обратите внимание: все еще надеялся Верховный, окрыленный успехом под Москвой, 
опрокинуть немцев на каком-либо из направлений и развить частный успех в 
большое наступление. * * * Давайте коротко вспомним, чем завершились эти четыре 
частные операции, намеченные Сталиным. О боях в Крыму очень подробно написано в 
моей книге «Полководец». Крымская операция началась успешно — высадкой десанта 
в Керчи, Феодосии, а затем в Евпатории и Судаке. За короткое время был создан 
Крымский фронт в составе трех армий — 44-й, 51-й и 47-й. Это, несомненно, 
порадовало Сталина. В Крыму нашим войскам противостояли 42-й корпус под 
командованием графа Шпонека и 11-я армия Манштейна — все внимание последнего 
было уделено штурму Севастополя. За то, что 42-й корпус допустил высадку 
десанта в Крыму, Гитлер отдал Шпонека под суд, который приговорил его к 
смертной казни (правда, потом ее отменили). От Ман-штейна фюрер категорически 
потребовал навести порядок в Крыму. В таких критических обстоятельствах 
Манштейн проявил себя как опытный военачальник. Он правильно, объективно оценил 
обстановку: «В первые дни января 1942 года для войск противника, высадившихся у 
Феодосии и подходящих со стороны Керчи, фактически был открыт путь к жизненной 
артерии 11-й армии, железной дороге Джанкой — Симферополь... Если бы противник 
использовал выгоду создавшегося положения и быстро стал бы преследовать 46-ю пд 
от Керчи, а также ударил решительно вслед отходившим от Феодосии румынам, то 
создалась бы обстановка безнадежная не только для этого вновь возникшего 
участка Восточного фронта, решалась бы судьба всей 11-й армии... Но противник 
не сумел использовать благоприятный момент. Либо командование противника не 
поняло своих преимуществ в этой обстановке, либо оно не решилось немедленно их 
использовать» . Итак, инициативой овладел Манштейн. Он сначала сумел создать 
фронт, остановить наши части, а затем, видя бездеятельность противостоящих 
командующих, показал свой характер и добился немалых успехов. Вот как оценивает 
Манштейн обстановку, в которой все это произошло: "На Керченском фронте 
противник по-прежнему держал свои 44-ю и 51-ю армии. Их общий состав равнялся к 
концу апреля семнадцати стрелковым бригадам, двум кавалерийским дивизиям и 
четырем танковым бригадам, то есть в целом 26 крупным соединениям. Этим силам 
командование 11-й армии могло противопоставить не более пяти немецких пехотных 
дивизий и одну танковую дивизию... Так как румынские соединения (до трех 
дивизий. — В. К.)только условно были пригодны для наступательных действий, 
соотношение сил в планируемой операции, закодированной под названием «Охота на 
дроф», фактически было хуже. К тому же наступление на Парпачском перешейке 
должно было вестись только фронтально. Оба моря исключали всякую возможность 
флангового маневра. Кроме того, противник создал глубоко эшелонированную 
оборону. Как можно было в этих условиях и при соотношении сил 2:1 в пользу 
противника добиться уничтожения двух его армий?" Справедливости ради уточним: 
здесь были не две, а три наши армии: 44-я под командованием генерал-лейтенанта 
С. И. Черняка, 47-я армия генерал-майора К. С. Калганова и еще 51-я генерала 
Львова. Манштейн понимал, что на узком, вытянутом перешейке между Черным и 
Азовским морями фронтальным ударом против большой массы противостоящих войск он 
ничего не добьется. Тут надо было проявить военное искусство, найти какое-то 
неожиданное решение, опереться на какие-то факторы, которые есть в его 
распоряжении. И он все это нашел. Во-первых, внезапность. Имея превосходство в 
силах, командование Крымского фронта не верило в возможность наступления немцев.
 Во-вторых, Манштейн нанес отвлекающий удар на юге перешейка, вдоль берега 
Черного моря, а главным ударом под выступающие позиции одной из армий в Центре, 
по сути дела, вдоль фронта, силами танковой дивизии пробил и пропорол насквозь 
всю оборону до Азовского моря. И в-третьих, Манштейн использовал не только 
неожиданность, но и маневренность своих войск, их хорошую управляемость. В 
течение десяти дней, с 8 по 18 мая, Манштейн очистил Керченский полуостров, 
разгромив три армии! Лишь в Аджимушкайских каменоломнях с 16 мая по 31 октября 
1942 года вели героическую оборону бойцы и командиры, оставшиеся в них. Прямо 
скажем, в крымской катастрофе Сталин не виноват, его подвели бездарные тугодумы,
 которые, имея подавляющее превосходство в силах, не устояли против значительно 
меньших сил Манштейна. И Сталин вполне справедливо наказал виновников. 
Сохранились два красноречивых документа. Один — телеграмма Мехлиса Верховному 
Главнокомандующему от 8 мая 1942 года: «Теперь не время жаловаться, но я должен 
доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7-го мая, то есть накануне 
наступления противника, Козлов созвал Военный совет для обсуждения проекта 
будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект 
и немедленно дать указания армиям в связи с ожидаемым наступлением противника. 
В подписанном приказании комфронта в нескольких местах ориентировал, что 
наступление ожидается 10—15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со 
всем начсоставом, командирами соединений и штабами план обороны армий. Это 
делалось тогда, когда вся обстановка истекшего дня показывала, что с утра 
противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка 
была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на 
участок 44-й армии». От Сталина не укрылась попытка представителя Ставки уйти 
от ответственности, и в ответ он телеграфировал: «Вы держитесь странной позиции 
постороннего наблюдателя, не отвечающего за беды Крымфронта. Эта позиция очень 
удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы — не посторонний 
наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и 
неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе 
с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон 
слабым. Если „вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать“, 
а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой,
 то тем хуже для вас. Значат, вы еще не поняли, что вы посланы на Крьшфронт не 
в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки. Вы требуете, 
чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гиндембурга. Но вы не можете не знать, 
что у нас нет в резерве Гиндснбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли 
бы сами справиться с ними. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на 
побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы 
фронта и танки не прошли бы. Не нужно было быть Гиндснбур-гом, чтобы понять эту 
простую вещь, сидя два месяца в Крым-фронте». В результате керченской 
катастрофы представитель Ставки Верховного Главнокомандования Мехлис был снят с 
постов зам. наркома обороны и начальника Главного политического управления 
Красной Армии, понижен в звании до корпусного комиссара. Сняты с должностей и 
понижены в звании на одну ступень командующий фронтом генерал-лейтенант Козлов, 
дивизионный комиссар Шаманин. Снят с должности начальник штаба фронта. 
Командармы генерал-лейтенант Черняк, генерал-майор Колганов, командующий ВВС 
фронта генерал-майор авиации Николаенко понижены в звании до полковников. Так 
завершилась первая частная наступательная операция зимней кампании. * * * 
Следующей частной операцией, задуманной Верховным, было освобождение Харькова 
путем осуществления своеобразных Канн — окружением Харьковской группировки 
ударами с двух направлений: на юге — от Барвенкова, на севере — от Волчалской. 
На очередном совещании Ставки, в конце марта 1942 года, присутствовали 
Шапошников, Тимошенко, Ворошилов, Жуков, Василевский и Хрущев, прошло оно 
довольно бурно. Борис Михайлович стал говорить о необходимости ограничиться 
активной обороной. При этом основные резервы не вводить в бой, а сосредоточить 
на Центральном и Воронежском направлениях. — Что касается насту нательной 
операции Юго-Западного направления, — перешел Шапошников к главному вопросу, — 
то Генштаб категорически против нее. Прежде всего, для этого недостаточно 
резервов, да и наступление из оперативного мешка, каковым является 
барвенковский выступ, весьма рискованно. — Не сидеть же нам в обороне сложа 
руки и ждать, пока немцы нанесут первыми удар, — прервал его Сталин. — Надо 
самим нанести ряд упреждающих ударов на широком фронте и прощупать готовность 
противника. Жуков предлагает развернуть наступление на Западном направлении, а 
на остальных фронтах обороняться. Я думаю, это полумера. Поднялся Тимошенко и 
уверенно, четко сказал: — Войска сейчас в состоянии — и, безусловно, должны — 
нанести немцам на Юго-Западном направлении упреждающий удар, расстроить их 
наступательные планы против Юго-Западного и Южного фронтов, в противном случае 
повторится то, что произошло в начале войны. Я также поддерживаю и предложения 
Жукова. Это скует силы противника. Ворошилов немедленно поддержал Тимошенко, а 
Жуков Шапошникова, отстаивая только возможность наступления Западного фронта. 
Сталин все больше раздражался, и его настойчивое требование провести 
Харьковскую операцию стало приобретать форму приказа. Но ему не хотелось 
единолично принимать такое решение. — А что скажет нам товарищ Василевский? — 
повернулся он к Александру Михайловичу. — Мое мнение, как и мнение Генштаба, 
уже высказал маршал Шапошников. Хочу только заострить внимание на рискованности 
наступления из барвенковского выступа. — Ну от Шапошникове кой школы трудно 
было услышать другое, — недовольно заметил Сталин. — Так настаивает ли 
командование направления на проведении операции? — Настаиваем и убедительно 
просим, — заявили Тимошенко и Хрущев. — Хорошо. На этом и остановимся. Генштабу 
через сутки приготовить все предложения, а далее считать операцию внутренним 
делом направления и в их дела не вмешиваться. Вам же, товарищи Тимошенко и 
Хрущев, придется рассчитывать на свои силы... 30 апреля Василевский представил 
Сталину «План действий войск Юго-Западного направления на апрель — май 1942 
года», который предусматривал разгром харьковской группировки противника для 
обеспечения последующих действий войск Южного фронта на Днепропетровск и 
прочную оборону, которую Южный фронт должен держать в районе Барвенково — 
Славянск — Изюм. — Вы все еще не согласны с командованием направления? — 
спросил Сталин. — А как вы будете чувствовать себя, если Тимошенко добьется 
успеха? — Буду бесконечно рад этому. А если беда? — в свою очередь спросил 
Василевский. — Беду будем предотвращать и мы с вами. Работать придется еще 
больше, а у вас опять неважный вид. Как вы живете? — Мне предоставлена отличная 
квартира на улице Грановского. — А где вы отдыхаете? — Там и отдыхаю, а чаще в 
Генштабе, в особняке Ставки. Рядом с моим кабинетом имеется приличная комната 
отдыха. — У вас нет за городом дачи? — Последние два предвоенных года семья 
пользовалась в летние месяцы дачей Наркомата обороны в Краскове, но мне там 
практически бывать не пришлось... (Дальше пересказываю эпизод из книги С. 
Куличкина «Генштаб полагает».) Через несколько дней Поскребышев передал 
указание Сталина осмотреть и выбрать одну из дач в Волынском на берегу реки 
Сетунь. Поехали в тот же день. Поселок находился всего в пятнадцати минутах 
езды от Центра в живописном месте. Недалеко была дача Сталина. Уютный, 
окруженный зеленью домик показался прямо-таки сказочным, а удивительная тишина 
и спокойствие обещали настоящий отдых. Не скрывал радости и Александр 
Михайлович, хотя и понимал, что пользоваться этими благами ему вряд ли придется.
 Тут же комендант поселка врезал новый замок, вручил ключи, сообщил о системе 
охранной сигнализации и пропусков. — Желаю вам приятного отдыха. Приезжайте 
чаще, — сказал он тихо. — Хорошо бы, — засомневался Василевский. Сомнения его 
были вполне оправданны. По-прежнему большую часть времени приходилось дневать и 
ночевать в Генштабе. Одним из апрельских вечеров он все-таки решил остаться на 
ночь на даче. Зная, что Сталин не поднимается раньше десяти часов утра, не 
спешил, попивая чай с деревенским молоком. Раздался телефонный звонок. — Вас 
ищет товарищ Сталин, — послышался голос Поскребышева, и тут же в разговор 
вступил Верховный: — Товарищ Василевский, вы не успели обжиться на даче, а уже 
засиживаетесь там. Это не годится. В часы сна можете спать на даче, а в рабочее 
время будьте в Генштабе. У нас есть к вам ответственное поручение. Не могли бы 
вы приехать сейчас? — Так точно! — ответил смущенный Василевский и, ругаясь про 
себя, начал быстро собираться. — Ну что ты так переживаешь? — успокаивала его 
жена. — Всего-то одну ночь провел на даче... — Вот и обидно, что одну ночь, и 
на ней попался. Пропади она пропадом эта дача. Хоть не приезжай сюда... В эти 
весенние дни произошел еще один интересный эпизод, который стал значительным 
событием в службе Василевского. Сталин на заседаниях ГКО, и просто на 
совещаниях, неоднократно обращался к Василевскому от имени Ставки с 
предложением возглавить Генштаб. Борис Михайлович Шапошников опять тяжело 
заболел и тоже неоднократно просил об отставке. Очередной разговор состоялся в 
присутствии Тимошенко, Хрущева и Баграмяна, когда Борис Михайлович снова 
занемог. Может быть, и разговора не было бы, но воздушный налет заставил 
собравшихся спуститься в бомбоубежище. По дороге Хрущев посетовал на здоровье, 
утомляемость, и Сталин как будто что-то вспомнил. Во всяком случае, как только 
спустились в убежище, он обратился к Василевскому: — А ведь товарищ Хрущев прав.
 Здоровье — очень важный фактор для эффективной работы руководителя. Борис 
Михайлович очень болен, ему трудно, и мы должны пойти ему навстречу. Политбюро 
и ГКО выдвигают вашу кандидатуру на должность начальника Генштаба. — Товарищ 
Сталин, я уже докладывал Вам по этому вопросу и сейчас убедительно прошу 
воздержаться от такого шага. Функции заместителя начальника Генштаба я освоил и 
готов отдать все силы, чтобы оказывать всестороннюю помощь Борису Михайловичу.
 — Вот видите, — повернулся Сталин к остальным. — Ставка настаивает, а товарищ 
Василевский категорически отказывается. Разве это по-партийному? — Я докладываю 
именно как коммунист, ибо считаю, что заменить маршала Шапошникова пока не 
готов. — А кто готов? — раздраженно спросил Сталин. — Кого вы можете предложить 
на эту должность? — Например, Жукова или Мерецкова. — Они уже были на этой 
должности, проявили себя, но больше пользы принесут на фронте. А вы как 
думаете? — вновь повернулся он к остальным. — Думаю, этим человеком может быть 
Маршал Советского Союза Тимошенко, — первым сказал Баграмян. — Он возглавлял 
Наркомат обороны и хорошо знает содержание работы Генерального штаба. — Я не 
согласен, — сразу отреагировал Тимошенко. — Рекомендую на эту должность 
генерала Голикова как отличного военачальника и политработника... Его сразу же 
поддержал Хрущев, но Сталин только усмехнулся и вновь заговорил о Василевском. 
Разговор начал принимать напряженный характер, и Верховный, почувствовав это, 
перевел его на фронтовые дела, пообещав еще вернуться к важной кадровой 
проблеме. 24 апреля позвонил Сталин и сказал: — Товарищ Василевский, ввиду 
болезни Александра Михайловича, вы назначаетесь исполняющим обязанности 
начальника Генерального штаба. * * * События в частной Харьковской 
наступательной операции развивались следующим образом. На заключительном 
заседании Военного совета уже в штабе Юго-Западного направления маршал 
Тимошенко (он был и командующим фронтом) сказал: — В результате поражений, 
нанесенных нами немецко-фашистским войскам в ходе зимней кампании, инициатива 
боевых действий захвачена Красной Армией... В ближайшее время мы сможем 
привлечь для разгрома врага значительные силы... На этом совещании подробный 
анализ обстановки доложил начальник штаба Юго-Западного направления генерал 
Баграмян. Он сделал следующий вывод: — Харьковская группировка противника не 
может начать активных боевых действий до прибытия значительного пополнения 
личным составом и материальной частью, восстановления оперативного построения 
войск и подхода крупных оперативных резервов. Противник начнет активные 
действия лишь с наступлением тепла. Ну и, подводя итоги совещания, член 
Военного совета Хрущев заявил: — Верховный Главнокомандующий Сталин сам 
поставил перед войсками фронта эту задачу, и одно это является гарантией успеха.
 В общем — полная уверенность в успехе. И было чем его добиться — на участке 
прорыва сосредоточили 22 дивизии, 2860 орудий и 5600 танков. Кроме того, в 
прорыв должны были вводить два танковых корпуса, три кавалерийские дивизии и 
мотострелковую бригаду. Да еще в резерве у командующего Юго-Западным фронтом 
оставались две стрелковые дивизии, один кавкорпус и три отдельных танковых 
батальона. Кроме того, соседний Южный фронт выделял на усиление три стрелковые 
дивизии, пять танковых бригад, четырнадцать артиллерийских полков РГК и 233 
самолета. 12 мая !942 года вся эта армада после часовой артиллерийской 
подготовки ринулась вперед, чтобы обойти Харьков с севера и юга и замкнуть 
клещи западнее города. За пять дней войска пробились на глубину 20—30 
километров. Но... Вот тут опять встревает это злополучное «но». Оказалось, что 
гитлеровцы именно на этом участке фронта готовили наступательную операцию, тоже 
частную, под кодовым названием «Фридерикус I», для чего сосредоточили здесь 
мощную ударную группировку. Наши штабы — Генштаб, Юго-Западного направления, 
Юго-Западного и Южного фронтов — оказались в полном неведении об этих 
намерениях противника! 17 мая в 5 часов 30 минуг, после артиллерийской и 
авиационной подготовки, гитлеровцы ударили под основание клина наших войск на 
Барвенковском направлении. Через час они уже прошли 10 километров по тылам 9-й 
армии! Что же предприняло командование Юго-Западного направления? Тимошенко и 
Хрущев посчитали этот удар противника естественным желанием закрыть брешь. И, 
руководствуясь своей абсолютно неправильной прежней оценкой противника («нет у 
него сил», «ничего у него не получится!»), решили продолжать наступление для 
взятия Харькова. Василевский (исполнявший обязанности начальника Генштаба 
вместо заболевшего Шапошникова) предлагал немедленно прекратить наступление и 
принимать меры по отражению попытки противника окружить войска, которые 
прорываются к Харькову. Сталин не любил менять своих решений. Переговорив с 
Тимошенко, он заявил начальнику Генштаба, что мер, принимаемых командованием 
направления, вполне достаточно, чтобы отразить удар врага против Южного фронта, 
а поэтому Юго-Западный фронт будет продолжать наступление... Приближающаяся 
катастрофа вырисовывалась все отчетливее — немецкие танки громили тылы армий, 
идущих на Харьков. Адо города, как говорится, оставалось рукой подать. 
Тимошенко и Хрущев считали, наверное, что когда они овладеют Харьковом, все 
трудности будут сняты — победителей не судят! А войска после взятия города 
можно будет направить на контратакующих с тыла. Эту настойчивость командования 
Юго-Западного направления подтверждает Жуков: «Мне довелось присутствовать в 
этот день в Ставке при одном из последующих разговоров И. В. Сталина с 
командующим Юго-Западным фронтом. Хорошо помню, что Верховный тогда уже четко 
выразил С. К. Тимошенко серьезное опасение по поводу успехов противника в 
районе Краматорска. К вечеру 18 мая состоялся разговор по этому же вопросу с 
членом Военного совета фронта Н. С. Хрущевым, который высказал такие же 
соображении, что и командование Юго-Западного фронта: опасность со стороны 
краматорской группы противника сильно преувеличена, и нет оснований прекращать 
операцию. Ссылаясь на эти доклады Военного сове-га Юго-Западного фронта о 
необходимости продолжения наступления, Верховный отклонил соображения Генштаба. 
Существующая версия о тревожных сигналах, якобы поступавших от Военных советов 
Южного и Юго-Западного фронтов в Ставку, не соответствует действительности. Я 
это свидетельствую потому, что лично присутствовал при переговорах Верховного». 
Ну а против контратакующих немцев Тимошенко послал 2-й кавалерийский корпус и 
5-й кавкорпус генерала Плиева. Кавалерию против танков — вот уж действительно 
полное незнание ситуации! Представьте себе эту картину: конники, махая саблями, 
идут лавой на танковые дивизии! А всего в группировке немцев, закрывавшей 
коридор прорыва, были 3-й моторизованный корпус, 44-й армейский корпус, 52-й 
армейский корпус, а в них одиннадцать дивизий, из которых две танковые, причем 
все части противника полностью укомплектованы (свежие резервы). Кроме лихой 
атаки конников против танков, была совершена еще одна глупость (прошу извинить: 
не нахожу другого слова). В те же часы 17 мая, когда танки противника громили 
наши тылы, командование фронтом ввело в бой 21-й и 23-й танковые корпуса. Но не 
против тех, кто угрожал отрезать наши наступающие к Харькову части, а вслед за 
теми, кто шел вглубь, в капкан к Харькову — по ранее утвержденному плану! Как 
говорит участник этого сражения маршал Москаленко: «Сами лезли в мешок, в пасть 
к врагу». Это продолжалось 17, 18 и 19 мая. Опасность окружения наших частей 
становилась реальностью, и 22 мая кольцо замкнулось. Не мы, а немцы осуществили 
Канны. Почти вся наша группировка, за исключением небольших групп, была 
уничтожена. Взято в плен, по немецким документам, 240 000 солдат и командиров. 
Позднее все военачальники, участвовавшие в этой операции, в своих мемуарах 
будут утверждать, что они своевременно пытались остановить и вернуть 
наступавшие войска. Причем ни один из них не упомянет об изначальном просчете, 
когда планировали наступление, абсолютно не зная противостоящих сил противника. 
Эту операцию вообще нельзя было проводить при таком соотношении сил! Но, как 
водится в таких случаях (так случилось и на сей раз), вину валили друг на друга,
 а все вместе впоследствии — на Сталина. Пришла пора «развенчания культа 
личности Сталина». Начались перемены мнений и оценки исторических событий под 
влиянием политической конъюнктуры — поначалу единичные измышления стали 
хаотически множиться, а позднее лавиной прокатилась массовая переоценка 
ценностей. Всем известны поразительные примеры того, как крупные политические 
деятели, ученые, писатели чуть ли не в одночасье меняли свои суждения и 
убеждения на прямо противоположные, превращаясь из «пламенных» коммунистов в не 
менее кондовых диссидентов-демократов. Наконец остается ознакомиться с 
последними намеченными Сталиным частными операциями — на севере, в районах 
Ленинграда и Демьянска. Не буду подробно разбирать ход боевых действий в этих 
операциях. Напомню лишь о том, что обе они закончились неудачно: в районе 
Демьянска войска Северо-Западного фронта окружили группировку немцев, но 
уничтожить ее так и не смогли, гитлеровцы выручили своих окруженцев. На 
Ленинградском и Волховском фронтах прошло несколько тяжелых, вязких, затяжных 
операций. В результате одной из них — Любанской — 2-я ударная армия вклинилась 
в расположение противника, да так там и застряла в лесах и болотах. В условиях 
весенней распутицы 2-я ударная армия почти полностью погибла, а ее командующий 
генерал-лейтенант Власов сдался в плен. О нем и его деятельности по созданию 
Русской освободительной армии и руководству Комитетом освобождения народов 
России написаны не только статьи, но и целые книги. Это имеет прямое отношение 
к нашей теме, потому что носило антисталинскую направленность в первую очередь. 
Поскольку все это издано огромными тиражами и выдается за события, реально 
происходившие в годы войны, считаю необходимым ознакомить читателей с 
подлинными документами и фактами, чтобы читатели сами разобрались, где правда, 
а где вымысел. По ходу повествования, в хронологической последовательности мы 
будем соприкасаться с «власовщиной», чтобы внести полную ясность в ее 
запутанную, а порой надуманную историю. Обратимся к обстоятельствам пленения 
Власова. Надо признать, что нет большой вины генерала Власова в том, что 2-я 
ударная армия оказалась в окружении. Он был назначен взамен заболевшего 
генерала Н. К. Клыкова на завершающем этапе неудачной Любанской операции, 16.04.
1942 года, когда армия уже находилась в окружении. Истощенная голодом, без 
боеприпасов, армия погибала в болотистой хляби. Попытки вырваться из окружения 
успеха не имели. Осталась одна, последняя в таких обстоятельствах возможность — 
просочиться к своим мелкими группами. Вот выдержка из докладной записки одного 
из окружен-цев — майора Зубова: «...в 12 часов дня 25 июня штаб 2-й ударной 
армии и штаб 46 сд. находились в лесу в одном месте. Командир 46 сд. тов. 
Черный мне сообщил, что мы сейчас пойдем на прорыв противника, но командующий 
Власов предупредил, чтобы не было лишних людей... Таким образом, нас оказалось 
из штаба 2-й ударной армии 28 человек и не менее из штаба 46 сд. Не имея 
питания, мы пошли в Замош-ское, шли день 25 и 26. Вечером мы обнаружили убитого 
лося, поели, а утром 27 начальник штаба 2-й ударной армии, посоветовавшись с 
Власовым, принял решение разбиться на две группы, так как таким количеством 
ходить невозможно». Позднее один из членов группы, ушедший с Власовым, сообщил, 
что среди них начались ссоры из-за разных предложений, как действовать дальше, 
группа распалась. Командующий фронтом Мерецков в своих воспоминаниях пишет о 
мерах, которые он принимал для поиска и спасения Власова: «Командование 2-й 
ударной армии, как впоследствии сообщил командир 327-й стрелковой дивизии И. М. 
Антюфеев, отдало утром 24 июня распоряжение: выходить из окружения мелкими 
группами, кто где хочет и как знает. Это распоряжение подорвало моральный дух 
войск и окончательно дезорганизовало управление. Не чувствуя руководства со 
стороны командования и штаба армии, подразделения дивизий и бригад вразброд 
двинулись к выходу, оставляя неприкрытыми фланги. Отдельные бойцы, в результате 
непрерывных боев и недоедания, совершенно обессилели. Некоторые находились в 
полубессознательном состоянии и лежали на земле. Но где же армейское 
руководство? Какова его судьба? Мы приняли все меры, чтобы разыскать Военный 
совет и штаб 2-й ударной армии. Когда утром 25 июня вышедшие из окружения 
офицеры доложили, что они видели в районе узкоколейной дороги генерала Власова 
и других старших офицеров, я немедленно направил туда танковую роту с десантом 
пехоты и своего адъютанта капитана М. Г. Бороду. Выбор пал на капитана Бороду 
не случайно. Я был уверен, что этот человек прорвется сквозь все преграды. И 
вот во главе отряда из пяти танков Борода двинулся теперь в немецкий тыл. 
Четыре танка подорвались на минах или были подбиты врагом. Но, переходя с танка 
на танк, Борода на пятом из них все же добрался до места, где должен был 
находиться штаб 2-й ударной армии. Однако там уже никого не было. Вернувшись, 
горстка храбрецов доложила мне об этом в присутствии представителя Ставки А. М. 
Василевского. Зная, что штаб армии имеет с собой радиоприемник, мы периодически 
передавали по радио распоряжение о выходе. К вечеру этого же дня выслали 
несколько разведывательных групп с задачей разыскать Военный совет армии и 
вывести его. Эти группы тоже сумели выполнить часть задания и дойти до 
указанных районов, но безрезультатно, так как и они Власова не отыскали... Я 
позвонил А. А. Жданову и попросил его дать распоряжение командиру Оредежского 
партизанского отряда Ф. И. Сазанову разыскать генерала Власова и его спутников. 
Товарищ Сазанов выслал три группы партизан, которые осмотрели всю местность 
вокруг Поддубья на много километров. Власова нигде не было. Наконец через 
некоторое время от партизан поступило сообщение, что Власов в деревне Пятница 
перешел к гитлеровцам». Теперь познакомимся с немецкими документами, 
сомневаться в достоверности которых нет оснований. Гауптман Ульрих Гардт, 
бывший начальник связи 4-й авиационной дивизии рассказал: "Власов в одежде без 
знаков различия скрывался в баньке близ деревни Мостки, южнее Чудова. Его 
обнаружил староста деревни и сообщил проезжавшему через деревню немецкому 
офицеру. Когда открыли дверь и скомандовали «руки вверх!», Власов крикнул: «Не 
стреляйте, я генерал Власов — командующий второй ударной армией». Власова 
допросил и 15 июля 1942 года в штабе 18-й немецкой армии и, как полагается, 
сведения, полученные от пленного, разослали информационным письмом № 1379-42 
для своих частей. Вот краткое изложение документа о первом допросе Власова. 
"Объяснив, что в ВКП(б) он вступил в 1930 году для того, чтобы иметь 
возможность продвигаться по службе, и пожаловавшись на трудный характер 
генерала армии К. А. Мерецко-иа, бывший командующий 2-й ударной дал подробные 
сведения о структуре Волховского фронта, о причинах военных неудач, похвалил 
работу немецких артиллерии и авиации, оценил потери своей армии убитыми и 
захваченными в плен — до 60 тысяч человек. (Эта часть показаний Власова носит 
оправдательный характер. Он явно набивал себе цену, давая понять, что все 
случившееся — результат деятельности других лиц. — В. К.)...По показаниям 
генерал-лейтенанта Власова, план военного деблокирования Ленинграда остается в 
силе. Реализация плана зависит от того, насколько отдохнут дивизии Волховского 
и Ленинградского фронтов, а также от прибытия пополнений. При наличных силах 
Волховский и Ленинградский фронты не способны к каким-либо наступательным 
действиям в направлении Ленинграда. Этих сил хватает максимум для того, чтобы 
удерживать Волховский фронт и фронт между Кириши и Ладожским озером... ...
Весной на юг переброшены многочисленные дивизии, на северные фронты перестали 
обращать внимание. Волховский фронт больше не получал подкреплений... ...в 
Центральной зоне Жуков может еще раз перейти в большое наступление от Москвы, 
резервов у него достаточно..." Как видим, сведения, данные Власовым, конечно же,
 являются военными секретами, многие наши офицеры, попадавшие в руки 
гитлеровцев, даже под пытками не разглашали менее значительные военные тайны, а 
Власов, будучи опытным, широко информированным генералом, на первом же допросе 
своими показаниями явно стремится расположить к себе врагов и содействует их 
успешным боевым действиям. Не стану излагать развернутые комментарии по поводу 
этого поступка Власова, просто приведу запись из его личного дела: «Февраль 
1939 г. Принял военную присягу». А в ней есть такие слова: «...принимаю присягу 
и торжественно клянусь... строго хранить военную и государственную тайну... 
Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня 
постигнет суровая кара Советского закона, всеобщая ненависть и презрение 
трудящихся». Так началось то, что позднее было названо «власовщиной».




Битва за Кавказ


Сталин не выпустил из виду бои на Дону и приближение гитлеровских войск к 
Северному Кавказу. Но он не придавал этому направлению того значения, какое оно 
приобретало в связи с планами Гитлера. Бои на Южном фронте, которые шли и могли 
развернуться в перспективе — летом 1942 года, оценивались Сталиным как бои на 
всех других, неглавных направлениях. Направлением вероятного главного удара 
гитлеровской армии Сталин считал удар на Москву. Генштаб проглядел опасность, 
нависшую над Кавказом и бакинской нефтью, и за многие беды, которые последовали 
за этим недоглядом, он несет полную ответственность. Вот еще одна реальная 
возможность для любителей критиковать Сталина. Не надо выискивать 
несуществующие его провинности. Просчет, недооценка сил и возможностей 
противника, ошибка в определении его главных усилий летом 1942 года — вина не 
только Генштаба, но и Сталина как Верховного Главнокомандующего. Это едва не 
привело к сокрушительной катастрофе (если бы немцы захватили нефтяные источники 
на Кавказе). Уж в чем виноват, в том виноват! Сталин позднее сам понял этот 
свой промах. Каждому человеку свойственно нежелание говорить о своих грехах, и 
Сталин не любил вспоминать о тяжелых боях на Кавказе и о том, кто виноват, а 
кто и как спас тогда нашу страну. Тут, наверное, мне уже пора подкрепить 
сказанное надежными документами, а не ограничиваться только рассуждениями. 
Маршал А. А. Гречко пишет: «Ставка при определении замысла врага на лето 1942 
года считала, что основные события летом развернутся вокруг Москвы, что именно 
на этом направлении противник будет наносить главный удар». Допустим, в те дни 
Гречко не знал общей обстановки, он не был еще маршалом, командовал армией, 
хотя следует заметить, что писал он свои воспоминания уже будучи маршалом и 
министром обороны и, конечно же, располагал документами в полном объеме. Но все 
же — допустим... Тогда я приведу свидетельство человека, который почти 
ежедневно встречался со Сталиным, — генерала М. Штеменко: «Должен сказать, что 
советское стратегическое руководство во главе с И. В. Сталиным было убеждено, 
что рано или поздно враг снова обрушит удар на Москву. Это убеждение Верховного 
Главнокомандующего основывалось не только на опасности, угрожавшей с ржевского 
выступа. Поступили данные из-за рубежа о том, что гитлеровское командование 
пока не отказалось от своего замысла захватить нашу столицу. И. В. Сталин 
допускал различные варианты действий противника, но полагал, что во всех 
случаях целью операции вермахта и общим направлением его наступления будет 
Москва. Другие члены Ставки, Генеральный штаб и большинство командующих 
фронтами разделяли это мнение. Исходя из этого, считалось, что судьба летней 
кампании 1942 года, от которой зависел последующий ход войны, будет решаться 
под Москвой. Следовательно, центральное — Московское — направление станет 
главным, а другие стратегические направления будут на этом этапе войны играть 
второстепенную роль. Как выяснилось впоследствии, прогноз Ставки и Генштаба был 
ошибочным». Если бы просчет ограничивался просто спорами и дискуссиями на эту 
тему, то беда была бы невелика. Но просчет этот вел к такому распределению 
советских Вооруженных Сил, которое не соответствовало создавшейся обстановке. 
Маршал А. Гречко прямо подтвердил эту беду: «Однако, несмотря на эта и другие 
доклады наших разведывательных органов, что центр тяжести весеннего наступления 
противника будет на юге, на этот участок фронта достаточных резервов направлено 
не было». Фронты Западного направления находились в непосредственной близости 
от Москвы, они защищали подступы к столице. Их силы составляли около половины 
всей нашей армии. А на Кавказе было 5 — 6 процентов всех наших дивизий, а 
танков — этой решающей ударной силы в современной войне — всего 3 процента! 
Попробуем понять, что же заставило Сталина держать большие силы под Москвой. 
Мне кажется, это объясняется, кроме стратегических, еще и чисто 
психологическими причинами. В Ставке все испытывали колоссальное потрясение 
после того, как враг за короткое время прошел почти половину европейской части 
страны и ринулся на Москву! И мне думается, весной 1942 года, когда бои еще 
гремели недалеко от столицы, Сталин опасался отпускать войска из-под Москвы, 
отдавать резервы на юг, в ожидании того, что враг, находясь так близко, вновь 
попытается овладеть столицей. А что касается разведывательных данных об 
опасности на юге, то не раз приходилось убеждаться в их неточности, 
преувеличенности, а порой и ложности. Не дезинформация ли это со стороны 
противника, рассчитанная на то, чтобы оттянуть советские войска от Москвы на 
юг? Но юг далеко, а лязг гитлеровских танков слышен вот здесь, под Москвой! В 
общем, как бы там ни было, а в 1942 году врагу удалось осуществить подготовку и 
нанести удар гигантской силы по Кавказу. Просчет, о котором шла речь, обернулся 
для войск, оборонявших подступы к Кавказу, огромными трудностями и людскими 
потерями. Гитлер был абсолютно уверен в успехе нового наступления и не 
собирался ни с кем делить лавры предвкушаемой победы, поэтому, как уже 
говорилось, находился в Виннице, в специально построенной для него ставке, 
поближе к театру военных действий. Кстати, ставку эту несколько месяцев строили 
немецкие военные инженеры под видом санатория для офицеров. Вся зона 
строительства была оцеплена охраной и колючей проволокой. Несколько тысяч 
военнопленных, работавших там, и даже некоторые немцы — мастера-отделочники — 
догадывались, что строится здесь не то, о чем говорят официально, но чтобы эти 
их догадки не были разглашены, участвовавших в строительстве после его 
завершения эсэсовцы уничтожили. Как уже было сказано, для обеспечения главной 
задачи — захвата Кавказа и прикрытия левого фланга группы армий "А" — был 
нанесен удар в направлении Волги и города Сталинграда. 12 июля фашистские 
войска вступили на территорию Сталинградской области. Продвижение гитлеровских 
частей шло успешно, и поэтому в директиве Гитлера № 44 от 21 июля 1942 года 
сказано: «Неожиданно быстро и благоприятно развивающиеся операции... дают 
основания надеяться на то, что в скором времени удастся отрезать Советский Союз 
от Кавказа и, следовательно, от основных источников нефти и серьезно нарушить 
подвоз английских и американских военных материалов. Этим, а также потерей всей 
донецкой промышленности Советскому Союзу наносится удар, который будет иметь 
далеко идущие последствия». Гитлер настолько был уверен в успехе своих войск в 
районе Волги и Сталинграда, что отобрал у группы армий "Б" 4-ю танковую армию и 
включил ее в группу армий "А", чтобы она тоже наносила удар в направлении 
Грозного и Баку. 17 июля советские войска на Сталинградском направлении 
получили директиву: «Ставка Верховного Главнокомандовании приказывает под вашу 
личную ответственность немедленно организовать сильные передовые отряды и 
выслать их на рубеж р. Цимла от Чернышевская и до ее устья, особенно прочно 
занять Цимлянская, войдя в связь здесь с войсками Северо-Кавказского фронта». В 
этот же день авангарды дивизии 6-й немецкой армии в излучине Дона, на рубеже 
рек Чир и Цимла, столкнулись с передовыми отрядами 62-й и 64-й армий 
Сталинградского фронта, высланными согласно этой директиве. Именно эта дата 
считается началом великой Сталинградской битвы, а первым ее боем — встреча этих 
передовых отрядов с 6-й армией Паулюса. Шесть дней вели упорные бои эти 
передовые отряды, заставив развернуться главные силы 6-й немецкой армии. 
Противник почувствовал, что встретил здесь какие-то новые части и что надежды 
на легкое наступление на Сталинградском направлении несколько преждевременны. 
Уже 23 июля в очередной директиве Гитлер совсем по-иному оценивает силы 
советских частей. «Только небольшим силам армии Тимошенко удалось избежать 
окружения и достичь южного берега р. Дон. Следует считаться с тем, что они 
будут усилены за счет войск, находящихся на Кавказе. Происходит сосредоточение 
еще одной группировки противника в районе Сталинграда, который он, по-видимому, 
собирается оборонять». Гитлер силами группы армий "Б" планировал рассечь 
территорию до Волги и изолировать Кавказское направление от Москвы и вообще от 
всей североевропейской части нашей страны. Получая такое надежное и реальное 
обеспечение слева, группа армий "А", казалось бы, могла продолжать наступление 
на Кавказ. Однако группировка советских войск, находившаяся под Сталинградом, 
существовала и нависала над флангом немецких войск, рвущихся к Баку; без 
разрешения этой важной стратегической проблемы по устранению угрозы с севера не 
могла быть обеспечена устойчивость всего кавказского направления. Гитлер теперь 
понимал, и если не сам дошел до этого, то ему, видимо, убедительно доказали его 
военные сподвижники, что от исхода сражения под Сталинградом зависит 
осуществление всех его планов на юге, намеченных на летнюю кампанию, и прежде 
всего захват Кавказа. Исходя из этого, Гитлер посылал в бои под Сталинградом 
все новые и новые соединения. Совсем недавно он надеялся, что 6-я армия Паулюса 
легко выполнит задачу самостоятельно, а через две недели вынужден был 
перебросить с Кавказского направления на Сталинградское 4-ю танковую армию, без 
одного корпуса. Гитлеру очень хотелось захватить Сталинград еще до начала 
наступления на Северном Кавказе, но этого не произошло. 22 июля 6-я немецкая 
армия вышла к переднему краю главной полосы обороны Сталинградского фронта, 
которая находилась в двенадцати километрах от города. Но Гитлеру не терпелось 
поскорее осуществить свои планы. К тому же сил у него было достаточно, и он 
знал, какие советские армии противостоят ему на Кавказе — измотанные в боях, не 
имеющие снабжения из центральной части страны. Гитлер спешил, и поэтому 25 июля 
все же был нанесен удар по Кавказу группой армий "А". В первые дни фашистское 
наступление шло так стремительно, что уже 27 июля начальник оперативного отдела 
генерального штаба сухопутных войск генерал Хойзингер передал начальнику штаба 
группы армий "А" генералу Грайфенбергу следующее: «Из предмостного укрепления 
Ростов не нажимать слишком сильно на юг, чтобы не принудить противника к 
отступлению, прежде чем он будет окружен продвигающимся вперед левым флангом 
группы армий». Наступление на Кавказе развивалось настолько успешно, что именно 
в эти дни Гитлер, как уже говорилось, разрешил перебросить 4-ю танковую армию 
на Сталинградское направление, где все еще не удалось захватить город. Можно 
сказать, с передачей 4-й танковой армии под Сталинград случилось то, что на 
неофициальном, ненаучном языке называется удар не кулаком, а растопыренными 
пальцами. Ну и лично Гитлера это решение характеризует как непоследовательного 
стратега: приняв решение, поставив большие задачи, сосредоточив для их 
осуществления необходимые силы, фюрер уже на первом этапе стал их распылять; 
вот поэтому и называется такой удар ударом растопыренными пальцами, и в самом 
этом выражении таится невысокое мнение о том, кто наносит такие удары. Однако 
все это станет очевидным несколько позднее, а пока генерал-фельдмаршал Лист 
попрощался с 4-й танковой армией и продолжал развивать наступление на Кавказ. 
17-я армия устремилась к Краснодару и 9 августа овладела им. 1-я танковая армия 
рвалась через Армавир на Майкоп и дальше на Туапсе, чтобы окружить ту самую 
группировку, которую Хойзингер не советовал «выжимать» из района предстоящего 
окружения. 7 августа части 1-й танковой армии захватили Армавир, а 10 августа 
Майкоп. Гитлер и многие его сподвижники были в радостном возбуждении. Майкоп — 
это уже первая нефть, к которой они так стремились. Начальник генерального 
штаба итальянской армии маршал Кавальеро в своем дневнике в эти дни записал: 
«За армиями Листа следуют 10 тысяч специалистов и квалифицированных рабочих, 
которые должны после взятия Майкопа восстановить нефтяные скважины. Согласно 
подсчетам, для того, чтобы снова пустить их в эксплуатацию, потребуется от 4 до 
5 месяцев». Окрыленный успехами на юге, Гитлер ожидал включения в войну новых 
союзников — Турции и Японии, которые обещали ему свое активное содействие 
именно с этих рубежей. В дополнение к продвигавшимся на 
Грознснско-Махачкалинском направлении танковым и мотопехотным войскам Гитлер 
специально выделил одно из лучших соединений — свежую дивизию, как он сам 
сказал, «для продвижения на Баку». Гитлер лично заботился об этой дивизии и дал 
указание как можно скорее обеспечить ее горючим, чтобы она дошла с этой 
заправкой до Баку. Победа казалась Гитлеру совсем близкой. По всей Германии 
были развешаны праздничные флаги. По радио не умолкали марши и речи. Повод для 
торжества был эффектный и выразительный: на Эльбрусе водружены флаги со 
свастикой! Берлинские газеты кричали: «Покоренный Эльбрус венчает конец павшего 
Кавказа!» В иллюстрированных журналах, кинохронике — всюду изображение капитана 
Грота и его горных стрелков. Гитлер наградил Грота за Эльбрус высшей наградой — 
Рыцарским крестом, а его солдат Железными крестами. Радио Берлина прославляло 
«национальных героев». Эти передачи слышали и в Москве, и они, конечно, 
вызывали гнев у Сталина, а следствием этого гнева было... Тут я лучше передам 
слово маршалу А. А. Гречко: «Значительно усложнилась работа управления фронта и 
штаба 46-й армии по усилению обороны Главного Кавказского хребта в связи с 
приездом в Сухуми 23 августа в качестве члена Государственного Комитета Обороны 
Берии. Вместо конкретной помощи, в которой нуждались командование и штаб 46-й 
армии, Берия заменил целый ряд ответственных работников армейского и фронтового 
аппарата, в том числе и командующего армией генерал-майора В. Ф. Сергацкова. 
Однако не грубое администрирование, а кропотливая организаторская работа штабов 
фронта и армии позволила новому командующему 46-й армией генерал-майору К. Н. 
Лесели-дзе взять в руки рычаги управления войсками и направить их действия на 
уничтожение просочившихся через перевалы вражеских войск». В составе группы 
армий "А" наступали специальные войска, сведенные в 49-й горнострелковый корпус 
под командованием специалиста войны в горах генерала горных войск Р. Конрада. 
Как впоследствии стало известно, в боях за перевалы Главного Кавказского хребта 
в дивизии «Эдельвейс» участвовали многие офицеры, которые в 30-х годах посещали 
Кавказ в качестве туристов, поднимались на его вершины и высокогорные перевалы, 
бродили по глубоким ущельям. И теперь, идя на штурм Главного Кавказского хребта,
 они свободно ориентировались в этих местах... Через много лет после этих 
событий, в 1978 году, я встретился с генералом армии И. В. Тюленевым в 
Центральном Красногорском военном госпитале: наши палаты были рядом. Иван 
Владимирович был тяжело болен, но в минуты, когда болезнь его отпускала, он, 
отдыхая, любил поговорить, вспомнить былое и с горечью, очень самокритично 
говорил о неудачах командования в руководстве боями за перевалы. Я не помню 
точно его слов и, поскольку они касаются такого серьезного дела, как критика, 
лучше приведу написанное по этому поводу самим Тюленевым: «Анализируя сейчас 
причины захвата врагом этих важных перевалов, следует сказать, что в этом была 
немалая доля вины командования и штаба Закавказского фронта, опрометчиво 
решивших, что перевалы сами по себе недоступны для противника. Некоторые из нас 
считали главной задачей войск фронта оборону Черноморского побережья, где были 
развернуты основные силы 46-й армии. А она, в свою очередь, неправильно 
организовала оборону перевалов и попросту „проспала“ их. Врага нужно было 
встретить на склонах гор, а не ждать, пока он поднимется». В общем, план 
операции «Эдельвейс» близился к завершению; более двух третей территории, 
намеченной к захвату этим планом, было взято: почти весь Северный Кавказ, 
кубанские просторы и Сальские степи, майкопский нефтеносный район, перевалы 
через Главный Кавказский хребет, Эльбрус, увенчанный флагами со свастикой. На 
пути к Баку остался один, последний рубеж, на реке Терек, с последними силами 
Красной Армии здесь, на Кавказе, — тремя армиями, одной из которых командовал 
генерал-майор И. Е. Петров. 31 августа Гитлер дал указание генерал-фельдмаршалу 
Листу: «Главная задача 1-й танковой армии — уничтожение противника в излучине 
Терека... Всеми имеющимися силами, и прежде всего подвижными, продолжать 
наступление на Грозный, чтобы наложить руку на район нефтепромыслов». 2 
сентября 1-я танковая армия гитлеровцев приступила к осуществлению приказа, 
пехота с танками стала форсировать Терек. Петров не просто отбивался, заняв 
оборонительные позиции на противоположном берегу Терека. Воспользовавшись 
переправой, он перебросил по ней часть войск и ударил во фланг противнику. Это, 
конечно же, внесло замешательство в ряды врага. С другого фланга таким же 
маневром контратаковали гвардейцы 11-го корпуса. Переправа крупных сил врага 
была сорвана. Таким образом, приказ Гитлера об уничтожении армий в излучине 
Терека не был выполнен. Более того, наши контрудары стали причиной провала 
немецкого наступления. Такой неожиданный исход сражения, естественно, не мог 
остаться без последствий. Группа армий "А" не достигла поставленной цели. Надо 
было искать виновника провала операции «Эдельвейс». Разумеется, Гитлер ни в 
коем случае не мог признать таковым себя. 10 сентября 1942 года 
генерал-фельдмаршал Лист был снят с поста командующего группой армий "А". Это 
ли не официальное признание провала операции «Эдельвейс» и замыслов Гитлера, 
связанных с ней? Пусть он считает виновным Листа, но операция «Эдельвейс» все 
же сорвалась. Советские части выстояли! Желая проявить твердость в создавшейся 
сложной обстановке, Гитлер решил взять командование группой армий "А" на себя. 
Но он не выехал в Сталине, где находился штаб группы, а руководил ею из своей 
ставки в Виннице. В течение месяца он пытался добиться перелома, но не смог 
этого сделать и назначил командующим этой группой армий Клейста. 25 сентября 
1942 года генерал-полковник Клсйст, желая отблагодарить Гитлера и поднять его 
настроение, заявил, что он все же выпьет бокал за здоровье фюрера в Баку. 
Клейст был достаточно опытным командующим, он слов на ветер не бросал и свое 
заявление подкрепил соответствующими действиями. Он нацелил главный удар на так 
называемые Эльхотовские ворота — долину между горными хребтами, которая выводит 
к Грозному и Орджоникидзе. Чтобы не оказаться в глазах фюрера просто хвастуном 
и наверняка выполнить обещание, Клейст сосредоточил на этом узком участке около 
300 танков. Клейст всегда был сторонником мощного танкового удара, и надо 
сказать, что до терского рубежа эта тактика приносила успех. Желая поддержать 
своего любимца, Гитлер разрешил снять с Туапсинского направления и передать 
Клейсту одну из лучших моторизованных дивизий СС — "Викинге. Итак, Клейст 
рванулся в Эльхотовские ворота. Авиация противника буквально перепахала всю 
долину, а затем артиллерия выжгла в ней огнем все живое. На таком узком участке,
 в этом коридоре между горами, казалось, каждый снаряд, каждая бомба ложились в 
цель. И когда дымящаяся после такой обработки долина превратилась, по 
представлению Клейста, в мертвый свободный коридор, он запустил туда лавину 
танков с десантом автоматчиков. Долина была настолько узка для созданной 
группировки, что танки шли длинной тесной колонной. Дрожала земля от тяжелого 
бега стальных громадин, гудели горы, возвращая эхом рычание множества моторов. 
Дым, чад, пыль заволокли все вокруг. Казалось, ничто и никто не сможет 
остановить этот гигантский таран! Но поднялись из перевернутой земли оставшиеся 
в живых люди. Простые, обыкновенные, не железные — смертные. Они отряхнули с 
себя землю, которой их засыпало при бомбежке и артобстреле, привели в порядок 
оружие, поправили, насколько успели, окопы и встретили несущуюся лавину танков. 
И свершили невероятное. Они оказались сильнее этой железной армады! Возможно ли 
это? Не выдумка ли это историков более позднего времени? Мне нет необходимости 
ничего придумывать. Я не пишу красивых батальных сцен о героях. Я рассказываю о 
том, что было на самом деле, без прикрас. Суровую правду. Конечно же, люди, 
будь они просто людьми, не выдержали бы натиска такой танковой лавины и шквала 
огня. Но здесь стояли насмерть не просто люди, а воины! Бойцы, обученные 
зарываться в землю, знают, как себя вести под таким адским огнем, они обладают 
душевной прочностью, чтобы не испугаться, не утратить боевого духа. Целый день 
длилась эта гигантская схватка людей и танков. Гитлеровцы продвинулись на 
несколько километров, но прорваться к Орджоникидзе и Грозному так и не смогли. 
К вечеру долина была заполнена чадящими, догорающими танками и трупами. Клейст 
смотрел на все это и не верил своим глазам. Никогда нигде еще не видел он 
такого боя, таких страшных потерь и таких мизерных результатов. Но бокал 
шампанского за здоровье фюрера надо выпить — обещание взять Баку дано... Нет, 
не рыцарское благородство терзало в эти минуты Клейста. Мороз ходил по коже от 
того, что теперь с ним будет. Не видя другого выхода, надеясь, что силы у 
советских частей не бесконечны, Клейст еще несколько дней гнал и гнал вперед 
свои дивизии. Он шел ва-банк, терять ему было уже нечего. Но к началу октября 
группа армий "А" окончательно утратила наступательные возможности. Резервов на 
этом направлении не осталось, другие части были связаны боями под Сталинградом. 
Наступление на Грозный и Баку прекратилось. Наши боевые соратники — генералы, 
командиры дивизий, частей и подразделений, сержанты и рядовые бойцы всех родов 
войск — выполнили поставленную задачу: не пропустили гитлеровцев к нефтеносным 
районам. Они отвели огромную опасность, нависшую над нашей Родиной. * * * Как 
свидетельствуют документы, летом 1942 года союзники (даже после нашей победы 
под Москвой!) еще не были уверены в том, что мы выстоим. Стало известно также, 
что союзники вели двойную политику по отношению к нашей стране. Приведу очень 
короткое тому подтверждение. Америка и Англия в этот очень критический момент в 
войне думали о своих корыстных целях. Президент Рузвельт, посылая в Москву 
своего представителя Уилки, откровенно сказал: — Может случиться так, что вы 
попадете в Каир как раз в момент его падения, а в России вы тоже можете 
оказаться в момент ее крушения. Рузвельт имел в виду взятие Каира войсками 
Роммеля, а в Советской стране — возможный выход гитлеровских войск к Баку. В 
августе 1942 года, в период напряженнейших боев в предгорьях Кавказа, в Москву 
прилетел Черчилль. Он так пишет об этих днях в своих воспоминаниях: "Я 
размышлял о моей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, 
которое я когда-то настойчиво пытался задушить при его рождении и которое 
вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. 
Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были 
литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он 
показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя 
строка каждого из них звучала: «Не будет второго фронта в 1942 году. Это — все 
равно, что везти большой кусок льда на Северный полюс». Как же оскорбительно да 
и просто издевательски выглядят стишки Уэйвелла, о которых пишет в своем 
дневнике Черчилль! А он ведь — не какой-нибудь простой шутник, он — генерал, 
отлично понимавший и ситуацию в мире, и положение Советского Союза, по поводу 
которого он так зло шутит. Союзники не выполнили обещаний, закрепленных в 
соответствующих договорах, которые они подписали. Именно в те августовские дни, 
когда бои начинались на последнем рубеже на пути к Баку — на реке Терек, — в 
Москве шли переговоры, во время которых союзники прямо заявили, что второй 
фронт в 1942 году открыт не будет. А 30 сентября 1942 года, в самые напряженные 
дни боев на Кавказе, Черчилль писал Сталину о своем желании будто бы оказать 
Советскому Союзу помощь. На самом же деле заботили его совершенно иные и далеко 
идущие планы. В этом строго секретном личном послании, в частности, информация: 
«Немцы уже назначили адмирала, которому будут поручены военно-морские операции 
на Каспийском море. Они избрали Махачкалу в качестве своей главной 
военно-морской базы. Около 20 судов, включая итальянские подводные лодки, 
итальянские торпедные катера и тральщики, должны быть доставлены по железной 
дороге из Мариуполя на Каспий, как только будет открыта линии. Ввиду замерзания 
Азовского моря, подводные лодки будут погружены до окончания строительства 
железнодорожной линии». Вот так, стремясь напугать Сталина, уверить его, что 
основные вопросы войны в этом районе будут решены с достижением Каспийского 
моря гитлеровцами, Черчилль продолжает: «Мне кажется, что тем большее значение 
приобретает план, о котором я говорил Вам, усиления нами с американской помощью 
Ваших военно-воздушных сил на каспийском и кавказском театрах двадцатью 
британскими и американскими эскадрильями». Так англичане лелеяли давнюю мечту — 
под шум идущей войны прибрать к рукам кавказские источники нефти. Желание 
оккупировать Кавказ совсем не оставалось только мечтой — был разработан 
специальный план под кодовым названием «Вельвет». Согласно этому плану, 10-я 
английская армия предназначалась для вторжения на Кавказ. Не буду подробно 
описывать дальнейшие боевые действия, приведу только один документ, который 
подводит итог наступлению гитлеровцев на Баку. В этом документе отражено 
полководческое мастерство Сталина: он видит огромный театр военных действий, 
называет рубежи, города, номера соединений, фамилии генералов, ставит войскам 
задачи, включая их в определенный, им задуманный маневр. И все это без кем-то 
составленного проекта, диктует сам, о чем свидетельствуют эмоциональность речи, 
типично сталинские фразы. Диктовал Сталин эти указания 4 января 1943 года 
командующему Закавказским фронтом генералу армии Тюленеву; «Первое. Противник 
отходит с Северного Кавказа, сжигая склады и взрывая дороги. Северная группа 
Масленникова превращается в резервную группу, имеющую задачу легкого 
преследования противника. Нам невыгодно выталкивать противника с Северного 
Кавказа. Нам выгоднее задержать его с тем, чтобы ударом со стороны Черноморской 
группы осуществить его окружение. В силу этого центр тяжести операций 
Закавказского фронта перемешается в район Черноморской группы, чего не понимают 
ни Масленников, ни Петров. Второе. Немедленно погрузите 3-й стрелковый корпус 
из района Северной группы и ускоренным темпом двигайте в район Черноморской 
группы. Масленников может пустить в дело 58-го армию, которая у него в резерве 
и которая в обстановке нашего успешного наступления могла бы принести большую 
пользу. Первая задача Черноморской группы — выйти на Тихорецкую и помешать 
таким образом противнику вывезти свою технику на запад. В этом деле Вам будет 
помогать 51-я армия и, возможно, 28-я армия. Вторая и главная задача Ваша 
состоит в том, чтобы выделить мощную колонну войск из состава Черноморской 
группы, занять Ботайск и Азов, влезть в Ростов с востока и закупорить таким 
образом северокавказскую группу противника с целью взять ее в плен или 
уничтожить. В этом деле Вам будет помогать левый фланг Южного фронта — Еременко,
 который имеет задачей выйти севернее Ростова. Третье. Прикажите Петрову, чтобы 
он начал свое наступление в срок, не оттягивая этого дела ни на час, не 
дожидаясь подхода резервов. Петров все время оборонялся, и у него нет большого 
опыта по наступлению. Растолкуйте ему, что он должен дорожить каждым днем, 
каждым часом. Четвертое. Немедленно выезжайте в район Черноморской группы и 
обеспечьте выполнение настоящей директивы». Так под руководством Сталина была 
ликвидирована катастрофа, которая могла произойти с захватом бакинской нефти 
Гитлером, Другие нефтеносные районы в Сибири, Средней Азии были только 
разведаны и не введены в промышленную эксплуатацию. Без бакинской нефти (без 
горючего) наши танки, самолеты, автомобили превратились бы в мертвый 
металлический хлам как пустые консервные банки. В нашей военной литературе 
много (и справедливо!) пишут о судьбоносном значении великих битв под Москвой, 
Сталинградом, на Курской дуге, но, на мой взгляд, несправедливо не включена в 
этот почетный перечень битва за Кавказ. В этой битве стратегическая победа 
решала исход всей войны, судьбу Отечества. И Сталин в этой победе играл 
решающую роль, как и во всех вышеназванных грандиозных битвах. Мне хочется (и 
кажется,, к месту) напомнить, как Хрущев пытался втиснуть в историю свои лживые 
слова, произнесенные на XX съезде КППС: «Сталин руководил войной по глобусу. Да,
 товарищи, возьмет глобус и показывает на нем линии фронта». Каким же надо быть 
бессовестным, беспринципным человеком, чтобы заявить такую чушь делегатам 
съезда, которые представляли всю партию, весь советский народ!




Неотложные заботы


В боевых действиях на подступах к Сталинграду Сталин особенно отмечал 
активность и даже наглость танковых частей гитлеровцев: и здесь и в прежних 
боях они решительно пробивались вперед и вели за собой пехоту. Сравнивая их 
действия с тактикой своих танкистов, Верховный приходил к выводу, что они не 
используют свои возможности, а командиры общевойсковых соединений не используют 
опыт противника, не научились действовать так же напористо. Сталин не раз 
возвращался к подобным размышлениям и наконец пришел к решению — коренным 
образом изменить тактику танковых войск, для чего принял меры по переподготовке 
командного состава, да и самих танковых подразделений. 3 сентября 1942 года, в 
разгар боев на подступах к Сталинграду, Верховный дал указания заместителю 
начальника Главного автобронетанкового управления генералу Н. И. Бирюкову: 
создать для обучения и тренировки танкистов два лагеря — один в районе Саратова,
 второй — в районе Костерово и Ногинска. Установить строгий там режим и порядок,
 учить современной танковой тактике. В июле Сталин дал указание сформировать 
сорок танковых бригад и распорядился о распределении двадцати пяти уже 
сформированных. Две горьковские, две московские и восемь саратовских бригад 
подтянуть к Москве (все еще опасался удара на столицу), создать под Москвой 
учебный лагерь и слаживать эти бригады. Восемь бригад оставить в Саратове, 
доукомплектовать и учить их. В бригаде иметь 45 танков, из них 5—7 КВ. Считать 
эти бригады его резервом. На сентябрь месяц программа — сформировать еще 27 
танковых бригад. Сталин знал, что к середине года танковые заводы дадут до 
четырех тысяч машин нового образца и более двух тысяч старого. О том, что 
Сталин уделял очень много внимания танковым войскам и к каким он приходил 
выводам, свидетельствует его беседа с генералом Катуковым, в те дни одним из 
самых опытных и умелых танковых командиров. Сталин пригласил его 17 сентября на 
свою дачу в Кунцево, чтобы в спокойной обстановке разобраться и прийти к 
кардинальным решениям по поводу использования танковых войск. Генерал Катуков 
так рассказывает об этой встрече в своих мемуарах «На острие главного удара»: 
«Возможно, нынешнему читателю не понятно это волнение. Но тогда для нас, 
фронтовиков, имя Сталина было окружено безграничным уважением. С этим именем 
связывалось все самое священное — Родина, вера в победу, вера в мудрость и 
стойкость нашего народа, в партию. Поскребышев ввел меня в комнату, то ли 
приемную, то ли столовую, и на минуту-другую оставил одного. Я было 
приготовился доложить Верховному по всей форме, по-военному, но неожиданно 
открылась боковая дверь, и я услышал голос Сталина: — Здравствуйте, товарищ 
Катуков! Заходите ко мне. Я только и успел сказать: — Здравствуйте, товарищ 
Сталин. — А подготовленный в мыслях доклад из головы вылетел. Вслед за Сталиным 
я прошел в его кабинет. Пожав мне руку, Верховный предложил: — Садитесь и 
курите. На меня не смотрите, я сидеть не люблю. Тут же достал из кармана 
коробку папирос „Герцеговина Флор“. Вынул из нес две штуки, отломил от них 
табак и, высыпав его в трубку, закурил. — Что же не закуриваете? — спросил он 
меня, прохаживаясь по комнате. То ли от волнения, то ли еще почему, но курить 
не хотелось. А Сталин, выпустив облако дыма, продолжал: — Курить не хотите, 
тогда рассказывайте по порядку, как у вас, у вашего корпуса дела на фронте? Как 
воюет мотопехота и как наши танки? Как можно короче я рассказал о последних 
боевых событиях на Брянском фронте, о действиях наших танкистов и пехотинцев. А 
Сталин, вышагивая по кабинету, задает мне еще вопрос: — Как считаете, хороши 
наши танки или нет? Говорите прямо, без обиняков. Отвечаю, что танки Т-34 
полностью оправдали себя в боях и что мы возлагаем на них большие надежды. А 
вот тяжелые танки KB и боевые машины Т-60 и Т-70 в войсках не любят. Сталин на 
минуту остановился, вопросительно изогнув бровь: — По какой причине? — KB, 
товарищ Сталин, очень тяжелы, неповоротливы, а значит, и неманевренны. 
Препятствия они преодолевают с трудом. А вот тридцатьчетверке все нипочем. К 
тому же KB ломают мосты и вообще приносят много лишних хлопот. А на вооружении 
у KB такая же семидесятишести-миллимстровая пушка, что и на тридцатьчетверке. 
Так, спрашивается, какие боевые преимущества дает нам тяжелый танк? 
Раскритиковал я и легкий танк Т-60... Уже по тому, что Сталин с особым 
пристрастием пытал меня, чем хороши и чем плохи по своим тактико-техническим 
свойствам наши танки, я понял, что Верховный Главнокомандующий хочет 
досконально, до самой, что называется, глубины, разобраться в сильных и слабых 
сторонах нашей бронетанковой техники сорок второго года. Нетрудно было 
догадаться, что его вопросы непосредственно связаны с неудачными боями летом и 
осенью сорок второго. Сталин пытался найти причину этих неудач... Он спросил: — 
Стреляют танкисты с ходу? Я ответил, что нет, не стреляют. — Почему? — 
Верховный пристально посмотрел на меня. — Меткость с ходу плохая, и снаряды 
жалеем, — ответил я. — Ведь наши заявки на боеприпасы полностью не 
удовлетворяются. Сталин остановился, посмотрел на меня в упор и заговорил четко,
 разделяя паузами каждое слово: — Скажите, товарищ Катуков, пожалуйста, во 
время атаки бить по немецким батареям надо? Надо. И кому в первую очередь? 
Конечно танкистам, которым вражеские пушки мешают продвигаться вперед. Пусть 
даже ваши снаряды не попадают прямо в пушки противника, а рвутся неподалеку. 
Как в такой обстановке будут стрелять немцы? — Конечно, меткость огня у 
противника снизится. — Вот это и нужно, — подхватил Сталин. — Стреляйте с ходу, 
снаряды дадим, теперь у нас будут снаряды...» Так Сталин учился премудрости 
тактики танковых войск на опыте противника и своих танковых соединений. Так Он 
растил своих «Гудерианов» и вырастил плеяду блестящих мастеров танковых 
сражений. Почему Сталин так поздно, когда немцы уже были под Сталинградом, 
начинает пристально интересоваться тактикой танковых подразделений противника? 
Зачем он приглашает одного из опытных советских командиров Катукова? Почему его 
так интересует именно стрельба из танков с ходу? Эти вопросы не праздные, я 
нахожу им объяснение в дальновидности, в блестящих организаторских способностях 
Сталина. Идея контрудара от Волги напрашивалась сама собой, была очень логична. 
Возможность окружения далеко выдвинувшихся частей вырисовывалась при первом же 
взгляде на карту: клин немцев с острием у Волги так и просился, чтобы его 
подрезали у основания. Но чем подрезать? Измотанные, отступившие в город 
соединения нанести мощный удар неспособны. Значит, надо создавать свежие, да не 
простые, а ударные, подвижные соединения. Отсюда интерес Сталина к танковой 
тактике врага, к стрельбе с ходу. Как видим, все это не случайно. И в те 
тяжелые дни, когда войска бились за город, Сталин формировал две танковые 
армии! А чем их вооружать? И Сталин день и ночь по телефонам подгоняет 
директоров танковых, артиллерийских, авиационных заводов: давайте быстрее и 
больше вооружения! А они, бедные, после эвакуации еще не развернули 
производство на полную мощь в плохо приспособленных помещениях. Иногда станки 
ставили на бетонные основания и начинали работать, а потом возводили стены и 
крыши. Но надо, надо выполнять заказ — фронт требует, Сталин приказал! Сталин 
придавал большое значение созданию резервов. Во многих операциях он вводил свои 
резервы в кульминационные часы, чем достигал успеха в пользу своих войск как в 
оборонительных, так и в наступательных операциях. Но это его не удовлетворяло, 
Сталин искал возможность влиять на победный результат сражения в ходе его, еще 
до кульминации, в динамике операции, когда вся тяжесть руководства боевыми 
действиями ложится на командующих фронтами и армиями. Понимая это, Верховный 
искал возможность помогать им реально и своевременно. Сначала поиск происходил 
стихийно: Сталин посылал на помощь командующим полки бомбардировщиков дальнего 
действия, которые находились в распоряжении Ставки. Отмечая успешность такого 
применения бомбардировщиков, Сталин пришел к решению создать Авиацию Дальнего 
Действия, которая постоянно находилась бы в распоряжении Верховного 
Главнокомандующего и позволяла бы решать задачи, выходящие за тактические и 
оперативные масштабы. Сталин решил посоветоваться по этому поводу с генералом 
Головановым, который уже имел опыт в выполнении подобных задач. Верховный 
поделился своими замыслами с летчиком, которого очень ценил и уважал. Голованов 
так вспоминает разговор со Сталиным: «Было очевидно, что Сталин искал решение 
этого вопроса не сегодня и не вчера и, подчиняя непосредственно Ставке нашу 
дивизию, уже в то время думал о создании АДД. Теперь эти раздумья облекались в 
конкретные организационные формы, и работа эта рассчитывалась не на год или два.
 Такую махину за короткий срок не создашь. Ведь речь шла не только об 
увеличении числа самолетов и экипажей. Одновременно должны были восполняться и 
безвозвратные потери, на войне без них, к сожалению, не обойдешься, и 
исчисляются они не однозначными и не двузначными числами». Голованов высказал 
свои соображения, по масштабы его предложений не соответствовали тому, что 
намеревался осуществить Верховный. Желая не погасить инициативу в рассуждении 
собеседника, Сталин тактично спросил: — Вы не возражаете, если мы немного 
поправим и расширим ваше предложение? — Возражать тут, товарищ Сталин, нечему. 
Но как практически все это осуществить, над этим нужно как следует подумать. 
Так сразу всего не решить. — Серьезные вопросы никогда сразу не решаются, — 
последовал ответ. — Будет издано специальное постановление о создании АДД, в 
составлении его и вы примете участие. Что же касается специальных авиационных 
вопросов, то вы по ним внесете свои предложения. — Тогда разрешите мне 
встретиться с лицом, которое встанет во главе этого дела. Я доложу ему все 
соображения, которые у меня имеются, и если он будет согласен, внесем Вам на 
утверждение. — А мы с этим лицом и ведем сейчас разговор. — Вы имеете в виду 
меня, товарищ Сталин? — изумившись, спросил Голованов. — Да, именно вас. «Хотя 
сам я был летчиком, — продолжает вспоминать Голованов, — и мне довелось в 
течение ряда лет быть начальником крупнейшего Восточно-Сибирского управления 
Гражданского Воздушного Флота, где работа экипажей проходила в суровых условиях 
Севера на многих тысячах километров воздушных трасс, все же я не представлял, 
как я могу взяться за ту огромную и ответственную работу, о которой шла речь. 
Имею ли я право, да еще во время войны, взяться за дело, когда я не чувствую в 
себе той уверенности, с какой обычно всегда брался за все, что мне поручали? — 
Разрешите, товарищ Сталин, подумать, — после довольно длительного молчания 
сказал я. — Боитесь? — Сталин как будто читал мои мысли. Я вспыхнул, 
почувствовал, как кровь прилила к лицу. — Я никогда не был трусом, товарищ 
Сталин! — Это нам давно известно, — последовал спокойный ответ. — Но нужно 
уметь держать себя в руках. Мы за вас подумали, и время вам на это тратить 
нечего. Вы лучше подумайте над тем, как все это практически осуществить. Не 
торопитесь, посоветуйтесь, с кем найдете нужным, и через пару дней дайте свои 
соображения...» 5 марта 1942 года было примято постановление Государственного 
Комитета обороны об организации АДД. Все принципиальные вопросы, касающиеся 
обеспечения и руководства боевыми действиями АДД, решались не только 
Государственным Комитетом обороны и Ставкой Верховного Главнокомандования, но и 
лично Сталиным. Сталин вникал но все детали. Вот интересная подробность. В 
представленном проекте постановления, в частности, было указано, что АДД 
находится при Ставке Верховного Главнокомандования, ибо считали, что «авиация 
при Ставке» или «авиация Ставки» — понятие одно и то же. Слово «при» Сталин 
вычеркнул и сказал: — Мы же договорились, что АДД будет организацией Ставки, а 
не при Ставке. Надо всегда точно определять место и задачи всякой организации, 
если хочешь получить от нее желаемые результаты. АДД на 5 марта 1942 года 
располагала 341 самолетом. Из них 171 самолет мог выполнять боевые задачи, 
остальные были неисправны. Экипажей было 367, из них 209 летали ночью. С этими 
силами и средствами АДД приступила к боевой деятельности. Затем появились 
воздушные армии и настоящий самостоятельный вид — Авиация Дальнего Действия, 
которая насчитывала тысячи самолетов, имела свой штаб, инженерно-техническое 
обеспечение, тыловые службы, аэродромную службу. О масштабах и эффективности 
использования АДД свидетельствует один, но весомый показатель: если взять за 
сто процентов количество бомб, сброшенных на врага ВВС Красной Армии, то 
пятьдесят процентов от этого количества приходится на АДД. Голованов, который 
являлся ее бессменным Главнокомандующим и был удостоен звания Главного маршала 
авиации, так коротко и очень точно сказал об АДД: «Используя АДД на главных 
направлениях, Верховный Главнокомандующий в любой момент, не тратя времени на 
переброску фронтовой авиации, мог создать огневой перевес там, где это 
требовалось. АДД превратилась в стратегический резерв». В течение всей войны 
задачи перед АДД ставил только Сталин. Постоянное боевое использование АДД 
сочеталось с повседневной личной заботой Верховного об авиации. Приведу один 
убедительный эпизод, подтверждающий это. Беру его из воспоминаний того же 
Голованова. "Однажды меня вызвал Сталин и спросил: — Все ли готовые самолеты вы 
вовремя забираете с заводов? — Самолеты забираем по мере готовности. — А нет ли 
у вас данных, много ли стоит на аэродромах самолетов, предъявленных заводами, 
но не принятых военными представителями? Ответить на этот вопрос я не мог и 
попросил разрешения уточнить необходимые сведения для ответа. — Хорошо. 
Уточните и позвоните. Я немедленно связался с И. В. Марковым, главным инженером 
АДД. Он сообщил мне, что предъявленных заводами и непринятых самолетов на 
заводских аэродромах нет. Я тотчас же по телефону доложил об этом Сталину. — Вы 
можете приехать? — спросил он. — Могу, товарищ Сталин. — Пожалуйста, приезжайте.
 Войдя в кабинет, я увидел там генерала — одного из крупных авиационных 
военачальников (не называю фамилию этого человека, его уже нет в живых), что-то 
горячо доказывающего Сталину. Вслушавшись в разговор, я понял, что речь идет о 
большом количестве самолетов, стоящих на заводских аэродромах. Эти самолеты 
якобы были предъявлены военной приемке, но не приняты, как тогда говорили, «по 
бою», то есть они имели различные технические дефекты, без устранения которых 
самолеты поднимать в воздух нельзя. Генерал закончил свою речь словами: — А 
Шахурин (нарком авиапромышленности. — А. Г.)вам врет, товарищ Сталин. — Ну что 
же, вызовем Шахурипа, — сказал Сталин. Он нажал кнопку — вошел Поскребышев. — 
Попросите приехать Шахурина. Сталин вновь спросил, точно ли я знаю, что на 
заводах нет предъявленных, но не принятых самолетов для АДД. Я доложил, что 
главный инженер АДД заверил меня: таких самолетов нет. — Может быть, — добавил 
я, — у него данные не сегодняшнего дня, но мы тщательно следим за выпуском 
каждого самолета, у нас, как известно, идут новые формирования. Может быть, 
один или два самолета где-нибудь и стоят. — Здесь идет речь не о таком 
количестве, — заметил Сталин. Через несколько минут явился А. И. Шахурин. — Вот 
тут нас уверяют, — сказал Сталин, — что те семьсот самолетов, о которых вы мне 
говорили, стоят на аэродромах заводов не потому, что нет летчиков, а потому, 
что они не готовы по бою, поэтому не принимаются военными представителями, и 
что летчики в ожидании живут там месяцами. — Это неправда, товарищ Сталин, — 
ответил Шахурин. — Вот видите, как получается: один говорит, что есть самолеты, 
но нет летчиков, а другой уверяет, что есть летчики, но нет самолетов. 
Понимаете ли вы оба, что семьсот самолетов — это не семь самолетов? Вы же 
знаете, что фронт нуждается в них, а тут целая армия. Что же мы будем делать, 
кому из вас верить? Воцарилось молчание. Я с любопытством и изумлением следил 
за происходящим разговором: неужели это правда, что целых семьсот самолетов 
стоят на аэродромах заводов, пусть даже не готовых по бою или из-за отсутствия 
летчиков? О таком количестве самолетов, находящихся на аэродромах заводов, мне 
слышать не приходилось. Я смотрел то на Шахурина, то на авиационного генерала. 
Кто же прав? Наконец, нарушив молчание, генерал сказал: — Товарищ Сталин, 
докладываю, что находящиеся на заводах самолеты по бою не готовы! — А вы что 
скажете? — вновь обратился Сталин к Шахурину. — Ведь это же, товарищ Сталин, 
легко проверить, — ответил тот. — У вас здесь прямые провода. Дайте задание, 
чтобы лично вам каждый директор завода доложил о количестве готовых самолетов. 
Мы эти цифры сложим и получим общее число. — Пожалуй, правильно. Так и сделаем,
 — согласился Сталин. В диалог вмешался генерал: — Нужно обязательно, чтобы 
телеграммы вместе с директорами заводов подписывали и военпреды. — Это тоже 
правильно, — сказал Сталин. Он вызвал помощника и дал ему соответствующие 
указания. Авиационный генерал попросил Сталина вызвать генерала Н. П. Селезнева,
 который ведал заказами на заводах. Вскоре Селезнев прибыл, и ему было дано 
задание подсчитать, какое количество самолетов находится на аэродромах заводов. 
Надо сказать, что организация связи была отличная. Прошло совсем немного 
времени, и на стол были положены телеграммы с заводов за подписью директоров и 
военпредов. Закончил подсчет и Селезнев. — Сколько самолетов на заводах? — 
обратился Сталин к помощнику. — Семьсот один, — ответил тот. — А у вас? — 
спросил Сталин, обращаясь к Селезневу. — У меня получилось семьсот два, — 
ответил Селезнев. — Почему их не перегоняют? — опять обращаясь к Селезневу, 
спросил Сталин. — Потому что нет экипажей, — ответил Селезнев. Ответ, а главное,
 его интонация не вызывали никакого сомнения в том, что отсутствие экипажей на 
заводах — вопрос давно известный. Я не писатель, впрочем, мне кажется, что и 
писатель, даже весьма талантливый, не смог бы передать то впечатление, которое 
произвел ответ генерала Селезнева. Я не могу подобрать сравнения, ибо даже 
известная сцена гоголевской комедии после реплики: «К нам едет ревизор» — не 
сравнима с тем, что я видел тогда в кабинете Сталина. Несравнима она прежде 
всего потому, что здесь была живая, но печальная действительность. Все 
присутствующие, в том числе и Сталин, замерли и стояли неподвижно, и лишь один 
Селезнев спокойно смотрел на всех нас, не понимая, в чем дело. Длилось это 
довольно долго. Никто, даже Шахурин, оказавшийся правым, не посмел продолжить 
разговор. Он был, как говорят, готов к бою и сам, видимо, был удивлен простотой 
и правдивостью ответа. Случай явно был беспрецедентным. Что-то сейчас будет? Я 
взглянул на Сталина. Он был бледен и смотрел широко открытыми глазами на 
авиационного генерала, видимо, с трудом осмысливал происшедшее. Чувствовалось, 
его ошеломило не то, почему такое огромное число самолетов находится на 
заводских аэродромах, что ему было известно, а та убежденность и уверенность, с 
которой генерал говорил неправду. Наконец лицо Сталина порозовело, было видно, 
что он взял себя в руки. Обратившись к Шахурину и Селезневу, он поблагодарил их 
и распрощался. Я хотел последовать их примеру, но Сталин жестом остановил меня. 
Он медленно подошел к генералу. Рука его стала подниматься. — Вон! — сказал он 
с презрением и опустил руку. Генерал поспешно удалился. Мы остались вдвоем. 
Сталин долго в молчании ходил по кабинету. Зачем он позвал меня и заставил 
присутствовать при только что происшедшем? Давал мне предметный урок? Может 
быть. Такие вещи остаются в памяти на всю жизнь. Как он поступит сейчас с 
генералом? — Вот повоюй и поработай с таким человеком. Не знает даже, что 
творится в его же епархии! — наконец заговорил Сталин, прервав ход моих мыслей..
." Много написано о крутости и беспощадности Сталина. Казалось бы, после 
случившегося судьба незадачливого генерала была решена — не гнев, а настоящая 
ярость охватила Сталина. Достаточно было двух слов: «Лаврентий, займись!» Но 
так представляют Сталина нынешние разоблачители. Сталин был способен понять 
ошибки и трудности, возникающие в ходе войны. Да, он наказывал, снимал с 
высоких постов, но делал это справедливо. Виноват — получай. Но, несмотря на 
великий гнев, в этом случае генерала пощадил, тот продолжал служить, получал 
награды (когда их заслуживал) и даже был удостоен звания Главного маршала 
авиации. Но поскольку Александр Евгеньевич Голованов не назвал его фамилию, не 
стану и я этого делать. * * * Я проштудировал уникальную книгу, изданную 
маленьким тиражом в 1994 году: «Эпистолярные тайны Великой Отечественной войны 
(служебные записи советского генерала)». Ее автор — генерал-полковник танковых 
войск Н. И. Бирюков, он всю войну был заместителем начальника Управления 
бронетанковых и механизированных войск Красной Армии. В книге записаны почти 
еженедельные личные разговоры и указания Сталина, в которых он постоянно 
руководил формированием танковых соединений, лично распределял танки, 
поступающие с заводов, и постоянно руководил работой танковых заводов через 
директоров, а также работой конструкторов по улучшению танков. Невозможно 
процитировать многие из этих записей, свидетельствующие о глубоком понимании 
Сталиным вопросов тактики, вооружения и производства танков. Но для того чтобы 
читатели имели хотя бы некоторое представление об этих указаниях Сталина, 
приведу два-три примера из записей генерала Бирюкова.

3 января 1942 г.Указания тов. СталинаПерейти на механизированные корпуса. В 
танковом корпусе иметь две полные танковые бригады. Танковые бригады иметь типа 
"С" — сокращенные — по 46 танков и полные, типа "П" — по 93 танка. В корпусе 
иметь две полные танковые бригады и две мотострелковые бригады по 2500—3000 чел.
 В корпусе будет 187 танков. Шести фронтам дать по корпусу и армиям — по 2 
сокращенных бригады. У фронта должно быть хотя бы по два мех. корпуса. Эти 
формирования первой очереди, т. е. к февралю. Сформировать 12 корпусов. Взять 
штат старой мотострелковой дивизии и сократить его. Дать артиллерию, зенитки, 
минометы 82-мм и 120-мм. Составить штаты на полную и сокращенную танковые 
бригады так, чтобы их потом не менять. Скорее дать мехкорпус для Южного фронта. 
Подобрать кандидатов на командиров мехкорпусов и дать тов. Сталину на 
утверждение.

Комментарий к разговорам от 3 января 1942 г. В этот день Верховный 
Главнокомандующий дважды, вероятно, утром и, возможно, к вечеру звонил Н. И. 
Бирюкову. В обоих случаях разговоры происходили в форме его указаний. Обе 
записи, сделанные Бирюковым за 3 января, проливают дополнительный свет на 
подготовку общего наступления Красной Армии зимой 1941—1942 гг., которое, как 
известно, характеризуется историками как «перерастание» контрнаступления под 
Москвой.

4 июля 1942 г.Указания тов. Сталина1. На Кировском заводе оставить производство 
танка KB в размере 5—6 ед. в день, а в месяц — 150 ед. 2. Прекратить 
производство Т-60 с 5.07.42 г. 3. Производство Т-34 в размере 1800—2000 ед. 4. 
Вместо Т-70 в бригады давать легкие американские танки. 5. На заводах № 37 и 
264 организовать производство Т-34. То же и на Кировском заводе. 6. В июле... 7.
 Сформировать: В Сталинграде 6 рот } Маршевые роты Т-34. В Горьком 5 рот } 
Всего сформировать 20 рот В Н. Тагиле 9 рот } восточнее Воронежа 8. Мерецкову 
танков пока не давать. 9. В июле дать заводам 1350 танков Т-34, а Т-70—700 ед. 
10. Группе Федоренко дать 9 маршевых рот по 10 ед. Т-34. 11. В танковых 
корпусах иметь резерв танков. 12. На июль 183-й завод — 600 ед., СТЗ—420 ед., 
112-й завод — 250, 174-й завод — 50 ед., ГАЗ —450.

14 мая 1943 г. 0 ч 10 минУказания тов. Сталина1. Восстановить 3-ю танковую 
армию к 5 июня. 2. Довести численность танков в войсках пяти фронтов: Западного,
 Брянского, Центрального, Воронежского и Юго-Западного до 6000 ед. 3. 
Обеспечить пятнадцатью заправками танки и самоходную артиллерию отдельно на 
указанных пяти фронтах. 4. Подготовить доклад и предложения наркому об 
обеспечении каждой общевойсковой армии двумя танковыми полками. 5. Сформировать 
на базе трех гвардейских стрелковых дивизий три мехкорпуса в составе пяти 
танковых полков в каждом корпусе. 6. Представить к гвардейским званиям 12-й и 
15-й танковые корпуса и 179-ю тбр.

Комментарий к разговору от 14 мая I943 г. Разговор произошел, когда истекло 
четверо суток, как войска Западного, Брянского, Центрального, Воронежского и 
Юго-Западного фронтов находились в полной боевой готовности к отражению удара 
противника, возвещающего о начале битвы под Курском. Ждали этого удара все, на 
фронте и в тылу, начиная от солдата, колхозника и рабочего, до полководца и 
руководства страной, в том числе в Ставке, Генеральном штабе, в Главном 
бронетанковом управлении. Верховный Главнокомандующий ждал в своем кремлевском 
кабинете. Приказано иметь до 6000 танков на 5 фронтах: Западном, Брянском, 
Центральном, Воронежском, Юго-Западном. Конечно, легко догадаться по характеру 
этих заданий, что после оборонительного этапа ожидаемой битвы настанет этап 
наступления, поистине сокрушительный: ведь 6 тысяч боевых машин готовились 
именно с таким расчетом. Аналогичное руководство Сталин повседневно осуществлял 
в отношении авиации, артиллерии и снабжения других видов войск. "Обладая 
богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, Сталин в деталях помнил все, 
что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных 
решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей 
экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, 
помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и 
положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный 
выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, 
существенное. Свои мысли и решения Сталин формулировал ясно, лаконично, с 
неумолимой логикой. Лишних слов не любил и не говорил их. Нарком вооружения Д. 
Ф. Устинов"Сталин настолько неуклонно и плотно руководил всеми отраслями 
промышленности, что каждый министр считал свое дело первостепенным в заботах 
Сталина. О его отношении к танкам мы прочитали выше, а вот что говорят другие 
министры. "Об артиллерии и артиллерийской промышленности И. В. Сталин, мне 
казалось, проявлял наибольшую заботу. Правда, он уделял много внимания всем 
отраслям оборонного производства. Например, авиационной промышленностью он 
занимался повседневно. Руководивший тогда этой отраслью А. И. Шахурин бывал у 
него чаще всех других наркомов, можно сказать, почти каждый день. Сталин изучал 
ежедневные сводки выпуска самолетов и авиационных двигателей, требуя объяснений 
и принятия мер в каждом случае отклонения от графика, подробно разбирал вопросы,
 связанные с созданием новых самолетов и развитием авиационной промышленности. 
То же самое можно сказать о его участии в рассмотрении вопросов работы танковой 
промышленности и судостроения. Но при всем этом в отношении Сталина к 
артиллерии и артиллерийской промышленности чувствовалась особая симпатия. 
Возможно, что это было связано с его воспоминаниями о своей прошлой военной 
деятельности, когда только артиллерия решала исход боев, а все другие виды 
техники не достигали еще столь высокой степени развития, какое они получили в 
период второй мировой войны. И. В. Сталин выразил свое отношение к артиллерии, 
повторив крылатую фразу: «Артиллерия — бог войны». Нарком боеприпасов Б. Л. 
Ванников"Надо сказать, что в ходе сражений, наблюдая за применением артиллерии, 
особенно в наступательных операциях, Сталин пришел к выводу о необходимости 
усовершенствовать ее тактику. Обычно перед наступлением проводилась 
артиллерийская подготовка, которая уничтожала, подавляла огневые точки 
противника на передних позициях глубиной до 2—3 километров. Огонь прекращался с 
переходом пехоты и танков в атаку и, в случае их успешного продвижения, 
артиллерия меняла огневые позиции, продвигаясь за войсками. В ходе войны 
совершенствовалась оборона, она стала глубокой, несколько позиций оборудовались 
последовательно до 15—20 километров. Артиллерийская подготовка наступления не 
обеспечивала бой в глубине обороны врага. Сталин так изложил свои выводы: 
«Артиллерийская подготовка, то есть артиллерийский обстрел противника, перед 
тем, как наша пехота пойдет в атаку, независимо от того, длится ли это полчаса, 
час или даже два часа, прекращается с переходом в атаку наших войск — это дело 
отжившее и должно быть отброшено. Противник имеет глубокоэшелонированную 
оборону и больше не воюет „цепочкой“, что было во время нашего контрнаступления 
под Москвой. Чтобы прорвать такую оборону, артподготовки совершенно 
недостаточно, ибо артиллерия не может подавить противника и его огневые 
средства на всю глубину обороны. Не артиллерийская подготовка, а артиллерийское 
наступление — вот что нам нужно сейчас. Что это значит? Это значит, что 
артиллерия должна наступать вместе с пехотой, это значит, пехота должна 
наступать не тогда, когда кончится артподготовка, а вместе с артиллерией, 
которая, сопровождая пехоту, должна подавлять все огневые средства противника, 
пока его оборона не будет взломана на всю глубину. Заставить пехоту наступать 
без поддержки артиллерии, без сопровождения, это будет не наступление, это 
будет преступление, преступление против войск, которые вынуждены нести 
бессмысленные жертвы». Кроме директивных указаний войскам, рекомендации Сталина 
по тактике артиллерии были включены в новый «Боевой устав пехоты», утвержденный 
в 1942 году. В 1943 году в нашей армии введены погоны. Андрей Васильевич Хрулев 
имел задание дать образцы такой военной формы, которая была бы красива, внушала 
уважение и в то же время была проста и удобна. Когда различные образцы были 
готовы, их привезли в Кремль, и на некоторое время кабинет Сталина превратился 
в выставочный зал. Сталин внимательно рассматривал представленные образцы. В 
конце концов он спросил: — А нет ли здесь формы русской армии, которую носили 
простые офицеры? Оказалось, что такая форма имеется, но находится она где-то в 
сторонке, потому и неприметна. Когда эту форму представили, то оказалась она 
весьма скромной: китель с погонами и брюки навыпуск — повседневная; гимнастерка 
защитного цвета с погонами и брюки в сапоги — полевая. Парадная форма — такая 
же, но расшитая золотом. Сталин попросил рассказать, сколько лет этой форме, 
какие изменения она претерпела, внимательно выслушал ответы тыловиков. — А 
сколько же времени усовершенствовалась вообще форма в русской армии? — спросил 
Сталин. — Форма в русской армии совершенствовалась в течение всего времени ее 
существования, — прозвучал ответ. — А остальная форма, представленная здесь? — 
Все, что здесь представлено, — но!юе, только что созданное. — Зачем же мы будем 
вводить еще не испытанное, когда здесь есть уже проверенное? — сказал Сталин. 
Так была введена форма, уже существовавшая ранее, и она полностью оправдала 
себя. Внешний вид армии заботил Сталина даже в ходе сражений. * * * Стиль 
работы Сталина — абсолютно компетентный и деловой. "И. В. Сталин при решении 
важных вопросов имел обыкновение вызывать непосредственных исполнителей, 
знакомиться с их точкой зрения. Кстати, посоветовавшись с людьми, он любил 
принятое решение оформигь тут же, в их присутствии, диктуя содержание будущего 
документа начальнику Генштаба или Поскребышеву. Сталин всегда требовал 
исчерпывающих сведений по любому обсуждавшемуся вопросу и не упускал случая 
воспользоваться советом этих товарищей... Сталин любил доклады обоснованные, 
убедительные, продуманные. Нарком В.МФ И. Г. Кузнецов" .«Сталин не терпел 
суетливости. Если он принял решение, сказал, поручил — должно быть сделано» 
точно в срок, без проволочек, И это знали все его окружающие. Для достижения 
поставленной цели Сталин не останавливался перед самыми крутыми мерами. Я не 
помню, чтобы он когда-нибудь торопился. Вместе с тем по обсуждавшимся у него 
вопросам решения принимались немедленно, как говорится, не сходя с места, 
однако лишь после всестороннего обсуждения и обязательно с участием 
специалистов, мнение котофых всегда выслушивалось внимательно и часто бывало) 
решающим, даже если вначале и расходилось с точкой зрения самого Сталина: «...
Если вы твердо убеждены, что правы и сумеете доказать свою правоту, никогда не 
считайтесь с чьим-то мнением, а действуйте так, как подсказывает: разум и ваша 
совесть. ... пожалуйста, отвечайте так, как вы сами думаете. Не угодничайте. В 
разговорах со мной не— нужно этого. Мало пользы получится от нашего разговора, 
если вы будете угадывать мои желания. Не думайте, что если вы скажете невпопад 
с моим мнением, будет плохо. Вы специалист. Мы с вами разговариваем для того, 
чтобы у вас кое-чему поучиться, а не только, чтоб вас поучать». — Я спрашиваю: 
он дело знает? — Да, товарищ Сталин, он честный человек. — Бросьте вы эти 
эпитеты, честный, подходящий. Мало, что честный, одной честности недостаточно, 
дураки тоже честные бывают. Нам важно, чтобы он был не только честным, но чтобы 
дело знал. — У каждого есть недостатки и промахи в работе, святых людей не 
бывает. Поэтому с маленькими недостатками в работе каждого нужно мириться. 
Важно, чтобы баланс был положительный. Вы думаете, у вас нет недостатков? — 
дотронулся он рукой до моего плеча. — И у вас есть. И у меня тоже есть 
недостатки, хотя я — «Великий вождь и учитель». Это мне из газет известно, — 
пошутил Сталин. Авиаконструктор А. С. Яковлев"А вот что пишет начальник 
Управления военных сообщений, а затем министр путей сообщения СССР И. В. 
Ковалев:«Все мероприятия по перевозке войск и их боевой техники проходили под 
непосредственным руководством Верховного Главнокомандующего. Соблюдению 
секретности во всех действиях, особенно в военных перевозках, Сталин уделял 
исключительное внимание и принимал крутые меры к тем, кто это игнорировал. 
Каждый воинский эшелон и транспорт имели свой кодовый номер, информация о его 
движении передавалась в ПВОСО четыре раза в сутки. Один раз в сутки эти данные 
наносились на карту-схему, на которой можно было быстро найти местоположение 
любого перевозимого воинского соединения или транспорта с вооружением. ПВОСО 
регулярно докладывало И. В. Сталину о проделанной работе, часто он звонил и сам,
 спрашивая о ходе перевозок интересующих его соединений. Пользуясь 
картой-схемой, начальник ПВОСО отвечал на его вопросы почти мгновенно, называя 
место нахождения головного и хвостового эшелонов. Часто по требованию И. В. 
Сталина ПВОСО обеспечивало пропуск того или иного соединения по зеленой улице». 
Это суждения и оценки деятельности Сталина профессионалов высочайшего уровня, 
они повседневно работали под его руководством многие годы. Но каким бы ни был 
одаренными и талантливым руководителем Сталин, все же одному человеку такой 
объем работы не под силу. Это прежде других понимал сам Иосиф Виссарионович, и 
поэтому опирался на своих верных соратников, с которыми добивался многих 
успехов в годы пятилеток. Добрые отношения, доверие к этим единомышленникам — 
дело хорошее, но в делах партийных и государственных Сталин был пунктуален и 
строг, кроме устного распределения обязанностей между ближайшими помощниками, 
желая подчеркнуть (и подстегнуть) их чувство ответственности, Генеральный 
секретарь оформил круг их ответственности 4 февраля 1942 года решением ГКО.

«Тов. Молотов В. М.; контроль за выполнением решений ГКО по производству танков 
и подготовка соответствующих вопросов. Тт. Маленков Г. М. и Берия Л. П.: а) 
контроль за выполнением решений ГОКО по производству самолетов и моторов и 
подготовка соответствующих вопросов; б) контроль за выполнением решений ГОКО по 
работе ВВС Красной Армии (формирование авиаполков, своевременная их переброска 
на фронт, оргвопросы и вопросы зарплаты} и подготовка соответствующих вопросов. 
Тов. Маленков Г. М.: контроль за выполнением решений ГОКО по Штабу минометных 
частей Ставки верховного главнокомандования и подготовка соответствующих 
вопросов. Тов. Берия Л. П.: контроль за выполнением решений ГОКО по 
производству вооружения и минометов и подготовка соответствующих вопросов. Тов. 
Вознесенский Н. А.: а) контроль за выполнением решений ГОКО по производству 
боеприпасов и подготовка соответствующих вопросов; б) контроль за выполнением 
решений ГОКО по черной металлургии и подготовка соответствующих вопросов. Тов. 
Микоян А. И.: контроль за делом снабжения Красной Армии (вещевое, 
продовольственное, горючее, денежное и артиллерийское) и подготовка 
соответствующих вопросов. Подчинить контролю члена ГОКО т. Микояну все органы 
снабжения НКО по всем видам снабжения и транспортировки. Утвердить заместителем 
члена ГОКО т. Микояна по артиллерийскому снабжению тов. Яковлева».

Это постановление строго выполнялось под общим руководством Сталина, по мере 
надобности в него вносились изменения. Например, Вознесенскому добавили 
«контроль по производству черных и цветных металлов, нефти, угля и химикатов», 
а Маленкову — «контроль за производством самолетов и моторов, за формированием 
частей ВВС».




Стратегический поворот


"Красная Армия не только освобождает от врага советскую землю, но и не 
выпускает врага живым с нашей земли, осуществляя такие серьезные операции по 
окружению и ликвидации вражеских армий, которые могут послужить образцом 
военного искусства.

Верховный Главнокомандующий И. Сталин 23 февраля 1943 года





Великое сражение на Волге


Это действительно одна из величайших битв, которые когда-либо произошли в 
истории. Судите сами: классическое окружение под Каннами, которое осуществил 
Ганнибал, стало образцом, символом удачного сражения, завершающегося почти 
полным уничтожением армии противника. Так вот, в той баталии участвовала 
римская армия в составе 63 тысяч пехотинцев и 6 тысяч конных воинов. У 
Ганнибала было 40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. Он построил боевой порядок в 
виде подковы, в которую ударила плотная фаланга римской пехоты и сама пошла в 
подготовленный ей мешок. А Ганнибал захлопнул подкову, заведя конницу с тыла. 
Римская армия Теренция Варрона была почти полностью уничтожена. Вот по такому 
образцу, собственно, строилась и Сталинградская битва. Наполеон, с целью 
завоевания России, привел к нам армию в 600 тысяч человек. А в Сталинградском 
сражении только со стороны немцев участвовало более миллиона солдат и офицеров, 
675 танков, больше 10 тыс. орудий и 1216 самолетов. С нашей стороны в боях 
участвовали тоже более миллиона человек, а вооружение составляло 15 500 орудий 
и минометов, 1463 танка и 1350 боевых самолетов. Организованы они были в 15 
армий, каждая из которых по численности превосходила армию римлян и армию 
Ганнибала в сражении под Каннами. Добавьте к этому еще и пространственный 
размах. Протяженность фронта, на котором развивалось это сражение, превышала 
500 километров. Десятки крупнейших военачальников вложили свой опыт в развитие 
этой битвы, тысячи героических подвигов были совершены на всех уровнях — от 
высшего командования до рядовых солдат. Конечно же, это охватить, осмыслить — 
задача не из простых. Перечитав научные труды, архивные документы, мемуары 
полководцев и участников этого сражения, причем не только наших, но и немецких, 
я убедился, что история один раз вершится — в жизни или на полях сражений, а 
потом несколько раз переписывается, в зависимости от политических тенденций.
своего времени. Соответствующим образом менялись и оценки. Например, в 1961 
году вышла шеститомная история «Великой Отечественной войны Советского Союза в 
1941 — 1945 гг.». Открываю 3-й том... В нем глава «Разгром немецко-фашистских 
войск под Сталинградом». Это очень объемистый том — более 650 страниц. 
Сталинграду посвящено 73 страницы. Ну и что же мы видим? На этих 73 страницах 
ни разу не упоминается Сталин! Авторство по организации и проведению 
Сталинградского сражения теперь приписывается совершенно другим людям. Цитирую: 
«6 октября командующий Сталинградским фронтом генерал-полковник А. И. Еременко 
и член военного совета фронта генерал-лейтенант Н. С. Хрущев направили в Ставку 
свои предложения по организации и проведению наступления». А вот как маршал 
Еременко в своих мемуарах, названных «Сталинград», описывает зарождение плана 
Сталинградской операции: "Как-то в сентябре 1942 года, в конце наших 
переговоров по ВЧ с И. В. Сталиным, я вернулся к вопросу о подготовке 
контрнаступления. Переговоры, хотя и по ВЧ, велись, конечно, с соответствующими 
предосторожностями. — Товарищ Сталин, — обратился я к Верховному 
Главнокомандующему, — не пора ли нам начать подготовку для «переселения» и на 
севере, и на юге? Условия для этого созревают. — Хорошо, товарищ Еременко, — 
ответил И. В. Сталин, — подумаем над вопросом подготовки переселения... 
Новостью о состоявшихся переговорах с Верховным Главнокомандующим я сразу же 
поделился с Никитой Сергеевичем. (Книга была издана в 1961 году, и читатели, 
конечно же, понимают, почему здесь упоминается Никита Сергеевич, бывший тогда 
Первым секретарем ЦК КПСС; да и вся дальнейшая цитата в этом же духе. — В. К.). 
Внаших беседах мы детально обсудили все существенные вопросы: о направлении 
удара, районах сосредоточения и исходных районах для наступления, о частях 
врага, против которых нацеливался удар, его резервах, дислокации. Так 
выкристаллизовывался наш план... Придя к совершенно определенным выводам, мы 
решили сформулировать их письменно и направить в Ставку. В итоге появился 
документ, в котором были высказаны соображения, как добиться разгрома 
гитлеровских войск под Сталинградом". Что вытекает из этой цитаты? 
Разрабатывало план контрнаступления командование Сталинградского фронта, а 
посему все сияние славы и победы воздается этому командованию, то есть Еременко 
и Хрущеву. Итак, что же было в действительности? Как родилась идея 
Сталинградской операции, кто ее разрабатывал и кто осуществлял? Немцы удар на 
Сталинград планировали как вспомогательный, обеспечивающий левый фланг 
группировки, осуществляющей главную цель наступления — захват Баку. Однако в 
ходе этих сражений наступление на Сталинград обрело значение главного 
приложения усилий немецких войск. Гитлер намеревался облегчить выполнение 
задачи по захвату нефтяных источников. Поэтому с Кавказского направления даже 
перебрасывал войска (в частности, 4-ю танковую армию) на Сталинградское 
направление. Глубокое вклинивание гитлеровцев в нашу территорию вплоть до Волги 
создало угрозу разрезать страну и фронт на две изолированные части. Надо было 
принимать срочные меры по обороне Сталинграда. 27 августа 1942 года Сталин 
вызвал Жукова в Москву с Западного фронта. Сталин был не в очень хорошем 
настроении. Поздоровавшись, он сказал: — Плохо идут дела на юге. Может 
случиться так, что немцы возьмут Сталинград, Не лучше складывается обстановка 
на Северном Кавказе. Немцы все больше приближаются к бакинской нефти. Сталин 
помедлил, прошелся, немного смягчив тон, продолжил: — Государственный Комитет 
обороны решил назначить вас, товарищ Жуков, заместителем Верховного 
Главнокомандующего. ГКО также решил послать вас в район Сталинграда. Сейчас там 
находятся товарищи Василевский, Маленков и Малышев. Когда вы можете вылететь в 
Сталинград? Жуков ответил: — Мне потребуются сутки, товарищ Сталин. Я должен 
изучить обстановку в Генеральном штабе, и на следующий день я вылечу в 
Сталинфад. — Ну вот и хорошо. А вы не голодны? — вдруг спросил Сталин. — Не 
мешало бы нам подкрепиться. Не было обильного стола, не было изысканных блюд, 
как это некоторые представляют, а кое-кто даже пишет о замечательном снабжении 
высокого начальства. Принесли чай и десяток бутербродов. За чаем Сталин сообщил 
о сложившейся обстановке на 27 августа: — Немцы прорвались к Волге севернее 
Сталинграда и теперь пытаются ударом вдоль берега реки захватить город. 
Поддерживая свои войска, немецкая авиация совершает более тысячи вылетов в день.
 Я введу из своего резерва 24-ю и 66-ю армии для нанесения флангового удара по 
прорвавшемуся к Волге противнику. Вам следует принять меры, чтобы 1 -я 
гвардейская армия генерала Москаленко 2 сентября нанесла контрудар, а под 
прикрытием вывести в исходные районы 24-ю и 66-ю армии. Эти две армии вводите в 
бой незамедлительно, иначе мы потеряем Сталинград. На следующий день Жуков был 
уже на Волге. Встретился с Василевским, который подробно ознакомил его с 
обстановкой и последними событиями. Они выехали на командный пункт 1-й 
гвардейской армии к генералу Москаленко и позвонили, чтобы туда приехал 
командующий Сталинградским фронтом генерал-лейтенант Гордов. Все вместе 
разработали и обсудили план локального контрудара 1-й гвардейской армии, 
который Сталин поручил Жукову провести немедленно. Подсчитав возможности и 
учитывая, что все части были сосредоточены и подготовлены, Жуков позвонил 
Сталину и доложил, что контрудар может быть нанесен не раньше, чем 6 сентября. 
Сталин дал согласие и попросил Василевского вылететь немедленно в Москву. 3 
сентября Жуков получил телеграмму от Сталина:

«Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от 
Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если Северная группа 
войск не окажет немедленной помощи. Потребуйте от командующих войсками, стоящих 
к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и 
прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление 
теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду. В 
самом Сталинграде авиации очень мало».

Жуков тут же позвонил Сталину по телефону и доложил: — Я могу приказать завтра 
же начать наступление, но войска всех трех армий будут вынуждены начать бой 
почти без боеприпасов, так как их могут доставить на артиллерийские позиции не 
раньше вечера 4 сентября. Кроме того, мы не можем раньше этого времени увязать 
взаимодействие частей с артиллерией, танками и авиацией, а без этого ничего не 
получится. — Думаете, что противник будет ждать, пока вы раскачаетесь? Еременко 
утверждает, что противник может взять Сталинград при первом же нажиме, если вы 
немедленно не ударите с севера. Сталин явно был в гневном состоянии. Но в 
интересах дела — чтобы не допустить напрасных потерь и, главным образом, чтобы 
не ослабить наступление — Жуков настаивал на своем: — Я не разделяю эту точку 
зрения Еременко и прошу разрешения начать наступление 5-го, как было ранее 
намечено. Что касается авиации, то я сейчас же дам приказ бомбить противника 
всеми силами. — Ну хорошо, — согласился Сталин. — Если противник начнет общее 
наступление на город, немедленно атакуйте его, не дожидаясь окончательной 
готовности войск. Ваша главная задача — отвлечь силы немцев от Сталинграда и, 
если удастся, ликвидировать немецкий коридор, разделяющий Сталинградский и 
Юго-Восточный фронты. Там же, в штабе 1-й гвардейской армии, находился Маленков.
 В 3 часа ночи Сталин позвонил по телефону Маленкову и спросил, как готовятся к 
наступлению войска Сталинградского фронта. Маленков рассказал о той большой 
работе, которая проводится под руководством Жукова. Таким образом, Сталин 
действовал по принципу: доверяй, но проверяй. С самим Жуковым он говорить не 
стал, но через Маленкова все-таки проверил, как идут дела. Рано утром 5сентября 
наступление началось. После артиллерийско-авиационной подготовки двинулись 
вперед 1-я гвардейская, 24-я и 66-я армии. Но успеха они не имели. Противник 
отразил все атаки. 24-я армия даже не сдвинулась со своего исходного положения. 
Вечером позвонил Верховный: — Как идут дела? Жуков доложил: — В течение всего 
дня шли очень тяжелые бои. К северу от Сталинграда противник вынужден ввести в 
бой новые войска, переброшенные из района Гумрака. — Это уже хорошо. Это 
отвлекает противника от Сталинграда. — Наши части имеют незначительное 
продвижение, а в ряде случаев остались на исходных рубежах. — А в чем дело? — 
Из-за недостатка времени наши войска не успели хорошо подготовить наступление, 
провести артиллерийскую разведку и выявить систему огня противника, и поэтому, 
естественно, подавить ее не смогли. Когда же перешли в наступление, противник 
своим огнем и контратаками остановил его. Кроме того, авиация противника 
господствовала в воздухе и бомбила наши части. В этом докладе, я думаю, 
нетрудно уловить: Жуков сетует на то, что Сталин приказал переходить в 
наступление без должной подготовки. Он как бы говорит: «Я же предвидел, что 
успеха не будет, поскольку нет соответствующей подготовки». Но Сталин настаивал 
на своем: — Продолжайте атаки. Ваша главная задача — оттянуть от Сталинграда 
как можно больше сил противника. Повторные атаки армий успеха не имели ни 6-го, 
ни 7-го. Части только несли большие потери. 10 сентября, еще раз объехав части 
и соединения армий, Жуков окончательно укрепился во мнении, что прорвать боевые 
порядки противника и ликвидировать его коридор наличными силами невозможно. Об 
этом он доложил Верховному по ВЧ. Доклад Жукова заканчивался таким выводом: 
«Дальнейшие атаки теми же силами и в той же группировке будут бесцельны, и 
войска неизбежно понесут большие потери. Нужны дополнительные войска и время на 
перегруппировку для более концентрированного удара Сталинградского фронта. 
Армейские удары не в состоянии опрокинуть противника». Не кажется ли читателям, 
что уже в этой фразе проскальзывает намек на более крупную группировку войск и 
на подготовку более мощной операции? Да, собственно, прямо сказано: нужна не 
армейская, а фронтовая группировка для контрнаступления. Сталин оценил это 
предложение: — Было бы неплохо, если бы вы прилетели в Москву и доложили мне об 
этом лично и подробно. Днем 12 сентября Жуков уже был в кабинете Сталина, куда 
тот вызвал и начальника Генерального штаба А. М. Василевского. Мне кажется, 
есть все основания предположить, что Сталин понял: нужны какие-то более 
решительные меры для того, чтобы выйти из критической ситуации под Сталинградом.
 Будь по-другому, Сталин не вызвал бы Жукова с фронта так срочно. К тому же не 
случайно он пригласил к этому разговору и Василевского. Видимо, Верховный уже 
готовился к тому, чтобы в узком кругу поискать радикальное решение. Сначала 
Василевский доложил обстановку. Особенно подробно — на двух направлениях: на 
Кавказе и под Сталинградом. Сталин резюмировал: — Рвутся любой ценой к 
грозненской нефти. Ну, теперь послушаем Жукова. Жуков, по сути дела, повторил 
то, что он докладывал Сталину в своей последней шифровке, — о 
нецелесообразности наступлений ограниченными силами, которые только приводят к 
потерям. Выслушав его, Сталин спросил: — Что нужно Сталинградскому фронту, 
чтобы ликвидировать коридор противника и соединиться с Юго-Восточным фронтом? — 
Минимум еще одну полнокровную общевойсковую армию, танковый корпус, три 
танковые бригады и не менее четырехсот орудий гаубичной артиллерии. Кроме того, 
на время операции необходимо дополнительно сосредоточить не менее одной 
воздушной армии, — ответил Жуков. Василевский поддержал мнение и расчеты Жукова.
 Сталин достал свою карту. На ней, кроме положения на фронтах, были нанесены 
места сосредоточения резервов Ставки. Пока Сталин смотрел на карту, Жуков и 
Василевский потихоньку разговаривали и продолжали развивать свое мнение о том, 
что все это — полумера. Необходимо иное решение, кардинально меняющее положение.
 Сталин услыхал этот разговор. Подошел, спросил: — Какое иное решение вы имеете 
в виду? — Надо подготовить контрнаступление и нанести противнику в районе 
Сталинграда такой удар, который резко изменил бы стратегическую обстановку на 
юге страны в нашу пользу. Основные удары нужно наносить по флангам 
сталинградской группировки, они уже глубоко вклинились в глубь нашей территории.
 Сталин подумал и сказал: — Поезжайте в Генштаб и сделайте расчеты по срокам и 
созданию группировки. На следующий день в 22 часа Жуков и Василевский прибыли к 
Сталину для доклада итогов своей работы. — Ну, что надумали? Кто будет 
докладывать? — Кому прикажете, — ответил Александр Михайлович, — мнение у нас 
одно. Верховный подошел к карте: — Это что у вас? — Это предварительные наметки 
плана контрнаступления в районе Сталинграда, — пояснил Василевский. — Что это 
за группировки в районе Серафимовича? — А это новый фронт. Его нужно создать, 
чтобы нанести мощный удар по оперативному тылу группировки противника, 
действующей в районе Сталинграда. — Хватит ли сейчас сил для такой большой 
операции? — поинтересовался Верховный. Жуков доложил, что через 45 дней 
операцию можно обеспечить необходимыми силами и средствами и хорошо ее 
подготовить. — А не лучше ли ограничиться ударом с севера на юг и с юга на 
север вдоль Дона? — спросил Сталин. — Нет, в этом случае немцы могут быстро 
повернуть из-под Сталинграда свои бронетанковые дивизии и парировать наши удары.
 Удар же наших войск западнее Дона не даст возможности противнику из-за речной 
преграды быстро сманеврировать и своими резервами выйти навстречу нашим 
группировкам. — А не далеко ли замахнулись ударными группировками? — усомнился 
Сталин. Жуков и Василевский объяснили, что операция делится на два основных 
этапа: 1) прорыв обороны, окружение сталинградской группировки немецких войск и 
создание прочного внешнего фронта, чтобы изолировать эту группировку от внешних 
сил; 2) уничтожение окруженного противника и пресечение его попыток 
деблокироваться. — Над планом надо еще подумать и подсчитать наши ресурсы, — 
сказал Верховный. — А сейчас главная задача — удержать Сталинград. То, что мы 
здесь обсуждали, кроме нас троих, никто не должен знать... Вот так зарождался 
замысел великого сражения на Волге. Так что утверждение Еременко насчет 
выработки плана Сталинградской операции на уровне: «Мы с Никитой Сергеевичем 
посоветовались», на самом деле не соответствует действительности. Для того 
чтобы окончательно, независимо от человеческих слабостей и амбиций, установить, 
кто же автор плана, обратимся к самому убедительному аргументу. В архиве 
Генерального штаба хранится большая карта, у верхнего ее обреза написано: «План 
контрнаступления в районе Сталинграда». На карту нанесено расположение частей 
наших войск и против ника. Из обозначений группировки наших войск, направления 
ударов и места соединения в районе Калача наглядно виден замысел предстоящего 
окружения. В «легенде» перечислены соединения и силы, участвующие в этой 
операции, приведены другие расчеты средств усиления, определены ближайшие и 
последующие задачи фронтов и армий. У нижнего обреза карты — подписи а второй — 
разработчиков: Г. К. Жуков и А. М. Василевский. Вверху, слева от названия 
операции, синим карандашом написано «Утверждаю» и поставлена подпись — Сталин. 
После приведенных выше цитат, фактов и документов, на мой взгляд, не остается 
никаких сомнений в том, что разработку плана контрнаступления, да и саму 
операцию, осуществляли три выдающихся начальника: Сталин, Жуков и Василевский. 
Сталин не ограничился разработкой плана в узком кругу. 13 ноября он пригласил 
членов Политбюро и членов Государственного Комитета обороны. На атом совещании 
присутствовали Василевский и Жуков. Подробнейшим образом был изложен и обсужден 
план предстоящей операции. Члены Политбюро и ГКО его одобрили. При обсуждении 
плана контрнаступления Жуков и Василевский обратили внимание Верховного на то, 
что немецкое главное командование, как только наступит тяжелое положение в 
районе Сталинграда и Северного Кавказа, вынуждено будет перебросить часть своих 
войск из других районов, в частности, из района Вязьмы, на помощь южной 
группировке. Чтобы этого не случилось, необходимо срочно подготовить и провести 
наступательную операцию в районе севернее Вязьмы и в первую очередь разгромить 
немцев в районе ржевского выступа. Для этой операции они предложили привлечь 
войска Калининского и Западного фронтов. — Это было бы хорошо, — сказал Сталин.
 — Но кто из вас возьмется за это дело? Жуков предварительно согласовал 
предложения на этот счет с Александром Михайловичем, поэтому сказал: — 
Сталинградская операция во всех отношениях уже подготовлена. Василевский может 
взять на себя координацию действий войск в районе Сталинграда, я могу взять на 
себя подготовку наступления Калининского и Западного фронтов. Сталин согласился 
с этим предложением, он понимал — появление Жукова на Западном фронте сразу 
привлечет внимание германской разведки. Немцы уже знают: где Жуков, там жди 
наступления. Это очень поможет наступлению под Сталинградом, так как немцы не 
снимут части с участка, где находится Жуков. Но, высоко ценя умение Жукова 
готовить войска к наступлению, Сталин, хоть и дал согласие на его отъезд, не 
отпустил его сразу же: — Вылетайте завтра утром в Сталинград. Проверьте еще раз 
готовность войск и командования к началу операции, а потом полетите под Ржев. 
Все дни, пока разрабатывался план контрнаступления, шло ожесточенное сражение в 
самом городе. Бойцы и офицеры 62-й армии (командующий Чуйков) и 64-й 
(командующий Шумилов) проявляли невиданную стойкость. Весь мир следил за ходом 
этого гигантского сражения, от которого, по сути дела, зависел исход войны. 
Сталин выделил на помощь этим армиям шесть дивизий, благодаря которым удалось 
удержать город. Кроме того, Сталин и Генштаб в ходе этих невероятно трудных 
боев формировали новые соединения для предстоящего наступления. Особое внимание 
Верховный уделял созданию двух танковых армий, которые, по его замыслу, должны 
были осуществить стремительный охват и замкнуть кольцо окружения. Целыми ночами 
Сталин вел переговоры по телефонам, «выбивая» и даже выпрашивая у директоров 
танковых заводов танки на вооружение этих армий. Заводы на новых местах, после 
эвакуации, еще не работали на полную мощность, но инженеры и рабочие без сна и 
отдыха собирали танки, иначе нельзя — сам Сталин просил! Больше трех месяцев 
шли бои за Сталинград. Стойкость наших войск удивляла весь мир. Ставка, Генштаб,
 командующие фронтами и армиями наконец-то создали мощнейшую группировку войск 
для контрнаступления: Юго-Западный фронт Ватутина в составе: 1-я гвардейская, 
5-я танковая, 21-я и 17-я воздушные армии; Донской фронт Рокоссовского в 
составе 65-й, 26-й, 66-й армий при поддержке 16-й воздушной армии; 
Сталинградский фронт Еременко, в составе 62-й, 64-й, 57-й, 51-й, 28-й армий и 
8-й воздушной армии. А всего более 1 миллиона 100 тысяч человек, 1463 танка, 15 
500 орудий и 1350 самолетов. Всю эту армаду надо было замаскировать, чтобы не 
обнаружили вражеские самолеты-разведчики. Это с успехом было выполнено. Кроме 
того, были запрещены радио— и телефонные разговоры во время сосредоточения 
частей для удара в соответствии с задуманным планом. 19 ноября, после мощнейшей 
арт— и авиаподготовки, первыми ринулись на врага Юго-Западный фронт и 65-я 
армия Донского фронта. Они прошибли укрепленные позиции тактической зоны, и в 
наметившийся прорыв (на глубине 5—6километров) немедленно были введены 1-я, 
26-я и 4-я танковая армии и вслед за ними 3-й и 8-й кавалерийские корпуса. 
Попробуйте представить себе этот броне-мех-конный кулачище. Наверное, земля 
дрожала на десятки километров под их могучей поступью! Противник бросил все 
силы на отражение удара. На сутки позже, 20 ноября, рванулись вперед войска 
Сталинградского фронта. Они в первый же день опрокинули врага и прорвали его 
оборону. 23 ноября Юго-Западный и Сталинградский фронты замкнули кольцо, 
окружив 22 немецких дивизии численностью 330 000 солдат и офицеров! Вот уж, как 
говорится, отвели душу за все прошлые поражения командиры и солдаты — они так 
лихо били противника, что гитлеровцы пребывали в полной растерянности. Здесь 
надо бы поговорить о внезапности как факторе военного искусства, который так 
умело применили Сталин и его полководцы, но не буду нарушать динамику 
повествования. В тот же день, 23 ноября, 1-я гвардейская армия, 5-я танковая 
армия Юго-Западного фронта и 51-я армия Сталинградского фронта получили задачу 
преследовать разгромленные части противника и отбросить его как можно дальше на 
запад от замкнутого кольца окружения. На всех уровнях — от командующих фронтами 
до рядовых бойцов — сталинградцы показали высокий класс мастерства и мужества. 
Невозможно описать захватывающие эпизоды всех небольших побед, из которых 
складывался общий успех. Но я все же расскажу о некоторых из них, где видны 
особенно значительные личные заслуги Сталина. Кроме создания резервов, которые 
обеспечили успех в Сталинградской битве, Сталин осуществил еще одно 
«мероприятие», колоссальное по своей стратегической значимости. Без этого 
сталинского подключения вообще могла не состояться знаменитая теперь 
Сталинградская эпопея. Удивительно щедра история на подвиги русских воинов! Их 
так много, что мы предаем забвению как незначительные, а в действительности 
величественные, потрясающие по своему героизму дела и поступки. И, что очень 
странно и поразительно, об этом конкретном подвиге я не нашел сведений ни в 
научной, ни в художественной литературе. Только маршал Язов, с его уникальной 
памятью, напомнил мне о нем и подарил всеми уже забытую книгу о железнодорожных 
войсках, из которой я заимствую некоторые цифры и эпизоды. Подвиги бывают 
разные: иные длятся секунды, например, у Матросова, минуты — у Гастелло, часы — 
у Зои Космодемьянской, годы — у Покрышкина и Карбышева, всю жизнь — у Николая 
Островского. Совершаются героические дела в одиночку (как названные выше) и 
коллективно: защитники Севастополя, Москвы и других городов-героев, а в наши 
дни — бессмертная 6-я рота десантников в Чечне или экипаж подводников «Курска». 
Подвиг, о котором я хочу рассказать, массовый, его совершили тысячи людей — от 
Сталина до рядового красноармейца. Когда гитлеровцы нанесли удар по Кавказу, на 
пути к бакинской нефти, а затем и в направлении Сталинграда, Сталин понял: если 
они достигнут намеченной цели, страна, а значит и армия, будет разрезана на две 
части и останется без горючего. Все железные дороги в европейской части нашей 
территории будут перекрыты. Возможность перегруппировок войск с севера на юг и 
обратно, а также снабжение их всем необходимым нарушатся. Особенно это касалось 
обеспечения горючим, которое тогда шло, в основном, из кавказских источников. 
Осознав это, Сталин приказал срочно создать запасы нефти на Урале. Я сам в 1942 
году, будучи еще заключенным в Тавдинлаге, работал недалеко от Свердловска и 
готовил с другими «зэками» так называемые «нефтеямы». Специалисты-инженеры 
выбирали лощины и овраги, а мы сооружали дамбы, чтобы нефть не утекала из этих 
оврагов. И еще мы отделывали и укрепляли их берега. Днем и ночью прибывали 
эшелоны с цистернами, из которых нефть сливалась в эти импровизированные 
нефтехранилища. Какой-то изобретательный человек придумал спускать цистерны с 
нефтью прямо в Каспийское море, с Кавказского берега (они не тонут — нефть 
легче воды) и буксировать их в Красповодск или Астрахань. Это очень облегчало и 
убыстряло транспортировку. Сталин надеялся, что захват Баку и Сталинграда, если 
это случится, будет временным, а созданные запасы нефти помогут продержаться, 
пережить этот критический период. В связи с проблемой снабжения колоссальных 
армий, которые будут сражаться на Волге, вставал вопрос: как, где, чем 
подвозить для них все необходимое? Дивизии еще только отступали к Сталинграду, 
а Сталин принял решение и отдал приказ железнодорожным войскам — срочно 
построить железную дорогу вдоль левого берега Волги на Баскунчак, Урбал. Здесь 
придется сделать отступление и привести еще одно свидетельство о дальновидности 
Сталина. В трудные месяцы 1941 года в руководстве Вооруженных Сил возникла идея 
ликвидировать железнодорожные войска (потому что не было для них задач по 
строительству железных дорог), превратить их в обычные стрелковые части, в 
которых так нуждалась тогда отступающая армия. В ноябре была создана комиссия 
во главе с начальником Главного политуправления РККА Л. З. Мехлисом, получившим 
задание подготовить проект решения Государственного Комитета обороны по этому 
вопросу. В состав комиссии вошли начальники центральных управлений Наркомата 
обороны и Генерального штаба, заместитель наркома путей сообщений И. Д. 
Гоцеридзе, начальник управления военных сообщений генерал-лейтенант И. В. 
Ковалев и некоторые другие лица. Все члены комиссии, кроме генерал-лейтенанта 
Ковалева, высказались за ликвидацию железнодорожных войск. Согласие на это дал 
даже начальник Генерального штаба маршал Б. М. Шапошников. Ковалев заявил, что 
ликвидация железнодорожных войск — это точка зрения пораженческая и голосовать 
он за нее не будет. По телефону Мехлис сообщил об этом заявлении Сталину. 
Сталин сказал: — Трубку передайте Ковалеву, — и спросил у него: — Почему вы 
считаете ликвидацию железнодорожных войск пораженчеством? — Потому, что мы 
готовим под Москвой контрудар и позже будем готовиться к наступлению, а 
наступать без железнодорожных войск и восстановительных средств, которые 
являются орудием наступательных операций, невозможно. — Правильно. Передайте 
трубку Мехлису. — Вы пораженец, комиссия тоже. Комиссию распустить, войска 
сохранить! И вот как пригодились железнодорожные войска под Сталинградом! Очень 
важную роль играл фактор времени: надо было построить дорогу как можно быстрее, 
боевые действия развивались очень динамично. Чтобы ускорить работы, 
железнодорожники проводили их одновременно на широком фронте: на сталинградском 
участке укладка пути велась из шести пунктов в восьми направлениях; на 
саратовском — из шести пунктов в семи направлениях; на свияжском — из четырех в 
пяти. А подвоз к укладочным пунктам готовых собранных рельсовых секций 
осуществлялся «из поля» на автотранспорте и тягачах. Готовые звенья рельс 
Сталин приказал брать с БАМа, который, как известно, начали строить еще до 
войны. Сталин разрешил снимать готовые секции и со вторых путей ближайших дорог,
 где не было интенсивного движения. Благодаря такому «ускорению», дорога росла 
на 8—10 километров в сутки. Подготовка полотна, укладка или выемка грунта 
осуществлялась солдатами вручную, на тачках, носилках, экскаваторов не было. 
Начальник строительства А. Побежий вспоминает: «Сколько должен продолжаться 
рабочий день, все давно забыли. Работали, сколько могли вынести; кто выбивался 
из сил, ложился отдохнуть под открытым небом, потом снова поднимался — катать 
тачки, рубить балки, ставить столбы, укладывать рельсы, подбивать под шпалы 
балласт. Еду варили здесь же на месте». И все это под непрерывными бомбежками 
противника, который понимал значение этой дороги и всячески препятствовал ее 
созданию. Но наконец дорога ожила, только в августе — октябре 1942 года по ней 
прошло 23 тысячи вагонов, 16 тысяч цистерн с горючим; поезда двигались один за 
другим на расстоянии 800— 1200 метров. Авиация противника все наращивала 
бомбовые удары, только в октябре и только на сталинградском участке она 
совершила 1026 самолето-вылетов и сбросила 3232 бомбы. В каких условиях 
работали бойцы, вспоминает П. Кабанов: «За несколько часов они (самолеты) 
разрушили работу сразу нескольких станций. Глубокие воронки перерезали пути. Но 
не много времени тратили мы на восстановление разрушенного. Поезда шли и шли, 
снабжая Сталинград боеприпасами и продовольствием. Сейчас об этом вспоминается 
как-то просто, а в те дни, дни Сталинградской эпопеи, героизм железнодорожников 
был непередаваем. Повсюду сыпались бомбы. Багрово-черные веера разрывов 
закрывали горизонт. Трудно, почти невозможно было дышать воздухом, насыщенным 
газом, копотью. Но бойцы работали». Чтобы дорога действовала без перерывов 
из-за бомбежек, было организовано сопровождение всех поездов восстановительными 
летучками на автомобилях: параллельно железной дороге на расстоянии 300—350 
метров проходила грунтовая дорога. Каждая команда такой автолетучки имела 
необходимый набор путевого инструмента, запчастей для подвижного состава и 
материал для заделки пробоин в цистернах. В случае налета вражеской авиации 
команды, двигавшиеся на автомобилях, немедленно ликвидировали его последствия. 
Автолетучка сопровождала поезд до станции, граничащей с соседним подразделением.
 Там ее команда передавала состав соседу и от него получала эшелон, следовавший 
в обратном направлении. Движение команд координировалось дежурным офицером 
штаба. При налете вражеской авиации на состав и повреждении его команда 
сопровождения немедленно принимала меры к спасению людей, ценного имущества, 
предотвращению взрывов вагонов с боеприпасами и цистерн с горючим, 
восстанавливала верхнее строение пути, связь. Нередко вражеские летчики 
расстреливали цистерны с горюче-смазочными материалами из пулеметов. В таких 
случаях солдаты-железнодорожники применяли простой, но надежный метод 
заделывания пробоин: они имели готовые деревянные пробки, куски ткани, ведра с 
глиняным раствором и с помощью этих материалов быстро ликвидировали течь 
горючего. При возникновении же пожара состав расцеплялся, и уцелевшие цистерны 
отводились от очага пожара. При всей тяжеловесности железнодорожных частей и 
ограниченности маневра командиры все же находили возможность прибегать к 
хитрости. Немецкие летчики при налетах бомбили станции, которые хорошо отмечены 
на картах и видны с высоты полета. Учитывая это, железнодорожники как бы 
отдавали на съедение станции, а сами соорудили обходные пути. И вот бомбы 
сыпались на привлекающие немцев железнодорожные узлы, а эшелоны шли в обход 
этих узлов. Целая героическая эпопея сложилась при наведении моста через Волгу, 
он был необходим для перевода эшелонов из Астрахани на левый берег. Строить 
обычный мост не было ни времени, ни средств, ни технических возможностей. 
Решили создать наплавной мостовой переход на баржах. Сделали расчеты. Барж для 
крепления бортом к борту не хватало. Тогда решили строить кильватерную колонну 
из барж и на ней «ленточную переправу». Такое вершилось впервые в нашей стране. 
Но война вынуждает идти на любой риск — войска надо обеспечивать, Сталинград 
Верховный приказал удержать во что бы то ни стало. А по мосту должны проходить 
не легковые экипажи на дачу, а тяжелые вагоны с боеприпасами и цистерны с 
горючим. Самоотверженно трудились мостовики. Копровые команды лейтенантов Л. Я. 
Малецкого, В. А. Ронина, воентехника В. Д. Мчедлишвили в три-четыре раза 
перекрывали нормы, забивая по 30—40 свай в смену. Обустройство шло одновременно 
на всех баржах, делали между баржами переходные мосты, монтировали водоотливные 
механизмы. Баржи укрепляли на якоря, соединяли тросами. Через десять дней по 
наплавному мосту пошли поезда! «Но характер у наплавного моста оказался 
капризным, — вспоминал генерал-полковник П. А. Кабанов, — потребовалось 
тщательно следить за точным соблюдением прямолинейности оси в плане». 
Круглосуточно специальные команды дежурили у насосов, поддерживая баржи на 
определенном уровне. В зависимости от поведения реки они регулировали осадку 
барж. Вода служила балластом. Ее то добавляли, то откачивали. Военные инженеры 
разработали правила технической эксплуатации переправы. Машинистам паровозов 
категорически запрещалось превышать допустимую скорость, тормозить на мосту 
состав, давать контрпар. Несмотря на жесткое крепление барж и строжайшее 
соблюдение всех расчетных норм, ось моста выгибалась, подобно парусу на ветру. 
Во всех случаях этот изгиб не должен был превышать определенных технических 
норм, чтобы подвижной состав мог вписываться в кривую. Немецкие самолеты часто 
бомбили переправу. Не раз она оказывалась в огне, и бойцы, презирая смерть, 
спасали сооружение. Строили переправу и обеспечивали ее живучесть мужественные 
люди. Многие из них были удостоены высоких правительственных наград. Грудь 
комбата майора Н. А. Перова украсил орден Красного Знамени. Наплавной мост 
действовал около года, затем был заменен временным мостом, а впоследствии и 
капитальным. И это еще не все! В разгар битвы за Сталинград ряд железнодорожных 
подразделений снимался с технического прикрытия порученных объектов и 
становился на рубежи обороны. Так, 5 сентября 1942 года 84-й железнодорожный 
батальон, которым коман довал майор П. М. Шейн (он сменил погибшего капитана Н. 
Д. Жандарова), был направлен по приказу заместителя командующего фронтом по 
тылу в распоряжение начальника Сталинградского гарнизона — командира 10-й 
дивизии НКВД полковника А. Сараева для использования в обороне города. Участник 
тех событий полковник в отставке М. Н. Грищен-ко вспоминал: «ПолковникА. А. 
Сараев довооружил нас противотанковыми ружьями, станковыми и ручными пулеметами,
 гранатами, бутылками с горючей смесью, заменил наши видавшие виды винтовки 
автоматами, приказал занять оборону в центре Сталинграда на опорных пунктах у 
площади Павших борцов революции, у Астраханского городского моста и у 
железнодорожного моста через реку Царица и Госэлеватора. Таким образом, весь 
наш 84-й путевой батальон с оружием в руках защищал город...» Бывший командир 
3-й роты путейцев полковник в отставке Ф. В. Приходько писал: «...Первым у нас 
принял бой взвод лейтенанта Шпанюка, который оборонял железнодорожный мост 
через реку Царицу и оперативно подчинялся командиру пехотной части. Его личный 
состав дрался стойко, храбро и до конца выполнил свой долг. Только несколько 
израненных бойцов взвода возвратились в расположение роты. Остальные, в том 
числе и лейтенант Шпанюк, пали смертью храбрых». Таких эпизодов было немало. «И 
если наша победа под Сталинградом была воспринята за рубежом как величайшее 
чудо, — писал один из наркомов путей сообщения военных лет генерал-лейтенант И. 
В. Ковалев, — то не меньшим чудом явилось транспортное обеспечение этой 
стратегической операции, в результате чего слабые и неподготовленные кусочки 
сети превратились в непрерывно действовавший крупный выгрузочный район и 
послужили базой для развертывания контрнаступления невиданной силы». В это чудо 
весомый вклад внесли военные железнодорожники. Огромную работу, проделанную ими 
в период битвы на Волге, ярко показывают следующие цифры. С июля 1942 года по 1 
января 1943 года в район Сталинграда было доставлено 3269 эшелонов с войсками и 
1052 поезда с боеприпасами, вооружением, горючим, продовольствием, 
медикаментами и другими материально-техническими средствами. Когда было принято 
решение окружить и уничтожить трехсоттысячную армию Паулюса, то для 
осуществления этой грандиозной операции надо было создать свежую, мощную 
группировку войск (причем сосредоточить ее за короткий срок, чтобы противник не 
успел противодействовать), обеспечить эту ударную группировку всем необходимым 
до начала операции и в ходе ее. Без долгих доказательств очевидно: если бы 
рокадная железная дорога на берегу Волги не была построена, не состоялось бы ни 
окружение, ни уничтожение немецкой армии. Вот такова цепа предвидения Сталина и 
таковы — нет, не скромность, не беспечность людей, — а сверхбогатство наше 
подвигами защитников Отечества, их было так много, что порастают они, как их 
братские могилы, травой забвения даже при жизни поколения победителей. Что же 
будет дальше?.. * * * Сталинградская битва длилась двести дней. В ходе ее были 
разгромлены 6-я полевая армия, 4-я танковая армия немцев, 3-я и 4-я румынские 
армии, 8-я итальянская армия. Общие потери противника убитыми, ранеными, 
пленными составляют почти полтора миллиона солдат, офицеров и генералов! С этой 
крупнейшей в истории битвы начинается перелом в ходе Великой Отечественной 
войны, стратегическая инициатива с этого момента перешла на сторону советского 
командования. Значительно вырос международный авторитет Советского Союза среди 
стран-членов антигитлеровской коалиции. Эта победа показала выдающееся 
мастерство нашего военного руководства и блестящую боеспособность советских 
воинов. Германская военная машина была потрясена до основания. Союзники 
Германии — Япония, Италия, Румыния, Венгрия, Испания и Турция — сильно 
засомневались в успехе развязанной войны, стали искать возможности выскользнуть 
из-под власти Гитлера. И наоборот, у стран, оккупированных фашистами, появилась 
надежда на освобождение, в них активизировалась освободительная борьба против 
оккупантов. Советский народ радостно вздохнул полной грудью, расправил плечи, 
уверенность в победе помогала преодолевать трудности в ходе дальнейших сражений.
 Верховный Главнокомандующий Сталин внес очень большой вклад в осуществление 
этой блестящей стратегической операции, с момента замысла и разработки плана до 
практического ее осуществления. Он повседневно руководил ходом боевых действий 
в динамике сражения. Особенно велика его роль в создании и введении в бой 
стратегических резервов, что определяло не только успех в кульминационные 
моменты, но и победное завершение всей операции.




На стороне противника...(В дни Сталинградской битвы)


Удивительно, необыкновенно сложное дело — военное искусство. Полководцы, 
которые стоят во главе армии, или даже государства, когда строят и 
разрабатывают план войны или отдельной большой операции, располагают вроде бы 
всеми необходимыми данными. На них работает широко разветвленная сеть разведки 
самых разных видов: от агентов, которые находятся в расположении противника, до 
авиации, которая летает над расположением врага и фотографирует его силы. 
Генеральный штаб — это учреждение, в котором собраны самые талантливые и 
образованные военные профессионалы. Вес они тоже являются ближайшими 
помощниками и советниками полководца. И вот, обладая вроде бы всем необходимым, 
полководцы тем не менее чаше ошибаются, чем одерживают победы. Даже на примере 
того, что мы уже разобрали, можно убедиться в справедливости этого суждения. 
План «Барбаросса» долго и тщательно разрабатывался и в высших органах военного 
и государственного управления, и сам Гитлер, и его ближайшие советники, 
казалось бы, вложили все свое умение и опыт в составление этого грандиозного 
плана. А вот при осуществлении все-таки окончательно добиться того, что 
предусматривалось, не удалось. Москву, как это планировалось, гитлеровцы с ходу 
не взяли и в несколько месяцев войну победно не завершили. Затем была 
разработана специальная операция «Тайфун» для окружения и взятия Москвы, и в 
этом случае, хотя все планировалось на основании данных разведки, точного 
подсчета наших сил и возможностей обороны, всех других условий, 
способствовавших или усложнявших осуществление этой операции, командование 
группы армий «Центр», да и все армейское руководство гитлеровцев, постигла 
неудача. Москва не была взята, и наступательные группировки, направленные в 
обход столицы, были разгромлены и отброшены от Москвы. И вот новый грандиозный 
план, опять-таки составленный на основании достоверных данных разведки и 
анализа сил Советской Армии, которые остались у нее после всех предыдущих 
сражений, а также на основе подготовки резервов, которые могла создать наша 
страна в глубине территории. Этот новый план — удар на Кавказ, к 
нефтеисточникам, и вспомогательный удар, в сторону Сталинграда, — как видим, 
хотя и был вроде бы разработан как вполне реальный, гитлеровцам осуществить не 
удалось. Здесь я бы хотел напомнить читателям многие выступления наших 
полководцев, военных ученых в печати и с трибун об авантюристичной стратегии 
гитлеровцев. Я не согласен с этими утверждениями. Да, в политике и стратегии 
гитлеровского руководства, самого Гитлера авантюризм проявлялся, но не всегда и 
не везде. Представьте себе, что Гитлер после молниеносного разгрома Польши, а 
затем Франции остановился бы на этом, прекратил свою завоевательную агрессивную 
политику в Европе. Ну и что бы тогда сказали ученые и теоретики о «молниеносной 
войне»? Разве можно было бы назвать эти быстрые и победоносные действия 
гитлеровской армии авантюристичными? Авантюризм — это когда средства не 
соответствуют намечаемой цели. А вот в таких случаях, о которых мы говорим, 
гитлеровцы добились победы. Добились именно молниеносными действиями своих 
частей и соединений, и теория молниеносной войны, разработанная ими, 
оправдалась. Но, как я уже сказал, если там средства для выполнения 
поставленных задач соответствовали целям, то на Кавказском и Сталинградском 
направлениях такого соответствия не было. За два дня до начала нашего 
наступления, 17 ноября, Гитлер воодушевлял 6-ю армию на последний и решительный 
бросок: «Мне известны трудности борьбы за Сталинград и упавшая боевая 
численность войск. Но трудностей у русских сейчас при ледоставе на Волге еще 
больше. Если мы используем этот промежуток времени, мы сбережем в дальнейшем 
много собственной крови. Поэтому я ожидаю, что руководство еще раз со всей 
энергией, которую оно неоднократно продемонстрировало, а войска с искусством, 
которое они часто проявляли, сделают все, чтобы пробиться к Волге и по меньшей 
мере у артиллерийского завода и металлургического предприятия и захватить эти 
части города». Этот приказ был зачитан всем находившимся под Сталинградом 
командирам, и на нем была резолюция Паулюса: «Я убежден, что этот приказ 
вызовет новое воодушевление в наших храбрых войсках». Но непредвиденное 
свершилось. Два мощных и неожиданных удара по сходящимся направлениям буквально 
в несколько дней соединились и захлопнули 330-тысячную армию. Командующий 
группой армий "Б" Вейхс пытался не допустить замыкания кольца окружения. 
Единственным резервом был 48-й танковый корпус (его называли еще корпус "X") 
под командованием генерала Гейма. В его составе были 1-я румынская танковая 
дивизия и 22-я немецкая. Корпус был брошен в горловину закрывающегося окружения,
 но оказался буквально смят не только частями Красной Армии, но и своими — 
бегущими в панике румынскими, немецкими, отступавшими в беспорядке частями. 
Корпус не только не выполнил задачу, но, пытаясь упорно продвинуться вперед, 
сам пополнил число пленных, угодивших в окружение. Начальник генерального штаба 
Цейтцлер первым очень осторожно высказал Гитлеру предложение об отводе 6-й 
армии, пока окружение не состоялось. Гитлер возражал: — Подождем. Корпус Гейма 
сделает свое дело — не допустит окружения. Спустя некоторое время Цейтцлер, 
имевший постоянную связь с группой "Б", доложил: — Как я предполагал, корпус 
"X" не выполнил непосильной задачи, он разгромлен и почти весь попал в 
окружение. Гитлер побледнел от ярости и закричал: — Кейтель, сейчас же пошлите 
за командиром корпуса, сорвите с него генеральские погоны и посадите в тюрьму! 
Это он во всем виноват! Приказ Гитлера был выполнен: генерал-лейтенанта Гейма 
привезли в ставку. Специальный трибунал под председательством Геринга (он, как 
у нас Мехлис, был опытным исполнителем таких дел) «провел расследование» и 
приговорил Гейма к смертной казни. Был издан специальный приказ о провинностях 
командира корпуса и о суровом приговоре. (Через несколько месяцев Гейм был 
помилован. Приказ о его казни, как считал Гитлер, сыграл свою воспитательную 
роль). Цейтцлер, несмотря на гнев фюрера, предлагал отвести 6-ю армию. Но 
Гитлер, придя в ярость, кричал: — Я не уйду с Волги! Войска 6-й армии, 
окруженные в Сталинграде, впредь именовать войсками крепости Сталинград! 22 
ноября Паулюс доложил в штаб группы армий "Б": «Армия окружена... запасы 
горючего скоро кончатся, танки и тяжелое оружие в этом случае будут неподвижны. 
Положение с боеприпасами критическое... Прошу предоставить свободу действий на 
случай, если не удастся создать круговую оборону. Обстановка может тогда 
заставить оставить Сталинград и северный участок фронта, чтобы обрушить удары 
на противника всеми силами на южном участке фронта между Доном и Волгой, и 
соединиться здесь с 4-й танковой армией. Наступление в западном направлении не 
обещает успеха в связи со сложными условиями местности и наличием здесь крупных 
сил противника»... 26 ноября Гитлер с помощью своих ближайших военных 
советников начат создавать группу армий для проведения наступательной операции 
по спасению 6-й армии Паулюса. В эту группу вошли 4-я танковая армия и 3-я 
румынская армия, находившиеся в окружении. Командующим этой группой, которой 
было присвоено имя «Дон», был назначен фельдмаршал Манштейн. Гитлер очень 
надеялся, что один из талантливейших его военачальников спасет положение и 
развяжет критический узел на Волге. В группу армии «Дон», кроме указанных, были 
включены 6-я армия и остатки 4-й румынской армии, находившиеся в окружении. Ей 
также передавались одна танковая и две-три пехотные дивизии, которые должны 
были прибыть позже. На совещании по утверждению плана операции, разработанной 
Манштейном, начальник генерального штаба Цейтцлер еще раз попросил фюрера 
представить свободу действий 6-й армии, чтобы она прорывалась навстречу группе 
Манштейна. Гитлер категорически отверг эту просьбу, возразив, что сил 4-й 
танковой армии и других частей вполне достаточно для того, чтобы прорваться к 
окруженным. Фюрер также запретил брать части из группы армии "А", находившиеся 
на Кавказе, для освобождения армии Паулюса. 12 декабря Манштейн нанес первый 
удар танковой группой Гота. Ее продвижение началось таранным ударом на узком 
участке фронта, по танки не смогли пробиться больше чем на 50 километров в 
сторону Сталинграда, где были остановлены контратакующими советскими частями. 
Цейтцлер вновь попросил у фюрера разрешения на прорыв 6-й армии изнутри. И 
опять фюрер упрямо отказал. Манштейн просил передать ему из группы армий "А" 
Кавказского направления хотя бы две танковые дивизии. Как буд то они могли 
что-то изменить! Но даже эти дивизии не были ему переданы. Он получил ответ, 
что дивизии в боях так истрепаны, в них осталось всего 58 танков и нет никакого 
смысла их передислоцировать. Да они и там, на Кавказском направлении, еле-еле 
удерживают оборону на достигнутых позициях. Кризис назрел и на Кавказском 
направлении, где находилось ни много ни мало — около 700 тысяч человек. И, 
напомню, в это время как раз проводил частную операцию на Западном направлении 
маршал Жуков. Начальник генерального штаба Цейтилер очень испугался этого 
наступления и оценивал ситуацию следующим образом: «Русское командование теперь 
приоткрыло свои карты. Оно хотело сначала окружить немецкую 6-ю армию под 
Сталинградом. Затем оно намеревалось нанести удар в направлении Азовского моря, 
чтобы уничтожить весь южный фланг немецких войск на востоке». Вот как Жуков 
перепугал немецкое командование организацией наступления на Западном 
направлении! На основании такой оценки начальник генерального штаба, понимая, 
что деблокада Сталинградской группировки обречена на провал, теперь уже думал, 
как бы поскорее отвести группировку с Кавказа — всю группу армий "А", пока ее 
там не захлопнули. Цейтцлер прямо сказал Гитлеру: «Если вы сейчас не прикажете 
отвести войска с Кавказа, там возникнет новый Сталинград». Гитлер наконец понял,
 что весь его грандиозный план — сзахватом нефтеносных районов Кавказа, с 
выходом в Иран и далее — провалился. И теперь уже речь шла не только о его 
престиже, а о необходимости как-то выпутываться из создавшегося положения— 
После долгих совещаний со своими ближайшими помощниками — Кейтелем, Йодлем и 
Цейтцлером — он издает очередной приказ: «Оперативный приказ ставки вермахта № 
2 от 28 декабря 1942 г. о дальнейшем ведении боевых действий на южном крыле 
восточного фронта». Здесь я бы еще раз применил обидное слово — авантюризм. В 
первом пункте нового приказа говорилось: "Как и прежде, моим намерением 
остается удержать 6-ю армию в ее крепости (в Сталинграде) и создать предпосылки 
для се освобождения. (Попутно замечу, что упрямство Гитлера просто-таки 
поразительно. Уже все убедились и всем ясно, что 6-я армия должна прорываться 
или погибнуть, а Гитлер все упорствует, не дает разрешения на ее выход). 104 
Группе армий "А", сохраняя и особенно усиливая свой фронт по побережью и в 
горах, отойти на некоторых участках постепенно, шаг за шагом, на сокращенный 
рубеж... (Далее указываются пункты этого рубежа. — В. К.)Группа армий «Дон» 
по-прежнему обязана сделать вес, чтобы сохранить предпосылки для освобождения 
б-й армии". Вера Гитлера в полководческие способности Манштейма просто 
неограниченна. В этом же приказе он, по сути дела, передает под командование 
Манштейна все силы Юго-Восточного фронта и создает новую группу армий «Юг». В 
нее входят группа армий "А" и группа «Дон». В ставке Гитлера некоторые 
представители высшего руководства, в частности Цейтцлер и Йодль, высказывали 
робкую мысль, что пора бы уже Паул юсу, невзирая на запрещение, ради спасения 
армии, принять самостоятельное решение на прорыв, поскольку гибель армии 
проступает очевидно. Но никто не решился все-таки дать такой совет. Сам Паулюс 
на совещании с командирами корпусов, когда возник вопрос о принятии 
самостоятельного решения на прорыв, тоже не решился взять на себя лично такую 
ответственность. 17 января Паулюс записал в своем дневнике: «Район окружения 
уменьшился наполовину. Бои велись пока еще планомерно, несмотря на тяжелое 
состояние войск. Командные органы были еще дееспособны». Отдадим должное 
немецким солдатам, хотя они — наши противники. Самокритично вспомним, что наши 
части в многочисленных котлах, которые нам устраивали гитлеровцы в первый 
период войны, не могли должным образом организовать сопротивление, часто 
командованию в окружении не удавалось твердо взять руководство в свои руки, а 
если и удавалось, то ненадолго.




Операция «Кольцо»


Сталин понимал: надо найти способ быстрого уничтожения окруженного под 
Сталинградом противника. Был разработан план операции «Кольцо». 19 декабря, 
после окончательного обсуждения, Сталин утвердил этот план и принял решение 
назначить представителем Ставки для осуществления данной операции генерала 
Воронова, который был артиллеристом. При уничтожении окруженных главную задачу 
должны были выполнять артиллерия и авиация, поэтому и было принято решение 
назначить артиллериста. В указании Сталина был такой пункт: "Товарищу Воронову, 
как представителю Ставки и заместителю товарища Василевского (Василевский 
руководил всей операцией. — В. К.),поручается представить не позднее 21.12.42 г.
 в Ставку план прорыва обороны войск противника, окруженных под Сталинградом, и 
ликвидации их в течение 5—6 дней". Сроки давались, прямо скажем, сжатые: за 5—6 
дней уничтожить группировку — это было нереально. Окруженные были полны 
решимости стоять до тех пор, пока не придут им на выручку. Сталин спешил, ему 
хотелось как можно скорее довести дело до победного конца. Он еще раз спросил 
совета на очередном совещании: — Руководство по разгрому окруженного противника 
нужно передать в руки одного человека. Сейчас действия двух командующих 
фронтами мешают ходу дела. Какому командующему поручим окончательную ликвидацию 
противника? Кто-то предложил Рокоссовского. Жуков сказал: — Еременко будет, 
конечно, обижен, если передать войска Сталинградского фронта под командование 
Рокоссовского. — Сейчас не время обижаться. Позвоните Еременко и объявите ему 
решение Государственного Комитета обороны. В тот же вечер Жукову пришлось 
провести этот неприятный разговор. Еременко обиженно говорил: — Товарищ генерал 
армии, я все же не понимаю, почему отдается предпочтение командованию Донского 
фронта. Я вас прошу доложить товарищу Сталину мою просьбу оставить меня здесь 
до конца ликвидации противника. — Андрей Иванович, я думаю, в таком деле тебе 
лучше поговорить с Верховным самому. — Я уже звонил, но Поскребышев сказал, что 
товарищ Сталин распорядился говорить по всем этим вопросам с Жуковым. Выполняя 
просьбу Еременко, Жуков позвонил Верховному и передал свой разговор с Андреем 
Ивановичем. Но Сталин очень сердито ответил: — Я уже сказал вам один раз, что 
сейчас не время заниматься обидами. Давайте немедленно директиву о передаче 
трех армий Сталинградского фронта под командование Рокоссовского. В штаб 
Сталинградского фронта к новому командующему Рокоссовскому и прибыл 
представитель Ставки генерал Воронов для окончательного составления плана 
операции «Кольцо». Такой план был разработан и представлен в Ставку, но не был 
сразу утвержден, и Воронов получил следующее указание: "Главный недостаток 
представленного вами плана «Кольцо» заключается в том, что главные и 
вспомогательные удары идут в разные стороны и нигде не смыкаются, что делает 
сомнительным успех операции. По мнению Ставки Верховного Главнокомандования, 
главной вашей задачей на первом этапе операции должно быть отсечение и 
уничтожение западной группировки окруженных войск противника (дальше указывался 
район, где находилась эта группировка. — В. К.),а другой удар направить 
навстречу главному удару и сомкнуть оба удара в районе станции Карповская. 
Наряду с этим следовало бы организовать удар 66-й армии через Орловку в 
направлении поселка Красный Октябрь, а навстречу этому — удар 62-й армии, с тем,
 чтобы оба удара сомкнуть и отсечь таким образом заводской район от основной 
группировки противника. Ставка приказывает на основе изложенного переделать 
план. Предложенный вами срок начала операции Ставка утверждает: операцию по 
первому этапу закончить в течение 5—6 дней после ее начала. План операции по 
второму этапу представьте через Генштаб к 9 января, учтя при этом первые 
результаты по первому этапу. Подписи: И. Сталин, Г. Жуков.28.12.42 года". В 
этом документе явно просматривается сталинский стиль: строгость, конкретность, 
ясность задач и рекомендаций по их осуществлению. Не знаю, по каким причинам, 
но Воронов явно за что-то обижался на Сталина. Это просматривается в его книге 
воспоминаний «На службе военной», которая была издана в 1963 году. Обида 
отчетливо вырисовывается из таких его слов: «На Сталинградском фронте огромную 
работу провел член Военного совета фронта Никита Сергеевич Хрущев. Он очень 
серьезно и вдумчиво отнесся к подготовке планов наступления и многое сделал, 
чтобы их выполнение было наиболее надежно обеспечено в военном и политическом 
отношении». Книга Воронова издавалась после XX съезда партии, что явно довлело 
над автором: Хрущев в те дни был всесильным Первым секретарем ЦК КПСС. У 
Воронова возникла мысль — до начала операции «Кольцо» вручить окруженной 
группировке ультиматум с прелло-жением, чтобы она прекратила бессмысленное 
сопротивление и сложила оружие. Причем ультиматум этот он намеревался не только 
вручить командованию, но и напечатать массовым тиражом в виде листовок и 
разбросать с самолетов, чтобы они попали в руки и рядового состава и чтобы 
солдаты принимали решение каждый за себя. Было известно: среди окруженных 
ведется активная работа, дабы убедить их — помощь придет, фюрер не бросит; и, 
самое главное, распространялась ложь о том, что все они будут расстреляны, если 
попадут в плен к русским. О своем намерении вручить такой ультиматум и просьбу 
отпечатать листовки Воронов доложил в Ставку. Необходимые боеприпасы и 
подкрепления для фронта Рокоссовского запаздывали, и поэтому Воронов обратился 
с просьбой еще и лично к Сталину, чтобы тот разрешил отсрочить начало операции 
на 6—7 суток. Сталина, видно, обозлила эта просьба Воронова, и он, ничего не 
сказав, кроме «до свидания», повесил трубку. Но Воронов был настойчив и тут же 
после разговора послал донесение Верховному Главнокомандующему в письменном 
виде: "Приступить к выполнению операции «Кольцо» в утвержденный Вами срок не 
представляется возможным из-за опоздания с прибытием к местам выгрузки на 4—5 
суток частей усиления, эшелонов с пополнением и транспорта с боеприпасами... 
Наш правильно рассчитанный план был нарушен также внеочередным пропуском 
эшелонов и; транспортов для левого крыла товарища Ватутина. Товарищ 
Рокоссовский просит срок изменить на +4. Все расчеты проверены мною лично. Все 
это заставляет просить Вас утвердить начало «Кольца» +4. Прошу Ваших указаний. 
Воронов".Как только была получена эта шифровка, тут же вызвали Воронова к 
телефону. Сталин, не поздоровавшись, стал ругать Воронова: — Вы там досидитесь, 
что вас и Рокоссовского немцы в плен возьмут! Вы не соображаете, что можно, а 
что нельзя! Нам нужно скорее кончать, а вы умышленно затягиваете! И что это 
значит у вас в телеграмме «+4»? — Нам нужно еще четыре дня для подготовки. Мы 
просим начать операцию «Кольцо» не шестого, а десятого января. Последовал 
краткий сердитый ответ: — Утверждается! — И Сталин бросил трубку. 10 января 
утром 7 тысяч орудий и минометов открыли ураганный огонь по расположениям 
противника. Это продолжалось 55 минут. После артиллерийской подготовки войска 
начали наступление. Пять суток продолжалось это наступление, но противник 
упорно сопротивлялся. Несмотря ни на какие трудности, в том числе на недостаток 
продовольствия и боеприпасов, гитлеровцы продолжали обороняться. За пять дней, 
кроме боевых действий, на расположение врага было сброшено более 1,5 миллиона 
листовок и около 300 раз по радио окруженным объявляли, что в случае 
прекращения этого бессмысленного сопротивления к ним будут относиться гуманно. 
Но на той стороне тоже велась большая политическая работа. Вот какой приказ был 
обнаружен у одного из пленных:

"За последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с 
армией и с подчиненными ей частями. Их цель вполне ясна — путем обещаний в ходе 
переговоров о сдаче надломить нашу волю к сопротивлению. Мы все знаем, что 
грозит нам, если армия прекратит сопротивление: большинство из нас ждет верная 
смерть либо от вражеской пули, либо от голода и страданий в позорном сибирском 
плену. Но одно точно: кто сдается в плен, тот никогда больше не увидит своих 
близких. У нас есть только один выход: бороться до последнего патрона, несмотря 
на усиливающиеся холода и голод. Поэтому всякие попытки вести переговоры 
следует отклонять, оставлять без ответа и парламентеров прогонять огнем. В 
остальном мы будем и в дальнейшем твердо надеяться на избавление, которое 
находится уже на пути к нам. Главнокомандующий Паупюс".

К 16 января кольцо было сильно сжато, и группировка немцев рассечена на 
несколько небольших котлов. Рокоссовский собрал совещание, чтобы уточнить 
задачу и договориться, как действовать дальше. Некоторые командиры предлагали 
остановиться на двое-трое суток, собраться с силами, так как наши части тоже 
несли потери, да и снабжение боеприпасами и другим необходимым было налажено не 
лучшим образом. Рокоссовский, обычно спокойный, на этот раз, видимо, помня гнев 
Сталина по поводу отсрочек, коротко приказал: — Никаких остановок и пауз! 
Продолжать наступление! Не давать противнику опомниться! Использовать 
образовавшиеся бреши, с помощью артиллерии, танков, авиации непременно громить 
противника. Все, идите, исполняйте! 18 января 1943 года Воронова, отдыхавшего 
после посещения передовых позиций, разбудили и сказали, что по радио было 
передано о введении нового звания «маршал артиллерии» и что Воронову первому 
присваивается это высокое звание. Спустя некоторое время позвонили из Москвы, 
поздравили с присвоением нового звания, да еще и просили подумать: какую форму 
он предложил бы ввести для маршала артиллерии. Воронов ответил: — Пусть 
специалисты подумают. Им должно быть виднее. А в воспоминаниях по этому поводу 
Воронов пишет: «Было досадно, вместе с тем и смешно. Досадно потому, что в 
разгар серьезной операции отвлекали такими пустяками». Конечно же, Воронов под 
пустяками имел в виду форму, а не то, что ему присвоили высокое звание. В эти 
дни, видя уже бессмысленность сопротивления, Паулюс неоднократно запрашивал 
разрешение на свободу действий. Под свободой действий ом имел и виду не 
капитуляцию, а создание ударных группировок, с помощью которых он попытается 
вырваться с теми, кто еще способен держаться на ногах и держать в руках оружие. 
Но ответ был неизменным: Гитлер лично требовал — держаться в крепости (как он 
теперь назвал Сталинград) до последнего! Дисциплинированный Паулюс выполнял 
приказ. Более того, он до последнего часа подтверждал свою преданность фюреру. 
20 января в Германии был праздничный день — отмечалось десятилетие прихода 
Гитлера к власти. Паулюс отправил телеграмму:

"По случаю годовщины взятия Вами власти 6-я армия приветствует своего фюрера. 
Над Сталинградом еще развевается флаг со свастикой. Пусть наша борьба будет 
нынешним и будущим поколениям примером того, что не следует капитулировать даже 
в безнадежном положении. Тогда Германия победит. Хайль, мой фюрер! Паулюс, 
генерал-полковник".

Гитлер немедленно ответил: "Мои генерал-полковник Паулюс! Уже теперь весь 
немецкий народ в глубоком волнении смотрит на этот город. Как всегда в мировой 
истории, и эта жертва будет не напрасной... Только сейчас германская нация 
начинает осознавать всю тяжесть этой борьбы и то, что она принесет тягчайшие 
жертвы. Мысленно всегда с вами и вашими солдатами, Ваш Адольф Гитлер".

В те часы, когда начальники обменивались такими высокопарными посланиями, в 
«котле» происходила самая настоящая агония. Мне кажется, особенно наглядно 
свидетельствуют о ней очень печальные, но достоверные документы — выписки из 
неотправленных писем окруженцев. А не попали эти письма в Германию по 
цензурно-политическим соображениям: дабы не сеять панику, не снижать моральный 
дух немецкого народа. «...Я был потрясен, когда взглянул на карту. Мы совсем 
одни; никакой помощи извне. Гитлер нас бросил. Это письмо дойдет до вас, если 
аэродром еще в наших руках...» «...Нам остается только ждать; все остальное не 
имеет смысла. На родине, конечно, кое-какие господа будут потирать руки и 
радоваться, что сохранили свои посты. В газетах будут публиковаться напыщенные 
статьи, окаймленные жирной черной рамкой. Нам будут воздавать честь и хвалу. Но 
не верь этой проклятой болтовне!» «Ты — жена немецкого офицера, и ты должна 
понять все, что я тебе скажу сейчас. Ты должна знать правду. Правду об 
отчаянной борьбе в безнадежном положении. Грязь, голод, холод, крах, сомнения, 
отчаяние, смерть... Я не отрицаю и моей собственной вины за все это. Она стоит 
в пропорции 1 к 70 млн. Пропорция мала, но вина есть. Я не собираюсь укрываться 
от ответственности и именно поэтому лишь своей собственной жизнью покрою эту 
вину...» На следующий день после поздравительной телеграммы Паулюса, 31 января 
1943 года, Гитлер спохватился — как же это он оплошал и сразу же не поощрил 
такого преданного служаку! И полетела в Сталинград еще одна телеграмма — фюрер 
присвоил Фридриху Паул юсу высшее звание генерал-фельдмаршала! С одной стороны, 
это было сделано для укрепления боевого духа командующего 6-й армией, а с 
другой — была тайная надежда: «фельдмаршалы в плен не сдаются». Но замысел 
фюрера не оправдался — именно в день присвоения этого высокого звания 
новоиспеченный фельдмаршал сдался в плен. Когда Гитлер получил сообщение об 
этом, его едва не хватил инфаркт. Он бился в истерике. Он кричал в исступлении: 
— Как он мог сдаться большевикам!.. Какое малодушие!.. Если отказывают нервы, 
не остается ничего другого, как сказать: «Я ничего не мог больше сделать» и 
застрелиться... Это же так просто сделать... Теперь он подал такой пример, 
нельзя ждать, чтобы солдаты продолжали сражаться... И чтобы солдаты и немецкий 
народ продолжали сражаться, от них был скрыт факт сдачи фельдмаршала в плен 
вместе с 95 000 его подчиненных. Гибель 6-й армии в газетах и по радио 
преподносилась так: «Сражение в Сталинграде закончено. До последнего вздоха 
верная своей присяге, 6-я армия под образцовым командованием 
генерал-фельдмаршала Паулюса пала перед лицом превосходящих сил врага и 
неблагоприятных обстоятельств. Под флагом со свастикой, укрепленным на самой 
высокой руине Сталинграда, свершился последний бой. Генералы, офицеры, 
унтер-офицеры и рядовые сражались плечом к плечу до последнего патрона». По 
всей стране был объявлен траур, приспущены имперские флаги с черными лентами, в 
кирхах шли заупокойные молебны. Приведу любопытные, на мой взгляд, подробности 
пленения фельдмаршала. Паулюса допрашивал Рокоссовский, об этом он написал в 
своей книге «Солдатский долг» всего несколько строк: «В помещении, куда был 
введен Паулюс, находились мы с Вороновым и переводчик. Комната освещалась 
электрическим светом, мы сидели за небольшим столом и, нужно сказать, с 
интересом ждали этой встречи. Наконец открылась дверь, вошедший дежурный офицер 
доложил нам о прибытии военнопленного фельдмаршала и тут же, посторонившись, 
пропустил его в комнату. Мы увидели высокого, худощавого и довольно стройного в 
полевой форме генерала, остановившегося навытяжку перед нами. Пригласили его 
сесть к столу. На столе у нас были сигареты и папиросы. Я предложил их 
фельдмаршалу, закурил и сам. Пригласили выпить стакан горячего чая. Он охотно 
согласился. Наша беседа не носила характера допроса. Это был разговор на 
текущие темы, главным образом о положении военнопленных солдат и офицеров, В 
самом начале фельдмаршал высказал надежду, что мы не заставим его отвечать на 
вопросы, которые вели бы к нарушению им присяги, мы обещали таких вопросов не 
касаться». Инициативу в разговоре взял на себя Воронов. Он был старше 
Рокоссовского по званию — маршал артиллерии, да и по должности — представитель 
Ставки Верховного Главнокомандующего. Воронов в своих мемуарах подробно 
излагает эту беседу-допрос. Она происходила так: — Вам предлагается немедленно 
отдать приказ подчиненным вам войскам, находившимся в северной группе, о 
прекращении бесцельного сопротивления. Паулюс уклонился от этого, сославшись на 
то, что он, как военнопленный, не имеет права давать такое распоряжение. — Речь 
идет о гуманном акте с вашей стороны, — сухо сказал Воронов. — Мы располагаем 
достаточными силами и возможностями, чтобы за один-два дня, а может быть, и за 
несколько часов, разгромить части вашей армии, которые до сих пор оказывают 
сопротивление. Их усилия напрасны — они могут привести лишь к гибели тысяч 
ваших солдат и офицеров. Ваша обязанность, как командующего армией, спасти им 
жизнь. — Если бы я даже подписал такой приказ, они бы ему не подчинились, — 
сопротивлялся Паулюс. — Уже потому, что я нахожусь в плену, я автоматически 
перестал быть командующим. — И все же нельзя сбросить со счета ваш личный 
авторитет, если речь идет о спасении многих тысяч людей, — настаивал Воронов. 
Паулюс не находил новых аргументов, чтобы возражать. То он говорил, что, 
вероятно, уже назначен новый командующий, и его, Паулюса, подпись будет 
недействительна, то утверждал, что войска 6-й армии не поверят в подлинность 
его подписи. — В таком случае, господин генерал-фельдмаршал, — заявил Воронов,
 — я вынужден вам сказать, что, отказываясь подписать приказ о капитуляции, вы 
берете на себя тяжелую ответственность перед немецким народом и будущим 
Германии за жизнь многих тысяч ваших подчиненных и соратников. Паулюс молчал. 
Нервный тик, не дававший ему покоя, мешал сосредоточиться. Воронов, понимая 
состояние Паулюса, сменил тему разговора. — Какой режим питания установить 
вам? — спросил он Паулюса. Лицо пленного выразило крайнее удивление. Он ответил,
 что ему ничего особенного не надо, но он просит хорошо относиться к раненым и 
больным немецким солдатам и офицерам. На этом первая встреча советского 
командования с пленным Паулюсом закончилась. Следующая беседа состоялась 
вечером 2 февраля. Паулюсу сообщили об окончании операции и разгроме советскими 
войсками его армии, а также других немецких и румынских частей, находившихся в 
окружении. — Как это вы, хорошо теоретически подготовленный и опытный генерал, 
допустили такую ошибку и позволили загнать вверенные вам крупные соединения в 
мешок? — спросил К. К. Рокоссовский. — Для меня ноябрьское наступление русских 
было полной неожиданностью, — ответил Паулюс. — Как? — удивился Воронов. — Вы 
относительно узким фронтом прорвались к Волге и рассчитывали спокойно 
отсидеться всю зиму на достигнутых рубежах? Вы что же, не ожидали зимнего 
наступления Советской Армии? — Нет, по опыту первой военной зимы я знал, что 
наступление возможно, но операций таких масштабов яне ожидал... — Какое влияние,
 на ваш взгляд, может оказать Сталинградская битва на весь ход войны? Пленный 
фельдмаршал ответил, что давно не имел оперативных сводок с других участков 
фронта и поэтому не может судить о положении в целом. Тогда Воронов приказал 
показать Паулюсу карту обстановки на всех фронтах на 2 февраля 1943 года. 
Фельдмаршал рассматривал ее недоверчиво и иронически улыбался, давая понять, 
что не верит карте. Ему объяснили, что карта эта не изготовлена специально для 
Паулюса, а ведется для ориентировки представителей Ставки Верховного 
Главнокомандования. — Ну и как вы считаете? — спросил его после этого Воронов.
 — Знаете, — сказал Паулюс, — солдатское счастье изменчиво... После нескольких 
вопросов, касающихся значения Сталинградской битвы, Паулюс признал, что 
операцию Красной Армии по окружению и уничтожению его армии можно отнести к 
разряду классических операций. — Но и мою оборону в окружении, длившуюся столь 
долгое время и в таких неблагоприятных условиях — при недостатке боеприпасов, 
топлива, продовольствия и зимнего обмундирования, — тоже можно отнести к 
разряду классических операций, — добавил он. Воронов так резюмировал встречи с 
Паулюсом: «Неприятное впечатление произвел на нас этот растерянный человек, 
отвыкший мыслить самостоятельно». Не могу согласиться с этим заключением 
маршала Воронова. Намой взгляд, Паулюс мыслил весьма самостоятельно. Он давал 
показания, имея в виду, что ему когда-то придется отвечать за свои слова, 
возможно, перед фюрером. Не надо забывать, что только начался 1943 год, 
фельдмаршал не считал войну проигранной, Сталинград ему казался хотя и крупным 
поражением, но все же немецкие войска были недалеко от Волги, восточнее Москвы. 
Немецкая армия еще могла (он верил в это) поправить положение на Восточном 
фронте, а он, Паулюс, мог предстать перед гневными очами фюрера. Судьба Паулюса.
 надеюсь, читателям известна. Со временем он полностью избавился от нацистских 
политических взглядов, стал участником антифашистского движения «Свободная 
Германия». Он радовался успехам Германской Демократической Республики. Вот 
такая удивительная «перековка» произошла с тем, кого Сталин перевоспитал силой 
оружия. А метаморфоза действительно потрясающая — один из авторов плана 
«Барбаросса», возвращаясь из плена на родину 24 октября 1953 года, написал 
благодарность Советскому правительству, которая завершалась такими словами: 
«Прежде, чем я покину Советский Союз, я хотел бы сказать советским людям, что 
некогда я пришел в их страну в слепом послушании как враг, теперь же я покидаю 
эту страну как ее друг». Паулюс скончался 1 февраля 1957 года, будучи 
гражданином ГДР.




Религию — на службу Отечеству!


Сталину было известно, что во всех церквах страны во время богослужения 
произносятся патриотические молитвы за победу российских воинов. Как ученик 
духовной семинарии Иосиф Виссарионович хорошо понимал значение Церкви и религии 
в жизни страны. Он решил поддержать священнослужителей в их полезных деяниях на 
благо укрепления стойкости и твердости духа армии и народа. 4 сентября 1943 
гола к Сталину был вызван Г. Г. Карпов — председатель Совета по делам Русской 
Православной Церкви. Он пишет в своих воспоминаниях о том, какие вопросы задал 
ему Сталин:

...а) что собой представляет митрополит Сергий (возраст, физическое состояние, 
его авторитет в церкви, его отношение к властям); б) краткая характеристика 
митрополитов Алексия и Николая; в) когда и как был избран в патриархи Тихон; г) 
какие связи Русская Православная Церковь имеет с заграницей; д) кто является 
патриархами Вселенским, Иерусалимским и другими; е) что я знаю о руководстве 
православных церквей Болгарии, Югославии, Румынии; ж) в каких материальных 
условиях находятся сейчас митрополиты Сергий, Алексий и Николай; з) количество 
приходов Православной Церкви в Советском Союзе и количество епископата. После 
того, когда мною были даны ответы на вышеуказанные вопросы, мне было задано три 
вопроса личного порядка: а) русский ли я; б) с какого года в партии; в) какое 
образование имею и почему я знаком с церковными вопросами.

Продолжим воспоминания Г. Г. Карпова. "После этого Сталин сказал: — Нужно 
создать специальный орган, который бы осуществлял связь с руководством Церкви. 
Какие у нас есть предложения? Оговорившись, что я к этому вопросу не совсем 
готов, я внес предложение организовать при Верховном Совете Союза ССР отдел по 
делам культов, и исходил я при этом из факта существования при ВЦИКе постоянно 
действующей комиссии по делам культов. Товарищ Сталин поправил меня: — 
Организовывать комиссию или отдел по делам культов при Верховном Совете Союза 
ССР не следует. Несколько подумав, сказал: — Надо организовать при 
Правительстве Союза, то есть при Совнаркоме, Совет, который назовем Советом по 
делам Русской Православной Церкви. На Совет будет возложено осуществление 
связей между Правительством Союза и патриархом. Совет самостоятельных решений 
не принимает, докладывает и получает указания от правительства. После этого 
Сталин спросил Маленкова и Берия, следует ли принимать ему митрополитов Сергия, 
Алексия, Николая. Они посчитали это положительным. Сталин сказал мне: — 
Позвоните митрополиту Сергию и от имени правительства передайте следующее: 
«Говорит с вами представитель Совнаркома Союза. Правительство имеет желание 
принять вас, а также митрополитов Алексия и Николая, выслушать ваши нужды и 
разрешить имеющиеся у вас вопросы. Правительство может вас принять или сегодня 
же, через час-полтора, если это время вам не подходит, то прием может быть 
организован завтра (в воскресенье) или в любой день последующей недели». В 
присутствии Сталина Карпов созвонился с Сергием и, отрекомендовавшись 
представителем Совнаркома, передал вышеуказанное, попросил обменяться мнениями 
с митрополитами Алексием и Николаем, если они находятся в данное время у 
митрополита Сергия. Митрополит Сергий ответил: — Алексий и Николай благодарят 
за такое внимание со стороны правительства. Мы хотели бы, чтобы нас приняли 
сегодня. Сталин не откладывал то, что можно сделать без промедления. Через два 
часа митрополиты Сергий, Алексий и Николай прибыли в Кремль и были приняты 
Сталиным в кабинете Председателя Совнаркома Союза ССР. На приеме присутствовали 
Молотов и Карпов. (Дальше я привожу в пересказе почти стенографическую запись 
беседы, которую сделал Карпов). Сталин тепло поздоровался с митрополитами, 
сказал: — Правительство Союза знает о проводимой патриотической работе в 
церквах с первого дня войны; правительство получило очень много писем с фронта 
и из тыла, одобряющих позицию, занятую Церковью по отношению к государству. 
Затем Сталин попросил митрополитов высказаться об имеющихся у патриархии и у 
них лично назревших, но неразрешенных вопросах. Митрополит Сергий сказал: — 
Самым главным и наиболее назревшим вопросом является вопрос о центральном 
руководстве Церкви. Я почти 18 лет являюсь патриаршим местоблюстителем, а 
Синода в Советском Союзе нет с 1935 года. А потому я считаю желательным, чтобы 
правительство разрешило собрать архиерейский Собор, который и изберет патриарха,
 а также образует при главе Церкви Священный Синод как совещательный орган в 
составе пяти-шести архиереев. Митрополиты Алексий и Николай также высказались 
за образование Синода, заявив, что избрание патриарха на архиерейском Соборе 
они считают вполне каноничным, так как фактически Церковь возглавляет бессменно 
в течение восемнадцати лет патриарший местоблюститель митрополит Сергий. 
Одобрив предложение митрополита Сергия, Сталин спросил: — Как будет называться 
патриарх? Когда может быть собран архиерейский Собор? Нужна ли какая-либо 
помощь со стороны правительства для успешного проведения Собора, имеется ли 
помещение, нужен ли транспорт, нужны ли деньги? Сергий ответил: — Эти вопросы 
предварительно мы между собой обсуждали и считали бы желательным и правильным, 
если бы правительство разрешило для патриарха принять титул «патриарха 
Московского и всея Руси»; патриарх Тихон, избранный в 1917 году при Временном 
правительстве, тоже назывался «патриархом Московским и всея России». Сталин 
согласился, сказав, что это правильно. На второй вопрос митрополит Сергий 
ответил: — Архиерейский Собор можно будет собрать через месяц. Сталин улыбнулся 
и обратился к Карпову; — А нельзя ли проявить большевистские темпы? — Если мы 
поможем митрополиту Сергию соответствующим транспортом для быстрейшей доставки 
епископата в Москву (самолетами), то Собор мог бы быть собран и через 
три-четыре дня. После короткого обмена мнениями договорились, что архиерейский 
Собор соберется в Москве 8 сентября. На третий вопрос митрополит Сергий 
ответил; — Для проведения Собора никаких субсидий от государства не просим. 
Митрополит Сергий поднял, а митрополит Алексий развил вопрос о подготовке 
кадров духовенства, причем оба просили Сталина, чтобы им было разрешено 
организовать богословские курсы при некоторых епархиях. Сталин, согласившись с 
этим, в то же время добавил: — Почему вы ставите вопрос только о богословских 
курсах? Правительство может разрешить организацию духовной академии и открытие 
духовных семинарий во всех епархиях, где это нужно. Митрополит Алексий сказал: 
— Для открытия духовных академий еще очень мало сил и нужна соответствующая 
подготовка, а в отношении семинарий — принимать в них лиц моложе 18 лет считаю 
неподходящим, по прошлому опыту зная, что пока у человека не сложилось 
определенное мировоззрение, готовить их в качестве пастырей весьма опасно, так 
как получается большой отсев. Может быть, в последующем, когда Церковь будет 
иметь соответствующий опыт работы с богословскими курсами, встанет этот вопрос, 
но и то организационная и программная сторона семинарий и академий должна быть 
резко видоизменена. Сталин сказал: — Ну, как хотите, это дело ваше, если хотите 
богословские курсы — начинайте с них, но правительство не будет иметь 
возражений и против открытия семинарий и академий. Сергий поднял вопрос об 
организации издания журнала Московской патриархии, который бы выходил один раз 
в месяц и в котором бы освещалась как хроника Церкви, так и печатались статьи, 
речи, проповеди богословского и патриотического характера. Сталин ответил: — 
Журнал можно и следует выпускать. Затем митрополит Сергий затронул вопрос об 
открытии церквей в ряде епархий, сказав, что вопрос об этом перед ним ставят 
почти все епархиальные архиереи, что церквей мало и что уже очень много лет 
церкви не открываются. При этом митрополит Сергий сказал, что он считает 
необходимым предоставить право епархиальным архиереям входить в переговоры с 
гражданской властью по вопросу открытия церквей. Сталин ответил: — По этому 
вопросу никаких препятствий со стороны правительства не будет. Митрополит 
Алексий поднял вопрос довольно щепетильный — об освобождении некоторых 
архиереев, находящихся в ссылке, в лагерях, в тюрьмах. Сталин коротко сказал: — 
Представьте такой список, мы его рассмотрим. Сергий поднял тут же вопрос о 
предоставлении права свободного проживания и передвижения внутри Союза и права 
исполнять церковные службы священнослужителями, отбывшими по суду срок своего 
заключения, — то есть вопрос о снятии запрещений, вернее, ограничений, 
связанных с паспортным режимом. Сталин предложил Карпову этот вопрос изучить. 
Поговорили о делах финансовых. Митрополит Алексий сказал, что он считает 
необходимым предоставление епархиям права отчислять некоторые суммы из касс 
церквей и епархий в кассу центрального церковного аппарата для его содержания 
(патриархия, Синод), и в связи с этим же митрополит Алексий привел пример, что 
инспектор по административному надзору Ленсовета Татаринцева такие отчисления 
делать не разрешала. В связи с этим же вопросом он, а также митрополиты Сергий 
и Николай считают необходимым, чтобы было видоизменено положение о церковном 
управлении, а именно, чтобы священнослужители получили право быть членами 
исполнительного органа Церкви. Сталин против этого не возражал. Митрополит 
Николай затронул вопрос о свечных заводах, заявив, что в данное время церковные 
свечи изготовляются кустарями, продажная цена свечей в церквах весьма высокая, 
и он, митрополит Николай, считает лучшим предоставить право иметь свечные 
заводы при епархиях. Сталин сказал, что Церковь может рассчитывать на 
всестороннюю поддержку правительства во всех вопросах, связанных с ее 
организационным укреплением и развитием внутри СССР. И — обращаясь к Карпову: — 
Надо обеспечить право архиерея распоряжаться церковными суммами. Не надо делать 
препятствий к организации семинарий, свечных заводов и так далее. — Затем, 
обращаясь к трем митрополитам: — Если нужно сейчас или если нужно будет в 
дальнейшем, государство может отпустить соответствующие субсидии церковному 
центру. Вот мне доложил товарищ Карпов, что вы очень плохо живете: тесная 
квартира, покупаете продукты на рынке, нет у вас никакого транспорта. Поэтому 
правительство хотело бы знать, какие у вас есть нужды и что вы желали бы 
получить от правительства. Митрополит Сергий ответил: — Для патриархии и для 
патриарха прошу принять внесенные митрополитом Алексием предложения о 
предоставлении в распоряжение бывшего игуменского корпуса в Новодевичьем 
монастыре, а что касается обеспечения продуктами, то эти продукты мы покупаем 
на рынке, но в части транспорта просил бы помочь, если можно, выделением машины.
 — Помещения в Новодевичьем монастыре товарищ Карпов посмотрел, — сказал Сталин,
 — они совершенно не благоустроены, требуют капитального ремонта, и для того, 
чтобы занять их, надо еще много времени. Там сыро и холодно. Ведь надо учесть, 
что эти здания построены в XVI веке. Правительство вам может выделить завтра же 
вполне благоустроенное и подготовленное помещение, предоставив трехэтажный 
особняк на Чистом переулке, который занимал ранее бывший немецкий посол 
Шуленбург. Но это здание советское, не немецкое, так что вы можете совершенно 
спокойно в нем жить. При этом особняк мы вам предоставляем со всем имуществом, 
мебелью, которая имеется в нем, а для того, чтобы лучше иметь представление об 
этом здании, мы сейчас вам покажем план его. (Видно, готовился Сталин к этой 
встрече — знал о состоянии помещений и имел план под рукой). Через несколько 
минут Поскребышев принес план особняка с его надворными постройками и садом. 
Было условлено, что на другой день, 5 сентября, Карпов предоставит возможность 
митрополитам лично осмотреть эти помещения. Сталин вновь затронул вопрос о 
продовольственном снабжении: — На рынке продукты покупать вам неудобно и дорого,
 и сейчас продуктов на рынок колхозник выбрасывает мало. Поэтому государство 
может обеспечить продуктами вас по государственным ценам. Кроме того, мы 
завтра-послезавтра предоставим в ваше распоряжение две-три легковые автомашины 
с горючим. Нет ли еще каких-либо вопросов, нет ли других нужд у Церкви?.. Ну, 
если у вас больше нет к правительству вопросов, то может быть, будут потом. 
Правительство предполагает образовать специальный государственный аппарат, 
который будет называться Совет по делам Русской Православной Церкви, и 
председателем Совета предполагается назначить товарища Карпова. Как вы смотрите 
на это? Все трое заявили, что они весьма благодарны за это правительству и 
лично товарищу Сталину и весьма благожелательно принимают назначение на этот 
пост товарища Карпова. Сталин сказал: — Совет будет представлять собою место 
связи между правительством и Церковью, и председатель его должен докладывать 
правительству о жизни Церкви и возникающих у нее вопросах. Обращаясь к Карпову, 
Сталин произнес: — Подберите себе два-три помощника, которые будут членами 
вашего Совета, образуйте аппарат, но только помните, во-первых, что вы не 
обер-прокурор, во-вторых, своей деятельностью больше подчеркивайте 
самостоятельность Церкви. Тут же, при митрополитах, Сталин обратился к 
Молотову: — Надо довести об этом до сведения населения, так же, как потом надо 
будет сообщить населению и об избрании патриарха. Вячеслав Михайлович сразу же 
стал составлять проект коммюнике для радио и газет, при этом вносились 
соответствующие замечания, поправки и дополнения как со стороны Сталина, так и 
со стороны митрополитов Сергия и Алексия. Текст извещения был принят в 
следующей редакции:

«4 сентября с. г. у Председателя Совета Народных Комиссаров СССР товарища И. В. 
Сталина состоялся прием, во время которого имела места беседа с патриаршим 
местоблюстителем митрополитом Сергием, Ленинградским митрополитом Алексием и 
экзархом Украины Киевским и Галицким митрополитом Николаем. Во время беседы 
митрополит Сергий довел до сведения Председателя Совнаркома, что в руководящих 
кругах Православной Церкви имеется намерение созвать Собор епископов для 
избрания Патриарха Московского и всея Руси и образования при патриархе 
Священного Синода. Глава правительства товарищ И. В. Сталин сочувственно 
отнесся к этим предложениям и заявил, что со стороны правительства не будет к 
этому препятствий. При беседе присутствовал заместитель Председателя Совнаркома 
СССР товарищ В. М. Молотов».

(Это коммюнике было опубликовано в газете «Известия» 5 сентября 1943 года). 
Текст коммюнике был вручен Поскребышеву для передачи в этот же день на радио и 
в ТАСС дли напечатания в газетах. После этого Молотов обратился к Сергию с 
вопросом: — Когда лучше принять делегацию англиканской Церкви, желающую 
приехать в Москву, во главе с архиепископом Йоркским? Сергий ответил, что 
поскольку Собор епископов будет собран через четыре дня, а значит, и будут 
проведены выборы патриарха, англиканская делегация может быть принята в любое 
время. Молотов сказал, что, по его мнению, лучше будет принять эту делегацию 
месяцем позднее. В заключение приема выступил митрополит Сергий с кратким 
благодарственным словом к правительству и лично товарищу Сталину. Молотов 
спросил Сталина: — Может, следует вызвать фотографа? Сталин ответил: — Нет, 
сейчас уже поздно, второй час ночи, поэтому мы сделаем это в другой раз. Сталин,
 попрощавшись с митрополитами, проводил их до дверей своего кабинета. Тайный 
прием был историческим событием. О значении в жизни и деятельности Церкви и 
священнослужителей этого «мероприятия», проведенного лично Сталиным (никто 
другой на такое не отважился бы), говорить не приходится. Может быть, следует 
только напомнить любителям расписывать жестокость Сталина о таких вот добрых 
его делах. Ищущие правду не должны забывать и об этом.




Прорыв блокады Ленинграда


После успешного завершения Сталинградской операции Ставка развивала наступление 
в направлении Донбасс — Харьков, готовила Острогожско-Россошанскую 
наступательную операцию. Здесь, на южном крыле советско-германского фронта, 
происходили самые активные боевые действия. Одновременно провели несколько 
наступательных операций под Демьянском. Великими Луками и Ржевом 
Северо-Западный, Калининский и Западный фронты. Создалась благоприятная 
обстановка для нанесения удара под Ленинградом, чтобы избавить от блокады этот 
многострадальный город. Была разработана операция, которой присвоено кодовое 
название «Искра». На этот раз Сталину как Верховному Главнокомандующему 
пришлось объединять и направлять усилия не только сухопутных сил, но и флота и 
партизанских отрядов. Замысел операции сводился к нанесению встречных ударов 
двух фронтов: Ленинградского, которым командовал генерал армии Говоров, и 
Волховского под командованием генерала армии Мерецкова, во взаимодействии с 
Балтийским флотом (адмирал Трибун.). Эти фронты разделяла всего 12-километровая 
полоса. Но какая! Здесь противник создал мощнейшие оборонительные сооружения: 
сплошные траншеи в несколько рубежей, доты, дзоты, минные поля, проволочные 
заграждения. Противотанковая система обороны включала укрепленные берега 
каналов и мест торфоразработок, два высоких насыпных нала, покрытых льдом. И 
все это прикрывалось мощной артиллерией, авиацией и опытными вояками, которые 
засели здесь и укреплялись с первого месяца войны. Соперником, с которым 
предстояло схлестнуться Сталину в очень сложной и принципиальной схватке, был 
фельдмаршал Кюхлер. Он пытался задушить голодной блокадой Ленинград и считал, 
что близок к достижению цели. Сталину предстояло разорвать кольцо блокады, 
отогнать войска фельдмаршала и дать вздохнуть ленинградцам полной грудью, 
накормить, подлечить их после тяжелейшей осады. Георг фон Кюхлер был уже 
немолод — родился он в 1881 году. Пошел служить в армию в 190! году. Участвовал 
в первой мировой войне, уже имея генштабовское образование. В 1936 году в 
звании генерал-лейтенанта командовал корпусом в Кенигсберге. В 1939-м Кюхлер во 
главе 3-й армии участвовал в боях против Польши. После оккупации Польши, 
командуя 9-й армией, Кюхлер через Данию порвался во Францию и гнал 
франко-английские части до Дюнкерка, который взял 4 июня 1940 года. Перед 
вторжением в Советский Союз, скрытно перегруппировав свою 9-ю армию на восток в 
составе группы армий «Север» под командованием Лееба, рванулся в сторону 
Ленинграда. Но на этот раз не удалось молниеносно достичь успеха. Однако Гитлер 
посчитал виновным в этой неудаче генерал-фельдмаршала Лееба: в течение почти 
двух лет группа армий «Север» не могла захватить город. Гитлер отстранил Лееба 
и назначил на его место фон Кюхлера, присвоив ему звание генерал-фельдмаршала. 
Но несмотря на все старания оправдать доверие фюрера, Кюхлер не смог захватить 
Ленинград. И вот теперь ему предстояло сразиться со Сталиным и с генералом (да, 
пока еще с генералом) Жуковым и подтвердить свое фельдмаршальское звание или 
впасть в немилость у Гитлера, что было пострашнее поражения на фронте. Сталин 
позвонил Жукову, который находился на Воронежском фронте: — В Ленинграде как 
представитель Ставки находится Ворошилов. Государственный Комитет обороны 
считает, что вам тоже необходимо поехать туда. Нужно на месте посмотреть, все 
ли сделано для того, чтобы операция «Искра» прошла успешно. Время у нас еще 
есть, сделайте остановку в Москве. Нам надо обсудить один вопрос. В Москве в 
беседе, длившейся несколько минут, Верховный дал Жукову еще одно важное 
поручение: — Слетайте на пару дней в 3-ю ударную армию: она ведет тяжелые бои с 
окруженной группировкой противника в районе Великие Луки — Новосокольники — 
Поречье. Посмотрите, как там организовано дело. Поручение не случайное — не 
просто по пути заехать для острастки. Под Великими Луками никак не могли добить 
окруженную группировку немцев. Сталин хотел активизировать на этом участке 
фронта наши боевые действия, чем привлечь сюда резервы командующего группой 
армий «Север» генерал-фельдмаршала Георга фон Кюхлера, это способствовало бы 
успеху при осуществлении операции «Искра» (кстати, так и получилось: Кюхлер 
перебросил под Демьянск для выручки 16-й армии «из мешка» семь дивизий). Сталин 
это понимал и поэтому оттягивал силы врага от Ленинграда. Под Ленинградом 
командующие фронтами не раз встречались и с помощью Жукова детально отработали 
взаимодействия своих войск. Главный удар предстояло нанести 2-й ударной армии, 
которой командовал генерал Романовский. Той самой 2-й ударной армии Власова, о 
гибели которой много писали немцы. В нашей печати об этой армии старались не 
упоминать. Предательство Власова бросило тень на эту армию, ее последующие 
боевые дела замалчивали, воинов и офицеров обходили наградами и званиями. И 
напрасно: армия была переформирована, пополнена и достойно участвовала во 
многих победных операциях. Вот и на этот раз ей предстоял труднейший прорыв 
обороны, созданной немцами в течение почти двух лет. Здесь не было внезапности, 
гитлеровцы хорошо знали о подготовке нашего наступления, да и о группировке 
войск. Фельдмаршал фон Кюхлер понимал: если Жуков приехал под Ленинград, значит,
 жди самых грозных событий. Он не ошибся. В 9 часов 30 минут 12 января 1943 
года с обеих сторон Шлиссельбургского коридора как горный обвал обрушились 
тысячи снарядов, мин и авиационных бомб. Ширина коридора была всего 15 
километров, поэтому артиллерия двух фронтов накрыла огнем сразу всю глубину 
обороны противника. На каждый квадратный метр участка прорыва падало два-три 
артиллерийских и минометных снаряда. И все же гитлеровцы сопротивлялись 
отчаянно — целую неделю пришлось вести упорнейшие бои двум фронтам, чтобы 
пробиться навстречу друг другу (расстояние всего по 7—8 километров на каждый 
фронт). Сталин своего добился, он избавил Ленинград от страшной блокады, спас 
жизнь тысячам жителей. Это прозвучало победным эхом по всему миру, потому что 
произошло не только военное, но и крупное политическое событие. В день, когда 
соединились войска двух фронтов, 18 января, у Сталина было хорошее настроение, 
он поделился радостью и с Жуковым — давно пора было отметить Георгия 
Константиновича за победу под Москвой, за Сталинградскую операцию, но все было 
недосуг, а на сей раз появилась еще одна причина: свершилась деблокада 
Ленинграда, которая 900 дней тяжким грузом давила не только на ленинградцев, но 
и на всю страну и армию. Сталин позвонил Жукову и со свойственной ему 
немногословностью сказал: — Товарищ Жуков, Верховный Совет присвоил Вам высокое 
звание Маршала Советского Союза. — И, даже не произнеся «поздравляю», перешел к 
делу: — Надо будет помочь ленинградцам, они так настрадались в блокаде. 
Октябрьская железная дорога все еще у противника, построим побыстрее новую 
железнодорожную ветку, я дам указания железнодорожникам. Дорогу начали строить 
немедленно, железнодорожные бригады шли вслед за войсками, которые вели бои, 
оттесняя врага еще дальше. Через две недели ветка протяженностью в 34 километра 
начала действовать, пошли грузы в город, а раненые, больные вывозились из него. 
За две недели! Иначе и быть не могло. Сталин приказал! И строители, и войска 
понимали, как необходима эта «дорога Победы» настрадавшимся людям: 642 000 
человек легло в могилы от голода и болезней, 21 тысяча погибла от 
артиллерийских обстрелов. Наконец-то город-герой вздохнул свободнее («Сталин 
позаботился!»). Дорогу бомбили и обстреливали немцы днем и ночью, но 
железнодорожные команды на всем ее протяжении немедленно исправляли повреждения.
 И дорога жила несмотря ни на что, помощь шла ленинградцам бесперебойно и все 
знали — «Сталин приказал!» В Ленинградско-Новгородской операции, которая 
проводилась с 14 января по 1 марта 1944 года, группа армий «Север» была 
окончательно разгромлена. Гитлер сместил (уже в ходе этой операции) 
фельдмаршала Кюхлера за то, что тот не смог сдержать наступление советских 
армий. На его место был назначен генерал-полковник Линдеман, но вскоре Гитлер 
заменил и его фельдмаршалом Моделем, которого сами гитлеровцы считали 
«живодером» за его безжалостность и жестокость. В общем, много неприятностей 
причинил Сталин на северном фланге Восточного фронта не только крупным немецким 
военачальникам, но и самому Гитлеру, который как командующий сухопутными 
войсками (после снятия им Браухича) руководил боевыми действиями и под 
Ленинградом. Сталин лишил возможности и самого Гитлера осуществить намерение, 
изложенное им в специальном докладе «О блокаде Ленинграда», где были такие 
слова: «Сначала мы блокируем Ленинград (герметически) и разрушим город 
артиллерией... вступив в город... вывезем все, что осталось... сровняем 
Ленинград с землей и передадим район севернее Невы Финляндии». Не состоялось...




Сражения под Воронежем


Продолжались бои по уничтожению 6-й армии Паулюса под Сталинградом. Завершалась 
операция «Искра» по освобождению Ленинграда от блокады. Все это Сталин 
постоянно держал в поле зрения, и одновременно мысли его устремлялись на Запад. 
С 6-й армией можно было считать вопрос решенным, с обстановкой под Ленинградом 
— тоже. Создалась некоторая рыхлость в боевых порядках немцев на центральном 
фронте и на юге. Сталин советовался с Василевским: — Как использовать эту 
благоприятную обстановку? — Прежде всего подвоз материальных средств, — ответил 
Василевский. — Поток грузов на юг продолжает идти по каналам, подготовленным 
еще до сталинградского контрнаступления. Войска же далеко продвинулись на запад,
 ушли от рокадных дорог. Поворачивать грузы от Сталинграда на запад все еще 
мешает Паулюс. Думаю, нам как воздух нужна железная дорога Воронеж—Миллерово...
 — Вот и хорошо, — прервал его Сталин. — Значит, будем готовить операцию в 
полосе Воронежского фронта. Как вы считаете, в каком месте? — В Генштабе уже 
прорабатывался этот вопрос. Полагаем, что надо разгромить 
острогожско-россошанскую группировку противника и восстановить движение по 
железной дороге Лиски — Кантемировка. В случае успеха мы сможем не только 
улучшить доставку грузов фронтам, но и получим хорошую перспективу дальнейших 
действий. Сталин согласился с мнением Василевского и дал указание готовить эту 
операцию. Генеральный штаб вместе сВасилевским и командующим Воронежским 
фронтом Голиковым разработал план в деталях. 14 января Сталин еще раз 
рассмотрел этот план и утвердил его. Замысел почти не отличался от предыдущей 
Сталинградской операции: удар двух группировок по сходящимся направлениям 
образует котел. 40-я армия Москаленко прорывает фронт с юга, ее успех развивает 
4-й танковый корпус Кравченко. Южная группа, в составе 3-й танковой армии 
Рыбалко и 7-го кавалерийского корпуса, наносит охватывающий удар на 
Северо-Запад. В центре активно наступает 18-й стрелковый корпус. Противостояли 
значительные силы противника — семь дивизий 2-й полевой армии 
генерал-полковника Зальмута. Южнее оборонялась 2-я венгерская армия, а еще 
южнее — итальянский альпийский корпус. На стыках немцы держали в тылу свои 
части, но это было всего несколько полков, да в районе Россоши разбавили 
итальянские дивизии немецкими. Опыт Сталинграда показывал, что наступать надо 
именно здесь — в центре фронта группы армий "Б". Венгерские, а тем более 
итальянские войска, хуже вооруженные и подготовленные к условиям суровой зимы, 
объективно были самым слабым звеном гитлеровской обороны. Все это предвещало 
успех. При подготовке этой операции произошел любопытный эпизод, который 
показывает, с каким вниманием Сталин относился не только к своим ближайшим 
советникам, но и к мнению низших по должности и званию командиров. Случилось 
так, что не только Генштаб определил первостепенную важность железной дороги 
Воронеж — Миллерово для успешного развития дальнейших боевых действий, — 
командующий 40-й армией генерал Москаленко тоже пришел к такому выводу. Он 
посовещался с членами Военного совета. Все пришли к заключению: вопрос 
настолько важен, что нельзя его решение откладывать. Дальше я привожу 
воспоминания маршала (тогда еще генерал-лейтенанта) Москаленко: "—Вот ты и 
доложи Верховному Главнокомандующему, — убеждали меня они. — Позвони по ВЧ и 
попроси разрешения на активную операцию для нашей армии... Я задумался. В самом 
деле, почему бы и не позвонить, ведь ясно, что такая наступательная операция в 
скором времени станет необходимой, так не лучше ли заранее подготовиться к ней. 
Командующий войсками Воронежского фронта генерал-лейтенант Ф. И. Голиков 
находился в то время на левом фланге в полосе 6-й армии, которая готовилась к 
наступлению на Среднем Дону совместно с войсками Юго-Западного фронта. Обдумав 
все, я подошел к аппарату ВЧ и попросил соединить с Верховным Главнокомандующим.
 Вместе со мной подошли Крайнюков и Грушецкий. Я ожидал, что сначала ответит 
кто-нибудь из его приемной. Придется доказывать необходимость этого разговора, 
а тем временем можно будет окончательно собраться с мыслями для доклада. Но в 
трубке вдруг послышалось: — У аппарата Васильев. Мне было известно, что 
«Васильев» — это псевдоним Верховного Главнокомандующего. Кроме того, 
разговаривать со Сталиным по телефону мне уже приходилось, да и узнать его 
спокойный глуховатый голос с характерными интонациями было не трудно. Волнуясь, 
я назвал себя, поздоровался. Сталин ответил на приветствие, сказал: — Слушаю 
вас, товарищ Москаленко. Крайнюков и Грушецкий, тоже взволнованные, быстро 
положили передо мной оперативную карту обстановки на Воронежском фронте. Она 
была мне хорошо знакома, и и тут же кратко изложил необходимость активных 
действий 40-й армии с целью разгрома вражеской группировки и освобождения 
участка железной дороги, так необходимого для снабжения войск при наступлении 
Воронежского и Юго-Западного фронтов на Харьков и Донбасс. Сталин слушал, не 
перебивая, не задавая вопросов. Потом произнес: — Ваше предложение понял. 
Ответа ждите через два часа. И, не прощаясь, положил трубку. В ожидании ответа 
мы втроем еще раз тщательно обсудили обстановку и окончательно пришли к выводу, 
что предложение об активизации в ближайшем будущем действий 40-й армии является 
вполне обоснованным. Ровно через два часа — звонок из Москвы. Беру трубку: — У 
аппарата Москаленко. Слышу тот же голос: — Говорит Васильев. Вашу инициативу 
одобряю и поддерживаю. Проведение операции разрешается. Для осуществления 
операции Ставка усиливает 49-ю армию тремя стрелковыми дивизиями, двумя 
стрелковыми бригадами, одной артиллерийской дивизией, одной зенитной 
артиллерийской дивизией, тремя танковыми бригадами, двумя-тремя гвардейскими 
минометными полками, а позднее получите танковый корпус. Достаточно вам этих 
сил для успешного проведения операции? — Выделяемых сил хватит, товарищ 
Верховный Главнокомандующий, — отвечаю я. — Благодарю за усиление армии столь 
значительным количеством войск. Ваше доверие оправдаем. — Желаю успеха, — 
говорит на прощание Сталин. Кладу трубку и, повернувшись к Крайнюкову и 
Грушецкому, определяю по их радостно-возбужденному виду, что они поняли 
главное: предложение одобрено Ставкой. Подтверждаю это и сообщаю им все, что 
услышал от Верховного Главнокомандующего..." Ни в коем случае не снижая 
самостоятельности оперативного мышления Москаленко, хочу подчеркнуть этим 
эпизодом высокое педагогическое, воспитательное мастерство Сталина. Читателям 
известно — решение на проведение Воронежской операции уже принято, план ее 
проведения разработан. Но Сталин не хочет подавлять инициативу командарма 
Москаленко. Он считает — лучше не «подсекать ему крылья», сказав, что все уже 
решено, а поддержать, вселить уверенность и этой поддержкой приблизить к себе 
инициативного генерала, так нужного ему, Верховному. Два часа, которые 
определил Сталин для ожидания ответа, наверное, ему были нужны для того, чтобы 
уточнить в Генштабе средства усиления, уже намеченные для 40-й армии Москаленко.
 И опять-таки, как тактично и умело все это «обыграл» Сталин, он был тонким 
психологом, знал — его поддержка обернется еще большей активностью и успехами в 
предстоящей операции и самого командарма, и войск, ему подчиненных, до которых 
политработники, несомненно, доведут это личное благословение Верховного.

К 11 января Генеральный штаб и командующий фронтом завершили подготовку 
операции. Представители Ставки вышли на наблюдательные пункты. Сталин ждал 
первых сообщений. Армия Москаленко активно приступила к выполнению задачи. 
Разведывательные подразделения 40-й армии действовали так энергично, что 
промерзшие на ледяных скатах меловых гор венгры были одним ударом сбиты и к 
концу дня отброшены на семь километров. Василевский доложил Сталину: — Бегут 
немцы! — Бегут, значит? Бейте их! — весело сказал Сталин и сообщил 
Василевскому: — У немцев нет свободных резервов. Добиваем Паулюса. Еременко 
жмет на Ростов, наступаем под Краснодаром и Ставрополем. Поднимайте Рыбалко — и 
желаю вам успеха! 13 января после мощной артподготовки со Сторожевского 
плацдарма в бой вступили главные силы 40-й армии. К концу суток оборона была 
прорвана на полсотню километров по фронту и почти на столько же в глубину. Все 
шло по классическим законам военного искусства. Рыбалко развивал успех. Сталин 
был доволен: научились-таки немца бить! Итальянцы тоже не выдержали удара 
танковых корпусов Рыбалко и с первых часов побежали. К исходу дня танкисты 
продвинулись на 30 километров. Еще через сутки все наступающие части вышли на 
оперативный простор. Казаки Соколова шли на Валуйки, преследуя отступающих 
итальянцев. 18-й корпус рвал на части метавшихся в полукольце между 
Острогожском и Россошью венгров, итальянцев, немцев. Армии Москаленко и Рыбалко 
уже установили огневую связь, и артиллерии нещадно долбила врага с двух сторон, 
помогая окончательно закрыть оставшийся десятикилометровый коридор! В 
результате быстротечной операции — за 15 дней — была прорвана оборона на 250 
километров по фронту и на 140 километров в глубину. Уничтожено 15 диризий 
противника, взято в плен 86 тысяч солдат и офицеров. Сталин выслушал доклад 
Василевского, спросил: — Какое время понадобится для того, чтобы осуществить 
четкий план дальнейших действий? — Думаю, что на это потребуется не меньше 
пяти-шести суток. — Какая нужна помощь, чтобы ускорить разгром врага? — Буду 
требовать от Ватутина быстрейшего выдвижения армии Харитонова на рубеж 
Покровское и далее на юг. Что касается дальнейших действий, мы уже направили 
вам план новой Воронежской операции. Точнее, Воронежско-Касторненской. — Не 
могли бы вы кратко доложить ее замысел? — Он сводится к тому, чтобы ударами по 
сходящимся направлениям по флангам 2-й немецкой армии окружить и уничтожить ее 
основные силы, освободить Воронеж, Касторную и открыть железнодорожный участок 
Воронеж — Касторная и Елец — Касторная. К операции привлекаем часть сил двух 
фронтов. Они должны будут сомкнуть кольцо окружения в районе Касторной. В 
остальном операция очень похожа на предыдущую. Только в центре будут наступать 
на Воронеж сразу две армии — 38-я и 60-я. Все-таки немцы — это не венгры и не 
итальянцы. Далее в случае успеха можно будет нанести удар в стык центральной и 
южной стратегических группировок противника на Курск, а также ударить по 
Харькову, пока немцы не сосредоточили там крупные резервы. — Не спешим ли мы, 
товарищ Василевский, с так далеко идущими планами? Хватит ли сил? — Хватит. 
Верховный, конечно, оценил его деликатность и понял, что часть ответственности 
Василевский возьмет на себя. — Я имею в виду армию Москаленко, — уточнил он. — 
Хватит ли у него сил после боев под Острогожском? — Дело в том, что у нас 
оказались неиспользованными три стрелковые дивизии, три лыжные бригады и целый 
танковый корпус Кравченко. Просим Вас только усилить фронт артдивизией, двумя 
полками «катюш», танками KB и Т-34, самолетами. Начало операции планируем на 23 
января без перерыва после предыдущих боев. Поэтому уже сейчас начали подготовку.
 Разрешите начать работу с командующими? —Хорошо, я подумаю. Завтра получите 
отпет. А пока, — Сталин сделал паузу, добро улыбнулся, — поздравляю вас с 
победой над врагом и присвоением очередного воинского звания генерала армии. 
Сегодня Совнарком подписал постановление. Научились бить гитлеровцев, можно и 
нужно было отмечать победителей — Сталин понимал это, и вот в один день 
генералу армии Жукову — маршала, Василевскому — очередное звание генерала армии.
 На следующий день Сталин утвердил план Воронежско-Касторненской операции. 
Генеральный штаб тут же по указанию Верховного начал разрабатывать план 
Харьковской операции, которому дали кодовое название «Звезда». 26 января 
вечером, когда окружение немцев в районе Касторного стало реальностью, 
Василевский связался с Верховным и, не скрывая радости, доложил об этом. Сталин 
тоже чувствовал глубокое удовлетворение. — Заканчивайте окружение, — сказал он.
 — Помимо операции «Звезда», готовьте удар на Курск, Пухов после выхода к 
Касторной должен ударить на Малоархангельск — Фатеж, обеспечивая наступление на 
Курск с севера. Правому крылу Воронежского фронта наступать прямо на Курск. Как 
вы это оцениваете и что можете сказать вообще об обстановке на юге? — Указание 
принимаем к исполнению. В целом же обстановка складывается и нашу пользу. В 
обороне противника на участке Касторное — Курск, почти до Купянска, 
образовалась брешь примерно в триста километров, прикрытая весьма слабо. Немцы 
отходят. Складывается даже впечатление, что отходят за Днепр с намерением 
закрепиться на западном берегу реки. Сталин выслушал внимательно и дополнил: — 
Ватутин тоже так считает. Я санкционировал ему проведение операции «Скачок» на 
освобождение Донбасса. Ставка также считает маловероятным, что немцы в 
ближайшее время предпримут сколько-нибудь заметные контрдействия на 
Левобережной Украине и в Донбассе, Стране очень нужен донецкий уголь. Захват же 
Батайска приведет к полной изоляции закавказской и черноморской группировок 
противника. — Такой вариант возможен, — сказал Василевский. — Почему возможен? 
У вас есть сомнения? — Я как начальник Генерального штаба не могу не 
сомневаться. У противника действительно плохо с резервами, но уже есть сведения 
о переброске с запада 2-го танкового корпуса СС. Это лучшие танковые дивизии 
вермахта: «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», «Рейх». Их передовые части 
зафиксированы на реке Оскол. — Вот поэтому и надо спешить. — Спешим, товарищ 
Сталин. Но глубина операции «Звезда» — двести пятьдесят километров. Надо 
овладеть таким крупным центром, как Харьков. Выполнение такой задачи требует от 
войск не только больших, но и нарастающих усилий, глубокого оперативного 
построении. Войска же измотаны боями, понесли потери и наступают, имея 
построение армий в одну линию. Кроме того, один фронт наносит удар и еще на 
другом важном направлении — Курском. — Вы что же, против продолжения 
наступления? — Никак нет! Было бы грешно не воспользоваться сложившейся 
обстановкой, но Генеральный штаб не может не высказать хотя бы минимальных 
сомнений. Необходимо упорядочить дело не только со стратегическими, но и с 
оперативными резервами. — У Генштаба всегда особое мнение. Это вас не отпускает 
шапошниковская закваска, — пошутил Сталин. — Хорошо, меры мы примем, но за 
оперативные резервы прежде всего отвечает фронт, вот и посмотрим, как там, на 
фронте, воспользуются тем, что дает страна, советский народ. А начальник 
Генштаба все-таки должен быть больше уверенным, чем сомневающимся. У Сталина не 
было сомнений, он решительно и твердо проводил эти операции. Надо сказать, что 
объективные предпосылки для этого были. К тому времени на Волге и Дону, на 
Северном Кавказе и под Воронежем, под Ленинградом и Великими Луками Красная 
Армия разбила 102 дивизии врага. Только в плен попало более 200 тысяч солдат и 
офицеров. Миллионы соотечественников обрели свободу, огромная территория 
избавлена от ярма оккупации. Наши войска всего за два месяца продвинулись на 
400—500 километров, и враг бежал. Многое говорило зато, что он должен отступить 
за Днепр.




Курская дуга


После Сталинградского сражения, еще когда велось уничтожение окруженной 
группировки, инициатива действий на других фронтах перешла к советским войскам. 
Как известно, Сталин сначала провел частную операцию на Западном фронте, под 
Ржевом (чем очень испугал командование гитлеровской армии). Вся огромная 
группировка гитлеровцев, находившихся на Северном Кавказе, оказалась под 
угрозой окружения в результате активных действий Воронежского фронта под 
командованием Голикова и Юго-Западного фронта под командованием Ватутина. 
Сталин хотел использовать эти успешные действия Воронежского и Юго-Западного 
фронтов: решил активизировать и подтолкнуть им на помощь другие фронты, дал 
такую директиву командующему Южным фронтом Еременко: «Сопротивление противника 
в результате успешных действий наших войск на Воронежском, правом крыле 
Юго-Западного, Донском и Северо-Кавказском фронтах сломлено. Оборона противника 
прорвана на широком фронте. Отсутствие глубоких резервов вынуждает врага 
вводить подходящие соединения разрозненно и с ходу. Образовалось много пустых 
мест и участков, которые прикрываются отдельными небольшими отрядами. Правое 
крыло Юго-Западного фронта нависло над Донбассом, а захват Батайска приведет к 
изоляции Закавказской группировки противника. Наступила благоприятная 
обстановка для окружения и уничтожения по частям Донбасской и Черноморской 
группировок противника». Продолжая наступление, советские войска 16 февраля, 
обойдя Харьков с севера и с востока, овладели городом. В этот же день, 16 
февраля 1943 года, был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о 
присвоении Василевскому звания Маршала Советского Союза. Он как раз находился 
на этом направлении, координировал действия Воронежского и Юго-Западного 
фронтов. Сталин, очень высоко оцепив его заслуги в Сталинградской операции и то,
 что сейчас вот так активно развивается наступление в направлении Донбасса и 
Днепра, решил не только отметить его прошлые успехи, но и вдохновить на будущие 
активные действия. Гитлеровское командование понимало опасность создания еще 
одного, более крупного, чем сталинградский, «котла», если советские войска 
выйдут к побережью Азовского моря и на Днепр. Срочно были собраны все возможные 
резервы и переданы группе «Юг» под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна.
 Теперь уже сама обстановка избавила его от действий по деблокировке 
сталинградской группировки, и он, собрав воедино мощный танковый кулак, 19 
февраля нанес сильный контрудар во фланг нашим наступающим фронтам. Этот 
контрудар был для нас абсолютной неожиданностью. Как это случалось не раз, 
увлеклись наступлением и просмотрели сосредоточение войск противника. Этим 
контрнаступлением Манштейн, можно сказать, перечеркнул все успехи Воронежского 
и Юго-Западного фронтов, отбросил их назад, на исходные позиции, и продвинулся 
даже дальше, угрожая захватить Белгород. Сталин позвонил Жукову (в эти дни он 
находился на Северо-Западном фронте), спросил, какая там у них сейчас 
обстановка. — Ранняя оттепель привела к тому, — доложил Жуков, — что река 
Ловать стала труднопроходимой и, видимо, войскам Северо-Западного фронта 
временно придется прекратить здесь свои наступательные действия. — Ну что же, 
если так, то я согласен: пусть временно прекратят наступление. —Сталин понимал: 
после напряженных боев нужна передышка. Кроме того, Верховный посоветовался с 
Жуковым о некоторых перестановках. — Мы тут решили поставить командующим 
Западным фронтом Соколовского. — Я бы предложил на это место Конева, — сказал 
Жуков, — он уже командовал Западным фронтом, знает обстановку да и командиров 
соединений. А Тимошенко целесообразно послать на Юг представителем Ставки, 
помогать командующим Южным и Юго-Западным фронтами. Он тоже хорошо знает те 
районы, бывал там неоднократно. Да и обстановка там вроде бы для наших войск 
складывается не очень благоприятно. — Хорошо, — согласился Сталин, — я скажу 
Коневу, дам ему все указания, а вы завтра вылетайте в Ставку. Надо обсудить 
обстановку на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Возможно, вам даже придется 
срочно вылететь в район Харькова. В Москве произошел разговор необычный, не в 
узком кругу. В кабинете собрались руководители наркоматов, крупных 
металлургических, авиационных, станкостроительных заводов. Здесь же были все 
члены Политбюро, многие конструкторы. После изложения в общих чертах обстановки 
на фронте Сталин дал указания руководителям промышленности более энергично 
организовывать производство, помогать фронтам, которые осуществляют крупные 
наступательные операции и которым, к тому же, предстоит сложная кампания 1943 
года. Сталин как всегда занимался не только военными вопросами, но руководил и 
всем хозяйством страны, созданием резервов, дипломатией и партийными делами. 
Совещание закончилось в 3 часа ночи. Сталин подошел к Жукову и спросил: — Вы 
обедали? — Нет. — Ну, тогда пойдемте ко мне, да заодно и поговорим о положении 
в районе Харькова. Не успел Жуков перекусить, как из Генерального штаба 
офицер-направленец принес карту обстановки Юго-Западного и Воронежского фронтов.
 Он доложил о тяжелой ситуации, создавшейся там: Воронежский фронт, которым 
командовал генерал-полковник Голиков и членом Военного совета которого был 
Хрущев, действовал неоперативно и в результате оказал недобрую услугу частям 
Ватутина — нависла угроза над Харьковом. — Почему Генеральный штаб не 
подсказал? — спросил Сталин. — Мы советовали, — ответил направленец. — 
Генеральный штаб должен был вмешаться в руководство фронтом, — выговаривал 
Сталин. А затем, подумав немного, сказал Жукову: — Все-таки вам утром придется 
вылететь туда. Видите, что там творится? Тут же Верховный позвонил на 
Воронежский фронт. Трубку снял Хрущев. — Что же вы, товарищ Хрущев, там 
проморгали контрудары противника и подставляете не только себя, но и своих 
соседей?.. Отчитав Хрущева, Сталин повесил трубку и сказал Жукову: — Все же 
надо закончить обед. Это, конечно, был уже не обед, а завтрак, потому что 
истекал пятый час утра. Жуков спросил разрешения у Верховного: — Я понимаю, что 
надо лететь срочно, но я зайду в Наркомат обороны, чтобы подготовиться к отлету 
на Воронежский фронт. Надо мне там взять имеющиеся сведения. В тот же день, 
ознакомившись с обстановкой, Жуков позвонил Сталину и доложил, что происходит. 
События развивались хуже, чем докладывал работник Генерального штаба во время 
обеда у Сталина. Жуков сообщил: — Харьков уже взяли части противника и, не 
встречая особого сопротивления, продвигаются на Белгородском направлении, 
заняли Казачью Лопань. Необходимо срочно перебросить сюда все что можно из 
резервов Ставки, в противном случае немцы захватят Белгород. Сталин не успел 
выдвинуть необходимые резервы, хотя и стремился это сделать, точнее, резервные 
соединения не успели выполнить его указаний. И 18 марта Белгород был взят 
немцами. Но 21 марта Сталин вывел 21-ю армию севернее Белгорода, и Жуков ее 
силами организовал довольно прочную оборону. А 1-ю танковую армию Сталин 
сосредоточил в районе южнее Обоями, на всякий случай, если потребуются срочные 
контрудары по противнику. Таким образом, Сталин своими резервами выправил 
положение на этом очень напряженном участке фронта. Контрнаступление противника 
было остановлено, фронт стабилизировался. Желая предотвратить подобные 
неожиданности, Сталин приказал начальнику Генерального штаба Василевскому 
организовать тщательную разведку перед Центральным, Воронежским и Юго-Западным 
фронтами, да и вообще уточнить, что здесь противостоит нашим фронтам. Надо 
сказать, что на этих направлениях действиям наших войск очень способствовали 
партизанские отряды. Войска уже вышли поближе к партизанским районам на Украине 
и в Белоруссии. Партизаны наносили удары на железных дорогах — пускали под 
откос эшелоны, и еще они доставляли много сведений о противнике. Василевский, 
готовя Сталину разведывательные данные о группировке вражеских войск, 
использовал сведения, добытые партизанами. В наступившей стабилизации фронта в 
районе Курского выступа Сталин спокойно осмотрелся, изучил данные о противнике, 
детально все это обдумал и взвесил и стал размышлять о будущих операциях. После 
войны, как и в случае с авторством плана Сталинградского контрнаступления, 
возникли разные версии: кто предложил, кто был первым, кто автор замысла 
Курской битвы? Сталин 11 апреля обсудил план всей летней кампании 1943 года, а 
потом отдельно был обсужден план операции в районе Курской дуги. Василевский, 
Антонов и Жуков, по указанию Сталина, целый день 12 апреля проработали в 
Генеральном штабе, подготавливая материалы для доклада Верховному 
Главнокомандующему. И вечером того же дня они втроем доложили эту окончательную 
разработку Сталину. Суть замысла, в конечном счете, и решения, принятого 
Сталиным, сводилась к тому, что операция на Курском выступе должна состоять из 
2-х этапов: 1-й этап — преднамеренная, устойчивая оборона, выбивающая основные 
силы наступающего врага; 2-й этап — решительное наступление и разгром 
группировок противника, которые будут наступать под Курским выступом. Оборона 
наших войск была не вынужденной, а преднамеренной, и выбор момента для перехода 
в наступление Ставка поставила в зависимость от обстановки, имея, однако, в 
виду, что не следует торопиться, но и нельзя затягивать. После завершения этой 
подготовительной работы Сталин приказал Василевскому и Антонову оформить все 
документы, то есть план этой операции, и дать директивные указания войскам. 
Подготовка и организация действий войск на Курской дуге длилась несколько 
месяцев. И, казалось бы, в период, когда не было активных боевых действий на 
фронтах, можно было немного отдохнуть после напряженных боев под Сталинградом, 
Ленинградом, Харьковом. Но не тут-то было! В этом затишье не только Сталин, а и 
все члены Ставки, да и командующие фронтами, испытывали нервное напряжение, не 
меньшее, чем в боях. Фронты создавали эшелонированную оборону глубиной до 200 
километров, где в траншейной системе были окопаны не только орудия прямой 
наводки для истребления танков, но и много танков, чтобы стрельбой с места 
выбивать танки противника. Артиллерия пристреляла необходимые рубежи и районы. 
Шла сложная перегруппировка войск. Сосредоточивались огромные силы. На двух 
фронтах — Центральном и Воронежском — только общевойсковых армий было шесть, 
две танковые армии, воздушная армия, стрелковых корпусов — 22, стрелковых 
дивизий — 76, отдельных стрелковых бригад — 4, отдельных танковых корпусов — 4, 
отдельных танковых бригад — 9, дивизия гвардейских минометов «катюш» — одна и 
много специальных войск. И вот все перечисленное изготовилось к бою. Ждали 
начала наступления противника... А он не наступал. Командование терялось в 
догадках: что же происходит? Может быть, ошиблись? Может быть, создали здесь 
такую плотность войск, боевой техники, а противник ударит где-нибудь на другом 
участке фронта? Может быть, на Москву? Еще и еще раз проверяли информацию через 
разведку, и она подтверждала: мет никаких ошибок, здесь у противника 
сосредоточены главные ударные группировки для решительного наступления, — и 
перечисляла, в подтверждение этого, номера соединений и направления их 
предстоящих действий. Разведка доказывала — ошибки не может быть. А 
гитлеровская армия все не наступала. Сталин послал на передовую для координации 
действий Воронежского и Южного фронтов Василевского, а Жукову было поручено 
координировать действия трех фронтов: Центрального, Брянского и Западного. 
Наконец разведка доложила, что противник перейдет в наступление 10—12 мая на 
Орловско-Курском и Белгородско-Обоянском направлениях. Немедленно Ставка 
проинформировала войска, и все напряглись в готовности. Но и в эти дни 
противник в наступление не перешел. И опять томительное ожидание. И вновь 
поступает информация: противник перейдет к активным действиям не позднее 26 мая.
 Однако и на сей раз боевые действия не были начаты. Командующие фронтами и 
Сталин окончательно занервничали. Ватутин предложил Верховному 
Главнокомандующему изменить решение и самим нанести упреждающий удар. Но Сталин 
колебался. Он поговорил с Василевским о том, чтобы Генеральный штаб разработал 
план для перехода к решительным действиям немедленно. Но при этом сказал 
Василевскому: «Я по этому поводу дам дополнительные указания». И вот 2 июля 
разведчики доложили, что наступление гитлеровцы начнут не позднее 6-го. Нужно 
сказать, что наша разведка и в предыдущих случаях не ошибалась. Она точно 
устанавливала намечаемые даты начала наступления, исходя из тех сроков, которые 
намечали сами немцы. Но сами же немцы откладывали и меняли эти даты, поэтому и 
получалась такая вроде бы неточность в докладах разведчиков. 4 июля в 16 часов 
противник предпринял боевую разведку небольшими силами — всего четырьмя 
батальонами, с двадцатью танками. Конечно же, он в оборону не вклинился, но 
наши захватили пленных из состава этой боевой разведки, и те показали, что на 
следующий день будет начато общее наступление. К тому же «языки» были взяты и 
разведчиками, они тоже подтвердили эти сведения. И теперь, основываясь вроде бы 
на неопровержимых данных о предстоящем наступлении, наши командующие фронтами 
решились на проведение (правда, заранее запланированной) 
артиллерийско-авиационной контрподготовки. Нетрудно представить, что произошло, 
когда ураганный огонь артиллерии и бомбы с самолетов посыпались на 
сосредоточившиеся войска противника. Во-первых, немецкие части понесли большие 
потери от огня! Во-вторых, в моральном отношении это противника обескуражило! И 
все же гитлеровцы в 4.30 начали свою артиллерийскую подготовку, а в 5.30 
перешли в наступление по всему фронту. Им потребовалось всего немногим более 
2-х часов для того, чтобы оправиться от такой мощной контрподготовки, и они 
оказались способны начать наступление. Позднее, из показаний пленных и осмотра 
немецких позиций, которые были заняты в результате нашего наступления, 
выяснилось, что контр подготовка, несмотря на ее мощь, не достигла желаемых 
результатов. Ее начали рановато. Подразделения противника еще находились в 
окопах, в блиндажах, а танки и бронетранспортеры в капонирах. И поэтому 
немецкие части не понесли таких потерь, какие предполагались нашей стороной. 
Контрподготовку надо было начинать позже часа на полтора, когда живая сила уже 
вышла бы из траншей и находилась в открытом поле, а танки были выведены из 
укрытий и. готовы двинуться в направлении наших позиций. Но все равно, 
противник понес большие потери и, главное, морально был обескуражен мощной 
предупредительной артиллерийской грозой. Но теперь обстановка изменилась на 180 
градусов — мощнейший огонь артиллерии и авиации обрушился на позиции советских 
войск. Около часа длилась эта артиллерийско-авиационная буря, после которой 
двинулись гитлеровская пехота и танки. Они шли, полные решимости опрокинуть 
наши войска. В боевых порядках пехоты были новые «тигры» и «фердинанды». Они 
поддерживали действия пехоты. Среди войск противника в период подготовки велась 
соответствующая моральная накачка, и немцы, как и в первые дни войны, шли в 
атаку нагло, с засученными рукавами, готовые уничтожить всех на своем пути. 
Однако интенсивная военная и морально-психологическая подготовка, проводившаяся 
в течение нескольких месяцев на пашей стороне, тоже дала результаты: несмотря 
на мощь и решительность гитлеровцев, атака была отбита. Наступавшие залегли. 
После этого артиллерийский налет повторился. Немцы опять кинулись вперед, и 
вновь атака была отбита. Так повторялось четыре раза. И только после питой 
атаки и новой сильной артиллерийско-авиационмой поддержки немцам удалось 
вклиниться в нашу оборону и оттеснить советские части на 3—6 километров, на 
разных участках по-разному. Сталин приказал командующему 16-й воздушной армией 
Руденко поднять все самолеты для того, чтобы ослабить и, может быть, даже 
остановить удар гитлеровцев на главном направлении. Руденко бросил сюда 150 
бомбардировщиков, которых прикрывали 200 истребителей. Авиационный удар сыграл 
свою роль: наступление немцев приостановилось. Первый могучий удар врага 
приняли на себя воины 13-й армии под командованием генерала Пухова. Теперь явно 
определилось направление главного удара противника. Сюда же срочно был 
перегруппирован и 17-й стрелковый корпус. Не считаясь с огромными потерями, 
командующий группой армий «Центр» фон Клюге продолжал гнать свои части вперед, 
и к концу третьего дня выступления они продвинулись на 10 километров в глубину 
нашей обороны. Но все же не была прорвана даже тактическая глубина. Понимая это,
 фельдмаршал фон Клюге с утра 7 июля вновь начал артил-лерийско-авиационную 
подготовку и приказал продолжать наступление. До 10 июля части гитлеровцев 
здесь не смогли продвинуться ни на один километр. Наши подразделения держались 
стойко — вся предварительная работа давала положительные результаты. Даже 
расчеты 45-миллиметровых пушек, снаряд которых не пробивал броню «тигра», и те 
приспособились: они били по гусеницам, останавливая тем самым «тигры», а затем 
смельчаки подбирались к стальным чудищам и забрасывали их гранатами или 
подкладывали противотанковые мины им под днища и подрывали уже стоящие на месте 
танки. 9 июля позвонил Сталин и спросил, как идут дела. Жуков доложил: — На 
участке Центрального фронта противник не располагает уже такой силой, чтобы 
прорвать оборону наших войск. Я полагаю, для того чтобы не дать ему возможности 
закрепиться на достигнутом рубеже и организовать оборону, к которой он вынужден 
будет теперь перейти, надо немедленно переходить в наступление всеми силами 
Брянского фронта и левым крылом Западного фронта. Это очень облегчит действия 
Центрального фронта, и он сможет провести запланированное контрнаступление. 
Сталин сказал: — Ну тогда выезжайте к Попову и вводите в действие Брянский 
фронт... В этот же день Жуков приехал в штаб Брянского фронта и здесь вместе с 
командующим генералом Поповым, связавшись с командующим Западным фронтом 
Соколовским, организовал контрудар этих двух фронтов во фланг продвинувшимся 
против Рокоссовского частям фон Клюге. Если посмотреть на расположение войск в 
районе Орла, то клин, выступивший в направлении города и несколько восточнее, 
представлял собой очень удобную позицию для нанесения именно флангового удара. 
Вот этот фланговый удар и организовал Сталин. 12 июля два фронта — Западный и 
Брянский — ударили под основание гитлеровского клина. Ах, как заметался 
генерал-фельдмаршал фон Клюге! Он понимал, чем грозит этот мощный удар по тылам 
его частей. Клюге срочно снял части даже с главного направления и перебросил их 
против контрудара, пытаясь тем самым спасти положение. Получив об этом сведения 
от разведки, Сталин приказал немедленно перейти в наступление Центральному 
фронту Рокоссовского. Ослабленные части немцев на главном направлении не 
выдержали этого удара и стали медленно отходить. И вот когда на Орловском 
направлении стало ясно все, позвонил Сталин и приказал Жукову срочно 
отправляться на Воронежский фронт с тем, чтобы взять на себя координацию войск 
Воронежского и Степного фронтов, и особенно, чтобы заняться направлением на 
Прохоровку, где происходило очень напряженное танковое сражение. Что же здесь 
произошло? Подвинувшись за первые три дня всего на восемь километров, 
командующий на этом крыле Курской дуги фельдмаршал Манштейн решил окружить наши 
части непосредственно в тактической глубине обороны, для чего сосредоточил 
около 700 танков своей группы армий «Юг» и около 300 танков группы «Кемпф» — 
всего до 1000 танков и самоходных орудий. Когда Манштейн нанес этот удар, 
Василевский вместе с командующим фронтом генералом армии Ватутиным попытался 
остановить войска немцев своим контрударом. Вот эти две наступающие крупные 
группировки и столкнулись во встречном бою в районе Прохоровки 12 июля. Сталин 
лично руководил войсками в этой критической ситуации. Он выделил в распоряжение 
Василевского резервы Ставки: 5-ю гвардейскую армию генерала Жадова и 5-ю 
гвардейскую танковую армию генерал-лейтенанта Ротмистрова. Кроме того, сюда 
двигалась 27-я армия генерал-лейтенанта Трофименко из состава Степного фронта. 
Именно в этот момент Сталин приказал Жукову переместиться на это направление, 
где разгорелось главное танковое сражение на Курской дуге. Я не нахожу ни слов, 
ни красок для того, чтобы описать танковое сражение, которое произошло под 
Прохоровкой. Постарайтесь представить около 2000 танков, столкнувшихся на 
небольшом пространстве, осыпающих друг друга градом снарядов, горящие костры 
уже подбитых танков, выскакивающие из этик горящих танков экипажи — немецкие и 
наши — и бросающиеся в рукопашную... И все это длилось целый день! 
Ожесточенность сражения можно представить и по потерям: более 400 гитлеровских 
и не менее наших танков остались догорать на этом поле боя или лежали грудами 
искореженного металла после взрыва боекомплекта внутри машины. Приведу короткие 
цитаты из воспоминаний участников этого сражения. Вот что пишет Герой 
Советского Союза Г. Пенежко: «На огромном поле перемещались наши и вражеские 
машины. Видишь крест на броне танка и стреляешь по нему. Стоял такой грохот, 
что перепонки давило, кровь текла из ушей. Сплошной рев моторов, лязганье 
металла, грохот, взрывы снарядов, дикий скрежет разрываемого железа. Танки шли 
на танки... Мы потеряли ощущение времени, не чувствовали ни жажды, ни зноя, ни 
даже ударов в тесной кабине танка. Одна мысль, одно стремление — пока жив, бей 
врага... Наши танкисты, выбравшиеся из своих разбитых машин, искали на поле 
вражеские экипажи, тоже оставшиеся без техники, и били их из пистолетов, 
схватывались в рукопашную. Каждый из нас сделал на Прохоровском поле все, что 
было в его человеческих силах». Это переживания нашего воина. А вот что 
чувствовал ефрейтор Войтхон, взятый в плен здесь, под Прохоровкой. Он сказал, 
что в его роте из 100 человек уцелели всего трое. И те попали в плен. Не более 
12 раненых сумели уползти в тыл. Наш майор, который допрашивал этого пленного, 
среди документов увидел фотокарточку и, показав ее Войтхону, спросил: «Кто 
это?» — «Это я». Но на фотокарточке был полнощекий молодой человек с густыми 
волосами и очень бодрым, веселым выражением лица. «По-видимому, это очень 
давняя ваша фотокарточка?» Пленный ответил: «Нет, это я сфотографировался в 
прошлом году, когда был в отпуске». Перед майором стоял не молодой человек, а 
морщинистый, седой пожилой солдат. Майор достал небольшое зеркало, перед 
которым брился по утрам, и протянул пленному. Пленный посмотрел на себя и 
просто онемел: он увидел себя седым, дряхлым человеком. «Проклятая война! Я же 
не был седым, я же знаю это точно. Вчера, накануне этого боя, я брился и не был 
седым». Прохоровскос побоище было переломным моментом в битве под Курском. Но 
Манштейн не считал себя побежденным. Позднее он напишет в своих мемуарах: 
"Сражение достигло своей высшей точки! Скоро должно было решиться — победа или 
поражение. Такова была обстановка, когда фельдмаршал фон Клюгс и я были вызваны 
13 июля в ставку фюрера. Было бы правильнее, конечно, если бы Гитлер сам прибыл 
в обе группы или — если он полагал, что общая ситуация не позволяла ему выехать 
из ставки, -прислал бы к нам начальника Генерального штаба. Но во время всей 
Восточной кампании редко удавалось склонить Гитлера выехать на фронт... 
Фельдмаршал фон Клюге доложил (на совещании 13 июля. — В. К.),что армия Моделя 
не может продвигаться дальше и потеряла уже 20 тысяч человек. Кроме того, 
группа вынуждена отобрать все подвижные части у 9-й армии, чтобы ликвидировать 
глубокие прорывы, сделанные противником в трех местах фронта 2-й танковой армии.
 Уже по этой причине наступление 9-й армии не может продолжаться и не может 
быть потом возобновлено. (Клюге имеет в виду контрудар, организованный Сталиным,
 Западного и Брянского фронтов. — В. К.)Напротив, я заявил, что если говорить о 
группе «Юг», сражение зашло в решающую стадию. После успешного отражения атак 
противника, бросившего в последние дни почти все свои оперативные резервы, 
победа уже близка. Остановить сейчас битву, вероятно, означало бы упустить 
победу!" Дапее Манштейн очень пространно излагает свой план разгрома резервов 
советских войск и выхода в тыл армии, которая находится в Курском выступе, и 
даже если 9-я армия, пишет он, не сможет наступать, то он своими частями, пусть 
не создав полного окружения советских частей на Курском . выступе, все же 
нанесет им огромные потери и, по сути дела, победно завершит операцию 
«Цитадель». Правда, сам же Мин штейн в своих воспоминаниях после этого 
оптимистического изложения предстоящих действий: его группы армий «Юг» пишет: 
«К сожалению, из этих планов ничего не получилось». Очевидно, что Манштейн, 
желая как-то оправдаться перед историей, делал хорошую мину при плохой игре. 
Когда он строил победные планы будущих действий своих войск, под Курском уже 
закончилось Прохоровское сражение, в котором его войска были разгромлены и 
начали отход к своим прежним позициям. Что же касается боевых действий группы 
армий «Центр», то ее командующий фельдмаршал фон Клюге сказал, что она уже 
абсолютно не способна не только к дальнейшему наступлению, но не сможет и 
отражать удары советских войск. Таким образом, на северном фасе Курской дуги 
контрнаступление трех фронтов: Западного и Брянского, а затем Центрального, — 
завершилось полным разгромом противника. Эта операция готовилась заранее и 
имела свое кодовое название — «Кутузов». Здесь Сталин еще раз нанес 
сокрушительное поражение фельдмаршалу Клюге, с которым он встретился еще под 
Москвой. Тогда Клюге командовал 9-й армией, которую гнали от столицы на 200 
километров. Но Гитлер за какие-то заслуги все же назначил Клюге командующим 
группой армий «Центр» после того, как был снят фельдмаршал фон Бок. На южном 
фасе Курской дуги, после грандиозного сражения под Прохоровкой, были также 
нанесены сильные контрудары, в результате чего начавшееся здесь 
контрнаступление, а также большое истощение войск противника в районе Белгорода,
 заставили гитлеровское руководство признать свой широко задуманный план 
«Цитадель» провалившимся, и, чтобы спастись от полного разгрома, оно решило 
отвести войска обратно на оборонительные рубежи, с которых они начинали 
наступление. Как только немецкие части отошли и закрепились на своих исходных 
позициях, Жуков посчитал целесообразным, прежде чем продолжать наступление, 
дать передышку войскам, произвести перегруппировку и пополнить израсходованные 
запасы. Но Сталин считал, что нельзя допускать паузы, и требовал от Жукова, 
чтобы он продолжал наступление, утверждая, что противник сейчас не может 
оказать сопротивления и нужно использовать моральное потрясение, которое 
пережила гитлеровская армия. Жуков по этому поводу пишет: «Мне и Василевскому 
стоило многих трудов доказать ему необходимость излишне не спешить с началом 
действий и начать операцию только тогда, когда она будет всесторонне 
подготовлена и материально обеспечена. С нашими соображениями Верховный 
Главнокомандующий согласился». После смерти Сталина появилась версия о том, что 
он никогда никого не слушал и единолично принимал военно-политические решения. 
С этим согласиться нельзя. Если Сталину докладывали вопросы со знанием дела — 
он слушал. И бывали случаи, когда он отказывался от своих собственных мнений и 
решений. Так было с началом операции, которая завершала вторую стадию сражения 
на Курской дуге. Этот второй этап сражения под Курском был утвержден Сталиным 
еще в мае. Теперь, после того как первый этап завершился на Центральном фронте 
12 июля, а на Воронежском фронте 21 июля, было необходимо внести в план 
соответствующие изменения, чем и занялись Сталин и Генштаб при координации 
действий фронтов. На северном фасе Курской дуги против Центрального, Брянского 
и Западного фронтов действовала разгромленная группа армий «Центр». Здесь 
успешность наших наступательных действий сомнений не вызывала. Больше пришлось 
потрудиться с организацией наступления Воронежского и Степного фронтов. 
Непросто было ввести s действие целый Степной фронт. Раньше, на первом этапе, 
Степной фронт в сражении участия не принимал, хотя некоторые соединения, ввиду 
кризисных ситуаций, вводились в сражение, и таким образом этот фронт имел 
потери еще в ходе оборонительной фазы. Воронежский фронт на первом этапе тоже 
понес большие потери в людях и технике. Но все же Сталин сберег главные силы 
Степного фронта и, успешно решив первую фазу — оборонительную, теперь имел в 
своем распоряжении значительные силы. Учитывая более благоприятные условия на 
Северном выступе, Сталин решил войска Центрального, Западного и Брянского 
фронтов двинуть в наступление первыми. Запустив здесь боевые действия и будучи 
уверенным, что все будет развиваться благоприятно, Сталин 3 августа нанес 
мощный удар на Курской дуге силами Воронежского и Степного фронтов. 5 августа 
войска Степного фронта ворвались в Белгород и продолжали продвигаться в 
направлении Харькова. В этот же день на северном фасе был освобожден город Орел.
 Разумеется, командующие фронтами поспешили доложить Верховному 
Главнокомандующему об этих победах. В кабинете Сталина находились Антонов и 
Штеменко. Сталин пребывал в очень хорошем настроении и спросил их: — Читаете ли 
вы военную историю? Генералы не знали, что ответить. Как говорил Штеменко: «Нам 
в эти дни было не до истории». А Стали" между тем продолжал: — Если бы вы ее 
читали, то знали бы, что еще в древние времена, когда войска одерживали победы, 
то в честь полководцев и их войск гудели все колокола. И нам неплохо бы как-то 
отмечать победы более ощутимо. А не только поздравительными приказами. Мы 
думаем, — кивнул он на сидевших за столом членов Ставки, — давать в честь 
отличившихся войск и командиров, их возглавляющих, артиллерийские салюты и 
учинить какую-то иллюминацию... Вот так родилась идея о победных салютах, и 
именно в честь освобождения Орла и Белгорода в Москве был дан первый салют с 
залпами трассирующих снарядов из зенитных орудий. Но тогда при этом первом 
салюте посыпалось на крыши домов, да и на людей, немало осколков от этих 
зенитных снарядов. И поэтому в дальнейшем было примято решение — из зенитных и 
других орудий стрелять холостыми и украшать салют фейерверком ракет. Так 
победно завершились две наступательные операции под Курском; на северном фасе 
эта операция называлась «Кутузов», а на южном — «Румянцев». 23 августа войска 
Степного фронта освободили город Харьков, и таким образом фронты Западный, 
Брянский, Воронежский и Степной вышли на рубеж, позволявший строить и 
осуществлять дальнейшие планы по стратегическому наступлению в сторону Днепра и 
«Восточного вала», созданного на этой реке гитлеровцами. Победа под Курском 
имела мощный международный резонанс. Многие союзники Германии поняли, что 
вопрос о поражении гитлеровцев в этой войне предрешен. К. тому же для 
стабилизации Восточного фронта немецкому командованию пришлось перебрасывать с 
Запада срочным образом более 14 дивизий, что, конечно же, способствовало 
предстоящему открытию второго фронта союзниками. Здесь мне хочется привести 
приказ Гитлера, который он отдал своим войскам перед операцией «Цитадель». Мне 
кажется, из этого приказа читатели более наглядно увидят, какие надежды 
возлагал Гитлер на эту операцию и какие беды постигли немцев в результате 
победных и умелых действий наших войск под руководством Верховного 
Главнокомандующего Сталина.




"Мои командиры!


Я отдал приказ о первой наступательной битве этого года. На вас и подчиненных 
вам солдат возложена задача добиться во что бы то ни стало ее успешного 
проведения. Значение первой наступательной операции этого года исключительно 
велико. Эта начинающаяся новая немецкая операция не только укрепит наш 
собственный народ, произведет впечатление на остальной мир, но и прежде всего 
придаст самому немецкому солдату новую веру. Укрепится вера наших союзников в 
конечную победу, а нейтральные государства будут вынуждены соблюдать 
осторожность и сдержанность. Поражение, которое потерпит Россия в результате 
этого наступления, должно вырвать на ближайшее время инициативу у советского 
руководства, если вообще не окажет решающего воздействия на последующий ход 
событий. Армии, предназначенные для наступления, оснащены всеми видами 
вооружения, которые оказались в состоянии создать немецкий изобретательный дух 
и немецкая техника. Численность личного состава поднята до высшего возможного у 
нас предела. Эта и последующие операции обеспечены в достаточной степени 
боеприпасами и горючим. Наша авиация разгромит, сосредоточив все свои силы, 
воздушную мощь противника, она поможет уничтожить огневые позиции артиллерии 
врага и путем непрерывной активности окажет помощь бойцам пехоты, облегчив их 
действия. Я поэтому обращаюсь к вам, мои командиры, накануне этой битвы. Ибо на 
четвертом году войны больше, чем когда бы то ни было, исход битвы зависит от 
вас, командиров, от вашего руководства, от исходящего от вас подъема и 
стремления к движению вперед, от вашей не останавливающейся ни перед чем 
непреклонной воли к победе и, если необходимо, также от ваших личных 
героических действий. Я знаю, что вы заслужили большую признательность уже при 
подготовке этой битвы, и благодарю вас за это. Однако вы сами должны знать, что 
именно успех этой первой великой битвы 1943 года решит больше, чем какая-либо 
обыкновенная победа. При этих обстоятельствах не сомневаюсь, что я, господа 
командиры, могу положиться на вас. Адольф Гитлер.Этот приказ уничтожить после 
оглашения в штабах дивизий".

И все это не только не сбылось, а почти половина солдат и офицеров, к которым 
обращался Гитлер, которые слушали слова этого приказа и обещали фюреру 
приложить все силы для его осуществления, повторяю — почти половина из них 
погибли, были ранены или остались калеками. Моральный дух гитлеровской армии 
был окончательно сломлен, а сам Гитлер настолько травмирован, что у него еще 
больше, чем после Сталинградской операции, тряслись руки, дергались нога, 
голова. Командующий 9-й армией генерал-полковник Модель позднее застрелился. Да 
и командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Клюге ненадолго пережил 
своего подчиненного: преследуемый другими неудачами в боях, он тоже покончил 
жизнь самоубийством в 1944 году. Его армия была разбита еще под Москвой. А 
теперь вот здесь, на Курской дуге, он потерпел поражение, которое, несомненно, 
действовало на психику, подрывало его уверенность, так свойственную некогда 
гитлеровским генералам, а в конечном счете привело к такому трагическому исходу.
 Под Курском Сталин нанес очередное поражение и давнему многоопытному сопернику 
— фельдмаршалу Манштейну. Сражение на Курской дуге показало зрелое 
полководческое мастерство Сталина на всех этапах: при подготовке оборонительной 
операции, а затем быстрой перегруппировке и переходе в контрнаступление, в 
мастерском проведении грандиозного наступления в целом. Все это осуществлялось 
Сталиным твердо, уверенно, демонстрировало его полное превосходство в военном 
искусстве над немецкими полководцами, которые противостояли ему по ту сторону 
фронта.




Вперед, к Днепру!


Еще в ходе сражения на Курской дуге, когда шли тяжелые бои, но уже было ясно, 
что победу в этом гигантском сражении одержит наша сторона, Сталин, не 
откладывая дела в долгий ящик, ускорил разработку и уточнения ранее намеченного 
плана на летнюю кампанию 1943 года. В ходе боев Сталин дважды приглашал 
заместителя начальника Генерального штаба генерала Антонова (Василевский был на 
фронте), согласовывал с ним и корректировал планы ближайших операций. Сталин 
понимал: после поражения в таком большом сражении, как Курская дуга, где 
гитлеровцы, несомненно, задействовали все свои резервы, складывается удобная 
ситуация для нанесения ударов на нескольких направлениях по всей ширине фронта 
— от Балтийского до Черного морей. Возможности для этого были, потому что 
многие фронты не участвовали в Курской битве и располагали достаточным 
количеством войск для проведения операций. Замысел Сталина был грандиозный. Все 
задуманные им операции были осуществлены: Смоленская и начало освобождения 
Белоруссии; изгнание немцев из Донбасса — важного промышленного района; 
освобождение Левобережной Украины; освобождение Черниговской области; Брянская 
операция (продвижение от Среднерусской возвышенности к бассейну Десны); 
Новороссийске — Таманская операция, завершающая освобождение Кавказа; 
Севастопольская операция (выход к Крымскому перешейку со стороны Перекопа); 
Керченская десантная операция (высадка в Крыму через Керченский пролив). Все 
эти операции планировалось начинать в разное время, они как бы перекрывали одна 
другую, не давая возможности противнику маневрировать резервами, которые у него 
еще оставались. Генштабу, генералу Антонову Сталин указал: — Не терять времени 
на сложную организацию операций по окружению и выполнению каких-то 
перегруппировок и маневров. Это отвлекает много сил и требует затраты времени. 
Нужно использовать сложившуюся сейчас благоприятную обстановку и побыстрее 
гнать противника к Днепру и по возможности — за Днепр. 25 августа 1943 года 
состоялось очередное заседание Государственного Комитета обороны. Сталин 
заслушивал информацию, давал указания по оперативным вопросам и опять поражал 
присутствующих широтой тех проблем, которыми приходится ему заниматься. На этом 
заседании Сталин дал указание о более энергичных работах по введению в действие 
«Второго Баку», чтобы избежать опасности, которая так неожиданно сложилась на 
Кавказском направлении, когда едва не были потеряны бакинские нефтяные 
источники. Сталин приложил много сил для активизации разработки разведанных в 
Сибири и за Уралом нефтяных районов. И вот теперь, заслушав доклады о том, как 
там идут дела, он дал конкретные указания формировать эти работы. Он разбирался 
с тем, как идет ускоренное сооружение новых домен, электростанций, шахт. К 
этому времени эвакуированные заводы на новых местах уже работали в полную силу. 
В 1943 гаду было произведено 35 тысяч самолетов новых видов, более 24 тысяч 
танков и самоходных артиллерийских установок, которые к тому же были улучшены 
конструктивно. Сталин со знанием дела говорил о более совершенной организации 
производства, о творческой работе конструкторов по улучшению качества боевой 
техники, глубоко вникал в технологии производства, рассуждал о поточных методах 
на военных заводах. Ом был в курсе всех дел. Отпустив гражданских товарищей, 
Сталин тут же, без отдыха, перешел к военным вопросам. Он заслушал короткий 
доклад Жукова об обстановке на Воронежском и Степном фронтах и попросил 
Антонова сделать короткий доклад о положении на других участках. Заслушав 
Антонова, Сталин сказал: — Сейчас самое главное — организовать выход к Днепру и 
на реку Молочную, потому что легче с ходу, во время преследования, будет 
захватить плацдармы. И еще одно обстоятельство, почему я прошу действовать 
побыстрее: гитлеровцы, отступая, все разрушают в Донбассе — шахты, заводы, 
города и уничтожают население, гибнут женщины, дети. Надо помешать этому, надо 
побыстрее отбросить немцев за Днепр. И все же наступление развивалось не так 
быстро, как хотелось бы. И опять решающую роль сыграл Сталин: он ввел свои 
резервы — в первой половине сентября на Воронежский фронт пришла из резерва 3-я 
гвардейская танковая армия под командованием Рыбалко, 13-я и 60-я армии под 
командованием Пухова и Черняховского. В состав Степного фронта вошли 52-я и 5-я 
гвардейские армии. Какие титанические усилия надо было приложить Сталину для 
создания этих резервов за короткое время! Это позволило развить более 
стремительное наступление. Фронты буквально опрокинули противостоящие войска 
гитлеровцев и погнали их к Днепру. Очень хорошо помогала в эти дни авиация. Как 
когда-то наши войска била гитлеровская авиация, так теперь наша истребляла 
колонны техники и отступающие части гитлеровцев. Чтобы вдохновить и 
заинтересовать, всколыхнуть боевой дух офицеров и генералов, Сталин издал 
приказ: те, кто первыми выйдут на Днепр, захватят плацдарм и удержат его на 
противоположном берегу, будут удостоены звания Героя Советского Союза. Нужно 
сказать, это обещание действительно возымело свое действие, очень многие 
командиры и рядовые с удвоенной энергией били отступающего врага и стремились 
выйти к Днепру, переправиться через него и заслужить эту высокую награду. 23 
сентября первыми форсировали Днепр механизированные части 3-й гвардейской 
танковой армии. Затем, севернее Киева, части армии Чибисова. В общем, к концу 
сентября Днепр был форсирован во многих местах, и были захвачены обширные 
плацдармы, на которые перебрались сначала полки, потом дивизии, а потом целые 
армии. Обещание свое Сталин сдержал: за успешное форсирование Днепра более двух 
с половиной тысяч солдат, сержантов, офицеров и генералов были удостоены звания 
Героя Советского Союза. Я помню — такое массовое присвоение высшей награды 
породило разговоры о том, что вроде бы не везде и не все были достойны золотых 
звезд. Уж очень много сразу появилось героев! Раньше это звание присваивалось 
за весьма трудный подвиг, часто связанный с гибелью того, кто его совершил. 
Всегда имелось в виду что-то почти невыполнимое, сверхъестественное. А тут 
вдруг сразу две с лишним тысячи героев... Считаю необходимым сказать: так могут 
рассуждать только люди, которые не представляют, что значило тогда форсировать 
Днепр и закрепиться на противоположном берегу. Сам по себе Днепр — очень 
широкая водная преграда. Выходили на его берег первыми группки разведчиков, 
небольшие подразделения, которые, опережая своих и противника, вырвались вперед.
 Их было мало. Они не ждали подкреплений, у них не было штатных переправочных 
средств. Переправлялись на тот берег кто на чем: снимали заборы в поселках, 
делали связки из бревен, досок, бочек, находили рыбачьи лодки. И вот на этих 
так называемых «подручных средствах» пытались переправиться через широчайшую 
реку. Я говорю «пытались», потому что очень и очень многие противоположного 
берега не достигли. Гитлеровцы готовили на берегу Днепра сильный оборонительный 
рубеж, назвали его «Восточный вал». Они намеревались закрепиться здесь надолго, 
простоять многие месяцы, чтобы привести в порядок свои потрепанные части. Днепр 
как природный рубеж, да еще усиленный инженерными сооружениями, позволял 
выполнить эту большую стратегическую задачу. Но Сталин, тоже понимая значение 
Днепра, стремительным выходом к реке как раз и не дал гитлеровцам завершить 
строительство этого «Восточного вала». Замысел Сталина осуществляли те, кто 
переправлялся через Днепр первыми на подручных средствах, сбивал противника с 
оборонительных позиций малыми силами (а больших сил и не могло быть). Усталые, 
вымокшие, не имея достаточного количества боеприпасов, они вершили невозможное. 
Много таких смельчаков погибло. Противник понимал, что нельзя допустить 
закрепления переправившихся, предпринимал все меры, чтобы сбросить с берега 
захвативших небольшие плацдармы. Но было немало находчивых, смелых бойцов и 
младших офицеров, которые одолевали врага и, захватив краешек противоположного 
берега, удерживали его, отбивая яростные контратаки немцев до подхода своих 
войск. А теперь представьте себе, как невероятно трудно малой горстке храбрецов 
удержать клочок земли на противоположном берегу в течение нескольких часов, а 
то и суток! Израненные, порой превращенные в кровавое месиво, они держались до 
последнего вздоха, понимая, как важен этот кусочек берега для тех, кто скоро 
подойдет к Днепру вслед за ними. Так что днепровские Герои — настоящие герои: 
они совершили подлинный подвиг, и Золотые Звезды украшают их грудь заслуженно. 
Каждый из них и все они вместе совершили такое большое дело, которое сберегло 
жизни сотням тысяч их боевых соратников. Если бы Днепр не был форсирован с ходу,
 если бы сразу, мгновенно мы не использовали эти плацдармы и не расширили их, 
не отбросили немцев от Днепра, сколько пришлось бы потерять жизней, преодолевая 
такую водную преграду, как говорится, в плановом порядке. Если бы немцы 
закрепились на этом «Восточном валу», пришлось бы не один месяц готовить и 
осуществлять широкомасштабную стратегическую наступательную операцию по 
форсированию широкой водной преграды. И еще неизвестно, была бы ли она удачной,
 — Днепр и оборона на западном берегу, пожалуй, не меньшее препятствие, чем 
пролив Ла-Манш, который союзники не решались форсировать несколько лет! И нашим 
войскам подготовка потребовалась бы тоже основательная и продолжительная. 
Стремительный выход к реке, захват 23 плацдармов на противоположном берегу с 
ходу, на фронте протяженностью более 750 километров, переоценить невозможно. 
Здесь можно только удивляться находчивости и энергии Сталина. Он вместе с 
командующими фронтами и другими руководителями и, конечно, с 
бойцами-исполнителями, которые непосредственно захватили и удерживали эти 
плацдармы, осуществил блестящую по искусству, очень весомую по стратегической 
значимости операцию. Успешные действия наших войск по захвату плацдармов на 
Днепре не только обеспокоили, а, прямо скажем, испугали командование 
гитлеровской армии. Гитлер личным присутствием хотел воздействовать на войска, 
чтобы удержать этот, можно сказать, последний мощный оборонительный рубеж на 
Восточном фронте. Так что Сталин на Днепре теперь скрестил шпагу с самим 
немецким Верховным. Собирая все силы для контрударов, Гитлер пытался сбросить в 
реку переправившиеся части. Но на большинстве участков в районе Киева. Черкасс, 
Кременчуга, Днепропетровска, Запорожья советские дивизии держались, отражая 
контратаки противника. Сразу же после захвата плацдармов в районе Киева 
началась разработка операции по освобождению столицы Украины. Самым близким к 
городу был Букринский плацдарм. С него и предполагалось нанести удар силами 
Воронежского фронта. Сталин заслушал и утвердил решение Жукова и Ватутина по 
проведению этой операции. Однако Манштейн на этот раз угадал намерения Жукова, 
сосредоточил резервы и отразил удар с Букринского плацдарма. Жуков позднее 
вспоминал: — Проанализировав обстановку, сложившуюся после неудачи нашего 
десанта, я пришел к выводу, что наступление с Букринского плацдарма вряд ли 
может иметь успех. Внезапность удара была утрачена. Сопротивление противника, 
разгадавшего наш замысел, резко возросло. Местность на этом направлении крайне 
неудобна для действий танков — очень овражистая, сильно всхолмленная, дорог 
мало. Мой вывод заключался в том, что необходимо перенести центр усилий на 
Лютежский плацдарм. О чем я и доложил Верховному... Однако Сталин потребовал от 
Жукова строго руководствоваться ранее принятым решением и взять Киев. Были 
предприняты еще две попытки, обе закончились неудачно. Жукова удивляло упорство 
Сталина, маршал тогда не знал, что скоро состоится встреча большой тройки — 
Сталина, Рузвельта и Черчилля в Тегеране — и Верховный хотел прибыть туда с 
таким весомым свидетельством успехов Советской Армии, как взятие Киева. Сталин, 
окончательно убедившись в бесплодности атак с Букринского плацдарма, утвердил 
новый план взятия Киева. Суть его заключалась в следующем: имитируя 
сосредоточение подкреплений на Букринском плацдарме, на самом деле снять с него 
30-ю гвардейскую танковую армию и перегруппировать ее на Лютежский плацдарм, 
откуда гитлеровцы не ожидали нашего удара. Сталин спешил. Взятие Киева по 
намеченным срокам должно было произойти до открытия конференции в Тегеране. 
Надо сказать, что хотя этот замысел был и уместен, его осуществление было 
весьма непростым. Представьте, что такое танковая армия: это колоссальное 
количество людей, танков, вспомогательной техники и обеспечивающих 
подразделений. А передислоцироваться ей надо было на 200 километров, с одного 
плацдарма на другой. Причем эти 200 километров — вдоль фронта противника. Он 
мог заметить передислокацию, и тогда все намерения, все эти хитрости просто 
лопнули бы. Кроме танковой армии, перебрасывался еще 7-й артиллерийский корпус 
прорыва, для того чтобы обеспечить огнем действия наступающих войск. Все 
перемещения осуществлялись под строгим контролем маршала Жукова, представителя 
Ставки. И еще он организовал имитацию активных передвижений к фронту на 
Букринском плацдарме. Таким образом, Сталин с помощью Жукова создал мощную 
ударную группировку на том направлении, где противник этого удара не ожидал. 
Там были: целая танковая армия, отдельный танковый корпус, 38-я армия и еще 
артиллерийский корпус прорыва. Одних «катюш» — оружия, которого очень боялись 
немцы, — было здесь больше 500 единиц! Поддерживала действия наземных войск 2-я 
воздушная армия. Сталин очень торопился, поэтому не пожалел своих резервов. 1 
ноября началось наступление 27-й и 40-й армий именно — вы правильно 
догадались! — на Букринском плацдарме. Считая этот удар главным, Манштейн сразу 
же подтянул сюда оставшиеся резервы, в том числе танковую дивизию СС «Рейх». 
Сталин этого и ждал! Через сутки, когда уже хорошо завязались в боях наши 
наступающие и немецкие обороняющиеся части, 1-й Украинский фронт нанес удар с 
Лютежского плацдарма. Это было, конечно, полной неожиданностью для гитлеровцев! 
3-я гвардейская танковая армия Рыбалко к утру 5 ноября перерезала дорогу 
Киев—Житомир, а в 4 часа утра следующего дня танки и 38-я армия 
генерал-полковника Москаленко ворвались в Киев и освободили город. Жуков послал 
телеграмму Верховному Главнокомандующему. Мне хочется привести эту телеграмму, 
потому что в ней почти не служебный стиль, а явное радостное настроение маршала 
Жукова:

«С величайшей радостью докладывается о том, что задача, поставленная по 
овладению нашим прекрасным городом Киевом — столицей Украины, войсками 1-го 
Украинского фронта выполнена. Город Киев полностью очищен от фашистских 
оккупантов. Войска 1-го Украинского фронта продолжают выполнение поставленной 
задачи».

Получая информацию и наблюдая за действиями переправившихся на правый берег 
Днепра, Сталин отметил; те, кто захватил плацдарм, стремятся не только 
продвигаться вперед, но и расширить свои позиции. А в некоторых местах 
маленькие плацдармы объединяются с соседними. Правильно гласит военная 
пословица: хороший полководец не только учит свои войска, но и сам у них учится.
 Сталин извлек полезный урок из действий подразделений на плацдармах: не 
обязательно форсировать Днепр в других местах. Даже с подошедшими 
переправочными средствами дело это трудное, влечет большие потери. Можно, 
используя успех частей, переправившихся на правый берег, с их плацдармов бить 
вдоль побережья Днепра, сматывая оборону противника и тем самым расширяя 
плацдармы. Такие возможности появились в районе Киева, Черкасс, Днепропетровска,
 Запорожья и в других местах. На сей раз Сталин посчитал более подходящим для 
такой операции Степной фронт (он так назывался к началу этой операции). Чтобы в 
дальнейшем не было путаницы, я здесь сразу подскажу: с 20 октября Воронежский, 
Степной, Юго-Западный и Южный фронты были переименованы — в 1-й, 2-й, 3-й и 4-й 
Украинский фронты. Так что начинал эту операцию Конев еще будучи командующим 
Степным фронтом, завершал — уже как командующий 2-м Украинским фронтом. При 
подготовке этой операции тоже были использованы меры предосторожности и 
дезинформации, чтобы не выявить сосредоточения войск для нанесения удара с 
плацдарма. А перегруппировка была сложная. Но вот наконец все готово и, с 
благословения Сталина, 15 октября утром, после мощной артиллерийской и авиаци 
онной подготовки, этот бронированный кулак в составе четырех общевойсковых и 
одной танковой армии нанес совершенно неожиданный удар во фланг частям 
гитлеровцев на правом берегу Днепра! А Манштейн все, что было у него под рукой 
в те дни, бросил для отражения удара под Киевом. Против войск Конева 
фельдмаршал применил много авиации, чтобы быстро отреагировать на это 
наступление советских войск. Бои шли очень напряженные. В своих воспоминаниях 
Манштейн по этому поводу пишет: «В течение всего октября Степной фронт 
противника, командование которого, вероятно, было наиболее энергичным, 
перебрасывал все новые и новые силы на плацдарм, захваченный им южнее Днепра на 
стыке между 1-й танковой и 8-й армиями. К концу октября он расположил здесь не 
менее 5 армий (в том числе 1-ю танковую армию), в составе которых находились 7 
танковых и механизированных корпусов, насчитывающих свыше 900 танков. Перед 
таким превосходством сил внутренние фланги обеих армий не могли устоять и 
начали отход соответственно на восток и запад». Ну, прямо скажем: у страха 
глаза велики! Насчет количества армий Манштейн прав. Но вот насчет семи 
танковых и механизированных корпусов — тут он преувеличивает. Но еще характерно 
то, что, перечисляя эти объединения и соединения советских войск, Манштейн ни 
слова не говорит о том, что он «проморгал» их сосредоточение, что удар-то этот 
фланговый был для него полной неожиданностью. Об этом свидетельствует то, что у 
него на этом направлении резервов не оказалось. В результате такой 
крупномасштабной операции, которую предпринял Верховный Главнокомандующий (но 
надо отдать должное, исполнителем и непосредственным руководителем был Конев 
Иван Степанович), был создан огромный стратегический плацдарм меньшими усилиями,
 чем если бы такое пространство освобождалось с форсированием Днепра. 
Переправившиеся части оттеснили оборону противника на широком фронте вдоль 
Днепра и вышли к Кировограду. В общем, Сталин много и плодотворно поработал при 
организации форсирования Днепра с ходу, крупными фронтовыми объединениями. Он 
уехал в Тегеран, как говорится, не с пустыми руками — Киев взят, советская 
армия преодолела «Восточный вал» и успешно продвигается на Запад.




Тегеранская конференция


Здесь я сделаю небольшое отступление. Верный своим намерениям быть в 
повествовании поближе к местам описываемых событий и опираться на рассказы их 
очевидцев или участников, я, собирая материалы к этой главе, слетал в Тегеран 
(в августе 1995 г.), нашел там хорошие материалы о конференции. Я осмотрел дом, 
где жил Сталин, небольшой особняк на территории посольства, сейчас это 
резиденция нашего посла. В дни конференции на первом этаже находился начальник 
оперативного управления генерал Штеменко. Он поддерживал постоянную связь с 
Антоновым, а Сталин не раз говорил по ВЧ, интересуясь ходом боевых операций. 
Особенно его беспокоило положение под Киевом. С разрешения посла я осмотрел 
весь особняк. Сталин располагался на втором этаже, здесь были кабинет, спальня, 
ванная, комнаты для охраны. Мебель тех времен не сохранилась. Затем я обошел 
все помещения основного здания посольства, где проводились заседания и куда 
переселился из американского посольства президент Рузвельт. Это было связано с 
вопросами его безопасности. Еще по прибытии в Тегеран Черчилль отметил в своих 
воспоминаниях: «Я был не в восторге от того, как была организована встреча по 
моем прибытии на самолете в Тегеран. Английский посланник встретил меня на 
своей машине, и мы отправились с аэродрома в нашу дипломатическую миссию. По 
пути нашего следования в город на протяжении почти 3 миль через каждые 50 ярдов 
были расставлены персидские конные патрули. Таким образом, каждый злоумышленник 
мог знать, какая важная особа приезжает и каким путем она проследует. Не было 
никакой защиты на случай, если бы нашлись два-три решительных человека, 
вооруженных пистолетами или бомбой. Американская служба безопасности более умно 
обеспечила защиту президента. Президентская машина проследовала в сопровождении 
усиленного эскорта бронемашин. В то же время самолет президента приземлился в 
неизвестном месте и президент отправился без всякой охраны в американскую 
миссию по улицам и переулкам, где его никто не ждал». Советское и английское 
посольства находятся рядом, их разделяет неширокая улица. Я познакомился с 
Петром Ивановичем, он владелец автомобильной мастерской. В 30-х годах его отец 
эмигрировал из Союза и обосновался в Иране. В 1943 году Петр Иванович был еще 
мальчиком и приходил с другими ребятами посмотреть на иностранных солдат: — Их 
было много, они ходили вдоль стен, ограждавших посольства. Охрана перекрыла 
улицу, которая разделяла советское и английское посольства. Повесили на тросах 
брезент, и таким образом два квартала были объединены, работники ходили через 
эту улицу свободно. Мы старались заглянуть внутрь, когда охранники приоткрывали 
брезент, чтобы пропустить своих работников или посетителей. Нам хотелось 
увидеть кого-нибудь из глав государств, но солдаты нас прогоняли. Между тем 
события, по записям Черчилля, развивались так: «Американская миссия, которая 
охранялась американскими войсками, находилась более чем в полумиле, а это 
означало, что в течение всего периода конференции либо президенту, либо Сталину 
и мне пришлось бы дважды или трижды в день ездить туда и обратно по узким 
улицам Тегерана. К тому же Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего 
приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка раскрыла заговор, 
имевший целью убийство одного или более членов „большой тройки“, как нас 
называли, и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать 
туда и обратно, вызывала у него тревогу. „Если что-нибудь подобное случится, — 
сказал он, — это может создать самое неблагоприятное впечатление“. Этого нельзя 
было отрицать. Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в 
здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем 
остальные, а занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками 
и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий 
день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его 
яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное 
помещение. Таким образом, мы все оказались внутри одного круга и могли спокойно,
 без помех, обсуждать проблемы мировой войны. Я очень удобно устроился в 
английской миссии, и мне нужно было пройти всего лишь несколько сот ярдов до 
здания советского посольства, которое на время превратилось, можно сказать, в 
центр всего мира». Работник посольства Андрей Мыздриков, с которым я особенно 
сблизился, потому что он в молодости жил в Ташкенте и у нас оказалось немало 
общих знакомых, рассказал мне подробности намечавшегося покушения. Он показал 
выход из колодца (кяриза), через который должен был проникнуть снайпер. 
Немецкая разведка подготовила вполне реальный план — снайпер по подземным 
кяризам проникал в самый центр территории посольства и появлялся буквально 
из-под земли в ста метрах от лестницы, на которой сфотографировались главы трех 
государств. Этот снимок широко известен. Я стоял у бетонного люка, который 
теперь закрывает этот выход, и думал о том, что с такого расстояния не только 
снайпер, а любой умеющий неплохо стрелять не промахнулся бы и успел сделать три 
выстрела, пока охрана сообразила бы, откуда стреляют. Но, к счастью, наши 
чекисты вовремя раскрыли план гитлеровцев, устроили в колодце засаду и схватили 
всю группу террористов. Не без удовольствия хочу напомнить, что спасли от 
покушения одного или всех троих глав государств мои коллеги, военные разведчики 
из Главного разведывательного управления, в котором и я имел честь служить 
немало лет. Первым засек подготовку террористической операции Николай Кузнецов, 
известный разведчик, Герой Советского Союза. В те дни он работал в Ровенской и 
Львовской областях под видом обер-лейтенанта Зиберта. Кузнецов завел знакомство 
с гитлеровскими офицерами. Один из них, фон Ортель, был очень похож (если 
читатели вспомнят) на Вилли Поммера из фильма «Подвиг разведчика». Похож не 
внешностью, а поступками — любил погулять, играл в карты. Кузнецов давал ему 
деньги взаймы. Ну а насчет того, чтобы отдавать долги, у фон Ортеля было туго. 
И вот однажды он сказал Кузнецову, что скоро рассчитается, появилась 
возможность подзаработать. «Каким образом?» — поинтересовался Николай. «Куплю и 
перепродам ковры», — ответил таинственно Ортель. «Какие ковры! Идет война. Где 
вы их купите?» Офицер понизил голос и предупредил: «Это большой секрет. Я поеду 
с особой группой в Тегеран. Поедут большие специалисты по таким делам... Только,
 предупреждаю, об этом нигде никому ни слова... После дела я куплю знаменитые 
персидские ковры и в Берлине хорошо перепродам. Тогда и рассчитаюсь с вами». 
Можно ли верить подвыпившему болтуну? Однако Кузнецов передал в Центр 
информацию об этом разговоре. Ну а дальше это дело раскручивали наши 
контрразведчики.

На конференции 1943 года был решен один из важнейших вопросов, который особенно 
интересовал Советский Союз: об открытии второго фронта в Европе, операции 
«Оверлорд». Она должна была начаться не позднее мая 1944 года. Очень много 
выдвигал объективных причин Черчилль, чтобы оттянуть открытие второго фронта. 
Он считал более выгодным вторгаться не через Францию, а через Средиземное морс 
— как он говорил, в «мягкое подбрюшие немцев». Но Сталин твердо отстоял 
вторжение через Ла-Манш. Он давал совет, делился опытом как это лучше 
осуществить. Говорил: — Я думаю, что «Оверлорд» — это большая операция. Она 
была бы значительно облегчена и дала бы наверняка эффект, если бы имела 
поддержку с юга Франции. Я лично пошел бы на такую крайность. Я перешел бы к 
обороне в Италии, отказавшись от захвата Рима, и начал бы операцию в южной 
Франции, оттянув силы немцев из северной Франции. Месяца через 2—3 я начал бы 
операции на севере Франции. Этот план обеспечил бы успех операции «Оверлорд», 
причем обе армии могли бы встретиться, и произошло бы наращивание сил... По 
опыту наших операций мы знаем, что успех достигается тогда, когда удар 
наносится с двух сторон, и что операция, предпринятая с одной стороны, не дает 
достаточного эффекта. Поэтому мы стремимся нанести удар противнику с двух 
сторон, чтобы он вынужден был перебрасывать силы то в одном, то в другом 
направлении. Я думаю, что и в данном случае было бы хорошо осуществить операцию 
сюга и с севера Франции. И чтобы закрепить и конкретизировать это решение, 
Сталин требовал здесь же, на конференции, назначить командующего этой операцией.
 Позднее Черчилль об этом вспоминает так: "Затем Сталин задал самый важный 
вопрос: «Кто будет командовать операцией „Оверлорд“? Президент ответил, что это 
еще не решено. Сталин прямо сказал, что операция будет сведена к нулю, если вся 
подготовка к ней не будет поручена одному человеку. Рузвельт разъяснил, что это 
уже сделано. Английскому генералу Моргану выделен объединенный 
англо-американский штаб, и он уже в течение значительного времени разрабатывает 
планы». Далее Черчилль пишет: «Я сказал, что вопрос о назначении верховного 
главнокомандующего скорее подлежит обсуждению тремя главами правительств, чем 
на довольно широком заседании. Сталин сказал, что Советское правительство не 
претендует на право голоса в этом назначении. Оно желает лишь знать, кто будет 
этим главнокомандующим. Очень важно, чтобы это назначение было сделано по 
возможности скорее и чтобы генерал, который будет избран для этого, нес 
ответственность не только за подготовку плана, но и за его осуществление. Я 
согласился, что вопрос о том, кто будет командовать операцией „Овер-лорд“, 
является одним из важнейших моментов, которыми нужно заняться, и заявил, что он 
будет решен не позже ближайших двух недель». Представляй себе участников и 
события, происходившие в залах посольства, я особенно реально хотел 
воспроизвести торжественный момент, о котором прочитал в мемуарах многих 
участников этой процедуры. Все они непременно отмечают два факта: Сталин 
поцеловал меч, а Ворошилов его уронил. Вот как это подает Черчилль: «Перед 
нашим вторым пленарным заседанием, начавшимся в 4 часа, я по поручению короля 
вручил Почетный меч, который был изготовлен по специальному заказу Его 
Величества в честь славной обороны Сталинграда. Большой зал был заполнен 
русскими офицерами и солдатами. Когда, после нескольких пояснительных слов, я 
вручил это великолепное оружие маршалу Сталину, он весьма внушительным жестом 
поднес его к губам и поцеловал. Затем он передал меч Ворошилову, который его 
уронил. Меч был вынесен из зала с большой торжественностью в сопровождении 
русского почетного караула». На конференции было зафиксировано, кроме открытия 
второго фронта, обязательство СССР объявить войну Японии после разгрома 
Германии, а также другие вопросы сотрудничества после окончания войны. В 
Тегеране Черчилль отметил свое 69-летие. Это событие, конечно же, лучше других 
описывает он сам: «До сих пор мы собирались для наших заседаний и обедов в 
советском посольстве. Но теперь я заявил, что третий обед даю я, и он должен 
состояться в английской миссии. Никто не мог против этого возражать. По 
алфавиту и Великобритания, и я сам стояли первыми, а по возрасту я был лет на 
пять старше Рузвельта и Сталина. Я сказал, что 30 ноября мой день рождения. Эти 
аргументы, в особенности последний, оказались решающими, и наш посланник сделал 
все необходимые приготовления к обеду примерно на 40 человек... Это был 
памятный день в моей жизни. Справа от меня сидел президент Соединенных Штатов, 
слева — хозяин России. Вместе мы фактически контролировали все флоты и три 
четверти всей авиации в мире и управляли армиями примерно в 20 миллионов 
человек, участвовавшими в самой ужасной из всех войн в истории человечества. 
Рузвельт преподнес мне в подарок прекрасную персидскую фарфоровую вазу; она 
разбилась в пути, когда я возвращался на родину, но была чудесно восстановлена, 
и я храню ее среди прочих дорогих для меня вещей». О том, что подарил Сталин, 
именинник не пишет, но один из подарков был такой. Во время неофициальной 
беседы за чашечкой кофе Черчилль как-то сказал, что ему очень нравятся русские 
романсы в исполнении Вадима Козина. Сталин это запомнил, дал указание привезти 
певца в Тегеран спецрейсом. Представьте, как артист испугался, когда к нему 
пришли чекисты и сказали: «Собирайтесь». И еще представьте, какой эффект 
произвел Козин своим появлением на именинах и исполнением песен на изумленного 
Черчилля. Сталин умел делать приятные сюрпризы и умел продемонстрировать, что 
для него все возможно. Дальше опять слова Черчилля: "Во время обеда у меня 
завязался исключительно приятный разговор с обоими моими знатными гостями. 
Сталин повторил вопрос, который он задавал на совещании: «Кто будет командовать 
операцией „Оверлорд“? Я сказал, что президент еще окончательно не решил...» Как 
видим, Сталин гнул свое даже в неофициальной обстановке. И добился — имя 
главкома было названо: генерал Эйзенхауэр, а начало операции «Оверлорд» — не 
позднее мая 1944 года. В завершение расскажу о любопытном эпизоде, который 
произошел до начала Тегеранской конференции, Сталин со своей делегацией выехал 
из Москвы поездом. В Сталинграде пересели на самолеты. На аэродроме делегацию 
встречали командующий ВВС А. А. Новиков и командующий авиацией дальнего 
действия А. Е. Голованов. На поле стояли несколько самолетов Си-47. Новиков 
доложил: — Для вылета подготовлены два самолета, один поведет генерал-полковник 
Голованов, другой — полковник Грачев. Через полчаса за нами пойдут еще два 
самолета с группой сотрудников МИДа. Полет прикрывают три девятки истребителей. 
Сталин без церемоний сказал: — Генерал-полковники редко водят самолеты, мы 
лучше полетим с полковником. И пригласил с собой Молотова, Ворошилова, Берию и 
Штеменко. Кстати, Грачев не простой полковник авиации, а один из лучших 
летчиков, поэтому и был он личным пилотом Берии и самолет, который выбрал 
Сталин, тоже был его «личный». Я был в Тегеране в год празднования 50-летия 
Победы. Посол Сергей Михайлович Третьяков и военный атташе полковник Михаил 
Иванович Крицкий со своими коллегами сделали доброе дело к этому юбилею. В 
Иране, как известно, были наши войска, перегонялась техника из портов 
Индийского океана на север, на советскую территорию. Случались здесь и аварии, 
и террористические акты — гибли наши советские воины. Их хоронили, как и на 
фронте, в братских или одиночных могилах, на которых ставили фанерные красные 
звезды и тумбы с именами погибших. Солнце и дожди смыли эти имена. Истлели 
фанерные памятнички. Вот и решили работники российского посольства на свои 
средства поставить мраморный обелиск на российской земле (во дворе посольства) 
и перезахоронить здесь 48 обнаруженных ими останков наших воинов, — что и 
сделали. В торжественной обстановке был открыт этот обелиск. Священник отец 
Александр отслужил панихиду. Послы бывших советских республик и бывшие союзники 
американцы и англичане возложили венки. Посол сказал мне: — В Москве могила 
одного неизвестного солдата, а у нас их 48. Ни одного имени нам установить не 
удалось... На совещании Ставки Сталин не рассказывал подробностей о своем 
пребывании в Тегеране. Верховный только коротко сказал: — Рузвельт на 
Тегеранской конференции дал твердое слово открыть широкие действия во Франции в 
]Ч44 году. Думаю, что он слово сдержит. Ну а если не сдержит, у нас хватит и 
своих сил добить гитлеровскую Германию.




Гимн


Сталин в трудных условиях войны задумался о том, что в стране нет гимна. 
Неофициально это был «Интернационал». Его исполняли на торжественных заседаниях.
 Но «Интернационал» считался гимном международного пролетариата. В условиях, 
когда Коминтерн был распущен, гимн, символизирующий всемирную коммунистическую 
борьбу против эксплуататоров, как бы утратил свою значимость. Возникла 
необходимость заменить его, создать свой государственный гимн, который будет 
отражать не партийное, а национальное единство, в СССР — многонациональное. В 
условиях войны такой общенародный символ очень нужен. Наверное, Сталин не раз 
задумывался об этом, может быть, впервые, когда сказал в своей речи 3 июля 1941 
года: «Братья и сестры! Друзья мои!» Это уже как бы отражало не партийное, а 
государственное содержание. Патриотическое сознание, укрепление любви к Родине 
(тем более, когда она в опасности), память о былых победах и величии своих 
предков — все это всегда поднимало моральный дух народа, укрепляло государство 
и его армию. Сталин это понимал и поэтому, несмотря на занятость боевыми 
операциями, нашел время и для создания гимна. Политбюро поддержало его 
предложение. Была создана специальная комиссия под председательством Ворошилова,
 в нее вошли видные композиторы, поэты. Был объявлен конкурс на создание музыки 
и текста. В нем приняли участие самые известные поэты: прислали тексты 
Долматовский, Демьян Бедный, Берггольц, Симонов, Сурков, Асеев, Тихонов, 
Щипачев, Антокольский, Исаковский и многие другие. Все эти тексты внимательно 
прочитывались и некоторые пробовались на музыку, которой тоже поступило в 
комиссию немало. Произведения показывали Сталину, но они ему не нравились, по 
разным причинам: то мелковато, то нет патриотической идеи, то музыка слишком 
маршевая. Наконец внимание Сталина привлекли стихи Михалкова и Эль Регистана. — 
Будем работать над этим текстом, — сказал Сталин Ворошилову. — В таком виде он 
еще не подходит, но патриотическая идея в этом варианте есть. В этой фразе 
открывается главная цель Сталина при создании гимна: воспитание, укрепление 
патриотизма. Он как бы

преодолевает локальные рамки партийных, революционных интересов. Теперь он ищет 
опору во всенародном, отечественном патриотизме. ...И опять судьба подарила мне 
очередную писательскую удачу: помог Сергей Михалков, мой давний товарищ по 
работе в Союзе писателей и добрый друг во внеслужебное время. Я не раз бывал у 
него дома, он, наряду с другими книгами, подарил мне изданный большим тиражом 
гимн с текстом, нотами и с теплой надписью. Тогда же Сергей рассказывал, как он 
и Эль Регистан вместе со Сталиным «доводили гимн до кондиции». Теперь, работая 
над этой главой, я еще раз навестил Михалкова и попросил напомнить детали 
работы над гимном, потому что я многое запамятовал. Новая его жена Юля (прежняя,
 Кончаловская, скончалась) приготовила нам душистый чай, и Михалков, со 
свойственным ему юморком, стал рассказывать: "— Вдруг в 2 часа ночи — звонок 
телефона. Думаю, какой болван так поздно? «С вами говорит Поскребышев». Вот это 
да! Секретарь Сталина! Уже ошеломило. А он заявляет: «С вами будет говорить 
товарищ Сталин». И тут же переключил, и слышу голос Сталина: — Здравствуйте, 
товарищ Михалков. — И сразу к делу. — Мы прослушали несколько вариантов гимна, 
в том числе и ваш. Он немного коротковат. Надо бы припев, который повторяется, 
и еще один куплет, в котором — не могли бы вы? — отразить мощь Красной Армии, 
сказать о том, что мы бьем и будем бить фашистские полчища. — Конечно, товарищ 
Сталин, мы постараемся это сделать с Эль Регистаном. — Постарайтесь. И не 
затягивайте. Сделайте за несколько дней. Этот разговор состоялся 27 октября 
1943 года. С этого дня все закрутилось. Нам с Регистаном выделили комнату в 
Кремле, в ней мы работали над текстом. Новые варианты Ворошилов носил Сталину и 
возвращал нам листы с его правкой. Он заменял отдельные слова, вписывал новые 
строки. Было с правкой Сталина несколько вариантов. Наконец нас повели к нему в 
кабинет. Сталин подает нам правленный им текст, без предисловий просит: — 
Посмотрите, как получилось... По сути, Сталин был соавтором гимна. И в 
последнем варианте очень значительна его правка. Авторы, конечно, со всем 
согласились и попросили разрешения взять варианты себе на память: «История, 
товарищ Сталин!» Он разрешил. Состоялось несколько прослушиваний гимнов в 
Большом театре в разном исполнении, с хором, с симфоническим, духовым 
оркестрами. Сталин приезжал обязательно. Слушал, делал замечания, давал советы. 
Он отобрал музыку трех авторов — Шостаковича, Хачатуряна и Александрова. На 
одном из прослушиваний хор и оркестр исполнили для сравнения гимны: царский 
«Боже, царя храни», Великобритании и США. Сталин остановил выбор на музыке 
Александрова, на тексте Михалкова и Эль Регистана. После завершения всех 
предварительных работ состоялось в Большом театре прослушивание, на которое 
были приглашены члены Политбюро, руководящие работники Министерства обороны. 
Высокие гости сидели в правительственной ложе. Гимн всем очень понравился. 
Сталин был доволен — добился того, что считал важным и необходимым. Он весело 
сказал: — Ну, по русскому обычаю полагается обмыть гимн. Пригласите авторов 
текста, композитора и дирижера. Молотову он сказал: — Ты будешь председателем 
нашего собрания. Стол накрыли в комнате перед ложей. Михалкова и Регистана 
Сталин посадил рядом с собой. Первый тост — за создателей и успех нового гимна! 
...Михалков рассказал, что Сталин попросил его читать стихи: — Я прочитал «Дядю 
Степу» и другие веселые. Сталин смеялся от души. Я был счастлив от своего 
успеха и после каждого тоста выпивал полную рюмку. Вдруг Сталин мне негромко 
сказал: «Вы зачем осушаете бокал до дна? С вами будет неинтересно 
разговаривать». Потом он спросил: «Вы член партии?» Я сказал: «Пока нет». Он 
пошутил: «Ну ничего, когда я писал стихи, тоже был беспартийным». В застолье 
Сталин говорил о театре, о необходимости постановки «Сусанина», о кино, о 
плохой трактовке в одноименном фильме Кутузова как больного старика, а он был 
великий полководец. Говорили и о делах военных — война не позволяла о себе 
забывать даже за праздничным столом. Около двух часов ночи Сталин предложил 
выпить «последнюю, заключительную». Разошлись в прекрасном настроении. 1 января 
1944 года гимн впервые был передан по всесоюзному радио. С этого дня мы 
просыпались и засыпали с этой торжественной и величественной музыкой. Создатели 
гимна были отмечены денежной премией. И еще Михалков рассказал: — Мне дважды 
довелось модернизировать гимн, в соответствии с переменами политической 
обстановки в стране... Эль Регистан умер в 1945 году. Новый текст, который в 
1977 году я дорабатывал, от старого отличался тем, что в связи с осуждением 
«культа личности», из текста было рекомендовано изъять упоминание о Сталине и 
его делах. Но оставалась наша вера в победу коммунизма. И вот совершенно 
неожиданно на пороге XXI века мне пришлось еще раз осовременивать гимн. Хорошо 
хоть музыку Александрова сохранили. Какие баталии шли по поводу создания нового 
гимна в различных партиях, государственных и общественных организациях, ты. 
Володя, хорошо знаешь, и, поскольку это уже за пределами твоей книги, 
распространяться не стану. Необходимость создания гимна, тщательная работа над 
его содержанием еще раз свидетельствуют о дальновидности Сталина и его глубоком 
понимании фундаментальных опор и основ морально-нравственного состояния народа. 
Гимн долгие годы вдохновлял, объединял советских людей. При его звучании 
человек внутренне возвышался до уровня государственной значимости, в нем 
поднималось чувство гордости за свою Великую Державу, в человека вселялась 
уверенность в счастливом будущем Отечества. Гимн укреплял любовь к Родине, 
дружбу народов, ее населяющих, — именно поэтому поднялась свара «инопланетян», 
раздирающих наше Отечество, когда возникла необходимость (да и была ли она?) 
создать новый гимн. Сколько грязи и небылиц было выплеснуто СМИ, в первую 
очередь, телевидением, чтобы опорочить старый текст и музыку! Однако люди, с 
детства впитавшие в свое сознание величие гимна, с которым жили и побеждали 
отцы и деды, не хотели отказаться от него. И хоть в нем заменили некоторые 
слова, музыка поднимает в сердцах людей и старый текст, и любовь к Родине, 
которую они помнят в ее сиятельном величии.




Корсунь-Шевченковский котел


После захвата стратегических плацдармов на западном берегу Днепра не 
прекращались крупные сражения. Целью их были с нашей стороны — закрепление 
успеха и расширение территории для подготовки исходных рубежей дальнейших 
наступлений, а с немецкой стороны — Гитлер еще надеялся восстановить «Восточный 
вал» по западному берегу Днепра. Последней надеждой гитлеровского командования, 
и особенно самого фюрера, был корсунь-шевченковский выступ. На этом участке 
гитлеровские части: 1-я танковая армия и 8-я полевая армия, — еще удерживали 
правый берег Днепра, и довольно широкая полоса была в их руках. Попутно следует 
отметить, что немецкие армии не такие малочисленные по количеству дивизий, как 
наши. Две армии имели здесь девять пехотных дивизий, одну танковую и одну 
мотострелковую. Для Сталина этот выступ был как кость в горле, он не позволял 
спокойно развивать наступление дальше на запад в сторону границы, потому что с 
этого клина гитлеровцы могли в любой момент ударить по тылам наших наступающих 
частей. Например, наступлением с корсунь-шевченковского выступа и с юга (там 
еще находилась целая группа армий вдоль берега Черного моря) могли отсечь 
крупную группировку, а ударом с этого плацдарма на север при взаимодействии с 
армией «Центр» противник тоже мог причинить нам большие неприятности. Для 
гитлеровцев это был, как говорится, выступ последней надежды. И они 
действительно (мы об этом поговорим подробнее позже) готовили контрудар с целью 
восстановления своего «Восточного вала». 11 января Сталин заслушал соображения 
Жукова и утвердил план окружения и ликвидации корсунь-шевченковской группировки,
 чтобы она не мешала дальнейшему освобождению Правобережной Украины. Была 
подготовлена директива, которая предусматривала: «нанести два встречных удара 
под основание корсунь-шевченковского выступа, соединениям войск 1-го и 2-го 
Украинских фронтов в районе Звенигородки поручено окружение и ликвидация этой 
крупной группировки гитлеровцев». Два фронта имели: 27 стрелковых дивизий, 4 
танковых, 1 моторизованный и 1 кавалерийский корпус. Надо сказать, что и этом 
случае наши части превосходили по силе группировку врага, в частности, по 
пехоте — почти в 2 раза, по артиллерии — почти в 2,5 раза и по танкам — в 2,5 
раза. По сути дела, Корсунь-Шевченковская операция являлась одним из элементов 
того большого плана, который был обсужден на заседании Ставки и ГКО в начале 
декабря 1943 года и утвержден Сталиным. Тогда главная мысль, заложенная в эти 
действия, состояла в том, чтобы без паузы, пользуясь своим преимуществом в 
инициативных действиях, продолжать бить врага, не давая ему возможности 
закрепиться на рубежах, занимаемых им при отступлении, и осуществить 
перегруппировку для отражения наших ударов. На этот раз противостоящими 
войсками противника руководил уже известный нам фельдмаршал Манштейн, 
командующий группой армий «Юг». В группу армий входили 1-я и 4-я танковые армии 
и 8-я полевая армия. Две армии — 1-я танковая и 8-я полевая — как раз и были в 
этом корсунь-шевченковском выступе, который располагался по фронту вдоль берега 
Днепра на 120, а в глубину — на 130 километров. Вот такая «косточка» в горле 
нашего командования. Правее соседом Манштейна был тоже знакомый нам 
генерал-фельдмаршал Клейст. В его распоряжении находилась группа армий "А", и 
занимала она позиции от стыка с Манштейном до Черного моря. Общий замысел 
нашего командования, ранее утвержденный ГКР по докладу Сталина, заключался в 
том, чтобы освободить Правобережную Украину силами четырех фронтов и выйти к 
государственной границе и к Карпатам. Это было огромное по пространству и по 
силам сражение — фактически от Полесья на севере и до Черного моря на юге, от 
Днепра на востоке и до Карпат на западе. Сначала надо было расчленить войска 
противника, находившиеся на этом театре боевых действий, и поочередно их 
уничтожить. Первую часть плана как раз и должно было составить уничтожение 
корсунь-шевченковского выступа силами 1-го и 2-го Украинских фронтов, действия 
которых координировал Жуков. А на юге действия 3-го и 4-го Украинских фронтов 
координировал маршал Василевский. Общее руководство осуществлял Сталин. 
Операцию по окружению корсунь-шевченковской группировки готовили в ходе очень 
тяжелых боев, которые продолжались непрерывно на Правобережной Украине. 
Гитлеровцы не только удерживали этот выступ у Днепра, но и на других участках 
контратаковали очень активно, стремясь вернуть позиции «Восточного вала». Для 
того чтобы было понятно, какие напряженные шли здесь бои, я расскажу только об 
одном направлении — Житомирско-Бердичевском, где участвовало так много войск и 
такие были напряженные действия, что вылилось это в отдельную 
Житомирско-Бердичевскую операцию. Это все происходило в полосе наступления 1-го 
Украинского, а руководил боевыми действиями командующий фронтом Ватутин. Вот 
всего один эпизод из Житомирско-Бердичевской операции. Когда войска 1-го 
Украинского фронта пошли в наступление и стали очень активно продвигаться 
вперед, Манштейн, верный своей тактике, решил «прогуляться» по тылам 
наступавшей группировки, как это у него очень хорошо получалось в битве на 
Крымском полуострове. Он сосредоточил 48-й танковый корпус в районе Бердичев — 
Казатин и нанес сильный удар во фланг наступавшим войскам 1-го Украинского 
фронта. Но здесь уже была не та ситуация, что в Крыму. Если в Крыму руководили 
тремя армиями пассивные, бездарные, растерявшиеся военачальники, то здесь был 
опытный командующий фронтом Ватутин. И Сталин, который постоянно держал, как 
говорится, ситуацию в своих руках. Командующие фронтами в своих мемуарах с 
гордостью и уважением вспоминают каждый свой разговор со Сталиным. Невозможно 
процитировать их все, но приведу один, для иллюстрации повседневного 
руководства Сталиным боевыми действиями фронтов (и еще раз для опровержения 
глупости, пущенной в обиход Хрущевым, будто бы Сталин руководил войной по 
глобусу). Из воспоминаний Рокоссовского: «Не успели мы обосноваться на новом 
месте — меня вызвал к аппарату Сталин. Он сказал, что у Ватутина неблагополучно,
 что противник перешел там в наступление и овладел Житомиром. — Положение 
становится угрожающим, — сказал Верховный Главнокомандующий. — Если так и 
дальше пойдет, то гитлеровцы могут ударить и во фланг войскам Белорусского 
фронта. В голосе Сталина чувствовались раздражение и тревога. В заключение он 
приказал мне немедленно выехать в штаб 1-го Украинского фронта в качестве 
представителя Ставки, разобраться в обстановке на месте и принять все меры к 
отражению наступления врага... Перед самым выездом мне вручили телеграмму с 
распоряжением Верховного: в случае необходимости немедленно вступить в 
командование 1-м Украинским фронтом, не ожидая дополнительных указаний. Должен 
сознаться, что это распоряжение меня смутило. Почему разбор событий на 1-м 
Украинском фронте поручается мне? Но раздумывать было некогда. Важно сейчас как 
можно быстрее ознакомиться с обстановкой и принять решение, не допуская 
поспешности и соблюдая полную объективность и справедливость. Так я и поступил, 
прибыв на место...» Вместе с Ватутиным Рокоссовский разобрался в обстановке, 
исправил положение, поддержал своего соседа и доложил Сталину о выполнении его 
приказа. Деликатный Рокоссовский понимал состояние Ватутина, к которому Сталин 
проявил недоверие, и поэтому в своих воспоминаниях очень тактично пишет: 
«Сообща наметили, как выправить положение. Забегая вперед, скажу, что Ватутин 
блестяще справился с задачей, нанес такие удары, которые сразу привели 
гитлеровцев в чувство и вынудили их спешно перейти к обороне. Свои выводы об 
обстановке, о мероприятиях, которые уже начали проводиться войсками 1-го 
Украинского фронта, и о том, что Ватутин как командующий фронтом находится на 
месте и войсками руководит уверенно, я по ВЧ доложил Верховному 
Главнокомандующему и попросил разрешения вернуться к себе. Сталин приказал 
донести обо всем шифровкой, что я и сделал в тот же день. А на следующее утро 
мне уже вручили депешу из Ставки с разрешением вернуться к себе на Белорусский 
фронт». Вот такими нетрадиционными решениями Сталин выправлял критические 
положения на фронте, не считаясь с самолюбием командования самою высокого ранга.
 Вот в ходе таких напряженных боев и осуществляя крупные частые операции, 
Сталин готовил контрнаступление двух Украинских фронтов для освобождения 
Правобережной Украины. 24 января началось наступление, которое вошло в историю 
войн как Корсунь-Шсвченковская операция. Первым приступил к действиям 2-й 
Украинский фронт Конева, нанося главный удар в направлении Звенигородки. 1-й 
Украинский фронт Ватутина перешел в атаку на сутки позже. 27 января противник 
предпринял яростные контратаки на флангах наступавших советских войск, пытаясь 
отрезать вырвавшиеся вперед подвижные соединения 5-й гвардейской и 6-й танковой 
армий от основных сил и ликвидировать прорыв. Однако командование 1-го и 2-го 
Украинских фронтов, быстро подтянув к флангам артиллерийские и танковые части и 
соединения, при поддержке авиации отбило контратаки. Части Манштейна были 
сметены вторыми эшелонами фронтов, 1-й и 2-й Украинские фронты соединились и 
завершили окружение корсунь-шевченковской группировки. Манштейн не только по 
этому поводу, а вообще о боях после Курского сражения, фактически высказывает в 
своих воспоминаниях весомый комплимент Сталину: «Мы, конечно, не ожидали от 
советской стороны таких больших организаторских способностей, которые она 
проявила в этом деле, а также в развертывании своей военной промышленности. Мы 
встретили поистине гидру, у которой вместо одной отрубленной головы вырастали 
две новые». Здесь было бы уместно напомнить Манштейну высказывания Гитлера и 
командования немецкой армии начального периода войны, когда они громко кричали 
на весь мир, что Красная Армия уже уничтожена, что техника ее истреблена, что 
руководят соединениями и частями бездарные командиры, и что вообще война через 
несколько недель будет победоносно закончена. А вот теперь такое любопытное 
признание одного из ведущих, я бы сказал, наиболее талантливых полководцев 
немецкой армии. Силы нашей армии и производственные мощности промышленности 
действительно с каждым годом войны не снижались, а, наоборот, увеличивались, 
что особенно проявилось в боях, о которых мы сейчас говорим. После того как 
кольцо окружения замкнулось, уничтожение окруженной группировки, как говорится, 
было «делом техники». Опытные командующие фронтами Ватутин и Конев, 
руководившие действиями этих фронтов, уже умели это делать и за короткий срок 
создали как внутреннее, так и внешнее кольцо окружения, понимая, что противник 
предпримет все возможное для того, чтобы выручить окруженных ударом не только 
извне, но и изнутри кольца. Кстати, в окружении оказались силы немалые: 10 
дивизий и одна бригада, всего около 80 тысяч солдат и офицеров, 160 орудий и 
более 230 танков. Было кому и командовать, и организовывать прорыв: два штаба 
корпуса, восемь штабов дивизий, да еще и мощная танковая дивизия СС «Викинг». 8 
февраля в 15.00 наши парламентеры через командующего Стеблевским боевым 
участком полковника Фукке вручили ультиматум окруженному противнику. 
Парламентеры возвратились и сообщили, что ответ будет дан немецким 
командованием 9 февраля в 11.00. Кроме этого ультиматума, было отпечатано много 
листовок, и они разбрасывались над окруженными частями. Но немцы не сдавались. 
Гитлер не давал разрешения на капитуляцию, держал части в окружении до 
последнего, не разрешал покидать занимаемые позиции, с которых он все еще 
надеялся восстановить положение на Днепре. В указанный час немцы, со 
свойственной им педантичностью, ответили на ультиматум. Командующий окруженной 
группировкой генерал Штеммерман сообщил, что он отклоняет этот ультиматум и 
сдаваться они не намерены. 12 февраля представитель Ставки Жуков доложил 
Сталину о том, какие попытки предпринимает противник для деблокации окруженных 
с внешней стороны и изнутри, какие идут тяжелые бои, и о том, что противнику 
удалось со стороны внешнего кольца продвинуться до 10 километров навстречу 
окруженным и их разделяет сейчас до 12 километров. Сталин сказал: — Конев 
предлагает передать ему руководство войсками внутреннего фронта по ликвидации 
корсунь-шевченковской группы противника, а руководство войсками на внешнем 
фронте сосредоточить в руках Ватутина. — Окончательное уничтожение группы 
противника, находящегося в котле, дело трех-четырех дней, — ответил на это 
Жуков, — а передача управления войсками 27-й армии 2-му Украинскому фронту 
может затянуть ход операции. — Хорошо, — сказал Сталин. — Пусть Ватутин лично 
займется операцией 13-й и 6-й армий в районе Ровно — Луцк — Дубно, а вы 
возьмите на себя ответственность не допустить прорыва ударной группы противника 
ни внешнем фронте района Лысянки. На этот раз Сталин не посчитался с мнением 
Жукова, и через несколько часов из Ставки пришла директива, в которой были 
такие пункты: 1. Возложить руководство всеми войсками, действующими против 
корсуньской группировки противника, на командующего 2-м Украинским фронтом с 
задачей в кратчайший срок уничтожить корсуньскую группировку немцев... 2. Тов. 
Юрьева (псевдоним Жукова) освободить от наблюдения за ликвидацией корсуньской 
группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го 
Украинских фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лысянки 
и Звенигород на соединение с корсуньской группировкой противника... Прочитав 
эту директиву, Ватутин очень расстроился и обиженно сказал Жукову: — Товарищ 
маршал, кому-кому, а вам-то известно, что я, не смыкая глаз несколько суток 
подряд, напрягал все силы для осуществления Корсунь-Шевченковской операции. Я 
тоже патриот своего фронта и хочу, чтобы столица нашей родины Москва 
отсалютовала бойцам 1-го Украинского фронта. Жуков был, несомненно, тоже 
удручен таким отношением, но все же сказал Ватутину: — Николай Федорович, это 
приказ Верховного, мы с вами солдаты, давайте безоговорочно выполнять приказ. 
Фельдмаршал Манштейн уже имел опыт не только ведения крупных наступательных 
операций, но и выручки окруженных; под Сталинградом, как известно, он 
организовал группу «Гот», в которой были 4 танковые дивизии, одна 
моторизованная и 9 пехотных дивизий. Но там ему выручить армию Паулюса не 
удалось. Теперь вот, учтя все свои накопившиеся знания, Манштейн опять пытался 
вызволить окруженную группировку. На этот раз в его распоряжении был еще более 
мощный кулак — 9 танковых и 6 пехотных дивизий. Гитлер послал окруженным 
телеграмму: «Можете положиться на меня, как на каменную стену. Вы будете 
освобождены из котла, а пока держитесь до последнего патрона». Окруженные 
действительно действовали очень активно. Им удалось прорваться в район 
Шендеровка, Новая Буда на участки 27-й армии и 1-го Украинского фронта. 12 
февраля в полночь Сталин позвонил Коневу. Он был очень раздражен и спросил: — 
Как же это вы там допустили прорыв? Мы на весь мир сказали, что в районе 
Корсунь-Шевченковского окружена группировка противника, а у вас, оказывается, 
она уходит к своим. Из воспоминаний маршала Конева: «По интонации его голоса, 
резкости, с которой он разговаривал, я понял, что Верховный Главнокомандующий 
встревожен, и, как видно, причина этого — чей-то не совсем точный доклад. Я 
доложил: — Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Окруженный противник не уйдет. Наш 
фронт принял меры. Для обеспечения стыка с 1-м Украинским фронтом и для того, 
чтобы загнать противника обратно в котел, мною в район образовавшегося прорыва 
врага были выдвинуты войска 5-й гвардейской танковой армии и 5-й кавалерийский 
корпус. Задачу они выполняют успешно. Сталин спросил: — Это вы сделали по своей 
инициативе? Ведь это за разграничительной линией фронта. Я ответил: — Да, по 
своей, товарищ Сталин. Сталин сказал: — Это очень хорошо. Мы посоветуемся в 
Ставке, и я вам позвоню. Действительно, через 10—15 минут Сталин позвонил 
вновь: — Нельзя ли все поиска, действующие против окруженной группировки, в том 
числе и 27-ю армию 1-го Украинского фронта, подчинить вам и возложить на вас 
руководство уничтожением окруженной группировки? Такого предложения я не ожидал,
 но ответил без паузы: — Товарищ Сталин, сейчас очень трудно провести 
переподчинение 27-й армии 1-го Украинского фронта мне. 27-я армия действует с 
обратной стороны кольца окружения, т. е. с противоположной стороны по отношению 
наших войск... напрямую установить связь с 27-й армией невозможно. Армия очень 
слабая, растянута на широком фронте. Она не сможет удержать окруженного 
противника, тогда как на ее правом фланге также создается угроза танкового 
удара противника с внешнего фронта окружения в направлении Лисянки. На это 
Сталин сказал, что Ставка обяжет штаб 1-го Украинского фронта передавать все 
мои приказы и распоряжения 27-й армии и оставит ее на снабжении в 1-м 
Украинском фронте. Я ответил, что в такой динамичной обстановке эта форма 
управления не обеспечит надежность и быстроту передачи распоряжений. А сейчас 
требуется личное общение и связь накоротке. Все распоряжения будут идти с 
запозданием. Я попросил не передавать 27-ю армию в состав нашего фронта. — 
Хорошо, мы еще посоветуемся в Ставке и с Генеральным штабом и тогда решим, — 
закончил разговор Сталин. Я настойчиво уклонялся от подчинения мне 27-й армии 
еще и потому, что, когда план взаимодействия между фронтами нарушен, 
переподчинение войск серьезно осложняется. Я искренне беспокоился за исход 
сражения. Ведь передача армии мне не увеличивала ее силы». Как решил Сталин, мы 
уже знаем из отрывков директивы Ставки, приведенной выше. Внутреннее кольцо 
постепенно сжималось. С внешней стороны гитлеровские контратакующие группировки 
истощали свои силы, и в конце концов сложилась такая ситуация, когда стало ясно,
 что с внешней стороны они не пробьются, и генералу Штеммерману было разрешено 
пробиваться из окружения своими силами. В ночь с 16 на 17 февраля Штеммсрман 
собрал все части, находившиеся'в окружении, в район прорыва, построил их в 
несколько эшелонов, причем впереди шли танки и противотанковая артиллерия, за 
ними штабы, и по флангам обеспечивали выход стрелковые части. Всем было 
приказано оставить вещи, уничтожить ненужные документы и неисправную технику. 
Выпита была оставшаяся водка, и солдатам разрешено было съесть неприкосновенный 
запас. В 3 часа ночи плотные колонны (это было уже несколько похоже на римскую 
фалангу) с очень сильным огнем из всех орудий и автоматов кинулись на прорыв. 
Наши части, и в частности Конев как командующий, которому было поручено 
уничтожение (лично ему!) окруженной группировки, предприняли все, чтобы не 
допустить прорыва. Что там творилось, я думаю, лучше всего узнать из рассказов 
очевидцев. Вот показания одного из пленных: «Основная дорога оказалась забитой 
остановившимся и разбитым транспортом, и двигаться по ней не было возможности. 
На небольшом участке дороги на Лысянку я увидел огромное количество убитых 
немцев. Масса обозов запрудила не только дороги, но и поля, и не могла 
двигаться дальше». Еще один пленный офицер рассказывает: «Из окружения никто не 
вышел. Все дороги были забиты транспортом, кругом был неимоверный беспорядок. 
Все смешалось в один поток. Все бежали, и никто не знал, куда он бежит и зачем. 
На дорогах и вне дорог валялись разбитые машины, орудия, повозки и сотни трупов 
солдат и офицеров». В этой неимоверной свалке погиб и командующий окруженной 
группировкой Штеммерман. Его труп обнаружили и по документам установили, что 
это именно он. По этому поводу Конев в своих воспоминаниях пишет: «Я разрешил 
немецким военнопленным похоронить своего генерала с надлежащими почестями по 
законам военного времени». И еще пишет Конев в своих воспоминаниях: «Мы приняли 
все меры к тому, чтобы ни один из гитлеровцев не вышел из окружения». На этот 
счет есть и другое мнение. Вот что пишет Жуков в своих воспоминаниях: «Все утро 
17 февраля шло ожесточенное сражение по уничтожению прорвавшихся колонн 
немецких войск, которые в основном были уничтожены и пленены. Лишь части танков 
и бронетранспортеров с генералами, офицерами и эсэсовцами удалось вырваться из 
окружения... Как мы и предполагали, 17 февраля с окруженной группировкой все 
было покончено. По данным 2-го Украинского фронта, в плен было взято 18 тысяч 
человек и боевая техника группировки». А вот еще одно мнение о финале этого 
сражения. Конечно, можно понять Манштейна, он не хотел, чтобы в его 
полководческой биографии был такой печальный конец одной из операций. Может 
быть, он что-то и преувеличивает, но все же тому, что описывал 
генерал-фельдмаршал, совсем не верить нельзя. Выглядит это так: «Можно себе 
представить, с какими чувствами, надеясь и беспокоясь, мы ожидали в нашем 
штабном поезде известий о том, удастся ли выход из окружения. В 1 час 25 минут 
в ночь с 16 на 17 февраля пришло радостное известие, что первая связь между 
выходящими из окружения корпусами и передовыми частями 3-го танкового корпуса 
установлена. Противник, находившийся между ними, был буквально смят. 28 февраля 
мы узнали, что из котла вышло 30—32 тысячи человек. Так как в нем находилось 6 
дивизий и одна бригада, при учете низкой численности войск это составляло 
большую часть активных штыков. Огромную боль нам причинило то, что большую 
часть тяжелораненных, выходивших из окружения, не смогли взять с собой. Генерал 
Штеммерман погиб во время боя. Таким образом, нам удалось избавить эти 2 
корпуса от той судьбы, которая постигла 6-ю армию под Сталинградом. Конечно, 
при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и орудий застряла в грязи.
.. Вырвавшиеся из котла дивизии пришлось временно отвести в тыл. Вследствие 
этого шесть с половиной дивизий из группы армий не принимали участия в боях, 
что еще более усложняло обстановку. Эта необходимость, однако, далеко отступала 
перед той радостью, которую доставляло удавшееся спасение, по крайней мере, 
личного состава обоих корпусов...» Правильно говорят: больше всего врут на 
охоте и на войне. Кто здесь говорит правду, кто преуменьшает, кто 
преувеличивает? Не будем гадать. Но возьмем мнение вроде бы объективного 
человека, историка, немца Курта Типпсльскирха. Вот что он пишет в своей книге 
«История второй мировой войны»: «Когда к 15 февраля наступательные силы 
деблокирующих войск истощились, окруженные корпуса получили приказ пробиваться 
в южном направлении, откуда навстречу им должен был наступать танковый корпус 
1-й танковой армии. Блестяще подготовленный прорыв в ночь с 16 на 17 февраля не 
привел, однако, к соединению с наступавшим навстречу корпусом, т. к. 
продвижение последнего, и без того медленное из-за плохого состояния грунта, 
было остановлено противником...» Вот, как говорится, здесь поставлены все точки 
над "i". Нет никаких оснований подозревать Типпельскирха в каком-то 
преуменьшении или преувеличении. Но все-таки одного традиционного для немцев 
фактора и этот вроде бы объективный историк не избежал: обратите внимание, что 
остановило наступающий навстречу корпус — «плохое состояние грунта...» Не то, 
что наши части, авиация, артиллерия громили прорывающихся, а, видите ли, 
главная причина, по его мнению, была... в распутице. Распутица, действительно, 
сыграла определенную роль в атом сражении, потому остановлюсь на ней подробнее. 
Фельдмаршал Манштейн сетует, что она — одна из причин неудачных действий 
германских войск: «...при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и 
орудия застряли в грязи». Жуков об этом тоже пишет: "В связи с полной весенней 
распутицей на Украине это (наступление. — В. К.)было связано с величайшими 
трудностями. Особенно тяжело было сосредоточить снаряды, мины, бомбы, горючее и 
продовольствие непосредственно в войсковых частях. Немецкое командование 
считало, что советские войска не смогут в таких условиях наступать... На этом 
необоснованном (их) расчете мы и решили поймать врага... использовать 
оперативную внезапность..." Оба полководца, и Жуков, и Манштейн, говорят о 
распутице и грязище, наблюдая ее в бинокли или преодолевая в легковых машинах. 
Мне, будучи еще рядовым, пришлось на фронте хлебнуть этого лиха! Солдаты не 
только «накапливали боеприпасы и продовольствие», но еще шли вперед под огнем 
пулеметов, разрывами снарядов и бомбежкой самолетов. Они шли по колени в 
болотной жиже, а при близких разрывах еще и падали в эту грязь, вжимались в нее,
 давимые инстинктом сохранения жизни. Они вставали и не только шли дальше, а 
тянули на лямках и веревках за собой противотанковые пушки, зная, что без них 
танки опрокинут их при первой же контратаке. Что такое тянуть орудие по грязи 
выше колен, знает только тот, кто сам это испытал. Напрягаешься до того, что 
кажется, вот-вот лопнут жилы внутри твоего тела. Пушка не просто тянется за 
тобой, а сначала ты сам ногами своими погружаешься в жижу. И только когда 
почувствуешь твердую землю, упрешься в нее, да не один, а все вместе — расчет 
орудия и те, кто ему помогают, упрутся, да с криком, с матом поволокут, только 
тогда орудие поддастся, поползет вперед. Если лихо потянут, оно проскользит 
несколько десятков метров. А потом опять упираешься и рвешь до искр из глаз... 
Вот так и волокли себя и пушки. Да еще и танки откапывали. Бывало, он, могучий, 
горячий, забуксует, зароется гусеницами до самых подкрылков, вот матушка пехота 
быстренько пособит ему, подкопает спереди или сзади, он, сердешный, и выберется 
из колдобины. Танк бросить никак нельзя. Впереди пулеметы, они нас всех 
выстригут, если танки их не подавят. Танк — наш спаситель, у него гусеницы — 
расплющат, а его пушка сшибет пулемет, как только тот застрекочет. Так что танк 
— лучший друг пехотинца. Он только бы нас до рукопашной довел, а там мы себя 
покажем. Сколько злости в мае накапливается, пока по этой грязюке ныряем. Вроде 
бы уж и сил нет, все оставили, преодолевая жидкое, вязкое месиво, но как только 
замелькали вблизи каски и зеленые мундиры гитлеровцев, внутри будто какие-то 
дополнительные клапаны раскрываются — тут уж рвется из груди само собой: «Ура!» 
и «За Родину!» И мать и Бога — всех вспомнят! Тут уж нас не остановят ни пули, 
ни гранаты, что летят нам навстречу из немецкой траншеи. Если русская пехота 
добралась до бруствера вражеского окопа, ее никто не остановит, против нее ни 
одна армия не устоит. Страшен и беспощаден российский солдат в рукопашной, бьет 
он врага ловко, умело, самозабвенно... И только потом, закуривая самокрутку, 
весь в поту, еще не отдышавшись после схватки, оглядится вокруг и с ухмылкой 
сам же удивится и скажет: «Надо же — чего натворили!» Вот этого запредельного 
нечеловеческого умения одолеть распутицу, выкарабкаться из грязищи, будь она 
хоть по самые ноздри, вот этой способности у немецкого солдата не было. Ну а 
мне, полковому разведчику по профессии своей, еще до того как пройти через все 
вышеописанное, полагалось ночами, до начала наступления, не ходить, а ползать 
по этой грязи то за «языком», то отыскивая слабые места в обороне противника. 
Тут уж в полном смысле нахлебаешься болотной жижи. Вернешься с задания — свои 
не узнают: как черт грязный от бровей до подметок. Вот что мне хотелось 
добавить для полноты картины к сетованиям Манштейна на грязь и к использованию 
нами распутицы как элемента внезапности. 18 февраля столица салютовала победам 
наших войск под Корсунь-Шевченковским, и был опубликован такой приказ: «Приказ 
Верховного Главнокомандующего генералу армии Коневу: Войска 2-го Украинского 
фронта в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение 14 
дней, 17 февраля завершили операцию по уничтожению 10 дивизий и одной бригады 
8-й армии немцев, окруженных в районе Корсунь-Шевченковского. В ходе этой 
операции немцы оставили на поле боя убитыми 52 тысячи человек. Сдалось в плен 
11 тысяч немецких солдат и офицеров...» Дальше перечисляются войска и имена 
генералов, под руководством которых была проведена эта операция, и сообщается о 
присвоении частям и соединениям почетных званий. Из Москвы позвонил Коневу 
Сталин и сказал: — Поздравляю с успехом. У правительства есть мнение присвоить 
вам звание Маршала Советского Союза. Как вы на это смотрите? Не возражаете? 
Можно вас поздравить? Конев ответил: — Благодарю, товарищ Сталин. — Представьте 
отличившихся командиров к наградам. У нас также есть соображения ввести новое 
воинское звание — маршал бронетанковых войск. Как ваше мнение на сей счет? — 
Позвольте представить к этому новому званию маршала бронетанковых войск Павла 
Алексеевича Ротмистрова. Он отличился в этой операции. — Я — за. И думаю, что 
мы еще присвоим такое звание товарищу Федоренко, начальнику бронетанковых войск.
 Конев в своих воспоминаниях пишет: «На второй же день самолетом мне доставили 
маршальские погоны, присланные'Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым. Это 
было и внимание, и поздравление, и бесценный подарок». Те, кто внимательно 
прочитал эту главу, наверное, несколько удивлены, почему Сталин как Верховный 
Главнокомандующий отмечает в своем приказе только 2-й Украинский фронт и Конева.
 Ведь окружение и уничтожение корсунь-шевченковской группировки вели два 
фронта: 1-й и 2-й Украинские — и руководил этими фронтами маршал Жуков. Что 
можно было сказать по поводу приказа Сталина как Верховного Главнокомандующего, 
оценивающего боевые действия в Корсунь-Шевченковской операции только как 
заслугу 2-го Украинского фронта под командованием Конева? Можно было, конечно, 
только развести руками, выразив этим непонимание происшедшего. Можно было 
вспомнить русскую поговорку: «Темна вода в облацех», имея в виду, что нам, 
простым смертным, неведомо, что там творится наверху, и этим объяснить 
происшедшее. Или еще одну: «Загадка сия — великая тайна есть». Но теперь уже 
прошло много времени, и все загадки и тайны давно раскрыты. Можно определенно 
высказать суждение и по поводу этого поступка Сталина. Я умышленно подчеркиваю 
— поступка, единоличного, именно Сталина, потому что кроме него никто такого 
решения принять не мог. Видимо, он сам так задумал. Что же за этим кроется? 
Сталин решил немножко проучить Жукова. Верховный занимался такой 
«воспитательной» политикой с маршалами. Мы уже знаем — не раз одергивал или 
ставил на место крупных военачальников. Вспомните, как он выговаривал Коневу за 
то, что тот дал возможность прорваться группировке противника из окружения. 
Может быть, у Сталина был такой же напряженный разговор с Жуковым? Может быть, 
Жуков не захотел приводить его в своих мемуарах? Мои предположения высказаны не 
просто так: есть документ, который дает для них основание. Вот текст телеграммы,
 которую Сталин послал Жукову по поводу того же случая прорыва части окруженных 
гитлеровцев:

"Тов. Юрьеву (псевдоним Жукова). Прорыв корсуньской группировки противника из 
района Стеблев в направлении Шендеровка произошел потому, что слабая по своему 
составу 27-я армия не была своевременно усилена. (Тут Сталин прямо упрекает 
Жукова в том, что у него так много сип, а он оставил слабую армию без усиления.
 — В. К.).Не было принято решительных мер к выполнению моих указаний об 
уничтожении в первую очередь стеблевского выступа противника, откуда, вероятнее 
всего, можно было ожидать попыток его прорыва... (Здесь, как видим, Сталин 
упрекает Жукова в прямом невыполнении его указания. — В. К.).Сил и средств на 
левом крыле 1-го Украинского фронта и на правом крыле 2-го Украинского фронта 
достаточно, чтобы ликвидировать прорыв противника и уничтожить корсуньскую его 
группировку... (В этом пункте Сталин еще раз упрекает Жукова в 
нераспорядительности; сип и средств у него много и на 1-м, и на 2-м Украинском 
фронтах, координацией которых он занимается. — В. К.).12 февраля 1944 года. 16 
час. 45 минут. Подписи: Сталин, Антонов".

В директиве Ставки за подписью тех же Сталина и Антонова от того же 12 февраля 
пункт, касающийся Жукова, был явным продолжением этой строгой телеграммы 
Верховного. Напомню пункт 2-й в директиве: «Товарища Юрьева освободить от 
наблюдения за ликвидацией корсуньской группировки немцев и возложить на него 
координацию действий войск 1-го и 2-го Украинского фронтов с задачей не 
допустить прорыва противника со стороны Лысинки и Звенигородки на соединение с 
корсуньской группировкой противника». Если еще раз внимательно перечитать этот 
пункт, то становится ясно, что он содержит своеобразное наказание для Жукова. 
Он освобождает маршала от руководства всей операцией, ему дают узкое 
направление — руководить только созданием внешнего окружения этой группировки и 
не допустить прорыва к ней извне. А теперь вспомните цитату из мемуаров 
фельдмаршала Манштейна, где он говорит, что 20—30 тысяч из окружения вырвались, 
что он эти дивизии посетил, что он их благодарил и отправил на переформирование.
 Несомненно, Сталину разведка докладывала о том, что часть сил из окружения 
вырвалась и что шедший навстречу окруженным 3-й танковый корпус достиг своей 
цели — соединился с пробивающимися. Значит, как бы ни было нам неприятно, Жуков,
 по сути дела, свою задачу не выполнил. Танковый корпус Манштейна пробился к 
окруженным и встретил их на пути. Конев свою часть операции тоже не выполнил: 
часть группировки противника вырвалась из внутреннего кольца, порученного ему. 
Не будем здесь углубляться в детали и пытаться бросить какую-то тень на Конева. 
Я не хочу этого делать. Конев получил звание маршала заслуженно. И до этого у 
него было много удачных операций, где он проявил себя как полководец. Но в 
отношении Жукова и по отношению к войскам 1-го Украинского фронта, которые 
операцию эту осуществляли, Сталин поступил несправедливо. Понятно желание 
упрекнуть Жукова, но несправедливость по отношению к целому фронту не следовало 
бы допускать. В целом Корсунь-Шевченковская операция — одна из крупных победных 
операций, в которой Сталин руководил боевыми действиями нескольких фронтов. Он 
повседневно направлял командующих фронтами и своего представителя Жукова на 
быстрое реагирование в изменениях обстановки. Опыт и искусство Верховного 
Главнокомандующего проявились в современной быстроразвивающейся динамике боев. 
Сам Сталин предусмотрел и осуществил эту динамичность — он послал для окружения 
противника с двух сторон 5-ю и б-ю гвардейские танковые армии, которые быстро 
замкнули кольцо. Создание внешнего фронта танкистами без стрелковых 
«медлительных» соединений было делом не только новым, но и рискованным. Однако 
Сталин компенсировал недостаток стрелковых частей путем активного применения 
авиации для поддержки и обеспечения танковых соединений: 2-я воздушная армия и 
!0-й авиационный корпус очень эффективно помогали осуществлять блокаду и 
уничтожение противника, совершив ! 1 500 боевых вылетов. Летчики также снабжали 
танковые армии горючим и боеприпасами, для чего, кроме боевых, сделали 1200 
«снабженческих» вылетов. Все расчеты Сталина на быстроту ради продолжения 
общего продвижения на Запад оправдались — он создал благоприятные условия 
выходу Советской Армии к границе страны.




На стороне противника...


Следует отметить, что в руководстве, и, в частности, в генеральном штабе 
сухопутных войск германской армии были достаточно трезвые головы, которые 
правильно понимали и оценивали происходящее. Сам новый начальник генерального 
штаба Цейтцлер, под руководством которого выходил «Бюллетень Генштаба по оценке 
положения на Восточном фронте», так выразил в нем свою точку зрения: «Противник,
 правильно расценивая соотношения сил, осознал свои возможности успеха в 
настоящее время и... будет стремиться продолжать свои наступательные операции 
без большой оперативной паузы. Силы у Красной Армии для этого достаточно... При 
существующем соотношении сил и боеспособности советских войск имеется опасность 
крушения всего Восточного фронта, если не удастся предотвратить и сдержать 
будущие операции по прорыву в самом начале их развития». Как видим, оценка 
нелицеприятная для себя и достаточно объективная. Это делает честь германскому 
генеральному штабу. Земля, как говорится, горела под ногами гитлеровцев не 
только на Востоке, но и на Средиземноморском театре военных действий. Союзники 
высадились сначала на Сицилии, а потом перебрались на континент, и вскоре 
Италия выбыла из войны, капитулировала. Да не только капитулировала, а 13 
октября вновь созданное итальянское правительство Бодольо объявило войну 
Германии. Теперь Италия из союзника превратилась в противника, с которым тоже 
надо было вести вооруженную борьбу. Единственное, в чем не растерялся 
генеральный штаб сухопутных войск Германии, — ему удалось разоружить 
итальянские войска. За 24 часа было взято в плен 82 генерала, 13 тысяч офицеров,
 402 тысячи унтер-офицеров и солдат. Таким образом, эти союзники, недавно 
составлявшие какую-то реальную силу, превратились в военнопленных, которых, 
правда, надо было кормить и охранять. Угроза высадки англо-американского 
десанта во Франции, через Ла-Манш, становилась все более реальной. Однако 
Гитлер сказал Геббельсу по этому поводу: — Англичане, без сомнения, ни на каких 
условиях не хотят большевистской Европы... Если они поймут... что имеют перед 
собой выбор только между большевизмом или сговорчивостью национал-социализма, 
они без сомнения выберут второе... Черчилль сам — старый антикоммунист, и его 
сотрудничество с Москвой покоится сегодня только на соображениях 
целесообразности. А поздравляя с Новым годом своих соотечественников, Гитлер 
сообщил народу: «Национал-социалистическое руководство полно решимости вести 
эту борьбу с крайним фанатизмом и до последней возможности». Теперь, втайне 
мечтая о заключении мира с союзниками, гитлеровские газеты и радио постоянно 
заговаривали на тему: «Третий рейх — бастион антикоммунизма», «Третий рейх — 
защитник Европы от большевистского нашествия». Гитлеровская разведка добыла 
достаточно широкую информацию о Тегеранской конференции и знала о том, что 
принято решение о высадке англо-американских войск в Западной Европе. В те дни, 
когда шли горячие бои на Правобережной Украине, за Днепром, главнокомандующий 
группой армий «Запад» Рунштедт был уже достаточно информирован о подготовке 
союзников. Опасения перед скорым вторжением были так велики, что гитлеровское 
командование даже подумывало о том, чтобы, сократив фронт на востоке, создать 
там непреодолимую оборону, а часть сил перебросить на запад для отражения 
вторжения. В «Вольфшанце» разрабатывались планы перенесения стратегических 
усилий с востока на запад, в них была заложена мысль Гитлера: решительно сбить 
вторгнувшиеся во Францию части союзников, чтобы они долго не могли повторить 
такую попытку. Зятем немедленно перебросить части с запада на восток, назад, на 
российский фронт, и там укрепить оборону, а может быть, предпринять в 
дальнейшем и наступательные действия. Однако ситуация сложилась совершенно 
противоположным образом. Союзники не высадились, а наши четыре Украинских 
фронта перешли в решительное наступление. 4 января фельдмаршал Манштейн 
прилетел в ставку фюрера, чтобы решить некоторые, как он считал, кардинальные 
вопросы. Главным из них было, конечно, сокращение фронта на Днепровской дуге, 
для того чтобы не рисковать силами, попадающими в окружение, а вывести их и 
организовать устойчивую оборону на другом, более западном рубеже. В этом 
отношении Манштейн был, конечно же, прав. Доказывая свою точку зрения, он 
сказал: «Намечаемые контрудары в лучшем случае временно устранят нависшую 
угрозу, однако ни в коем случае не смогут укрепить на длительный срок положение 
наших войск». Но, как пишет и Манштейн в своих воспоминаниях, Гитлер не был тем 
человеком, который видел необходимость далекого расчета при проведении операции.
 Более того, он даже в такой ситуации отвергал всякую мысль об оставлении 
Днепровской дуги. — Если мы уйдем с дуги, неизбежно оставление Крыма, а значит, 
и отход от нас Турции, а затем Болгарии и Румынии. С запада я могу перебросить 
к вам силы только тогда, когда будет ликвидирована попытка противника 
высадиться на побережье. Главное сейчас — выигрывать время, пока мы сформируем 
новые части и пока прояснится обстановка на западе. Да и среди союзников тоже 
немало противоречий. В один прекрасный день их блок может распасться. 
Следовательно, еще раз повторяю, главное — это выигрыш времени. Манштейн 
понимал, что политическими вопросами Гитлер сейчас его запутает и он ничего не 
добьется из того, ради чего приехал. Но надо было во что бы то ни стало 
развязывать узлы немедленно, и поэтому он попросил Гитлера уделить ему время 
для беседы с ним лично или в присутствии начальника генерального штаба. Гитлер 
очень насторожился и, не ожидая ничего хорошего от разговора с Манштейном 
наедине, все же сказал, чтобы остальные вышли из кабинета. Вышли все, включая и 
стенографиста. Остался только генерал Цейтцлер. Манштейн сказал: — Мой фюрер, я 
прошу вашего разрешения говорить совершенно открыто. — Пожалуйста, — холодно 
сказал Гитлер. — Надо ясно отдавать себе отчет, мой фюрер, в том, что 
чрезвычайно критическая обстановка, в которой мы сейчас находимся, объясняется 
не только неоспоримым превосходством противника. Она является также следствием 
того, как у нас осуществляется руководство военными действиями. Гитлер был 
просто ошарашен таким заявлением и так посмотрел на Манштейна, что тот навсегда 
запомнил этот взгляд. Вот что пишет Манштейн: «Я не припомню, чтобы я 
когда-нибудь наблюдал взгляд, который так передавал бы силу воли человека... Он 
уставился на меня такими глазами, как будто хотел своим взглядом заставить меня 
пасть ниц. Это была, так сказать, борьба без слов, длившаяся в течение 
нескольких секунд. Я понял, что взглядом своих глаз он запугал или, пользуясь, 
правда, не подходящим для этого случая выражением, „прижал к ногтю“ не одну 
свою жертву. Однако я продолжал и сказал ему, что из того, как у нас 
организовано руководство вооруженными силами, ничего не получается». Дальше 
Манштейн изложил Гитлеру уже не раз, как он говорит, предлагавшуюся идею, чтобы 
всеми боевыми действиями руководил один полновластный военачальник. Таким 
образом, он в открытую не говорил, но намекал Гитлеру, чтобы тот отказался от 
руководства боевыми действиями фронтов. На это Гитлер ему ответил: — Только я 
обладаю всеми средствами государственной власти и могу эффективно руководить 
военными действиями. Только я в состоянии решать, какие силы могут быть 
выделены для отдельных театров военных действий, и тем самым как на них нужно 
проводить операции. Только мне подчиняются все крупнейшие военачальники, и 
никому другому такой, например, как Геринг, подчиняться не будет. Никто не 
обладает таким авторитетом, как я. Даже мне не подчиняются фельдмаршалы! Не 
думаете ли вы, что вам они будут больше подчиняться? В случае необходимости я 
могу смещать их с занимаемых постов, никто другой не может иметь такой власти. 
То, чего хотел добиться Манштейн, — улучшения вопросов руководства операциями 
на Восточном фронте путем отхода Гитлера от этой должности, — не состоялось. 
ИМанштейн ни с чем вернулся на «свою» Днепровскую дугу. Боевые действия, как 
известно, складывались все сложнее и сложнее. У Манштейна уже не было сил для 
осуществления даже каких-то очень удачно им разработанных противодействий. У 
него уже, как он сам признавался, оставались только нумерации частей. А 
реальных сил у него уже не было. Потерпев фиаско в личном разговоре, Манштейн 
написал Гитлеру письмо и передал его через начальника генерального штаба. В 
основном в этом письме выдвигались те же вопросы, что и при конфиденциальной 
встрече с фюрером. 27 января в ставке Гитлера состоялось расширенное совещание, 
на котором присутствовали все командующие группами армий Восточного фронта, 
центральное руководство и высокие должностные лица из ставки фюрера. В своем 
докладе фюрер говорил об идеологическом обосновании войны. Говорил довольно 
долго и утомительно. Главной была мысль о том, что все военные должны 
безгранично подчиняться национал-социализму. С каким-то даже упреком к высшему 
командному составу, которому Гитлер, как известно, не доверял, он сказал: «Если 
судьба в этой борьбе на жизнь и смерть должна лишить мае победы и если эта 
война по воле Всевышнего должна закончиться для немецкого народа катастрофой, 
то вы, господа генералы и адмиралы... должны сражаться до последней капли крови 
за честь Германии. Я говорю, господа, что так должно быть». Гитлер сделан 
небольшую паузу и прошелся взором по генералитету, который сидел в первом ряду. 
И вот в этой паузе Манштейн вдруг бросил такую фразу: — Мой фюрер, оно так и 
будет! После этой реплики Манштейна пауза не только затянулась, а стала 
какой-то гнетущей. Дело в том, что эти слова многие присутствующие поняли 
по-разному. Одни восприняли это как патриотический всплеск в поддержку того, 
что сказал Гитлер («мы как один умрем за ваши идеи, фюрер»), другие — наоборот 
— восприняли это как иронию, что, мол, вот до того нас фюрер довел, что мы 
теперь действительно как один умрем, и ничего нам больше не остается. Гитлер 
после минуты явной растерянности сказал, чтобы снять напряжение: — Благодарю 
вас, фельдмаршал фон Манштейн! Затем он прервал свою речь, дальше говорить не 
стал. Был объявлен перерыв. Во время перерыва Манштейн пил чай в кабинете 
начальника генштаба Цейтцлера. Раздался телефонный звонок, и, коротко поговорив 
по телефону, Цейтцлер сказал Манштейну: «Вас просят зайти в кабинет фюрера». 
Когда Манштейн вошел в кабинет Гитлера, тот без всяких предисловий — видимо, 
тоже поразмыслив над репликой фельдмаршала, понял, наконец ее подлинный смысл, 
и поэтому вызвал его к себе, — заявил: — Господин фельдмаршал, я запрещаю 
перебивать меня во время речи, которую я держу перед генералами. Очевидно, вы 
сами не позволили бы делать это своим подчиненным. Манштейн не был готов к 
такому разговору, да и что скажешь, он действительно не позволил бы никому из 
своих подчиненных вести себя подобным образом. А Гитлер между тем, заряженный 
на большую обиду, не ограничился только замечанием по поводу той реплики, и 
продолжал: — Вы прислали мне несколько дней назад докладную записку об 
обстановке. Она, очевидно, имеет назначение, попав в журнал боевых действий, 
когда-нибудь позже оправдать вас перед историей? Это уже было скрытым 
оскорблением самого Манштейна, он понял это и попытался парировать: — Письма, 
которые я направляю лично вам, естественно, не фиксируются в журнале боевых 
действий. Это письмо я направил с курьером через начальника генерального штаба. 
Я прошу меня извинить, если я сейчас употреблю английское слово. По поводу 
ваших слов я могу сказать: я джентльмен. Наступила длительная пауза, Гитлер 
долго думал, но потом, не найдя ничего другого, сказал: — Благодарю вас. На 
этом разговор с фюрером закончился. В обоих случаях — и с той репликой в зале 
заседания, и здесь, после заявления Манштейна о его джентльменстве, — верх 
вроде бы остался за Манштейном. Это понимал и Манштейн, но он был уверен, что 
это ему просто так с рук не сойдет.




Проскурово-Черновицкая операция


С 18 по 20 февраля 1944 года Сталин с членами Ставки принимал решение о 
дальнейших целесообразных действиях по освобождению Правобережной Украины. 
Главной в этом замысле была стратегическая, очень важная мысль о решающем ударе 
в сторону Карпат, выходе к этому горному хребту и рассечении всего южного 
участка фронта пополам, потому что через горный хребет (по понятным причинам) 
связь и взаимодействие двух изолированных частей фронта будут очень затруднены, 
да, пожалуй, и невозможны. Таким образом, здесь складывалась ситуация, похожая 
на ту, которая была задумана гитлеровцами при наступлении на Сталинград. Только 
с выходом к Карпатам у гитлеровцев было, на мой взгляд, более тяжелое положение,
 потому что мы и за Волгой могли продолжать связь с нашими группировками, хотя 
и в очень трудных условиях. (Вспомните железную дорогу, построенную по велению 
Сталина). А здесь с выходом к горному хребту изоляция наступала реальная и 
прочная. Обсудив детально доклад Жукова и Генерального штаба, Сталин согласился 
с их предложениями и приказал Жукову вылететь на фронт, опять-таки 
координировать действия 1-го и 2-го Украинских фронтов при осуществлении 
задуманных планов. Уже начиналась весна. Наступила распутица, и у многих 
командиров было сомнение: стоит ли начинать крупные операции в таких условиях, 
потому что особенно трудно будет продвигаться и танкам, и артиллерии, да и 
вообще всей технике. Не подождать ли немножко? Однако Сталин торопил, и он был 
прав: если начать операцию именно в таких неблагоприятных условиях, это будет 
неожиданностью для противника; надо использовать этот фактор. Да и части 
противника, потрепанные в предыдущих боях, не будут еще в полной боевой 
готовности для отражения нового наступления наших войск. 28 февраля командующий 
i -м Украинским фронтом Ватутин решил выехать в 60-ю и 13-ю армии, чтобы там 
отработать вопросы взаимодействия наземных войск с авиацией и еще раз все 
обговорить с командующими армиями. После работы в 13-й армии Ватутин с охраной 
в составе 8 человек, в сопровождении офицеров штаба и члена Военного совета 
генерал-майора Крайнюкова, 29 февраля переезжал в 60-ю армию. В восьмом часу 
вечера, недалеко от селения Ми-лятын, на эту небольшую колонну штабных машин 
было совершено нападение бендеровцев. Они неожиданно из засады обстреляли 
легковые машины. Охрана начала отбивать нападение, однако в этой перестрелке 
Ватутин был ранен. Рана вроде была не тяжелая (в бедро выше колена), но пока 
суета, пока довезли до ближайшего поселка, Ватутин потерял много крови. Затем 
его доставили в госпиталь, а оттуда — в Киев. Хирурги долго боролись за жизнь 
Ватутина, не раз оперировали, пытаясь спасти его. Но 15апреля Ватутин скончался.
 Сталин назначил командующим 1-м Украинским фронтом Жукова, с возложением на 
него всей ответственности за успех предстоящей операции, и освободив его от 
координации действий со 2-м Украинским фронтом. 1-й Украинский фронт располагал 
крупными силами, в нем были: пять общевойсковых армий, три танковые армии и 
воздушная армия. Противостояли здесь 1-му Украинскому фронту 4-я и 1-я танковые 
армии под командованием все того же фельдмаршала фон Манштейна. Даже из этого 
короткого перечисления сил видно, что у Жукова было явное превосходство, и это 
давало ему возможность не только овладеть инициативой, но и, как говорится, 
диктовать свою волю. На направлении главного удара Жуков сосредоточил две армии 
— 60-ю и 1-ю гвардейскую, а для развития их успеха во втором эшелоне расположил 
две танковые армии — 4-ю и 3-ю гвардейские. Одновременно переходили в 
наступление и другие армии на левом фланге, чтобы не дать возможности 
противнику маневрировать резервами. 4 марта после мощной 
артиллерийско-авиациоиной подготовки войска фронта перешли в наступление. В 
первый же день успех обозначился на участке 60-й армии, и Жуков немедленно 
решил вводить сразу две танковые армии на этом направлении. Продвигающиеся 
танковые армии вбивали клин между армиями Манштейна. На юге отсекалась 1-я 
танковая армия, а на севере — 4-я. Манштейн собирал все возможные резервы, 
снимал части с других направлений для того, чтобы ликвидировать этот клин и не 
допустить рассечения своего фронта. Ему удалось создать ударный кулак силой в 
девять танковых и шесть пехотных дивизий. И надо сказать, они сделали свое дело.
 Несмотря на то, что в распоряжении Жукова на главном направлении были мощные 
ударные танковые армии, Манштейну удалось не только остановить наши наступающие 
части, но и отбросить их на линию севернее Тернополя и Проскурова. Таким 
образом, Манштейн сохранил коммуникации в своем тылу и связь между своими 
армиями. Как это ни прискорбно, Жукову пришлось приостановить наступление своей 
главной группировки и отдать приказ о переходе к обороне. Эти тяжелые 
оборонительные бои продолжались больше недели. Только отразив и истощив армии 
Манштейна, Жуков вновь решился на продолжение наступательных действий — 21 
марта войска фронта двинулись вперед. 24 марта они с ходу форсировали Днестр и, 
используя полностью захваченную инициативу, очень быстро продвигались к реке 
Прут, 29 марта форсировали ее и овладели Черновцами. Вот с овладением 
Черновцами и произошло то самое рассечение восточного фронта гитлеровцев на две 
части, потому что здесь находились предгорья Карпат. 1-я танковая армия 
Манштейна осталась на южном участке, а 4-я танковая армия — на северном. К 
этому времени подоспел, по приказу Сталина, мощный удар 2-го Украинского фронта 
в направлении Хотина. В этом населенном пункте встретились войска 2-го и 1-го 
Украинского фронтов. Таким образом, в районе Каменец-Подольска оказались 
окруженными до двадцати трех дивизий противника, в том числе до десяти танковых.
 Это был, несомненно, очень крупный успех, и теперь предстояло его закрепить. 
Когда мы с вами в очередной раз «заглянем» в немецкий штаб, я расскажу более 
детально о том, каким образом Манштейну удалось спасти эту окруженную 
группировку. Как небольшое утешение для Жукова и для нас с вами, скажу о том, 
что другую группировку противника, в районе Тернополя, войскам Жукова удалось 
не только окружить, но и полностью ликвидировать. А в целом 
Проскурово-Черновицкая операция была одной из крупных операций Великой 
Отечественной войны. Она отличается от других тем, что на главном направлении 
вводилась впервые такая мощная группировка, как три танковые армии. 1-й 
Украинский фронт продвинулся до 350 километров, вышел к Карпатам, рассек фронт 
противника. Задачу, поставленную Сталиным, полностью выполнил. Что же касается 
эпизода, когда из окружения все-таки вырвалась часть гитлеровцев, то в вину 
Жукову Сталин это не зачел, потому что при планировании операции, собственно, 
не ставилась задача по окружению и уничтожению такой крупной группировки. Все, 
что предусматривалось директивой Сталина, было выполнено. Очередная большая 
победа была достигнута, и стратегический успех в рассечении Восточного фронта 
немцев состоялся. Войскам Жукова за эту победу салютовала Москва, и многим 
частям были присвоены почетные наименования Проскуровских, Винницких, 
Черновицких, Ямпольских, Жмеринских, Чортковских, Залещицких. Многие участники 
этой победной операции были награждены персонально. Не обошли в этом случае и 
Жукова. Он был награжден орденом «Победа». Причем номер его ордена был первым. 
Награждая Жукова этим новым высочайшим полководческим орденом, Сталин не только 
отмстил полководческие заслуги Жукова в Проскурово-Черновицкой операции, а 
вообще в сражениях — за Днепр, за Правобережную Украину, и в то же время он 
хотел как-то сгладить осадок, который, несомненно, остался в душе у Жукова, да, 
может быть, и у Сталина, после предыдущего приказа, отмечавшего заслуги только 
Конева.




На стороне противника...


Манштейн позвонил генералу Цейтцлеру и объяснил критическое состояние 1-й армии 
— она не может держать прежний фронт. На это начальник генерального штаба 
ответил, что Гитлер не понимает всей серьезности создавшегося положения. 
Цейтцлер, без сомнения, доложил Гитлеру о своем разговоре с Манштейном, потому 
что вскоре он позвонил и сказал, что фюрер вызывает Манштейна к себе, в ставку. 
Манштейн прилетел из Львова в Бергхоф, в эту красивейшую горную резиденцию 
Гитлера, и на совещании доложил фюреру о том, что части 1-й танковой армии не в 
состоянии сдерживать натиск превосходящих сил противника, поскольку сами они 
понесли очень большие потери. Советские войска вышли уже на ее коммуникации. 
Манштейн предлагал, чтобы 4-я танковая армия организовала со своей стороны удар 
навстречу 1-й. Но для этого Манштейн просил подкрепления, потому что своих сил 
в обеих армиях было недостаточно. Выслушав Манштейна, Гитлер произнес: — У меня 
нет возможности выделить вам дополнительные силы для осуществления вашего плана.
 Мне приходится считаться с возможностью вторжения противника на западе. Я не 
могу снимать оттуда ни одной дивизии. В случае отвода 1-й танковой армии 
ломается вся линия нашего восточного фронта, и мы теряем огромную территорию на 
юге. Опровергая предложения Манштейпа, Гитлер все больше распалялся и начал 
упрекать фельдмаршала в том, что он не очень-то умело распоряжался теми 
пополнениями, которые Гитлер ему постоянно посылал. Манштейн парировал это тем, 
что пополнения давались частями и их приходилось немедленно же использовать в 
боях для решения конкретных задач. Не было возможности накапливать эти мелкие 
резервы. Если бы хоть раз были даны фюрером хотя бы минимальные, необходимые в 
тех критических условиях, пополнения, то обстановка не сложилась бы так, как 
выглядит она сейчас. Гитлер уже кричал: — Вы всегда хотели только заниматься 
боевым маневрированием. Осенью вы говорили, что Днепр будет удержан. После того 
как Днепр вы не удержали и я скрепя сердце дал согласие отступить за реку и 
закрепиться на ней, вы уже стали доказывать, что надо отступать дальше. Вы 
сдали Киев и сдали потом всю Правобережную Украину. Манштейн защищался: — Так 
оно и должно было получиться, по вашему указанию мы удерживали Донбасс, а позже 
Днепровский район, в то время как все эти силы мы могли бы использовать для 
удержания именно «Восточного вала». — В данных воздушной разведки отмечалось, 
что некоторые ваши части отступали перед отдельными танками противника, бежали 
от них целые полки. Вместо того, чтобы стоять насмерть и держать фронт, вы все 
время говорили о необходимости отхода на новые позиции. — Если войска не могут 
более держаться, то это объясняется их чрезмерной усталостью, истощением их сил,
 сокращением численности самих соединений и частей. Я неоднократно докладывал о 
том, что при таких сверхрастянутых фронтах и таком состоянии войск должен 
наступить момент, когда силы войск будут исчерпаны. Вы не можете обвинить 
командование группы в мягкости. Мы требовали от командиров соединений стойкости 
и твердого руководства боями и заменили многих командиров, которые уже, по 
нашему мнению, утратили боевой дух. А все они между тем были испытанными и 
храбрыми командирами, которые неоднократно показали свое умение в предыдущих 
боях, а теперь вот, в связи с такой ситуацией, уже и у них была ослаблена 
стойкость. Понимая, что такой напряженный разговор ни к чему хорошему не 
приведет, а 1-го армию спасать все-таки надо, Манштейн сказал: — Приказ о 
спасении 1-й танковой армии я должен отдать сегодня же. Я повторяю: только 
встречными ударами 1-й и 4-й армий мы создадим нашу сильную группировку и 
нанесем большие потери противнику, который уже окружает 1-ю танковую армию. 
Гитлер и на этот раз отклонил предложения Манштейна. На сем был объявлен 
перерыв. Выйдя из кабинета Гитлера, Манштейн немножко успокоился, сказал 
генералу Шмундту, адъютанту фюрера: — Я считаю нецелесообразным для меня в 
дальнейшем командовать группой армий, если фюрер не примет мои предложения. Я 
прошу ему передать о том, чтобы ом поручил командование группой армий кому-то 
другому. Конечно же, адъютант доложил об этом разговоре Гитлеру, и на вечернем 
заседании фюрер явно смягчился. Он начал разговор так: — Я обдумал все еще раз, 
я согласен с вашим планом относительно прорыва 1-й танковой армии на запад. Я 
также решился скрепя сердце включить в предлагаемую вами ударную группу 4-ю 
танковую армию вновь сформированный на западе танковый корпус СС в составе 9-й 
и 10-й танковых дивизий СС, а также 100-ю горнострелковую дивизию из Венгрии. 
Гитлер не хотел обострять до разрыва свои отношения с Манштейном: все-таки 
Манштейн был одним из самых опытных и талантливых полководцев среди 
фельдмаршалов. Вернувшись в свой штаб, Манштейн успел отдать все необходимые 
распоряжения и создать группировки войск для тех самых ударов, которые не 
позволили Жукову завершить окружение и уничтожение частей немецких армий в 
районе Каменец-Подольска. Ну а в ставке Гитлера своим чередом шли не только 
руководство боевыми действиями, но и интриги. В данном случае я имею в виду 
недоброжелательное, завистливое отношение Геринга и Гиммлера к Манштейну. 
Видимо, после того как Гитлер сгладил свой намечавшийся разрыв с Манштейном, 
эти двое из высшего руководства рейха «надули в уши» фюреру о его излишней 
уступчивости Манштейну, который и без того злоупотребляет добротой фюрера, 
ведет себя вызывающе, позволяет себе публично прерывать его и заставляет фюрера 
принимать решения такие, какие выгодны ему. Результат не замедлил сказаться. 
Манштейну позвонил начальник генерального штаба Цейтцлер и сообщил, что личный 
самолет Гитлера «Кондор» направлен за ним, за фельдмаршалом, и ему приказано 
незамедлительно прилететь из Львова в ставку фюрера. Как только самолет 
приземлился на львовском аэродроме, фельдмаршал Манштейн увидел в нем и фон 
Клейста: оказывается, сначала самолет залетел за командующим 1-й танковой 
армией. Сразу после приземлении в Берхтесгадене оба высокопоставленных 
командующих пришли к генералу Цейтцяеру узнать, что происходит. Начальник 
генерального штаба конфиденциально сообщил им, что после последней встречи 
Манштейна и его спора с фюрером Геринг и Гиммлер высказали много 
нелицеприятного в его адрес и настроили фюрера на решение расстаться с 
Манштейном и Клейстом. Но ожидания неприятного разговора, упреков и обвинений 
не подтвердились. Фюрер встретил Манштейна очень спокойно и внешне радушно, 
вручил ему дополнительную награду к ордену «Рыцарский Крест» — так называемые 
Мечи, и заявил, что благодарен за все его предыдущие заслуги, но решил передать 
командование армиями другому генералу. Гитлер продолжил: — На востоке прошло 
время операций крупного масштаба, для которых вы, фельдмаршал, особенно 
подходили. Здесь важно теперь просто упорно удерживать позиции. Начало этого 
нового метода управления войсками должно быть связано с новым именем, поэтому я 
решил сменить командование группой армий и даже ее наименование. Я хочу 
решительно подчеркнуть, чтобы между нами не было никакой тени недоверия, как то 
было в случае замены фельдмаршала Браухича, например. Я вполне доверяю вам. Я 
всегда был согласен с вашими решениями и с теми методами, которыми вы 
осуществляли операции. За минувшие полтора года, которые вы командовали той 
группой армий, вы, конечно же, слишком утомились от тяжелого бремени 
ответственности, и потому отдых ваш мне кажется вполне заслуженным. Вы один из 
способнейших моих полководцев, поэтому я надеюсь использовать вас и в будущем. 
Но в данное время на востоке нет таких масштабных задач, для которых вы нужны. 
Я еще раз заявляю вам, что не должно быть никакой атмосферы недоверия. И я 
всегда помнил и помню ваши заслуги, когда вы осуществляли победный поход на 
запад против Франции и были правы и тогда, осуществив эту победу одним, ударом. 
Манштейн ответил: — Мой фюрер, я не могу сказать ничего против принятого вами 
решения, поскольку оно принимается для улучшения обстановки. Когда Гитлер пожал 
на прощание руку Манштейну, фельдмаршал не упустил возможности его уколоть: — 
Желаю вам, мой фюрер, чтобы ваше сегодняшнее решение не оказалось ошибочным. 
После Манштейна Гитлер так же мягко расстался с фельдмаршалом фон Клейстом. 
Когда Манштейн и Клейст покидали кабинет фюрера, туда немедленно были 
приглашены генерал-полковник Модель и генерал Шернер. Назначив Моделя 
командующим группой армий «Юг», Гитлер тут же присвоил ему звание фельдмаршала. 
Фельдмаршал Манштейн вернулся в штаб группы армий «Юг», попрощался с его 
работниками, командующими и командирами и 3 апреля 1944 года вернулся в 
Германию. Так завершилось единоборство на этом участке фронта между 
фельдмаршалом Манштейном и Сталиным и Жуковым. После ряда крупных поражений фон 
Манштейн отправлялся в отставку, а Сталин, наращивая свой боевой опыт и 
совершенствуя полководческий талант, приступил к подготовке и проведению новых 
крупнейших стратегических операций.




Окончательный разгром


Десять сталинских ударов в 1944 году привели к изгнанию немецких захватчиков за 
пределы нашей страны и позволили Верховному поставить окончательную задачу: 
«Добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином 
знамя Победы». 





Перед операцией «Багратион»


В апреле 1944 года линия советско-германского фронта выглядела так. На юге 
соединения Красной Армии вышли на границу с Румынией и уже нацеливали свои 
удары на Бухарест. Их соседи справа отбросили гитлеровцев от Днепра и 
подступили к предгорьям Карпат, разрезав немецкий Восточный фронт на две части. 
На севере, полностью освободив Ленинград от блокады, наши войска вышли к 
Чудскому озеру, Пскову и Новоржеву. Таким образом, между этими флангами, 
продвинувшимися далеко на запад, оставался огромный выступ в сторону Москвы. 
Его называли «Белорусский балкон». Передняя часть этой дуги проходила по линии 
городов Витебск — Рогачев — Жлобин и находилась не так уж далеко от Москвы. 
Гитлеровские части в этом выступе (это была группа армий «Центр», в которую 
входило более шестидесяти дивизий) преграждали советским войскам путь на запад. 
Кроме того, фашистское командование, располагая там хорошо развитой сетью 
железных, и шоссейных дорог, могло быстро маневрировать и бить во фланги наших 
войск, наступавших южнее и севернее этого выступа. С него же авиация противника 
наносила бомбовые удары по советским группировкам на севере и на юге. Не 
исключена была и возможность налетов на Москву. В это же время немецкие войска 
в этом выступе и сами, благодаря такому положению, находились под угрозой наших 
фланговых ударов с юга и с севера и, следовательно, под угрозой окружения. Но 
для того чтобы осуществить окружение такого масштаба, нужны были огромные силы. 
Советским войскам для этого надо было разгромить в Прибалтике группу армий 
«Север», на Украине группу армий «Северная Украина», и только после этого можно 
было охватить с двух сторон группу армий «Центр». Еще в конце апреля 1944 года 
Сталин в присутствии генерала Антонова посоветовался с Жуковым о плане на 
летнюю кампанию. Георгий Константинович тогда сказал: — Особое внимание следует 
обратить на группировку противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет 
устойчивость обороны противника на всем его Западном стратегическом направлении.
 Сталин согласился и добавил: — Надо начинать с юга, с 1-го Украинского фронта, 
чтобы еще глубже охватить белорусскую группировку и оттянуть туда резервы 
противника с Центрального направления. Антонов заметил: — Лучше начать с севера,
 затем продолжить на юге, в таком случае противник не сможет осуществлять 
маневрирование между соседними фронтами. А после этого провести операцию против 
группы армий «Центр», чтобы освободить Белоруссию. — Я посоветуюсь еще с 
Василевским, — сказал Сталин. — Позвоните командующим фронтами, пусть они 
доложат соображения о действиях фронтов в ближайшее время. А вы, товарищ Жуков, 
займитесь с Антоновым наметкой плана на летний период. Когда будете готовы, 
обсудим еще раз. Жуков встретился с Василевским, и они вместе, опираясь на опыт 
совместной работы, занялись разработкой Белорусской операции. Работа 
происходила в обстановке строгой секретности. Боевые действия не прекращались, 
и даже наоборот, велись с еще большей активностью, чтобы противник не заметил 
изменений, происходивших в нашем тылу. Вот что говорит по этому поводу С. М. 
Штеменко: «В полном объеме эти планы знали лишь пять человек: заместитель 
Верховного Главнокомандующего, начальник Генштаба и его первый заместитель, 
начальник Оперативного управления и один из его заместителей. Всякая переписка 
на сей счет, а равно и переговоры по телефону или телеграфу категорически 
запрещались, и за этим осуществлялся строжайший контроль. Оперативные 
соображения фронтов разрабатывались тоже двумя-тремя лицами, писались обычно от 
руки и докладывались, как правило, лично командующими... Во второй половине 
апреля в Генеральном штабе свели воедино все соображения по поводу летней 
кампании. Она представлялась в виде системы крупнейших в истории войн операций 
на огромном пространстве от Прибалтики до Карпат. К активным действиям 
надлежало привлечь почти одновременно не менее 5—6 фронтов». Сталин рассмотрел 
эти предложения и по той части летней кампании, которая охватывала освобождение 
Белоруссии, дал название — «Багратион». Согласно этому плану, намечалось 
глубокими ударами четырех фронтон разгромить основные силы группы армий «Центр»,
 освободить Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления в 
западных областях Украины, в Прибалтике, в Восточной Пруссии и в Польше. 
Замысел этот предстояло осуществить таким образом: одновременными прорывами 
обороны противника на шести участках расчленить его войска и уничтожить их по 
частям. При этом мощные группировки 3-го и 1-го Белорусских фронтов, 
стремительно наступая на флангах, должны сойтись в районе Минска, окружить и 
ликвидировать войска противника, отброшенные сюда нашими фронтальными ударами. 
Так выглядел в общих чертах изначальный замысел операции «Багратион». 20 мая 
Сталин, Жуков, Василевский и Антонов рассмотрели окончательно подготовленный 
план летней кампании. После этого совещания Сталин приказал вызвать командующих 
фронтами, которым предстояло осуществлять операцию «Багратион», — Баграмяна, 
Рокоссовского, Черняховского. Черняховский приболел, поэтому приехал позднее, 
25 мая. На этом заседании произошел случай, о котором много говорили и писали 
различные военачальники. При обсуждении плана действий фронта Рокоссовского он 
предложил нанести два главных удара на правом фланге. Сталину то ли не 
понравилось это предложение, то ли он хотел подчеркнуть свою власть над 
маршалами, но он вдруг приказал: — Товарищ Рокоссовский, выйдите в соседнюю 
комнату и хорошенько подумайте над своим предложением. Присутствующие были 
смущены, но не подавали вида, продолжали обсуждать план. После возвращения в 
кабинет Сталина Рокоссовский доложил: — Мы все тщательно просчитали еще в штабе 
фронта, и я считаю необходимым наносить два главных удара, Сталин спокойно 
сказал: — Идите и еще раз хорошенько подумайте. Рокоссовский вышел, недоумевая, 
почему так поступает Верховный. Возвратясь, он упорно повторял свое ранее 
принятое решение. — Настойчивость командующего фронтом, — сказал Сталин, — 
доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это надежная 
гарантия успеха. Напряжение, создавшееся на совещании, было снято. Сталин еще 
раз показал свою рассудительность и... власть. О том, что Сталин провел эту 
«воспитательную игру» умышленно, подтверждает Жуков в своих воспоминаниях: 
«Существующая в военных кругах версия о „двух главных ударах“ на Белорусском 
направлении силами 1-го Белорусского фронта, на которых якобы настаивал К. К. 
Рокоссовский перед Верховным, лишена основания. Оба эти удара, проектируемые 
фронтом, были предварительно утверждены И. В. Сталиным еще 20 мая по проекту 
Генштаба, то есть до приезда командующего 1-м Белорусским фронтом в Ставку». 
Вот так теперь уже опытный Сталин иногда проверял правильность своих решений и 
попутно занимался воспитательной работой. На этом совещании Сталин приказал 
Жукову взять на себя координацию действий 1-го и 2-го Белорусских фронтов, а 
Василевскому — 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского. Предстояла сложная 
перегруппировка: для проведения операции «Багратион» надо было перевести в 
новые районы войска пяти общевойсковых, двух танковых и одной воздушной армий. 
Кроме того, Ставка передавала фронтам дополнительно 4 общевойсковые, 2 танковые 
армии, 52 стрелковые и кавалерийские дивизии, 6 отдельных танковых и 
механизированных корпусов, 33 авиационные дивизии, 2849 орудий и минометов и 
210 тысяч человек маршевого пополнения. Все эти резервы готовил сам Сталин! 
(Два слова — «готовил сам» — а вы представьте, какая это титаническая работа!) 
И все это надо было переправить скрытно, чтобы противник не заметил и не 
разгадал намеченный план наступления. Была проведена и дезинформация 
противника: создавалось впечатление, будто удар готовится на юге, на 1-м 
Украинском фронте. В период подготовки операции произошло событие, которое, 
несомненно, имело огромное значение для поднятия боевого духа воинов Советской 
Армии; союзники — наконец-то! — начали форсирование Ла-Манша и открыли второй 
фронт!




Второй фронт


6 июня 1944 года англо-американские экспедиционные силы высадились на 
французской земле. Произошло это за семнадцать дней до начала операции 
«Багратион». Я стремился к объективности при описании действий наших врагов, 
тем более считаю необходимым придерживаться такой же позиции, говоря о наших 
союзниках. То, что англо-американское руководство оттягивало открытие второго 
фронта, оставляя нас в самые трудные дни войны один на один с мощной 
гитлеровской армией, — то, как говорится, на их совести. Но люди погибали ради 
достижения победы над общим врагом, тут надо помянуть добрым словом 122 тысячи 
погибших в операции «Оверлорд» солдат и офицеров, из которых 73 тысячи были 
американцами и 49 тысяч — англичанами и канадцами. Нормандская десантная 
операция под командованием генерала Д. Эйзенхауэра является самой крупной 
десантной операцией второй мировой войны, в ней участвовало 2 миллиона 876 
тысяч человек, около 7 тысяч кораблей и судов, около 11 тысяч боевых самолетов. 
Вея эта армада двигалась через пролив Ла-Манш шириной от 32 до 180 километров. 
Читатели даже по этим цифрам могут представить масштаб морского, сухопутного и 
воздушного сражений при высадке во Франции. Гитлеровскому командованию было 
известно о подготовке форсировании пролива и о том, что в июне 1944 года 
союзники перейдут от слов к делу. Во Франции, Бельгии и Нидерландах находились 
две гитлеровские группы армий — "Б" и "Г", они подчинялись командованию группы 
армий «Запад» во главе с генерал-фельдмаршалом Г. Рундштедтом. К началу июня 
1944 года там оставалось всего 58 немецко-фашистских дивизий, а против 
Советского Союза действовали 239 дивизий, в том числе 181 германская. Конечно, 
главные силы фашистов были сосредоточены против нас. Но теперь гитлеровское 
командование, да и вся фашистская армия, обращенная лицом к нам, почувствовали, 
как сзади, на Западе, начались практические действия. Следуя своему принципу — 
искать участников описываемых мною событий, бывать на местах боев, я не раз 
летал в Англию, встречался с участниками операции «Оверлорд», причем стремился 
охватить как можно более широкий круг ее участников: беседовал с адмиралами, 
генералами, офицерами, рядовыми. Побывал в Лондоне, в ставке Черчилля. Это 
приспособленный под бомбоубежище подвал под огромным домом в центре города. 
Перекрытие укреплено толстым брусом и стволами деревьев (кругляка). Узкие 
коридоры с этими подпорками. Никаких удобств, общий туалет на всех. Здесь 
Черчилль провел больше ста заседаний ставки под бомбежками немцев. Сохранены 
рабочие места всех служб и кабинет самого Черчилля — комната № 65а, — в котором 
стоит большой письменный стол, на нем старомодные телефоны и лампа с зеленым 
абажуром. В углу кабинета широкая застланная кровать. В застекленных стендах 
карты и документы тех дней, и в одной из витрин потертый тяжелый пистолет, 
который Черчилль приобрел еще в дни первой мировой войны (он держал его здесь 
под подушкой), рядом с пистолетом большой белый фарфоровый ночной горшок — 
премьер пользовался им, чтобы не ходить в туалет через длинный коридор... 
Стрелки всех часов в ставке показывают время подписания союзниками капитуляции 
гитлеровцев — 17.00, 8 мая. На побережье в Портсмуте я побывал в штабе 
Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами союзников в Западной 
Европе генерала Эйзенхауэра. Тут по сей день висит огромная, во всю стену карта 
с прикрепленными к ней переносными фишками, обозначающими корабли и место их 
нахождения в определенное время. Осмотрел я полевой штабной комплекс 
фельдмаршала Монтгомери, состоящий из нескольких специально оборудованных 
автомобилей: кабинет, комната для заседаний, спальный салон... Вспомнил свою 
короткую, но памятную для меня встречу с фельдмаршалом. Знакомство было 
эпизодическим — произошло после войны в Москве, когда Монтгомери посетил 
Академию имени Фрунзе, разведфакультет которой я окончил в 1947 году, защитив 
диплом на английском языке. В тот день я занимался в кабинете тактики. 
Монтгомери в сопровождении маршала Конева и других военачальников знакомился с 
академией. А вот в кабинете тактики остановился около моего стола. Причина? 
Рядом висел портрет Конева. — Конев, это вы? — спросил Монтгомери. Конев 
улыбнулся: — Похож? Я встал, приветствуя военачальников. Монтгомери, обращаясь 
к переводчику, сказал: — Спросите у него, чем он занимается. Стоящий тут же 
заместитель начальника академии генерал-полковник Боголюбов подсказал 
Монтгомери: — А вы сами спросите у него, он хорошо знает английский. — Да? Вы 
знаете английский? — обратился Монтгомери ко мне. — Да, разумеется. — Чем вы 
занимаетесь? — продолжал Монтгомери. — Готовлюсь по тактике на завтра. — А что 
будет завтра? — Завтра я должен принимать решение за командира полка. — А кто 
вы по званию? — Капитан. — Вы участвовали в боях? Впрочем, я вижу, у вас боевые 
награды. Тут в разговор вмешался Конев: — Он Герой Советского Союза. Видите, у 
него Золотая Звезда. Монтгомери пожал мне руку, спросил: — А где вы изучали 
английский? — Здесь, в академии. (О том, что учился три года в Высшей 
разведывательной школе ГРУ Генштаба, я умолчал.) — Вы хорошо говорите 
по-английски, — прощаясь, сказал Монтгомери. — Желаю вам покомандовать полком 
не только на занятиях в академии, а настоящим полком. Монтгомери попал «в 
яблочко» — после работы в Генеральном штабе в течение шести лет, с 1957 по 1962 
годы, я командовал полком. Вернемся в Англию. В Портсмуте к 40-летию операции 
«Оверлорд»'построен музей «Д-Дэй» (День высадки), в нем, кроме обычных музейных 
экспонатов, в кинозале демонстрируется хроникальный фильм об операции, а на 
стене по кругу, опоясывающему весь музей, вывешен гигантский гобелен-аппликация,
 изображающий главные эпизоды из сражения на море и на суше. На окраине Лондона 
я ознакомился с «Имперским военным музеем» (с богатейшим хранилищем документов 
и библиотекой). Например, в нем я просмотрел поминутный репортаж журналиста Кол 
и на Виллса, который шел на одном из кораблей во время форсирования пролива, и 
видел бои при захвате плацдармов. Побывал я в Британской военной академии. 
Перед фасадом — камень, привезенный из Германии 29 ноября 1958 года. На камне 
высечена надпись: «Здесь 4 мая 1945 года делегация немецкого главнокомандования 
подписала перед маршалом Монтгомери безоговорочную капитуляцию всех сухопутных, 
морских и воздушных сил в Северо-Западной Германии, Дании и Голландии». Так 
англичане подчеркивают победу своей армии, еще до подписания американцами и 
англичанами акта о капитуляции немцев перед союзниками 8 мая 1945 года и до 
общей капитуляции гитлеровской армии, принятой Жуковым и союзниками 9 мая 1945 
года. Осмотрел я комнаты боевых традиций. В библиотеке академии много советских 
изданий, подшивки газет «Правда», «Красная Звезда» военных лет и множество 
других материалов и документов. Есть в академии своя церковь. В памятную книгу 
этой церкви занесены имена 20 тысяч офицеров, погибших во второй мировой войне. 
В нее записаны не только звание и фамилия, но еще и сражения, в которых офицер 
участвовал, и его па-грады. В небольшом городке на побережье построен 
специальный «Музей морской пехоты» — за этим скромным названием стоит 
величественное здание с богатейшим собранием экспонатов и документов, 
охватывающих историю морских пехотинцев с первых дней возникновения, когда они 
ходили на абордажи пиратских кораблей, и до операций второй мировой войны в 
разных морях и океанах. Но самым интересным и ценным для меня были встречи с 
живыми участниками этой операции: адмиралом Герицем (кроме официальной встречи 
я побывал у него дома, в небольшом уютном городке Солсбери), с генералами 
Мултоном и Таппом, бригадными генералами Александром Бридином и Джеймсом Хиллом.
 Особенно я благодарен Джону Робертсу, директору ассоциации «Великобритания — 
СССР», организатору моей поездки и встреч в Англии, и президенту ассоциации 
ветеранов операции в Нормандии господину Бариджу, который свел меня с боевыми 
друзьями, и у нас состоялся хороший, откровенный солдатский разговор. Все это 
требует отдельного рассказа, но поскольку уводит от главной темы, я, показав 
читателям, что немало потрудился, собирая достоверные сведения для этой главы, 
изложу их лишь в объеме, необходимом для освещения операции, открывшей второй 
фронт. Наши союзники объясняют задержку в открытии второго фронта тем, что 
такая операция требовала длительной и серьезной подготовки. Когда впервые зашел 
разговор и было дано обещание высадить десант во Франции, в портах Англии не 
было достаточного количества ни войск, ни кораблей. Накопление, обучение, 
экипировка необходимых сил заняли немало времени. Сроки высадки не раз 
переносились. Наконец утром 5 июня 1944 г. Верховный Главнокомандующий 
Эйзенхауэр отдал приказ — начать операцию. Огромная армада двинулась через 
Ла-Манш к французскому берегу. Замысел операции был таков: высадить морской и 
воздушный десанты на побережье Северо-Западной Франции, захватить плацдарм и 
расширить его к двадцатому дню операции до 100 километров по фронту и 100—110 
километров в глубину. Для осуществления этой задачи привлекались 39 дивизий, 12 
отдельных бригад, 10 отрядов «коммандос» и «рейнджере». По английским данным, в 
этой операции участвовали 3,5 миллиона человек (из них 1,5 миллиона американцы),
 4126 десантных судов под прикрытием 1213 боевых военных кораблей, 1600 судов 
различного обеспечения, 3500 катеров и глиссеров. С воздуха операцию 
обеспечивали 11 500 самолетов. 2-я американская и 1-я английская 
воздушно-десантные дивизии высаживались с воздуха. Вся эта армада должна была 
перебросить на материк в первый день 150 000 десантников. Что и было 
осуществлено в течение 16—17 часов первого дня. Потери в день высадки были 
небольшие — они не превышали 11 тысяч человек. На этом побережье союзникам 
противостояла группа армий "Б" под командованием Роммеля в составе 38 дивизий. 
Гитлеровцы ожидали высадку в другом районе, у пролива Па-де-Кале, и именно там 
держали главную группировку, а в месте высадки союзников находились всего три 
дивизии. Против десанта была брошена танковая группа «Запад», но авиация 
союзников, полностью господствовавшая в воздухе, не допустила ее к району 
высадки. Бои разгорались по мере продвижения высадившихся войск в глубь 
территории. Вот здесь были горячие схватки, и солдаты сражались смело и 
самоотверженно. Многие сами рассказывали мне о боях. На квартире председателя 
ассоциации ветеранов Нормандии господина Бариджа, «за рюмкой чая» в виде 
хорошего виски, мы поговорили о форсировании Ла-Манша и боях на побережье. Мне 
показали фотографию артиллерийских позиций немцев до начала операции и после 
бомбардировки этих позиций английской авиацией — сплошные воронки. «Мы из них 
сделали коктейль!» К большому моему сожалению, выяснилось: эти храбрые воины не 
знали ничего о том, что в трудные для них дни боев советские войска тоже 
наступали и отвлекали на себя основные силы гитлеровцев. — Мы не знали об этом,
 — сказал Баридж. — Но я не думаю, что это делалось специально. После высидки 
на берег была такая неразбериха, что мы две недели не получали ни писем, ни 
газет. Все участники операции единодушно отмечают доброжелательность и помощь 
французов в ходе Нормандской операции. К. 25 июля, то есть на двадцатый день, 
как и намечалось, был создан стратегический плацдарм. Крупнейшая десантная 
операция второй мировой войны завершилась успешно. Главными ее особенностями 
были; умело проведенная оперативная маскировка и дезинформация противника, в 
результате чего гитлеровцы были введены в заблуждение относительно районов и 
сроков высадки; умелые и согласованные действия крупных сил флота, сухопутных 
войск и авиации; смелость и уверенность в справедливости своих действий солдат 
и офицеров в борьбе с гитлеровским фашизмом, принесшим так много бед народам 
Европы. * * * В наших газетных, журнальных публикациях и сообщениях по радио в 
годы войны и в послевоенный период утверждалось, что немецкое командование 
почти не оказывало сопротивления наступающим войскам союзников во Франции, что 
вроде бы гитлеровцы все усилия сосредоточили на Восточном фронте, а перед 
союзными войсками на Западе почти открыли фронт, и там шло чуть ли не 
беспрепятственное продвижение. Это не во всем соответствует действительности. 
То, что германское командование большую часть вооруженных сил имело на 
Восточном фронте против советских войск, — это верно. Но и на Западе шли в 
первые месяцы настоящие напряженные бои, в которых гибли солдаты с обеих сторон.
 После высадки десантной армии на побережье Франции Главнокомандующий союзными 
войсками Эйзенхауэр организовал первую наступательную операцию. Целью этой 
операции было окружение группировки немецких войск (довольно крупной, более 20 
дивизий), сомкнув кольцо в районе города Фалез. Поэтому операция эта и вошла в 
историю войны под названием Фалезской операции. Осуществляли этот замысел 1-я и 
3-я американские армии, которыми командовал генерал Бред-ли. Он охватывал 
группировку немецких войск с юга. А с севера окружение осуществляли 2-я 
английская и 1-я канадская армии — ими командовал генерал Монтгомери. Окружали 
они 5-ю танковую и 7-ю полевую армии немцев группы армий "Б", которой 
командовал генерал-фельдмаршал Модель. Кстати, это тот самый Модель, который 
заменил Манштейна после неудачных боев за удержание фронта на Украине. 
Осуществление плана Эйзенхауэра сначала шло довольно успешно. В фалезском 
«мешке» оставалось до 20 дивизий немцев, но действия союзников, благодаря их 
неопытности, развивались очень медленно: они продвигались по 5 км в сутки, и 
немцы успели вывести из того «мешка» большую часть своих дивизий. И все же 
союзники замкнули кольцо и окружили 8 немецких дивизий. Но ввиду отсутствия 
опыта в создании внутреннего и внешнего кольца окружения, они не смогли 
уничтожить эти окруженные дивизии. Немцы контрударом извне прорвали кольцо и 
помогли выйти своим войскам из окружения. Все же это был первый значительный 
успех войск союзников: они захватили здесь немало пленных и сумели выйти к реке 
Сена, с которой развивали дальнейшее наступление в сторону Парижа. Таким 
образом, из этого примера видно, что бои здесь шли настоящие. Я приведу еще 
один пример, показывающий очень драматичные ситуации, сложившиеся с обеих 
сторон. После высадки союзников на побережье и осуществления операции, о 
которой я сказал выше, командующий группой армий "Б" фельдмаршал Клюге оказался 
в очень трудном положении. Читатели помнят этого военачальника по боям под 
Москвой. Это старый противник Сталина, он командовал 4-й армией, которая должна 
была непосредственно овладеть Москвой после охвата се танковыми, клещами 
Гудериана и Геппнера. Но там Сталин одержал верх над этим полководцем и вынудил 
его к отступлению. Однако Клюге, отступив от Москвы, создал стабильный фронт, 
организовал прочную оборону и сдержал дальнейшее наше наступление, которое, как 
мы знаем, было организовано по решению Сталина. Тогда, в оборонительных боях, 
Клюге продемонстрировал свое мастерство. В наступательных операциях это ему 
удавалось хуже. Именно поэтому, когда поступили сведения о скором неминуемом 
открытии второго фронта, Гитлер перебросил Клюге — как мастера обороны — сюда, 
чтобы он организовал на побережье Франции отражение десанта союзных войск. Но 
высадка союзных войск состоялась, да еще и первое их наступление развивалось 
успешно. Клюге не оправдал надежд Гитлера, и тот отстранил его от командования 
группой армий "Б". Фельдмаршал Клюге не пережил крушения своей карьеры. Перед 
тем, как покончить счеты с жизнью, он написал Гитлеру письмо: "Мой фюрер, вчера 
фельдмаршал Модель вручил мне ваше решение освободить меня от обязанностей 
командующего войсками на западе и группой армией "Б"... Меня уже не будет в 
живых, когда вы получите эти строки... Я не могу принять на себя тяжесть упрека 
в том, что я предрешил судьбу Западного фронта, применив ошибочную стратегию, 
но оправдаться у меня нет возможности... поэтому я сделал из того 
соответствующие выводы и добровольно отправляюсь туда, где уже находятся тысячи 
моих боевых друзей. Я никогда не боялся смерти. Жизнь уже не имеет для меня 
никакого смысла, к тому же я числюсь в списке военных преступников, которые 
должны быть преданы суду. По вопросу омоей виновности разрешите мне сказать 
следующее..." Дальше Клюге излагает ход боев, напоминает о решениях, которые он 
принимал, пытается объяснить неудачи боевых действий. Общий смысл его 
объяснений сводится к тому, что он неповинен в постигших немецкие войска 
неудачах. Свое письмо Клюге завершает так: "Вы, мой фюрер, должны принять 
решение прекратить войну. Германский народ перенес уже такие неописуемые 
страдания, что пора положить им конец. Есть пути и средства закончить войну и 
воспрепятствовать в первую очередь тому, чтобы рейх попал в руки большевиков. 
Проявите же теперь ваше величие и прекратите безнадежную борьбу, если это 
необходимо. Я расстаюсь с вами, мой фюрер, как человек, который, выполняя свой 
долг до последнего часа, был вам ближе, чем вы, видимо, понимали. 
Генерал-фельдмаршал фон Клюге".Совет Клюге искать иные пути выхода из войны, 
чтобы рейх не попал в руки большевиков, несколько запоздал. Гитлер давно уже 
искал эти пути. Сразу же после того, как на него было совершено покушение и 
выяснилось, что заговорши ки пытались договориться с западными странами о 
прекращении войны и заключении сепаратного мира, Гитлер поручил Гиммлеру 
тщательно выявить каналы, по которым заговорщики устанавливали связь с 
англичанами и американцами. Как это ни странно, но Гитлер позаимствовал у 
заговорщиков их намерения. Он сам читал протоколы допросов заговорщиков, 
прослушивал пленки с записями и, главным образом, пытался выяснить, как 
устанавливались контакты, Он прямо поставил задачу Гиммлеру искать контакты с 
западными противниками, и «верный Генрих» попытался напрямую заговорить об этом 
с государственным секретарем Стеттиниусом. Но тот отказался вести разговоры на 
эту тему. Немецкие газеты пугали союзников Советского Союза тем, что Европа 
может стать «красной», что Советы намерены и имеют возможность захватить всю 
Европу. Германский посол в Ватикане Вейцзеккер встретился с бывшим американским 
послом в Берлине Вильсоном и, запугивая его ситуацией, какая сложится, когда 
Советская Армия займет всю Европу в случае крушения третьего рейха, убеждал его 
побыстрее склонить союзников к договоренности с Германией. Он, например, сказал 
такую фразу: «Германия не может выиграть, но она еще может выбрать своего 
победителя».




«Багратион»


С 23 июня по 29 августа 1944 года силами четырех фронтов была осуществлена 
Белорусская операция, которая, наряду с решением важнейшей стратегической 
задачи на советско-германском фронте, еще и способствовала успеху союзников, 
так как накрепко сковала действия гитлеровского командования, не позволяя ему 
перебросить на Запад войска для борьбы с нормандским десантом. Эти две операции 
— вообще хороший пример того, как надо было действовать нашим 
англо-американским союзникам. Вот так сразу бы навалились на фашистов вместе с 
нами — и война была бы короче, и потерь было бы меньше. Хотя, конечно, союзники 
к этому не стремились, как ни горько это сознавать. Белорусская операция — одна 
из крупнейших, просто грандиозная операция периода Великой Отечественной войны, 
в ней одновременно и слаженно действовали четыре фронта: 1-й Прибалтийский 
(генерал армии Баграмян), 3-й Белорусский (генерал-полковник Черняховский), 2-й 
Белорусский (генерал-полковник Захаров), 1-й Белорусский (генерал армии 
Рокоссовский), — а также недавно созданная 1-я польская армия 
(генерал-лейтенант Пошшвский). Эти фронты объединяли огромные силы: 166 дивизий,
 12 танковых и механизированных корпусов, 21 стрелковую, танковую, 
механизированную бригады. Все вместе — I 400 000 воинов, 31 000 орудий, 5200 
танков; их поддерживали четыре воздушные армии — 5000 самолетов. В тылу 
противника активно действовали партизаны. Эту операцию можно приводить как 
пример не только образцового взаимодействия войск, но и полного взаимопонимания 
командующих фронтами и Верховного Главнокомандующего, который лично руководил 
ходом боевых действий повседневно, более месяца — с 23 июня по 29 августа 1944 
года. Когда хотят подчеркнуть удачность, высокую организованность при 
осуществлении какого-то дела, говорят: прошло «как по нотам». В «Багратионе» 
все было именно так — «ноты» составили Сталин, Генштаб, командующие фронтами, а 
потом вместе сыграли эту блестящую боевую «симфонию» — гнали фашистов 500—600 
километров! Было уничтожено 17 дивизий и 3 бригады противника, а 50 его дивизий 
потеряли половину своего состава. После выполнения первого этапа операции (в 
середине июля) Сталин убедился, что враг будет опрокинут. Тут же последовал его 
приказ о переходе в наступление войск Ленинградского, 3-го и 2-го 
Прибалтийского фронтов на северном фланге и 1-го Украинского на юге. Таким 
образом, фронт стратегического наступления расширился от Балтийского моря до 
Карпат, в итоге паши войска вышли на государственную границу на протяжении 400 
километров. Динамика боевых действий, их стремительность были так высоки, что 
даже спустя полвека (когда я пишу эти строки) мои мысли мчатся галопом, а ручка 
бежит по бумаге гораздо быстрее обычного. Потому что для меня эта операция — не 
только острые стрелы на картах (которые я теперь разглядываю): в памяти моей 
всплывают реальные стычки и схватки тех дней, разумеется, на уровне впечатлений 
окопного лейтенанта. Но в те дни был у нас какой-то общий порыв, азарт, 
предчувствие большой победы. Тогда я видел перед собой не наглые рожи «арийцев» 
образца 1941 года, а трусливо убегающих нагадивших подонков. Для подтверждения 
того, что действия разыгрывались как по нотам, что существовало полное 
взаимопонимание Сталина и командующих фронтами, мне представляется необходимым 
привести несколько примеров. Рокоссовский великолепно осуществил два главных 
удара, которые отстаивал, споря со Сталиным. Оп создал пятикратное 
превосходство на этих двух направлениях и буквально пропорол немецкую оборону 
после двухчасовой артподготовки. 1-й гвардейский и 9-й танковые корпуса, 
введенные в прорыв, соединились западнее Бобруйска. Рокоссовский помнил 
указание Сталина — не ввязываться в затяжные бои с окруженным противником (как 
под Сталинградом), это отвлекает войска от продвижения вперед, прибавляет 
большие потери. И вот Рокоссовский, буквально как подарок, преподносит 
Верховному свою Бобруйскую операцию; с 23 по 28 июня его войска прорвали 
оборону, окружили и тут же уничтожили 40 000 гитлеровцев со всей их техникой и 
вооружением. За 4 дня! Конечно, Москва салютовала такой победе. Рокоссовскому 
за эту и предыдущие победы было присвоено звание Маршала Советского Союза. В 
эти же дни войска 1-го Прибалтийского фронта (Баграмян) и 3-го Белорусского 
фронта (Черняховский) осуществили не менее стремительную Витебске-Оршанскую 
операцию, тоже за 4 дня окружили и быстро уничтожили до десяти дивизий врага. 
На правом фланге 3-го Белорусского фронта успешно наступала 5-я армия под 
командованием Крылова. Сталин в период принятия решения на Белорусскую операцию 
оставил в своем резерве 5-ю гвардейскую танковую армию Ротмистрова, чтобы в 
ходе операции развивать ее силами успех там, где он наметится. И вот, как 
только представитель Ставки Василевский доложил Сталину о наметившемся прорыве 
у Крылова, Верховный тут же приказал придать 5-ю гвардейскую танковую армию в 
состав 3-го Белорусского фронта. Что и было осуществлено Василевским. Но на 
первых порах танкисты Ротмистрова не показали желаемых активных действий. И тут 
же последовала строгая депеша: «Ставка требует от 5-й Гвардейской танковой 
армии стремительных и решительных действий, отвечающих сложившейся на фронте 
обстановке». 26 июля Москва салютовала войскам, освободившим Витебск. 
Командующему 3-м Белорусским фронтом Черняховскому было присвоено звание 
генерала армии. Маршалы Жуков и Василевский координировали действия фронтов, 
что им и было поручено Сталиным. Они ежедневно (а точнее, ежевечерне, а то и по 
ночам) писали Верховному докладные о ходе боевых действий. Сталин, суммируя 
сообщения, вносил необходимые коррективы в ход боевых действий. Кроме этих 
письменных общений, Сталин в течение дня (и опять-таки ночью) неоднократно 
связывался по телефону со своими представителями и с командующими фронтами, 
держал руку на пульсе этого гигантского сражения. (Говорю это не голословно. На 
моем столе лежат копии ежедневных докладов Жукова, которые мне дал Маршал 
Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов, мой давний, многолетний друг. Став 
министром обороны, он (не в пример другим) не отдалился, не отслонился от 
старых сослуживцев и друзей. Когда я работал над трилогией о маршале Жукове, 
Дмитрий Тимофеевич помогал мне ознакомиться со многими архивными документами, в 
том числе и с ежедневными докладами Жукова Сталину, о которых я говорю, — 
прислал ксерокопии. Я глубоко признателен маршалу Язову за его помощь с 
документами и за то, что он прочитал рукопись этой книги, высказал ряд полезных 
замечаний и советов). ...Сталин сам работал днями и ночами и не терпел малейшей 
недисциплинированности или пустословия в разговорах, у кого бы это ни 
проявлялось. Приведу только один пример. При большом уважении к Василевскому, с 
которым всегда обращался очень деликатно и заботливо, Сталин при первой же его 
оплошности послал такую телеграмму:

"Маршалу Василевскому.Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы еще не 
изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей 
оценке обстановки... Предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще 
позволите забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности 
начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта. И. Сталин".

Обычно операции на окружение проводились путем охвата группировки противника, 
противостоящей нашим войскам, которая имела прямое соприкосновение с нами на 
обшей линии фронта. Клещи окружающих войск как бы отсекали из противостоящей 
обороны огромный массив территории с находящимися на ней войсками. Именно по 
такой схеме было осуществлено окружение на первом этапе Белорусской операции. 
Как только состоялось окружение частей 3-й танковой армии противника под 
Витебском и 9-й армии под Бобруйском, Жуков (доложив об этом Сталину, который 
утвердил его решение) тут же использовал образовавшиеся бреши, стремительно 
бросил войска 1-го и 2-го Белорусских фронтов в преследование, в глубь обороны 
противника, и на глубине 200—250 километров захлопнул огромную ловушку, окружив 
под Минском отступавшие войска и резервы фельдмаршала Моделя! (Вот они-то и 
маршировали позднее по улицам Москвы под конвоем). Такого гигантского котла 
окружения в глубине обороны, в ходе преследования, еще никто не осуществлял. 
«Багратионе является одной из образцовых операций в смысле военного искусства. 
В ней показали свое высокое мастерство Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин,
 его заместитель Г, К. Жуков, талантливые военачальники А. М. Василевский, К. Г.
 Рокоссовский, И. Д. Черняховский, И. X. Баграмян, Г. Ф. Захаров, командующий 
1-й армией Войска Польского С. Г. Поплавский, многие генералы, офицеры, сотни 
тысяч сержантов и солдат. В результате операции „Багратион“ была освобождена 
Белоруссия, не вставшая за долгие года на колени перед фашистами. Наши войска, 
продвинувшись на 500— 600 километров, вышли на территорию Польши и к границе с 
Восточной Пруссией. В ходе операции было окружено несколько группировок 
противника, и ни одна из них не вырвалась. После публикации моей повести 
„Полководец“ (в 1985 г.) я получил много писем, в которых читатели просили 
подробнее рассказать о себе. Велик соблазн. Но это была бы уже другая книга. 
Надеюсь, когда-нибудь я к ней подойду. В этой же, как было задумано и обещано, 
пишу о жизни и деятельности Сталина, иногда о моих фронтовых дедах, если они 
имели отношение к освещаемым боевым операциям. Перед началом Белорусской 
операции произошел памятный для меня случай. К тому времени я был уже опытным 
войсковым разведчиком. Сошлюсь на некоторые публикации авторов, знавших меня на 
фронте. В книге, которая издана в 1982 году и называется „С думой о Родине“, 
генерал Бойко Василий Романович вспомнил и меня добрым словом: „Замечательными 
боевыми делами прославил себя командир взвода разведки 629-го полка 134-й 
стрелковой дивизии лейтенант В. В. Карпов...“ Далее следует описание конкретных 
эпизодов. Приведу еще одну цитату — из книги „Разведчики всегда впереди...“ 
генерала Волошина Максима Афанасьевича, бывшего начальника разведки 39-й армии. 
В его словах хорошо объясняется и обстановка, сложившаяся на 3-м Белорусском 
фронте, и то, почему именно мне было поручено ответственное задание. Волошин 
пишет: „Медвежий вал“... Часто в книгах встречается другое: „Восточный вал“. О 
строительстве этого вала фашисты объявили еще в августе 1943 года. И все же я 
позволю употребить название „Медвежий вал“, подразумевая под ним часть 
„Восточного вала“, примыкавшую к Витебску. В дни боев это название было в 
обиходе... Боевая работа разведчиков стала значительно сложней, но и мастерство 
их неизмеримо возросло. Не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что 
им стали под силу не только рейды в глубокий вражеский тыл, но и действия 
непосредственно в Витебске, оккупированном врагом. Там, в частности, побывал 
Владимир Карпов, о котором я уже неоднократно упоминал ранее. Переодевшись в 
немецкую форму, он пробрался в город, связался с подпольщиками, получил у них 
копии важных документов и возвратился назад. Я не рассказываю об этом подробно 
потому, что к этому времени Карпов действовал уже по заданиям начальника 
разведотдела фронта. Это он позвонил мне однажды и попросил подобрать опытного 
офицера-разведчика для выполнения ответственной задачи. Я, не задумываясь, 
назвал Карпова». А то, что было дальше, описано в книге А. Шарипова 
«Черняховский». Предоставляю слово этому автору: "Готовя войска к решительной 
операции по освобождению Белоруссии, Черняховский уделял особое внимание 
изучению противостоящей группировки противника. По его заданию начальник 
разведки фронта генерал-майор Алешин в полосе 39-й армии подготовил важную 
разведывательную вылазку в тыл противника. Непосредственным исполнителем ее он 
назначил старшего лейтенанта Карпова. Проинструктировав Карпова, Алешин 
предупредил его: — Командующий фронтом придает большое значение 
разведывательным данным, которые вам предстоит добыть. Он хочет поговорить с 
вами. ... Черняховский их принял на командно-наблюдательном пункте... — В 
Витебске вас ждут. Там наши разведчики подготовили ценные фотопленки со 
снимками вражеской обороны. Но передать нам не могут. (Подпольщики сумели 
сфотографировать чертежи и карты с"Медвежьим валом, но по радио, естественно, 
план передать невозможно. — В. К.)От переднего края обороны до города — 
километров восемнадцать. По глубине это тактическая зона, она насыщена 
немецкими войсками. Прыжок с парашютом исключается. Группой пробраться тоже 
трудно, — пояснил Черняховский, — поэтому пойдете один... Старший лейтенант 
Карпов ночью благополучно прошел через немецкие позиции и добрался до Витебска. 
Ему удалось разыскать нужных людей и получить от них сведения, за которыми era 
послали. В городе Карпова заподозрили патрульные. Они пытались его задержать, 
но ему удалось уйти... Ночью Карпов был уже вблизи от передовых позиций немцев. 
Отважный разведчик прошел их вес, лишь в последней траншее наткнулся на 
немецкого часового. Вражеская пуля ранила его... Теряя сознание, он все же 
собрал силы и выбрался из колючей проволоки, пополз дальше..." Как мне стало 
известно, разведданные о «Медвежьем вале» в порядке информации были переданы на 
соседние с 3-м Белорусским фронтом — 1-й Прибалтийский и 2-й Белорусский. Об 
этом пишет маршал И. X. Баграмян: «... Я, будучи командующим 1-м Прибалтийским 
фронтом, встречал в разведывательных сводках фамилию старшего лейтенанта 
Карпова. И вот он, тот же самый лихой, смелый разведчик, теперь — известный 
писатель... Владимир Карпов сражался не только на фронте, которым я командовал, 
он вел активные боевые действия и на соседнем, 3-м Белорусском, и, как мне 
известно, пользовался уважением командующего фронтом Ивана Даниловича 
Черняховского». В итоге Белорусской операции было взято огромное количество 
пленных. Великое благородство и гуманизм были проявлены победителями к этим 
пленным — не месть, не надругательство и побои, а предметный урок вразумления 
был им преподан. Пленных провели через Москву, ту самую Москву, об уничтожении 
которой немецкой авиацией твердил им Геббельс. Это событие состоялось по 
личному указанию Сталина. Я в этот день был в Москве, расскажу о нем подробнее. 
В газете было опубликовано сообщение:

«Извещение от начальника милиции гор. Москвы. Управление милиции г. Москвы 
доводит до сведения граждан, что 17 июля через Москву будет проконвоирована 
направляемая в лагеря для военнопленных часть немецких военнопленных рядового и 
офицерского состава в количестве 57 600 человек из числа захваченных за 
последнее время войсками Красной армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов. В 
связи с этим 17 июля с 11 часов утра движение транспорта и пешеходов по 
маршрутам следования колонн военнопленных: Ленинградское шоссе, ул. Горького, 
площадь Маяковского, Садовое кольцо, по улицам: Первой Мещанской, Каланчевской, 
Б. Калужской, Смоленской, Каляевской, Новослободской и в район площадей: 
Колхозной, Красных ворот, Курского вокзала, Крымской, Смоленской и Кудринской — 
будет ограничено. Граждане обязаны соблюдать установленный милицией порядок и 
не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным».

В те дни я выписался из госпиталя после ранения, полученного во время вылазки в 
Витебск, долечивался и учился на курсах усовершенствования офицеров разведки. 
Перед конвоированием пленных через Москву меня вызвали в штаб и сказали, чтобы 
я с утра был в комнате дежурного — за мной заедут из кинохроники. Печальное и 
поучительное шествие пленных через Москву, оказывается, решено было 
зафиксировать для истории. Этот фильм был снят. Меня по просьбе командования 
запечатлели на фоне пленных, в районе площади Маяковского. Фамилия моя в 
картине не названа, потому что я тогда служил в разведке. Просто я стоял 
(конечно же, гордо выпятив грудь в орденах) на фоне зеленой массы гитлеровцев — 
они были похожи в тот момент на безликих призраков. Впереди неторопливо, не в 
ногу, шли немецкие генералы. Разные. Поджарые. Оплывшие от жира. Круглолицые. 
Горбоносые. Золотые вензеля блестели в красных петлицах. Витые, крученные 
погоны, выпуклые, словно крем на пирожных. Орденские разноцветные ленты на 
груди. Гитлеровцы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь. Один 
коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, 
голове. Другой, здоровенный, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не 
люди, а кусты вдоль дороги. За генералами шли неровными рядами офицеры. Эти 
явно старались показать, что плен не сломил их. Один, рослый, хорошо выбритый, 
со злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро показал большой кулак. Я тут же 
ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи, словно веревкой обвил, и ткнул им в 
небо: гляди, мол, как бы тебе не ответили этим! Фашист несколько раз оглянулся 
и все показывал кулак, щерил желтые прокуренные зубы, видимо, ругался. «Какая 
гадина, — подумал я. — Жаль, не прибили тебя на фронте». За офицерами двигались 
унтеры и солдаты. Их было очень много, они шли сплошной лавиной по двадцать в 
ряд — во всю ширину улицы Горького, Пленных сопровождал конвой — кавалеристы с 
обнаженными шашками и между ними пешие с винтовками наперевес. Москвичи стояли 
на тротуарах. Люди молча, мрачно смотрели на врагов. Было непривычно тихо на 
заполненной от стены до стены улице. Слышалось только шарканье тысяч ног. Глядя 
на немцев, я думал: может быть, среди них и те, которых я с моими боевыми 
друзьями разведчиками брал как «языков»? Наверное, они здесь. Куда же им 
деться? Семерых мы взяли при подготовке наступления в Белоруссии. С некоторыми 
я, наверное, встречался, когда ходил в тыл. Ох, не такие они были пришибленные, 
когда я их видел там. Они чувствовали себя хозяевами на нашей земле. Были в 
этих рядах и те, от которых я едва ушел живым, когда переходил линию фронта, 
возвращаясь из Витебска. Где-то рядом шагал теперь и тот, кто попал в меня из 
автомата в темноте, сам не зная об этом. По сей день, как только вспомню 
прохождение пленных гитлеровцев через Москву, встает перед глазами зеленоватая, 
как плесень, масса бредущих людей и среди них лицо бритого офицера с желтыми, 
оскаленными от ненависти зубами и черным мосластым кулаком. Но это впечатление 
выплыло позже, а тогда я с удовольствием и гордостью позировал перед 
кинокамерой. И еще помню, не соответствовало мое настроение тому, как вели себя 
москвичи, глядевшие на пленников. Они были суровы, а меня распирало ощущение 
счастья. Ну как же мне не радоваться и не быть счастливым, стоя живым в Москве, 
на площади Маяковского, с Золотой Звездой на груди, которую мне вручили 
несколько дней назад в Кремле. Не скрою, я и сегодня с гордостью и 
удовольствием вспоминаю о своей причастности, вместе с другими солдатами и 
офицерами, к блестящей операции «Багратион»... А как Сталин отмечал эту победу? 
Цитата из книги Василевского: «После того как советские войска освободили Минск,
 Сталин был в прекрасном, приподнятом настроении. Как-то в один из вечеров он 
пригласил к себе на квартиру группу военачальников, чтобы отметить такое 
большое событие. На прием к И. В. Сталину С. М. Буденный пришел с баяном, и это 
создало непринужденную праздничную обстановку. Сталин первым положил начало 
откровенности и дружественности в отношениях между присутствующими. 
Произносились тосты, пели, кое-кто плясал. Сталин с удовольствием смотрел на 
пляшущих, подбадривал, а потом всех обнимал и некоторых даже целовал. За время 
неудач советских войск он много выстрадал, сейчас же был глубоко удовлетворен 
ходом военных действий на фронтах и не хотел скрывать свои чувства».

Мирная война с Болгарией23 августа 1944 года, без долгих предварительных 
объяснений, Сталин сказал Жукову: — Вам необходимо срочно вылететь в штаб 3-го 
Украинского фронта и подготовить войска к войне с Болгарией. Мы уже в ходе 
Кишиневской операции вплотную подходим к границам, и поскольку болгарское 
правительство, несмотря на наши неоднократные предупреждения, нарушает 
нейтралитет, о котором оно официально заявило и продолжает помогать фашистской 
Германии, практически сотрудничает с ней, мы вынуждены объявить Болгарии войну. 
Вам необходимо вместе с Толбухиным подготовить войска 3-го Украинского фронта к 
проведению операции против болгарской армии. До того, как вылететь на фронт, 
обязательно зайдите к Георгию Димитрову. Он отлично знает обстановку — и общую, 
и то, что происходит внутри страны. Он также вас проинформирует о состоянии 
болгарской армии и о партизанском движении в этой стране. Георгий Димитров 
рассказал Жукову следующее: — Хотя вы и едете на 3-й Украинский фронт с задачей 
подготовить войска к войне с Болгарией, я думаю, никакой войны наверняка не 
будет. Болгарский народ с нетерпением ждет подхода Красной Армии, чтобы с ее 
помощью свергнуть царское правительство Болгарии и установить власть 
Народно-освободительного фронта. Болгарский народ не будет воевать с советскими 
войсками, наоборот, по старой доброй традиции, по славянскому обычаю встретит 
советских воинов с хлебом и солью. Что касается правительственных войск, то 
вряд ли они рискнут вступить в бой с могучей Красной Армией. По моим данным, 
почти во всех частях болгарской царской армии проводится большая работа нашими 
людьми, нашими подпольщиками. В горах и в лесах — значительные партизанские 
силы. Они тоже будут вам большими помощниками. Они и сейчас не сидят без дела. 
Они спустятся с гор и будут поддерживать и вас, и народное восстание. Жуков 
поблагодарил Димитрова за очень полезную беседу, за то, что тот его принял, что 
состоялся у них такой хороший разговор. Но все же, несмотря на утверждение 
Георгия Димитрова, что боевых действий не произойдет, Жуков пошел в Генеральный 
штаб и уточнил, какие ведутся подготовительные мероприятия, какие планируются 
операции на тот случай, если в Болгарии все же дело не кончится миром. После 
такой подготовительной работы Жуков прилетел в город Фетешти, где находился 
штаб 3-го Украинского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Ф. И. 
Толбухин. Здесь же, в штабе фронта, находился маршал Тимошенко. Ему была 
поручена координация действий 2-го и 3-го Украинских фронтов. Особое задание 
Жукова, как он понимал, заключалось в какой-то полудипломатической миссии. Если 
здесь находится представитель Ставки Тимошенко, который координирует боевые 
действия фронтов, то Жуков — представитель Государственного Комитета обороны. 
Но пока не было еще ясности в обстановке, и Жуков сказал: — Мы люди военные и, 
получив задачу от политического руководства, должны ее выполнять с величайшей 
точностью. И поэтому он попросил командующего фронтом ознакомить его детально с 
обстановкой. Толбухин доложил, что в его распоряжении три общевойсковых и 17-я 
воздушная армия. Ему же подчинены Черноморский флот и Дунайская военная 
флотилия. Разработана наступательная операция, в которой будут участвовать все 
три армии, и еще 4-й и 7-й гвардейские механизированные корпуса, которые 
обеспечат быстрое продвижение в западном направлении. 5 сентября 1944 года 
советское правительство официально объявило войну Болгарии. А на следующий день 
Сталин позвонил из Москвы, и отдал приказ, чтобы 3-й Украинский фронт начал 
военные действия. 8 сентября утром, на которое было намечено начало наступления,
 Жуков с командующим фронтом находились на наблюдательном пункте. Войска были 
готовы к наступлению, артиллерия — к проведению артиллерийской подготовки. 
Однако положение было каким-то странным, непривычным для Жукова. В стереотрубу 
он не видел на территории Болгарии войск противника. Там передвигались мирные 
жители, повозки, машины, а воинских частей на переднем крае просто не было. 
Посоветовавшись с Толбухиным, решили двинуть вперед без артиллерийской 
подготовки передовые отряды. А затем пошли за ними и основные силы, потому что 
никакого сопротивления передовые отряды не встретили. И вот поступает первый 
доклад командующего 57-й армией: — Мы продвигаемся, не встречая никакого 
сопротивления, а в глубине нас встретила дивизия болгарской армии, построенная 
по дороге со знаменами. Встретила нас торжественной музыкой. Как докладывают 
командиры частей с других направлений, там происходит аналогичная картина. 
Везде армейские болгарские части стоят в строю и приветствуют наши войска. 
Сталин дал указание: немедленно прекратить продвижение наших войск дальше по 
территории Болгарии. И в 21 час 9 сентября движение наших войск было 
остановлено, они расположились гарнизонами. Эта была, пожалуй, первая 
бескровная война с обеих сторон. Сталин ликвидировал антинародный режим в 
Болгарии; вся болгарская армия, благодаря тому, что с ней поступили так 
благородно — оставили ей оружие, не применяли никаких репрессий, — перешла на 
сторону нового болгарского правительства.




Югославский узел


Еще до выхода частей Красной Армии к границе Югославии здесь действовало 
несколько противоборствующих сил — немецкие оккупационные войска, с которыми 
сражались воины Югославской Народной Армии во главе с Тито, четнические отряды 
югославских предателей во главе с Михайловичем (они сотрудничали с немцами и 
боролись против армии Тито). В штабе Тито находились представитель Советского 
Союза генерал Н. В. Корнеев и представитель Англии бригадир Ф. Маклин. Оба этих 
союзника пытались склонить и закрепить Тито под эгидой свой державы. 
Правительство Шубишича (ставленника англичан) изображало патриотическую 
прослойку, но не имело реальных боевых сил. Ну и наконец, король Югославии Петр 
II, находясь в эмиграции, заботился о восстановлении монархии, в чем его 
поддерживали англичане и особенно Черчилль. Главной силой, которая боролась за 
освобождение страны от немцев, была армия Тито. Понимая это, гитлеровцы решили 
уничтожить Тито, для чего провели хорошо спланированную десантную операцию. 
После мощной бомбардировки городка Дрвар, был высажен с планеров сильный десант.
 Прочесав городок и не обнаружив в нем Тито, гитлеровцы устремились к пещере, в 
которой тот находился вместе со своим штабом. Вот как сам пишет Тито: «Немцы 
искали меня. В те дни портной в Дрваре шил мне маршальскую форму. Парашютисты 
ничего другого, кроме этого костюма, разорванного осколками бомб, не нашли. 
Люди вели себя невероятно храбро. Все жители Дрвара знали, где я нахожусь. А у 
каждого парашютиста была моя фотография. Они подходили то к одному, то к 
другому жителю города, показывали фотографию, спрашивали: „Тито, где Тито?“ Но 
никто ничего не сказал им... А мы сверху за всем этим наблюдали. Из пещеры 
нельзя было выйти, кроме как через русло протекавшего в ней ручья. Один наш 
товарищ, ординарец, прекрасный юноша, хотел было выйти наружу, но сразу же был 
сражен в голову... Я взял автомат, хотел было стрелять, но мне не дали. Вижу, 
как внизу парашютисты, захватив мой джип, угоняют его». Около 10 часов Тито 
принял решение покинуть пещеру. Из парашютных строп был сплетен прочный канат, 
разобран пол в дальней комнате, и по этому канату Тито и все, кто был с ним в 
пещере, спустились вниз под прикрытием водопада. Немцы обнаружили их и начали 
обстреливать. Однако Тито и спутники, не мешкая, устремились вдоль русла 
высохшего ручья в горы, все больше удаляясь от Дрвара, где в схватку с 
десантниками уже вступили подоспевшие части 1-й Далматинской бригады. Фашисты 
организовали преследование Тито. В селе Потоци к нему присоединились Э. Кардель,
 А. Ранкович, а также члены советской военной миссии во главе с Н. В. Корнеевым.
 Сюда же прибыли и члены миссии западных союзников. Очевидец и участник этих 
событий Н. В. Корнеев рассказал в 1972 г. следующее: «В течение 10 дней за нами 
гонялись эсэсовские карательные части. Днем по пятам наседали на нас, за ночь 
мы вновь далеко уходили. Верховный штаб НОАЮ не имел управления войсками: связь 
нарушилась. Ее не было уже три дня ни с войсками НОАЮ, ни с базой Бари, ни с 
Москвой. Создавалось угрожающее положение». Испортилась и личная радиостанция 
генерала Корнеева. В Москве были очень обеспокоены отсутствием связи. Генерал 
Антонов доложил Сталину: — Из Югославии нет никаких вестей. — Немедленно 
выяснить обстановку и оказать помощь Тито, —приказал Сталин. Корнееву наконец 
удалось связаться с Москвой, и он сообщил координаты, где находится Тито со 
штабом. По приказу Сталина тут же был выслан самолет для спасения Тито. «Погода 
стояла ненастная, — вспоминал впоследствии пилот этого самолета А. С. Шорников,
 — над морем и в прибрежных горах. Югославии шел дождь, сверкали молнии... 
Непрерывно маневрируя, мы делали разворот за разворотом, а сигналов все не было 
видно. Определили примерную скорость и направление смещения облачности и начали 
ожидать большого „окна“, чтобы через него хорошо просмотреть местность. Более 
30 минут летали мы по замкнутому кругу, пока в разрывах облаков не обнаружили 
условные сигналы. С большим трудом посадили тяжелый самолет на незнакомую, 
сильно порезанную ручьями и усыпанную мелкими валунами площадку». Через полчаса 
на импровизированной посадочной площадке появились Тито, члены Политбюро ЦК КПЮ 
и Верховного штаба НОАЮ, представители союзных военных миссий. А. С. Шорников 
доложил о готовности самолета к полету. Было решено взять на его борт 20 
человек. Среди них находились И. Тито, Э. Кардель, А. Ранкович, И. Милутино-вич,
 Н. В. Корнеев, исполняющий обязанности начальника англо-американской военной 
миссии Вивиан Стрит, а также члены Верховного штаба НОАЮ. Вылетев с Купресского 
поля в 22 часа, А. С. Шорников уверенно доставил своих пассажиров после 
полуночи 4 июня в Бари. В Бари И. Тито пробыл три дня. Здесь он встретился 5 
июня с Ф. Маклином, в беседе с которым глава военной миссии НОАЮ при 
средиземноморском командовании англо-американских войск В. Велебит еще 2 июня 
выразил надежду на то, что И. Шубашич посетит И. Тито на Висе, когда тот 
обоснуется там. И. Тито подтвердил это, сказав Ф. Маклину, что «не имеет ничего 
против И. Шубича» и что «ему будет приятно обсудить с ним вопросы, 
представляющие интерес, если он прибудет на Вис». Вместе с тем он сообщил, что 
пробудет на Висе только до тех пор, пока обстановка не позволит ему вновь 
вернуться в страну. 7 июня У. Черчилль и И. Шубашич направили свои личные 
послания И. Тито, в которых выражалось пожелание о его встрече с И. Шубашичем. 
Тем временем вновь состоялась встреча Ф. Маклина с И. Тито, которому было 
передано приглашение командующего англо-американскими войсками на 
средиземноморском театре военных действий Г. Вильсона посетить его в Казарете 
(Италия) для бесед по военным вопросам. В ночь с 6 на 7 июня И. Тито отбыл на 
английском миноносце «Блекмур» на остров Вис. Обосновавшись на острове, Тито 
сообщил в Москву, что он «в обстановке полной секретности» перебрался на Вис, 
где останется до тех пор, пока «не будут подготовлены базы на другой 
освобожденной территории». Сталин высоко оценил подвиг летчиков, спасавших Тито 
20 июня. А. С. Шорникову, Б. Т. Калинкину, П. Н. Якимову было присвоено звание 
Героя Советского Союза, а маршал Тито, со своей стороны, удостоил их звания 
Народного Героя Югославии. Стратегия Сталина по отношению к Югославии и 
союзникам была высказана им в беседе с М. Джиласом, который в те дни находился 
в Москве. Беседа проходила на даче в Кунцево. На ней присутствовал Молотов. 
Сталин прежде всего заговорил о безопасности Тито: — Ему следует найти надежное 
место для себя и Верховного штаба, для руководства широкомасштабными боевыми 
действиями необходима спокойная, безопасная обстановка для командования. Затем 
Сталин сказал Молотову: — Договоритесь с союзниками немедленно, что мы на их 
базе в Бари создадим машу воздушную базу для транспортных самолетов для 
активизации поставок оружия и продовольствия Югославской армии. Далее, 
обращаясь к Джиласу, Сталин говорил о взаимоотношениях югославского руководства 
с западными союзниками: — Вы не пугайте англичан тем, что будете создавать 
коммунистическое государство. Пока не надо вызывать у них тревогу. Черчилль 
надеется провести свою линию, и пусть надеется. А вы делайте свое дело. — И 
посоветовал; — К чему вам красные звездочки на пилотках? Не важна форма, важен 
результат. Ей-богу, красные звездочки пока не нужны! Джилас возражал: — Мы не 
можем отказаться от звездочек, мы длительное время сражаемся под этим символом. 
Сталин успокоил его: — Не думайте, что раз мы союзники англичанам, то забыли, 
что из себя представляет Черчилль! Просто на этом этапе, чтобы они вам не 
навредили, не лишайте их надежды, что у них с вами что-то получится. И Тито 
надо согласиться на встречу с Шубашичем и даже с Черчиллем. Не надо говорить с 
ними о разногласиях, пусть они выскажут свои намерения, слушайте, чего они 
хотят. Надо с ними достичь компромисса. Джиласа поразила информированность 
Сталина, встреча Тито с Шубашичем только намечалась, а Сталин уже знал о ней — 
вот, давал рекомендации, важные для югославов и вообще для отношений с 
союзниками. Когда переходили в столовую, Сталин задержался у карты, на которой 
территория СССР была окрашена в красный цвет: — Они никогда не смирятся с тем, 
чтобы такое огромное пространство было окрашено в красный цвет, никогда! Джилас 
обратил внимание на Сталинград, обведенный синим карандашом: — Без 
индустриализации Советский Союз не смог бы выстоять в такой войне. — Именно по 
этому вопросу мы поссорились с Троцким и Бухариным, — сказал Сталин. Во время 
ужина Сталину принесли телеграмму Черчилля, он сообщат о предстоящей завтра 
высадке союзников во Франции. Сталин иронически откомментировал эту телеграмму: 
— Им все время что-то мешало! И на этот раз может оказаться слишком густой 
туман. Или вдруг они обнаружат на побережье Франции нескольких немцев! Тогда не 
будет высадки! Опять пустые обещания, как обычно. Расставаясь с Джиласом, 
Сталин просил передать Тито в подарок золотую саблю: — Это от Президиума 
Верховного Совета. — Помедлил, добавил: — И от меня. На острове Вис Джилас 
сделал обстоятельный доклад членам Политбюро о своей встрече со Сталиным. Как 
отмечал Тито, рекомендации Сталина очень укрепили его позиции в предстоящих 
сложных переговорах с союзниками, которые, кстати, считали очень выгодными для 
себя создавшиеся условия, когда Тито оказался, как говорится, в их руках. Они 
считали это «богом ниспосланной возможностью» использовать «ослабленное 
положение» вождя Югославии и принудить его к уступкам. 15 и 16 июля состоялись 
переговоры Тито с Шубашичем. По рекомендации Сталина Тито пошел на сближение со 
ставленником англичан и подписал соглашение «о сотрудничестве в борьбе против 
оккупантов и в деле восстановления страны». Но Тито не дал никаких авансов об 
окончательном государственном устройстве Югославии, заявив, что это будет 
решено свободным волеизъявлением народа. Как писал историк Дж. Эрман, к лету 
1944 года влияние англичан в Югославии достигло высшей точки. Фицрой Мак-лин 
был доволен: количество английских офицеров — военных советников — расширилось 
по всей территории Югославии. Для закрепления влияния Черчилль посчитал 
необходимым лично встретиться с Тито. Маклин сообщил об этом маршалу. Тито дал 
согласие. Встреча состоялась 12—13 августа в Неаполе, куда Тито прилетел в 
сопровождении Ф. Маклина. Переговоры проходили на вилле, где остановился 
премьер-министр. После некоторых военных вопросов Черчилль приступил к главному 
и спросил: — Наверное, значительная часть сербских крестьян будет недовольна 
введением коммунистической системы? Тито ответил: — У нас нет намерения 
навязать такую систему. Я об этом заявлял неоднократно. — Я хотел услышать это 
лично от вас, а могли бы вы подтвердить это публично? — Если я сделаю такое 
заявление сейчас, s расположении английского штаба, в вашем присутствии, это 
будет воспринято так, будто я сделал это заявление под вашим давлением. Но я 
готов дать такое заявление, если будет найдена подходящая форма. В этот же день,
 12 марта 1944 года, Черчилль направил Тито официальный меморандум с 
требованиями: «создания единого югославского правительства, в котором были бы 
представлены все югославы, борющиеся против врага, и примирение между сербским 
народом и народно-освободительным движением»; обнародования декларации, в 
которой содержалось бы не только обязательство не навязывать Югославии 
коммунизм, но и «не использовать военную силу движения для оказания влияния на 
свободное волеизъявление народа относительно будущего режима страны»; согласия 
на встречу с королем Петром, предпочтительно на югославской территории. В этом 
случае Черчилль пообещал И. Тито увеличить военные поставки НОА и ПОЮ. Встреча 
И. Тито с У. Черчиллем завершилась договоренностью о том, что И. Тито и И. 
Шубашич отправятся вместе на Вис, где через несколько дней одновременно 
выступят с декларациями. Что касается встречи И. Тито с королем Петром II, то 
она «будет иметься в виду и состоится в подходящее время». И. Тито и И. Шубашич 
покинули Неаполь 14 августа и через Бари прибыли на Вис. Согласовав свои 
декларации, они обнародовали их: И. Тито — 17 августа на Висе, И. Шубашич — 20 
августа в Лондоне. В декларации И. Тито разъяснялось, что «НОД Югославии 
является по своей сути общенародным, национальным и демократическим», имеющим 
единственную цель — «борьбу против оккупантов и их прислужников и создание 
демократической федеративной Югославии, а не установление коммунизма, что нам 
подбрасывают враги». Казалось, что англичане своего добились, «богом посланная 
возможность» состоялась — Тито под влиянием западных союзников. Но... Прежде 
чем написать, что произошло после этого «но», я сделаю не отступление в прошлое,
 а «забегание» в 80-е годы. В указанные 80-е годы я, кроме своей писательской 
работы и исполнения должностных обязанностей (главного редактора журнала «Новый 
мир», первого секретаря Союза писателей СССР), был задействован еще и в 
различных общественных делах, в том числе избран президентом Общества дружбы 
СССР — Люксембург, а позднее еще и вице-президентом Общества дружбы СССР — 
Великобритания. Часто бывал в Англии и по линии парламентских контактов как 
депутат Верховного Совета СССР и член его Комитета по международным связям 
(даже иногда возглавляя советские делегации). Не помню теперь точно, где и как 
я познакомился с Фицроем Маклином (да, тем самым, который упомянут выше). Он 
был уже пожилой, отошел от активной дипломатической (думаю, и разведывательной) 
деятельности. Согласитесь, что двум разведчикам, стоявшим когда-то на 
противоположных сторонах, было о чем поговорить. Это и есть писательское 
везение, когда судьба преподносит такие любопытнейшие встречи. С Фицроем 
Маклином мы не только много раз побеседовали, но и подружились. Теперь мы, два 
пожилых профессионала, не ожидали друг от друга какого-то подвоха, да и не 
обладали никакими государственными тайнами. Дружба была настоящая, обоюдно 
приятная. Маклин с женой Викторией был у меня в гостях на даче в Переделкино. А 
ясо своей супругой гостил однажды три дня в его замке в Шотландии, в 1987 году. 
Мне тогда присвоили звание почетного доктора литературы Страткл аи донского 
университета. После торжественной процедуры Фицрой пригласил меня с женой к 
себе в гости. Мы вместе отпраздновали Пасху. Причем жена его, Виктория, 
католичка, а Фицрой англиканской веры. В первой половине дня разъехались каждый 
в свой храм, с Викторией — моя Евгения, а я — с Фицроем. Вечером объединились и 
праздновали вместе. Виктория была очень общительная, шумливая женщина, Фицрой в 
шутку называл ее «мадам десять децибел». Маклин, довольно богатый человек, 
живет в старинном трехэтажном замке. До войны работал в Иране, Афганистане, 
Египте, с 1937 по 1939 год — в английском посольстве в Москве, бывал на 
судебных процессах над «правотроцкистским блоком». Прекрасно говорит по-русски. 
Утром, когда мы вышли с ним на прогулку, я увидел прекрасное, ухоженное 
футбольное поле, на котором играли мальчишки. — Какое великолепное поле! — 
воскликнул я. — Это мой стадион, я разрешаю местным ребятам играть на нем. — А 
сад и лес, окружающие замок, тоже твои? — Нет, Владимир, не только это, вон 
видишь вдали горы, вот до тех гор моя земля. Однако я сделал это отступление не 
для праздных разговоров, а чтобы объяснить, почему поставлено «но...» в конце 
предыдущего отрывка моей мозаики. Дело в том, что в беседе с Фицроем я услышал 
следующее: — Когда мы, и особенно Черчилль, посчитали, что Тито попал под наше 
влияние, на следующий день после моего прибытия с Тито на остров Вис вдруг не 
обнаружили маршала в его штабе. Исчез! Куда делся, никто не мог ответить. 
Фицрой, рассказывая об этом происшествии, даже спустя много лет, разволновался: 
— Вы понимаете, Владимир, мое положение — я же специально приставлен к маршалу 
Тито, и вдруг он пропал! Может быть, его похитили немцы? Такие специалисты, как 
Скорцене, могли сделать это запросто. Я был в отчаянии! Тито отсутствовал с 19 
по 28 сентября. Но и после его появления не сразу я смог с ним поговорить. 
Наконец мы встретились, и на мой вопрос: «Что произошло?» — он ответил: «Мой 
отлет с острова вызван военными и государственными соображениями». А когда я 
стал настаивать и нажимать на него, помня о наших прежних договоренностях, Тито 
холодно объяснил: «Мы независимое государство, и я как Председатель НКОЮ и 
Верховный Главнокомандующий ни перед кем не отвечаю за свои поступки и 
деятельность в интересах наших народов». Это был холодный душ для меня, для 
всей английской миссии, и особенно для Черчилля. Фицрой подарил мне с теплой 
надписью воспоминания «Eastern Approaches», написанные в 1950 году. Приведу 
ниже их короткую цитату, имеющую отношение к завершению этой главы: "Я был 
полон решимости не оставлять Тито в неведении относительно того раздражения, 
которое вызвал его скрытый отъезд с острова Вис... Я сказал Тито, что Черчилль 
был весьма оскорблен тем, как он уехал... Что наибольший ущерб нанесло то, как 
он незаметно отбыл, не поставив нас в известность о своем отъезде... Тито 
ответил на это: «Недавно Черчилль отправился в Квебек для встречи с президентом 
Рузвельтом, но я об этом узнал только после его возвращения оттуда. Однако это 
меня ничуть не обидело». Теперь, много лет спустя, Фицрой вспоминал это с 
улыбкой, но не трудно представить, в какой сложный переплет он попал тогда, 
осенью 1944 года. Рассказал он мне и об этом. Что же произошло? Тито попросил 
Сталина встретиться с ним и помочь разобраться в сложностях военной и 
политической обстановки. Сталин прислал за Тито специальный самолет. Чтобы 
узнать, о чем говорили Сталин и Тито, на мой взгляд, лучше воспользоваться 
рассказом самого Тито: «— Тогда я первый раз в своей жизни встретился со 
Сталиным и беседовал с ним. До этого я видел его издали, как, например, на VII 
конгрессе Коминтерна. На этот раз у меня было несколько встреч с ним, две-три — 
в его кабинете в Кремле, дважды он приглашал меня к себе домой на ужин. Одним 
из первых вопросов, который мы обсудили, был вопрос совместных операций наших 
двух армий. Об этом мы беседовали в его кабинете в Кремле. Я попросил у него 
одну танковую дивизию, которая помогла бы нашим частям при освобождении 
Белграда... Сталин, согласившись с моей просьбой, сказал: „Вальтер (так меня 
звали в Москве), я дам Вам не танковую дивизию, а танковый корпус!“ — Далее, — 
продолжает Тито, — мы договорились о том, какая часть Югославии будет 
освобождена совместными усилиями, определили районы действий их войск и наших, 
и сколько времени их войска будут находиться у нас. Мы условились, что они 
предоставляют нам в виде помощи при освобождении Белграда один танковый корпус, 
а затем их войска покинут Югославию, после того как будет освобожден Белград, и 
тем самым будет укреплен их левый фланг при наступлении на Будапешт. После 
этого обмена мнениями мы написали сообщение для печати, в котором 
вышеупомянутая договоренность была уточнена... Вообще же, эта первая встреча 
была весьма прохладной. Основная причина этого, я думаю, заключалась в моих 
телеграммах периода войны, особенно в той, которая начиналась словами: „Если 
нам не можете помочь, то хотя бы не мешайте!“ Это подтвердил и Димитров, с 
которым я встречался сразу после первой беседы со Сталиным. Димитров мне 
сказал: „Вальтер, Вальтер, Хозяин был страшно зол на вас из-за этой телеграммы..
. От злости топал ногами по полу“. Тем самым Димитров хотел дать понять, что он,
 по сути дела, защищал меня перед Сталиным. В ходе этой первой встречи со 
Сталиным царила напряженная атмосфера, почти по всем обсуждавшимся вопросам 
возникала в той или иной форме полемика. Я не привык к такого рода беседам, 
ввиду чего возникали просто неловкие сцены. Например, Сталин говорит мне: 
„Вальтер, имейте в виду: буржуазия очень сильна в Сербии!“ А я ему спокойно 
отвечаю: „Товарищ Сталин, я не согласен с Вашим мнением. Буржуазия в Сербии 
очень слаба“. Сталин замолкает и хмурится, а остальные за столом — Молотов, 
Жданов, Маленков, Берия — с ужасом наблюдают за этим. Сталин начал 
расспрашивать об отдельных буржуазных политических деятелях Югославии, 
интересуясь, где они, что дают, а я ему отвечаю: „Этот подлец, предатель, 
сотрудничал с немцами“. Сталин спрашивает о ком-то еще. Я ему отвечаю то же 
самое. На это Сталин вспылил: „Вальтер, да у вас все подлецы!“ А я ему в ответ: 
„Верно, товарищ Сталин, каждый, кто предает свою страну, является подлецом“. 
Сталин опять мрачнеет, а Маленков, Жданов и другие смотрят на меня исподлобья. 
Так что разговор продолжался в довольно тяжелой атмосфере. Сталин начал 
убеждать меня в том, что надо вернуть короля Петра на престол. Мне кровь 
ударила в голову — как он может советовать нам такое! Взяв себя в руки, я 
ответил ему, что это невозможно, что у нас народ взбунтовался бы, что в 
Югославии король является олицетворением предательства, что он сбежал, оставив 
народ в наиболее трудное время, что династия Кара Георгиевичей ненавистна 
народу из-за коррупции и террора. Помолчав, Сталин сказал: „Не следует 
возвращать его навсегда. На время, а потом, в подходящий момент, уберете...“ 
Сталин пригласил меня к себе на дачу на ужин. Женщина в белом переднике 
поставила на стол в закрытой посуде различные яства, и каждый сам себя 
обслуживал. Здесь до глубокой ночи произносились различные тосты. Я не привык к 
напиткам, и для меня это было мучением. Улучив момент, я вышел на улицу, так 
мне стало плохо...» Из этого рассказа видно, что встреча была прохладной не 
только по вине Сталина, но и сам Тито, по тональности его рассказа, относился к 
Сталину и к происходившему недоброжелательно. Однако Сталин, несмотря на личную 
прохладность, оказывал очень большую помощь Югославии. С выходом Красной Армии 
к границам Болгарии и Румынии с Югославией были созданы перевалочные базы, 
через которые к Тито шли массовые поставки оружия, боеприпасов и продовольствия.
 В течение августа — октября была сформирована и передана танковая бригада, 
вооруженная 65 танками Т-34, и 500 танкистов. Подготовлено и передано несколько 
истребительных и штурмовых авиаполков и 500 летчиков и техников. 22 сентября 
1944 года командованию НОАЮ были переданы 10-я гвардейская штурмовая 
авиадивизия и 236-я истребительная авиадивизия, а также снаряжение и вооружение 
для двенадцати пехотных и двух военно-воздушных дивизий. Для улучшения связи 
штаба Тито с его войсками подготовлено восемьдесят радистов-югославов и 
отправлено с новыми радиостанциями. Создано и оборудовано семь эвакогоспиталей 
и четыре полевых госпиталя. Несмотря на свои трудности, была оказана помощь 
населению хлебопродуктами — 50 000 тонн зерна. Восстановлены железные дороги и 
построены мосты через Дунай у Белграда. Все это (и многое другое) сделано в 
ходе тяжелых боев, которыми Сталин руководил на других фронтах. 5октября 1944 
года командующий 3-м Украинским фронтом маршал Толбухин доложил Сталину план 
Белградской операции, разработанный совместно с югославским штабом. Сталин 
утвердил этот план. К операции привлекались 57-я армия, 4-й тв. мехкорпус, 17-я 
воздушная армия 3-го Украинского фронта, пять корпусов югославской армии, три 
болгарские армии. 22 октября столица Югославии была освобождена. Советское 
командование предоставило возможность югославским частям первыми войти в 
Белград. Тито послал Сталину благодарственную телеграмму. Белград стал центром, 
где расположились все высшие правительственные и военные органы Югославии, что 
очень укрепило авторитет Тито. Черчилль был в ужасе от «большевизации Балкан». 
По его словам, то, что Красная Армия пришла в Белград, а затем в Будапешт, 
«имеет самые ужасные политические последствия для Центральной и Южной Европы». 
Черчилль пытается остановить страшный для него процесс продвижения коммунизма 
на Запад — лучше бы действовать путем созыва глав трех государств. Но поскольку 
организация такой встречи требует времени, а ждать нельзя, Черчилль решил 
немедленно поехать в Москву и конфиденциально со Сталиным обговорить вопрос о 
сферах влияния. На всякий случай Черчилль предупредил президента США о своей 
поездке в Москву. Рузвельт, в свою очередь, сообщил Сталину, что 
«премьер-министр Англии не уполномочен говорить от имени США, и мы втроем и 
только втроем можем найти решение по еще несогласованным вопросам». Сталин 
ответил Рузвельту: «Я полагал, что г-н Черчилль едет в Москву по уговору с Вами 
в Квебеке. Оказалось, однако, что это мое предположение как будто бы не 
соответствует действительности. Мне неизвестно, с какими вопросами едут в 
Москву г-н Черчилль и г-н Идеи. Мне об этом ничего не сообщали до сих пор ни 
тот, ни другой. Г-н Черчилль выразил желание в своем послании на мое имя 
приехать в Москву, если не будет возражений с моей стороны. Я, конечно, ответил 
согласием. Так обстоит дело с вопросом поездки Черчилля в Москву. В дальнейшем 
я буду информировать Вас по мере выяснения дела после встречи с г-ном 
Черчиллем». Первая встреча Сталина с Черчиллем состоялась 9 октября в 22 часа. 
В самом ее начале Черчилль затронул балканский вопрос и выдвинул предложение о 
«разделе сфер влияния» на Балканах. Он заявил: «Давайте урегулируем наши дела 
на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы,
 миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и 
России, согласны ли Вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90% в 
Румынии, на то, чтобы мы занимали преобладающее положение на 90% в Греции и 
пополам — в Югославии?» Пока это переводилось, Черчилль взял пол-листа бумаги и 
написал:

Румыния Россия — 90% Другие — 10%

Греция Великобритания (в согласии с США) — 90% Россия — 10 %

Югославия — 50—50%

Венгрия — 50—50%

Болгария Россия — 75% Другие — 25%

В своих мемуарах Черчилль пишет: «Я передал этот листок Сталину, который к тому 
времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий 
карандаш и, поставив на листке большую галку, вернул его мне. Для 
урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно 
было для того, чтобы это написать. Затем наступило длительное молчание. 
Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал: „Не 
покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно 
важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту 
бумажку“. — „Нет, оставьте ее себе“, — сказал Сталин». Переводивший эту беседу 
Сталина с У. Черчиллем В. М. Бережков следующим образом воспроизвел ответ 
Сталина: «Не знаю, почему я должен ее уничтожать. Это, собственно, Ваша бумага, 
Вы с ней пришли и можете оставить ее у себя». Как видим, Сталин не пошел на 
раздел сфер влияния, предложенный Черчиллем. Синяя галочка не подпись, она 
могла означать просто «читал». Но Черчилль в узком кругу преподносил это как 
согласие Сталина на сделку «fifty — fifty». Ситуация несколько похожа на 
предложение Гитлера о разделе сфер влияния в Европе и Азии. Тогда Сталин не 
согласился на этот раздел. Но позднее все же был подписан секретный протокол о 
переходе к Советскому Союзу Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии, 
Бессарабии и части Полыни. После диалога с Черчиллем ни устного, ни письменного 
согласия на его «fifty — fifty» Сталин не дал, а в коммюнике, опубликованном 20 
октября 1944 года, как итог встречи с Черчиллем, однозначно оговаривалось: 
«Право югославского народа самому решить вопрос о своем будущем государственном 
устройстве после войны, конечно, признается неотъемлем ым». Это соответствовало 
прежде всего тому, о чем Сталин договорился с Тито. Но, несмотря на 
всестороннюю поддержку Сталина, у Тито вес же проявляется вирус какой-то обиды 
и строптивости. Это улавливали и подогревали тайные недруги из окружения 
маршала. Так, например, Тито преподнесли и подтолкнули его раздуть до скандала 
дело по поводу некоторых неприличных проступков советских офицеров. Тито 29 
октября 1944 года обратился напрямую к Сталину с личным письмом по этому 
вопросу. Изложив его существо, Тито пояснил, что «многочисленные неблаговидные 
поступки отдельных солдат и офицеров Красной Армии с горечью воспринимаются 
пашей армией и нашим народом, поскольку они обожают Красную Армию, идеализируют 
ее... Я боюсь, что различного рода недруги могут использовать это в своих целях,
 т. с. против Советского Союза и нашего народно-освободительного движения». 
Подчеркнув, что «урегулирование этих вопросов важно с политической точки зрения,
 поскольку мы считаем, что штабы Красной Армии не должны вмешиваться во 
внутренние, политические вопросы Югославии», Тито закончил письмо следующими 
словами: «Я и мои товарищи считаем своей первейшей обязанностью сделать все, 
чтобы никакая сила не смогла омрачить те любовь и доверие, которые питают наши 
народы к Советскому Союзу». Сталин не заставил долго ждать с ответом, 31 
октября 1944 года на имя И. Тито он писал: «Я понимаю трудности вашего 
положения после освобождения Белграда. Вы должны знать, что Советское 
правительство, несмотря на колоссальные жертвы и потери, делает все возможное и 
невозможное, чтобы помочь вам. Но меня поражает тот факт, что отдельные 
инциденты и проступки отдельных офицеров и солдат Красной Армии у вас 
обобщаются и распространяются на всю Красную Армию. Так не может оскорбляться 
армия, которая помогает вам изгонять немцев и которая обливается кровью в боях 
с немецкими захватчиками. Не трудно понять, что в семье не без урода, но было 
бы странно оскорблять всю семью из-за одного урода. Если бы красноармейцы 
узнали, как товарищ Джилас и те, кто не дал ему отпора, считают, что английские 
офицеры в моральном отношении выше советских офицеров, они бы ахнули от такого 
незаслуженного оскорбления». Обмен такими письмами, несомненно, повлек 
определенный неприятный осадок у Тито, и он не поехал в Москву на заранее 
обусловленную его и Шубашича встречу со Сталиным. На что Верховный имел все 
основания обидеться. Много сложных узлов развязал Сталин за годы своей 
многогранной деятельности, но югославский узел к концу войны развязать не 
удалось, он затягивался все туже. Однако к этому мы подойдем позднее, в 
хронологической последовательности.




Почему Сталин пощадил Гитлера


Во все времена, во всех войнах (да и в мирные дни) враждующие стороны 
предпринимали попытки уничтожения государственных руководителей и полководцев с 
целью обезглавить, государство и армию, посеять растерянность в стане 
противника. Подобные акции всегда были сверхсекретными, совершались с ведома 
или по указанию первых лиц государства (или армии), исполнителями являлись 
самые доверенные работники секретных служб. Не была исключением и Великая 
Отечественная война: Сталин и Гитлер охотились друг за другом. Нельзя их за это 
осуждать, подобные меры являются логическим, естествен ным действием в войне, 
когда к победе стремятся любыми средствами. Первое покушение на Гитлера 
готовилось еще в 1942 году, когда разведка вполне обоснованно предполагала, что 
фюрер, как Наполеон, в случае взятия Москвы приедет в нашу столицу. Поступали 
сведения, что немцы намерены провести парад на Красной площади и даже составлен 
список частей и отпечатаны пригласительные билеты и пропуска. Вот здесь и 
готовились наши разведчики преподнести сюрприз фюреру. Были созданы специальные 
группы и разработано несколько вариантов осуществления этой операции. Но Гитлер 
Москву не взял. Еще одна попытка была задумана в 1942 голу, когда стало 
известно, что Гитлер прибыл в Винницу, в построенную здесь специально для него 
полевую ставку «Вервольф» («Оборотень»). Гитлер находился в этом штабе довольно 
долго, с апреля по октябрь. Осуществить покушение было поручено находившемуся в 
тылу немцев командиру диверсионного отряда, опытному и талантливому разведчику 
{будущему Герою Советского Союза) Дмитрию Медведеву. Не удалось... Самой 
близкой к осуществлению была сложная операция, многоходовая, как шахматная 
партия, которую готовили с согласия Сталина опытные чекисты Судоплатов и Ильин. 
О моем знакомстве с Павлом Судоплатовым я рассказал выше. С комиссаром 
госбезопасности Виктором Ильиным я был знаком еще ближе. Он после увольнения из 
КГБ в течение двадцати с лишним лет работал оргсекретарем Московской 
писательской организации (с 1956 по 1977 год —до ухода на пенсию), да и будучи 
пенсионером, не терял связи с Союзом писателей (умер в 1990 году). А я, как 
известно, был первым секретарем Союза писателей СССР (с 1986 по 1991 гг.). Но 
еще до своего секретарства, когда вставал вопрос о моем переезде из Ташкента в 
Москву, в 1970 году, я встречался с Ильиным довольно часто: он как оргсекрстарь 
принимал меня на учет, решал квартирные и другие дела и, надо признать, 
относился ко мне — бывшему разведчику — весьма доброжелательно. Позднее мы с 
ним часто общались по писательским делам или просто обедали, ужинали, 
беседовали. Пищу об этом только потому, что хочу еще раз напомнить о моем 
стремлении в ходе работы над этой книгой получать информацию и факты, как 
говорится, из первых рук. Так вот, Виктор Ильин был одним из тех, кто 
участвовал в подготовке реального покушения на Гитлера. План операции таков: 
были найдены подходы к Гитлеру — через тех, кто вхож в его окружение. Первым 
звеном был сын известной нашей актрисы Блюменталь-Тамариной — Всеволод. Он тоже 
актер, не такой талантливый, как его мать, но довольно амбициозный. Видимо, он 
считал, что его недооценили, и поэтому перешел к немцам, стал с ними 
сотрудничать — выступал по радио с антисоветскими призывами к воинам Красной 
Армии. Блюменталь-Тамарин был женат на Инне Лащилиной, а ее брат Лев Лащилин — 
на актрисе Августе Миклашевской, у которой был взрослый сын Игорь. Он служил в 
армии, был чемпионом Ленинградского военного округа по боксу. У Ильина возникла 
рискованная, но весьма вероятная задумка — подготовить и перебросить в Германию 
Игоря: как племянника к дядюшке Всеволоду Блюменталь-Тамарину, который его знал 
и должен принять как родственника. Затем Игорь должен был, в свою очередь, 
использовать другие подступы к Гитлеру. Ильин в течение полугода подготовил 
Игоря к выполнению этого сверхответственного задания, после чего Миклашевский 
«перешел» линию фронта и сообщил там о своем родственнике и желании, как дядя, 
сотрудничать с немцами. Конечно же, ему не поверили — приняли как подброшенного 
агента. Но, с другой стороны, и дядя есть — свой, надежный, и почему бы 
действительно этому парню не захотеть свободной, вольной жизни? Проверяли его 
жестко и жестоко, кнутом и пряником. Даже на расстрел выводили. Но Игорь 
выстоял. В конце концов, его выпустили к дяде Блюменталь-Тамарину и тете Инне. 
Они приняли его хорошо. Игорь быстро входил в новую жизнь. Посещал «восточный 
комитет», общался с власовцами. Особенно помог бокс. Игорь одержал несколько 
побед на ринге. Понравился гордости немецкой нации, чемпиону мира по боксу 
Максу Шлелингу, который подарил ему свою фотографию с доброжелательным 
автографом. Это уже было фактом доверия и признания как своего. В общем, Игорь 
Миклашевский прочно легализовался и только после этого пришел по адресу, 
полученному от Ильина, — тому самому подступу к Гитлеру, ради которого 
строилась вся предыдущая сложная комбинация. По этому адресу жила всемирно 
известная актриса, кинозвезда Ольга Чехова — любимица Гитлера, Геринга, 
Геббельса и других знатных фигур «третьего рейха». Она приехала в Германию r 
1921 году и сделала здесь блестящую карьеру. Вот к ней-то и пожаловал 
«родственничек» Игорь. Высказывались разные мнения насчет того, была ли Ольга 
Чехова сотрудницей нашей разведки. Но я думаю, на сей счет не может быть двух 
мнений: то, что ее адрес дали Миклашевскому в МГБ, и то, что она Игоря не 
выдала, а пыталась помогать, говорит само за себя. Однако здесь я должен 
прервать детективный сюжет о подготовке покушения на Гитлера: остановил ее ход 
лично Сталин. Произошло следующее. Миклашевский регулярно через «почтовый ящик» 
докладывал о своем продвижении в жизни и приближении к «объекту». И вот когда, 
казалось бы, он вышел на последнюю прямую, а было это уже в 1943 году, чекисты 
решили доложить Сталину о возможности осуществить намеченную цель. Сталин 
принял наркома госбезопасности Меркулова и Судоплатова на даче в Кунцеве. 
Выслушав их доклад, он коротко сказал: — Этого делать не надо. Судоплатов 
рассказывал о крайнем недоумении: почему Сталин отменил им же ранее 
санкционированную акцию? Но не полагалось задавать вопросы Верховного 
Главнокомандующему, тем более в таком «щекотливом» деле. На всякий случай 
работа Миклашевского и подготовка к решающему удару продолжалась. В 1944 году 
чекисты сделали еще один заход, и Сталин опять сказал: — Не надо убирать 
Гитлера. На этот раз Меркулов рискнул спросить: — Но почему? Сталин пояснил: — 
Гитлер нам нужен для полного разгрома Германии. Пока он жив, он не пойдет на 
сепаратное соглашение с Западом. В свою очередь, для США и Англии не может быть 
и речи о сделке, пока у руля находится Гитлер. Другое дело, если Гитлер 
исчезнет. Возможен приход к власти Геринга или Папена, с которыми западные 
державы могут сговориться. А это нам невыгодно, мы уже близки к полному 
разгрому Германии. Не трогайте Гитлера. Вот так, из стратегических соображений, 
Сталин пощадил Гитлера. Игорь Миклашевский благополучно, через Францию, 
возвратился на родину и был награжден орденом Красного Знамени. Ольга Чехова 
после окончания войны побывала в Москве, написала мемуары «Я ничего не скрываю».
 Она прожила долгую жизнь, с 1887 по 1980 год. А вот судьба одного из 
организаторов этого опаснейшего предприятия Виктора Ильина сложилась, как и у 
Судоплатова, печально. В 1943 году он чем-то не потрафил главе «СМЕРШа» 
Советской Армии — Абакумову, и тот засадил комиссара госбезопасности Ильина в 
подвал Лубянки, где он просидел с 1943 по 1947 год, а потом еще в тюрьме — пять 
лет! И вдруг, в 1951 году у Ильина стали требовать показания о предательской 
деятельности... Абакумова! Ему сообщили об аресте Абакумова. Ильин этому не мог 
поверить. Он посчитал это провокацией и отказывался говорить что-либо об 
Абакумове. Тогда следователь подвел Ильина в тюремном коридоре к двери одной из 
камер и предложил посмотреть в «волчок» — глазок. В полном недоумении Ильин 
обнаружил в одиночке Абакумова. Ильина все же судили и приговорили к девяти 
годам тюремного заключения, которые он отсидел полностью. После освобождения 
Ильин жил в Рязани, работал грузчиком. Его вспомнили в 1956 году. Раньше он 
работал в Москве, с 1933 года был начальником третьего отдела 
Секретно-политического управления НКВД, который ведал вопросами работы с 
творческой интеллигенцией. Он знал, как говорится, все и всех. Лучшей 
кандидатуры на пост оргсекретаря Московской писательской организации (где нужен 
свой глаз) ЦК не мог пожелать. Так Ильин, после многих передряг, стал работать 
в Союзе писателей. В ходе наших бесед он рассказал некоторые интересные эпизоды 
из своей прежней работы. Удивительные бывают в жизни случайности! Это я 
восклицаю не только по поводу того, что написано выше, а еще и о том, что хочу 
рассказать в дальнейшем. Вот какое случилось совпадение: именно в то же время, 
когда Сталин замышлял уничтожить Гитлера, а потом пощадил его, исходя из 
стратегической целесообразности, Гитлер тоже давал указание об уничтожении 
Сталина! Для выполнения этой акции немцы подобрали бывшего советского офицера — 
командира роты Петра Таврина. У него были свои неполадки с уголовным кодексом 
(украл и проиграл в карты казенные деньги) еще до призыва в армию, он скрывался 
под чужим именем. И вот на фронте решил уйти к немцам, чтобы избежать ареста 
(на его след уже выходили работники «СМЕРШа»). В РОА Таврин был на хорошем 
счету, ему доверяли, попал он в разведшколу абвера. Здесь тоже высмотрели 
находчивого, смелого курсанта и остановили выбор на нем. Он дал согласие на 
выполнение теракта против Сталина. Началась специальная отдельная подготовка 
Таврима в особой разведывательно-диверсионной команде, под личным руководством 
ее начальника Отто Крауса. Несколько раз инструктировал Таврина самый опытный и 
удачливый гитлеровский разведчик Скорцене. Легенда для Таврина и его жены — 
радистки Лидии (которую тоже подобрали для этого задания) была такова: Таврин — 
майор «СМЕРШа», Герой Советского Союза (такие документы облегчают легализацию). 
Он отпускник после тяжелого ранения (ему немецкие медики сделали свежие 
настоящие шрамы на теле). Легализуется в Москве с помощью немецких агентов, 
которые служили: один — в управлении кадров Наркомата обороны, другой — в штабе 
резервных формирований. Эти и другие агенты, да еще организация «Союз русских 
офицеров», должны помочь Таврину проникнуть на какое-то торжественное собрание 
или мероприятие, где будет присутствовать Сталин, и здесь Таврин совершит 
покушение отравленными пулями, любое попадание которых смертельно. Второй 
вариант: подкараулить машину Сталина на улице и уничтожить его выстрелом из 
специально сконструированного гранатомета с небольшими, но мощными гранатами. 5 
сентября 1944 года майор Петр Таврин, по документам — зам. начальника «СМЕРШа» 
39-й армии — и младший лейтенант особого отдела Лидия Шилова были доставлены 
специальным самолетом на территорию Смоленской области. При высадке произошла 
беда — самолет подбили наши зенитчики, он совершил вынужденную посадку. Таврин 
и Шилова воспользовались мотоциклом и скрылись с места аварии. Но их видели 
местные жители, которые позвонили в НКВД. Беглую парочку в первом же поселке 
Карманово встретил и задержал начальник местного отдела Ветров. При аресте у 
супругов обнаружили семь пистолетов, два специальных ружья, миниатюрный 
фанатомет с боеприпасами к нему. Таврин сразу во всем признался и сказал, что 
пошел на сделку с немцами, чтобы вернуться на родину и явиться с повинной. Это 
было похоже на правду — он не оказал сопротивления при аресте, имея столько 
оружия, и охотно дал согласие на перевербовку. Была разработана радиоигра с 
немцами под кодовым названием «Туман», Шилова регулярно поддерживала связь и 
напускала «туману», в результате чего были вскрыты посланные на помощь Таврину 
немецкие агенты и группа диверсантов. Игра продолжалась до 9 апреля 1945 года, 
абвер до последних дней ждал результатов от Таврина, не подозревая о его 
разоблачении. Так закончилась охота Гитлера на Сталина. В мирные дни, до 1952 
года, наши контрразведчики ожидали, что на связь с Тавриным выйдут какие-нибудь 
сохранившиеся немецкие агенты, но никто не объявился. Поскольку на этом 
надобность в немецких прислужниках Таврине и Шиловой миновала, их расстреляли. 
Можно было бы учесть их чистосердечное раскаяние и оказанную помощь, но суровы 
неписаные законы разведки и контрразведки. И даже Президиум Верховного Совета 
СССР отклонил ходатайство о помиловании: уж очень велика была их провинность — 
самого Сталина хотели убить!




Восстание в Варшаве


Из сообщения Информбюро:

«... В последние дни в зарубежной печати появились сообщения со ссылкой на 
газеты и радио польского эмигрантского правительства о восстании и боях в 
Варшаве, начавшихся 1 августа по приказу польских эмигрантов в Лондоне и 
продолжающихся до сих пор. Газеты и радио польского эмигрантского правительства 
в Лондоне упоминают при этом, что повстанцы в Варшаве якобы были в контакте с 
советским командованием, но оно не пришло к ним с необходимой помощью. ТАСС 
уполномочен заявить, что эти утверждения и упоминания зарубежной печати 
являются либо результатом недоразумения либо проявлением клеветы на советское 
командование. Агентству ТАСС известно, что со стороны польских лондонских 
кругов, ответственных за события в Варшаве, не было предпринято ни одной 
попытки, чтобы своевременно предупредить и согласовать с советским военным 
командованием какие-либо выступления в Варшаве. Ввиду этого ответственность за 
события в Варшаве падает исключительно на польские эмигрантские круги в Лондоне.
..»

Сталин поручил Жукову выяснить на месте, что там происходит, разобраться и 
доложить, что можно сделать, чтобы помочь восставшим в Варшаве. Жуков так пишет 
в своих воспоминаниях: «По заданию Верховного к Бур-Комарове кому были посланы 
два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но он не пожелал их 
принять». Здесь у меня есть возможность воспользоваться не только 
первоисточником, но и рассказом самого исполнителя поручения, о котором говорит 
Жуков. Дело в том, что одним из офицеров, упомянутых Жуковым, был Иван Колос, в 
то время капитан, мой старый друг и коллега по работе в разведке. Сегодня он 
живет в Москве. Сравнительно недавно мы с ним и другими товарищами «обмыли» 
очень запоздавшее высокое звания Героя России, которое наконец-то, к 
празднованию 50-летия Победы, ему было присвоено. Ваня не раз рассказывал мне 
об этом сложном и очень ответственном поручении. Кстати, он написал книгу «По 
заданию Центра». Колос — опытный разведчик, всю войну прослужил в разведке, и в 
этой книге описано много заданий, которые ему пришлось выполнять, и том числе и 
особое задание, которое давал ему лично командующий фронтом маршал Рокоссовский.
 Я набрал номер телефона Ивана Колоса и сказал ему: — Ваня, я хочу 
воспользоваться твоим рассказом о восстании в Варшаве и о том, как ты выполнял 
задание командующего фронтом. — Ну что ж, Володя, спасибо за то, что ты меня не 
забываешь. Расскажи, расскажи, пусть знают, особенно молодежь, как нелегко нам 
давалась победа. Мы поговорили еще о делах, не имеющих отношения к моему 
последующему рассказу, и я повесил трубку. Вот что Колос пишет в своей книге: 
«Первоначальный этап общей операции, начавшейся в районе Витебска и Бобруйска, 
должен был закончиться на линии Буга. Быстрый разгром противника в Белоруссии 
позволил нашему командованию наметить дальнейший план форсирования Буга и 
освобождения Люблина. Это был уже последний этап летней операции, дальше 
предстояла новая концентрация сил и сокращение растянутых коммуникаций». Я 
напомню читателям, что первоначальный этап, о котором говорит Колос, как раз и 
связан с моим заданием, которое я выполнял в Витебске, — принес тогда снимки 
укреплений так называемого «Медвежьего вала». И вот этот этап, как говорит 
Колос, для меня здесь заканчивался, а ему предстояло выполнять задание для 
новой крупной операции. Кстати, и события у Колоса развивались подобно тому, 
как было у меня под Витебском. Его срочно вызвали к командующему. Дальше я 
привожу рассказ самого Колоса: « — В кабинете командующего были Рокоссовский и 
член Военного совета генерал-лейтенант Телегин. Рокоссовский встретил меня 
очень радушно, поздоровался, пригласил сесть и спросил: „Вы знаете о том, что в 
Варшаве восстание?“ Я ответил, что знаю. Дальше Рокоссовский, внимательно 
посмотрев мне в глаза, спросил: — Готовы ли вы к выполнению сложного задания? — 
Так точно! — Так вот. Мы отправляем самолетами в Варшаву медикаменты, оружие, 
продовольствие для повстанцев и не знаем, в чьи руки это все попадает. Так что 
вам поручается завтра вылететь на самолете, с парашютом приземлиться в 
осажденную Варшаву, выяснить обстановку в городе, связаться с командованием 
восставших и доложить нам по радио о том, какая там обстановка, какие 
гитлеровские части действуют в районе Варшавы. С вами вылетит радист, ваш 
старый друг Дмитрий Стенько. Я встал, больше говорить, собственно, было не о 
чем, и готов был к выполнению данного мне поручения. Командующий пожал мне руку 
и очень тепло сказал: — Счастливого вам возвращения». Выполняя задание 
командующего, Колос с радистом Димой, ночью, с небольшой высоты выпрыгнули с 
самолета. Летели они на двух так называемых «кукурузниках», потому что каждый 
такой самолет мог брать всего одного пассажира. И поскольку прыжок был совершен 
с небольшой высоты, Ваня раскрыл парашют уже перед самым приземлением. От этого 
произошел очень сильный удар о землю. Да, собственно, и не о землю, он упал на 
развалины, на груду кирпича, обломки какого-то здания. Ударился очень сильно, 
потерял сознание. Как выяснилось потом, повредил руку и получил небольшое 
сотрясение мозга. Его нашли повстанцы. Очень повезло, что это были бойцы Армии 
Людовой: не те, которые действовали по указке из Лондона, а те, которые 
сотрудничали с нами. Эти отряды возглавлял майор Сэнк. С ним дальше Колос и 
взаимодействовал. Не буду пересказывать все трудности, которые пришлось 
пережить Ване Колосу при исполне нии задания, скажу только об одном: он сделал 
все и даже больше того, что ему поручалось. Поддерживая постоянную связь по 
радио, он сообщал нашему командованию о том, что происходит в Варшаве, и 
увязывал взаимодействие наших войск с восставшими. Вот как об этом рассказывает 
сам Иван Колос: е— Не так-то просто было встретиться с руководством 
представителей из Лондона. Но все же, благодаря моей настойчивости, я добился 
этой встречи, и в назначенный день меня принял сначала заместитель 
Бур-Комаровского генерал Монтер в своем кабинете. И когда мы с ним беседовали, 
дверь распахнулась, сопровождаемые адъютантом, в кабинет пошли два человека в 
штатском. Генерал Монтер поднялся. Встали и мы. Адъютант подвинул вошедшим два 
кресла. Они обменялись со мной молчаливым поклоном. — Мы слушаем вас, — 
проговорил Монтер, выжидательно взглянув на меня. Я коротко изложил наши 
соображения по освобождению Варшавы. — С ответом придется подождать, — сказал 
Монтер, — но моя обязанность напомнить вам, что Советы вступают в какое-то 
сомнительное отношение с кучкой самозванцев, засевших в Люблине. А это многих 
настораживает. — Не знаю, о каких людях говорит пан генерал, волонтеры, а также 
весьма многие офицеры Армии Краевой относятся кСоветам, как и к другим 
союзникам, с полным доверием, Сейчас речь о совместных усилиях повстанцев, 
Советской Армии и Войска Польского в освобождении Варшавы. Человек в очках 
сердито перебил меня (это был Бур-Комаровский): — Никакого Войска Польского, 
кроме того, что сражается здесь, не существует! Все присутствующие замолчали. 
Наконец генерал Монтер сказал: — Считаю разговор исчерпанным. Прошу подождать. 
Все, кроме адъютанта, вышли из комнаты. Через некоторое время Монтер вернулся и 
сказал: — Окончательный ответ получите на днях. Но так этого «окончательного 
ответа» и не последовало, и лондонские ставленники продолжали проводить 
сепаратистскую линию. Вскоре они приняли условия капитуляции, которые им 
предложили гитлеровцы. Всех повстанцев-волонтеров, добровольно сложивших оружие,
 гитлеровцы согнали в концентрационный лагерь в Прушкове (недалеко от Варшавы), 
а Бур-Комаровскому был предоставлен самолет, и он вылетел сначала в Швейцарию, 
а затем в Лондон. Повстанцы и партизаны, руководимые коммунистами, продолжали 
сопротивление до последнего, и с ними Иван Колос прошел эту тяжкую эпопею до 
конца. Жуков разобрался со всем происходящим и так пишет о своем впечатлении 
после изучения сложившейся здесь ситуации: <'Мне была непонятна оперативная 
цель этого наступления, сильно изматывающая наши войска. К. К. Рокоссовский был 
со мной согласен, но Верховный требовал выхода 47-й армии на Вислу, на участок 
Модлин — Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев". Через некоторое время, 
еще раз убедившись, что после тяжелых и неудачных боев части наши обескровлены 
и никакого успеха они не добьются, Жуков позвонил Сталину и сказал: — Я прошу 
вашего разрешения прекратить наступательные бои на участке 1-го Белорусского 
фронта. Они абсолютно бесперспективны. Прошу вас дать приказ о переходе войск 
правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта 
к обороне, чтобы они привели свои части в порядок, получили пополнение и хотя 
бы немного отдохнули. Однако Сталину обстановка была известна шире, чем Жукову 
на фронте. Дело в том, что очень многие газеты и радио на Западе, да и наши 
союзники, подняли шум вокруг неудачного восстания в Варшаве и обвиняли 
советское командование в пассивности, в том, что оно не только не смогло помочь 
восставшим, но, учитывая, что восстание это было начато лондонским эмигрантским 
правительством, умышленно не предпринимало активных наступательных действий, 
чтобы это восстание было гитлеровцами подавлено. По сути дела, Верховное 
Главнокомандование и лично Сталина обвиняли в предательстве. Поэтому Сталин так 
нервничал и требовал от Жукова продолжать наступление и оказать все-таки помощь 
восставшим, и когда Жуков доложил довольно убедительно (и сделал это 
неоднократно) о невозможности продолжения наступления, Сталин очень разгневался 
и, перед тем как бросить трубку, решив, что по телефону с Жуковым договориться 
не удастся, приказал: — Вылетайте завтра в Ставку с Рокоссовским. Поговорим на 
месте. В Москве Жукова и Рокоссовского принял не один Сталин, в кабинете 
находились Антонов, Молотов, Берия и Маленков. Сталин очень сухо поздоровался с 
маршалами и сказал; — Ну, докладывайте. Жуков развернул карту и стал излагать 
ситуацию и свое отношение к происходящему. Здесь, мне кажется, уместно привести 
слова Жукова, потому что они отражают его впечатление о происходящем: "Вижу, И. 
Сталин нервничает: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, 
пристально поглядывая то на меня, то на карту, то на К. К. Рокоссовского. Даже 
трубку отложил в сторону, что было всегда, когда он начинал терять хладнокровие 
и был чем-нибудь недоволен. —Товарищ Жуков, — перебил меня В. М. Молотов, — вы 
предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в 
состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение? — Противник 
уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, он сейчас успешно 
отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери. — Жуков 
считает, что все мы здесь витаем в облаках и не знаем, что делается на фронтах,
 — иронически усмехнувшись, вставил Берия. — Вы поддерживаете мнение Жукова? — 
спросил Сталин, обращаясь к К. К, Рокоссовскому. —Да, я считаю, надо дать 
войскам передышку и привести их после длительного напряжения в порядок. — Думаю,
 что передышку противник не хуже вас использует, — сказал Верховный. — Ну, а 
если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками и артиллерией, сумеет 
ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой? — Трудно сказать, товарищ 
Сталин, — ответил К. К. Рокоссовский. — Противник также может усилить это 
направление. — А как вы думаете, товарищ Жуков? — Считаю, что это наступление 
нам не даст ничего, кроме жертв. А с оперативной точки зрения, нам не особенно 
нужен район северо-западнее Варшавы. Город нужно брать обходом с юго-запада, 
одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь — 
Познань. Сил для этого сейчас на фронте нет, но их следует сосредоточить. 
Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние 
фронты на Берлинском направлении. Сталин, видно, окончательно вышел из себя 
из-за этой несговорчивости полководца. Он бесцеремонно прервал Жукова: — Идите 
и еще раз подумайте, а мы здесь посоветуемся. Жуков с Рокоссовским вышли в 
соседнюю комнату и опять разложили карту. Жуков спросил Рокоссовского, почему 
он не отверг предложение Сталина в более категоричной форме, ведь ему-то было 
ясно, что наступление 47-й армии ни при каких обстоятельствах не могло дать 
положительных результатов. — А ты разве не заметил, как зло принимались твои 
соображения? — ответил Рокоссовский. — Ты что, не чувствовал, как Берия 
подогревает Сталина? Это, брат, может плохо кончиться. Уж я-то знаю, на что 
способен Берия, побывал в его застенках. Через 15—20 минут в комнату вошли 
Берия, Молотов и Маленков. — Ну как, что надумали? — спросил Маленков. — Мы 
ничего нового не придумали. Будем отстаивать свое мнение, — ответил Жуков. — 
Правильно, — сказал Маленков. — Мы вас поддержим. Но не успели все как следует 
расположиться, как их снова вызвали в кабинет Верховного. Войдя в кабинет, все 
остановились, чтобы выслушать Сталина. — Мы тут посоветовались и решили 
согласиться на переход к обороне наших войск, — сказал Верховный. — Что 
касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти. Все это было 
сказано далеко не дружелюбным тоном. Сталин почти не смотрел на маршалов. Очень 
не любил Верховный, когда с ним не соглашались. Но в этом случае его можно было 
понять. Ему хотелось снять, сбить накал зарубежных обвинений в том, что 
Советская Армия не пришла на помощь восставшим в Варшаве, а Жуков и 
Рокоссовский, не будучи политиками, не хотели ради не совсем понятных им 
политических интересов идти на дальнейшие жертвы и продолжить наступление, 
которое, как они считали, не принесет успеха. Политические и военные интересы в 
данном случае не совпадали. Непросто было, глядя в лицо Верховному и в 
присутствии троих членов Политбюро, которые тоже наседали на Жукова и 
Рокоссовского, отстоять свое мнение и доказать нецелесообразность дальнейших 
жертв на фронте. Этот случай является своеобразным ответом современным 
обвинителям, которые пытаются утверждать, что Жуков проводил операции, не 
считаясь с потерями, лишь бы добиться успеха. Проще всего в данном случае было 
бы, как говорится, взять под козырек и угодить Верховному, сказав: «Ваше 
приказание будет исполнено» — и продолжать наступление... Но Жуков на это не 
пошел. Он не хотел допустить ненужных жертв в таком, по его твердому убеждению, 
совершенно бесполезном продолжении военных действий. В отношениях Жукова и 
Сталина сложилась ситуация очень похожая на ту, которая была в 1941 году, когда 
Сталин за такое же отстаивание Жуковым своей точки зрения снял его с должности 
начальника Генерального штаба. Причем обстоятельства повторялись даже в деталях.
 И тогда Сталин сказал Жукову: «Выйдите и подумайте, а мы тут пока будем решать.
..» Там тоже Жуков только разложил карты, чтобы собраться с мыслями, как его 
сразу же вернули в кабинет. Сталин тогда объявил: «Мы сможем обойтись и без 
вас», — и, освободив его от обязанностей начальника Генштаба, назначил 
командующим Резервным фронтом и отправил организовывать наступление под Ельней, 
которое, собственно, и предлагал проводить Жуков. Теперь время было уже не то. 
И Сталин был не тот. И Жуков тоже очень изменился, завоевал авторитет в 
Вооруженных Силах, да и у самого Сталина. Теперь просто так с ним круто 
обойтись было нельзя. И Сталин это понимал. Но все же, как бы ни смягчал он эту 
«размолвку», как бы ни обставлял ее какими-то «декорациями» необходимости 
перемен, суть дела не изменялась: фактически Сталин после того разговора Жукова 
с должности снял. Мы в предыдущих главах уже отмечали проявление у Сталина 
ревности по отношению к популярности Жукова. С приближением победного 
завершения войны вполне допустимо предположить намерение Верховного: после 
многих неудач в первый год воины (несомненно, «подмочивших» его репутацию) 
подправить свой авторитет более активным вмешательством в успешные боевые дела. 
В подтверждение допустимости такого предположения приведу разговор Сталина с 
Жуковым спустя некоторое время: — Как вы смотрите на то, чтобы руководство 
всеми фронтами в дальнейшем передать в руки Ставки? — спросил Сталин. Обращаю 
внимание на то, что Сталин не пытается пояснить причины или обстоятельства, 
требующие сосредоточения военного руководства в его руках. Юридически он и так 
Верховный Главнокомандующий. Зачем ему понадобилось это более детальное 
вмешательство в боевые дела? Жуков ответил на этот вопрос Сталина: — Да, 
количество фронтов уменьшилось. Протяжение общего фронта тоже сократилось, 
руководство фронтами упростилось, и имеется полная возможность управлять 
фронтами из Ставки. Вот так, по-деловому, исходя из общей обстановки, 
сформулировал Жуков аргументы в пользу намечаемых Сталиным перемен. Если такое 
обоснование высказал бы сам Сталин, все мои предположения о личных амбициозных 
чувствах Верховного не стоили бы, как говорится, и ломаного гроша. Но 
подкрепление моим предположениям дает сам Сталин в продолжение разговора: — Вы 
это без обиды говорите? Значит, Иосиф Виссарионович имел в виду, спрашивая 
мнение Жукова, не только изменения в стратегическом руководстве, но и 
личностные: как отнесется Жуков к тому, что Верховный отстраняет его как 
представителя Ставки от руководства крупными операциями фронтов и, говоря 
по-простому, тянет одеяло на себя? Жуков отвечает со спокойным достоинством: — 
А на что же обижаться? Думаю, что мы с Василевским не останемся безработными. 
Жуков в ремарке к этим своим словам в «Воспоминаниях...» пишет: «...пошутил я». 
Но вдумайтесь, какой подтекст в этой «шутке». Разговор идет об «обиде», и Жуков,
 человек тактичный, отвечает обидчику, как принято в таких случаях: мол, что вы,
 что вы, не беспокойтесь, я не обижаюсь. Значит, обиду Сталин все же наносил. В 
чем она заключается? — В том, что Верховный отстраняет его от больших дел. То, 
что Жуков это понимает и дает понять собеседнику, что понимает, отчетливо 
просматривается в его словах: «Думаю... не останемся безработными». Все тут 
прозрачно высказано: с объявлением этого решения Сталина маршалы Жуков и 
Василевский уже «безработные», но Жуков надеется, что выйдет из уже 
состоявшегося положения «безработного». На этом разговор был прерван. Но Сталин,
 видимо, обдумал свой ход еще раз и, посчитав, что элемент обиды все же 
присутствует, — а ссориться с Жуковым он не хотел, потому что по-настоящему 
уважал и ценил маршала, — пригласил его к себе и «позолотил пилюлю»: — Вы и 
впредь останетесь моим заместителем. Ну и чтобы окончательно уважить Жукова, 
Верховный буквально играет на его полководческом самолюбии: — 1-й Белорусский 
фронт находится на Берлинском направлении. Мы думаем поставить вас на это 
направление. Вот он, главный козырь: я беру все в свои руки, а вам дарю лавры 
покорителя гитлеровской столицы — Берлина. Для Жукова — полководца и «военной 
косточки» до глубины души — такая перспектива, конечно же, лестна, почетна и... 
утешительна. Этим назначением Сталин в большой степени оправдал себя в глазах 
военачальников, которые восприняли назначение Жукова как заслуженный, 
закономерный шаг. Кому же брать Берлин, как не Жукову? И вот Сталин, вместе со 
всей армией, любящей и уважающей маршала Жукова, именно ему и оказывает эту 
высокую честь. Все восприняли это решение Сталина как еще одно проявление его 
мудрости. И действительно, в тонкости мышления ему не откажешь: добился чего 
хотел — будет завершать войну, возглавляя сам всю победоносную кампанию. 
Обиженным оказался один Рокоссовский, который уже предвкушал лавры покорителя 
Берлина, но вдруг судьба отвернулась от него — и пришлось передать фронт Жукову.
 Много лет Рокоссовский и Жуков считались друзьями, но горький осадок в душе 
Константина Константиновича остался на всю жизнь. И не только остался, но порой 
и выплескивался. (Но об этом — позже).




Крымская конференция


Первым о необходимости очередной встречи глав трех государств заговорил 
президент США Рузвельт. 19 июля 1944 года в своем послании Сталину он писал: 
«Поскольку события развиваются так стремительно и так успешно, я думаю, что в 
возможно скором времени следовало бы устроить встречу между Вами, 
премьер-министром и мною». 20 июля с аналогичным предложением обратился к 
Сталину и Черчилль. 24 июля он сообщает уже некоторые детали предполагаемой 
встречи: «Вы, несомненно, уже получили телеграмму Президента с предложением об 
еще одной встрече между нами тремя на севере Шотландии приблизительно во второй 
неделе сентября. Мне нет необходимости говорить о том, как искренне 
Правительство Его Величества и я лично надеемся на то, что Вы сможете приехать. 
Я хорошо знаю Ваши трудности, а также то, насколько Ваши передвижения должны 
зависеть от обстановки на фронте, но я прощу Вас принять во внимание, что 
тройственная встреча имела бы большие преимущества и упростила бы ведение всех 
наших дел, как это случилось после Тегерана. В сентябре на севере и на 
северо-западе Шотландии погода часто бывает самой хорошей. Однако в этом деле я 
не могу дать Вам никакой гарантии. Тем временем я веду подготовку для 
Президента и для самого себя, поскольку он уже сообщил мне о своем намерении 
приехать. Пожалуйста, сообщите мне Ваши соображения и пожелания». Сталин 
ответил Черчиллю 26 июля 1944 года: «Я с удовольствием узнал из Вашего послания 
об августовском конвое, за которым должен последовать, как Вы пишете, новый 
цикл конвоев, в которых мы, действительно, серьезно нуждаемся. Что касается 
встречи между Вами, г-ном Рузвельтом и мною, о которой Вы пишете также, в 
послании от 24 июля, то и я считал бы такую встречу желательной. Но в данное 
время, __когда советские армии ведут бои по такому широкому фронту, все более 
развивая свое наступление, я лишен возможности выехать из Советского Союза и 
оставить руководство армиями даже на самое короткое время. По мнению всех моих 
коллег, это совершенно не представляется возможным». Последовала переписка 
между членами «большой тройки» с уточнения места, времени встречи и вопросов, 
которые желательно обсудить. Наконец договорились съехаться в Крыму в Ялте 3 
февраля 1945 года. До прибытия в Крым американская и английская делегации 30 
января — 2 февраля 1945 года провели конференцию на острове Мальта. Главной 
задачей этой конференции являлось определение стратегического плана союзников в 
Западной Европе. Во время совещаний начальников штабов, ежедневно проводившихся 
на Мальте (на последнем таком совещании 2 февраля присутствовали Ф. Рузвельт и 
У. Черчилль), был принят план завершающего этапа военных действий в Германии, 
согласно которому главный удар наносился на северном участке Западного фронта в 
направлении Рура, а вспомогательный — в направлении Франкфурта-на-Майне — 
Касселя. На этот раз союзники хотели начать операцию как можно скорее, пока 
наступление русских на Восточном фронте не завершилось полным поражением немцев.
 Не менее важным было обсуждение западными союзниками и некоторых политических 
проблем. 1 февраля 1945 года состоялось совещание министров иностранных дел США 
и Англии, на котором были согласованы позиции сторон почти по всем политическим 
вопросам, предполагавшимся к обсуждению на Крымской конференции. Министр 
иностранных дел Англии А. Идеи в ходе этого совещания сказал: «У русских будут 
весьма большие требования; мы можем предложить им не очень много, но нам нужно 
от них очень много. Поэтому нам следует договориться о том, чтобы собрать 
воедино все, что мы хотим, и все, что нам придется отдать. Это распространялось 
бы также и на Дальний Восток», 3 февраля 1945 г. Ф. Рузвельт и У. Черчилль 
вместе с сопровождавшими их лицами прибыли в Крым. Они были размещены во 
дворцах вблизи Ялты, уцелевших от разрушения поспешно отступавшими гитлеровцами.
 Ф. Рузвельту был предоставлен Ливадийский дворец, У. Черчиллю — Воронцовский 
дворец в Алупке. Советская делегация остановилась в Юсуповском дворце в Кореизе.
 4 февраля 1944 года прошло первое заседание тройки, его открыл Рузвельт. В 
последующем вся работа, как и это первое заседание, проходила в Ливадийском 
дворце. Это объясняется тем, что здесь располагалась американская делегация, 
Рузвельту, ввиду его ограниченной подвижности, удобнее было работать именно 
здесь. На первом заседании заслушали сообщения о военных делах, боевых 
действиях и перспективах на фронтах. О положении советских войск сделал 
обстоятельный доклад зам. начальника Генштаба генерал Антонов. О положении на 
западном и итальянском театре военных действий доложил генерал Дж. Маршалл. 5 
февраля рассмотрели политические вопросы, в частности — судьбу Германии после 
ее поражения. В заключительном документе для прессы было сказано: «Эти условия 
не будут опубликованы, пока не будет достигнут полный разгром Германии». В 
секретных соглашениях «большой тройки» была определена договоренность о 
безоговорочной капитуляции Германии и о том, что никто из союзников не 
заключает с ней сепаратных соглашений. Принято решение о расчленении Германии 
на зоны оккупации, а также Берлина — на сектора. Особенно горячие стычки 
происходили между Сталиным и Черчиллем в вопросе о репарациях. Этот вопрос был 
поставлен Сталиным, он представил специальный план, который предусматривал: — 
репарации должны взиматься не деньгами, а натурой (по опыту прошлой мировой 
войны — тогда насчитали репарации деньгами и почти ничего не получили: Германии 
нечем было платить); — Германия должна производить натуральные платежи в виде 
фабрик, заводов, кораблей, танков и т. п. плюс ежегодные товарные поставки; — 
срок репараций установить на 10 лет, причем изъятие национального богатства 
произвести в течение двух лет после окончания войны; — точно подсчитать ущерб, 
нанесенный Германией Советскому Союзу, невозможно, однако приблизительный 
подсчет равен 2 триллионам 600 миллиардам рублей. Советский Союз понимает, что 
Германия не сможет покрыть такие астрономические цифры, и согласен получать 
ежегодно материальные поставки не менее чем на 10 миллиардов долларов, что 
является очень незначительной частью материальных потерь Советского Союза. 
Выслушав этот план, Черчилль стал возражать: — Жертвы России безусловно больше, 
чем жертвы других стран! — Дальше он перечисляет разрушения в Англии и 
восклицает: — Что будет с Германией? Призрак голодающей Германии, с ее 80 
миллионами человек, встает перед глазами! Не придется ли союзникам, в конце 
концов, кормить немцев? Если хочешь ездить на лошади, ее надо кормить сеном и 
овсом. Сталин строго сказал: — Лошадь не должна была бросаться на нас. — Моя 
метафора неудачна, поставим вместо лошади автомобиль, которому нужен бензин. 
Сталин парирует: — Нет аналогии и в этом — немцы не машины, а люди. Рузвельт 
склоняется к тому, чтобы поддержать Сталина. Еще один убедительный аргумент 
советской делегации: — Нужно иметь в виду, что послевоенная Германия будет 
свободна от расходов на вооружение. А перед войной она на это тратила до шести 
миллиардов в год! Даже Черчилль воскликнул: — Да, это очень важное соображение! 
Сталин добился, чтобы в первую очередь репарации получили те, кто больше других 
пострадал в этой войне, чтобы комиссия по репарациям находилась в Москве. 
Черчилль пошутил, что он был слишком сговорчивым при обсуждении вопроса о 
репарациях, этого может не одобрить парламент и даже выгнать его, Черчилля. 
Сталин добродушно поддержал своего оппонента: — Победителей не выгоняют! В 
течение восьми дней главы государств решили и другие вопросы: о создании 
Организации Объединенных Наций для поддерживания мира и безопасности; о 
создании свободной, независимой Польши. (Была настоящая драка по поводу 
правительства. Но Сталин отстоял свои намерения, уступив лишь включение в новое 
правительство нескольких человек из эмигрантов, находившихся в Англии). Так же 
напряженно и в конечном счете успешно для Советского Союза Сталин разрешил 
вопрос о Югославии, утвердив там власть во главе с Тито, Было заключено 
соглашение о выдаче военнопленных странам по их принадлежности, то же касалось 
и репатриации заключенных из немецких лагерей. На конференции были решены и 
некоторые территориальные вопросы. Сталин не упустил возможности прибавить к 
нашей стране Кенигсберг с прилегающей к нему территорией Восточной Пруссии 
(теперь Калининградская область), а также Южный Сахалин и Курильские острова 
(вроде бы, за его сговорчивость о вступлении СССР в войну против Японии, хотя 
это было предусмотрено еще в документах Тегеранской конференции). Вечерами, в 
перерывах между заседаниями, «большая тройка» собиралась пообедать или 
поужинать. Мне кажется — то, что они говорили на этих застольях, не менее 
интересно и значительно, чем то, что высказывалось официально. Давайте 
обратимся к воспоминаниям Черчилля. «В этот вечер мы все вместе обедали со 
Сталиным в Юсуповском дворце. Речи, произносившиеся за обедом, были записаны и 
могут быть приведены здесь. Между прочим, я сказал: — Я не прибегаю ни к 
преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь 
маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В 
истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными 
деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали 
за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь 
маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться 
к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно. Я шагаю по 
этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в 
дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла 
не только по всей России, но и по всему миру». Сталин ответил мне лестными 
словами. Он сказал: — Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за 
самого мужественного из всех премьер-министров мира, сочетающего в себе 
политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда 
вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет 
и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние 
и возможные союзники покинут ее, — сказал он, — она будет продолжать сражаться. 
За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который 
мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у 
меня на душе, и то, в чем я уверен. Затем я коснулся более серьезной темы: — Я 
должен сказать, что еще ни разу за всю войну, даже в самые мрачные периоды, я 
не ощущал на себе такой большой ответственности, как сейчас на этой конференции.
 Теперь, по причинам, на которые указал маршал, мы понимаем, что достигли 
вершины холма и перед нами простирается открытая местность. Не будем 
преуменьшать трудности. В прошлом народы, — товарищи по оружию лет через 
пять—десять после войны расходились в разные стороны... Я возлагаю свои надежды 
на замечательного президента Соединенных Штатов и на маршала Сталина, в которых 
мы найдем поборников мира и которые, разбив наголову противника, поведут нас на 
борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от 
имени Англии заявляю, что мы не отстанем в наших усилиях. Мы неослабно будем 
поддерживать ваши усилия. Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В 
противном случае океаны крови окажутся напрасными и поруганными. Я провозглашаю 
тост за яркий, солнечный свет победившего мира. Сталин ответил. Я никогда не 
подозревал, что он может быть таким откровенным. — Я говорю, — сказал он, — как 
старый человек; вот почему я говорю так много. Но я хочу выпить за наш союз, за 
то, чтобы он не утратил своего интимного характера, свободного выражения 
взглядов. В истории дипломатии я не знаю такого тесного союза трех великих 
держав, как этот, в котором союзники имели бы возможность так откровенно 
высказывать свои взгляды. Я знаю, что некоторым кругам это замечание покажется 
наивным. В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это 
наивно? Опытные дипломаты могут сказать: «А почему бы мне не обмануть моего 
союзника?» Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего 
союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, 
что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко 
обмануть друг друга? Я провозглашаю тост за прочность союза наших трех держав. 
Да будет он сильным и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны... И 
затем: — За группу деятелей, которых признают только во время войны и о чьих 
услугах быстро забывают после войны. Пока идет война, этих людей любят и 
встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны их 
престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной. — Я поднимаю мой бокал 
за военных руководителей. Сталин не питал никаких иллюзий относительно 
предстоящих нам трудностей: — В эти дни в истории Европы произошли изменения — 
радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без 
такого союза выиграть войну было бы невозможно. Но союз против общего врага — 
это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело — поставленный союз для 
обеспечения мира и сохранения плодов победы. То, что мы сражались вместе, — 
хорошо, но это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь 
завершена работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы 
обеспечения безопасности и укрепления мира, — это большое достижение. Это 
поворотный пункт. — Я провозглашаю тост за успешное завершение Думбартон-Окса и 
за то, чтобы наш союз, рожденный в огне сражений, стал прочным и сохранился 
после войны; за то, чтобы наши страны не погрязли только в своих собственных 
делах, но помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело и что в 
дни мира они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом, как и в дни 
войны. Моя очередь была председательствовать на нашем последнем обеде 10 
февраля. За несколько часов до того, как Сталин должен был приехать, в 
Воронцовский дворец прибыл взвод русских солдат. Они заперли двери по обе 
стороны приемных залов, в которых должен был проходить обед. Была расставлена 
охрана, и никому не разрешилось входить. Затем они обыскали все — смотрели под 
столами, простукивали стены. Моим служащим приходилось выходить из здания, 
чтобы попасть из служебных помещений в комнаты, где они жили. Когда все было 
подготовлено, прибыл маршал, в самом приветливом настроении, а немножко позже 
прибыл президент. Во время обеда в Юсуповском дворне Сталин провозгласил тост 
за здоровье короля в такой форме, что, хотя он и предполагал, что тост 
получится дружественным и почтительным, мне он не понравился. Сталин сказал, 
что в общем и целом всегда был против королей и держит сторону народа, а не 
какого бы то ни было короля, но что в этой войне он научился уважать и ценить 
английский народ, который уважает и чтит своего короля, и что поэтому он хотел 
бы провозгласить тост за здоровье английского короля. Я не был удовлетворен 
такой формулировкой и попросил Молотова разъяснить, что этих тонкостей Сталина 
можно было бы избежать и предлагать в дальнейшем тост за здоровье «глав трех 
государств». Поскольку на это было дано согласие, я тут же ввел в практику 
новую формулу: — Я провозглашаю тост за здоровье его королевского величества, 
президента Соединенных Штатов и президента СССР Калинина — трех глав государств.
 На это президент, у которого был очень усталый вид, ответил: — Тост 
премьер-министра навевает много воспоминаний. В 1933 году моя жена посетила 
одну из школ у нас в стране. В одной из классных комнат она увидела карту с 
большим белым пятном. Она спросила, что это за белое пятно, и ей ответили, что 
это место называть не разрешается. То был Советский Союз. Этот инцидент 
послужил одной из причин, побудивших меня обратиться к президенту Калинину с 
просьбой прислать представителя в Вашингтон для обсуждения вопроса об 
установлении дипломатических отношений. Такова история признания нами России. 
Теперь я должен был провозгласить тост за здоровье маршала Сталина. Я сказал: — 
Я пил за это несколько раз. На этот раз я пью с более теплым чувством, чем во 
время предыдущих встреч, не потому, что он стал одерживать больше побед, а 
потому, что благодаря великим победам и славе русского оружия он сейчас 
настроен более доброжелательно, нежели в те суровые времена, через которые мы 
прошли. Я считаю, что, какие бы разногласия ни возникали по тем или иным 
вопросам, в Англии он имеет доброго друга. Я надеюсь, что в будущем Россию 
ожидают светлая счастливая жизнь и процветание. Я сделаю все, чтобы этому 
помочь, и уверен, что то же самое сделает президент. Было время, когда маршал 
относился к нам не столь благожелательно, и я вспоминаю, что и сам кое-когда 
отзывался о нем грубо, но наши общие опасности и общая лояльность изгладили все 
это. Пламя войны выжгло все недоразумения прошлого. Мы чувствуем, что имеем в 
его лице друга, которому можем доверять, и я надеюсь, что он по-прежнему будет 
питать точно такие же чувства в отношении нас. Желаю ему долго жить и увидеть 
свою любимую Россию не только покрытой славой в войне, но и счастливой в дни 
мира. Сталин ответил в самом наилучшем настроении, и у меня создалось 
впечатление, что он счел форму «главы государств» вполне подходящей для встреч 
нашей «тройки». У меня нет записи того, что именно он сказал. Вместе с 
переводчиками нас было не более десяти человек, и по исполнении формальностей 
мы беседовали по двое и по трое. Я упомянул, что после поражения Гитлера в 
Соединенном Королевстве будут проведены всеобщие выборы. Сталин высказал мнение,
 что мол позиция прочна, «поскольку люди поймут, что им необходим руководитель, 
а кто может быть лучшим руководителем, чем тот, кто одержал победу?» Я объяснил,
 что в Англии две партии и что я принадлежу лишь к одной из них. «Когда одна 
партия — это гораздо лучше», — сказал Сталин с глубокой убежденностью... В 
таких непринужденных разговорах вечер прошел приятно. Когда маршал собрался 
уходить, многие представители английской делегации собрались в вестибюле дворца,
 и я воскликнул: «Трижды „ура“ маршалу Сталину!» Троекратное приветствие 
прозвучало тепло. Во время нашего пребывания в Ялте был другой случай, когда не 
все прошло так гладко. Рузвельт, который давал завтрак, сказал, что он и я в 
секретных телеграммах всегда называем Сталина «Дядя Джо». Я предложил, чтобы он 
сказал Сталину об этом в конфиденциальном разговоре, но он пошутил на этот счет 
при всех. Создалось напряженное положение. Сталин обиделся. «Когда я могу 
оставить этот стол?» — спросил он возмущенно. Бирнс спас положение удачным 
замечанием. «В конце концов, — сказал он, — ведь вы употребляете выражение 
„Дядя Сэм“, так почему же „Дядя Джо“ звучит так уж обидно?» После этого маршал 
успокоился, и Молотов позднее уверял меня, что он понял шутку. Он уже знал, что 
за границей многие называют его «Дядя Джо», и понял, что прозвище было дано ему 
дружески, в знак симпатии. Следующий день, воскресенье 11 февраля, был 
последним днем нашего пребывания в Крыму. Президент торопился на родину и хотел 
по дороге заехать в Египет, чтобы обсудить дела Среднего Востока с властелинами 
этих стран. Сталин и я позавтракали с ним в бывшей бильярдной царя в 
Ливадийском дворце. За завтраком мы подписали заключительные документы и 
официальные коммюнике. Теперь все зависело от духа, в котором они будут 
проводиться в жизнь. 27 февраля я предложил палате общин одобрить результаты 
Крымской конференции. Я считал себя обязанным провозгласить свою веру в 
добросовестность Советов, надеясь обеспечить ее. К этому меня поощрило 
поведение Сталина. Я сказал: — Впечатление, сложившееся у меня после поездки в 
Крым и после всех других встреч, таково, что маршал Сталин и советские лидеры 
желают жить в почетной дружбе и равенстве с западными демократиями. Я считаю 
также, что они — хозяева своего слова. Мне не известно ни одно правительство, 
которое выполняло бы свои обязательства, даже в ущерб самому себе, более точно, 
нежели русское Советское правительство. Я категорически отказываюсь пускаться 
здесь в дискуссии относительно добросовестности русских. Совершенно очевидно, 
что эти вопросы касаются всей будущности земного шара. Действительно, судьба 
человечества была бы мрачной в случае возникновения какого-либо ужасного 
раскола между западными демократиями и русским Советским Союзом. Общая реакция 
палаты выразилась в безоговорочной поддержке той позиции, которую мы заняли на 
Крымской конференции". Таков Сталин, стратег-дипломат, и так высок был его 
международный авторитет.

Последняя кампанияВзяв на себя напрямую руководство фронтами, Сталин, наверное, 
провел немало времени у карты с общей обстановкой тех дней. Стратегическое 
положение советских войск и армий стран антигитлеровской коалиции оценивалось 
им как близкое к завершению разгрома Германии. Наши удары хорошо 
согласовывались с действиями союзников в Западной Европе. По существу, 
Советская Армия и англо-американские силы заняли исходные позиции для решающего 
наступления на жизненные центры Германии. Теперь предстояло совершить последний 
стремительный натиск и в короткий срок окончательно сокрушить врага. Советская 
Армия одержала победы, решающие исход войны. Завершение борьбы на 
советски-германском фронте было предрешено в нашу пользу, час окончательного 
разгрома противника приблизился. Мы превосходили врата не только по численности 
войск, но и по их выучке, по технической оснащенности. Боевые действия вполне 
обеспечивались слаженной работой тыла, он оказывал фронту все возрастающую 
помощь. Сил хватило бы для прямого решительного удара на Берлинском направлении.
 Но это было связано с большими потерями. Немцы, несомненно, как и мы под 
Москвой, будут стоять под Берлином насмерть. К концу войны тем более надо 
поберечь людей, они прошли через всю войну и заслужили того, чтобы остаться 
живыми. Потери, конечно, неизбежны, но надо свести их до минимума. А для этого 
надо придумать какой-то особенно хитрый ход, чтобы обмануть врага, ввести его в 
заблуждение, заставить сосредоточить главные силы не там, где мы нанесем 
решительный удар. Но что можно придумать, глядя на карту, где войска разделены 
на две группы фронтов Карпатами? Противник, вполне естественно, укрепляет и 
сосредоточивает войска на Берлинском направлении, это самый короткий и удобный 
путь для наступления наших войск на столицу вермахта. Надо ослабить оборону 
врага на этом направлении. Но как это сделать? Можно подбросить дезинформацию о 
подготовке наступления на другом направлении. Но поверит ли Гитлер? И как это 
сделать? Можно без дезинформации нанести вспомогательные удары где-то на 
флангах и отвлечь туда резервы противника. Но слабыми ударами гитлеровское 
командование не отвлечешь, оно многоопытное, поймет подобный маневр, с 
Берлинского направления войска не тронет. А может быть, пугать ударом в лоб, а 
осуществить гигантские клещи, охватить всю оставшуюся немецкую армию заходом с 
Прибалтики на севере и через Будапешт, Вену на юге? И пусть немцы сидят в 
укреплениях на Берлинском направлении, а наши армии обойдут их и встретятся в 
Берлине. А если гитлеровцы кинут все свои резервы для отражения этих фланговых 
ударов, можно будет ударить и на Берлинском направлении. Сталин изложил свои 
рассуждения начальнику Генерального штаба Антонову и попросил его вместе с 
опытными генштабовцами прикинуть и подрассчитать эти варианты. Об этой работе 
генерал Штеменко вспоминает: «Предварительно замысел очень тщательно обсуждался 
у А. И. Антонова. Помимо самого Алексея Иннокентьевича, в этом участвовали: 
начальник Оперативного управления, его заместители А. А. Грызлов и Н. А. Ломов, 
начальники соответствующих направлений. Все соображения, высказанные здесь, 
уточнялись затем в Оперативном управлении. Там же рассчитывались силы и 
средства и отрабатывались все другие элементы операции. Наконец замысел получил 
графическое оформление: со всеми расчетами и обоснованиями он был нанесен на 
карту, после чего еще раз подвергся, можно сказать, придирчивому обсуждению. 
Как и в прошлом, наиболее детально планировались начальные операции. Дальнейшие 
же задачи фронтов намечались лишь в общем виде. В ходе творческих исканий 
сначала зародилась, а затем окончательно откристаллизовалась общая идея наших 
действий. Было признано, что центральный участок советско-германского фронта 
является решающим, ибо удар отсюда выводит наши войска по кратчайшему 
направлению к жизненным центрам Германии. Но именно здесь находилась и наиболее 
плотная группировка войск противника. Чтобы создать более вы-годные условия для 
нашего наступления, признавалось целесообразным растянуть центральную 
группировку немецко-фашистских войск. Для этого мы должны были максимально 
активизироваться на флангах стратегического фронта. Речь шла уже не только о 
Венгрии и Австрии, но и о Восточной Пруссии. Энергичное наступление под 
Будапештом и на Вену требовалось сочетать с наступлением на Кенигсберг. Мы 
отлично знали, что в Восточной Пруссии и Венгрии противник проявляет повышенную 
чувствительность. При сильном нажиме он непременно станет перемешать сюда свои 
резервы и войска с неатакованных участков фронта. В итоге Западное направление, 
где намечались решающие события, серьезно ослабнет». Таким образом, замысел 
Сталина получил графическое воплощение и теоретическое обоснование в 
Генеральном штабе. На этот раз Штеменко отмечает очень существенную особенность 
— самостоятельное личное руководство Сталина как подготовительной работой, так 
и осуществлением всей операции: «Подготавливая замысел кампании 1945 года, 
Ставка не собирала командующих на специальное совещание, как это имело место в 
прошлом (например, при разработке плана „Багратион“). На сей раз ограничились 
вызовом командующих порознь в Генеральный штаб. С каждым из них обсуждались все 
детали операций данного фронта, и затем уже согласованные соображения 
докладывались Ставке... Существенных поправок внесено не было. Договорились, 
что на главном направлении наступление начнется 20 января 1945 года, однако 
планы операций пока не утверждались и директивы фронтам не отдавались... 
Координацию действий всех четырех фронтов на Берлинском направлении Верховный 
Главнокомандующий взял на себя». Сталин лично дал указание командующим фронтами 
о подготовке операции. Жуков вспоминает: «До конца ноября штаб фронта во главе 
с М. С. Малининым отрабатывал план наступления и готовил необходимые заявки 
Ставке Верховного Главнокомандования на дополнительные войска и материальные 
средства. Штабом фронта, штабом тыла фронта и командующими родами войск был 
проделан титанический труд по расчетам сил и средств на предстоящую операцию». 
По этому поводу вот что пишет маршал Конев: "...К концу ноября 1944 года меня 
вызвали в Москву с планом операции, разработанным командованием фронта. Я 
доложил его в Ставке Верховного Главнокомандования И. В. Сталину в присутствии 
членов Государственного Комитета обороны. Я хорошо помню, как обстоятельно И. В.
 Сталин изучал этот план. Особенно внимательно он рассматривал на карте 
Силезский промышленный район. Здесь было огромное скопление предприятий, шахт с 
мощным оборудованием, расположенным на земле, различного вида промышленных 
построек. Все это, вместе взятое, представляло очень большие препятствия для 
маневренных действий войск при наступлении. Даже на карте масштабы Силезского 
района и его мощь выглядели внушительно. Сталин, как я прекрасно понял, 
подчеркивая это обстоятельство, показал пальцем на карту, обвел этот район и 
сказал: — Золото. Сказано это было так, что, в сущности, не требовало 
дальнейших комментариев.

Для меня, как командующего фронтом, уже и без того было ясно, что вопрос об 
освобождении Домбровско-Силезского промышленного района надо решать по-особому. 
Надлежало принять все меры к предельно возможному сохранению его промышленного 
потенциала, тем более что после освобождения эти исконно польские земли должны 
отойти Польше. И потому по нашему плану удары войск шли в обход этого района, 
севернее и южнее его. Однако не скрою, когда Сталин так веско, значительно 
сказал: «Золото», — я подумал, что следует еще более внимательно и глубоко 
изучить все возможности не только освобождения, но и спасения 
Домбровско-Силезского промышленного района. План со стороны Ставки возражений 
не встретил и был целиком одобрен. Не теряя времени, я вернулся на фронт. 
Началась подготовка к операции". На торжественном собрании в честь годовщины 
Октябрьской революции, 6 ноября, Сталин в своем докладе подвел итоги боев за 
прошедший год. Именно в этом докладе он охарактеризовал десять ударов, которые 
историки и публицисты называли сталинскими. Говоря об общественной и 
хозяйственной жизни страны, Сталин отметил: " — На четвертом году войны наши 
заводы производят танков, самолетов, орудий, минометов, боеприпасов в несколько 
раз больше, чем в начале войны. Позади остался наиболее трудный период в 
восстановлении сельского хозяйства. После возвращения стране плодородных полей 
Дона и Кубани, после освобождения Украины, наше сельское хозяйство быстро 
оправляется от тяжелых потерь. Советский железнодорожный транспорт выдержал 
нагрузку, с которой едва ли справился бы транспорт другой страны. Все это 
говорит за то, что экономическая основа Советского государства оказалась 
несравненно более жизнеспособной, чем экономика вражеских государств. 
Социалистический строй, порожденный Октябрьской революцией, дал нашему народу и 
нашей армии великую и непреоборимую силу. Советское государство, несмотря на 
тяжелое бремя войны, несмотря на временную оккупацию немцами весьма больших и 
экономически важных районов страны, в ходе войны не сокращало, а год от года 
увеличивало снабжение фронта вооружением и боеприпасами. Теперь Красная Армия 
имеет танков, орудий, самолетов не меньше, а больше, чем немецкая армия. Что 
касается качества нашей боевой техники, то в этом отношении она намного 
превосходит вооружение врага. Подобно тому, как Красная Армия в длительной и 
тяжелой борьбе один на один одержала военную победу над фашистскими войсками, 
труженики советского тыла в своем единоборстве с гитлеровской Германией и ее 
сообщниками одержали экономическую победу над врагом. (Бурные аплодисменты.
)Советские люди отказывали себе во многом необходимом, шди сознательно на 
серьезные материальные лишения, чтобы больше дать фронту. Беспримерные 
трудности нынешней войны не сломили, а еще более закалили железную волю и 
мужественный дух советского народа. Наш народ по праву стяжал себе славу 
героического народа". Пока войска и штабы готовились к завершающим операциям, в 
Москве наступило некоторое затишье, и Сталин решил, впервые за годы войны, 
отметить новогодний праздник, он пригласил своих соратников. Использую 
воспоминания Штеменко. На даче у Сталина собрались: А. А. Новиков, Н. Н. 
Воронов, Я. Н. Федоренко, А. В. Хрулев, С. М. Буденный, А. И. Антонов, С. М. 
Штеменко.

За несколько минут до двенадцати все вместе прибыли члены Политбюро и с ними 
некоторые наркомы. Собралось человек двадцать пять мужчин и одна-единственная 
женщина — жена присутствовавшего здесь же Генерального секретаря Итальянской 
коммунистической партии Паль-миро Тольятти. Сталин занял свое обычное место в 
торце стола. С правой руки, как всегда, стоял графин с чистой водой. Никаких 
официантов не было, и каждый брал себе на тарелку то, что ему хотелось. С 
ударом часов Верховный Главнокомандующий произнес краткое слово в честь 
советского народа, сделавшего все возможное для разгрома гитлеровской армии и 
приблизившего час нашей победы. Он провозгласил здравицу в честь Советских 
Вооруженных Сил и поздравил нас всех: — С Новым годом, товарищи! Взаимно 
поздравили друг друга и выпили за победоносное окончание войны в наступившем 
1945 году. Некоторая скованность, чувствовавшаяся вначале, вскоре исчезла. 
Разговор стал общим. Хозяин не соблюдал строгого ритуала: после нескольких 
тостов поднялся из-за стола, закурил трубку и вступил в беседу с кем-то из 
гостей. Остальные не преминули воспользоваться свободой, разбились на группы, 
послышался смех, голоса стали громкими. Буденный внес из прихожей баян, 
привезенный с собой, сел на стул и растянул мехи. Играл он мастерски. 
Преимущественно русские народные песни, вальсы и польки. Как всякий истый 
баянист, склонялся ухом к инструменту. Заметно было, что это любимое его 
развлечение. К Семену Михайловичу подсел Ворошилов. Потом подошли и многие 
другие. Когда Буденный устал играть, Сталин завел патефон. Пластинки выбирал 
сам. Гости пытались танцевать, но дама была одна, и с танцами ничего не 
получилось. Тогда хозяин дома извлек из стопки пластинок «Барыню». Буденный не 
усидел — пустился в пляс. Плясал он лихо, вприсядку, с прихлопыванием ладонями 
по коленям и голенищам сапог. Все от души аплодировали ему. Гвоздем музыкальной 
программы были записи военных песен в исполнении ансамбля А. В. Александрова. 
Эти песни все знали и дружно стали подпевать. Разъехались из Кунцева около трех 
часов ночи. Первая за время войны встреча Нового года не в служебной обстановке 
порождала раздумья. По всему чувствовался недалекий конец войны. Дышалось уже 
легче, хотя все знали, что в самое ближайшее время начнется новое грандиозное 
наступление, впереди еще не одно тяжелое сражение. Новый год у наших союзников 
получился не праздничный, вышло горькое похмелье после новогоднего застолья. 
Гитлер преподнес им очень неприятный сюрприз. Для того чтобы понятнее было 
случившееся, придется на несколько недель вернуться назад. Все усилия, по 
многим каналам гитлеровских дипломатов и тайных представителей, добиться 
сепаратного мира на Западе к успеху не привели. Союзники тогда еще были верны 
ранее подписанным договорам и не соглашались на перемирие с Гитлером в 
одностороннем порядке. Вот тогда Гитлер пришел к следующему выводу: «Наивно 
надеяться на успех переговоров в момент тяжелых военных поражений. Переговоры 
можно вести только с благоприятных военных позиций. Западные державы будут 
более склонны к миру и соглашению, если удастся нанести им военное поражение». 
В общем, Гитлер решил проучить союзников, чтобы они стали более сговорчивыми. 
Он пригласил к себе Кейтеля, Йодля, начальника генерального штаба сухопутных 
войск Гудериана и представителя командования военно-воздушных сил генерала 
Крейпе. Здесь он изложил свой замысел: — Я принял решение: будем наступать в 
Арденнах, — он показал это направление на карте, — форсируем Маас и потом — на 
Антверпен! После того как мы нанесем этот удар, англичане будут более 
сговорчивы. Надо сказать, что намеченный Гитлером план был довольно эффективен 
и мог принести и стратегическую, и политическую выгоду Германии. Этим ударом, с 
выходом к морю, гитлеровцы отрезали бы армию союзников, находившуюся в глубине 
Франции, захватили бы в Антверпене огромные запасы боеприпасов и другого 
имущества и окружили бы не менее 25 — 30 британских и американских дивизий. 
Если учесть, что к тому времени во Франции находились 62 дивизии союзников, то 
потеря почти половины из них, в основном английских, привела бы, по замыслу 
немцев, к коренному изменению обстановки в пользу Германии. Да к тому же 
быстрый разгром союзников, по замыслу Гитлера, дал бы возможность немедленно 
перебросить войска с запада на восток, чтобы отразить зимнее наступление 
русских. С присущей ему энергией Гитлер отдался осуществлению этой идеи. 12 
октября он рассмотрел план наступления в Арденнах, который разработал Йодль. 
Этим планом предусматривалось нанести удар на 100-километровом участке, где 
размещались всего 4 дивизии союзников. А удар по этим четырем дивизиям наносили 
5-я и 6-я танковые армии СС. Кейтель предложил назвать эту операцию 
«Рождественская роза», но Гитлер не согласился, сказал, что к Рождеству все 
должно быть закончено, и назвал эту операцию «Вахта на Рейне». К этому времени 
Гитлеру представили планы частных наступательных операций фельдмаршал Рунштедт 
и фельдмаршал Модель. Гитлер эти планы не утвердил и вызвал обоих к себе, чтобы 
разъяснить, почему он не утверждает их планы. — Может быть, ваши планы и 
целесообразны с военной точки зрения, но операция, которую я задумал, носит не 
столько военный, сколько политический характер. Вспомните о Фридрихе Великом: 
под Лейтеном и Россбахом он разбил противника, вдвое превосходившего его. 
Арденны станут моим Россбахом и Лейтеном. И результат этого беспрецедентного 
исторического события будет вполне определенным: лагерь противников третьей 
империи разлетится на части. 10 ноября Гитлер подписал приказ войскам, в 
котором подчеркивалась политическая направленность операции. Цель операции: 
добиться решительного поворота в ходе военных действий на западе и, возможно, 
войны в целом. Чтобы все командиры высоких рангов прониклись идеей фюрера и 
безоглядно, до конца, выполнили его приказ, фюрер приказал собрать на совещание 
высший командный состав до командиров дивизий включительно. 12 декабря они были 
собраны в ставку Рунштедта. После недавних событий, связанных с покушением, 
были предприняты особые меры предосторожности. У всех военачальников отобрали 
не только оружие, но и палки, портфели и документы. Почти за каждым генералом 
сзади стоял офицер-эсэсовец. Как вспоминал командир танковой дивизии Дайерлайн, 
«эсэсовская охрана следила за каждым генералом с такой свирепостью, что те 
боялись даже сунуть руку в карман за носовым платком». В своем двухчасовом 
выступлении Гитлер сказал, что победа в этой операции повысит моральное 
состояние немецкого народа и повлияет на общественное мнение в союзных странах. 
Стабилизация Западного фронта позволит перебросить войска на восток и там 
остановить наступление русских. — В мировой истории еще никогда не было 
коалиции, составленной из столь инородных элементов и со столь противоположными 
целыми, как коалиция наших врагов... Они уже сейчас день ото дня расходятся в 
своих целях... противоречия между ними растут с каждым часом. Если теперь 
последует пара очень сильных ударов, то можно в любой момент ожидать, что этот 
искусственно сохраняемый единый фронт рухнет при оглушительных раскатах грома. 
Очевидно, что политическая направленность той крупной наступательной операции 
ставилась во главу угла. Наметив план действия войск, Гитлер предпринял меры 
для дезорганизации тыла союзников. Он вызвал уже знакомого читателям по многим 
другим специальным заданиям эсэсовца Скорцене и поставил ему задачу 
сформировать специальную бригаду, включить в нее рядовых и офицеров, говорящих 
по-английски, экипировать всех в американскую военную форму, снабдить трофейным 
оружием и транспортом и, действуя в тылу противника, проводить там диверсионные 
операции и уничтожать живую силу. В особенности следовало уделить внимание 
захвату мостов через реку Маас для обеспечения быстрого продвижения немецких 
войск. Кроме того, ставилась задача дезорганизовать работу штабов и физически 
устранить крупных военных руководителей противника. И еще предусматривалась 
высадка парашютного десанта на дорогах в глубине обороны англо-американских 
войск, чтобы не допустить подхода подкрепления к участку прорыва. В частях 6-й 
танковой армии и среди населения был специально пущен слух, что скоро эти части 
будут отправлены на Восток. Гитлеру удалось на участке прорыва создать 
превосходство в людях в 2,5 раза, в танках — в 1,5 раза, в артиллерии — почти в 
5 раз. 16 декабря 1944 года этот «удар больших надежд и чаяний» Гитлера был 
нанесен. Он был сокрушительным. Один из очевидцев так пишет в своих 
воспоминаниях: «Не ожидавшая удара 1-я американская армия была буквально 
сметена со своих плохо укрепленных позиций. Она потеряла все свои запасы 
горючего и боеприпасы». Одновременно диверсанты Скорцене, перемещаясь на 
трофейных джипах, наводили панику и ужас в американских тылах. Американский 
журналист Ингерсолл пишет: «Вражеские войска хлынули в прорыв, как вода во 
взорванную плотину. А от них по всем дорогам, ведущим на запад, бежали сломя 
голову американцы». Беспечность союзников перед этим наступлением немцев была 
просто поразительной. В ночь на 16 декабря все легли спать как обычно. В этот 
вечер ни один из американских командующих не предполагал крупного немецкого 
наступления. Командующий 12-й группой армий генерал Бредли собирался на 
следующее утро отправиться в ставку союзников близ Парижа, чтобы поздравить 
Эйзенхауэра с присвоением тому звания генерала армии — высшего в армии США. 
Вечером 15 декабря командующий английской армией фельдмаршал Монтгомери 
высказался в том смысле, что немцы более не способны на какое-либо крупное 
наступление, и испросил у Эйзенхауэра разрешения провести рождественский отпуск 
дома, в Англии. Нетрудно представить торжество и восторг на германской стороне. 
Газеты и радио просто захлебывались, описывая потрясающие успехи немецких войск.
 Гитлер торжествовал, и для того чтобы как-то особо отметить этот 
стратегический успех, так желанный для него, он ввел новую высшую награду — 
«Золотые дубовые листья к рыцарскому кресту». Первую такую награду 1 января 
1945 года он вручил прославленному асу Руделю. Но на этом успехе Гитлер не 
собирался останавливаться. Он сказал: — Только наступление может дать нам еще 
возможность привести войну на западе к благоприятному повороту. Он был 
абсолютно уверен, что теперь союзники уж обязательно станут более сговорчивыми. 
Эйзенхауэр, в свою очередь, тоже понимал, что наступление в Арденнах — не 
только законченная операция: «Немцы предпринимают максимальное и решительное 
усилие с целью достижения победы на западе в возможно кратчайший срок. Битва в 
Арденнах является, по моему мнению, только эпизодом, и мы должны ожидать, что 
противник нанесет удары и в других направлениях». И вдруг, после таких 
потрясающих успехов, 8 января Гитлер срочно позвонил командующему Западным 
фронтом Рунштедту и приказал немедленно отвести войска на исходные позиции. И 
все соединения, совсем недавно нацеленные на продолжение наступления на запад, 
были повернуты в обратном направлении и стали отходить на восток. Что же 
произошло? Для того чтобы выяснить это, нам необходимо вернуться на восток, на 
советско-германский фронт.

Висло-Одерская операцияПо замыслу Сталина, начало наступления планировалось на 
20 января 1945 года. Причем фланговые удары в Прибалтике и на юге намечались на 
несколько дней раньше, чтобы отвлечь туда резервы противника с Берлинского 
направления. Но обстановка изменилась в связи с «ардеинским похмельем» у 
союзников после Нового года. 6 января 1945 года Сталин получил «личное строго 
секретное послание» Черчилля: «На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое 
время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами 
знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, 
когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы.
 Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что 
Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших 
важнейших решениях. Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли 
мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в 
другом месте в течение января и в любые другие моменты, о которых Вы, возможно, 
пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной 
информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем 
лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным». Если 
снять дипломатические смягчения и маскировку, то в чистом виде это крик о 
помощи — «срочной», в виде «крупного русского наступления». И это понятно, 
читатели знают, какой мощный удар нанесли немцы в Арденнах. Сталин немедленно 
ответил союзнику, тоже «лично» и «строго секретно»: «Получил вечером 7 января 
Ваше послание от 6 января 1945 года. К сожалению, главный маршал авиации г-н 
Теддер еще не прибыл в Москву. Очень важно использовать наше превосходство 
против немцев в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для 
авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь.
 Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему 
наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте, 
Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить 
подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия 
против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. 
Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того,
 чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам». Выполняя это обещание,
 Сталин изменил время начала наступления, сократив его на неделю, то есть 
перенес с 20 на 12 января. Очень нужны были для подготовки войскам и штабам эти 
восемь дней. И погоду в следующей декаде обещали более благоприятную. Но мы не 
союзники, которые оттягивали открытие второго фронта на годы, — пришли на 
выручку немедленно. 12 января ударил могучий 1-й Украинский фронт на юге, начав 
осуществление Висло-Одерской операции. В первый же день наступления 1-й 
Украинский фронт прорвал оборону противника и продвинулся на двадцать 
километров. Конев ввел в оперативный простор 3-ю гвардейскую танковую армию 
Рыбалко и 4-ю танковую армию Лелюшенко. В своих воспоминаниях о битве на Висле 
немецкий генерал К. Типпсльскирх так описывает эти сражения: «Удар был 
настолько сильным, что опрокинул не только дивизии первого эшелона, но и 
довольно крупные подвижные резервы, подтянутые по категорическому приказу 
Гитлера совсем близко к фронту. Последние понесли потери уже от артиллерийской 
подготовки русских, а в дальнейшем в результате общего отступления их вообще не 
удалось использовать согласно плану». 12 января перешел в наступление 4-й 
Украинский фронт в направлении на Краков — Западно-Карпатская операция как 
часть Висло-Одерской. 13 января перешли в наступление 2-й и 3-й Белорусский 
фронты на севере. Предположения Сталина оправдались. В результате 
наступательных действий советских войск на севере и юге, враг сосредоточил в 
Восточной Пруссии двадцать шесть дивизий (из них семь танковых), в 
непосредственной близости к столице Венгрии — пятьдесят пять дивизий (среди 
которых девять танковых). Как потом стало известно, Гитлер тогда считал, что 
Советская Армия нанесет главный удар не на Берлинском направлении, а именно 
через Венгрию и Чехию. Туда и направлялись поэтому основные силы вермахта. 
Немецкое главное командование и на сей раз вынуждено было «подчиниться воле 
Сталина и на главном для нас участке фронта оставило всего сорок девять дивизий,
 в том числе танковых только пять». 14 января обрушился всей своей огромной 
мощью на Берлинском направлении 1-й Белорусский фронт. Фронт Жукова ударил так, 
что через два дня войска 1-го Белорусского фронта догнали и обогнали ушедших 
ранее вперед соседей справа и слева. Чтобы долго не описывать сложные перипетии 
сражения, приведу цитату из книги немецкого генерала Типпельскирха: «К вечеру 
16 января на участке от реки Ниды до реки Полицы уже не было сплошного, 
органически связанного немецкого фронта. Грозная опасность нависла над частями 
9-й армии, все еще оборонявшимися на Висле у Варшавы и. южнее. Резервов больше 
не было». Жуков настолько опережал своих соседей, что Сталин был вынужден 
сдерживать его: — С выходом на Одер вы оторветесь от фланга 2-го Белорусского 
фронта больше, чем на 150 километров. Этого сейчас делать нельзя. Надо 
подождать, пока 2-й Белорусский фронт закончит операцию в Восточной Пруссии и 
перегруппирует свои силы за Вислу. — Сколько времени это займет? — спросил 
Жуков. — Примерно дней десять. Учтите — 2-й Украинский фронт сейчас не сможет 
продвигаться дальше и обеспечивать вас слева, так как будет занят некоторое 
время ликвидацией противника в районе Оппельн — Катовице. Жуков понимал — 
противник деморализован и не способен сейчас на упорное сопротивление — и 
поэтому настаивал на своем: — Я прошу не останавливать наступление войск фронта,
 так как потом нам будет труднее преодолеть Мезерицкий укрепленный рубеж. Для 
обеспечения нашего правого фланга достаточно усилить фронт еще одной армией. 
Командующий группой армий "А" И. Гарпе не успевал отводить части, которые 
остались на первых рубежах. А Гитлер опаздывал с выдвижением резервов из 
глубины. Главные силы фронта ударили на определенных направлениях и пробили 
Мезерицкий укрепленный рубеж. И тут же Жуков опять запускает передовые отряды, 
для захвата переправ и плацдармов на Одере. Появление советских войск в 
семидесяти километрах от Берлина было ошеломляющей неожиданностью для немцев. В 
момент, когда отряд ворвался в город Кинитц, на его улицах спокойно разгуливали 
немецкие солдаты, в ресторане было полно офицеров. Поезда по линии Кинитц — 
Берлин курсировали по графику, нормально действовала связь. Смельчакам в 
передовых отрядах пришлось тяжело удерживать захваченные плацдармы. Гитлеровцы 
понимали, какими непоправимыми бедами для них станут эти наши вклинения на 
противоположный берег Одера, который они намеревались превратить в 
непреодолимый, последний рубеж перед Берлином. Передовые отряды совершили 
невозможное, они удержали плацдармы до подхода главных сил. Многие погибли, 
многие стали Героями Советского Союза в этих боях. Но с приходом главных сил 
напряжение не ослабло. Наоборот, подходили новые резервы гитлеровцев, и 
сражение разгоралось с еще большей силой. Символический поединок Сталина с 
Гитлером и Жукова с командующим группой армий "А" генералом И. Гарпе и 
командующим 9-й немецкой армией генералом С. Лютвицем завершился победой 
Сталина и Жукова. Гитлер снял обоих — Гарпе и Лютвица — и заменил первого — 
генералом Г. Буссе, второго — генералом Ф. Шернером (которого вскоре произвел в 
фельдмаршалы). Воздавая должное Сталину и Жукову, мы, конечно, понимаем, что 
блестящее осуществление операции — не только их заслуга. Но, к сожалению, нет 
возможности описать трудности, которые преодолевали солдаты, и сложнейшие, 
подчас критические ситуации, возникавшие перед командирами всех степеней, от 
сержанта до генерала, в многотысячном противостоянии и людей, и техники. Наши 
воины были опытными мастерами тяжелейшего на земле военного дела, прошедшими за 
годы войны огни, воды, госпитальные кровати. Раньше они не раз ощущали на себе 
холодное дыхание смерти, а теперь сами несли смерть ненавистным врагам. С 
выходом наших войск на территорию сопредельных государств «партизанская 
ситуация» как бы поворачивалась на 180 градусов: теперь в тылу наших войск 
развили активную диверсионно-террористическую деятельность враждебные нам силы, 
которые организовывало, вооружало и снабжало гитлеровское командование, — это 
бандеровцы, националисты различных мастей и окрасок, аковцы — бывшие офицеры и 
солдаты Армии Краевой, руководимые польским эмигрантским правительством, и 
другие, просто бандитские отряды. Насколько они затрудняли боевые действия и 
снабжение советских войск, видно из таких вот докладных:

«Начальнику Генерального штаба Красной Армии. 28.10 1944 года в 9.00 в районе 
ст. Быстрица {15 км сев. Люблин), на складе авиабомб в ВА, при разгрузке 
эшелона с боеприпасами произошел взрыв, который продолжался до 14.00 28.10.44 г.
 По предварительным данным, взрывом уничтожено 300 вагонов боеприпасов и 10 
тонн д. т., убито 100 человек и ранено 200—300 человек, главным образом местных 
жителей... Причины взрыва пока не установлены...»

Шестая воздушная армия была придана войскам 1-го Белорусского фронта, и потеря 
300 вагонов бомб, конечно же, была для наступавших войск ощутимым ослаблением 
авиационной поддержки. Из другого донесения:

«13 октября 1944 года аковцы организовали восстание в 31 полку 7-й польской 
стрелковой дивизии. В результате бунта ушли в леса 1661 солдат и 81 офицер. 
Бунтовщики убили русских офицеров. Они призывают другие польские части 
переходить на их сторону, а мирному населению приказывают уклоняться от 
мобилизации и вступать в А.К. Деятельность А.К. по разложению Польского войска 
облегчается засоренностью подразделений и штабов Польского войска агентурой А.К.
..»

Во многих донесениях говорится об уничтожении партийных работников, милиции и 
советских учреждений. Террор приобрел массовый характер, нападения совершались 
на госпиталя, колонны войск, склады и штабы тыловых учреждений. Сталин в этом 
случае не ограничивался только временными мерами, он считал, что необходимо 
организовать специальную службу по охране тылов и борьбе с бандитами, о чем дал 
указание Берии. Берия принял к руководству и доложил:

"Для ликвидации оуновских банд органами и войсками НКВД проводятся чекистские и 
войсковые мероприятия. Руководят борьбой с бандитизмом на территории Ровенской 
и Волынской областей зам. НКВД УССР генерал-лейтенант Строкач, в западных 
областях Белоруссии зам. НКГБ СССР тов. Кобулов. Усилена охрана железнодорожных 
мостов и полотна. Проводимыми в настоящее время мерами обеспечивается 
выполнение задачи по ликвидации оуновского бандитизма и в первую очередь задача 
охраны от диверсионно-террористической деятельности фронтовых коммуникаций и 
военных объектов. 23 декабря 1944 г. № 533 Л. Берия".

Наши войска свои задачи выполнили и союзников выручили, немцы прекратили 
наступление в Арденнах и стали перебрасывать части на Восточный фронт. Но в это 
время возникли другие трудности, которые подстерегли именно тогда, когда Сталин 
радовался захвату плацдармов на Одере и был готов к успешному продвижению на 
Берлин. Не тут-то было! Все могло стремительно перевернуться, и войска не 
только потеряли бы захваченные плацдармы, но оказались бы в окружении. 
Гитлеровцы готовили нашим войскам нечто вроде сталинградского котла. Замысел 
германского командования был прост и вполне реален по осуществлению, его 
разработал начальник генерального штаба Гудериан, опытный и талантливый 
немецкий полководец. Войска Жукова вырвались далеко вперед. 2-й Белорусский 
фронт отстал. Правый флаг группировки Жукова был на несколько сот километров 
открыт. Вспомните, Сталин предупреждал Жукова о такой опасности. Но, предвидя 
ее, Верховный не дал армию, которую просил Жуков для прикрытия этого 
пространства на фланге. Войска 1-го Белорусского фронта не только выполнили, но 
и перевыполнили задачу, поставленную Сталиным, появилась возможность продолжать 
наступление и с ходу ворваться в Берлин. Жуков видел — после сокрушительных 
ударов, полученных в ходе Висло-Одерской операции, гитлеровцы были в 
растерянности, больших резервов под Берлином у них не было. 27 января Сталин 
утвердил предложение Жукова о продолжении наступления на Берлин с плацдармов на 
Одере. Началась подготовка этой операции. Немецкий генерал-полковник Гудериан 
так писал о своем замысле: «Немецкое командование намеревалось нанести мощный 
контрудар силами группы армий „Висла“ с молниеносной быстротой, пока русские не 
подтянули к фронту крупные силы или пока они не разгадали наших намерений». В 
группе армий «Висла» было до сорока дивизий, да еще в Штеттине находилась 3-я 
танковая армия. Если бы эти силы нанесли удар по тылам фронта Жукова, произошла 
бы катастрофа. Советские части, ушедшие далеко вперед, израсходовали к этому 
времени запасы горючего, боеприпасов, продовольствия. Все службы обеспечения 
отстали. Удар противника пришелся бы именно по ним. Трагическая развязка 
казалась неотвратимой. В этих, вроде бы безвыходных, условиях (резервы Ставки, 
если бы она их дала, не успели бы оказать помощь) Сталин проявил исключительную 
находчивость, связанную с огромным риском. Но шаг этот был основан на точных 
расчетах. Верховный часто говорил: «Рисковать следует, но нельзя зарываться». 
Сталин понимал: окончательный исход Висло-Одерской операции и успехи, 
достигнутые в ней, теперь зависят от ликвидации немецкой группировки в 
Восточной Померании. Можно было обезопасить фланг Жукова, прикрыв его частью 
сил. Но удержат ли они мощный удар группы армий «Висла»? Вот в этом случае 
будет риск, не подкрепленный расчетом, а по принципу «или-или». Сталин принял 
непростое решение — развернуть в сторону нависшей угрозы четыре общевойсковые и 
две танковые армии, в короткий срок уничтожить группу армий «Висла» совместно 
со 2-м Белорусским фронтом и затем быстро вернуть войска на Берлинское 
направление до того, как противник создаст здесь группировку, способную 
наносить контрудары. Легко и просто рассуждать нам о повороте войск на новое 
направление. Представьте себе, что такое шесть армий и как невероятно трудно 
было повернуть такую армаду для переноса ее ударной силы с запада на север, в 
сторону Балтийского побережья! Но все это состоялось: и поворот наших армий, и 
удар гитлеровской армады «Висла», и полный ее разгром усилиями войск Жукова и 
Рокоссовского. К сожалению, нет возможности описывать происходившие там тяжелые 
и кровопролитные сражения — они длились почти два месяца и завершились нашей 
победой в конце марта 1945 года. В этом очень динамичном сражении оппонентом 
Сталина был командующий группой армий «Висла» рейхсфюрер СС Гиммлер. * * * 
Каждый вид искусства — живопись, скульптура, театр — по-своему вызывает у 
зрителя положительные эмоции: восхищение мастерством, удовольствие от 
соприкосновения с талантом, удивление, что может быть достигнуто такое 
совершенство, и наконец нравственное и даже идеологическое воздействие на того, 
кто видит творение мастерства. Как же быть с военным искусством? Если оно 
действительно искусство, то должно оказывать такое же воздействие и вызывать 
подобный прилив положительных эмоций. На первый взгляд, военное искусство таких 
высоких чувств и взволнованности не вызывает. В чем оно проявилось? В 
беспощадной, грубой схватке людей и техники, обоюдно уничтожающих друг друга. 
Казалось бы, о каком искусстве может идти разговор, когда льется кровь и гибнут 
люди? Но, повторяю, это лишь первое, поверхностное, дилетантское, 
некомпетентное мнение. Военное искусство имеет все привлекательные стороны 
других видов искусства и даже кое-что сверх того. Вот доказательства. Возьмем 
для примера одну из победных операций, ну хотя бы Висло-Одерскую наступательную 
операцию, проведенную Сталиным и Жуковым. Сравним со зрительным впечатлением 
человека, рассматривающего (тоже беру первый широко известный пример) картину 
художника Шишкина «Утро в сосновом бору». Что может про себя отметить простой 
зритель: красиво, очень похоже, медведи как живые и деревья как настоящие. 
Более искушенный отметит игру солнечного света и восхитится мастерством 
художника, который сумел масляные краски превратить в свет. Что еще? Многие 
другие тонкости доступны профессиональным критикам или коллегам-художникам: 
композиция, содержательность, сюжет, перспектива и т. д. То же можно повторить 
в отношении скульптуры, актерского мастерства и... военного искусства. У 
военных мастеров своего дела тоже свой индивидуальный стиль, свой почерк, свои 
особенности в творчестве. И в целом военное искусство, и каждое его отдельное 
произведение вызывают определенные эмоции, как и в других видах искусства — 
положительные или отрицательные (нравится — не нравится, успешно — неуспешно). 
Все это присутствует и при оценке творческих результатов полководцев. Но есть и 
еще кое-что, порождаемое только военным искусством: это радость победы нал 
врагом, приближающей конец войны, гордость за нашего полководца, взявшего верх, 
одолевшего проклятых фашистов, которые принесли так много горя и страданий 
советским людям. Это, наконец, горькое и одновременно сладкое чувство отмщения 
за погибших родных и близких. И все эти эмоции — в крупных общенародных 
масштабах. Картина, скульптура, актер на сцене порождают чувство восхищения у 
сотен, пусть тысяч людей, но только у тех, кто воочию воспринимает искусство 
этих мастеров. Военное искусство, как видим, имеет широчайшее воздействие на 
всех соотечественников, порождает их благодарность, чувство гордости, 
воспитывает патриотизм, укрепляет веру и прибавляет силы для дальнейшей борьбы 
с врагом. Вспомните, как всколыхнул народ разгром Сталиным и Жуковым немцев под 
Москвой! А Сталинградское окружение, Курская дуга, преодоление с ходу Днепра — 
«Восточного вала». Да, не один Сталин планировал и проводил эти операции, 
другие прекрасные наши полководцы приложили много ума и сил для их 
осуществления, но почти во всех этих операциях первоначальный импульс, зародыш 
идеи, изюминка целесообразного решения были высказаны в устной или письменной 
форме Сталиным. И этого никуда не денут, не спрячут, не замолчат и не очернят 
дилетанты, и не только дилетанты — профессиональные оппоненты, сколько бы они 
ни напрягались в изощренных приемах лжи и подтасовки... Вернемся к 
Висло-Одерской операции — у меня, да и у каждого военного профессионала, эта 
операция вызывает восхищение блестящим замыслом и еще более великолепным 
осуществлением задуманного. В Висло-Одерской операции Сталин лично, без 
промежуточных посредников в лице представителей Ставки, руководил боевыми 
действиями пяти фронтов! Операция имела размах в 500 километров по фронту, и 
паши войска отбросили противника на 500 километров в глубину. Длилась она 25 
дней и ночей. Боевые действия вели 331 дивизия, 26 бригад — стрелковых, 
танковых, кавалерийских, воздушно-десантных. Кроме того, в боях участвовали: 
1-я армия войска Польского — 5 дивизий; 1-я и 4-я румынские армии — 10 дивизий; 
1-й чехословацкий корпус — 3 бригады. Всего (на 5 фронтах) — 4 385 200 солдат, 
офицеров и генералов. Уничтожены 60 германских дивизий и 25 разбиты до потери 
боеспособности. Освобождена Польша. Наши войска вступили на территорию Германии 
и вышла на реку Одер, захватив плацдармы на самых подступах к Берлину. Для 
сравнения: в крупной Сталинградской операции участвовали 3 фронта, 74 дивизии, 
34 бригады, 1 113 500 солдат и офицеров. К 10-летию Победы (в 1955 году) 
Военно-историческому управлению Генерального штаба, кроме другой его работы, 
было поручено определить самую выдающуюся по военному искусству операцию 
Великой Отечественной войны. Военные ученые и историки еще раз проштудировали и 
оценили ход боевых действий с 1941 по 1945 год и определили, что самой яркой и 
лучшей по полководческому мастерству является Висло-Одерская операция. Только 
не было тогда сказано, что руководил этой великой битвой Сталин. К тому времени 
он уже умер, начиналась пора его забвения и очернительства.

На стороне противника...(В период Висло-Одерской операции)Начальнику 
германского генерального штаба Гудериану план нашего наступления в общих чертах 
стал понятным с первых же дней. О том, что такое наступление готовится, он тоже 
был хорошо осведомлен в результате работы всех видов разведки и допросов 
пленных, которые попали к ним с нашей стороны. Вот что он пишет в своем 
дневнике: «К 14 января план русских стал ясен». Гудериан понял, что главный 
удар наносится советскими войсками на Варшавско — Познаньско — Одерском 
направлении. Он доложил Гитлеру, который находился на Западном фронте, о 
начавшемся крупном наступлении и просил его немедленно прибыть в Берлин, что 
Гитлер и сделал. Выслушав доклад Гудериана, Гитлер отдал приказ о переходе к 
обороне на всех участках фронта на Западе и о переброске резервов, да и не 
только резервов, а всего, что только можно, с Западного фронта сюда, на 
Восточный. Но Гудериан был очень удивлен, когда Гитлер приказал 6-ю армию, 
прибывающую с Западного фронта, отправить не на Берлинское направление, а в 
Венгрию. Гудериан пытался доказать нецелесообразность подобного использования 
танковой армии в создавшейся ситуации, но Гитлер не принял во внимание его 
доводы и настоял на своем. В обоснование своего решения Гитлер сказал 
следующее: — Венгерские нефтяные запасы и нефтеперегонные заводы имеют для 
нашей промышленности решающее значение, так как противник своими воздушными 
налетами уничтожил наши химические заводы. Если у вас не будет горючего, ваши 
танки не будут двигаться, самолеты не будут летать, с этим-то вы должны 
согласиться. Но мои генералы ничего не понимают в военной экономике. Гудериан 
предложил Гитлеру создать новую группу армий в районе между бывшей группой 
армий "А", которая с 25 января стала называться «Центром», и бывшей группой 
армий «Центр», которая называлась теперь «Севером». Эта группа армий в данном 
районе должна была заново организовать оборону и приостановить наступление 
противника. Гудериан советовал перебросить сюда штаб группы армий на Балканах, 
которой командовал фельдмаршал барон Вейхс, чтобы он с уже готовым организующим 
ядром мог сразу приступить к руководству боевыми действиями. Однако Гитлер с 
этим предложением не согласился: — Фельдмаршал фон Вейхс производит на меня 
впечатление усталого человека. Я не верю, что он может справиться с этой 
задачей. Я назначаю командующим этой группой армий рейхсфюрсра СС Гиммлера. Из 
воспоминаний Гудериана: «Эта явная ошибка привела меня в ужас. Я использовал 
все мое красноречие, чтобы оградить злосчастный Восточный фронт от этой 
бессмыслицы. Но все было напрасно. Гитлер утверждал, что Гиммлер очень хорошо 
справился со своей задачей на Верхнем Рейне. Имея под рукой армию резерва, он 
быстро сможет ее использовать. Поэтому он лучше всех обеспечит новый фронт как 
солдатами, так и техникой. Попытка хотя бы передать хорошо сработавшийся штаб 
Вейхса рейхсфюреру СС тоже провалилась. Гитлер приказал, чтобы Гимллер сам 
подбирал себе штаб». Тем временем наши войска осуществляли намеченный план, 
используя те методы неудержимого прорыва, о которых говорили выше. Начальник 
немецкого генерального штаба отметил это в своих записях: «К 27 января 
наступление русских достигло невиданных темпов. Все быстрее и быстрее 
приближался день катастрофы». Когда передовые отряды стремительно вышли к Одеру 
и захватили два плацдарма на его западном берегу, Гудериан предложил Гитлеру 
казавшееся ему наиболее логичным в тех условиях действие: он просил Гитлера 
отказаться от наступления в Венгрии, собрать силы, которые отходили из 
Прибалтики, и начать наступление во фланг частей Жукова, во фланг клина, 
который был вбит до самого Одера, — воспользоваться тем, что главные силы 
советских армий отстали. Таким образом он хотел попытаться отрезать 
выдвинувшиеся вперед передовые соединения Жукова. Гудериан поясняет свои 
намерения так: «Этим я надеялся усилить оборону столицы рейха, и вообще оборону 
территории страны и выиграть время, необходимое для ведения переговоров о 
перемирии с западными державами». (Помните — Сталин это предвидел!) Гитлер, не 
отрицая этот замысел в общих чертах, не согласился прекращать боевые действия 
на Балканах, переводить остатки войск из Италии, Норвегии, Прибалтики. 
Раздраженный Гудериан, понимая, что это последний шанс, стал очень горячо 
отстаивать свои предложения: — Не подумайте, что из-за своего упрямства 
продолжаю настаивать на оставлении Прибалтики. Я просто не вижу другой 
возможности для создания резервов, а без них мы не сможем оборонять столицу 
рейха. Я стараюсь только для Германии! Гитлер просто затрясся от ярости: — Как 
вы смеете говорить мне подобные вещи? Вы что думаете, что я веду войну не для 
Германии? Вся моя жизнь — в борьбе за интересы Германии. Желая избавить фюрера 
от продолжения этой неистовой ярости, Геринг взял Гудериана за рукав и увел в 
соседнюю комнату. Через некоторое время Гудериана снова вызвали к фюреру, и он, 
не видя никаких других выходов из создавшегося положения, опять стал настаивать 
на своем, требуя собрать все возможные резервы, и особенно из Прибалтики, для 
подготовки к обороне Берлина. Сцена ярости опять повторилась. Лучше я покажу ее 
в описании самого Гудериана: «Он стоял передо мной с поднятыми кулаками, а мой 
добрый начальник штаба Томале тащил меня за фалды мундира, боясь, что между 
нами начнется рукопашная схватка». Гитлер с доводами не согласился, а начальник 
генерального штаба после этого совещания, еще раз оценив создавшуюся обстановку 
и подсчитав все возможности, которые появятся после сбора сюда резервов с 
других направлений, пришел к выводу: «По моим расчетам, которые основывались на 
данных о противнике, добытых генералом Геленом, русские смогут ежедневно 
перебрасывать к Одеру до четырех дивизий. Значит, чтобы наступление имело 
вообще какой-нибудь смысл, его нужно провести с молниеносной быстротой, пока 
русские не подтянут крупные силы или пока они не разгадали наших намерений». На 
очередном совещании Гудериан с еще большей настойчивостью стал доказывать 
Гитлеру необходимость проведения именно такой операции: удар во фланг! Разговор 
проходил в присутствии командующего армией «Висла» рейхсфюрера СС Гиммлера, 
командующего 6-й танковой армией Зеппа Дитриха и заместителя начальника 
генерального штаба генерала Венка. Не надеясь, что Гиммлер, будучи человеком не 
очень компетентным в чисто военных вопросах, справится с таким контрударом, 
Гудериан предложил прикомандировать к штабу Гиммлера своего заместителя 
генерала Венка. Гиммлер стал доказывать, что этот контрудар осуществить пока 
невозможно, потому что не подвезли достаточного количества боеприпасов и 
горючего. А Гудериан, понимая, что уходит время и что скоро весь его замысел 
будет вообще никому не нужен, стал настаивать на своем: — Мы не можем ждать, 
пока разгрузят последнюю бочку бензина и последний ящик со снарядами. За это 
время русские станут еще сильнее. В разговор вмешался Гитлер: — Я запрещаю вам 
делать мне упреки в том, что я хочу ждать! — Я не делаю вам никаких упреков, но 
ведь нет никакого смысла ждать, пока разгрузят все предметы довольствия. Ведь 
мы можем упустить подходящее время для наступления. — Я уже вам только что 
сказал, что не желаю слышать ваших упреков в том, что я хочу ждать! — Я вам 
только что доложил, что я не хочу делать вам каких-либо упреков, я просто не 
хочу ждать. — Я запрещаю вам упрекать меня за то, что я хочу ждать. — Генерала 
Венка следует прикомандировать к штабу рейхсфюрера, иначе нет никакой гарантии 
на успех в наступлении. — У рейхсфюрера есть достаточно сил, чтобы справиться 
самому. — У рейхсфюрера нет боевого опыта и хорошего штаба, чтобы 
самостоятельно провести наступление. Присутствие генерала Венка необходимо. — Я 
запрещаю вам говорить мне о том, что рейхсфюрер не способен выполнять свои 
обязанности. — Я все же вынужден настаивать на том, чтобы генерала Венка 
прикомандировали к штабу группы армий и чтобы он осуществлял целесообразное 
руководство операциями. Эту достойную коммунальной кухни перепалку Гудериан 
комментирует следующим образом: «Гитлер с покрасневшим от гнева лицом, с 
поднятыми кулаками стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно 
утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и 
вперед по ковру, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и 
бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из 
орбит, вены на висках синели и вздувались». После такой перепалки Гитлер убежал 
в угол комнаты к камину и некоторое время стоял там, чтобы отдышаться. Затем он 
вернулся и почти спокойно сказал, обращаясь к рейхе-фюреру: — Итак, Гиммлер, 
сегодня ночью генерал Венк приезжает в ваш штаб и берет на себя руководство 
наступлением. Затем он повернулся к Венку и приказал: — Вам, генерал Венк, 
немедленно отправиться в штаб группы армий «Висла». Сказав это, Гитлер сел на 
стул, пригласил Гудериана сесть рядом и, даже чуть улыбнувшись, сказал: — 
Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение. 
Но Венку не суждено было оправдать доверие Гудериана. 16 февраля 3-я танковая 
армия генерал-полковника Рауса нанесла удар во фланг Жукова, 17 февраля Венк 
приехал в ставку Гитлера, для того чтобы сообщить об успехах этого наступления. 
Но он слишком переутомился при организации контрудара, да и дорога к Гитлеру, и 
доклад Гитлеру отняли немало сил. Венк очень устал. И когда он возвращался на 
машине в Штетин, то заметил, что шофер его чуть не падает оттого, что не 
выспался. Венк пожалел водителя, сел за руль, но через некоторое время сам 
заснул, и автомобиль ударился на мосту о заграждение. В результате Венк сильно 
разбился. Несколько недель он лежал в госпитале. Вместо него Гудериан назначил 
Кребса, бывшего начальника штаба у фельдмаршала Моделя. Это был типичный 
штабной генерал, который почти не командовал соединениями в боях на фронте, но 
никого другого под рукой не было, и Гудериану пришлось назначить его. Опытный 
штабной работник Кребс на первом же докладе так умело преподнес Гитлеру успехи 
развивающегося контрудара, что Гитлер наградил его «Дубовыми листьями к Кресту».
 Но, как известно, никакими умелыми докладами поправить положение на фронте 
невозможно, и контрудар не достиг успеха и не оправдал надежд, которые на него 
возлагались. Адоклады из штаба группы армий «Висла» стали приходить нерегулярно.
 Видно, многоопытный Кребс побаивался теперь докладывать о неудачах в действиях 
войск. Связаться по радио Гудериану тоже не удавалось, чтобы получить подробную 
информацию, и поэтому он сам решил выехать в штаб группы армий «Висла». 
Начальник штаба Гиммлера генерал Ламмердинг, тоже эсэсовец, после обычных 
приветствий первое, что сказал Гудериану, это: — Вы не можете освободить нас от 
нашего командующего? — Это дело СС. Он ваш рейхсфюрер. А кстати, где находится 
главнокомандующий? — Рейхсфюрер болен и находится в санатории Хоэнлыхен. Там 
его лечит личный врач профессор Гебхардт. Гудериан отправился в этот санаторий 
н был удивлен, что Гиммлер с незначительным заболеванием, что-то вроде насморка,
 покинул свои войска и в тяжелые дни уделяет себе такое внимание. Это поведение 
Гиммлера еще больше прибавило неуважения к нему со стороны начальника 
генерального штаба, и он открыто сказал рейхсфюреру, что тот занимает слишком 
много всевозможных должностей: начальник германской полиции, имперский министр 
внутренних дел, командующий армией резерва, командующий группой армий «Висла»...
 Все это требует много времени, нервов и здоровья, в чем Гиммлер еще раз, 
наверное, убедился. И, чувствуя, что неудачи на фронте пугают самого Гиммлера и 
он с удовольствием избавился бы от должности командующего, Гудериан предложил: 
— Мне кажется, вам следует отказаться от должности командующего группой армий и 
заняться выполнением других своих обязанностей. — Об этом я не могу сказать 
фюреру. Он не даст своего согласия. — Тогда, разрешите, я скажу ему об этом. 
Гиммлер согласился. В тот же вечер Гудериан убедил Гитлера, что Гиммлер не 
очень-то успешно командует группой армий «Висла» и многие неудачи происходят 
только потому, что он не компетентен в военном отношении. Гитлер дал со-[ласие 
на его замену. Командующим группой армий был назначен генерал-полковник 
Хейнрици. Очередная операция по ликвидации советского плацдарма в районе 
Кюстрина окончилась неудачей. Гитлер упрекал за неудачи командующего 9-й армией 
генерала Буссе. На этом совещании Буссе не было. Гитлер сказал: — В первую 
мировую войну во Фландрии расходовалось для такой же операции в десять раз 
больше артиллерийских боеприпасов. Гудериан пытался защитить генерала Буссе: — 
Но Буссе не располагал большим количеством боеприпасов, а потому и не мог 
израсходовать больше того, что у него было. — Тогда вам следовало бы об этом 
позаботиться! 28 марта на доклад к Гитлеру прибыл Гудериан, и сюда же был 
вызван генерал Буссе. Гитлер приказал генералу Буссе первым сделать доклад об 
обстановке. Но не успел тот сказать и нескольких фраз, как Гитлер тут же 
прервал его и стал упрекать в неудачах, опять-таки заявляя, что одной из причин 
был малый расход боеприпасов. Гудериан не выдержал: — Разрешите прервать вас. 
Вчера я обстоятельно докладывал как в устной, так позже и в письменной форме, 
что генерал Буссе не виноват в неуспехе наступления под Кюстрином. 9-я армия 
использовала все боеприпасы, которыми она располагала. Войска выполнили свой 
долг. Об этом говорят их слишком большие потери. Поэтому я прошу не делать 
генералу Буссе никаких упреков. Наступило молчание, которое Гитлер прервал 
спустя некоторое время: — Я прошу всех, кроме генерал-полковника, покинуть 
помещение! Все быстро вышли из кабинета Гитлера. Фюрер продолжил: — 
Генерал-полковник Гудериан! Ваше здоровье говорит о том, что вы нуждаетесь в 
немедленном шестинедельном отдыхе! Гудериан вскинул руку в гитлеровском 
приветствии и громко отчеканил: — Я ухожу в отпуск! — и пошел к двери. Однако, 
когда он дошел до двери, Гитлер сказал: — Пожалуйста, останьтесь же до 
окончания доклада. Гудериан вернулся на свое место, были приглашены другие 
участники совещания, и доклад об обстановке продолжился. Больше Гитлер никаких 
выпадов в адрес генерала Буссе не допускал. Для того чтобы смягчить обстановку 
и показать, что ничего особенного не произошло, Гитлер несколько раз спрашивал 
мнение Гудериана по поводу обсуждавшихся вопросов. После завершения совещания в 
кабинете остались Гудериан, Кейтель, Йодль и Бургдорф. Гитлер сказал, пытаясь 
сгладить размолвку: — Пожалуйста, подумайте о восстановлении своего здоровья. 
За шесть недель обстановка станет критической. Тогда вы мне и будете особенно 
нужны. Куда вы хотите поехать? Кейтель посоветовал: — Поезжайте в 
Бад-Либенштейн. Там так прекрасно. — Там уже американцы, — сердито буркнул 
Гудериан. — Ну, тогда в Гарц, в Бад-Заксель, — как ни в чем не бывало предложил 
заботливый фельдмаршал. — Благодарю вас, фельдмаршал. Я как-нибудь сам выберу 
место для отдыха. Причем такое, какое противнику не удастся запять в течение 
сорока восьми часов. Подняв еще раз руку для приветствия, Гудериан вышел из 
кабинета фюрера. На том служба одного из многолетних, очень опытных наших 
противников закончилась. Больше он в руководстве боевыми действиями не 
участвовал. 10 мая после подписания безоговорочной капитуляции Гудериан сдался 
в плен американцам. Приближалось время завершающего сражения в этой войне — 
Берлинской операции.

На подступах к победеСталину стало известно: пользуясь отсутствием упорного 
сопротивления гитлеровцев на Западном фронте, ввиду того, что все силы были 
брошены на восток, против русских, союзники решили первыми взять Берлин, хотя 
по ялтинским соглашениям Берлин входил в зону оккупации советских войск. 
Черчилль писал Рузвельту: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и 
войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком 
преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу 
общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое 
вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, 
что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно 
дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей 
досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с 
военной точки зрения». Сталин решил срочно провести Берлинскую наступательную 
операцию силами двух фронтов: 1-го Белорусского (Жуков) и 1-го Украинского 
(Конев). Он дал указание Генеральному штабу приступить к разработке плана 
операции согласно его замыслу. Штеменко пишет: «У нас в Генеральном штабе к 
тому времени были уже разработаны все основные соображения по Берлинской 
операции». Отметим, что Сталин, уже приняв такое решение, приказал вызвать 
Жукова. В своей книге, в главе, предшествующей рассказу о Висло-Одерской 
операции, маршал отметил следующее: «В конце октября и начале ноября 1944 года 
мне пришлось по заданию Верховного Главнокомандующего основательно поработать 
над основными вопросами завершающей кампании войны, и прежде всего над планами 
операций на берлинском направлении». Жуков являлся заместителем Верховного и, в 
соответствии со своим служебным положением и по прямому поручению Сталина, 
делал такие разработки вместе с Генеральным штабом. 7 марта Сталин еще раз 
вызывает Жукова с фронта. Они встретились на даче Сталина. Верховный рассказал 
Жукову о Ялтинской конференции. Но главное, для чего он вызвал маршала с фронта,
 было в другом: — Поезжайте в Генштаб и вместе с Антоновым посмотрите расчеты 
по Берлинской операции, а завтра в 13 часов встретимся здесь же. «Остаток дня и 
добрую половину ночи мы с А. И. Антоновым просидели у меня в кабинете... Мы еще 
раз рассмотрели основные наметки плана и расчеты на проведение Берлинской 
стратегической операции, в которой должны были участвовать три фронта. 
Поскольку об этом в Ставке и Генштабе неоднократно говорилось, мы сделали лишь 
уточнения в связи с затяжкой операции в Восточной Пруссии, в районе Данцига и в 
Прибалтике. На следующее утро Верховный позвонил А. И. Антонову и передал, 
чтобы мы приехали не в 13, а в 20 часов. Вечером при обсуждении вопроса о 
Берлинской операции присутствовал ряд членов Государственного Комитета Обороны. 
Докладывал А. И. Антонов. Верховный Главнокомандующий утвердил все наши 
предложения и приказал дать фронтам необходимые указания о всесторонней 
подготовке решающей операции на берлинском стратегическом направлении». Но и 
этим Сталин не ограничился при разработке плана Берлинской операции. Через 
некоторое время Жуков опять пишет в своей книге: «29 марта по вызову Ставки я 
вновь прибыл в Москву, имея при себе план 1-го Белорусского фронта по 
Берлинской операции. Этот план отрабатывался в течение марта штабом и 
командованием фронта, все принципиальные вопросы в основном заранее 
согласовывались с Генштабом и Ставкой. Это дало нам возможность представить на 
решение Верховного Главнокомандования детально разработанный план. Поздно 
вечером того же дня И. В. Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он 
был один. Только что закончилось совещание с членами Государственного Комитета 
Обороны. Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно 
прерванный разговор, сказал: — Немецкий фронт на Западе окончательно рухнул, и, 
видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных 
войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои 
группировки. Вот карта, смотрите последние данные о немецких войсках. Раскурив 
трубку, Верховный продолжат: — Думаю, что драка предстоит серьезная... Потом он 
спросил, как я расцениваю противника на Берлинском направлении. Достав свою 
фронтовую разведывательную карту, я положил ее перед Верховным. И. В. Сталин 
стал внимательно рассматривать всю оперативно-стратегическую группировку 
немецких войск на берлинском стратегическом направлении... — Когда наши войска 
могут начать наступление? — спросил И. В. Сталин. Я доложил: — 1-й Белорусский 
фронт может начать наступление не позже чем через две недели. 1-й Украинский 
фронт, видимо, также будет готов к этому сроку. 2-й Белорусский фронт, по всем 
данным, задержится с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и 
Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 
1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами. — Ну что ж, — сказал И. В. Сталин, — 
придется начать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского. Если он и 
запоздает на несколько дней — не беда... ...Подойдя к письменному столу, он 
позвонил А. И. Антонову и приказал ему тотчас прибыть. Через 15 минут А. И. 
Антонов был в кабинете Верховного. — Как идут дела у Рокоссовского? А. И. 
Антонов доложил обстановку и ход боевых действий в районе Данцига и Гдыни, 
после чего Верховный осведомился о положении дел у А. М. Василевского в районе 
Кенигсберга. Алексей Иннокентьевич доложил обстановку на 3-м Белорусском фронте.
 Обратившись к А. И. Антонову, Верховный сказал: — Позвоните Коневу и прикажите 
1 апреля прибыть в Ставку с планом операции 1-го Украинского фронта, а эти два 
дня поработайте с Жуковым над общим планом». И Конев прибыл 1 апреля в Ставку 
(когда план операции был разработан), а через несколько десятков лет написал, 
что он с самого начала участвовал в разработке Берлинской операции. Если бы 
маршал Конев не знал о встречах Жукова со Сталиным, о его работе как 
заместителя Верховного над планом Берлинской операции, тогда можно было бы 
посчитать написанное им в воспоминаниях досадной неосведомленностью. Но беда в 
том и заключается, что книга Конева вышла в 1972 г., после публикации 
воспоминаний маршала Жукова в 1969 г., и все приведенные выше цитаты из нее о 
разработке Берлинской операции Иван Степанович, конечно же, читал. . Чем тогда 
объяснить поведение Конева? Тем же, чем объясняется его очень неприличная 
статья в газете «Правда», обливавшая Жукова грязью после Октябрьского пленума 
1957 года. Личную неприязнь к Жукову (который, к слову сказать, не раз спасал 
его от расстрела), свои амбиции мар!иал Конев поставил выше исторической правды,
 и это не делает ему чести. Но я пи в коем случае не намерен преуменьшать его 
полководческих заслуг. Просто этим примером мне хочется еще раз подчеркнуть — 
все, что писалось о Сталине после его смерти и о Жукове после 1957 года, 
зависит от уровня порядочности авторов. Описать ход боевых действий в 
крупнейшей стратегической операции, завершающей Великую Отечественную войну, в 
коротком повествовании нет возможности, да и нет надобности. Сталин внимательно 
следил за успешным наступлением 1-го Украинского фронта, который быстрее, чем 
сосед справа, приближался к Берлину. Сталин намеренно столкнул самолюбие Жукова 
и Конева, зародив у них дух соревнования. Обе воюющие стороны готовились к 
последнему, решительному сражению. Гитлеровское командование стянуло на 
Берлинское направление все, что было возможно: 48 пехотных, 4 танковые, 10 
моторизованных дивизий, 37 отдельных пехотных полков, 98отдельных пехотных 
батальонов и другие формирования. Эти части были объединены в две группы армий 
— «Висла» (в нее входили 3-я танковая и 9-я армии), группа армий «Центр» (в нее 
входили 4-я танковая и 17-я полевая армии). Всего в этих соединениях 
насчитывалось более 1 миллиона человек, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 
самолетов. Комендантом обороны Берлина был назначен генерал-лейтенант Рейман, а 
верховным комиссаром, на которого возлагалась главная ответственность за 
оборону столицы, Гитлер назначил самого близкого ему человека — Геббельса. 
Генерал Рейман издал 9 марта 1945 года специальный приказ по подготовке обороны 
имперской столицы. С присущей ему энергией Геббельс взялся за организацию 
отрядов фольксштурма, вооружая их фаустпатронами для борьбы с советскими 
танками. Он даже приступил к формированию женских батальонов, утверждая, что 
поступает очень много рапортов от женщин-патриоток, которые хотели бы отдать 
все силы защите столицы... Геббельс считал, что создавшаяся ситуация похожа на 
ту, в какой оказалась Советская Армия, когда гитлеровские войска готовы были 
взять Москву. Он решил использовать ее опыт, для чего вызвал к себе одного из 
«защитников Москвы» — генерала Власова. Состоялась продолжительная беседа. 
Геббельс спрашивал совета, как лучше оборонять Берлин. И Власов такие советы 
дал. Позднее Геббельс рассказал о своей беседе с Власовым Гитлеру, и тот 
похвалил его за то, что он использует опыт русских по обороне столицы, 
поддержал его затею создания женских батальонов. Гитлер сказал: — Наша задача 
сейчас должна заключаться в том, чтобы при всех обстоятельствах выстоять на 
ногах. Кризис в лагере противника хотя и возрастает до значительных размеров, 
но вопрос все же заключается в том, произойдет ли взрыв до тех пор, пока мы еще 
кое-как в состоянии обороняться. А это и является предпосылкой успешного 
завершения войны. Чтобы кризис взорвал лагерь противника до того, как мы будем 
разбиты. В период боев за Москву гитлеровское командование и тот же Геббельс 
были очень невысокого мнения о советских военачальниках, они называли их 
бездарными, считали, что война идет к концу, и то, что эти военачальники ее так 
быстро проиграли, как раз и свидетельствует о их бездарности. А вот теперь, 
готовясь к обороне Берлина, Геббельс запросил данные о советских генералах и, 
познакомившись с представленными ему материалами, сделал следующую запись в 
своем дневнике: «Мне представлено генштабом досье, содержащее биографии и 
портреты советских генералов и маршалов... Эти маршалы и генералы почти все не 
старше 50 лет... С богатой политико-революционной деятельностью за плечами, 
убежденные большевики, исключительно энергичные люди, и по их лицам видно, что 
они хорошего народного корня... Словом, приходится прийти в неприятному 
убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из лучшего, чем наш,
 класса». Таким образом, Геббельс довольно объективно судит по конкретным делам 
о наших военачальниках. В начале войны он их ни в грош не ставил, потому что 
они допустили противника до Москвы, а теперь дает им весьма высокую оценку, 
потому что они, преодолев все трудности, привели свои победные армии под стены 
Берлина. Геббельс понимал, как трудно фюреру, поэтому он всячески пытался 
поддержать его слабеющий моральный дух. Для этого он рассказывал ему о 
ситуациях, в которых оказывался Фридрих Великий — любимый исторический персонаж 
Гитлера. И в частности, он обрисовал ему наиболее критический момент в жизни 
Фридриха Великого, когда тот из-за постигших его неудач был готов покончить 
жизнь самоубийством. Тогда один из приближенных предсказал Фридриху: «Подожди 
немного, и дни твоих страданий останутся позади. Солнце твоего счастья за 
тучами, скоро оно озарит тебя». И предсказание сбылось. Неожиданно скончалась 
русская царица Елизавета, и это спасло Фридриха от окончательного позорного 
разгрома в Семилетней войне. Рассказывая Гитлеру эту историю, Геббельс 
поддерживал его надежду на какое-то чудо, которое, собственно, сам Гитлер и 
изобрел: надежду на то, что союзники скоро перессорятся, и это спасет Германию. 
И надо же случиться такому совпадению: через несколько дней после этой беседы 
действительно свершилось «историческое чудо». Геббельс, восторженный, сияющий, 
вбежал в кабинет Гитлера и радостно прокричал: — Мой фюрер! Я поздравляю вас. 
Чудо свершилось! Умер президент Рузвельт! В ставке Гитлера был настоящий 
праздник. Пили шампанское, все поздравляли фюрера с тем, какой он провидец, 
потому что считали смерть Рузвельта тем поворотным пунктом, о котором не раз 
говорил Гитлер. Фюрер звонил командующим армиями, другим высокопоставленным 
подчиненным, чтобы срочно сообщить об этой радостной вести, чтобы она и их 
вдохновила на более активную деятельность. Радость Гитлера не была беспочвенной,
 потому что приход Трумэна к власти действительно сулил перемены к лучшему. В 
Германии были известны слова, сказанные Трумэном еще в июне 1941 года: «Если мы 
увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет 
выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть 
они убивают как можно больше...» На следующий же день после похорон Рузвельта 
Трумэн собрал совещание, на котором присутствовали военные руководители и 
финансовые магнаты. Трумэн сказал, что необходимо изменить политику Рузвельта и 
искать какие-то компромиссы для сохранения Германии. Он очень опасался, что 
победное завершение войны Советским Союзом превратит Европу в коммунистический 
материк. Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США 
возьмут на себя руководство движением мира по пути, по которому следует его 
вести». Однако приступить немедленно к конкретному осуществлению этой новой 
своей линии Трумэн не мог. Об этом очень хорошо сказал американский историк Д. 
Толланд: «Даже если у Трумэна было намерение, например, решительнее выступить 
против России, это было бы чрезвычайно трудно сделать — подавляющее большинство 
американского народа поддерживало рузвельтовскую политику дружбы с Россией». 
Играло определенную роль и то обстоятельство, что Соединенным Штатам еще 
предстояло непростое завершение войны с Японией. А согласно договоренности, 
достигнутой в Ялте, Советский Союз обещал объявить войну Японии после разгрома 
гитлеровской Германии. И чтобы не потерять эту мощную и реальную силу своего 
союзника, Трумэн вынужден был пока держать свои недружелюбные отношения к СССР 
в секрете. Итак, наступил день решающего сражения. 16 апреля ночью Жуков выехал 
на наблюдательный пункт командующего 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова, 
откуда он решил руководить войсками. По дороге Жуков заехал к командующему 1-й 
гвардейской танковой армией генералу Катукову, еще раз убедился в полной 
готовности этой армии к выполнению поставленной задачи. Затем Жуков побывал у 
командующего 2-й гвардейской танковой армией генерала Богданова. И здесь все 
было в порядке. Прибыв на командный пункт Чуйкова, маршал по телефону еще раз 
убедился в полной готовности войск к сражению. Последние минуты, как вспоминает 
Жуков, были особенно томительными. И хотя генералы для успокоения попили чайку, 
внутреннее их волнение без труда можно представить. В 5 часов утра словно небо 
рухнуло на землю, в одно мгновенье загрохотали залпы, а затем и разрывы тысяч и 
тысяч снарядов: так началась артиллерийская подготовка. Через некоторое время 
над этой грохочущей огненной вздыбленной землей пошли волны авиационных 
соединений. В течение 30 минут на позиции противника обрушилось неимоверное 
количество снарядов (достаточно сказать, что эти боеприпасы были привезены в 
2450 вагонах). Всего было произведено 1236 тыс. артиллерийских выстрелов. Это 
почти по одному снаряду на каждого оборонявшегося в берлинской группировке 
противника. Жуков, наблюдая за артиллерийской подготовкой и не видя ответных 
огневых действий противника, принял решение сократить артиллерийскую подготовку 
до 30 минут. Что и было сделано. После того как огневой вал стаи продвигаться в 
глубину обороны противника, поднялись в атаку пехота и танки. В это время 
вспыхнули 140 прожекторов, расположенных в двухстах метрах один от другого. 
Жуков рассчитывал на внезапность этого моря света, которое должно было не 
только ослеплять противника и освещать дорогу нашим войскам, но главным образом 
воздействовать на психику врага как нечто непонятное, необъяснимое, как 
какое-то новое оружие, которое должно испугать, морально подавить противника. Я 
думаю, Жуков решил применить эти прожекторы, используя свой опыт боев под 
Халхин-Голом. Там случился очень неприятный эпизод, когда японские танки пошли 
в атаку с включенными фарами и дополнительными прожекторами, установленными на 
башнях. Тогда то непонятное и неожиданное для наших войск освещение в ночном 
бою имело очень выгодный для японцев психологический эффект. Наши обороняющиеся 
части поддались панике и бросили свои позиции. Положение было Жуковым 
восстановлено путем введения в контратаку танковых бригад. Но эффект 
психологического воздействия Жукова запомнил и решил здесь, на завершающем 
этапе войны, использовать подобное для подавления противника и уменьшения 
потерь в своих войсках, Однако применение прожекторов оценивается военными 
специалистами по-разному. Одни считают, что они действительно морально подавили 
противника, ослепили его, другие говорят, что тот свет не принес должного 
эффекта, потому что поднявшаяся при артиллерийской подготовке пыль, земля, дым 
представляли собой такую плотную стену, что свет прожекторов ее не пробивал. 
Сам Жуков с восхищением записывает свое впечатление: «Более 100 миллиардов 
свечей освещали поле боя, ослепляя противника и выхватывая из темноты объекты 
атаки для наших танков и пехоты. То была картина огромной впечатляющей силы, и, 
пожалуй, за всю свою жизнь я не помню подобного зрелища!» Следуя за двойным 
огневым валом, наша пехота и танки к рассвету овладели первой позицией 
противника. Однако наши войска, к своему удивлению, не обнаружили множества 
трупов, как это ожидалось под таким шквальным артиллерийским огнем. Противник, 
предвидя мощную артиллерийскую подготовку, отвел свои главные силы в глубину 
обороны. Это было не только большой неожиданностью, но и неприятностью для 
Жукова. Войска продолжали движение вперед, но встречали все большее 
сопротивление. А с выходом к Зееловским высотам продвижение наших войск вообще 
застопорилось, Как позже выяснилось, главный рубеж обороны противника был 
построен именно здесь, на Зссловских высотах. Крутые склоны этих высот стали 
очень трудным препятствием на пути прежде всего танков, да и пехоты. А обширное 
плато за этими высотами скрывало построение системы обороны в глубине и 
артиллерийские позиции противника. Жуков пишет: «К 13 часам я окончательно 
понял, что огневая система обороны противника здесь в основном уцелела, и в том 
боевом построении, в котором мы начали атаку и ведем наступление, нам 
Зееловских высот не взять». Жуков почувствовал, что его замысел рушится. Не 
получилось сплошного безостановочного движения в сторону Берлина. Атака 
захлебывалась на первых же километрах. Однако, понимая, что в его распоряжении 
находятся огромные силы, которые в состоянии проломить любую оборону, Жуков 
принял решение ввести две танковые армии в первый же день сражения, хотя этот 
ввод и планировался после того, как тактическая оборона противника будет 
прорвана и танки получат возможность для действия в оперативной глубине. 
Принимая такое решение, Жуков шел на огромный риск и взваливал на себя 
ответственность за неизбежные потери при применении танков в условиях 
непрорванной траншейной обороны противника. Более того, Жуков принял решение о 
вводе в бой двух танковых армий без доклада Верховному Главнокомандующему. Он 
опасался, что если об этом доложить, Сталин не разрешит ему ввод в действие 
этих армий. Но Жуков не мог допустить своего отставания от соседа слева — 
Конева. И, видимо, это сыграло немалую роль в его отчаянном применении танковых 
армий в первый же день сражения. Только в 3 часа дня Жуков доложил Сталину: — 
Первая и вторая позиции обороны противника прорваны. Войска фронта продвинулись 
до 6 километров, но встретили серьезное сопротивление на рубеже Зееловских 
высот, где, видимо, уцелела в основном оборона противника. Для усиления удара 
общевойсковых армий мною введены в сражение обе танковые армии. Считаю, что 
завтра к исходу дня мы прорвем оборону противника. Сталин выслушал этот доклад, 
спокойно сказал: — У Конева оборона противника оказалась слабей. Он без труда 
форсировал реку Нейсе и продвигается вперед без особого сопротивления. 
Поддержите удар своих танковых армий бомбардировочной авиацией. Вечером 
позвоните, как у вас сложатся дела. Нетрудно отметить, что Сталин и в этом 
случае подогревал самолюбие Жукова, рассказывая об успешном продвижении войск 
Конева. Бои за Зееловские высоты продолжались безуспешно. Войска не могли 
преодолеть этот тяжелый рубеж. С вводом в бой двух танковых армий произошло 
скопление войск на дорогах и, поскольку ввод этих армий на первом этапе не 
предусматривался, нарушилось взаимодействие со стрелковыми частями и 
соединениями. Вот что пишет ь своем донесении командир 79-го стрелкового 
корпуса генерал Переверткин: «18.4.45 г. в районе г. дв. Меглин скопились три 
танковые бригады. В 19.30 18.4.45 г. прибыл в этот район; я приказал в 21.00 
подготовить артогонь и пехоту для атаки противника. Через начальника штаба 23 
тбр 9 тк Катырлова я передал приказание командиру бригады подготовить бригаду и 
совместно с пехотой смять противника и войти в прорыв. Командир бригады Морозов 
мой приказ не выполнил, и несмотря на то, что пехота атаковала противника в 
течение всей ночи, наступала и продвинулась на 5 км, танки в прорыв не вошли. В 
2,00 я приказал разыскать еще раз любого командира бригады. В 4.00 был найден 
командир 65 тбр 9-го гвардейского танкового корпуса подполковник Максимов, 
который отказался явиться ко мне для увязки вопросов взаимодействия. В течение 
трех суток боев пехота прошла 26 км с непрерывными боями, и в течение этого 
времени танки все время болтались сзади боевых порядков пехоты». Вечером, как и 
приказывал Верховный, Жуков докладывал ему о результатах того дня. Доклад был 
не из приятных: Зееловские высоты не взяты. Но Жуков обещал взять этот рубеж на 
следующий день к вечеру. Сталин на этот раз говорил с Жуковым далеко не 
спокойно: — Вы напрасно ввели в дело 1-ю гвардейскую танковую армию на участке 
8-й гвардейской армии, а не там, где требовала Ставка. Есть ли у вас 
уверенность, что завтра возьмете Зееловский рубеж? Жуков, стараясь быть твердым,
 ответил: — Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на Зееловском рубеже будет 
прорвана. Считаю, что чем больше противник будет бросать своих войск навстречу 
нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, т. к. войска 
противника легче разбить в открытом поле, чем в городе. — Мы думаем приказать 
Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко с юга, а Рокоссовскому 
ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера. Танковые армии 
Конева имеют полную возможность быстро продвигаться, и их следует направить на 
Берлин, а Рокоссовский не сможет начать наступление ранее 23 апреля, т. к. 
задержится с форсированием. Сталин не стал больше говорить с Жуковым, не 
поставил ему никаких задач, а сухо сказал: «До свидания». И повесил трубку... 
Конев позвонил Сталину и стал докладывать о ходе боевых действий. Сталин 
прервал его и сказал: — А дела у Жукова идут пока трудно. До сих пор прорывает 
оборону. Сказав это, Сталин замолчал. Конев тоже молчал и ждал, что будет 
дальше. Вдруг Сталин спросил: — Нельзя ли, перебросив подвижные войска Жукова, 
пустить их через образовавшийся прорыв на участке вашего фронта на Берлин? 
(Сталин хотел пощадить самолюбие Жукова!) Выслушав вопрос Сталина, Конев 
доложил свое мнение: — Товарищ Сталин, это займет много времени и внесет 
большое замешательство. Перебрасывать в осуществленный нами прорыв танковые 
войска с 1-го Белорусского фронта нет необходимости. События у нас развиваются 
благоприятно, сил достаточно, и мы в состоянии повернуть обе наши танковые 
армии на Берлин. Сказав это, Конев уточнил направление, куда будут повернуты 
танковые армии, и назвал как ориентир Цоссен-городок в двадцати пяти километрах 
южнее Берлина. — Вы по какой карте докладываете? — спросил Сталин. — По 
двухсоттысячной. После короткой паузы, во время которой он, очевидно, искал на 
карте Цоссен, Сталин ответил: — Очень хорошо. Вы знаете, что в Цосссне ставка 
гитлеровского генерального штаба? — Да, знаю. — Очень хорошо, — повторил Сталин.
 — Я согласен. Поверните танковые армии на Берлин. На этом разговор закончился. 
В сложившейся обстановке принятое Сталиным решение, наверное, было единственно 
правильным.

В логовеЗаминка в наступлении наших войск 16 и 17 апреля вызвала большую 
радость в ставке германского командования. Гитлер с воодушевлением сказал: — Мы 
отбили этот удар. Под Берлином русские потерпят самое кровавое поражение, какое 
только вообще может быть! Фюрер обратился к войскам со специальным обращением, 
в котором, опираясь на успех, достигнутый в первый день отраженного наступления 
советских войск, говорил: это предзнаменование будущей победы, наступает 
решающий поворот в войне. Гитлер и его ближайшие соратники предпринимали 
лихорадочные усилия для того, чтобы не только поссорить союзников, но и 
заключить сепаратный мир с английскими и американскими войсками. 18 апреля в 
ставку прибыл Вольф и доложил о своих встречах и предварительных 
договоренностях с Даллесом. Гитлер так высоко оценил успехи Вольфа, что тут же 
присвоил ему одно из высших званий войск СС — обергруппенфюрера. Вольф получил 
указание продолжать контакты и как можно скорее добиться договоренностей с 
англоамериканским командованием. По возвращении в Италию Вольф встретился с 
Даллесом, и переговоры о сепаратном мире и о послевоенном переустройстве 
Германии продолжились. Даллес, несмотря на то, что уже имел указания от своего 
правительства прекратить переговоры о сепаратном мире, поскольку советское 
командование, узнав об этом, заявило протест, продолжил контакты, не вняв 
указаниям своего правительства. Учитывая успешность идущих закулисных 
переговоров с англо-американцами, командование германских войск фактически 
прекратило боевые действия на Западном фронте. Черчилль, а теперь еще и Трумэн 
всячески подгоняли Эйзенхауэра и Монтгомери, чтобы они как можно быстрее 
продвигались на Восток и захватили побольше территорий. Особенно усердствовал 
Черчилль. Он предпринимал все для того, чтобы войска союзников раньше Советской 
Армии вступили в Берлин. А на Восточном фронте тем временем шли тяжелейшие и 
упорные бои. Особенно трудные и кровопролитные схватки шли за Зееловские высоты.
 В конце концов войска Жукова преодолели этот рубеж, сломили сопротивление 
врага. К 18 апреля Зееловские высоты были взяты. Противник бросал все имеющиеся 
у него резервы, чтобы восстановить положение, но наши части, имея превосходство 
в артиллерии, да и в численном составе, ломали это сопротивление, отбивали 
контратаки и продвигались вперед. К 19 апреля все рубежи обороны здесь были 
прорваны, и танковые соединения Жукова наконец-то получили возможность 
действовать, используя оперативный простор. Они ринулись в обход Берлина с 
северо-востока. А те танковые корпуса и бригады, которые были приданы войскам, 
вместе с пехотой продолжали теснить противника и наступали прямо в сторону 
города. Гитлеровцы отводили остатки своих частей на внешний обвод обороны 
Берлина. Жуков своего добился — главные силы врага были уничтожены в поле!

Дальше мне придется рассказывать о событиях, происходивших на стороне 
противника. Они широко известны и не раз описаны в книгах, журнальных статьях. 
Но чаще всего эти события описывались «по горячим следам», многое было еще 
неизвестно, ходило немало выдумок и слухов. Я излагаю происходившее в ставке 
Гитлера в последние дни с уточнениями и добавлениями, которые, может быть, 
неизвестны широкому кругу читателей. 20 апреля Гитлер отмечал свой день 
рождения. Раньше это всегда был торжественный праздник с многолюдными 
демонстрациями и военными парадами. Не только Берлин, но и вся страна 
украшалась знаменами, радио гремело о подвигах и достоинствах фюрера. Теперь 
Гитлер принимал поздравления в тесной комнате подземного бункера, куда заходили 
его ближайшие соратники и высказывали ему традиционные поздравления. Среди них 
были Геринг, Гиммлер, Борман, Геббельс, Риббентроп — постоянно работавший с 
Гитлером генералитет. Гитлер к этому времени был развалиной: у него дрожали 
нога, рука, голова. Он стоял с опущенными глазами, принимая поздравления, 
негромким голосом благодарил и очень вяло реагировал на происходящее. 
Руководитель молодежной организации «гитлерюгенд», однорукий Аксман, как и 
полагается молодежному лидеру, громким бодрым голосом высказал поздравления 
фюреру и сказал, что гитлеровская молодежь преподносит Гитлеру подарок в день 
его рождения. Затем он попросил Гитлера подняться из бункера на поверхность, 
где были построены два отряда мальчишек по 15—16 лет, вооруженных 
фаустпатронами. Это был последний выход Гитлера на поверхность из бомбоубежища. 
С опущенными плечами и нетвердо ступая, он прошел вдоль строя, кое-кого 
похлопал по плечу, других погладил по щеке. Мальчики, еще опьяненные былой 
славой и популярностью фюрера, выпячивали хилые грудки и с восторгом смотрели 
на вождя. Другие подарки в этот день были очень неутешительны. Генерал Хейнрици 
доложил о том, что линия обороны по Одеру на Зееловских высотах окончательно 
прорвана и советские войска продвигаются к Берлину. Начальник генштаба Кребс 
доложил, что вслед за другими фронтами перешел в наступление и 2-й Белорусский 
фронт, который обходит Берлин с северо-востока. Генерал Йодль тоже не порадовал,
 сообщив, что танки (это были танки маршала Конева) вышли в район Цоссена, где 
располагались управления генерального штаба гитлеровской армии. Йодль, не желая 
окончательно огорчать фюрера, не сказал, что бегство высшего руководства 
гитлеровской армии было настолько поспешным, что они не успели взорвать ни 
служебные помещения, пи бомбоубежища генерального штаба. После торжественной 
части и бокалов шампанского состоялось совещание высшего руководства, на 
котором последний раз присутствовали Геринг, Гиммлер, Риббентроп и многие 
другие высокопоставленные нацисты. Обсуждался один вопрос — что делать дальше? 
Многие понимали: судьба Берлина решена, его не удержать, надо организовать 
руководство армией где-то вне столицы. И только Геббельс, имперский комиссар по 
обороне столицы, яростно настаивал на том, что Берлин должен держаться до 
последнего и что контакты с англо-американским командованием дают надежду на то,
 что скоро произойдет перелом. После долгих споров было решено разделить 
военно-политическое руководство на три части. Гитлер с Геббельсом и Борманом 
остаются в Берлине, с ними штаб оперативного руководства и часть офицеров 
генерального штаба сухопутных сил. Второе руководство создавалось в Баварии и в 
Австрии под названием «Альпийская крепость». Там высшим руководителем был 
назначен фельдмаршал Кессельринг. Основная его задача заключалась не столько в 
ведении боевых действий, сколько в содействии Вольфу. Он должен был также 
предпринимать все меры для достижения конкретных результатов по сговору с 
англо-американским командованием. В северной части Германии создавалось третье 
управление, где руководителем был адмирал Дениц. После совещания все 
присутствовавшие в этот день на торжестве в честь дня рождения старались как 
можно быстрее выбраться на своих машинах из Берлина. Последний и самый весомый 
«подарок» ко дню рождения Гитлера преподнесла артиллерия Сталина: в этот день 
ома впервые обстреляла район имперской канцелярии. Гитлер позвонил начальнику 
штаба ВВС и потребовал, чтобы тот авиацией подавил дальнобойные батареи 
противника, обстреливавшие территорию его бункера. Но начальник штаба генерал 
Коллер даже не осмелился доложить фюреру, что его обстреливает уже не 
дальнобойная артиллерия, которую надо подавлять авиацией, а обычная полевая 
артиллерия с окраин Берлина.

Движение, которого не былоВ боях на Одере наши войска впервые встретились с 
власовцами. Точнее будет сказать, что в одной из стычек за плацдарм участвовала 
первая и единственная дивизия из так и не созданной армии Власова. Эпизод этот 
на общем фоне происходившего сражения был так незначителен, что Сталин даже не 
знал о нем. В своей книге и маршал Жуков ни одним словом не упоминает о 
власовцах в боях на подступах к Берлину. Но поскольку мы эту тему затронули 
раньше и я обещал довести до конца рассказ об «освободительном движении», 
которое пытался создать Власов, придется изложить несколько заключительных 
эпизодов из этой истории. После того как немецкой разведкой был создан «отдел 
восточной пропаганды особого назначения» в Дабендорфе, Власов и его ближайшие 
помощники главным образом занимались сочинением листовок и подготовкой 
пропагандистов, призывавших советских солдат переходить на сторону гитлеровцев. 
Разведотдел штаба сухопутных войск еще до появления Власова пытался создать 
оппозиционное движение для подрыва «изнутри» идеологических устоев Советской 
Армии. В Смоленске «городской управой» был сочинен адрес «Комитета освобождения 
народов России», который направили фюреру. Эта идея Гитлеру не понравилась. 
Комитету даже не ответили, затея лопнула. С появлением Власова руководители 
фашистской разведки, желая придать масштабность своей работе, попытались 
реанимировать «смоленский проект». Власов и его приближенные хотели 
использовать эту акцию в своих целях и пытались выпустить обращение от имени 
«Комитета освобождения народов России». Воззвание было отпечатано миллионным 
тиражом. Но... поступило строжайшее указание — «сбрасывать эту листовку только 
над территорией противника». О каком-то «освободительном движении» гитлеровское 
командование и мысли не допускало, его интересовало только разложение Советской 
Армии и увеличение числа перебежчиков. Катастрофа под Сталинградом привела в 
замешательство гитлеровское руководство. Разведчики генерала Гелена решили 
использовать эту беду в своих интересах и сделали еще одну попытку 
активизировать идею создания «освободительного движения». Они организовали 
агитационную поездку генерала Власова в группу армий «Север». Он выступал в 
лагере военнопленных, призывал их идти добровольцами в создаваемую им «Русскую 
освободительную армию». Генерал разгорячился до того, что разработал план под 
названием «Акция Просвет», в котором предлагал силами добровольцев захватить 
под Ленинградом Ораниенбаум и Кронштадт! Начальник разведотдела генерал Гелен 
готов был поддержать эту акцию — она поднимала авторитет возглавляемой им 
службы. Но... Опять это «но»: с одной стороны — это «НО» спасло Гелена от опалы 
— он не успел войти с ходатайством об осуществлении «Акции Просвет», а с другой,
 низвергло Власова с заоблачных вершин его мечтаний на бренную землю. А 
произошло вот что: из группы армий «Север» от контрразведчиков поступили 
доклады о том, что русский генерал в своих выступлениях договорился до какой-то 
«свободной России», до русской армии, которая будет всего лишь «союзницей» 
вермахта, и вообще: «Этот наглый русский чувствует себя уже правителем 
независимой России!» Все это вызвало яростный гнев фюрера, последовало 
категорическое запрещение Власову заниматься политической деятельностью. 17 
апреля 1943 года был издан специальный приказ:

"Ввиду неправомочных, наглых высказывании военнопленного русского генерала 
Власова во время его поездки в группу армий «Север», осуществленную без того, 
чтобы Фюреру и мне было известно об этом, приказываю немедленно перевести 
русского генерала Власова под особым конвоем обратно в лагерь военнопленных, 
где и содержать безвыходно. Фюрер не желает слышать имени Власова ни при каких 
обстоятельствах, разве что в связи с операциями чисто пропагандного характера, 
при проведении которых может потребоваться имя Власова, но не его личность. В 
случае нового личного появления Власова предпринять шаги к передаче его тайной 
полиции и обезвредить. Фельдмаршал Кейтель".

Обращаю на этот приказ особое внимание. Сколько бы ни писали о создании 
«освободительной армии» — ничего этого не было. Было желание создать ее, а на 
деле гитлеровцы не позволили Власову осуществить задуманное, и функционировал 
он практически как сотрудник разведотдела генерала Гелена. На большее ему хода 
не дали. Различные русские и национальные формирования были после 1943 года по 
приказу фюрера переведены на Западный фронт и включены под названием «четвертых 
батальонов» в германские полки. Они использовались для борьбы с партизанами и 
повстанцами в Дании, Италии, Норвегии и других странах. Руководил ими немецкий 
генерал Гельмих, а затем генерал Кёстринг. Их называли «генералами восточных 
войск», в позднее — «генералами добровольческих частей». Власова к руководству 
этими частями никогда не допускали. Больше того, «генерал добровольческих 
частей» Кёстринг заявил Штрикфельдту, курировавшему Власова: — Власов стал 
пугалом для фюрера и господ в верхах ОКБ. Поэтому я предпочитаю выполнять мои 
чисто солдатские и человеческие обязанности без связи с ним. Лучше, если я его 
не буду знать... И если в будущем нам придется когда-нибудь опереться на 
какую-либо ведущую русскую личность, то мы должны будем найти другого человека. 
Это еще одно свидетельство, что «РОА» и «освободительное движение» всего лишь 
миф, созданный теми, кто об этом пишет. Чего не было — того не было! Вот 
подтверждение тому одного из очень близких к Власову людей — его духовного 
наставника протоиерея Александра Киселева. Я познакомился с ним в Нью-Йорке в 
январе 1988 года. Он жил в небольшом особняке в самом конце Бродвея. В нашем 
обычном представлении Бродвей — это море электрического огня, рекламы, шикарные 
магазины, театры, казино. Однако тот же Бродвей, пересекая центральную часть 
города, на окраине превращается в довольно заурядную улицу с городским мусором 
— банками от пива, обертками от мороженого, шкурками от бананов. Во втором или 
третьем особняке от угла, в переулке, и находится обитель протоиерея. На первом 
этаже домовая церковь — сюда приходят помолиться бывшие власовцы и кое-кто из 
русских эмигрантов. Меня встретил высокий священник с белой окладистой бородой. 
Я ему сказал, что я советский писатель и мне хотелось бы поговорить о Власове. 
Протоиерей сначала пригласил меня в свою домовую церковь, она занимает первый 
этаж. Здесь он показал мне икону святого Александра Невского. — Это та самая? — 
Да, с этой иконой я служил молебны перед власовскими подразделениями, 
благословляя их на освобождение России. Я сохранил эту святыню и привез ее сюда.
 Затем мы поднялись на второй этаж, в квартиру священника. Нас приветливо 
встретила матушка, пригласила откушать чая с вареньями, ею сваренными. На 
стенах висело множество фотографий, на коих были запечатлены бородатые лица 
духовных служителей. Имелся там и портрет императора Николая II. И, конечно же, 
генерала Власова. Отец Александр рассказал о себе: — Я стал священником в 1933 
году, жил в Прибалтике, потом эмигрировал в Германию, служил в берлинской 
церкви простым священником. — А когда вы с Власовым познакомились? — Меня 
пригласили крестить новорожденного на дому. Во время крещения крестные должны 
читать молитву «Верую». По опыту я знал: никто не помнит слов этой молитвы, и 
потому я произносил слова громко, а присутствующие повторяли за мной. И вдруг я 
слышу — крестный отец, высокий басистый генерал, опережает меня, читая «Верую». 
Это был Власов, он в духовной семинарии учился, помнил слова молитвы. Потом мы 
встречались и позже. Я стал официальным духовником штаба армии Власова. — Вы 
служили молебен в Смоленске при обнародовании манифеста? — Нет, тогда мы еще не 
были знакомы. Мы сблизились в период Пражского манифеста. — Но это уже 1945 год 
— завершающий этап в освободительном движении. — Да, к сожалению, движению не 
дали развиться немцы. Они не поняли возможностей борьбы с большевиками через 
это движение. И проиграли. А если бы раньше поняли — все могло бы обернуться 
иначе. Великую русскую силу они не использовали. Они боялись ее. Она бы их 
ослабленных оттерла на второй план. Россия стала бы свободной без Сталина и 
Гитлера. О многом мы поговорили с протоиереем Александром. Главным было то, что 
он подтвердил: движение не состоялось. «Власовское движение погибло... не по 
вине власовцев. Оно было дружно придушено и коммунистами, и нацистами, и 
демократами». На прощание отец Александр подарил мне свою книгу «Облик генерала 
А. А. Власова». Было ему в 1988 году 80 лет. Высокий, седой и крепкий, он 
проводил меня до Бродвея, где я остановил такси, и мы попрощались. Утопающий 
хватается за соломинку. Такой соломинкой для гитлеровцев к 1945 году стал 
Власов с его намерением создать РОА. О том, как Власов давал советы Геббельсу 
по созданию обороны Берлина, я уже рассказал. Но даже своя собственная земля 
горела под ногами фашистов, и они решили более широко использовать «русский 
солдатский материал». Сменив гнев на милость, Гитлер разрешил Гиммлеру 
встретиться с Власовым. Сам Гитлер так ни разу с ним и не виделся. О беседе и 
ее последствиях лучше всего расскажет тот, кто присутствовал при этой встрече — 
эсэсовец д'Альксн. Я располагаю его личными записями, выдержки из которых 
привожу с сокращениями: «Власов произвел на Гиммлера впечатление своим ростом, 
достоинством и глубоким голосом. — Было сделано много ошибок, — сказал Гиммлер,
 — знаю все ошибки, которые касаются вас. Поэтому сегодня я хочу говорить с 
вами с бесстрашной откровенностью... (Д'Алькен был совершенно поражен тем, с 
какой легкостью и умением Гиммлер обошел и сгладил все то, что пропастью лежало 
между ним и Власовым). — Не моя вина, что назначенная нами первая встреча была 
отложена, — мягко продолжал „Черный Генрих“. — Вам известны причины, а также и 
вся ответственность, тяжелым бременем павшая на мои плечи. Я надеюсь, что вам 
все то знакомо и понятно! Когда Гиммлер окончил свое обращение, Власов немного 
помолчал, а затем спокойно, разделяя слова, как бы облегчая работу переводчика, 
начал: — Господин министр! Благодарю вас за приглашение. Верьте, я счастлив, 
что, наконец, мне удалось встретиться с одним из настоящих вождей Германии и 
изложить ему свои мысли... господин министр, вы сегодня самый сильный человек в 
правительстве третьего рейха. Прежде чем изложить вам свою программу, я должен 
подчеркнуть следующее: я ненавижу ту систему, которая из меня сделала большого 
человека. Но это не мешает мне гордиться тем, что я — русский. Я — сын простого 
крестьянина. Поэтому я и умею любить свою родину, свою землю так же, как ее 
любит сын немецкого крестьянина. Я верю в то, что вы, господин министр, 
действительно готовы в кратчайшее время прийти к нам на помощь. Если удар будет 
нанесен в самое чувствительное место, система Сталина, уже обреченная на смерть,
 падет как карточный домик. Но я должен подчеркнуть, что для обеспечения успеха 
вы должны вести с нами работу на принципе полного равенства. Именно поэтому я и 
хотел бы говорить с вами так же откровенно, как вы это сделали... Гиммлер 
медленно опустил голову в знак согласия и, помолчав, сказал: — Теперь мой черед 
задать прямой вопрос, господин генерал: действительно ли русский народ и сейчас 
поддержит вас в попытке свергнуть политическую систему, и признает ли он вас 
как своего вождя? Настороженность Власова исчезла. Он почувствовал почву под 
ногами и спокойно, но веско ответил: — Я могу честно сказать „да“ при условии, 
что вами будут выполнены известные обязательства. Господин министр! Я знаю, что 
еще сегодня я могу покончить войну против Сталина. Если бы я располагал ударной 
армией, состоящей из граждан моего отечества, я дошел бы до Москвы, и тогда 
закончил бы войну по телефону, поговорив с моими товарищами, которые сейчас 
борются на другой стороне. Вы думаете, что такой человек, как, например, маршал 
Рокоссовский, забыл про зубы, которые ему выбили в тюрьме на допросе? Это мои 
боевые товарищи, сыны моей родины, они знают, что здесь происходило и 
происходит, и не верят в честность немецких обещаний, но если появится 
настоящая русская освободительная армия, носительница национальной, свободной 
идеи — массы русского народа, за исключением негодяев, массы, которые в своем 
сердце антикоммунистичны, поверят, что час освобождения настал и что на пути к 
свободе стоят только Сталин и его клика... ...я никогда не думал, господин 
министр, что мне придется так долго ждать встречи, которая произошла сегодня... 
Однако, несмотря на все оскорбления, на все разочарования, я и дальше 
придерживаюсь взгляда, что только в сотрудничестве с Германией мы найдем путь к 
освобождению России. Возможно, что сама судьба, успехами Сталина, ускорила это 
свидание. Господин министр, я — не нищий. Я не пришел к вам сюда с пустыми 
руками. Поверьте, что в спасении и освобождении моей родины лежит спасение 
Германии! (Смел ли кто-нибудь до сих пор сказать Гиммлеру о спасении 
Германии? — думал д'Альке. Он никак не мог понять, что заставляло Гиммлера 
выслушивать Власова, не впадая в бешенство). Власов продолжал: — Дайте мне 
необходимую русскую силу! Я все время был против того, чтобы многочисленные 
батальоны, сформированные из моих соотечественников, перебрасывались во Францию,
 на Западный фронт или в любые другие места. Теперь они попали под волну 
англо-американского наступления. Они должны бороться, а за что — они сами не 
знают. Они разрознены, они разбиты. А ведь вы можете их срочно собрать, 
поставить под мою команду и положить этим начало большой освободительной армии! 
...Еще не поздно, господин министр. Еще не поздно! Находящихся в Германии 
русских людей достаточно для армии в миллион и больше человек. Гиммлер выждал, 
очевидно, намеренно делая напряжение еще большим, а затем бесстрастным голосом 
сказал: — Господин генерал! Я разговаривал с фюрером. С этого момента вы можете 
считать себя главнокомандующим армией в чине генерал-полковника. Вы получите 
полномочия собрать офицеров по своему усмотрению, до чина полковника. Только 
что касается ваших генералов — я должен попросить доставлять ваши предложения 
начальнику кадров немецкой армии. Все, что вы мне рассказали, в высшей степени 
интересно. Опять Гиммлер сделал паузу и затем продолжал: — Я придерживаюсь 
мнения теперь, выслушав вас, что, конечно, существует возможность формирования 
армии. Как главнокомандующий резервами я имею в своих руках средства для того, 
чтобы это сделать. Но, к сожалению, эти средства ограничены. Возможно, что вы 
найдете достаточно людей, но мы не должны забывать, что те, кто устремится в 
вашу армию, оставят за собой пустые места на наших заводах. Мы же не смеем 
разрешить себе снизить продукцию нашей промышленности! Однако все же решающим 
вопросом является вооружение. Я могу пойти на формирование первых двух дивизий. 
Было бы крайне некорректно с моей стороны обещать вам сегодня больше и затем 
сокращать свои обязательства. Будете ли вы, господин генерал-полковник, 
удовлетворены моим предложением — приступить теперь к формированию только двух 
дивизий? Если да, то я немедленно отдам соответствующие приказания. Лицо 
Власова потемнело. Он упал с высоты, на которую его подняли его стремления. В 
глазах ясно отразилось разочарование, но он взял себя в руки. — Господин 
министр, — сказал он с глубоким вздохом, — я принимаю во внимание существующие 
препятствия. Но я не теряю надежды, что две дивизии — это только скромное 
начало, так как вы сами знаете, что одни вы не сможете пробить стену головой. 
Поэтому расширение формирования — в наших обоюдных интересах. — Конечно, 
конечно! — торопливо и почти весело воскликнул Гиммлер, облегченно почувствовав,
 что все трудное и неприятное прошло. Власов продолжал: — Несмотря на то, что 
русские части во Франции разрознены и разбиты, я считаю своим долгом еще раз 
подчеркнуть необходимость собрать их и реорганизовать... Гиммлер поторопился с 
ответом: — Конечно, конечно, это само собой разумеется... — Эти ваши слова я 
принимаю с благодарностью к сведению, — пробасил Власов, — но одновременно и 
как обещание прекратить распыление национальных русских сил в Германии. Если мы 
хотим победить Сталина, то это будет невозможно, если и дальше „Восточное 
министерство“ будет делать что ему заблагорассудится, разбивая паши силы на 
разные сепаратистские группы и комитеты. Эти группы управляются честолюбивыми 
людьми, которым все равно, что они ведут людей бороться за чужие интересы... 
Если вы искренне стремитесь к победе, то вы должны снять с меня запрет вести 
разговоры с представителями так называемых „националов“. У вас есть для этого 
власть. Вы можете все разрозненные силы объединить на базе предположительного 
федерализма, который существовал бы на протяжении всего времени борьбы с 
коммунизмом. В общем, я не могу скрыть от вас, что я пережил столько 
разочарований, что больше не хочу тратить силы на бесцельную, ненужную борьбу 
одних против других. Я стремлюсь к тому, чтобы прямые переговоры вести только с 
одним немецким авторитетом... Гиммлер слушал, не перебивая. Ответил без всякого 
размышления: — Здесь, рядом со мной, сидят два человека, с которыми вы 
познакомились. Трупnei[фюрер Бергер будет заменять меня во всех вопросах, 
касающихся вас. С ним вы будете тесно сотрудничать. Кроме того, я назначу 
доктора Крэгера связным... — Благодарю вас, господин министр, — поклонился 
Власов. — Я даже не рассчитывал на это. Но я еще не закончил. Я должен 
затронуть еще некоторые факты. Наша победа над Сталиным лежит не в одном 
формировании освободительной армии, а в создании единого политического центра, 
который будет иметь право обнародовать программу нового строя на родине. — Об 
этом мне уже было сообщено, — поторопился Гиммлер, — у меня есть общее 
представление о центре, так же как и об освободительной армии. Я предполагаю, 
что вы одновременно будете и главой этого центра... — Если мы уделили сегодня 
столько времени всем вопросам, то я прошу разрешения дать мне возможность 
доложить вам об уже разработанных планах для армии и для правительства, которые 
мы сначала, из осторожности, назовем „комитетом“. Гиммлер заерзал. В его 
взгляде была неуверенность и даже растерянность, он пробормотал: — Спасибо! Я 
отдам приказ просмотреть ваши предложения... Власов продолжал: — Я не закончил 
вопрос о „комитете“. В связи с ним я хочу просить, чтобы план был расширен и 
все мои соотечественники, находящиеся в Германии, все русские подданные были бы 
подчинены именно комитету. Когда Гиммлер начинал заикаться, искать слова и 
рассыпаться в неясных и незаконченных фразах, это обычно говорило о том, что 
прием завершен. Гиммлер поднялся. Поднялся и Власов. Как любезный домохозяин, 
Гиммлер пригласил Власова к столу. Все последовали в столовую. С начала 
разговора и до конца обеда прошло шесть часов. Когда Власов попрощался и ушел, 
Гиммлер сказал эсэсовцам, назначенными кураторами к Власову: — Вы не должны 
забывать, что он славянин. Я вам приказываю все время находиться начеку и 
немедленно докладывать мне обо всем, что будет выходить за пределы нами сегодня 
говоренного. Я должен все время быть настороже. Славянин остается славянином...
» Таким образом, с сентября 1944 года Власов из разведотдела был передан в 
подчинение рейхсфюрера СС Гиммлера. Постоянный наблюдающий от разведотдела 
Штрикфельдттак пишет об этих переменах: «Немецкий штаб в Дабпдорфс отошел 
теперь совсем на задний план... Появились офицеры войск СС и разного рода 
„уполномоченные“ и брали на себя функции связи с организуемыми или уже 
работающими русскими учреждениями». Самого Штрикфельдта заменил постоянный 
представитель главного управления СС оберфюрер СС Крёгер. Общим руководителем 
будущей РОА был назначен обергруппенфюрер СС Бергер. Он занимался формированием 
первой русской дивизии. Приказ о ее создании подписал Гиммлер. Таким образом, 
все разговоры о РОА до марта 1945 года были просто разговорами — первая и 
единственная дивизия появилась лишь в самом конце войны. Вторая дивизия так и 
не была окончательно сформирована до капитуляции гитлеровцев. Командиром первой 
дивизии был назначен немцами (не Власовым!) полковник Буняченко, которому они 
же присвоили в феврале 1945 года звание генерач-майора. Полковник Буняченко, 
бывший командир дивизии Красной Армии, был разжалован и отправлен штрафником на 
основании приказа 227 от 28 июля 1942 года. После этого он перешел к немцам. 
Летом 1944 года он командовал русским полком на Западном фронте, где был 
отмечен как умелый командир. Этот полк и стал основой 1-й русской дивизии РОА. 
В нее включили несколько других русских формирований. Например, бригаду РОНА 
(«Русская освободительная народная армия»), которой в прошлом командовал 
Каминский, Эта бригада по немецким документам «полностью очистила от партизан 
обширную область между Курском и Орлом». В 1944 году РОНА насчитывала пять 
полков, до 20 тысяч человек. Полк под командованием подполковника Фролова 
участвовал в подавлении Варшавского восстания. Вся РОНА до того разложилась и 
так «занималась грабежом и мародерством», что немецкий военно-полевой суд 
приговорил к расстрелу ее командира Каминского — «бригадного генерала, поляка 
по происхождению». Вот такие кадры вливались в первую русскую дивизию Буняченко.
 Сам Власов был занят созданием «Комитета освобождения народа России», который, 
по его замыслу, должен был объединить под его командованием все национальные 
формирования, все «антибольшевистские силы». Однако «силы» эти сопротивлялись, 
не хотели терять своей самостоятельности. Казачий генерал Краснов отказался 
подчиняться «бывшему красному генералу». Руководство СС приструнило всех: 
украинцев, кавказцев, выходцев из среднеазиатских республик и прочих — и 
загнало в КОНР — «Комитет освобождения народов России» под руководством Власова.
 Был написан «Манифест», который приняли «представители народов» в Праге. (По 
желанию Власова, этот документ должен был родиться на славянской земле). Так 
как к тому времени под немецкой оккупацией уже не было ни одного советского 
города, выбрали славянскую Прагу. Принятие манифеста пропагандировалось как 
большая победа в освободительном движении. Но реально ничего не изменилось, все 
оставалось на уровне говорильни. Гитлеровское командование напрягало последние 
силы, чтобы остановить продвижение Красной Армии. Ее соединения уже вышли на 
Одер. Руководители СС решили испытать в деле русское формирование. Дивизия 
Буняченко была передана в подчинение командующего 9-й армией генерала Буссе. 
Власов дал на это согласие. Буняченко просил назначить его дивизии 
самостоятельную операцию, в которой без помощи немцев русские смогли бы 
показать свою доблесть. Немецкое командование предоставило ему такую 
возможность, поручив сбить советскую часть с небольшого плацдарма на Одере. Был 
разработан план операции «Апрельский ветер». Он предусматривал двумя ударами с 
севера и с юга уничтожить советские части и очистить плацдарм. Атака была 
назначена на 5.15 утра 13 апреля. Вечером 12 апреля русские подразделения 
заняли исходное положение. За полчаса до атаки немецкая артиллерия открыла 
огонь по плацдарму. В атаку пошли с севера 2-й полк подполковника Артемьева, с 
юга — 3-й полк подполковника Александрова-Рыбцова. Буняченко наблюдал за ходом 
операции с НП в стереотрубу. Русские поднялись в атаку быстро и дружно. Их 
поддерживала и немецкая авиация — 26 штурмовиков. Чем все это кончилось? Ради 
полной объективности, сошлюсь на мнение гитлеровских офицеров и самих 
власовцев: «К 8 часам было... отвоевано 500 метров земли». «Оба полка оказались 
под фланговым огнем противника, перед советскими полевыми фортификациями и 
мощными проволочными заграждениями». Из этих цитат вырисовывается весьма 
печальная картина: атакующие «отвоевали 500 метров» — то есть прошли 
нейтральную полосу, и их положили огнем советские пулеметы «перед проволочным 
заграждением». Таким образом, атакующие не только не вступили в бой за плацдарм,
 а не отбили ни одного метра у советских частей. Буняченко, понимая, что все 
кончится истреблением его полков, дал приказ отойти на исходные позиции. 
Представитель немецкого командования подполковник Нотц доложил, что 
«отступление проходило довольно беспорядочно, на поле боя было брошено много 
оружия — пулеметов, автоматов, огнеметов». Командующий 9-й армией генерал Буссе 
попытался привлечь к ответственности Буняченко за невыполнение приказа, но 
русский генерал даже не прибыл в немецкий штаб для дачи объяснений. Он заявил, 
что имел приказ только на одну атаку. И коль скоро она не удалась, теперь он, 
«выполнив приказ», опять подчиняется только Власову. Собрав дивизию, Буняченко 
совершил с ней более чем стокилометровый марш и прибыл в Прагу. В немецких 
штабах шла переписка о «недисциплинированности» и «привлечении к 
ответственности» и даже о «разоружении дивизии», но все это было оставлено без 
последствий, потому что 16 апреля советские войска перешли в решительное 
наступление на Берлинском направлении. Дивизия Буняченко, да и сам Власов, 
возможно, пытались как-то себя реабилитировать перед приближавшимися советскими 
войсками, они поддерживали чехов, восставших в Праге, и не позволили немцам 
разрушить город. Но то была уже агония. Опасаясь кары, Власов приказал дивизии 
Буняченко и второй, так и несформированной дивизии Зверева, идти на запад и 
сдаваться американцам. Сам Власов двинулся туда же, но на пути был взят в плен 
советскими разведчиками. Из сказанного выше, на мой взгляд, можно сделать 
окончательный и вполне объективный вывод: «русское освободительное движение», 
которое пытался создать генерал Власов, не состоялось, «русской освободительной 
армии» в действительности не было. Власов, как изменник, служил сначала под 
руководством начальника немецкой разведки генерала Гелена, а затем рейхсфюрера 
СС Гиммлера. И как бы ни старались различные доброжелатели рядить Власова в 
благородные мундиры «патриота» и даже «освободителя», документами и фактами это 
не подтверждается. В перестроечное время «демократы» и бывшие диссиденты 
всячески восхваляли деяния Власова, говоря о сходстве его замыслов с их 
«демократическими» реформами. Мне кажется, они правы. Их, несомненно, 
объединяет предательское отношение к Родине и русскому народу. Позорный конец 
генерал а-предателя зафиксирован в приговоре Военного трибунала.

Взятие Берлина21 апреля советские войска ворвались в Берлин, на его 
северо-восточные окраины, а танковые соединения, обходя город, устремились на 
запад. К южной окраине Берлина подступили танковые соединения, которые, также 
обходя город, продвигались на запад. Таким образом, уже четко наметились клеши, 
которые вот-вот должны были сомкнуться западнее Берлина. Берлин, как губка, 
впитывал в свои кварталы войска. Сохранить управление, не утратить возможность 
руководить ходом боевых действий было очень трудно. Войскам, несмотря на долгую 
войну, не приходилось вести уличных боен в таком огромном городе. Скопище 
многоэтажных домов, переплетение улиц и переулков поглотили несколько армий. 
Сражение распалось на тысячи разрозненных схваток за дом, этаж, подвал. 
Командиры не видели своих войск даже на главном направлении. Да и где оно 
теперь, это направление главного удара, — там, где танковые армии рвались в 
обход, чтобы замкнуть кольцо окружения, или в рукопашных схватках за каждый дом 
на подступах к рейхстагу? Линия фронта в прежнем, привычном понимании здесь уже 
не существовала. На некоторых участках фронт стал вертикально — дыбом, потому 
что шел бой в многоэтажных домах. А в соседнем квартале передний край ушел 
глубоко под землю, в подвалы, канализационные шахты, в тоннели метро. Но где бы 
ни шли бои, Сталин, Жуков и Конев ощущали их напряжение, знали, кто 
продвигается вперед, а у кого дело застопорилось. Маршалы как тысячами нервов 
были связаны проводами телефонной связи и невидимыми радиоволнами со всеми 
наступающими соединениями. Они говорили с командирами. Они слышали твердый, 
уверенный голос Сталина. Невидимый, Сталин был с ними повсюду, одних 
подбадривал, других строго подгонял, третьих бранил. Как говорится, каждому 
свое — что заслужил, то и получай! В бункере Гитлера предпринимались все меры 
для того чтобы, с одной стороны, стянуть в Берлин войска, находившиеся поближе, 
и использовать еще существовавшие крупные группировки для деблокирования 
столицы. Утром 21 апреля в ставку был вызван командующий группой армий «Центр» 
Шернср. Он был самым исполнительным и даже среди немцев отличался не только 
педантичностью, но зверской требовательностью. Солдаты дали ему кличку «мясник» 
за жестокость и беспощадность в отношениях с подчиненными. Фюрер приказал 
Шернеру пробиваться с его группой армий на выручку Берлина. Генерал Шернер 
щелкнул каблуками и бодро ответил, что приказ фюрера будет выполнен в точности. 
Чтобы прибавить своему спасителю энергии, Гитлер произвел Шернсра в 
фельдмаршалы, причем тут же собрал присутствующих в бункере военачальников и 
обслугу, представил им нового фельдмаршала, они поздравили его с высоким 
званием. После процедуры с Шернером начальник генштаба Кребс, а также Йодль, 
докладывая обстановку Гитлеру на фронте, упомянули о боевой группе Штайнера. 
Это была небольшая группа из оставшихся частей, которые объединились под 
командованием генерала СС Штайнера. Командующий группой армий «Висла» хотел 
прикрыть свой правый фланг этой группой. Гитлер тут же ухватился за это 
сообщение и приказал поставить задачу группе Штайнера ударом с юга отрезать 
вклинившиеся части, окружающие Берлин. Для осуществления этой задачи Гитлер 
приказал 56-му танковому корпусу перейти в контрнаступление навстречу группе 
Штайнера. Весь этот и следующий день ждали докладов и сообщений о том, как 
группа Штайнера выполняет свою задачу. На совещании в бункере Кребс и Йодль 
докладывали обстановку. Йодль, уже привыкший не огорчать Гитлера, пытался и на 
этот раз пространно говорить о каких-то частных успехах войск в Саксонии и в 
Италии. Гитлер прервал его: — Что вы ублажаете меня мелочами! Где же все-таки 
находится Штайнер? После продолжительного молчания и растерянности генералы 
были вынуждены доложить правду о том, что группа Штайнера успеха не имела и 
фактически разгромлена. Гитлер закатил истерику: — Немецкий народ не понимает 
моих целей! Он слишком ничтожен, чтобы осознать и осуществить мои цели. Если 
мне суждено погибнуть, то пусть погибнет и немецкий народ, потому что он 
оказался недостойным меня. Гитлер вызвал коменданта Берлина генерала Реймана и 
приказал ему; — Соберите все силы и ни в коем случае не допустите прорыва 
противника в центр города, обеспечьте прикрытие правительственных кварталов! Во 
исполнение приказа фюрера были брошены в бой 32 тысячи берлинских полицейских и 
одновременно из тюрем выпущены все уголовники и тоже брошены в бой. Собрав эти 
последние резервы, и еще солдат из разбитых частей (около 80 тысяч) и несколько 
батальонов фольксштурма, Рейман «сколотил» группировку численностью до 300 
тысяч человек. Он прилагал все силы, чтобы выполнить приказ фюрера. Кейтель 
предложил фюреру еще один, на его взгляд, довольно эффективный шаг: снять 
войска с Западного фронта и бросить их на деблокаду Берлина. Кейтель сказал, 
что это, конечно, ослабит позиции в переговорах с англо-американцами, но 
другого выхода нет. С другой стороны, чем быстрее антло-американцы продвинутся 
на Восток и встретятся с советскими частями, тем скорее произойдет между ними 
конфликт. Для выполнения этой задачи предполагалось срочно развернуть 12-ю 
армию Венка, находившуюся на Западном фронте и ближе всех к Берлину. Йодль 
поддержал предложение Кей-теля и уверил фюрера в том, что Венк со своей армией 
способен прорваться к Берлину и деблокировать его. Гитлер после некоторого 
размышления отдал приказ — снять все войска с Западного фронта и перебросить их 
на выручку Берлина. Для выполнения этого приказа из ставки Гитлера выехал 
Кейтель. Он встретился с генералом Венком и объявил ему: «Мы боремся отныне 
только против Востока, а не против Запада». Теперь в ставке Гитлера появилась 
новая надежда. Все ждали прихода армии Венка. Изыскивались возможности для того 
чтобы продержаться до ее прихода в Берлин. Геббельс, как всегда энергичный и 
верноподданный фюреру, заверил, что он, верховный комиссар Берлина, заставит 
каждого жителя драться с советскими войсками. Срочно печатались тысячи листовок,
 которые расклеивались по всему городу. В этих листовках имперский комиссар 
возлагал на каждого жителя города ответственность «за оборону своего дома, 
своей квартиры». Все члены молодежной организации «гитлерюгенд», независимо от 
возраста, считались мобилизованными. Фаустпатроны раздавались 12-летним 
мальчикам. Во всех этих распоряжениях, листовках и приказах непременно 
присутствовала фраза: за невыполнение распоряжения будет применяться расстрел. 
Геббельс посчитал, что генерал Рейман недостаточно энергично организовал 
оборону города, и на его место был назначен новый комендант Берлина, полковник 
Кетнер. Геринг, опасаясь, что Борман перехватит инициативу переговоров с 
союзниками и таким образом возглавит Германию после капитуляции, принял решение 
действовать более активно. Поскольку он был официально объявлен преемником 
Гитлера в случае его смерти, он решил воспользоваться этим своим положением, 
хотя и опасался вызвать гнев Гитлера. Чтобы подстраховать себя, Геринг послал 
Гитлеру 23 апреля следующую телеграмму: "Мой фюрер!Ввиду Вашего решения 
остаться в Берлине, согласны ли Вы с тем, чтобы я немедленно взял на себя в 
качестве Вашего преемника на основе закона от 29 июня 1941 г. общее руководство 
рейхом с полной свободой действий внутри страны и за рубежом? Если я не получу 
ответа до 10 часов вечера, я буду считать это подтверждением отсутствия у Вас 
свободы действовать во имя блага нашей страны и нашего народа. Вы знаете, что я 
чувствую по отношению к Вам в этот суровый час моей жизни. Я не имею 
возможности выразить это словами. Может быть, Бог защитит Вас и быстро доставит 
сюда несмотря ни на что. Преданный Вам Геринг".Борман, давно ненавидевший 
Геринга и искавший возможности убрать его, решил воспользоваться удобным 
моментом и подсказал фюреру, что за такое предательство Геринга надо бы 
расстрелять. Но Гитлер, несмотря на свою ярость, посчитал это чрезмерным. И тут 
же вместе с Борманом сочинил телеграмму, в которой говорилось: «Время 
вступления в силу закона от 29 июня 1941 г. я определяю сам. Я не лишен свободы 
действия. Запрещаю любой шаг в указанном вами направлении». Одновременно Гитлер 
устно приказал шефу службы безопасности и СД Франконии оберштурмбанфюреру 
Франку немедленно арестовать Геринга по обвинению в государственной измене. 
Приказ Гитлера был выполнен. Геринга арестовали. Вместо него командующим ВВС 
назначили генерала фон Грейма, бывшего командующего 7-м воздушным флотом. 22 
апреля был напечатан последний приказ Гитлера: "Запомните: каждый, кто 
пропагандирует или даже просто одобряет распоряжение, ослабляющее нашу 
стойкость, является предателем! Он немедленно подлежит расстрелу или повешению! 
Это имеет силу также и в том случае, если речь идет о распоряжениях, якобы 
исходящих от гауляйтера, министра, доктора Геббельса или даже от имени фюрера. 
Адольф Гитлер".По радио постоянно объявлялось, что фюрер остается в столице и 
что там, где фюрер, там — победа, 21 апреля Гитлер перешел в новое, более 
глубокое бомбоубежище, которое только что специально для него было достроено. 
Оно находилось рядом с прежним, размешавшимся под рейхсканцелярией, над новым 
бункером уже был 8-метровый слой бетона. Этот «фюрербункср» находился ниже 
прежнего на сорок ступенек, здесь располагались комнаты, предназначавшиеся для 
наиболее приближенных к фюреру особ. В новый бункер фюрер пригласил преданного 
ему Геббельса и егосемью. Управлять войсками из бункера становилось все труднее.
 Связь часто прерывалась. Неразбериха в руководстве все более усиливалась. Итак,
 Сталин приказал Коневу повернуть танковые армии на Берлин. Ох, не просто было 
повернуть круто — почти на девяносто градусов — две такие танковые махины! 
Причем сделать это в ограниченное время, а точнее, немедленно, в течение 
нескольких часов! 3-й гвардейской танковой армии под командованием 
генерал-полковника П. С. Рыбалко приказывалось в течение ночи на 18 апреля 
форсировать реку Шпрее и, развивая стремительное наступление на южную окраину 
Берлина, в ночь с 20 на 21 апреля ворваться в город. 4-я гвардейская танковая 
армия под командованием генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко должна была к этому 
же времени овладеть Потсдамом и юго-западной частью Берлина. Не раз бывая в 
Германской Демократической Республике, выезжал в тот район, где танковая армия 
Рыбалко выполняла этот стремительный поворот и ринулась на Берлин с юга. Ходил 
и ездил по этому району, по его небольшим городкам, полям и старался 
представить, как дрожала здесь мокрая, раскисшая (апрель!) земля, как рычали 
сотни танков, как старались танкисты осуществить маневр на незнакомой местности,
 да еще ночью! И как они все это блестяще выполнили! У них за плечами была 
большая и трудная война, огромный опыт. Они вели в бой лучшие в мире — по тем 
временам — танки, которые произвел народ, измученный усталостью и недоеданием. 
Народ, ждавший от них победы! И она была близка. Я представлял, с каким злым 
энтузиазмом, с какой радостью и вдохновением действовали в эту ночь чумазые от 
гари танкисты. Они не спали уже третьи сутки — но не ощущали усталости. Я видел,
 как, разя с ходу появляющихся на пути гитлеровцев, они мчались и мчались 
вперед — к логову врага. Походил я и по окраинам Цоссена. 20 апреля сюда 
прорвались танкисты Рыбалко. Знатный подарочек они преподнесли фюреру, может 
быть, даже сами не зная о том, что был его день рождения. Очень символичный 
получился «подарок» — в Цоссене находилась штаб-квартира верховного 
командования гитлеровской армии. Именно здесь проходила разработка плана 
«Барбаросса». И вот какой потрясающий финал — советские войска громят эту 
адскую кухню, откуда была выпущена на свет война, громят именно в день рождения 
фюрера! Я смотрел на серые особняки, двух-, трехэтажные дома довоенной 
постройки. Они живописно расположены в хвойном лесу. Уютно жили в этом тихом и 
красивом месте те, кто принес так много страданий народам Европы, да и 
немецкому народу тоже. Представляю, как они ходили друг к другу в гости, как 
поднимали бокалы в честь захвата городов и даже целых стран — Польши, Франции, 
Бельгии, Дании, Греции... Как распирала их спесь, и как они уверовали сами, что 
представляют собой особую расу господ. Здесь, в этих домах, уже были проложены 
на картах маршруты, составлены графики движения войск в Иран, Ирак, Афганистан, 
Индию. Мог ли представить я, окопный лейтенант, что буду ходить под Цоссеном, 
среди зданий гитлеровской ставки! Даже во сне мне такое не могло присниться! И 
вот я здесь спустя почти полвека после того как удирали отсюда хозяева этих 
домов, удирали, боясь быть пойманными, боясь ответственности за содеянное ими 
зло. Как они метались по этим ухоженным лужайкам, как торопливо жгли бумаги со 
своими преступными планами, как бежали, понимая, что и бежать-то уже некуда, но 
все же уходили, уползали, только бы не быть захваченными и опознанными как 
работники этой главной штаб-квартиры. Я сохранил старую вырезку из газеты со 
статьей Бориса Полевого. В ней приводится любопытный документ, дающий 
представление о том, что здесь происходило в те последние часы: "У меня в руках 
оказались листки переводов последних переговоров узла связи гитлеровского 
верховного командования сухопутными вооруженными силами с военачальниками, 
находившимися на юге Германии. Эдельвейс.Вручите немедленно генералу Кребсу. 
Отсутствием информации вынужден ориентироваться обстановке радиопередачам 
англичан. Сообщите обстановку. Сообщите дальнейшие действия. Подписано А-15. 
Ответ.Вызвать кого-либо невозможно. Погребены в могиле. Передачу прекращаю. 
Эдельвейс.Что за глупые шутки? Кто у провода? Немедленно позвать старшего 
офицера. А-15. Ответ.Офицер насалил пятки. Все насалили пятки. Замолчи, надоел. 
Эдельвейс.Какая пьяная скотина у провода? Немедленно позвать дежурного офицера. 
Ответ.Поцелуй в... свою бабушку, идиот. Эдельвейс.У аппарата А-16. Весьма 
срочно. Ответ.Не торопитесь в петлю. Эдельвейс.Не понял, повторите. Ответ.
Вонючий идиот. Все драпанули. По нам ходят Иваны. К тебе еще не пришли?.." 
Сталин потребовал от маршалов Жукова и Конева не позднее 24 апреля завершить 
двойное окружение, в первом кольце которого остался бы Берлин, а во втором 
оказалась бы Франкфуртеко-губенекая группировка противника. Войска 1-го 
Белорусского фронта перерезали все пути, идущие из Берлина на запад, и 25 
апреля соединились северо-западнее Потсдама с войсками 1-го Украинского фронта, 
завершив, таким образом, полное окружение Берлина. В тот же день войска 1 -го 
Украинского фронта встретились на Эльбе с войсками союзников. Приказ Сталина об 
этом историческом событии вышел 27 апреля 1945 года. В нем говорилось: «Войска 
1-го Украинского фронта и союзные нам англоамериканские войска ударом с востока 
и запада рассекли фронт немецких войск и 25 апреля в 13 часов 30 минут 
соединились в центре Германии, в районе города Торгау. Тем самым немецкие 
войска, находящиеся в северной Германии, отрезаны от немецких войск в южных 
районах Германии». 28-го Кребс передал отчаянный и последний приказ: «Всем 
соединениям, сражающимся между Эльбой и Одером, всеми средствами и как можно 
скорее привести к успешному завершению охватывающее наступление для выручки 
столицы рейха». Но никто не откликнулся. Разгромленный вермахт уже не мог 
никого и ничего выручать. На вечернем докладе Вейдлинг доложил о безвыходном 
положении берлинского гарнизона и сказал, что единственный выход — это 
попытаться совершить прорыв. Здесь же он подробно изложил разработанный им план.
 Гитлер долго молчал. Наконец он произнес довольно тихим голосом: — Если прорыв 
даже и в самом деле будет иметь успех, то мы просто попадем из одного котла в 
другой. Я должен буду ютиться под открытым небом, или в крестьянском доме, или 
в чьем-либо подвале и ожидать конца. Лучше уж я останусь в имперской канцелярии.
 После этого Гитлера охватила последняя вспышка злобы. Он с пеной у рта кричал, 
что все его предали, что немецкий народ — ублюдок и что измена — всеобщая, и 
пусть все погибнут вместе с ним. Он принял окончательное решение остаться в 
Берлине и покончить с собой. Но, удалившись в свою личную комнату, Гитлер и 
здесь вынужден был решить еще одну немаловажную проблему, которую поставила Ева 
Браун. Она заявила фюреру; — Не хочу уходить на тот свет твоей любовницей. Я 
была твоей женой и хочу уйти с тобою вместе на тот свет как твоя жена. И вот в 
бункере, находящемся под артиллерийским обстрелом, под гром канонады 
разыгрывается некое фантасмагорическое действо. Гитлер объявляет о своем 
бракосочетании с Евой Браун и о том, что здесь будет проведен свадебный обряд и 
свадебное застолье. Срочно ищут священника, чтобы он совершил обряд венчания. 
Но где найти в этой сумятице священника? Наконец Геббельс находит своего 
подчиненного Вальтера Вагнера, инспектора по религиозным делам. Он прибывает в 
бомбоубежище и совершает обряд венчания, будучи одетым в военную форму с 
повязкой фольксштурмиста на рукаве, потому что у него не было с собой одежды, 
подобающей человеку духовного сана. Гитлер едва мог расписаться в брачном 
свидетельстве: у него ходуном ходила рука. А Ева Браун начертала первые буквы 
Ева Б., а потом зачеркнула и поставила свою новую фамилию — Ева Гитлер. После 
этого в личной комнате состоялся свадебный ужин, где были мадам Геббельс, сам 
Геббельс, две секретарши Гитлера и сами новобрачные. А между тем после этой 
брачной ночи, 29 апреля, советские войска уже взяли Ангальтский вокзал и по 
Вильгельм-штрассе рвались к имперской канцелярии. Командующий обороной бункера 
и ближайших подступов Монке сообщает, что ему с большим трудом удастсл 
сдерживать наступление советских войск, которые находятся уже в 500 метрах от 
бункера. Борман, Кребс и другие высшие чины на свадебном ужине изрядно 
накачались спиртным и даже под артиллерийским обстрелом крепко спали. А Гитлер 
в это время диктовал своим секретарям завещания. Их было два. Одно — 
«политическое», другое — «личное». Специальные посланцы — эсэсовцы — 
отправляются с копиями завещаний, один — к фельдмаршалу Шернеру, а другой — к 
гроссадмиралу Деницу. 29 апреля в 12 часов в кабинете Гитлера по его 
приглашению собираются: Борман, Геббельс, Бургсдорф и Кребс с помощниками и 
адъютантами. У них уже нет связи с внешним миром, они совершенно не знают, что 
происходит там, наверху. Гитлер пытается все еще отдавать какие-то распоряжения,
 Йодль и Кребс передают эти распоряжения, которые, конечно же, не доходят до 
войск. 30 апреля Кребс докладывает Гитлеру о том, что советские войска уже 
овладели Тиргартеном, Потсдамской площадью; проникли на Фосштрассе, куда 
выходит фасад имперской канцелярии. Гитлер все еще не мог решиться на то, чтобы 
покончить с собой. Но наконец, уже понимая, что нет иного выхода и его могут 
взять живым, он решается на последний шаг в своей жизни. Сначала он дает ампулы 
с ядом своей любимой овчарке Блонди и ее щенку. Яд действует мгновенно, собака 
издыхает. За дверью стоят Борман, Геббельс, Аксман, Гюнше, камердинер Линге, 
которому уже поручено раздобыть 200 литров бензина для сжигания трупов. Они 
ждут. В половине четвертого дня 30 апреля они приоткрыли дверь и увидели 
следующую картину: Гитлер, откинувшись на спинку дивана, сидит в одном углу; 
Ева Браун с бледным лицом сидит в другом углу. Оба мертвы. В газетах того 
периода появлялись публикации, что Гитлер застрелился. Это были последние 
попытки создать рыцарский ореол вокруг имени фюрера. Ни сам он в себя не 
стрелял, и никто другой ему не помогал. У ног его лежала ампула из-под яда — и 
никаких гильз. Камердинер Линге и врач Штумпфеггер завернули труп Гитлера в 
армейское одеяло и через запасной выход с помощью охраны канцелярии вынесли в 
сад, окружавший рейхсканцелярию. Вслед за ним вынесли и тело Евы Браун. 
Советская артиллерия обстреливала улицы и дома, окружавшие рейхсканцелярию. 
Приведу короткую выдержку из воспоминаний личного шофера Гитлера Эриха Кемпки 
«Я сжег Гитлера». Хотя строки эти широко известны, здесь они, на мой взгляд, 
будут уместны как завершающий эпизод в судьбе человека, который хотел завладеть 
всем миром, но так мелко и ничтожно, в какой-то яме завершал свой жизненный 
путь: «Я вылил бензин на обоих мертвецов. Одежда мертвецов слегка развевалась 
на ветру, пока не пропиталась насквозь бензином и не опала под его тяжестью. 
Поднятая разрывами снарядов земля осыпала нас. Преодолевая страх смерти, я 
подтаскивал все новые и новые канистры. (...) Артогонь усилился до такой 
степени, что мы уже не решались выйти из тамбура бункера. (...) С нами вместе у 
выхода стояли д-р Геббельс, Борман, д-р Штумпфеггер. А снаружи неистовствовал 
настоящий ад! Но как же нам поджечь бензин? Предложение сделать это при помощи 
ручной фанаты я отклонил. Случайно взгляд мой упал на большую тряпку, лежавшую 
рядом с пожарными шлангами у выхода из бункера. Гюнше схватил ее и разорвал на 
куски. Открыть кран канистры и сунуть туда тряпку было делом секунды. Я 
наклонил канистру, тряпка хорошо намокла, напиталась бензином. „Спички!“ Д-р 
Геббельс вынул коробок из кармана и протянул мне. Я зажег спичку и сунул в 
тряпку, а потом высокой дугой швырнул на облитые бензином трупы. С широко 
раскрытыми глазами мы смотрели на лежащие там тела. В одну секунду высоко 
вспыхнуло бурлящее пламя, к небу поднялись темные столбы дыма. На фоне горящей 
столицы рейха они создавали ужасающую картину». * * * Считаю необходимым 
сказать о некоторых особенностях битвы за Берлин. Это было заключительное 
сражение Великой Отечественной войны, оно окончательно разрешило 
военно-политические противоречия между СССР и фашистской Германией. Берлинская 
операция — первая, в которой при планировании учитывались не только силы, 
группировка и возможные действия противника, но и действия союзных 
англо-американских войск. Причем не в смысле взаимопомощи, взаимодействия, как 
то было при высадке союзников во Франции, в дни Арденнского контрудара немцев, 
или нашей операции «Багратион». В Берлинской битве особенностью стало то 
обстоятельство, что союзные войска имели задачу упредить Советскую Армию в 
овладении Берлином и превращались из союзника в конкурента, оппонента, 
соперника. Сталин рассчитывал ускорить взятие Берлина, подтолкнуть маршалов, но,
 как показал ход боевых действий, это породило не только положительные 
последствия, но и отрицательные. У Жукова появилась торопливость и связанные с 
ней ненужные потери. Да и Конев гнал подчиненные войска «в хвост и в гриву», не 
считаясь с потерями, лишь бы опередить Жукова. Вот из этого и вытекает одна 
особенность Берлинской операции, не украшающая наших самых крупных полководцев 
— Сталина, Жукова и Конева, потому что игра на самолюбии стоила многих жизней. 
Хотел ли Жуков самостоятельно, без помощи Конева, взять Берлин? Конечно, хотел! 
Это в его характере. Отрицать фактор соревновательности — грешить против истины.
 Но нельзя и преувеличивать. Правда не в том, на что, передергивая ход событий, 
упирают некоторые авторы, утверждая: Жуков, не щадя войск, гнал их вперед, 
стремясь любой ценой опередить Конева. Нет, Жуков отнюдь не был так примитивно 
прямолинеен! Конечно, были и ревность, и амбиции, но маршал прекрасно понимал и 
то, что не нахрапом, не навалом надо решать дело в таких условиях. 
Хладнокровный расчет, глубочайшее проникновение в тонкости ситуации — вот чем 
добивался успеха Жуков в соперничестве с соседом слева. Критикующие Жукова за 
Берлинскую операцию, за «преждевременный» ввод танковых армий почему-то 
упускают из виду важнейшую особенность обороны противника. Здесь фронт Жукова 
наступал «в лоб». Не было в глубине пространства для маневра. Не было вообще 
«оперативного простора». Потому что от Одера и до Берлина несколько 
оборонительных рубежей представляли собой сплошную тактическую оборону — в 
самом ее классическом значении. Если в других операциях после прорыва первых 
рубежей сопротивление противника ослабевало, то здесь, наоборот, возрастало! И 
в завершение боевых действий в полевых условиях войска упирались в могучий 
оборонительный массив-крепость — Берлин. Жуков понимал это, и военное искусство 
его проявилось в этой операции в том, что он вводом танковых армий «не по 
правилам» решил уничтожить главные силы врага — на первых рубежах обороны. 
Вложить вес, сломать, раздавить, уничтожить войска противника в поле! Тогда 
легче будет брать крепость Берлин. Если бы немецкие войска не понесли огромные 
потери в боях за Зееловские высоты и организованно отошли в город, они бы в 
домах-крепостях оборонялись несколько месяцев, как мы в Сталинграде. А Жуков их 
уничтожил, подавил, деморализовал могучими ударами в поле, и в город отошли 
остатки почти неуправляемых частей. За две недели прорвать 60-километровую 
оборону и затем за несколько дней взять такую махину, как Берлин, — победа 
весьма выдающаяся. Много лет продолжается дискуссия: одни авторы видят в 
Берлинской операции только ее недостатки, а другая сторона отмечает только 
положительные стороны. Причем обе стороны, находящиеся под влиянием современных 
космополитических групповых схваток, забывают, что разговор идет о состоявшемся 
историческом событии, при объективной оценке которого недопустима однобокость, 
так как смещение критериев к субъективным постулатам уводит обсуждаемый вопрос 
из области науки (истории) в область пропагандистской возни и болтовни, давно 
известной как нечто лживое, грязное, непорядочное. К сожалению, в этой 
политической свалке участвуют люди с учеными степенями и труды их останутся на 
книжных полках библиотек. Некоторые из них особенно подчеркивают якобы 
напрасные большие потери в боях за Берлин, совершенно не учитывая при этом 
особенности Берлинской операции, которых немало. Кроме уже вышеизложенных, 
отмечу еще несколько, касающихся именно потерь. Впервые за всю войну целый 
фронт вел бои в одном огромном городе (если не считать силы, обходившие Берлин 
с севера). Раньше, когда крупные населенные пункты оказывались в полосах 
наступления фронтов, их чаще обходили. В Сталинградской битве бои шли тоже в 
городе, но там наши войска вели оборонительные действия. Такого сражения, когда 
фронт почти целиком вступил в огромный город, не было. Берлинское сражение было 
последним, гитлеровцы стояли насмерть, отступать было некуда. И этим 
обстоятельством объясняется яростное сопротивление фашистов. Сравнить его можно 
только с нашей защитой Москвы, когда мы стояли насмерть, или битвой за 
Сталинград. Почему-то, понимая и оценивая нашу стойкость под Москвой и в 
Сталинграде, некоторые исследователи не учитывают подобную яростную оборону 
противника в Берлинской операции. А это была одна из особенностей последнего 
сражения, которая, кстати, и объясняет наши немалые потери. Да, были недостатки 
и огрехи в этой операции — произошла заминка на Зееловских высотах; 
неоднозначно оценивается применение прожекторов. Конечно же, хотелось бы, чтобы 
в завершающем сражении никто не погиб — победа близка, обидно и жалко терять 
бойцов и офицеров, прошедших через всю войну! Однако Маниловы бывают не только 
в литературе, а война есть война, и без потерь она не обходится. Тут можно 
отметить и особый героизм наших солдат и офицеров: встать в атаку в последний 
день или даже час войны — очень не просто! И последняя особенность Берлинской 
операции — она проведена в кратчайший срок. За Москву и Сталинград мы бились 
несколько месяцев. А Берлин был взят за 9 дней! 21 апреля войска ворвались на 
окраины Берлина, а в 21 час. 50 минут 30 апреля сержант Егоров и младший 
сержант Канта-рия водрузили Знамя на рейхстаге и командующий 3-й ударной армией 
генерал Кузнецов докладывал Жукову: — На рейхстаге — Красное Знамя! Ура, 
товарищ Маршал! И Жуков расстроганно ответил: — Дорогой Василий Иванович, 
сердечно поздравляю тебя и всех твоих солдат с замечательной победой. Этот 
исторический подвиг войск никогда не будет забыт советским народом! С 16 апреля 
войска 1-го Украинского фронта вместе с войсками 1-го Белорусского (Г. К. 
Жуков) и 2-го Белорусского (К. К. Рокоссовский) принимали активное участие в 
завершающей наступательной стратегической Берлинской операции. Однако для И. С. 
Конева и руководимых им войск она не была завершающей. В тот момент, когда 
многие соединения фронта, и прежде всего танкисты, вышли на юго-западную 
окраину Берлина, соединились с войсками 1-го Белорусского фронта, наступавшими 
с северо-запада, штурмовали Берлин, раздался телефонный звонок из Москвы. 
Говорил Сталин: — Здравствуйте, товарищ Конев. — Здравствуйте, товарищ Сталин! 
Поздравляю вас с Первомаем ! — И вас поздравляю, товарищ Конев. Как у вас дела, 
как празднуете в Берлине? — Дела идут хорошо, товарищ Сталин. Хороший Первомай.
 — Молодцы. Передайте поздравления и вашим войскам. — Сталин помолчал. — 
Послушайте, Конев. Вы знаете, что в Праге готовится восстание? — Нет, товарищ 
Сталин. — Надо помочь нашим братьям. Я хотел, чтобы именно вы взяли столицу 
Чехословакии. Поняли? — Понял, товарищ Сталин. Малиновскому дальше, чем нам...
 — Причем тут Малиновский? — возразил Сталин. — Я о том, что мы ближе, чем наш 
друг, — сделал ударение Конев на последнем слове, давая понять, что под этим 
подразумевает союзников, которые тоже стремятся побыстрее войти в Чехословакию.
 — Жду от вас план операции по освобождению Праги. План был разработан в 
течение нескольких часов и на следующий день доставлен в Москву. Сталин 
позвонил в полночь, сообщил, что план принимается, можно приступать к 
реализации, но предупредил: — Город не бомбить. Надо сохранить древнюю столицу 
от разрушений. 1 мая в Чехословакии начались стычки жителей с оккупантами. А 5 
мая в Праге вспыхнуло восстание. Фашистский наместник Франк и командующий 
группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Шернер решили потопить восстание в 
крови. К Праге с трех сторон подтягивались немецко-фашистские войска. 
Восставшие по радио обратились за помощью к русским, эта помощь была немедленно 
оказана. За трое с половиной суток танкисты 3-й и 4-й гвардейских армий 
совершили марш-бросок от Берлина к Дрездену, а затем сразу же, без какой-либо 
специальной подготовки, овладели перевалами через Рудные горы, сбили немецкие 
заслоны и охватили Прагу с северо-востока и северо-запада, оберегая восставший 
город от трагической участи Варшавы. На рассвете 9 мая советские танкисты 
вместе со стрелковыми соединениями вошли в столицу Чехословакии. Злата Прага 
была спасена от разрушений, а ее жители — от поголовного истребления.




Капитуляция. Победа!


Советские воины так умело и старательно били гитлеровцев в их столице, что 
наконец-то спесивые фашистские генералы запросили пощады. Первый сигнал об этом 
поступил в 3 часа 50 минут 1 мая: на командный пуню 8-й армии прибыл начальник 
генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс. Он сообщил о 
самоубийстве Гитлера и вручил письмо Геббельса Советскому Верховному 
командованию:

"Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера мы уполномочиваем генерала Кребса в 
следующем. Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 50 минут 
добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю 
впасть в оставленном им завещании передал Дёницу, мне и Борману. Я уполномочил 
Бормана установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для 
мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери. Геббельс.

К письму Геббельса было приложено завещание Гитлера со списком нового 
имперского правительства. Завещание было подписано Гитлером и скреплено 
свидетелями. Событие было неординарное. Несмотря на поздний час, Жуков позвонил 
Сталину. Тот был на даче. К телефону подошел дежурный генерал, который сказал: 
— Товарищ Сталин только что лег спать. — Прошу разбудить его. Дело срочное и до 
утра ждать не может. Сталин подошел к телефону. Жуков доложил о самоубийстве 
Гитлера и письме Геббельса с предложением о перемирии. Сталин ответил: — 
Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера? — По 
сообщению генерала Кребса, труп Гитлера сожжен на костре. Верховный сказал: — 
Никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с 
другими гитлеровцами не вести. Если ничего не будет чрезвычайного, не звоните 
до утра, хочу немного отдохнуть. Обратите внимание на похожесть ситуаций — 
когда произошло нападение Германии ночью 22 июня 194I г., Сталин спал, и Жуков 
просил дежурного разбудить его. И вот кончается война, немцы запросили мира, и 
опять Жуков поднимает Верховного с постели. Генерал Кребс хитрил, говоря о 
перемирии, а не о безоговорочной капитуляции. Жуков заявил: — Если до 10 часов 
не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, 
нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет охоту сопротивляться. Пусть 
подумают о бессмысленных жертвах. Кребса отправили в расположение немцев. В 10 
часов ответа не последовало. Жуков приказал артиллерии открыть огонь, и 
особенно по району рейхсканцелярии. В 18.30 войска пошли на штурм последнего 
убежища гитлеровского командования. В 6 часов 30 минут 2 мая генерал Вейдлинг 
сдался в плен. Он отдал приказ войскам о прекращении сопротивления. Немногие 
знают о том, что после водружения Знамени Победы на куполе рейхстага 
разведчиками Кантарией и Егоровым бои в этом огромном здании продолжались еще 
двое суток. В середине дня 2 мая сопротивление гитлеровцев в Берлине 
прекратилось. Умелыми совместными действиями войска 1-го Украинского и 1-го 
Белорусского фронтов ликвидировали и окруженные группировки гитлеровцев 
юго-восточнее Берлина. В честь этого был издан приказ Верховного 
Главнокомандующего, адресованный двоим славным военачальникам — Жукову и Коневу.
 И еще один приказ Верховного Главнокомандующего, еще один салют в этот же день,
 2 мая, отмечали нашу победу. Для того чтобы разделить эти два победных салюта, 
первый из них, о котором сказано выше, был дан в 21 час из 224 орудий, а второй 
— в 23 часа 30 минут, на этот раз из 324 орудий. В истории Великой 
Отечественной войны это был первый салют из такого количества орудий. Надо 
сказать, событие было исключительное — салютовали не чему-нибудь, а взятию 
Берлина! Гитлеровская армия, претендовавшая на власть над всем миром, дошла до 
последних степеней деградации. Это состояние можно отчетливо разглядеть в той 
картине, которую увидел личный шофер фюрера эсэсовец Эрих Кемика, выйдя из 
бункера, где он находился последнее время вместе с ближайшим окружением фюрера: 
«...Глазам нашим представилась потрясающая картина. Смертельно усталые солдаты, 
раненые, о которых никто не заботился, и беженцы лежали у стен, на ступеньках 
лестниц, на платформе. Большинство этих людей уже потеряло всякую надежду на 
бегство и было безучастно ко всему происходящему». Каков итог: под заборами, 
под стенами, на асфальте лежат и солдаты и беженцы — то есть те, кто когда-то 
стройными, четкими рядами шел, сверкая алчными глазами, на Восток, и те, кто, 
вытягивая вверх руку в фашистском приветствии, неистово раздирали рты в крике 
«Хайль!». Когда-то они мечтали о восточных землях, о большой добыче, а теперь 
«потеряли всякую надежду на бегство». Уже и бежать некуда! Полный крах всех 
планов, всех намерений, всех иллюзий, всех претензий, вообще всего!.. 7 мая 
позвонил Сталин и сообщил Жукову: — Сегодня в городе Реймсе немцы подписали акт 
безоговорочной капитуляции. Главную тяжесть войны на своих плечах вынес 
советский народ, а не союзники, поэтому капитуляция должна быть подписана перед 
Верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, а не только перед 
Верховным командованием союзных войск. Я не согласился и с тем, что акт 
капитуляции подписан не в Берлине, центре фашистской агрессии. Мы договорились 
с союзниками считать подписание акта в Ремсе предварительным протоколом 
капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главного 
командования и представители Верховного командования союзных войск. 
Представителем Верховного Главнокомандования советских войск назначаетесь вы. 
Завтра к вам прибудет Вышинский. После подписания акта он останется в Берлине в 
качестве вашего помощника по политической части. Кончилась война, вступала в 
права «ее величество политика». Вопрос о безоговорочной капитуляции гитлеровцев 
перед всеми союзниками был решен на Ялтинской конференции. Приведу ниже письмо 
Трумэна Сталину от 26 апреля 1945 года, в котором он подтверждает правильное 
понимание вопроса о капитуляции. «I. Посланник Соединенных Штатов в Швеции 
информировал меня, что Гиммлер, выступая от имени германского правительства в 
отсутствие Гитлера, который, как утверждается, болен, обратился к шведскому 
правительству с предложением о капитуляции всех германских вооруженных сил на 
Западном фронте, включая Норвегию, Данию и Голландию. 2. Придерживаясь нашего 
соглашения с Британским и Советским правительствами, правительство Соединенных 
Штатов полагает, что единственными приемлемыми условиями капитуляции является 
безоговорочная капитуляция на всех фронтах перед Советским Союзом, 
Великобританией и Соединенными Штатами...» И все же Трумэн разрешил 
командованию союзников принять отдельную — сепаратную капитуляцию гитлеровцев, 
7 мая 1945 года в Реймсе. Сталин немедленно отреагировал на этот факт нарушения 
договоренности.

"7 мая 1945 г.Секретное и личное послание премьера И. В. Сталина президенту 
г-ну Трумэну. Ваше послание от 7 мая относительно объявления о капитуляции 
Германии получил. У Верховного Командования Красной Армии нет уверенности, что 
приказ германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен 
немецкими войсками на Восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что в случае 
объявления сегодня Правительством СССР о капитуляции Германии мы окажемся в 
неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. 
Надо иметь в виду, что сопротивление немецких войск на Восточном фронте не 
ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск 
прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу 
Деница о капитуляции. Поэтому командование советских войск хотело бы выждать до 
момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и, таким образом, 
отложить объявление Правительств о капитуляции немцев до 9 мая, в 7 часов 
вечера по московскому времени".

Вот к этому времени Жуков и его штаб стали готовить все необходимое к 
подписанию последней, окончательной, официальной капитуляции германского 
командования, Много пришлось поработать начальнику тыла 1-го Белорусского 
фронта генералу Н. А. Антипенко. Я был близко знаком с Николаем Александровичем.
 Однажды он приехал ко мне на дачу в Переделкино. У генерала было плохое 
настроение — никак не мог «пробить» переиздание своих доработанных и 
расширенных воспоминаний. Не надеясь, что это осуществится, Николай 
Александрович подарил мне ксерокопию рукописи. Разумеется, из бесед с Николаем 
Александровичем и из его книг я использую некоторые факты в моем повествовании. 
Генералу Антипенко поручили заниматься обеспечением процедуры подписания акта о 
капитуляции. Прежде всего было подобрано помещение в предместье Берлина 
Карлсхорсте, здесь раньше находилась столовая инженерного училища. Неподалеку 
подобрали дом для немецких представителей. Антипенко рассказывал: «— Впервые 
пришлось нам заниматься „снабжением“ такого рода. Каждый, конечно, хорошо 
понимал, каковы были моральные переживания и материальные затруднения людей в 
связи с войной. Казалось бы, не до банкетов в такое время... Но ведь была 
завершена невиданная по масштабам война! Впервые собрались представители 
стран-победительниц по такому торжественному поводу. Надо было хорошо принять 
гостей. Днем 8 мая прибыли представители Верховного командования союзников: от 
американцев — командующий стратегическими воздушными силами США генерал Карл 
Спаатс, от англичан — маршал авиации Артур В. Теддер и главнокомандующий 
французской армией генерал Жан Делатр де Тассиньи. По чинам и по именам видно 
отношение, а точнее пренебрежение, желание принизить значимость предстоящего 
подписания общего акта о капитуляции. Полагалось бы прибыть первым лицам из 
командования союзников: Эйзенхауэру и Монтгомери. Только хорошо воспитанных 
французов представлял Главнокомандующий. Жуков поступал соответственно: он не 
поехал встречать гостей на аэродром Темпельгоф, прибывающие были не его ранга. 
Встречал их заместитель Жукова генерал армии Соколовский. С гитлеровцами было 
проще — генерал-фельдмаршал Кей-тель, адмирал флота фон Фридебург и 
генерал-полковник авиации Штумпф прилетели на тот же аэродром под конвоем 
английских офицеров. Говорят, Кейтсль, проезжая по улицам Берлина, сказал: — Я 
потрясен степенью разрушения! Наш офицер из сопровождения спросил: — Господин 
фельдмаршал, а вы были потрясены, когда по вашему приказу стирались с лица 
земли тысячи советских городов и сел, под обломками которых погибли миллионы 
людей, в том числе детей? Кейтель не привык к такому обращению, побледнел, 
пожал плечами и ничего не ответил. Пришло время, назначенное для официальной 
части, а из Москвы не поступали необходимые указания». Антипенко волновался, 
рассказывая об этом даже спустя много лет: «— Начались осложнения. К 15 часам 8 
мая обед был приготовлен, а подписание акта о капитуляции откладывалось. Уже 
вечерело, а команды о созыве людей в зал заседания все не было. Несколько раз я 
обращался к маршалу Жукову, высказывая ему тревогу за качество обеда. Но не от 
него зависела проволочка, на то были причины высокого дипломатического порядка: 
Москва, Вашингтон, Лондон не могли договориться о процедуре принятия 
капитуляции... Поварам не было дела до этих переговоров, их беспокоило одно — 
как бы не ударить лицом в грязь и показать именитым европейцам во всем блеске 
русское поварское искусство». Раза два Антипенко заходил в домик Кейтеля. Он 
сидел за столом, накрытым более скромно. За спиной у него и у других немецких 
представителей стояли английские офицеры. Кейтель держал себя с независимым 
видом, к пище едва притрагивался. Ему предстояло с минуты на минуту быть 
вызванным в зал заседаний и там, перед лицом всего мира, подписать документ, 
который навеки пригвоздит к позорному столбу германских милитаристов, — акт о 
безоговорочной капитуляции. Он сидел напыщенный, вытянув шею, с моноклем в 
глазу. Жуков, союзники, Вышинский, Телегин и Соколовский ожидали в кабинете 
рядом с залом, где должно было состояться подписание акта. Наконец «'наверху», 
в Москве, все утрясли и дали «указания». В 24 часа союзники вошли в зал. Они 
сели за стол. За их спинами были флаги СССР, США, Англии и Франции. За столами 
(как говорит Антипенко, буквой "П") сидели военные и многочисленные 
представители печати. Среди них были Симонов, Полевой и другие, каждый из них в 
своих статьях по-своему описали эти исторические минуты. Я располагаю 
стенограммой, которая велась в тот вечер. Она короткая, но зато точно отражает 
происходившее. Когда все заняли места, Жуков сказал: «— Господа! Здесь, в этом 
зале, собрались по уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии — 
заместитель Верховного Главнокомандующего Красной Армии Маршал Советского Союза 
Жуков, по уполномочию Верховного Главного Командования экспедиционными силами 
союзников — заместитель Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами 
союзников главный маршал авиации Теддер. Присутствуют в качестве свидетелей: 
Генерал-полковник американской армии Спаатс. От французской армии — 
Главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи и для принятия 
условий безоговорочной капитуляции от верховного главнокомандования вооруженных 
сил Германии прибыли уполномоченные верховного главнокомандования германской 
армии — фельдмаршал Кейтель, генерал-адмирал фон Фридебург, генерал-полковник 
Штумпф. Их полномочия на право подписи акта безоговорочной капитуляции 
проверены. Я предлагаю приступить к работе и пригласить сюда уполномоченных 
представителей от немецкого верховного главнокомандования, прибывших для 
принятия условий безоговорочной капитуляции». Жуков сделал паузу, дал 
возможность переводчикам перевести его слова. Далее Жуков велел пригласить в 
зал представителей немецкого главнокомандования. Их ввели. Кейтель старался 
быть спокойным. Картинно вскинул руку с маршальским жезлом, приветствуя 
присутствующих. Но Жуков тут же поставил его на место, коротко приказав: — 
Сядьте! В стенограмме так и зафиксировано, не «Прошу садиться» или просто 
«Садитесь», а именно: «Сядьте!» — Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной 
капитуляции Германии, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт? 
Этот же вопрос задает на английском языке главный маршал авиации Теддер. 
Кейтель глухо ответил: — Да, изучили и готовы подписать. Жуков встал и молвил: 
— Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о 
безоговорочной капитуляции Германии. Кейтель резко встал, глаза его горели 
ненавистью. Но, встретив жесткий взгляд Жукова, он опустил взор и покорно пошел 
к его столу. Монокль выпал и повис на шнурке. Лицо фельдмаршала покрылось 
красными пятнами. С Кейтелем подошли Штумпф и Фридебург. Кейтель сел на краешек 
стула, вставил монокль и дрожащей рукой поставил подпись на пяти экземплярах 
акта, Жуков четко сказал: — Немецкая делегация может быть свободна. Их вывели 
из зала. Жуков продолжал: — На этом, господа, позвольте заседание объявить 
закрытым. Поздравляю главного маршала авиации Теддера, генерал-полковника 
американской армии Спаатса, Главнокомандующего французской армией генерала 
Делатра де Тассиньи с победным завершением войны над Германией. Вот уж 
действительно строевик до мозга костей! На его месте какой-нибудь политик 
растянул бы процедуру и речи на несколько часов. Жуков уложился в сорок минут: 
в 24.00 начал, в 0.43 минуты 9 мая 1945 года завершил. Генерал Антипенко мне 
доверительно сказал: — В своем мемуарах я об этом не пишу, а вам, для истории, 
расскажу. Вышинский для Жукова подготовил длинную речь, на нескольких страницах,
 ее маршал должен был произнести при открытии иди при закрытии, точно не знаю, 
процедуры капитуляции. Но Жуков «забыл» текст этой речи в сейфе, в своем 
кабинете. Я думаю, он поступил так умышленно — не любил маршал длинных 
политических излияний. Текст стенограммы подтверждает предположение генерала 
Антипенко, в нем не сказано ни о вступительной, ни о заключительной речи Жукова,
 зафиксированы только те слова, которые в действительности произносил маршал. 
Вышинский, несомненно, доложил Сталину о самовольстве Жукова, и, кто знает, 
может быть, тогда зародилась у Генсека мысль: пора маршала убирать или 
отодвигать на второй план (что и было сделано в 1946 году). После официальной 
части начался банкет в этом же зале, только теперь столы поставили буквой "Ш" 
(так рассказал Антипенко). Жуков словно оттаял. Обращаясь к присутствующим, он 
тепло поздравил всех с победой и предложил тост за советских воинов, за воинов 
союзных государств, за здоровье всех присутствующих. Праздновали до 6 часов 
утра. Мне кажется естественным и необходимым для завершения этой главы привести 
полный текст «Акта о капитуляции». Это последний документ войны.

Акт о военной капитуляции германских вооруженных сил8 мая 1945 г. 1. Мы, 
нижеподписавшиеся, действуя от имени Германского Верховного Командования, 
соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, 
на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под 
немецким командованием, ~ Верховному Главнокомандованию Красной Армии и 
одновременно Верховному Командованию Союзных Экспедиционных сил. 2. Германское 
Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим 
сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под 
германским командованием, прекратить военные действия в 23.01 по 
центральноевропейскому времени 8-го мая 1945 года, остаться на своих местах, 
где они находятся в это время, и полностью разоружиться, передав все их оружие 
и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным 
представителями Союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять 
никаких повреждений пароходам, судам и самолетам, их двигателям, корпусам и 
оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще 
военно-техническим средствам ведения войны. 3. Германское Верховное 
Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит 
выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным Главнокомандованием 
Красной Армии и Верховным Командованием Союзных Экспедиционных сил. 4. Этот акт 
не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о 
капитуляции, заключенным Объединенными Нациями или от их имени, применимым к 
Германии и германским вооруженным силам в целом. 5. В случае, если немецкое 
Верховное Командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его 
командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, 
Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование Союзных 
Экспедиционных сил предпримут такие карательные меры или другие действия, 
которые они сочтут необходимыми. 6. Этот акт составлен на русском, английском и 
немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными. 
Подписано 8 мая 1945 года в гор. Берлине. От имени Германского Верховного 
Командования: КЕЙТЕЛЬ, ФРИДЕБУРГ, ШТУМПФ В присутствии: по уполномочию 
Верховного Главнокомандования Красной Армии Маршала Советского Союза Г. ЖУКОВА 
по уполномочию Верховного Командующего Экспедиционными сипами Союзников 
Главного Маршала Авиации ТЕДДЕРА

И наконец настал день, когда в столице нашей Родины был издан последний приказ 
Верховного Главнокомандующего. Это был тот приказ, которого мы, фронтовики, 
ждали всю войну, к которому шли долгих четыре года через бои, кровь, подвиги и 
страдания. И поэтому мне бы хотелось этот приказ также привести полностью.

Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Красной Армии и Военно-Морскому 
Флоту8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного 
командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных 
сил. Великая Отечественная война, которую вел советский народ против 
немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Германия полностью 
разгромлена. Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры 
армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным 
завершением Великой Отечественной войны. 8 ознаменование полной победы над 
Германией сегодня, 9 мая, в День Победы в 22 часа столица нашей Родины Москва 
от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям 
Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, 30 артиллерийскими 
залпами из тысячи орудий. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и 
независимость нашей Родины! Да здравствуют победоносные Красная Армия и 
Военно-Морской Флот! Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза И. 
Сталин9 мая 1945 года".

Страна ликовала. Народы Европы, в том числе и немецкий народ, наконец-то 
вздохнули свободно. Салютовала победителям Москва, салютовали себе и сами 
войска. В часы, когда был дан салют, стреляли не только орудия r Москве, 
стреляли все, у кого в руках было оружие, стреляли, кричали «ура!», было 
всеобщее счастье Победы!




Портреты некоторыхпобедителей


Пошли годы, нет в живых многих участников сражений Великой Отечественной войны. 
Какие они были замечательные люди! Мне посчастливилось знать многих из них. Я 
расскажу здесь лишь о нескольких встречах, которые имеют прямое отношение к 
завершающему историческому моменту в войне. Да и сами эти люди стали личностями 
историческими. Пройдут еще годы, не будет и меня на этом теплом свете, но, я 
думаю, потомки наши с благодарностью прочтут строки о нас, живших в далекие, 
счастливые дни, когда мы праздновали Победу. Начну рассказ о замечательных 
победителях с Владимира Семеновича Антонова. Мы с ним познакомились в 1959 году 
в городе Ош, в предгорьях Памира. Я там командовал Отдельным горнострелковым 
полком, а генерал-лейтенант Антонов, будучи начальником военной кафедры в одном 
из институтов столицы Киргизии — Фрунзе, привозил в наш полк студентов на 
стажировку. Вот в те дни он мне рассказал о боях за Берлин, в которых 
командовал 301-й стрелковой дивизией, и подарил свою книгу «Путь к Берлину». 
Его дивизия брала главное здание гестапо, министерство авиации, Карлсхорст (где 
позднее была подписана капитуляция), Трептов-парк и другие крупные объекты. 
Дивизия Антонова штурмовала имперскую канцелярию и взяла последнее прибежище 
Гитлера — фюрербункер. Владимир Семенович рассказывал: «— Ночью и утром первого 
мая мы готовились к последнему штурму. В десять часов утра позвонил командир 
корпуса генерал Рослый, поздравил с праздником и приказал начать атаку в 
одиннадцать часов. После артиллерийского налета полки ворвались в сад, в 
северной его части в дыму и пыли просматривалось громадное бетонное сооружение. 
Мы тогда не знали, что это бункер фюрера. Эсэсовцы из особых частей и охраны 
Гитлера оказывали яростное сопротивление. Перед самым бункером они черной 
волной ринулись в контратаку, схлестнулись мы с ними в отчаянной рукопашной 
схватке. Сад имперской канцелярии кипел как адский котел. Мне плохо было видно 
в дыму и пыли, что происходит в саду. Я позвонил командиру полка Гумерову, он, 
видавший виды подполковник, коротко ответил: — В саду творится что-то 
невообразимое! Там все смешалось в рукопашной. Из двери, ведущей в бункер, били 
пулеметы. Очень кстати оказался здесь сержант Тимошенко со своей „сорокапяткой“.
 Пушечка маленькая, но дело сделала большое. Прямой наводкой сержант всадил 
несколько снарядов в пулеметные гнезда, и тут же в двери бункера кинулись бойцы 
взвода лейтенанта Пескова. 1054-й полк одолел эсэсовцев в саду в рукопашной! 
Утром пришел генерал Рослый, мы спустились с ним в бункер. Я показал наши 
трофеи: штандарт „Адольф Гитлер“. Тогда я, понятно, еще не знал, что на параде 
Победы его бросят на брусчатку к подножию Мавзолея. Вскоре прибыл и командующий 
армией Берзарин. Я ему передал личную карту Гитлера с последней обстановкой. 
Берзарин посмотрел на висевших на стенах орлов — гитлеровские символы — и 
приказал: — Снять этих хищников! Полки моей дивизии получили почетное название 
Берлинских, 301 -я дивизия была отмечена орденом Суворова 2-й степени». 
Следующий, с кем я познакомлю читателей, — командир прославленной 150-й дивизии,
 штурмовавшей рейхстаг, — генерал-полковник Шатилов. Последние годы Василий 
Митрофанович жил в доме на Старой площади, напротив тогдашнего здания ЦК КПСС. 
Место и дом престижные, здесь жили многие известные люди. На той же лестничной 
площадке, где была квартира Шатилова, до войны жил маршал Егоров. Я бывал у 
Василия Митрофановича много раз, и он мне рассказывал подробности штурма 
рейхстага и водружения Знамени Победы. «— В горячке боя едва не получился казус 
с этим рейхстагом, — улыбаясь, говорил Шатилов. — Звонит мне командир полка 
Зинченко, которому я поставил задачу брать рейхстаг, докладывает: — Перед нами 
какой-то большой серый дом, он закрывает рейхстаг. Силы на него я тратить не 
буду, обойду справа, а там уже будет рейхстаг. Смотрю я на карту, вроде бы 
большого серого дома в полосе наступления полка нет. О чем он докладывает? 
Спрашиваю: — Уточни, что за дом перед тобой? Кроль-опера? Не может быть — она 
на юго-запад от тебя. Разобрались. Оказалось — большой серый дом и есть 
рейхстаг. Вот так, чуть не обошли мы его в дыму сражения. Тяжелые шли бои, 
каждый метр с боем брали. Жалко было солдат, за несколько часов до конца войны 
жизни отдавали! Зинченко докладывает: — Рота Сьянова приближается к главному 
входу. К нему пошел комбат Неустроев — поторопить. — А где знамя Военного 
совета? — спрашиваю. — Рядом, на моем НП. — Так его же сразу надо водружать, 
как ворвутся. — Да некому этим заниматься, такой бой идет, товарищ генерал! Я 
решил его попугать: — Ну раз тебе некогда, передам знамя в полк Плеходанова. Он 
найдет подходящих людей. Зинченко тут же опомнился и про бой забыл. Как же, 
знамя хочет комдив забрать. Кричит в трубку: — Товарищ генерал, уже нашел 
нужных людей, вот они рядом со мной, боевые, опытные разведчики — сержант 
Егоров и сержант Кантария. Я им уже задачу ставлю. — Ну то-то же! — усмехнулся 
я. Военный совет армии выдал девять знамен — по одному каждой дивизии, 
наступавшей в центре города. Кто первый возьмет рейхстаг, тот и будет водружать 
знамя. Мы тогда его не называли Знаменем Победы...» Не стану пересказывать 
другие перипетии разведчиков и знамени на пути в рейхстаг. Сразу перехожу к 
тому, что узнал от полковника Зинченко. Мы с ним не только были знакомы, я даже 
снял о нем телефильм для передачи «Подвиг», которую вел несколько лет на 
центральном телевидении. Герой Советского Союза Зинченко со своим полком брал 
рейхстаг и был назначен первым его комендантом. «— Бои за рейхстаг были очень 
тяжелые, и на подступах и в самом здании. Оно огромное, сюда несколько тысяч 
гитлеровцев сбилось. Сопротивлялись отчаянно. Бои шли на этажах и в подвалах. 
Кантария и Егоров со знаменем тоже расчищали себе дорогу огнем из автоматов»... 
Но об эпизодах боя знаменосцев, узнаем от Кантарии. А Зинченко я спросил: — Кто 
придумал, кто начал делать надписи на стенах рейхстага? Может быть, ваши бойцы, 
как только вышли к стенам рейхстага, стали запечатлевать этот исторический 
момент? — Нет, мы еще вели бои внутри здания, а надписи уже появились. Я вышел 
из рейхстага, смотрю, уже весь низ исписан. Стали подниматься выше, на плечи 
друг другу вставали. А потом лестницы нашли в подвале, притащили и расписали 
весь дом до самых карнизов. — Жуков тоже расписался? — Да, и он, и 
сопровождавшие его генералы. — А как это произошло? — Первым его встретил один 
из моих комбатов — капитан Неустроен, а потом и я подошел, как только мне 
сообщили, что командующий фронтом прибыл. Жуков читал надписи на стенах, 
улыбался, был очень доволен. Спросил: «Как же наверх до самого потолка 
добрались?» Я рассказал, показал лестницы. Неустроева спросил: «Ну вы, конечно, 
первыми расписались?» — «Никак нет, товарищ маршал, — ответил капитан, — пока 
мы немцев внутри добивали, тут уже другие свои надписи нацарапали». Жуков 
больше часа беседовал с солдатами, которые ходили с ним вокруг рейхстага, а 
потом и сам расписался на одной стене... Я был в рейхстаге в шестьдесят восьмом 
году. Внутри, на первом этаже, немцы устроили выставочный зал. Здание еще не 
было капитально отремонтировано, однако снаружи стены были оштукатурены и псе 
росписи, в том числе и Жукова, затерты. В заключение осталась беседа с 
Кантарией. С ним приключился у меня сначала неприятный казус. Работал я в 
1980—1986 годах главным редактором журнала «Новый мир». В одном из номеров 
незадачливый автор (не помню его фамилию, а комплекта журналов за те годы под 
рукой нет) упомянул в своей статье Кантарию как умершего после войны. Вскоре 
после публикации раздается звонок телефона: — Это говорит Кантария, которого вы 
похоронили... Нетрудно представить мое удивление, а потом и стыд, который меня 
охватил. Я доверился автору и полагал, что он знал подлинную судьбу героя. В 
общем, надо было исправлять ошибку и перед Кантария извиниться не только лично, 
но и публикацией в журнале. Я немедленно отправился в гостиницу «Москва», 
встретился с Мелитоном Варламовичем, принес извинения от имени редколлегии. А в 
очередном — седьмом номере журнала за 1982 год — была опубликована моя беседа с 
ним. Привожу эту публикацию полностью, без изменений и дополнений. "Кантария 
среднего роста, очень подвижный, несмотря на свои шестьдесят два года. Он не 
носит традиционные для грузин усы — гладко выбрит. Светлые глаза его улыбчивы и 
приветливы. Необыкновенно контактен. Может быть потому, что мы оба бывшие 
разведчики, и по годам почти ровесники, и Звезды Золотые у нас на груди, с 
первой минуты заговорили на «ты», как давние знакомые. С естественным для него 
и приятным для слушающего акцентом Кантария стал свободно и весело 
рассказывать: — Как жил после войны? Сам знаешь, дорогой, после войны нелегко 
было. Я вернулся в Очамчири, откуда ушел служить в армию. Радостное и горестное 
было мое возвращение. Радостно — победили! Горестно: мои односельчане, ушедшие 
на фронт, — их было шестьдесят один — многие погибли. — Как налаживалась 
жизнь? — Хороню налаживалась! Женился я на кубанской казачке Анне Илларионовне. 
Росли дети — сыновья Резо и Шота и дочка Циела. Сыновья водителями работают. 
Дочка замужем. Давно уж дед! У меня шесть внуков! — А какая у тебя мирная 
профессия, кем работал? — У меня самая хорошая, самая прекрасная профессия. 
После войны на родную землю вернулся — пять лет пахал и сеял. Потом пять лет в 
шахте работал в Ткварчели. А шестнадцать лет на стройках — плотником. Работать 
надо было. Я люблю работать. Меня за это уважают. За труд орденом Ленина 
наградили. Депутатом Верховного Совета Абхазии меня избрали. Вот так, дорогой.
 — Не потерял после войны связь с боевыми друзьями, переписывался? — Как можно 
потерять связь с друзьями! Не только переписывались — много раз ко мне в гости 
в Сухуми приезжали: командир нашей дивизии генерал Шатилов Василий Митрофанович,
 командир полка Зинченко, командир батальона Неустроев, разведчик Егоров. Все 
были. Все Герои Советского Союза. Еще ко мне в гости в Сухуми приедут. И ты 
приезжай, другом будешь. Запиши адрес. — А сам, Мелитон, много ездишь? — Очень 
много! В Москве часто бываю. В ГДР больше десяти раз был — япочетный гражданин 
города Берлина. Немецкие друзья наградили меня орденом Карла Маркса. Вот сейчас 
приехал в Москву по приглашению комсомольцев на съезд. Я ведь был комсомольцем, 
когда знамя на рейхстаг поднимали. В партию позднее вступил, а тогда шел на 
купол комсомольцем. — О чем думал, когда взял в руки знамя и понес его в зал 
съезда? — Волновался очень, много думал! Очень... Пожалел, что нет в живых 
Егорова. Вспомнил, как мы на рейхстаг в дыму, в огне поднимались. Кругом пули, 
осколки, понимаешь, летят.. А меня не зацепило! Четыре раза я был ранен до 
этого. А тут все мимо пролетели! Повезло, дорогой! Ну еще вспомнил себя молодым.
 Я ведь на съезд в военной форме пришел. Специально новую форму сшил. Погоны 
младшего сержанта надел. — А какое у тебя сейчас воинское звание? — Младший 
сержант. — Но ведь после войны, когда числился в запасе, должны были повысить 
тебя в звании. — Я сам просил, чтобы не повышали. — Почему? — Когда я шел на 
рейхстаг, был младший сержант. Так это всюду и записано. Пусть и останусь для 
всех младшим сержантом Кантарией. — Как сейчас здоровье, ранения не 
сказываются? — На здоровье не жалуюсь. Здоров, слушай, сам удивляюсь! И тут 
ранен, и тут, и тут, — он быстро показывает на руку, ногу, спину, — а все равно 
здоров! Гвардия, дорогой, не болеет! Мы говорили еще о многом. Мелитон был 
весел, шутил, энергично жестикулировал. Я смотрел на него и думал о том, что 
таким же он был и в дни войны, и на параде Победы. Я вспоминал своих фронтовых 
друзей, и мне думалось: все войсковые разведчики чем-то похожи друг на друга. 
Много я их видел на фронте — разных национальностей: русские, украинцы, грузины,
 татары, сыны других народов, внешне разные и в то же время как братья, 
наделены чем-то общим. Может быть, вот этой, как у Кантарии, открытой душой, 
веселым нравом, готовностью ради друга на все. Недаром же среди военных любой 
профессии, будь то летчики, танкисты или моряки, высшей оценкой человека 
служили слова: «Я бы с ним пошел в разведку». Мелитон Кантария из таких — 
верный, надежный, добрый, прочный человек!" Вот такие у меня происходили 
счастливые, полезные для писателя, приятные встречи с живыми еще Героями — 
победителями.




Великая Держава


«…Это угрюмое, зловещее большевистское государство я когда-то так настойчиво 
пытался задушить при его рождении и которое вплоть до нападения Гитлера я 
считал смертельным врагом цивилизованной свободы… Большим счастьем для России 
было то, что в годы тяжелых испытаний Россию возглавил гений и непобедимый 
полководец И.В. Сталин. Сталин принял Россию с сохой, а оставил оснащенной 
атомным оружием» Уинстон Черчилль





Первые дни мира(Секретная операция)


Не верилось, что война кончилась. Внутренняя настороженность, тревожное 
ощущение опасности, готовность кбою некоторое время как электрические заряды 
продолжали пульсировать в подсознании. Потом пришла радость. Безграничная, 
легкая, светлая, но все еще с маленьким сомнением в глубине души: неужели 
правда все кончилось?! Это личные ощущения. Не могу утверждать, что все 
фронтовики (да и те, кто жил в тылу) чувствовали то же, но нечто похожее — 
несомненно. А в масштабах исторических, государственных наступал новый этап 
бурного двадцатого века. Ох и грозный век выпал на нашу долю! Только в первой 
половине его прогремели две самые истребительные мировые войны. Наше поколение 
узнало, как начинается война, как перемалывает она в своих безжалостных 
жерновах миллионы людей. Мы познали на себе, что означают слова — «война есть 
продолжение политики иными (вооруженными) средствами». Предстояло спокойно 
оглядеться и понять — что же натворили? Об этом мудрец сказал: «История — это 
политика, обращенная в прошлое». Опять политика! Но эти две политики мы уже 
попробовали. А какая политика начинается? Конец войны — начало чего? Мы знали 
об этом по учебникам, книгам, кинофильмам, картинам в музеях. Как раньше 
завершались войны и как люди вступали в мир? Захват, дележ добычи, месть за 
погибших родственников и друзей, пьянство и обжорство в домах победителей, 
насилие над женщинами, мародерство и постепенное разложение армии. Во все века 
завоеватели грабили, разрушали, жгли захваченные города. В древние времена 
жителей истребляли или обращали в рабов. Извините за хрестоматийные примеры, 
других просто нет. Так, в 147 году до нашей эры римляне после трехлетней осады 
штурмом взяли Карфаген и не только разрушили до основания один из красивейших 
городов того времени, но еще и распахали его территорию, чтоб никогда не 
возродился! Жители Карфагена были обращены в рабов и распроданы. После 
вступления в Москву Наполеона от нее осталось пепелище. Правда, французам 
помогли жечь столицу патриоты, но как бы там ни было, а на месте 
первопрестольной после врагов тлели одни головешки да чернело несколько 
обгоревших каменных строений. Однако бывало и иное — русские войска, изгнав 
Бонапарта, вступили в Париж и не тронули его жителей, пощадили, не мстили за 
убитых соотечественников, не рушили, не грабили дома, как это делали французы 
на нашей земле. По замыслу Гитлера, после захвата Москвы ее надлежало сровнять 
с землей и затопить. Там, где находился город, должно образоваться море, чтобы 
никогда не возродилась столица русского народа. Ни один ее житель — будь то 
мужчина, женщина или ребенок — не должны покинуть Москву: всех уничтожить! 
Фюрер явно хотел превзойти завоевателей Карфагена! И, повторяя благородство 
своих предков, русские воины (немцы всех советских воинов, независимо от 
национальности, звали русскими), войдя в Берлин, не грабили, не разрушали, не 
мстили. Наша армия проявляла великий гуманизм и благородство. И было это 
нелегко и непросто. Ну а если и случались поступки, похожие на те, что творили 
завоеватели в далекие времена, так это было исключением, к тому же за такое 
карали. Немцы боязливо выглядывали из подвалов — ждали обещанной гитлеровской 
пропагандой кровавой расправы. Но загадочные русские стали... расчищать улицы, 
гасить пожары. Позднее, на пресс-конференции Жукову был задан такой вопрос: — 
Для многих в мире осталось загадкой — как удалось сдержать гнев и мщение, когда 
советские солдаты вступили в Берлин, изгнав врага, допустившего невиданные 
зверства на нашей территории? Жуков ответил: — Честно говоря, когда шла война, 
все мы, и я в том числе, были полны решимости воздать сполна фашистам за их 
бесчинства на нашей земле. Но мы сдержали свой гнев. Наши идеологические 
убеждения, интернациональные чувства не позволили отдаться слепой мести. 
Огромную роль тут сыграла воспитательная работа и великодушие, свойственное 
нашему народу. Да, непросто было проявить наше извечное благородство! И дело не 
только в душевных переживаниях. Гнев сдержать — это полдела. Истинное 
благородство было еще и в огромных трудах. Город был переполнен трупами людей и 
животных. Только в метро, затопленном по приказу Гитлера, тоннели и станции 
были забиты трупами женщин, детей и стариков. Надо было спасти уцелевших 
жителей от эпидемии, которая неминуемо разразилась бы при наступившей жаркой 
погоде. Четыре миллиона жителей, оставшихся в каменных джунглях без воды и 
продовольствия, надо было накормить и напоить. Голодные, обессилевшие (многие 
раненные) люди лежали в развалинах и подвалах, некоторых трудно было отличить 
от трупов. Сталин приказал войскам оказать помощь населению Берлина. Были 
развернуты пункты питания. Армейские полевые кухни готовили пищу на 
перекрестках улиц, и здесь же выдавался хлеб. Солдаты вместе с недавно 
враждебным населением расчищали улицы, вывозили раненых и хоронили мертвых. 
Через несколько дней город был приведен в удовлетворительное санитарное 
состояние. По расчищенным улицам уже можно было регулярно подвозить продукты. 
Вскоре были отремонтированы и заработали больницы, школы, кинотеатры. «Где 
можно найти в истории такую оккупационную армию, — писал Отто Гротеволь, — 
которая пять недель спустя после окончания войны дала бы возможность населению 
оккупированного государства создавать партии, издавать газеты, предоставила бы 
свободу собраний и выступлений?» Все эти огромные усилия происходили, конечно 
же, не только по доброте и желанию наших солдат и офицеров. Нужна была четкая 
организация и соответствующее материальное обеспечение. Сталин разрешил 
выделить все необходимое. Военный совет под руководством Жукова для поддержания 
порядка создал в городе комендатуру — первым комендантом Берлина стал один из 
тех, кто умело освобождал город от фашистов, генерал-полковник Берзарин. Были 
созданы комендатуры и в других городах. Учитывая наступившую весну, Сталин 
приказал помочь, и советское командование организовало посевную, населению были 
выделены трактора, горючее, семена, делалось все необходимое для восстановления 
хозяйства. Между тем уцелевшие руководители фашистского рейха не теряли надежды 
сохранить не только себя, но и нацистское государство. Как известно, Гитлер 
перед тем, как покончить жизнь самоубийством, написал два завещания — одно 
личное и второе политическое. Выполняя волю фюрера, гросс-адмирал Дениц 
сформировал правительство и обосновался с ним в городе Фленсбурге, который 
находился в английской зоне оккупации. Я считаю, мне и читателям очень повезло: 
у меня состоялась встреча с человеком, который с группой офицеров, по поручению 
Сталина, участвовал в аресте последнего правительства фашистской Германии во 
главе с адмиралом Деницем. Это — генерал Трусов Николай Михайлович. В 
Берлинской операции он являлся начальником разведки в штабе Жукова. Подписание 
акта о безоговорочной капитуляции подводило итог сражения на поле брани и 
фиксировало полный разгром гитлеровской армии. Операция, о которой я поведу 
рассказ, была не сражением, а скорее, пожалуй, политической акцией. Но дело это 
было боевое, опасное, связанное с большим риском для его участников. Читатели, 
особенно участники войны, наверное, напрягают память — о какой же операции 
ведет речь автор? Что это за загадочная акция, которую не сразу вспомнишь? И 
действительно, это была необычная, последняя схватка, и знали о ней тогда 
немногие. Проводилась она Сталиным с соблюдением секретности. И может быть, 
поэтому, даже после успешного завершения, о ней мало знали и мало писали. В 
трудах военных историков и журналистов об этой акции упоминалось обычно в общих 
чертах. Я не претендую на лавры первооткрывателя. Но не стану и умалять 
проделанную мной работу. Тем более что значение этого моего труда объективно 
оценивает известный историк, профессор и доктор наук, автор многих широко 
известных книг Г. Л. Розанов. В своей книге «Конец третьего рейха», которая, на 
мой взгляд, представляет собой не только художественно-публицистическое 
произведение, но и фундаментальное историческое исследование, профессор, 
касаясь операции, о которой я хочу рассказать, делает такое примечание: «В мае 
1982 г. генерал-лейтенант Н. М. Трусов подробно рассказал о своей миссии во 
Фленсбург известному советскому писателю В. Карпову. Опубликованные последним в 
„Литературной газете“ (18 мая 1982 г.) материалы использованы в настоящей 
главе». Мне хочется отметить порядочность Германа Леонтьевича Розанова, потому 
что в наши дни (да и раньше) некоторые пишущие «сдирали» и присваивали факты и 
мысли, изложенные другими авторами. Привожу я эту оговорку еще и потому, что 
она свидетельствует — до 1985 года, спустя 40 лет, даже такой широко 
информированный ученый-историк, каким является Розанов, еще не знал 
подробностей той операции. Но — по порядку. 16 мая в наших газетах была 
опубликована последняя сводка Советского Информбюро о том, что советские войска 
закончили прием сдавшихся в плен немецко-фашистских войск по всему 
советско-германскому фронту. Таким образом, на нашей стороне был полный порядок 
— выполнялись обязательства перед союзниками и условия акта о капитуляции. Но 
на территории, оккупированной, союзниками, как стало известно Сталину, было 
далеко до наведения порядка. И даже напротив — творились очень странные дела. В 
английской зоне были не расформированы и не переведены на положение 
военнопленных около 1 миллиона немецких солдат и офицеров, с которыми даже 
проводились занятия по боевой подготовке. Кроме того, сохранила свой штаб и два 
корпуса, численностью более 100 тысяч человек каждый, армейская группа Мюллера, 
переименованная в группу «Норд», Гитлеровцы ходили в своей форме, носили 
награды, приветствовали друг друга прежним нацистским вскидыванием руки. 
Единственное, что изменилось, это возглас: поскольку Гитлер был мертв, теперь 
осталось просто «Хайль», а кое-кто уже добавлял «Хайль Дениц». Почему же такое 
происходило? Перед самоубийством Гитлер своим преемником определил 
гросс-адмирал а Деница и назначил министров его правительства. В политическом 
завещании была изложена программа действий этого правительства. Дениц в те дни 
находился во Фленсбурге, за Кильским каналом. Английские войска в ходе боевых 
действий, продвигаясь вперед, не заняли эту территорию. Выполняя завещание 
фюрера, Дениц принял на себя общее руководство, сформировал правительство, 
объявил его единственным законным правительством Германии. Сохранилась запись 
первой короткой речи Деница, с которой он обратился к своим сотрудникам: 
«Друзья, нам должно быть ясно, что мы полностью находимся в руках противников. 
Наша будущая судьба мрачна. Что они с нами сделают, мы не знаем. Но мы хорошо 
знаем, что должны делать сами. Политическая линия, которой мы должны следовать, 
очень проста. Ясно, что мы должны идти вместе с западными державами и 
сотрудничать с ними в оккупированных западных областях, ибо только при помощи 
сотрудничества с ними сможем потом надеяться, что отнимем наши земли у русских».
 Черчилль позднее в мемуарах не скрывал своих предательских (как союзник) 
намерений по отношению к «русским». Приведу лишь одну, хотя и широко известную, 
цитату из директивы, данной им Монтгомери: «Тщательно собирать германское 
оружие и складировать его, чтобы его легко можно было раздать германским 
солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское 
наступление продолжилось». Монтгомери все понимал прекрасно и позднее в 
мемуарах писал: «Германские военные руководители, которые спаслись от русских, 
весьма охотно хотели стать друзьями англичан и выполняли бы, что мы хотели. 
Однако в оплату за это сотрудничество они ожидали, что с ними будут обращаться 
как с союзниками англичан против русских». Наша разведка работала неплохо, 
сведения о происходящем в зонах союзников легли на стол Сталина. Верховный 
Главнокомандующий, как известно, человек был крутой (тем более, после такой 
громовой победы). Он стал действовать быстро и решительно. Подготовка и начало 
этой акции происходили так. В кабинете Верховного находились Молотов, Ворошилов 
и Жуков. Сталин сказал: — В то время, как мы всех солдат и офицеров немецкой 
армии разоружили и направили в лагеря для военнопленных, англичане сохраняют 
немецкие войска в полной боевой готовности и устанавливают с ними 
сотрудничество. До сих пор штабы немецких войск во главе с их бывшими 
командующими пользуются полной свободой и по указанию Монтгомери собирают и 
приводят в порядок оружие и боевую технику своих войск. Я думаю, — продолжал 
Верховный, — англичане стремятся сохранить немецкие войска, чтобы использовать 
позже. А это прямое нарушение договоренности между главами правительств о 
немедленном роспуске немецких войск. Обращаясь к Молотову, Сталин произнес: — 
Надо ускорить отправку нашей делегации в Контрольную Комиссию, которая должна 
решительно потребовать от союзников ареста всех членов правительства Деница, 
немецких генералов и офицеров. — Советская делегация завтра выезжает во 
Фленсбург, — ответил Молотов. Далее Сталин сообщил о решении союзников создать 
Контрольный Совет по управлению Германией, куда войдут представители всех 
четырех стран: от США — генерал армии Эйзенхауэр, от Англии — фельдмаршал 
Монтгомери, от Франции — генерал Делатр де Тассиньи. — Мы решили, — сказал 
Сталин, — поручить вам, товарищ Жуков, должность главноначальствующего по 
управлению Германией от Советского Союза. Помимо штаба Главкома, нужно создать 
советскую военную администрацию. Вам нужно иметь заместителя по военной 
администрации. Кого вы хотите иметь своим заместителем? Жуков назвал генерала 
Соколовского. Сталин согласился. Начальника разведывательного управления 1-го 
Белорусского фронта генерала Урусова Верховный утвердил представителем от 
советской стороны для ареста правительства Деница... По ходу повествования мы 
еще не раз встретимся сгенералом Урусовым. После того как оба ушли в отставку, 
мы подружились. Николай Михайлович много рассказывал мне для книги «Полководец».
 Он был в 1942 году начальником разведки на Северо-Кавказском фронте, которым 
командовал И. Е. Петров. А теперь, для освещения операции, о которой пойдет 
рассказ, он снова очень помог мне. Вот несколько слов из его письма: "Уважаемый 
Владимир Васильевич!Посылаю отдельные заметки на четыре группы вопросов, 
которые были сформулированы в тооей записке. Если эти заметки принесут какую-то 
пользу, то я буду весьма доволен... С уважением к тебе — Трусов14.3.83" После 
одной из бесед я оставил Николаю Михайловичу вопросник, и он, человек 
обязательный, не забыл ответить. На мой взгляд, самым достоверным станет 
рассказ живого участника событий того далекого мая 1945 года. Теперь Трусова 
нет в живых, но я не стану править записанные мной беседы с ним. Пусть он 
останется и в вашем восприятии живым собеседником. Итак, мы сидим в квартире 
Урусова на Плющихе, его жена и верная подруга во все годы их жизни, Анна 
Дмитриевна, поит нас отлично заваренным чаем. — Каждому событию предшествуют 
или подготовка, или стечение обстоятельств, порождающих это событие, — начал 
Николай Михайлович. — Накануне самоубийства — 29 апреля — Гитлер подписал 
документ под названием «Политическое завещание». Текст его через несколько дней 
был у меня в сейфе. В нем назначается новое правительство и верховное 
командование вооруженных сил Германии. Согласно завещанию, посты 
распределялись: Дениц — президент, Геббельс — имперский канцлер, Борман — 
министр по делам нацистской партии, Зейес-Инкварт — министр иностранных дел, 
Гислер — министр внутренних дел, Ханке — министр по делам полиции, фельдмаршал 
Шернер — главнокомандующий сухопутными войсками. Я спросил: — По каким 
соображениям Гитлер своим преемником назначил гросс-адмирала Деница? Почему на 
нем остановил выбор? Ведь раньше официально преемником в случае кончины Гитлера 
был назначен Геринг. Николай Михайлович улыбнулся: — Геринг, как говорится, не 
оправдал доверия фюрера, он за его спиной, не согласовав с ним свои действия, а 
точнее, спасая свою шкуру и богатство, стал вести переговоры с американцами: 
еще когда германская армия сражалась или делала вид, что сражается, с нашими 
союзниками, наступающими с запада. Разгневанный фюрер расценил это как 
предательство. Вот тогда и встал вопрос о новом преемнике. Выбор на 
гросс-адмирала Деница пал не случайно. Он был не только верный сторонник 
нацизма, но еще имел связи с финансовыми магнатами, он был родственником 
миллионера и крупного промышленника Эдмунда Сименса. Пушки умолкали, наступала 
тихая пора действий. Гросс-адмирал Дениц был очень подходящим человеком для 
представителей финансовых и промышленных кругов Германии и западных стран, да и 
для оставшихся в живых главарей фашизма. 30 апреля 1945 года в 18 часов 30 
минут Дениц получил в городе Плен телеграмму, отправленную из Берлина, за 
подписью Бормана. Николай Михайлович весело глянул на меня: — Я сам читал 
телеграмму, поэтому так точно называю дату и время. В ней говорилось: «Вместо 
прежнего рейхсмаршала Геринга фюрер назначил вас, гросс-адмирал, своим 
преемником. Письменные полномочия в пути. С этого момента вам надлежит 
предпринимать необходимые меры, вытекающие из современной обстановки». Дениц на 
эту телеграмму ответил: «Мой фюрер, моя верность вам остается непоколебимой. Я 
приму нее необходимые меры, чтобы облепить ваше положение в Берлине. Но если 
судьба принудит меня, как вашего преемника, быть первым человеком немецкого 
рейха, то я закопчу войну так, как того требует неповторимая героическая борьба 
германского народа». Дениц перебрался в город Фленсбург и приступил к активным 
действиям, сформировал правительство и претендовал на то, что оно представляет 
всю Германию и начинает вести ее основную послевоенную политику. Одним из самых 
заветных, но, разумеется, тайных желаний этого правительства было намерение 
поссорить союзников, победителей. Николай Михайлович помолчал, видимо, 
вспоминая те дни, и продолжал: — Нам было известно, что существует 
правительство Деница и чем оно занимается. Черчилль возлагал на это 
правительство большие надежды, что подтверждает сам факт его создания в 
английской зоне. Покровительство англичан Деницу, я думаю, было не случайно и 
объясняется не только заботами тех дней. Посмотрев на меня с доброй хитринкой, 
генерал спросил: — Как вы думаете, не имеет ли это связи с тем, что Дениц во 
второй половине 1918 года был взят англичанами в плен вместе с частью экипажа 
тонущей подводной лодки? На поверхности их подобрал английский эсминец. Только 
через год, во второй половине 1919 года, Дениц возвратился в Германию. Кроме 
того, общеизвестно, что бывший гросс-адмирал Дениц на Нюрнбергском процессе, 
пожалуй, не обвинялся, а опекался со стороны Англии. Заместитель английского 
главного обвинителя не требовал смертной казни Деницу, а вел такую линию, что 
Дениц получил минимальный срок наказания. Гросс-адмирал Дениц был единственным 
обвиняемым на Нюрнбергском процессе, который получил только 10 лет тюремного 
заключения, хотя не меньше других совершил военных преступлений против 
человечества, был одним из видных лиц нацизма и полностью ответствен за 
чудовищные преступления фашизма. Ну, еще напомню, что на смерть Деница, бывшего 
гросс-адмирала гитлеровского флота, лондонская газета «Тайме» в 1981 году 
опубликовала некролог в половину газетной полосы. В некрологе самым 
почтительным образом воздается дань его заслугам, таланту, знанию военного дела 
и ничего не говорится о его преступлениях перед человечеством во второй мировой 
войне. «— И вот, — увлекся своими воспоминаниями Николай Михайлович Трусов, — 
Верховный Главнокомандующий утвердил меня представителем от советской стороны 
для ареста правительства Деница. Из Москвы прилетело несколько офицеров, 
которые вошли в мою группу. Мне поручалось на период проведения операции 
держать связь непосредственно с Москвой, для чего я взял с собой радиостанцию и 
необходимые шифры. Приказано: подобрать группу в 20—25 офицеров, 17 мая быть во 
Фленсбурге и в возможно короткий срок выполнить задание. Заехать-то в их зону 
мы заедем, но вернемся ли оттуда в случае своей большой настойчивости, да и 
вообще, если узнаем кое-что такое, что не захотят предавать гласности 
англичане? Уж кто-кто, а они умели заставлять замолчать неугодных им людей, 
этому можно найти подтверждающие факты на любой странице их истории. В общем, я 
все подготовил, товарищи чекисты, включенные в мою группу, из Москвы прилетели 
вовремя, старшим среди них был спокойный, понравившийся мне с первого взгляда 
Горбушин Василий Иванович. Он ленинградец, как и я, начинал жизнь рабочим 
Кировского завода. Перед войной был уже мастером механического цеха, и горком 
направил его на работу в органы государственной безопасности. Горбушин пережил 
блокаду и затем прошел боевой путь до Берлина. Оказавшись за Кильским каналом, 
мы как бы попали в довоенную фашистскую Германию: всюду видны старые названия 
улиц, фашистские указатели, кругом свастика, фашистское приветствие поднятием 
руки — и масса немецких военных в сухопутной, эсэсовской и морской форме, все 
при орденах, со знаками различии. Было очевидно: здесь в полной мере продолжал 
существовать гитлеровский порядок, действовали фашистские законы. В городе 
Фленсбурге функционировал городской транспорт, работали магазины, оживленное 
уличное движение регулировали пожилые полицейские в форме, которую они носили и 
при Гитлере. В порту находилось много немецких военных кораблей. Экипажи этих 
кораблей жили обычной жизнью — уходили на берег, возвращались из городского 
отпуска. На кораблях отбивались склянки и развевались немецкие флаги со 
свастикой. Во Фленсбурге находилось и продолжало функционировать верховное 
командование фашистской Германии (ОКВ) во главе с генерал-полковником Йодлем — 
начальником штаба руководства. Как будто не было ни поражения, ни подписания 
акта о безоговорочной капитуляции— Нам тогда показалось, что нацистам оставлена 
эта территория преднамеренно, дается возможность сохранить кадры, переждать 
„ненастье“. Это был какой-то музей — не восковых, а живых фигур, и не только 
фигур, но и фашистских порядков, образа жизни. В Фленсбург раньше нас прибыли 
американская делегация, ее возглавлял генерал-майор Руке, и английская 
делегация во главе с бригадным генералом Фордом. Мы встретились с ними в день 
приезда — 17 мая — и провели совещание по предстоящей работе. Бригадный генерал 
Форд пугал советскую и американскую делегации, что если немедленно приступим к 
ликвидации правительства Деница, то он не исключает вооруженных выступлений во 
Фленсбурге морских немецких школ, мятежных действий эсэсовских подразделений. 
Форд, на правах хорошо осведомленного хозяина в этой английской зоне оккупации, 
пытался представить дело так, что итогом нашей работы во Фленсбурге должно быть 
„разъяснение“ своим правительствам того положения, что группа Деница полезна на 
данной стадии управления Германией и ее пока не надо ликвидировать. Нам 
приступать к выполнению задания немедленно действительно было невозможно, 
следовало осмотреться, сориентироваться, найти выход. Англичане как хозяева 
предложили нашей делегации несколько вариантов для размещения: в гостинице, в 
отдельном доме в городе или за городом. Учитывая обстановку и то, что местные 
газеты уже сообщили о нашем прибытии, причем явно недружелюбно, надо было 
располагать группу с учетом безопасности и даже возможности защитить себя в 
случае нападения. Поэтому я решил поселить нашу группу на пассажирском корабле 
„Патрия“. Он стоял у пирса, был связан с землей только трапом, и в случае 
опасности мы сможем или отплыть в море, или своими силами отстреливаться, не 
пуская на трап нападающих. Несколько неожиданным для нас было решение 
английской и американской делегаций тоже поселиться на этом корабле. Внешне они 
так поступали из чувства союзнической солидарности, удобства совместной работы, 
но я понимал: было здесь намерение постоянно держать нас в поле зрения, знать о 
передвижениях всех офицеров нашей группы...» В таких условиях, после размещения 
на корабле, Трусов, не теряя ни минуты, начал действовать. Он поставил 
конкретные задачи всем членам группы и сам за короткое время успел сделать 
немало. Вот выдержка из его донесения: «18-го мая беседовал с 
генерал-полковником немецкой армии Йодлем. Йодль после ареста Кейтеля занимает 
пост начальника штаба верховного командования. Штаб верховного командования 
(ОКВ) разделен на две части. Около 60% штаба находится во Фленсбурге, около 40% 
— в Пегергардене, подробный состав штаба высылаю самолетом. Кроме радиосвязи 
открытым текстом, никакой другой связи между двумя частями штаба нет». Далее 
Трусов докладывает о реальных силах, которыми руководит штаб. И еще о том, что 
его очень насторожил незаконный дележ немецкого флота между англичанами и 
американцами. В следующей шифровке Николай Михайлович доносит о том, что ему 
удалось выяснить в отношении флота: «1. ...установлено, что немцы передали 
союзникам... всего в зоне от Кильского канала, включая Данию, 2600 сухопутных 
самолетов и 66 гидросамолетов. Документы о переданных союзникам самолетах 
высылаю самолетом. 2. ...после капитуляции англичане захватили в водах 
Балтийского моря и Северного моря следующий немецкий флот: крейсеров легких и 
тяжелых 9, миноносцев 12, подводных лодок 195 (далее идет перечисление многих 
видов кораблей). Всего 258 единиц боевых кораблей. Кроме того, торговых судов 
951 единица. Документальные данные по морскому флоту высылаю... По данным, 
полученным из бесед с американскими и английскими офицерами, англичане не 
намерены выделять Советскому Союзу какую-либо долю из военного и торгового 
морских флотов. Американцы не возражают против выделения Советскому Союзу 
определенной доли морских сил Германии...» Донесения Трусова печатаются в 
строго ограниченном количестве экземпляров и рассылаются только Сталину, 
Молотову, Жукову, Булганину, Берии, Антонову (последний был тогда начальником 
Генерального штаба). «— Бригадный генерал Форд, — продолжает свой рассказ 
Трусов, — всячески противился моей встрече с Деницем. Дениц якобы все изложит 
по общей просьбе трех представителей на бумаге, и копию этой бумаги англичане 
передадут представителю каждой стороны. Я настаивал на том, чтобы встреча с 
Деницем состоялась. После долгих проволочек и многих попыток отговорить меня от 
встречи генерал Форд все же свел меня с Деницем при условии, что я не буду 
вести протокол допроса, а выясню у него только некоторые вопросы, касавшиеся 
деятельности его как главы правительства, составленного по завещанию Гитлера от 
29 апреля 1945 года. В сопровождении нашего полковника В. И. Смирнова и 
бригадного генерала Форда я вошел в кабинет Деница. Кабинет был большой, 
старинная деревянная мебель, на стене портрет Гитлера. При нашем появлении 
Дениц встал из-за стола и пытался приветствовать нас традиционным жестом 
гитлеровцев. Но, увидев наши недовольные лица, как-то неловко опустил руку и 
показал ею на стоящие вокруг стола стулья. Дениц был в форме адмирала. Ему 
исполнилось 53 года, выглядел свежим, подтянутым военным человеком, среднего 
роста, приглаженные волосы, с сединой на висках. Взгляд Деница не был 
сосредоточенным, глаза его бегали, и была заметна какая-то неуверенность в его 
жестах, хотя внешне он держался спокойно. Я спросил Деница о составе 
правительства. И, как вы понимаете, меня интересовал не столько его сегодняшний 
состав, как то, куда делись лица, коих предназначал включить в этот состав 
Гитлер в своем завещании. Мне уже было известно, что тех главарей, которых 
назвал фюрер, в правительстве нет. Где же они? О деятельности своего 
правительства Дениц отвечал неохотно, правда, назвал полный его состав и много 
говорил о трудностях при его формировании, потому что тех людей, которые были 
указаны в завещании Гитлера, не оказалось на месте. Я спросил: „Почему не 
включены в состав правительства в Фленсбурге Борман и другие руководители 
рейха?“ Дениц заявил, что он неоднократно пытался установить местонахождение 
этих лиц, в том числе и Бормана, пытался наладить с ним связь, но успеха не 
имел. Далее Дениц сказал, что к нему приходил Гиммлер и предлагал свое 
сотрудничество, просил быть вторым лицом. Гиммлеру он отказал, и тот ушел, не 
сказав, куда направляется. В течение всей „аудиенции“ Дениц не спускал глаз с 
бригадного генерала Форда, как бы дожидаясь одобрения своих ответов на мои 
вопросы. Наша делегация настояла на том, чтобы арест провести одновременно, по 
утвержденному нами списку. А надо сказать, список был немалый — в него мы на 
совместном заседании включили более двухсот крупных нацистов. Наконец мы обо 
всем договорились, арест был намечен на 23 мая 1945 года, операция проводится 
одновременно, по всем известным нам адресам». Хочу обратить внимание читателей 
на то, что генерал Трусов не только выполнил прямое поручение Сталина «об 
аресте правительства Деница», но по своей инициативе еще прихватил и весь штаб 
верховного командования германской армии. Я подчеркиваю «весь штаб», чтобы и 
зародыша для воскрешения не осталось. И еще нашел себе дополнительные хлопоты 
энергичный генерал, о чем также сообщает в Москву: «Наши предложения о создании 
комиссии и об учете архивов приняты». Как пригодились эти архивы на 
Нюрнбергском процессе! А не прояви инициативы генерал Трусов, многие из этих 
очень важных документы могли быть уничтожены гитлеровцами или просто утеряны 
после ареста немецких работников штаба. В решающий день, а вернее, ночь, у 
Трусова возникли большие затруднения. В его группе двадцать пять человек, арест 
будут проводить английские солдаты и офицеры. Для того чтобы осуществить 
контроль и проявить настойчивость, если таковая потребуется, Трусов распределил 
своих офицеров в английские группы и соответственно их проинструктировал. 
Накануне проведения операции они получили сведения, которые потребовали срочных 
активных действий не только во Фленсбурге. Тут я передаю слово Василию 
Ивановичу Горбушину. Он рассказывает: «— Мне и подполковнику Ивлеву удалось 
установить, что все немецкие документы разведывательного характера о Советской 
Армии англичане успели вывезти из Фленсбурга в бельгийский город Динст. Я 
доложил об этом генералу Трусову и просил вступить в переговоры о передаче этих 
документов нам. Англичане согласились с нашими доводами и поручили одному из 
своих офицеров сопровождать меня и подполковника Ивлева в Динст». (Было решено, 
что Горбушин и Ивлсв уедут после проведения операции по аресту в Динст). На 
рассеете 23 мая операция началась. Группы разъехались по намеченным адресам. 
Руководители союзных делегаций вызвали президента и военного министра 
незаконного правительства Германии гросс-адмирала Деннца, начальника штаба 
оперативного руководства генерал-полковника Йодля и главнокомандующего 
военно-морскими силами адмирала Фридебурга. Представители трех сторон — 
советской, американской и английской — объявили, что с этого момента так 
называемое правительство Деница распускается, они трое берутся под стражу, все 
правительственные институты прекращают свое существование, а весь личный состав 
правительства и чиновники правительственных учреждений тоже берутся под стражу. 
В целом операция была проведена по намеченному плану, успешно. Правда, из-за 
невнимательности английской охраны адмирал Фридебург, уже после ареста, вышел в 
туалет и там отравился бывшей при нем ампулой с цианистым калием. Тут вновь 
продолжает рассказ Горбушин, лично присутствовавший при следующем важном 
событии: «— Вскоре после этого англичане информировали генерала Трусова, что в 
городе Люнебург, примерно при таких же обстоятельствах, покончил жизнь 
самоубийством рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В связи с этим было решено 
совместить мою поездку в Динст с заездом в Люнебург. Рано утром 24 мая я и 
подполковник Ивлев в сопровождении майора английской армии выехали из 
Фленсбурга. У шлагбаума на окраине Люнебурга нас ожидал офицер английской армии,
 указавший дорогу к зданию, где находился труп Гиммлера. Войдя в это здание, мы 
увидели лежащего на полу Гиммлера — самую кровавую, зловещую личность рейха, 
рейхсфгорера СС, начальника политической полиции, министра внутренних дел. Из 
бесед с английскими офицерами выяснилась следующая картина самоубийства 
Гиммлера. В один из майских дней английский патруль задержал на улице в 
Люнебурге трек неизвестных нарушителей комендантского часа и направил их в 
лагерь для гражданских лиц, размещенный на окраине города. Как позже стало 
известно, эти нарушители наткнулись не на англичан, а на двух наших солдат — 
Ивана Сидорова, уроженца Саратовской области, и Василия Губарева из Рязани. Их, 
плененных немцами, освободили из лагеря англичане и предложили нести патрульную 
службу при английской военной комендатуре. Доставив Гиммлера в штаб английских 
войск в Люнебурге, полковник распорядился его обыскать. Гиммлера раздели, 
предложили ему открыть рот. Увидев во рту стеклянную ампулу, врач производивший 
обыск, попытался ее выхватить, но Гиммлер раздавил ампулу. Таков был рассказ 
английских офицеров. Я попросил полковника сделать снимки трупа Гиммлера и 
письменно изложить обстоятельства его смерти. Полковник просьбу мою выполнил и 
вечером через офицера связи передал две фотопленки, а также письменное 
объяснение своих сотрудников и одну из трех ампул цианистого калия, 
обнаруженных в одежде Гиммлера. 26 мая мы поехали дальше. В районе Рура 
переночевали и спустя день прибыли в Динст — в лагерь военных преступников. 
Коменданта лагеря заранее предупредили о цели нашего приезда, и он сразу же 
велел принести немецкие, как он выразился, „документы о русских“. Нам доставили 
три больших ящика с бумагами. Документы, составленные на русском и немецком 
языках, содержали материалы разведывательной деятельности различных ведомств и 
служб гитлеровского рейха. Не задерживаясь в этом лагере, мы с.Ивлевым выехали 
в Брюссель». На этом миссия группы генерала Трусова не завершилась. Как было 
сказано выше, Трусов обнаружил захват англичанами военно-морского и 
гражданского флотов. Николай Михайлович проделал огромную работу и склонил на 
нашу сторону американцев, доказав им, что будет более справедливым поделить 
корабли между союзниками поровну. Об этом Трусов доложил в Москву:

«Американское правительство материально не заинтересовано ни в боевых кораблях, 
ни в подводных лодках, ни в торговом флоте Германии. Оно согласно, в принципе, 
поделить флот на 4 части — СССР, Англия, США, Франция. Для ускорения решения 
вопроса раздела германского флота американская сторона считает необходимым в 
ближайшие дни создать морские комиссии от СССР, Англии и Америки. Созыв 
конференции с участием этих комиссий должен произойти в результате обращения 
маршала Жукова или Верховного командования к генералу Эйзенхауэру. Американцы 
не будут выступать в совместной линии с англичанами, напротив, поддержат наше 
требование на 1/3 германского флота».

Трусов, не будучи морским специалистом, рекомендовал назначить председателем 
комиссии по разделу флота не ниже вице-адмирала и просил дать ответ сегодня же 
по поводу согласия на проведение предлагаемых мероприятий. Рассказывая об этом, 
Николай Михайлович усмехнулся: — Вот видите, до чего мы «обнаглели»: самому 
Сталину предлагали давать ответ немедленно. В заключение скажу о том, что в 
результате инициативных действий группы Трусова наша страна не упустила 
значительные трофеи из состава морского флота Германии. А те из вас, кто плавал 
по Черному морю на теплоходе «Россия», плавали на той самой «Патри», где жила 
группа Трусова. Николай Михайлович так подвел итог нашей беседы: «Из Фленсбурга 
мы выехали с чувством выполненной миссии, возложенной на нас. Правительство 
Деница перестало существовать, арест высокопоставленных нацистов способствовал 
организации Нюрнбергского судебного процесса. Во Фленсбурге нам удалось добыть 
важные немецкие документы, мы привезли с собой оттуда значительную часть архива 
германского генерального штаба, материалы которого были использованы на 
Нюрнбергском процессе и раскрывали подготовку и развязывание агрессивных войн а 
Европе и против СССР. Во Фленсбурге нам удалось добыть также немецкие карты 
морского штаба с минной обстановкой по всей акватории Балтийского моря, эти 
карты значительно облегчили нашим морякам разминирование Балтийского моря и 
спасли от гибели многих людей и суда многих государства. Вот такое личное 
задание Сталина довелось мне выполнить сразу после войны. Если акт о 
безоговорочной капитуляции гитлеровских вооруженных сил фиксировал прекращение 
боевых действий „на суше, на море и в воздухе“, то арест правительства Деница 
ставил последнюю точку: было ликвидировано нацист-скос правительство — „третий 
рейх“ как государство перестал существовать не только фактически, но и 
официально, юридически. При аресте адмирала Деница в его личном портфеле 
оказались подлинники завещания Гитлера. Позднее эти завещания публиковались в 
сотнях различных изданий, начиная от газет, кончая мемуарами государственных 
деятелей».

Встреча с ГопкинсомВ мае 1945 года Сталину нанес визит Гарри Гопкинс, особо 
доверенное лицо президента США. Гопкинс, по мнению Сталина, был выдающейся 
личностью. Он много сделал для укрепления деловых связей США с Советским Союзом.
 Кстати, первая их личная встреча состоялась в июле 1941 года, когда гитлеровцы 
рвались к Москве. В те дни почти никто не сомневался в скорой победе германской 
армии. Президент США хотел знать истинное положение, он послал Гопкинса, якобы 
для изучения вопроса об американских поставках в СССР. Но главная его задача 
была выяснить — «как долго продержатся русские». Гопкинс из бесед со Сталиным 
уверился, что русские будут драться до победного конца, он убедил в этом и 
президента Рузвельта, чем, несомненно, повлиял на решение президента 
разработать целую программу помощи Советскому Союзу. Гопкинс действительно 
дружески относился к нашей стране, и его влияние на президента и правительство 
США принесло немалую пользу в укреплении союзнических отношений между нашими 
странами, да и в материальной помощи в трудные годы войны. Он приложил много 
усилий и для принятия закона о ленд-лизе. Сталин относился с уважением к 
доброжелательному американцу. И новый президент Трумэн не случайно прислал 
именно Гопкинса на переговоры со Сталиным. После окончания войны отношения 
союзников стали меняться в сторону ухудшения. Западные страны всячески пытались 
не допустить укрепления наших позиций в Европе. Сталин был тверд в проведении 
своей политики. И вот, после неудачных попыток сломить советскую сторону на 
конференции в Сан-Франциско (откуда Молотов уехал до ее окончания), Трумэн 
решил послать Гопкинса как «друга Сталина», с которым он будет более сговорчив. 
Гопкинс, старый и больной, к тому времени уже оставил государственную службу. 
Но, услышав предложение Трумэна, «словно боевой конь» воспрянул духом, 
почувствовал прилив новых сил и согласился осуществить высокую миссию. В моей 
библиотеке есть полная запись всех бесед Гопкинса со Сталиным, но поскольку 
этот материал довольно объемистый, приведу из него только то, что имеет прямое 
отношение к Сталину. Первая беседа состоялась 26 мая в 8 часов вечера, в ней 
участвовали Сталин, Молотов, Павлов (переводчик; я не раз с ним беседовал). 
Американскую сторону представляли Гопкинс, Гарриман (посол США в СССР), Болен 
(помощник госсекретаря США). Сталин встретил Гопкинса очень радушно. Они оба с 
удовольствием вспоминали свою первую встречу в тревожные и опасные дни июля 
1941 года. Помянули добрым словом Рузвельта, которого оба уважали. Перейдя к 
делу, касались многих острых тогда политических проблем. Гопкинс сообщил, что в 
Контрольный Совет по Германии американским представителем назначен генерал 
Эйзенхауэр. Сталин не знал об этом. Он тут же принял решение назначить не менее 
значительную фигуру: — Советским представителем в Контрольный Совет будет 
назначен маршал Жуков. Ни минуты не сомневаясь в правильности принятого им 
решения, но, понимая необходимость юридического оформления, Сталин добавил: — 
Об этом назначении будет объявлено в ближайшее время. Кстати, одну из очень 
важных проблем Сталин решал, уже опираясь на работу, проделанную генералом 
Урусовым. Это произошло на второй беседе, 27 мая, когда Гопкинс затронул вопрос 
о разделе германского флота. Сталин, как говорится, был во всеоружии: — Как нам 
известно, некоторые соединения германской армии, сражавшиеся против русских, 
стремились капитулировать перед западными союзниками. Что касается германского 
флота, он тоже капитулировал и весь остался в ваших сферах оккупации. Ни один 
корабль не был передан русским. Я послал президенту и премьер-министру 
телеграммы, чтобы по меньшей мере одна треть германских военных кораблей и 
торговых судов была передана Советскому Союзу. Остальная часть может быть 
использована Великобританией и Соединенными Штатами по их усмотрению. Если 
учесть, что мы имеем право на часть итальянского флота, то тем большее право 
советской страны на германский флот. Мы имеем определенную информацию, дающую 
основание полагать, что США и Англия намерены отклонить просьбу Советского 
Союза; я должен сказать, если эта информация окажется верной, то это будет 
крайне неприятно. Гопкинс заверил Сталина: — Я уже говорил по этому поводу с 
адмиралом Кингом и могу заявить, что Соединенные Штаты не имеют никакого 
намерения задержать какую-либо часть германского флота, а лишь хотят осмотреть 
эти суда с точки зрения новых изобретений и технических усовершенствований. 
После этого мы готовы потопить ту часть, которая будет передана нам, они нам не 
нужны. Я считаю и согласен с вами — германский флот должен быть разделен между 
союзниками. Я думаю, этот вопрос будет решен именно так на предстоящем 
совещании глав трех правительств. В конце второй встречи, после трудных и 
долгих дискуссий по поводу ленд-лиза, говорили о судьбе Польши, которую 
союзники хотели превратить в «санитарный кордон» от коммунизма путем внедрения 
в Польшу эмигрантского правительства Миколайчика. После всего этого утомленный 
(и не очень здоровый) Гопкинс посчитал нужным еще раз вернуться к одной из 
вчерашних тем. — Было бы крайне желательно, чтобы маршал Сталин смог как можно 
скорее опубликовать сообщение о назначении маршала Жукова советским 
представителем в Контрольном Совете для Германии, с тем чтобы этот орган мог 
поскорее приступить к работе. Сталин заверил гостя: — Я готов объявить о 
назначении маршала Жукова либо завтра, либо еще через день, и вообще когда вам 
угодно. На третьей, тоже продолжительной встрече, решался очень ответственный 
вопрос о начале военных действий против Японии. Оговорив непременное обсуждение 
этого вопроса с Китаем, Сталин обещал, что советские войска начнут боевые 
действия в августе. Что бы ни писали о Сталине желающие изображать его только 
черной краской, но даже из встреч с Гопкинсом виден его колоссальный 
международный авторитет и несгибаемость в защите интересов нашего отечества. По 
всем вопросам, даже там, где он соглашался с Гопкинсом и через него с 
предложениями президента Трумэна, в конечном итоге получалось так, что позиция 
Сталина, интересы нашей страны преобладали. Например, начать боевые действия 
против Японии СССР обязан был в соответствии с договором с союзниками. И вот 
при встрече с Гопкинсом Сталин дает себя уговорить в том, что уже давно решено, 
и при этом оговаривает и повое положение, прямо скажем, весьма и весьма 
непростое: — Я считаю, после безоговорочной капитуляции Японии Россия будет 
участвовать в фактической оккупации Японии, и она желает достигнуть с Англией и 
США соглашения о распределении зон оккупации. И еще раз в конце третьей встречи 
Гопкинс напоминает Сталину, что до сих пор нет официального сообщения о 
назначении Жукова. Для меня остается загадкой такая настойчивость в отношении 
кандидатуры маршала Жукова. Боевые действия кончились. Авторитет Жукова в 
Контрольном Совете способен только подавлять других членов комиссии и усложнить 
им защиту своих интересов. Зачем так настаивает Гопкинс на его кандидатуре? 
Единственное, может быть, нелестное для Георгия Константиновича объяснение я 
вижу в том, что Жуков им хорошо известен как «военная косточка»: прямолинейный 
строевой командир и никакой не политик, и уж тем более не дипломат. Наступила 
пора ораторских баталий, а дипломат, как известно, должен говорить одно, думать 
другое, а делать третье. Жуков на такие выкрутасы явно был не способен. Может 
быть, поэтому его тянули в сторону от близких ему военных дел? Как бы там ни 
было, а на третьей встрече Гопкинс еще раз просит Сталина разрешить вопрос о 
назначении Жукова. Сталин не привык к такой напористости, да и неловко ему, 
наверное, было оказаться не хозяином слова после того, что в прошлый раз 
пообещал. На следующий день в газетах появилось сообщение:

"О Контрольном Совете по оккупации Германии.По договоренности между 
правительствами союзных держав на днях создается Контрольный Совет из 
представителей Верховного Командования Советского Союза, Великобритании, 
Соединенных Штатов Америки и Франции, который будет осуществлять высшую власть 
союзных держав на время оккупации. Представителем Советского Верховного 
Главнокомандования в Контрольном Совете назначен главнокомандующий Советскими 
оккупационными войсками в Германии Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. 31 мая 
1945 г."

Обратите внимание: в этой публикации не сказано, кто принимал решение, нет 
ничьей подписи, нет ссылки на какой-либо официальный орган. Не знаю, в чем 
причина такой публикации, но, может быть, Калинин был болен или находился в 
отъезде? Это предположение могу подкрепить тем, что в перечне присутствовавших 
членов правительства на приеме у Молотова 31 май и на обеде у Сталина 1 июня 
Калинина не было. Но Сталин сказал опубликовать, и этого было достаточно, надо 
же было успокоить высокого гостя. В третьей беседе зашел разговор о месте 
очередной встречи глав союзных держав. Гопкинс стал вспоминать, как при 
возвращении с Ялтинской (Крымской) конференции Рузвельт полагал, что следующая 
встреча произойдет в Берлине, это будет символично для победы, которую одержат 
союзники. Сталин поддержал: — Я помню, мы даже подняли тост за следующую 
встречу в Берлине. Так был предопределено место следующей конференции 
руководителей трех союзных держав, которая войдет в историю под названием 
Потсдамской.

Парад ПобедыВпервые мысль о необходимости провести Парад Победы высказал Сталин.
 Шло к концу совещание, начальник Генерального штаба Антонов докладывал расчеты 
о сосредоточении войск на Дальнем Востоке для боевых действий против Японии. В 
кабинете присутствовали адмирал флота Кузнецов, начальник тыла Красной Армии 
Хрулев и еще несколько генералов, которым предстояло заниматься практически 
подготовкой большой войны на востоке. Вопрос был решен, помолчали, вот тут 
Сталин безотносительно к предыдущему разговору сказал: — Не следует ли нам в 
ознаменование победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы и 
пригласить наиболее отличившихся героев-солдат, сержантов, старшин, офицеров и 
генералов? Присутствующие поддержали бы любое предложение Сталина, но это к 
тому же всем пришлось по душе, мысль эта как бы витала в воздухе, всем хотелось 
как-то празднично и громко отметить победу. Ну, уже был День Победы 9 мая: 
погуляли, выпили, салют дали в Москве и городах-героях. Но в те дни вообще 
много гуляли и выпивали — радость была великая, ее в один день не обмоешь. 
Однако ощущение, что чего-то не хватает, не оставляло. И вот, оказывается (как 
не раз уже отмечено — все гениальное просто), нужен Парад Победы. С того дня 
все закрутилось-завертелось, в Генштабе и Главпуре были сделаны расчеты: кого 
приглашать, где им жить, как их одеть, кормить, развлекать — да и это 
предусматривалось. Вопрос о том, кто будет принимать Парад Победы и кто будет 
командовать парадом, тогда не обсуждался. Однако каждый считал, что Парад 
Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий. В общем, вопрос этот не 
ставился и не разрешался, пошла полным ходом подготовка к грандиозному 
празднику. По составленному в Генеральном штабе расчету каждый фронт формировал 
один сводный полк и по одному сводному полку предоставляли Военно-Морские Силы 
и Военно-Воздушный Флот. Что значит сводный полк? Это временное формирование, 
которое отбиралось из разных частей от фронта. Самые достойные фронтовики, 
добывавшие победу, — офицеры, сержанты, рядовые, независимо от рода войск — 
пехотинцы, артиллеристы, танкисты и так далее. Как воевали вместе, так и пойдут 
плечом к плечу. В первую очередь отбирали Героев Советского Союза и кавалеров 
орденов Славы трех степеней, а затем других отличившихся в боях, по количеству 
наград. Полки эти начинали заниматься строевой подготовкой еще в расположении 
фронта, а потом перевозились в Москву и продолжали тренироваться здесь. В дни 
этих занятий всем участникам парада была выдана или сшита новая парадная форма 
и новая обувь. Вечером участников парада возили в театры, в концертные залы и в 
цирк. В эти же дни они встречались с рабочими на заводах, с учеными и 
писателями, со студентами и школьниками, побывали в различных коллективах и 
обществах, где рассказывали, как они шли к победе. В Генштабе, еще при 
составлении расчета, встал вопрос — в каком порядке пойдут полки торжественным 
маршем мимо правительства на трибуне Мавзолея? Было предложено вроде бы 
логичное — открыть парад должен 1-й Белорусский фронт, бравший Берлин. Но сразу 
же возник другой, не менее резонный вопрос — 1-й Украинский фронт тоже брал 
Берлин. Ну а если говорить о победе, то ее добывали все фронты и все участники 
Великой Отечественной войны, начиная с пограничников, которые первыми встретили 
врага 22 июня 1941 года. Тогда, чтобы никого не обижать, решили проходить в том 
порядке, в каком дрались на полях сражений, — то есть на самом правом фланге 
Карельский полк, затем Ленинградский, Прибалтийский и т. д. Это было 
справедливо и снимало претензии и кривотолки. Всего в каждом полку набиралось 
до 1000 человек, по двадцать фронтовиков в ряду. Впереди строя 
—знаменщики-герои, они понесут 363 боевых знамени наиболее отличившихся 
соединений и частей. Впереди знамени пойдет командование во главе с командующим 
фронтом. На тренировках маршалы со своими полками не ходили, руководили и 
тренировались генералы чинами пониже. После фронтовых полков — войска 
Московского гарнизона: академии, училища и вызывающие общие улыбки одобрения 
суворовцы и нахимовцы. Вот в таком порядке мы тренировались на центральном 
аэродроме, теперь здесь аэровокзал. Летное поле было размечено белыми линиями в 
точном соответствии с размерами Красной площади и порядком построения 
участников. Вместо Мавзолея стояла временно сколоченная трибуна, обтянутая 
красной тканью. Тренировались мы ночами: подъем в три часа, умылись, оделись — 
и на аэродром. Когда москвичи шли на работу, мы уже заканчивали занятия и 
возвращались на свои квартиры. Теперь, да будет мне позволено, вспомню 
переживания очень личные, надеюсь, читатели за это не осудят. В те дни я был 
слушателем Высшей разведывательной школы Генерального штаба. Это было очень 
солидное учебное заведение с четырехлетним сроком обучения (для сравнения — в 
Академии Фрунзе, которую я тоже позднее окончил, учились три года). В нашей 
спецшколе учились только офицеры-разведчики, они прошли огни и воды в годы 
войны. Народ был отчаянный! Вспоминаю их сейчас с любовью и восхищением, уж 
каких только заданий они не выполняли, причем не только в военное время, но и 
после — в разведке, как известно, мирного времени не бывает. Мне выпала великая 
честь быть знаменосцем в нашей колонне разведчиков. Ассистентом знаменосца 
справа был знаменитый командир партизанской бригады, Герой Советского Союза 
Гришин, ассистент слева — тоже Герой Советского Союза, старший лейтенант 
Ворончук. Я был в звании капитана. Вспоминаю о том, что я был знаменосцем в 
такой колонне необыкновенных людей, с нескрываемой гордостью. До парада 
оставалось несколько дней. 12 июня в Кремле Калинин вручил Жукову третью 
Золотую Звезду — «...за об разцовое выполнение боевых заданий Верховного 
Главнокомандования по руководству операциями в районе Берлина». После вручения 
награды Жукова вызвал к себе на дачу Верховный. Естественно, он поздравил 
Жукова со званием трижды Героя, и обмыли они эту награду. При том застолье на 
даче Сталин спросил: — Не разучились ездить на коне? — Нет, не разучился. — Вот 
что, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет 
Рокоссовский. Жуков ответил: — Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад 
принимать Вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад 
следует принимать Вам. Сталин сказал: — Я уже стар принимать парады. Принимайте 
вы, вы помоложе, Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека: — 
Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный. 
Благородство? Скромность? Уважение к Жукову? Все было бы так, если бы за 
кулисами не творилось иное. Парад намеревался принимать Сталин сам, и именно на 
белом коме, как все великие полководцы. Об этом стало известно позднее от его 
сына Василия Сталина, который в кругу собутыльников разболтал тайну своего отца.
 А дело (по рассказу Василия) было так. Сталин понимал, что он немолод и на 
коня не садился с далеких времен гражданской войны, да и тогда редко бывал в 
седле, больше руководил в вагонах. Вот он и решил потренироваться, чтобы не 
опозориться перед войсками на Красной площади. По его приказу ночью в манеж 
(благо он рядом с Кремлем и тогда еще был не выставочным чалом, а действующим 
манежем) привели белого коня, на котором он собирался принимать парад. Сталин 
хорошо знал историю — конь под победителем должен быть именно белый. И вот 
ночью, когда в Москве и в Кремле все спали глубоким сном, Сталин в 
сопровождении только самого доверенного человека — начальника личной охраны 
генерала Власика — отправился в манеж. В этот вечер на квартире Сталина был 
Василий, который увязался за отцом (если бы не он, мы не узнали бы об этом 
эпизоде из жизни вождя, — Власик умел держать язык за зубами). В манеже горел 
полный свет, недалеко от входа стоял белый копь, которого держал под уздцы 
коновод. Сталин подошел к коню, потрогал седло, не без труда занес ногу в 
стремя. Власик поспешил было ему на помощь, хотел подсадить, но Сталин тут же 
остановил его: «Не надо, я сам». Затем он сильно оттолкнулся от земли правой 
ногой и грузно плюхнулся в седло. Конь от такой неумелой посадки запрядал ушами 
и стал перебирать ногами. Чтобы не свалиться, Сталин пытался удержать себя в 
седле, сжимая крепче ноги. А конь, понимая это по-своему, разгорячился и пошел 
боком-боком, отчего седок сполз набок и стал падать. Коновод, Власик и Василий 
кинулись на помощь и не дали Сталину рухнуть на землю. Но все же он из седла 
вывалился и повис у них на руках. Встав на ноги, Иосиф Виссарионович недовольно 
крутнул плечами, освободился от поддерживающих рук, сердито буркнул: «Отойдите».
 Он был упрям! Злость закипела в нем, решил показать этой строптивой лошади 
свою твердость. Вновь вставил ступню в стремя — и на этот раз более решительно 
взлетел в седло. «Дай», — сказал коноводу и принял у него поводья. Сталин зло 
натянул повод и ударил ногами в бока лошади. Хорошо обученный конь не понимал 
седока: натянутый повод приказывал стоять на месте, удар в бока посылал вперед. 
Конь «заплясал», перебирая ногами, и опять пошел боком-боком. Сталин еще раз 
дал ему, как говорят кавалеристы, шенкеля, и конь устремился вперед тряской 
рысью. Проехав с полкруга, Сталин попробовал выпрямить спину, обрести гордую 
осанку, но, видно, при этом неловко надавил каблуками на бока лошади, причинив 
ей боль, и она нервно вскинула задом, отчего Сталин тут же вывалился из седла. 
Приближенные кинулись ему на помощь. Они подняли его, принялись отряхивать 
опилки с его одежды. Сталин держался за плечо, он ушибся довольно сильно. — Нет,
 это не для меня, — махнув рукой, сказал Иосиф Виссарионович и вернулся на 
квартиру. Когда вся подготовительная работа была проведена, созвали совещание, 
на которое пригласили командующих фронтами. Был доложен ритуал парада. Остался 
открытым один вопрос: кто будет принимать Парад Победы и кто будет им 
командовать? Один за другим выступали маршалы и единодушно предлагали: — Парад 
Победы должен принимать товарищ Сталин. Сталин, по своему обыкновению, ходил по 
кабинету, слушал выступающих, хмурился. Подошел к столу: — Принимающий Парад 
Победы должен выехать на Красную площадь на коне. А я стар, чтобы на коне 
ездить. Все горячо стали возражать: — Почему обязательно на коне? Президент США 
Рузвельт — тоже верховный главнокомандующий, а на машине парады принимал. 
Сталин усмехнулся: — Рузвельт — другое дело, у него ноги парализованные были, а 
у меня, слава Богу, здоровые. Традиция у нас такая: на коне на Красную площадь 
надо выезжать. — И еще раз подчеркнул: — Традиция! На белом коне! — После паузы,
 посмотрев на присутствующих, сказал: — Есть у нас два маршала-кавалериста: 
Жуков и Рокоссовский. Вот пусть один командует Парадом Победы, а другой Парад 
Победы принимает. Был издан приказ Верховного Главнокомандующего от 22 июня 
1945 года: «В ознаменование Победы над Германией в Великой Отечественной войне 
назначаю 24 июня 1945 года в Москве на Красной площади парад войск Действующей 
армии, Военно-Морского Флота и Московского гарнизона — Парад Победы. На парад 
вывести: сводные полки фронтов, сводный полк Наркомата обороны, сводный полк 
Военно-Морского Флота, военные академии, военные училища и войска Московского 
гарнизона. Парад Победы принять моему заместителю Маршалу Советского Союза 
Жукову. Командовать Парадом Победы Маршалу Советского Союза Рокоссовскому...» В 
день парада погода была неважная, дождь моросил, небо в серых тучах. Но все 
равно настроение было праздничное. Погодная серость не ощущалась. Красная 
площадь пылала множеством алых знамен. А участники парада, словно в золотых 
кольчугах, сияли орденами и медалями. Жуков выехал на белом коне из-под 
Спасской башни под звон кремлевских курантов, они отбили десять. Точен, как 
всегда. На середине строя маршала встретил командующий парадом Рокоссовский, он 
доложил: — Товарищ Маршал Советского Союза, войска для Парада Победы 
построены! — И тут же ловким движением выхватил строевую записку и вручил ее 
принимающему парад. Ах, как же были красивы эти два профессиональных 
кавалериста — спины прямые, в седле сидят как влитые, головы поставлены гордо, 
груди в орденах развернуты... Жуков после объезда войск легко взбежал на 
трибуну (даже дыхание не сбилось), поздоровался со Сталиным за руку и начал 
речь громким четким голосом. Речь его не запомнилась. И даже когда я прочитал 
ее в газете, все равно в душу не запала. А я ждал, что в такой торжественный 
исторический момент будут сказаны какие-то особенные слова. Видно, писали эту 
речь маршалу с оглядкой на международный резонанс, да и на самого Сталина. 
Может быть, даже на Политбюро этот текст шлифовали и правили. В общем, вес было 
в той речи, что полагалось сказать о войне, о победе, но не чувствовалось того 
зажигающего огня, какой был ну хотя бы вот в тексте-экспромте Сталина о русском 
народе. Но нет в этом вины Георгия Константиновича: не сам писал, по тексту 
видно — не его слова, не его манера. Засушили, заказенили пугливые чиновники 
речь маршала. Говорят, когда Жуков произносил речь, то у Сталина, 
поглядывающего на маршала, желваки катались по скулам. Не знаю, не видел, 
далеко от нас была трибуна, а когда проходили мимо Мавзолея, не до того было. Я 
видел боковым зрением Сталина и других членов правительства, но лиц их не 
различал — они стояли, как силуэты. Надо было следить за равнением, соблюдать 
дистанцию, держать знамя в определенном положении, ну и рубить строевым шагом, 
чтобы искры летели от брусчатки. После праздника я не раз видел пленку 
кинохроники о Параде Победы, разумеется, в первую очередь себя искал. Но когда 
на экране лицо Сталина появлялось крупным планом, желваков я не видел. Только 
на параде я да и другие участники узнали, что это за несколько длинных шеренг 
ходило с нами на тренировках с палками. Мы недоумевали — что он и делают? — 
несут длинные палки перед собой, а потом бросают их на землю и уходят. И вот 
только на параде, после прохождения фронтовых полков, между ними и строями 
Московского гарнизона эти солдаты оказались с гитлеровскими знаменами вместо 
палок. Они их несли как трофеи фронтов, опущенными к земле, и с презрением 
швыряли на землю около Мавзолея. Все это проделывалось под дробь барабанов, как 
когда-то в стародавние времена перед казнью через расстрел или повешение. 
Знамена разбитых гитлеровских дивизий, включая и личный штандарт Адольфа 
Гитлера, солдаты швыряли как старые тряпки и, отвернувшись от них, уходили на 
свое место в строю. А потом опять грянул тысячетрубпый оркестр, и мы пошли 
торжественным маршем вслед за фронтовыми колоннами. Единственными из союзников 
имели честь участвовать в историческом параде Победы воины Польши. В параде 
боевой техники вышли на Красную площадь машины с расчетами зенитных установок. 
Их сменила артиллерия, представленная во всем своем величии и мощи. Четким 
строем, по 12 орудий в рад, прошли батареи противотанковой артиллерии. За ним 
крупнокалиберные орудия — гроза немецких «тигров», «пантер» и «фердинандов», 
гвардейские минометы-"катюши", тяжелая артиллерия. Апофеозом демонстрации 
технической мощи победителей стало прохождение лучших танков второй мировой 
войны — Т-34 и ИС. Парад техники завершили самоходные артиллерийские установки. 
Из-за дождя демонстрация трудящихся была отменена...

Придут новые времена, напишут о Сталине много справедливых упреков, и грязью 
польют изрядно. Но тогда, в день победного парада, все участники его относились 
к Верховному с величайшим уважением. О чем думал Сталин, глядя на 
величественный Парад Победы? Конечно, торжествовал в душе — он выпестовал эту 
армию-победительницу. Но много еще было у него забот. Сразу после парада Сталин 
пригласил Буденного к себе в рабочий кабинет. В приемной им навстречу с папкой 
в руках направился Поскребышев, но Иосиф Виссарионович попросил не тревожить их 
до окончания беседы. — Знаете, зачем я вас пригласил, Семен Михайлович? Думаю, 
что нет. Мне не хотелось портить вам сегодня праздничное настроение, но 
обстоятельства заставляют меня не откладывать решения назревшего вопроса. Речь 
пойдет об упразднении кавалерии как рода войск Советских Вооруженных Сил. 
Сталин внимательно посмотрел на Буденного — какова реакция на сказанные им 
слова? Семен Михайлович внешне спокойно, но с большой внутренней тревогой 
воспринял сказанное. — Дело в том, — продолжил Иосиф Виссарионович, — что 
сейчас народному хозяйству нужна тягловая сила. Страна находится в разрухе, 
сельское хозяйство в самом жалком состоянии. Поправить эти дела можно за счет 
демобилизации из армии старших возрастов военнослужащих, переоснащения и 
переформирования кавалерийских соединений. Это позволит передать в ближайшее 
время народному хозяйству примерно четверть миллиона конского поголовья. А 
расформирование некоторых механизированных частей дает народному хозяйству 
десятки тысяч автомашин и тракторов. Семен Михайлович понял, что на этот раз 
придется прощаться с кавалерией навсегда. Если Сталин принял такое решение, 
значит, так и будет. А Иосиф Виссарионович уже говорил: — Штаб кавалерии 
Красной Армии в ближайшее время подготовит подробный план передислокации с 
фронтон всех боевых кавалерийских корпусов, резервных и запасных бригад и 
полков, других частей и подразделений кавалерии и размещения их на Украине и в 
Белоруссии. Там должно осуществиться их переформирование, а конский состав 
передан местным властям. Тем самым мы окажем определенную помощь областям и 
районам этих республик, пострадавших в большей степени от войны и гитлеровской 
оккупации. Семен Михайлович почти не слышал Сталина. Он уже понял главное — 
кавалерии конец! Кавалерию не раз пытались упразднить как дорогостоящий и 
отживший свой век род войск. Особенно настаивал на этом Тухачевский. Но тогда 
Буденного поддерживали Сталин, Ворошилов и другие. У них были веские доводы в 
пользу кавалерии. А вот сейчас у него перед Иосифом Виссарионовичем таких 
доводов нет, и он понимал бессмысленность каких-либо возражений. Как бы читая 
его мысли, об этом же заговорил и Сталин: — Мы долго сражались за кавалерию. И 
правильно делали, Предложения Тухачевского в 1934 году о ликвидации кавалерии и 
создании крупных танковых и механизированных соединений теоретически были 
верными, но практически неосуществимыми. Наша индустрия не была готова к этому 
не только тогда, но и в последующие годы, когда была создана определенная база 
для танковой промышленности. В то время нужны были трактора, машины, станки и 
очень многое другое, чтобы накормить, одеть и обуть советский народ. — Сталин 
помолчал и добавил: — Мы никогда не забывали об обороне страны. Но что бы было 
с нами, если бы, следуя настойчивым предложениям Тухачевского, мы ликвидировали 
кавалерию? Мы остались бы с одной матушкой-пехотой... — Но как же мы останемся 
без кавалерии? Вы сами, товарищ Сталин, стояли у истоков ее создания, знаете ее 
историю и боевые дела. — Не переживайте, Семен Михайлович. Мы вас без дела не 
оставим, — ответил Сталин. — Нам надо развивать коневодство. Это очень нужное 
дело, и вам оно будет по душе. Необходимо подтягивать кавкорпуса из Германии, 
Югославии, Австрии, Чехословакии и начинать их переформирование. Согласуйте все 
эти вопросы с Генеральным штабом и приступайте к делу. Года на два — на три 
оставьте пару дивизий донских казаков, а в остальном будем считать, что этот 
вопрос мы решили. Маршал Буденный понял, что на этом прием окончен, и стал 
прощаться. Он заверил Сталина, что немедленно приступит к исполнению приказа и 
будет докладывать о ходе его реализации. Что было у Семена Михайловича на душе, 
нетрудно догадаться. Сталин вызвал Поскребышева с его пухлой папкой документов 
— ждали не менее важные дела. 24 июня 1945 года состоялся торжественный прием в 
Кремле в честь участников Парада Победы. Кроме фронтовиков, на приеме были 
государственные и партийные деятели, ученые, работники искусства, знатные 
труженики — всего две с половиной тысячи человек. Никогда еще не сиял так 
Георгиевский зал, где были накрыты столы; огромные хрустальные люстры заполняли 
зал солнечным светом, а на мундирах гостей еще более ярко горели ордена и 
медали, их было так много и они излучали такое яркое сияние, что трудно было 
понять, люстры отражаются в этом золоте или наоборот, ордена и медали бликуют в 
хрустале. Открыл торжество, по поручению Сталина, Вячеслав Михайлович Молотов: 
— Сегодня мы приветствуем участников Парада Победы. В их лице мы приветствуем 
нашу славную армию и морской флот, наш советский народ и всех тех. кто на 
фронте и в тылу ковал нашу Великую Победу, и прежде всего приветствуем того, 
кто руководил и руководит всем нашим делом, кто выковал нашу Победу как великий 
полководец и гениальный вождь Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье 
товарища Сталина! Собравшиеся встают и устраивают овацию в честь Сталина. Я не 
могу описать весь прием и тосты, которые были произнесены, это заняло бы много 
места. На этом торжестве были провозглашены здравицы за каждого командующего 
фронтом, за ученых, причем каждого вспоминали поименно (!) — и, следовательно, 
были названы почти все, кто творил победу на фронте и в тылу. К Сталину 
подходили, чокались, выпивали с ним, говорили веселые слова и добрые пожелания 
все, кто хотел пообщаться с Верховным. Он был радушен, приветлив и ласков. На 
приеме и Сталин произнес тост: — Не думайте, что я скажу что-нибудь необычайное.
 У меня самый простой, обыкновенный тост. Я бы хотел выпить за здоровье людей, 
у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» 
великого государственного механизма, но без которых все мы — маршалы и 
командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим. Какой-либо 
«винтик» разладится — и кончено. Я поднимаю тост за людей простых, обычных, 
скромных, за «винтики», которые держат в состоянии активности наш великий 
государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела. Их 
очень много, имя им легион, потому что это десятки миллионов людей. Это 
скромные люди. Никто о них ничего не пишет, звания у них нет, чинов мало, но 
это — люди, которые держат нас, как основание держит вершину. Я пью за здоровье 
этих людей, наших уважаемых товарищей. Собравшиеся долго и горячо аплодируют 
его словам. За месяц до этого — 25 мая 1945 года — состоялся прием в честь 
командующих войсками Красной Армии, тогда Сталин произнес тост, который войдет 
на века в память соотечественников. Почему-то у людей отложилось в сознании, 
будто этот тост был произнесен на торжестве в честь участников Парада Победы 24 
июня. По своей значимости, величественности и, главное, справедливости, этот 
тост действительно очень подходит к завершению победных торжеств, поэтому я 
привожу его здесь (тем более что первый прием 25 мая я не упоминал). Вот что 
сказан Сталин: — Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост. Я 
хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и, прежде всего, 
русского народа. (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «ура»).Я пью, 
прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее 
выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю 
тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее 
признание как руководящая сила Советского Союза среди всех народов нашей страны.
 Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — 
руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и 
терпение. У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты 
отчаянного положения в 1941 — 1942 годах, когда наша армия отступала, покидала 
родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, 
Прибалтики, Карело-Финской республики, — покидала потому, что не было другого 
выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий,
 уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с 
Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил 
в правильность политики своего правительства, он пошел на жертвы, чтобы 
обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому 
правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую 
победу над врагом человечества — над фашизмом. Спасибо ему, русскому народу, за 
это доверие! За здоровье русского народа!" Участники торжества обратили 
внимание на то, что у Верховного Главнокомандующего — нет наград! Одна Золотая 
Звезда Героя Социалистического Труда, которой он был награжден еще до войны. И 
вот они пируют, украшенные многими наградами, у некоторых по две, и даже по три 
Геройских Звезды, а у Сталина, который свершил для победы больше любого из 
присутствующих, нет боевых наград! Об этой несправедливости многие 
высказывались на приеме, а после него обращались в ЦК и Верховный Совет с 
пожеланиями отметить особые заслуги Сталина. Политбюро рассмотрело эти 
обращения, Сталин сопротивлялся, говорил, что не заслужил звание Героя, что не 
соответствует статусу высшей награды, — но на этот раз с его мнением не 
посчитались. 26 июня 1945 года, через день после пышного приема, было издано 
два Указа Президиума Верховного Совета СССР: один — о присвоении И. В. Сталину 
звания Генералиссимуса и второй — о награждении его Золотой Звездой Героя 
Советского Союза. Это была первая и единственная его Золотая Звезда, отметим 
это как его скромность и как упрек последователям, которые вешали себе на грудь 
Золотые Звезды как сувениры, не имея на то ни права, ни заслуг. И вот еще 
парадоксальная черта личности Сталина. Вроде бы и властолюбивый, и «культ себе 
создал», а Золотую Звезду не получил, не вручили ее в торжественной обстановке, 
так и осталась она в красной коробочке в наградном отделе Верховного Совета. 
Художники да фотографы пририсовывали ему эту Звезду на его портретах. И 
вспомнили об этой высшей награде только в день похорон, когда надо было ее 
прикрепить к подушечке в числе других знаков отличия, по традиции 
характеризующих заслуги и итог жизни покойного.




Потсдамская конференция


Сразу после Парада Победы началась подготовка предстоящей конференции глав 
держав-победительниц. Казалось бы, какие могут быть трудности — целая столица, 
Берлин, да что столица — вся страна в распоряжении победителей. Но в 
действительности оказалось не все так просто. Чтобы долго не объяснять, приведу 
слова, которые высказал Сталин Жукову по приезде в Берлин (кстати, беру эти 
слова из рукописи маршала, потому что при издании его книги они были 
вычеркнуты): «Чувствуется, наши войска со вкусом поработали над Берлином. 
Проездом я видел всего лишь десяток уцелевших домов. Кроме наших войск, надо 
сказать, с не меньшим „вкусом“ поработала и авиация союзников, которая в 
последние дни, уже не встречая противодействия немецких истребителей, сотнями 
бомбардировщиков особенно тщательно обрабатывала города, которые окажутся в 
зоне советских войск. Напомню лишь один пример с Дрезденом, на который перед 
вступлением наших частей англо-американская авиация совершила массированный 
налет более 1400 бомбардировщиков. Они прошли тремя волнами: в первой ночью 
сбрасывались, в основном, зажигательные бомбы; вторая волна через три часа 
бомбила массой самых разных бомб, чтобы не допустить тушение пожаров и 
спасательные работы; и третья волна через 8 часов — днем, при хорошей видимости,
 добивала город и жителей, причем, кроме тяжелых бомбардировщиков, истребители 
расстреливали людей из пулеметов. Результат? Более 134000 убитых!!! 35470 
разрушенных зданий!» И теперь надо поставить три вопросительных знака — 
зачем??? Ответ один — чтобы город не достался русским целым. Примерно то же 
творили с Берлином и пригородами. В общем, хозяйственникам предстояла здесь 
титаническая работа. Все подробные детали этой работы мне рассказал заместитель 
Жукова по тылу генерал-лейтенант Николай Александрович Антипенко. Добавлю еще 
такую деталь: я сам хорошо осмотрел все помещения замка Цецилиенгоф, в котором 
проходила конференция, — разумеется, в более поздние годы, когда туристы уже 
общипали кресло Сталина, унося хотя бы щепочку в качестве сувенира. Генерал 
Антипенко и начальник квартирно-эксплуатационного отдела полковник Косогляд 
после долгих поисков нашли подходящие помещения недалеко от Берлина: замок 
кронпринца Цецилиенгофа — четырехугольник со 176-ю комнатами и внутренним 
двориком. Он был выбран для заседаний. Под жилье подобрали три виллы в 
Бабельсберге, до него 5 километров от Цецшшснгофа. Все здания требовали ремонта,
 меблировки, ухоженности в окружающих парках и цветниках. Приехавшие 
представители союзников предъявили свои требования: наладить надежную связь со 
своими странами, покрасить жилые помещения в желательный цвет: американцам — в 
голубой, англичанам — в розовый. От французов никто не приехал. Разумеется, 
особое внимание уделялось резиденции Сталина: ее выкрасили в белый цвет, в 
комнаты натащили столько ковров, картин и разной мебели, что у начальника 
охраны Сталина, генерала Власика, когда он все это увидел, дыхание перехватило: 
— Вы что, очумели? Хозяин этого не любит. Все убрать! Ковры заменить дорожками. 
Вместо этого двуспального сооружения тахту поставить. Много хлопот было со 
столом в зале заседаний. Кто-то бросил идею — стол должен быть круглый, без 
углов, чтобы все были в равных условиях, и вообще, углы — это к раздорам, а 
круглые формы — к согласию. Большого круглого стола в Германии не нашли. Срочно 
заказали в Москве на фабрике «Люкс». Сделали. Привезли самолетом. К 10 июля все 
работы были завершены. Сталин перед выездом позвонил Жукову по телефону: — Вы 
не вздумайте для встречи строить всякие там почетные караулы с оркестрами. 
Приезжайте на вокзал сами и захватите с собой тех, кого вы считаете нужным. Об 
охране на вокзале позаботится генерал Власик. Вам ничего делать не следует. 15 
июля прибыл Трумэн на самолете из Антверпена, до которого он плыл неделю на 
корабле «Августа» в сопровождении крейсера «Филадельфия». Черчилль прилетел в 
тот же день. Поскольку Сталина еще не было, оба они использовали день для 
осмотра имперской канцелярии и рейхстага. Перед конференцией в Берлине (которую 
потом назвали Потсдамской) в США в бешеном темпе велись работы над атомной 
бомбой. Трумэн считал, что у него будет могучее средство воздействия на 
Советский Союз, если первый взрыв состоится. Президент говорил: «Если только 
она взорвется... то я получу дубину, чтобы ударить по этой стране». 16 июля 
Жуков встретил Сталина около вагона. Сталин коротким поднятием руки 
поздоровался с встречавшими его Вышинским, Антоновым, Кузнецовым, Телегиным, 
Соколовским, Малининым. Он вообще редко кому подавал руку. Не торопясь прошел к 
машине, сел в нее, потом открыл дверцу и пригласил в машину Жукова. Осмотрев 
виллу, Сталин спросил: — Чья это была вилла прежде? — Генерала Людендорфа. 
Власик был прав: мебели Иосиф Виссарионович не любил, велел даже после «чистки» 
охранника еще кое-что вынести из комнат. Жуков, как Эйзенхауэр и Монтгомери, не 
был членом правительственной делегации. Жуков считался военным советником. 
Конференция длилась с 17 июля по 2 августа 1945 года. 16 июля, в канун открытия 
конференции, военный министр доложил Трумэну шифровку: «Операция проведена 
утром. Обследование еще неполное, но результаты кажутся удовлетворительными и 
уже превосходят ожидавшиеся... Довольный доктор Гровс возвращается завтра. Буду 
держать Вас в курсе происходящего». В ответ полетела телеграмма: «Посылаю свои 
поздравления врачу и его клиенту». Специальный гонец специальным самолетом 
доставил отчет Гровса военному министру США Сгимсону, который немедленно принес 
его Трумэну. Какое воздействие произвел этот доклад на Трумэна, отмечает в 
своих воспоминаниях Черчилль: «Трумэн так энергично и решительно противился 
русским, что я понял: он вдохновлен каким-то событием. Когда он, прочитав 
доклад (Гровса), пришел на заседание, он стал совсем другим человеком, Он 
твердо говорил с русскими и вообще господствовал на этом заседании». После 
этого заседания Трумэн ознакомил Черчилля с полученными известиями в полном 
объеме. 25 июля был сделан перерыв в связи с отъездом Черчилля на выборы. С 28 
июля на заседании присутствовал новый премьер Англии — Эттли, так как Черчилля 
не переизбрали. Нет возможности излагать все вопросы, обсуждавшиеся на 
конференции, да это и не наша тема. Расскажу курьезный эпизод, случившийся с 
Жуковым. Перед отъездом Черчилль устроил прием, на котором, в числе других 
тостов, предложил выпить за Жукова. Не желая оставаться в долгу, маршал тоже 
провозгласил тост и автоматически, по привычке сказал: «за товарища Черчилля!» 
Тут же поняв свою оплошность, он замаскировал это под выражение — «как товарища 
по оружию». Но Сталин, конечно же, заметил оговорку Жукова и потом не раз шутил 
по этому поводу: «Быстро вы приобрели себе товарища, и какого!» В 00 часов 30 
минут 2 августа постоянный председательствующий Трумэн сказал: — Объявляю 
конференцию закрытой. До следующей встречи, которая, я надеюсь, будет скоро. — 
Дай Бог! — сказал Сталин. Главы государств решили: верховная власть в Германии 
будет осуществляться главнокомандующими вооруженными силами СССР, США, 
Великобритании, Франции — каждым в своей зоне оккупации; по вопросам, 
затрагивающим Германию в целом, они должны были действовать совместно в 
качестве членов Контрольного Совета. Целями оккупации объявлялись: полное 
разоружение и демилитаризация Германии — упразднение всех се вооруженных сил, 
СС, СА, СД и гестапо со всеми их организациями, штабами (в том числе генштаб) и 
учреждениями, учебными заведениями; ликвидация всей военной промышленности или 
контроль над ней, уничтожение или сдача союзникам всего вооружения и амуниции; 
перестройка политической жизни в Германии на демократической основе, в том 
числе уничтожение фашистской партии, ее филиалов, подконтрольных организаций и 
учреждений с тем, чтобы они не возродились ни в какой форме; предание суду 
военных преступников и всех тех, кто участвовал в планировании и осуществлении 
нацистских зверств; удаление всех активных нацистов с общественных и 
полуобщественных постов; реорганизация, в соответствии с принципами демократии, 
системы образования, правосудия и местного самоуправления; разрешение и 
поощрение деятельности демократических политических партий. Была достигнута 
договоренность об учреждении центральных германских административных 
департаментов: финансов, транспорта, коммуникаций, внешней торговли и 
промышленности. Специальное соглашение о репарациях подтверждало право народов, 
пострадавших от германской агрессии, на компенсации и определяло источники 
получения репарационных платежей. Делегации решили, что все четыре державы 
получат репарации из своих зон оккупации и за счет германских вложений за 
границей. Была определена западная граница Польши. Польше передавалась часть 
Восточной Пруссии, которая не отошла к СССР, а также территория бывшего 
«свободного г. Данцига» (Гданьск). Благодаря твердой позиции Сталина, США и 
Великобритания вынуждены были безоговорочно признать польское Временное 
правительство национального единства. Берлинская конференция приняла решение о 
передаче Советскому Союзу г. Кенигсберга (с 1946 г. — Калининград) и 
прилегающего района. По предложению Сталина был обсужден вопрос о судьбе 
германского флота и принято решение разделить весь надводный, военно-морской 
(передать не позднее 15 февраля 1946 года) и торговый флот Германии поровну 
между СССР и Великобританией. По предложению Великобритании было решено 
потопить большую часть германского подводного флота, а остаток поделить также 
поровну. Самое интересное произошло, когда был объявлен перерыв 25 июля, в 
связи с отъездом Черчилля. Английский премьер очень просил Трумэна сделать 
сообщение Сталину об атомной бомбе до его отъезда. Черчилль хотел знать, какое 
впечатление произведет на Сталина эта потрясающая новость. Обсуждали они разные 
варианты — письменно или устно, на заседании или с глазу на глаз, в ходе 
конференции или в конце. И вот Трумэн, осуществляя выбранный окончательно 
вариант, подошел к Сталину, когда все покидали зал после объявления перерыва на 
два дня, и, вроде бы мимоходом, сказал через переводчика Павлова: — У нас в США 
создана новая бомба невероятно большой силы. (Он не назвал ее атомной, хотя 
имел в виду именно ее). Сталин не отреагировал на это сообщение никак. Ничего 
не сказал. В момент этой информации, как потом писали за рубежом, Черчилль 
впился в лицо Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих 
чувств, сделав вид, будто ничего не нашел в словах Трумэна. Около автомобиля 
Черчилль спросил президента: — Как он отреагировал? — Он не задал ни одного 
вопроса. — По-моему, ом не понял, о чем идет речь. Однако Сталин вес хорошо 
понял. Об этом свидетельствует Жуков: «И. В. Сталин в моем присутствии 
рассказал В. М Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов 
тут же сказал: — Цену себе набивают. И. В. Сталин рассмеялся: — Пусть набивают. 
Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы. Я 
понял, что речь шла о создании атомной бомбы». В своих мемуарах Черчилль пишет 
по поводу этого: «таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был 
осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которыми в течение 
столь длительного времени были заняты США и Англия, и на который Соединенные 
Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов 
стерлингов». Очень сильно заблуждался господин премьер. Если бы он узнал 
истинное положение насчет осведомленности Сталина, его, наверное, хватил бы 
удар. Сталин не только понимал, о чем идет разговор, — у него была самая полная 
информация об американских опытах, которую добыли советские разведчики. Он уже 
давно занимался проблемой создания атомной бомбы. Перед отъездом на Берлинскую 
встречу глав государств, он прочитал очередную справку ГРУ о ходе работ в этой 
области. Сталин, как это бывало и с другой информацией, приказал ознакомить с 
этими сведениями Курчатова. Я же знакомлю читателей с этой справкой, 
свидетельствующей о широкой осведомленности самого Сталина, вплоть до того, что 
он знал о сроках взрыва экспериментальной бомбы, которым Трумэн пытался его 
испугать:

"Совершенно секретно,Бомба типа «Не» (High explosive). В июле месяце сего года 
ожидается производство первого взрыва атомной бомбы. Конструкция бомбы. 
Активным веществом этой бомбы является элемент-94 без применения урана-235. В 
центре шара из плутония весом 5 килограмм помещается так наз. инициатор — 
бериллиево-полониевый источник альфа-частиц [...] Корпус бомбы, в который 
помещается это ВВ, имеет внутренний диаметр 140 см. Общий вес бомбы, включая 
пенталит, корпус и проч., — около 3 тонн. Ожидается, что сила взрыва бомбы 
будет равна по силе взрыва 5000 тонн ТНТ. (Коэффициент полезного действия — 5—6 
%) [...] Запасы активного материала: а) Уран-235. На апрель с/г было 25 
килограмм урана-235. Его добыча в настоящее время составляет 7,5 кг в месяц. б) 
Плутоний (элемент-94). В лагере-2 имеется 6,5 кг плутония. Получение его 
налажено, план добычи перевыполняется. Ориентировочно взрыв ожидается 10 июля 
с/г."

На документе была сделана пометка: «т. Курчатов ознакомлен 2. 07. 45 г.» С 
появлением атомного оружия произошла подлинная революция в военном деле: 
менялись военные доктрины, разлетались вдребезги несколько дней назад 
подписанные декларации о мирном сотрудничестве. Все это превращалось в 
словесную шелуху. Уже после 24 июля, когда еще произносились пылкие речи о 
послевоенном устройстве жизни в Европе, из Потсдама полетела в Штаты директива 
президента: "После 3 августа, как только погодные условия позволят совершить 
визуальную (читайте: прицельную. — В. К.)бомбардировку, 509-му сводному 
авиаполку 20-й воздушной армии надлежит сбросить первую спецбомбу на одну из 
следующих целей: Хиросима, Кокура, Ниигата, Нагасаки". Погода позволила ударить 
прицельно 6 августа 1945 года: в 8 часов 15 минут 2 секунды Хиросима была 
стерта с лица земли, 9 августа в 11 часов 8 минут «погода позволила» совершить 
то же самое с Нагасаки. Неограниченные возможности свсрхоружия опьяняли его 
обладателей. Через три месяца после принятых в Потсдаме союзнических 
обязательств, устных клятв и тостов о дружбе и совместных усилиях в поддержании 
мира на Земле, в Вашингтоне был разработан план, согласно которому США и Англия 
нанесут атомный бомбовый удар по двадцати городам Советского Союза. В списке 
были: Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, 
Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, 
Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль!.. Так началась трагическая 
для всего человечества, по своим возможным последствиям, атомная эра! Считаю 
необходимым ознакомить читателей с очень важной информацией, связанной с 
появлением у нас атомного оружия и ролью Сталина в этом деле. Об этом — 
следующая глава.




Как Сталин «расщепил» американский атом


Рассказ о событиях тех дней в нашей стране и в Америке собран мною из разных 
источников, а некоторые документы мне разрешило использовать ГРУ. Исследование 
атома и атомной энергии начиналось давно и параллельно в нескольких странах. В 
России еще в 1919 году Д. С. Рождественский организовал планомерное изучение 
атомной физики. С 1921 года центром исследований стал физико-технический 
институт во главе с академиком Абрамом Федоровичем Иоффе, который собрал вокруг 
себя много старых и молодых ученых. В 1933 году состоялась первая всесоюзная 
конференция по физике атомного ядра. Оргкомитет возглавлял И. В. Курчатов. 
Всего до 1940 года состоялось пять таких конференций. Все исследования были 
направлены на мирное использование атомной энергии. Идея создания атомной бомбы 
возникла в годы второй мировой войны в Англии, Германии и США, и в этих же 
странах были начаты практические работы по созданию бомбы. Дальше всех, быстрее 
и с настоящим американским размахом успешно продвигались Соединенные Штаты, с 
которыми позднее объединила свои усилия и Англия. Заботы по созданию атомной 
бомбы в США были законспирированы под названием «Манхэттенский проект». 
Начальником проекта был назначен полковник инженерных войск Лесли Гровс. Он 
окончил военную академию Вест-Пойнт и строил военные городки, базы. Он построил 
и здание Пентагона, причем вдвое быстрее запланированного срока! Я бывал в этом 
здании и тем, кто представляет за названием Пентагон просто большой дом 
военного министерства, подскажу — это уникальное инженерное сооружение в форме 
пятиугольника (в переводе с греческого так и значит — пятиугольник). Этажей в 
нем немного, кажется, всего пять, и сам комплекс состоит тоже из пяти замкнутых 
пятиугольных зданий (одно в другом, как плоская матрешка), соединенных между 
собой переходами и коридорами. Что под землей, не знаю, а вот надземная эта 
махина такая запутанная, что американцы, склонные к юмору, рассказали мне такой 
анекдот. Однажды вошел в Пентагон сержант с донесением. Он так запутался в 
лабиринте комнат и коридоров, его так много посылали из отдела в отдел, что он 
вышел через неделю с противоположной стороны и был уже в звании полковника. И 
еще такая шутка. У женщины начались роды в одном из коридоров Пентагона. Ей 
говорят: «Мадам, зачем вы в таком положении сюда пришли?» Она ответила: «Когда 
вошла в Пентагон, я еще не была беременной». Вот эту махину построил Гровс в 
два раза раньше назначенного срока! Вспомните наши долгострои, наверное, ни 
одно подобное строительство наши инженеры не завершили с трех-, пятикратным 
опозданием от запланированного ввода в эксплуатацию. Хочу этим подчеркнуть 
энергичность и напористость Гровса. Сами американцы о нем говорили: недалекий, 
типичный служака, строевик, но напористый и педантичный, привык жить и 
действовать по уставу. Осенью 1942 года вбеседе при назначении ему сказали: — 
Руководить учеными будет труднее, чем командовать солдатами. Но мы вам присвоим 
для авторитета звание генерала. Гровс тут же без ложной скромности заявил: — 
Целесообразнее сначала мне присвоить это звание, а потом уже представлять меня 
участникам проекта. Пусть они не считают, что вытащили меня в генералы. Я их 
начальник, а не они мои благодетели. Как ни странно, эти длинноволосые 
интеллигенты придают званиям большую важность. Среди «длинноволосых» 
подчиненных Гровса были такие первые величины современной физики, как Роберт 
Оппен-геймер, Нильс Бор, Эирико Ферми и другие. За короткий срок Гровс создал в 
долине реки Теннесси город Окридж с 80 тысячами рабочих и служащих. Другой, 
тоже засекреченный город — Хенфорд, в пустыне у реки Колумбия, с 60 тысячами 
жителей. Теоретические исследования по отдельным проблемам велись в 
университетах Гарварда, Принстона и Беркли. Весной 1943 года разрозненные 
исследовательские центры были объединены в отдаленном и удобном для соблюдения 
секретности Лос-Аламосе. Представляете, каких бешеных денег стоило 
строительство уникальных комплексов, на которых работали 150 тысяч человек, из 
них сотни специалистов высшей квалификации. Но правительство денег не жалело — 
в случае успеха атомная бомба сулила владение миром! Я не случайно так подробно 
пишу о Гровсе, о его достоинствах и могучей базе, которую он создал. Когда у 
Гровса все работало на полную мощность, у нас немцы были недалеко от Москвы, и 
нашелся человек, который, начиная почти с нуля, обошел Гровса во всех его 
организаторских талантах, да плюс к тому еще был и великим ученым, — это 
Курчатов. Но о нем поговорим позже. Американцы создали сложную и мощную систему 
секретности против утечки информации и проникновения иностранной разведки. 
Возглавлял эту систему контрразведки полковник Борис Пош, сын митрополита 
Православной Церкви в США. Гровс позднее писал: «Наша стратегия в области 
охраны тайны очень скоро определилась (дальше перечисляет основные позиции этой 
системы), и одна из них — сохранить в 396 тайне от русских наши открытия и 
детали наших проектов и заводов». Не уберег, при всей его энергичности и 
предусмотрительности, не уберег ни Гровс, ни утонченно-хитрый полковник Пош! 
Добрались-таки наши разведчики до святая святых! Первое сообщение в ГРУ 
поступило из Лондона осенью 1941 года: англичане ведут работы по созданию 
атомной бомбы, обладающей огромной разрушительной силой. Это не настораживало, 
а радовало: англичане союзники, если у них что-то получится — даже не открывая 
второй фронт, могут атомной бомбой шарахнуть по Германии! В декабре 1941 года в 
разведуправление Красной Армии из Лондона поступил еще один доклад по урановой 
тематике, в котором было сорок листов. Шло сражение под Москвой. В январе 1942 
года поступил новый секретный доклад, содержащий сто пятнадцать страниц о ходе 
работ британских физиков. Разведу правление решило направить письмо 
руководителю спецотдела Академии наук СССР М. Евдокимову, который мог дать 
квалифицированную рекомендацию о том, как использовать информацию по урановой 
тематике. Такое письмо был отправлено 7 мая 1942 года. В нем, в частности, 
говорилось следующее: «В связи с сообщениями о работе за рубежом над проблемой 
использования для военных целей энергии ядерного деления урана прошу сообщить, 
насколько правдоподобными являются такие сообщения, и имеет ли в настоящее 
время эта проблема реальную основу для практической разработки вопросов 
использования внутриядерной энергии, выделяющейся мри цепной реакции урана. 
Одновременно прошу сообщить имеющиеся у Вас сведения о лаборатории Нильса Бора 
в Копенгагене». Через месяц, а точнее, 10 июня 1942 года начальник ГРУ получил 
письмо от В.Г. Хлопина. Вот что сообщил академик: "В ответ на Ваш запрос от 7 
мая 1942 года сообщаем, что Академия наук не располагает никакими данными о 
ходе работ в заграничных лабораториях по проблеме использования внутренней 
энергии, освобождающейся при делении урана. Мало того, за последний год в 
научной литературе, поскольку она нам доступна, почти совершенно не публикуются 
работы, связанные с решением этой проблемы. Это обстоятельство единственно, как 
мне кажется, дает основание думать, что соответствующим работам придается 
значение и они проводятся в секретном порядке. Что касается институтов АН СССР, 
то проводившиеся в них работы по этому вопросу временно свернуты как «по 
условиям эвакуации этих институтов из Ленинграда…» Советскому военному атташе в 
Великобритании и руководителю лондонской резидентуры генерал-майору танковых 
войск И. А. Склярову было дано указание «обратить внимание на получение 
информации по урановой теме». А все материалы, полученные из Лондона в 1941-м и 
в начале 1942 года, были направлены уполномоченному Государственного Комитета 
обороны по науке С. В. Кафтанову. В конце октября 1942 года в Москву был вызван 
Игорь Курчатов. Он прибыл из Казани, куда был эвакуирован Ленинградский 
физико-технический институт, бывший одним из центров научных исследований 
механизма деления тяжелых ядер урана. Его пригласил С. Кафтанов, который вручил 
профессору солидный пакет секретных материалов о ходе ведущихся и 
Великобритании работ по урановой проблеме. Эти документы поступили из 
Разведуправления Красной Армии. Кафтанов попросил Курчатова оценить данные, 
добытые военными разведчиками... В столице Курчатову был предоставлен номер в 
гостинице «Москва», в котором он и работал с документами военной разведки. Они 
находились в трех папках. В первой было 138 листов материалов, полученных из 
Разведуправления (7 августа 1942 года, во второй — 139листов, присланных 
военной разведкой 24 и 25 августа, в третьей лежали 11 листов, поступивших из 
Разведуправления 2 сентября. Больше недели профессор Курчатов тщательно и 
увлеченно изучал материалы, раскрывающие работу британских ученых по цепной 
реакции в уране, профессор решил срочно подготовить докладную записку 
председателю Совета народных комиссаров СССР Молотову. 27 ноября 1942 года он 
завершил работу над этим документом. Сделав подробную оценку содержания 
документов, добытых военной разведкой, Курчатов завершил свой анализ смелым по 
тем временам заключением. В него вошло 6 пунктов. Вот некоторые из них:

«1. В исследованиях проблемы урана советская наука значительно отстала от науки 
Англии и Америки и располагает в данное время несравненно меньшей материальной 
базой для производства экспериментальных работ. 2. В СССР проблема урана 
разрабатывается менее интенсивно, а в Англии и в Америке — более интенсивно, 
чем в довоенное время... 3. Ввиду того, однако, что получение определенных 
сведений об этом выводе сязано с громадными, а может быть, и непреодолимыми 
затруднениями, и ввиду того, что возможность введенияв войну такого страшного 
оружия, как урановая бомба, не исключена, об этом выводе связано с громадными, 
а может быть, и непреодолимыми затруднениями, и ввиду того, что возможность 
введения в войну такого страшного оружия, как урановая бомба, не исключена, 
представляется необходимым широко развернуть в СССР работы по проблеме урана и 
привлечь к ее решению наиболее квалифицированные научные и научно-технические 
силы Советского Союза. Помимо тех ученых, которые сейчас уже занимаются ураном, 
представлялось бы желательным участие в работе профессора Алиханова А.И. и его 
группы, профессоров Харитона Ю.Б. и Зельдовича Я.Б., профессора Кикоина И.К., 
профессора Александрова А.П. и его группы, профессора Шальникова А.И. 6. Для 
руководства этой сложной и громадной трудности задачей предствляется 
необходимым учредить при ГКО Союза ССР под Вашим председательством специальный 
комитет, представителями науки в котором могли бы быть академик Иоффе А.Ф., 
академик Капица П.Л. и академик Семенов Н.Н.»

Прочитав еще раз докладную записку, профессор Курчатов подписал ее и поставил 
дату — 27.11.42. Эта докладная является первым документом И.В. Курчатова, 
относящимся к началу работ по созданию отечественного атомного оружия. 
Подготовить такой документ Курчатову позволили материалы, добытые в 
Великобритании сотрудниками военной разведки… Молотов, прочитав докладную 
Курчатова, сделал на ней пометку: «Т(ов). Сталину. Прошу ознакомиться с 
запиской Курчатова. В. Молотов. 28.XI.» Предложения профессора Курчатова 
проозвучали неожиданно и, несмотя на тяжелое положение на фронтах, обратили 
внимание на «урановую проблему». Сталин приказал незамедлительно собрать 
ученых-атомщиков. Оказалось, что многие из них воюют в действующей армии: К.А. 
Петржак — разведчик, Г.Н. Флеров — технарь, обслуживающий самолеты, И.В. 
Курчатов и А.П. Александров на флоте — ищут пути спасения кораблей от магнитных 
мин. На совещание Сталину прибыли старики, освобожденные от службы в армии по 
возрасту, да некоторые по брони. Среди них были академики А.Ф. Иоффе и В.И. 
Вернадский. Первый, главный вопрос, который задал Сталин, был: — Могут ли немцы 
или наши союзники создать атомную бомбу? Ученые не знали, на какой стадии 
находятся эти работы за рубежом, но не отрицали, что они ведутся. Сталин 
возмутился: — Вот младший техник-лейтенант Флеров пишет с фронта, что надо 
незамедлительно заниматься созданием атомной бомбы, а вы, ученые-специалисты, 
молчите! (Геннадий Николаевич Флеров до начала войны работал вместе с 
Курчатовым. — В. К.). —Сколько надо времени и сколько будет стоить создание 
бомбы? — наседал на ученых Сталин. Академик Иоффе, понимая, что Сталина 
раздражать — дело опасное, но и обманывать не менее рискованно, ответил: — 
Стоить это будет почти столько же, сколько стоит вся война, а отстали мы в 
исследованиях на несколько лет. Но Сталин понимал — вопрос не только о бомбе, а 
о победе или поражении в войне, о судьбе государства. Все, за что брался лично 
Сталин, обретало соответствующий размах и получало необходимое обеспечение. 
Берии он приказал: — Возьмешь под личный контроль и под личную ответственность 
всю эту проблему. Молотов в апреле 1942 года пригласил М. Г. Первухина, который 
тогда был наркомом химической промышленности и заместителем председателя 
Совнаркома, проинформировал его о встрече Сталина с учеными, о принятом решении 
по развертыванию работ и подчеркнул: — Это личное поручение товарища Сталина, 
которое он просил меня передать тебе. Ты инженер-электрик и разберешься в этом 
скорее. Молотов отдал Первухину объемистую папку, в которой были собраны 
документы и справки по атомным делам. Так начинался наш атомный 
(«Манхэттенский») проект весной 1942 года, за три года до того, когда Трумэн и 
Черчилль пугали Сталина в Потсдаме сообщением об атомной бомбе и решили, что он 
ничего не понял. Разведчики наши за эти годы сработали прекрасно. Они регулярно 
добывали и присылали в Москву многие результаты (формулы) исследований 
американских ученых. В Кремле была специальная секретная комната, где Курчатов 
— и только он один — знакомился с материалами, добытыми нашими агентами. Кто же 
раскрыл тайны Бирмингемского университета, кто поддерживал контакты с 
британскими и американскими физиками, которые передавали военной разведке 
информацию по атомной проблеме? Имя Клауса Фукса — талантливого ученого, 
который работал в США под руководством видного физика и руководителя научных 
исследований проекта «Манхэттен» Оппенгеймера, теперь хорошо известно. Он также 
известен как один из самых ценных агентов нашей разведки. Но сегодня 
практически никто не знает, кто и как привлек Клауса Фукса к сотрудничеству с 
советской разведкой. Путь его в ядерную физику был сложен, но он обладал 
выдающимися способностями, и это позволило ему выйти в десятку ведущих физиков 
мира. Начал он свою научную карьеру в 1930 году, когда еще учился в Лейпцигском 
университете. Он был неординарным студентом. В это же время Фукс стал членом 
социалистической, а позже коммунистической партии Германии. Когда Гитлер 
запретил левые партии и начались аресты, Фукс состоял на особом учете в гестапо,
 и судьба его была предрешена. Поэтому в сентябре 1933 года он сел на паром, 
который еше совершал рейсы между Францией и Англией, и прибыл в Лондон, где уже 
обосновался его отец. В то тревожное время он познакомился с Юргеном Кучински, 
бывшим профессором кафедры экономики Берлинского университета. Этот человек был 
заметной фигурой в общине немецких эмигрантов. Узнав, где работает Фукс, он 
рекомендовал ему поделиться своими сведениями с представителем Советского Союза.
 Фукс согласился. Юрген был агентом Разведуправления Красной Армии. Он 
познакомил Фукса с секретарем военного атташе полковником Семеном Кремером. 
Этот разведчик был самым опытным работником лондонской резидентуры. Так 
началась «карьера» Клауса Фукса в советской разведке. Связь с ним поддерживал 
полковник Семен Давыдович Кремер. Он провел с Фуксом четыре встречи и получил 
от него в общей сложности около двухсот страниц документов. В октября 1942 года 
профессор Курчатов в гостинице «Москва» изучал эти материалы Фукса. Среди них 
были и документы, полученные военной разведкой еще от одного британского 
ученого. Но о нем — несколько позже. В июле 1942 года Кремер убыл из Лондона. 
На этот раз на встречу с физиком вышел не сотрудник аппарата военного атташе 
Склярова, а глубоко законспирированный разведчик Красной Армии. Это была 
стройная и элегантная английская леди. В Разведуправлении Красной Армии она 
числилась под псевдонимом «Соня». На самом же деле ее звали Урсула Кучински. 
«Соню» в 1932 году привлек к работе на военную разведку Рихард Зорге. Это 
произошло в Китае. Зорге познакомила с Кучински американская писательница и 
журналистка, работавшая в Шанхае, Агнесс Смедли. «Соня» активно выполняла 
различные задания военной разведки в Китае, Польше и Швейцарии. В феврале 1941 
года она прибыла в Лондон. Урсула Кучински была очень опытной разведчицей. О 
своей секретной работе она частично рассказала в книге «Соня рапортует», 
которая вышла в Берлине в 1977 году. Но в ее воспоминаниях нет ни слова о том, 
что она встречалась с Клаусом Фуксом с октября 1942 по октябрь 1943 года. ...В 
одно из воскресений октября 1942 года она выехала в Бирмингем, нашла Фукса и 
восстановила с ним прерванную связь. На первой же встрече ученый передал «Соне» 
85 листов документов о работе по проекту «Тьюб Эллоуз». Через месяц эти 
документы оказались в Москве. Но о встрече «Сони» с Фуксом Центр узнал 
значительно раньше. Дело в том, что «Соня» имела собственную рацию для связи с 
Центром. С октября 1942 года работа с Фуксом стала на целый год ее главным 
заданием. «Соня» могла бы выполнить все указания Центра, но на очередной 
встрече с ней Фукс сообщил, что его и некоторых других специалистов к концу 
года должны направить в США для совместной работы с американцами. Как станет 
известно позднее, Фукс не только переехал, но его из Разведывательного 
управления передали в 1-е Управление НКГБ (внешняя разведка). Почему это 
произошло, скажу ниже. А сейчас познакомлю читателей с другим разведчиком, как 
было обещано. Начну с цитаты из документа Главного разведывательного управления 
российской армии {1999 года): «В древнем Китае лучших шпионов ценили очень 
высоко и называли их бриллиантами в короне императора. Одним их таких, кому 
очень везло, был наш военный разведчик „Джен“. Он и сегодня считается одним из 
лучших оперативных работников военной разведки, которому удалось привлечь к 
сотрудничеству 20 ценных источников военно-технической информации. Некоторые из 
них сотрудничали с Главным разведывательным управлением по тридцать и более лет.
 Главным достоинством работы „Джона“ было то, что ни один из добровольных 
помощников не попал в поле зрения контрразведок европейских государств. 
Экономический эффект разведывательной работы „Джена“ составил, как считают 
специалисты, сотни миллионов американских долларов. Так что „Джена“ можно по 
праву назвать „бриллиантом генералиссимуса И. Сталина“. Под псевдонимом „Джен“ 
в Разведуправлении Красной Армии числился Ян Петрович Черняк. Он родился 6 
апреля 1909 года на Буковине, принадлежавшей тогда Румынии, учился в Парижском 
высшем техническом училище, Берлинском политехническом колледже, был членом 
компартии Германии. С 1930 года стал сотрудничать с разведкой Красной Армии. Ян 
побывал в большинстве европейских стран, научился проводить разведывательные 
операции в самых сложных условиях, никогда не нарушал конспирации, добывал 
ценные сведения о создании в германских и других научных центрах новейших 
артиллерийских систем, авиационных бомб, радиоэлектронных и радиолокационных 
приборов, химического и бактериологического оружия и бронетанковой техники. 
Только в 1944 году Центр получил от „Джона“ 12 500 листов технической 
документации и 60 образцов различной военной аппаратуры. В первой половине 1942 
года „Джен“, который работал в одной из европейских стран, охваченных пламенем 
второй мировой войны, получил из Центра указание срочно выехать в 
Великобританию и привлечь к работе на военную разведку ученого-физика, 
сотрудника секретной лаборатории Кавендиш в Кембриджском университете. Из 
материалов К. Фукса в Разведуправлснии стало известно, что в этой лаборатории 
группа ученых под руководством профессора X. Холбана проводит исследования, 
связанные с расщеплением урана и созданием атомной бомбы. „Джен“ имел 
прекрасное техническое образование и был опытным вербовщиком. Центру от агента 
„Сессиль“ стало известно, что физик придерживается „левых“ взглядов. И „Джен“ 
выехал в Лондон. Находясь в Англии, разведчик установил контакт с физиком, 
которого звали Аллан Нанн Мэй. Об этом человеке в нашей стране практически 
ничего не известно. Поэтому хочется сказать о нем несколько слов. Мэй родился в 
мае 1911 года в среднебуржуазной семье в Бирмингеме, окончил „Школу короля 
Эдуарда“ и Кембриджский университет. Аллан Мэй был талантливым физиком. С 1933 
по 1936 гг. он был на научно-исследовательской работе в лаборатории Кавендиш в 
Кембридже. В 1936 году стал доктором физики. С 1936 по 1942 год он — профессор 
физики в Королевском колледже в Лондоне, который с началом второй мировой войны 
был эвакуирован в Бристоль. В апреле 1942 года профессор X. Холбан пригласил А. 
Мэя в свою лабораторию в Кавендиш для работы в группе ученых, занятых научными 
исследованиями урановой проблемы. „Джен“ быстро нашел общий язык с Алланом Мэем,
 убедил его в необходимости оказания помощи советским физикам в разработке 
атомной проблемы. Мэй был согласен с тем, что советские ученые должны опередить 
немецких физиков, которые тоже активно пытаются создать атомное оружие. „Джен“ 
встречался с Алланом Мэем несколько раз. Разведчик получил от британского 
физика документальную информацию обо всех направлениях научно-исследовательских 
работ по урановой проблеме в Кембридже. Позже Мэй передал *Дже-ну» данные по 
установкам для разделения изотопов урана, описание процесса получения плутония, 
чертежи «уранового котла» и описание принципов его работы. Всего Ян Черняк 
получил от Мэя около 130 листов документов, часть из которых попала в руки И. 
Курчатова в октябре 1942 года. Сотрудничество «Джена» с Алланом Мэем было 
непродолжительным. В январе 1943 года Мэй вместе с группой профессора Холбана, 
состоявшей из двенадцати человек, был переведен в Монреальскую лабораторию 
Национального научно-исследовательского Совета Канады. «Джен», прощаясь с 
«Алеком» (таким был псевдоним ученого в Разведупраштении Красной Армии), 
попросил его после возвращения из командировки написать подробный отчет о 
работе, обусловил с ним возможности восстановления контакта на территории 
Канады. На всякий случай. Дело в том, что в это время между СССР и Канадой еще 
не было дипломатических отношений, и Ян Черняк не знал, есть ли у военной 
разведки своя агентурная сеть в той стране. Ее не было. Но условия связи, 
которые были разработаны Черняком, пригодились военной разведке через два года, 
когда в Оттаве были созданы советское посольство и представительство военного 
атташе. Дороги Яна Черняка и Аллана Мэя больше никогда не пересекались. А если 
бы пересеклись, то Яна могла бы постигнуть горькая участь... А. Мэй прибыл в 
Монреаль в январе 1943 года. В августе этого же года в Канаду прибыл старший 
лейтенант Павел Ангелов, сотрудник аппарата военного атташе полковника Н. 
Заботима, который был руководителем созданной в Канаде резидентуры военной 
разведки. Он установил связь с Мэем, получил от него доклад о ходе работ по 
созданию атомной бомбы. Мэй вручил Ангелову доклад американского ученого Э. 
Ферми об устройстве и принципах действия уранового котла, его схему, а также 
образец урана-235, всего 162 миллиграмма на платиновой фольге в виде окиси. 
Образец урана доставил из Канады в Москву подполковник Петр Мотинов, 
заместитель «Гранта». В июне 1945 года «Алек» (оперативный псевдоним А. Мэя) 
подготовил и передал «Бакстеру» (Ангелову) свой доклад о ходе работ по созданию 
атомной бомбы. В нем, в частности, говорилось о том, что «англичане намерены 
самостоятельно приступить к работам по созданию своего собственного атомного 
проекта. Эти планы держатся в строжайшей тайне от правительства США». Мэй 
сообщил о секретном решении правительства Великобритании возвратиться к идее 
создания собственного атомного оружия. В Лондоне к середине 1945 года 
наконец-то поняли, что американцы прибрали к рукам все атомные секреты и ни с 
кем делиться этой информацией не собираются... Этот доклад А. Мэя, описания 
принципов действия атомной бомбы, установок для получения обогащенного урана, а 
также образец урана-235 были 11 июля 1945 года направлены, как свидетельствуют 
отчеты ГРУ, «лично маршалу Советского Союза тов. Берия». Почему ГРУ передает 
материалы «маршалу Берия?» И не только информацию, но, как сказано ранее, 
передавало и своих лучших работников и агентов. Это делалось по личному 
указанию Сталина. Он приказал всю работу разведки по «Проекту № 1» 
сосредоточить в руках Берии. 10 сентября 1945 года из канадской резидентуры 
военной разведки бежал шифровальщик лейтенант Гузенко. Он утащил с собой 
секретные материалы, которые передал канадской контрразведке. Естественно, все 
данные перебежчика попали и в американское Федеральное бюро расследований. Из 
этих документов американцам стало ясно, что их секретные работы по созданию 
атомной бомбы известны советскому руководству. Но кто такой «Алек» они не знали,
 и директор ФБР Э. Гувер приказал во что бы то ни стало установить настоящее 
имя этого «Алека». К сожалению, в тексте одной из радиограмм, переданной 
предателем американской контрразведке, говорилось о том, что «Алек» должен 
выехать в Великобританию. Это уже была значительная зацепка. В Лондон 
возвращались британские ученые. Постепенно усилия контрразведок США, 
Великобритании и Канады позволили им предположить, что «Алек» — это доктор 
физики Аллан Нанн. Канадская резидентура полковника Н. Заботина была 
разгромлена. Это вызывало гнев Сталина. Нависла угроза не только над жизнью 
разведчиков — мог прекратиться поток информации об атомной бомбе и замедлить 
работу наших ученых. А медлить нельзя! Гонка в создании бомбы — это вопрос 
жизни или смерти страны! Вот и приказал Сталин навести порядок в этом 
архиважном деле и сосредоточить все в руках Берии. Центр принимал срочные меры 
по локализации грандиозного провала. Учитывая то, что А. Мэй после возвращения 
в Лондон должен был встретиться с «Дженом», начальник ГРУ дал срочное указание 
Яну Черняку — в Лондон не выезжать... Директор ФБР Э. Гувер об этом не знал. Он 
очень хотел захватить русского атомного шпиона. Поэтому американская и 
английская контрразведки установили в Лондоне за А. Мэем круглосуточное 
наружное наблюдение. Они планировали арестовать ученого в момент передачи 
секретных документов и захватить советского разведчика. Но на встречу с Мэем к 
Британскому музею никто не вышел. Прямых доказательств участия А. Мэя в 
передаче кому бы то ни было секретной информации у контрразведки не было. Но 
его приглашали на допросы. Однажды на очередной «беседе» следователь задал 
ученому коварный вопрос: — А сколько вы получили от русских? Не придавая 
значения содержанию вопроса, ученый ответил: — Я денег не брал. Это выражение 
было на суде оценено как признание, и Мэй был осужден на десять лет тюремного 
заключения за «передачу информации неизвестному лицу». Неизвестных лиц, теперь 
это можно сказать, было двое — Ян Черняк и Павел Ангелов. * * * В ГРУ было 
принято решение подключить к добыванию сведений по урановой бомбе глубоко 
законспирированных в этих странах разведчике в-нелегалов. В США одним из таких 
был «Ахилл». Под этим псевдонимом в Северной Америке длительное время работал 
Артур Александрович Адаме. Человек удивительной судьбы, он получил образование 
в Канаде, где окончил механический факультет Торонтского университета, работал 
на автомобильных заводах Форда, служил в американской армии. В 1920 году 
возвратился в Россию. Был директором московского автомобильного завода АМО, 
работал на ответственных постах в Главном управлении авиационной промышленности.
 С 1935 года сотрудник Разведуправлепия Красной Армии, руководитель нелегальной 
резиденту-ры в США. В феврале 1944 года он привлек к сотрудничеству 
американского ученого, который в ГРУ числился под псевдонимом «Кемп». Среди 
документов, присланных «Ахиллом» в Центр, в частности, были: — описание и 
чертежи конструкции экструзивного завода — 36 фотолистов; — доклад о 
восстановлении сырого продукта «49». Материалы Клинтонской лаборатории — 34 
фотолиста; — доклад на конференции в Вилмингтоне о ходе работ в США по 
производству урана — 19 фотолистов; — отчет об использовании экспериментальной 
продукции расходящейся структуры цепи Э. Ферми — 34 фотолиста. На следующей 
встрече с «Кемпом» Адаме подучил для перефотографирования еще 2500 страниц 
закрытых материалов по атомному проекту и новые образцы. Обычная фотокассета 
имеет 36 кадров, Ахилл на конспиративной квартире для фотографирования 
документов использовал 69 фотокассет! Кроме «Ахилла», военная разведка имела в 
США и других разведчиков-нелегалов. Кдобыванию сведений по «Проблеме № 12» была 
подключена мощная сеть разведчиков и агентов в США, которые подчинялись 
Комитету госбезопасности. Они тоже проникли в «Манхэттенский проект». Но детали 
их работы — за пределами моей осведомленности. Какое значение для науки имели 
сведения, добытые разведкой? Приведу один документ. В марте 1943 пришли новые 
сведения от разведчиков. Курчатов изучил их и написал письмо:

"Заместителю Председателя Совета Народных Комиссаров Союза СССР т. Первухину М. 
Г. Получение данного материала имеет громадное, неоценимое значение для нашего 
государства и науки. Теперь мы имеем важные ориентиры для последующего научного 
исследования, они дают возможность нам миновать многие весьма трудоемкие фазы 
разработки урановой проблемы и узнать о новых научных и технических путях ее 
разрешения... (Далее Курчатов в трех разделах излагает научную оценку 
полученных сведений. — В. К.)....IV. Полученные материалы заставляют нас по 
многим вопросам проблемы пересмотреть свои взгляды и установить при этом три 
новых для советской физики направления в работе... Необходимо также отметить, 
что вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность 
решения всей проблемы в значительно более короткий срок, чем это думают наши 
ученые, не знакомые еще с ходом работ по этой проблеме за границей. ...Данное 
письмо будет передано Вам Вашим помощником т. Васиным А. И., у которого 
находятся подлежащие уничтожению черновые записи. Зав. лабораторией профессор И.
 Курчатов. г. Москва 07.03.43 г. экз. единств."

Сведения от разведки шли регулярно, и именно по тем вопросам, которые ставил 
Курчатов. Соратники Курчатова поражались его плодовитости и прозорливости, он 
иногда без экспериментальной проверки запускал теоретические разработки в 
производственный процесс. И вес получалось! Например, той самой весной 1945 
года, когда шла Потсдамская конференция, Курчатов со своими коллегами уже 
разрабатывал конструкцию промышленного реактора. 25 декабря 1946 года впервые в 
СССР и Европе была осуществлена управляемая цепная реакция деления урана. За 
короткое время группа ученых под руководством Курчатова (да и постоянное 
внимание Сталина было очень весомым стимулом) проделала титаническую (не нахожу 
другого слова) работу. 6 ноября 1947 года было официально объявлено, что 
секрета атомной бомбы для СССР больше не существует. Вот это была пилюля так 
пилюля для Пентагона! Даже не пилюля, а отрезвляющий душ. Советские ученые 
практически осуществляли огромные работы в научно-технических вопросах, в 
вопросах использования атомной энергии. Ну а то, что наши разведчики добыли, 
так об этом не полагалось говорить по соображениям секретности. Но сколько бы 
ни была потенциально полезной разведывательная информация с ее важными идеями, 
необычайными расчетами и ориентирами, в каком научном направлении следует идти, 
сама по себе она была мертва. Мертва до тех пор, пока не находились требуемые 
самим Курчатовым доказательства, подтверждающие, что разведывательный «улов» не 
есть ошибка или дезинформация. Курчатов сам проводил важнейшие эксперименты 
(или участвовал в их постановке). Будучи человеком добрым, обаятельным и в то 
же время необыкновенно ответственным, твердым и требовательным, он весь риск в 
исследованиях и практических разработках брал на себя, при неудачах никогда 
никого не ставил под удар. Сам строил уран-графитовый котел, разрабатывал 
методы разделения изотопов урана, экспериментировал в циклотроне. Великолепный 
труд ученых Сталин щедро отмечал на каждом этапе, чем стимулировал их усилия на 
следующую победу. За короткий сравнительно срок стали трижды Героями 
Социалистического Труда Игорь Васильевич Курчатов, Андрей Дмитриевич Сахаров, 
лауреат четырех Государственных премий, одной Ленинской премии Анатолий 
Петрович Александров, лауреат трех Государственных премий, одной Ленинской 
премии Юлий Борисович Харитонов, лауреат четырех Государственных премий, одной 
Ленинской премии Яков Борисович Зельдович. Дважды Герой Соцтруда (3 Госпремии, 
1 Ленинская) — Александр Павлович Виноградов; Герой Соцтруда (5 Госпремий, 1 
Ленинская и многие другие) — Исаак Константинович Кикоин; Герой Соцтруда (3 
Госпремии, 1 Ленинская) Георгий Николаевич Флеров; Герой Соцтруда, дважды 
лауреат Госпремии — Василий Семенович Емельянов; Герой Соцтруда, трижды лауреат 
Госпремии — Абрам Исаакович Алиханов. Все награды и звания вполне заслуженные, 
если напомнить, от какой беды спасли нас работы этих ученых: американский план 
атомного удара по СССР «Дропшот» предусматривал сбросить 300 атомных бомб на 70 
советских городов. И достижения, и награды атомщикам — все это прекрасно. 
Однако мне как-то не по себе, когда я не обнаруживаю сияния Золотых Звезд на 
груди разведчиков. Курчатов в своем кругу сказал: разведка обеспечила пятьдесят 
процентов успеха в создании атомной бомбы. Вот хотя бы супруги Моррис и 
Леонтина Коэн — одними из первых много лет «расщепляли» тайны американского 
атома в Лос-Аламосской лаборатории. В 1961 году их арестовали в Англии и 
«наградили» каждого двадцатью годами тюрьмы. В 1969 году их обменяли на 
арестованных иностранных разведчиков. В настоящее время Коэны живут в Москве. 
Ученый физик Клаус Фукс сам предложил услуги советской разведке. На идейной 
основе, без оплаты передал многие секреты, связанные с созданием атомной бомбы. 
В 1949 году английский суд «наградил» его четырнадцатью годами тюрьмы. По линии 
КГБ профессиональный разведчик Леонид Квасников, резидент в Нью-Йорке 
(1943—1945) руководил работой по проникновению в тайны «Манхэттенского проекта».
 И такие же отважные и результативные разведчики на этом направлении — Анатолий 
Яцков, В. Барковский, А. Феклистов. Только в 1996 году они были наконец 
удостоены звания Героя Российской федерации. А разведчику ГРУ, «бриллианту 
Сталина» Яну Черняку это высокое знание было присвоено в 1994 году. «Золотую 
Звезду» ему вручали уже на больничной койке, незадолго до его смерти. Я 
навестил его в те дни в больнице, очень жалко было, что уходит из жизни этот 
человек и уносит с собой головокружительные, потрясающие подвиги, о которых 
люди так и не узнают. Он не писал мемуары. Один из руководящих работников ГРУ 
сказал: «То, что совершал Черняк, намного сложнее и опаснее того, что 
рассказано в фильме о Штирлице». Как уже было сказано, я не располагаю 
материалами о работе над атомной проблемой по линии разведки КГБ. В 1997 году 
издательство «Олимп» (Москва) выпустило двухтомник В. Чикова «Нелегалы». В 
предисловии автор говорит, что он строго следует фактам и документам впервые 
рассекреченного досье КГБ СССР № 13 676, в котором собраны материалы о работе 
разведчиков и ученых по созданию советской атомной бомбы. Владимир Чиков — 
профессионал-контрразведчик и журналист (окончил факультет журналистики 
Уральского университета). Он много и плодотворно поработал при создании 
двухтомника, жаль только, что и его не миновал вирус недоброжелательности по 
отношению к Сталину (мода! Снижают ценность труда подобные фразы: «в коварстве 
и вероломстве вождю всех народов не было равного»). Но в книгах немало 
подлинных документов, некоторые и я (для полноты картины) приведу в своем 
повествовании. Особенно те, которые имеют отношение к моей теме — о Сталине, — 
опуская подробности и технику разведчиков КГБ при добывании сведений по 
«Проекту № 1». 6 августа 1945 года США сбросили первую атомную бомбу на 
Хиросиму (убито 100 000 человек, более 37 000 тяжело ранено, 235 000 получили 
травмы). 9 августа США сбросили вторую атомную бомбу — на Нагасаки. Сталин 
понял: теперь США будет использовать свой приоритет для достижения политических 
и экономических целей, атомная дубина в их руках с каждым днем будет опаснее и 
может привести к войне с предсказуемой победой. Надо было во что бы то ни стало 
н кратчайшие сроки лишить американцев монополии на атомное оружие. 18 августа 
Сталин созвал на экстренное совещание тех, кому он решил поручить это 
ответственное дело. После всестороннего обсуждения было принято Постановление 
Государственного Комитета обороны СССР за № 9887 сс/оп «О специальном комитете 
при ГОКО». Вот несколько пунктов из этого документа:

"...Возложить на Специальный комитет при ГОКО: — руководство всеми работами по 
использованию внутриатомной энергии урана; — развитие научно-исследовательских 
работ в этой области; — широкое развертывание геологических разведок и создание 
сырьевой базы СССР по добыче урана, а также использование урановых 
месторождений за пределами СССР (в Болгарии, Чехословакии и др. странах); — 
организацию промышленности по переработке урана, производству специального 
оборудования и материалов, связанных с использованием внутриатомной энергии; — 
строительство атомно-энергетических установок и разработку и производство 
атомной бомбы. ...Поручить тов. Берии принять меры к организации закордонной 
разведывательной работы по получению более полной технической и экономической 
информации об урановой промышленности и атомных бомбах, возложив на него 
руководство всей разведывательной работой в этой области, производимой органами 
разведки (НКГБ, РУКА и др.). Председатель Государственного Комитета Обороны И. 
Сталин".

Под руководством Б. Л. Ванникова начала создаваться новая отрасль 
промышленности — атомная, в которую из других наркоматов, в соответствии с 
постановлением ГКО, были переданы и перепрофилированы некоторые НИИ, КБ, 
строительные организации и промышленные предприятия. Создан Ученый совет, в 
который вошли, по рекомендации Сталина: Алиханов, Ванников, Иоффе, Завенигин, 
Капица, Кикоин, Курчатов, Харитоп, Махиев. — Совет должен быть настоящий, 
научный, полезный — не заниматься говорильней, — определил Сталин, Сталин 
постоянно следил и помогал работе ученых, он оказался дальновидным и насчет 
«говорильни», и однажды устранил серьезный конфликт, наметившийся между 
администраторами и учеными. По этому поводу Сталину написал письмо академик 
Капица: «Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в особом комитете 
как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка 
в руках. Это неплохо, но вслед за ним первую скрипку все же должен играть 
ученый. У тов. Берии основная слабость в том, что дирижер должен не только 
махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берии слабо... У него один 
недостаток — чрезмерная самоуверенность, и причина се, по-видимому, в незнании 
партитуры. Я ему прямо говорю: „Вы не понимаете физику, дайте нам, ученым, 
судить об этих вопросах“, на что он мне возражает, что я ничего в людях не 
понимаю. Вообще наши диалоги не особенно любезны. Я ему предлагал учить его 
физике, приезжать ко мне в институт. Ведь, например, не надо самому быть 
художником, чтобы понимать толк в картинах [...]. ...У меня с Берией совсем 
ничего не получается. Его отношение к ученым, как я уже писал, мне совсем не по 
нутру. ...Следует, чтобы все руководящие товарищи, подобные Берии, дали 
почувствовать своим подчиненным, что ученые в этом деле ВЕДУЩАЯ, а не подсобная 
сила... Они (руководящие товарищи) воображают, что, познав, что дважды два 
четыре, они постигли все глубины математики и могут делать авторитетные 
суждения. Это и есть первопричина того неуважения к науке, которое надо 
искоренить и которое мешает работать [...] Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия 
познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика. Я бы сам 
ему все это сказал, да увидеться с ним очень хлопотно...» Сталин ответил 
академику. Он вызвал Берию и показал ему письмо Капицы. Можно легко представить,
 как оно взбесило «маршала КГБ» при его неограниченной власти. Но Сталин 
сказал: — Учти и помирись. Берия поехал к Капице в институт, подарил ему 
уникальное охотничье ружье. Настырный академик в беседе еще раз выложил Берии 
все, что о нем думает. Он согласился продолжать работу в Спецкомитете только 
при условии, если ученые будут основной силой, а все остальные — подсобной, 
помогающей им. Берия на все был согласен. Но он не был бы самим собой, если бы 
не затаил злобу на Капицу. Постепенно, день за днем, он «дул и дул в уши» 
Сталину, что этот академик ненадежный человек, он настроен антисоветски, может 
стать предателем. В конце концов Берия своего добился. Сталин сказал: — Я его 
выведу из Комитета, но ты, Лаврентий, его не трогай. Никаких арестов и обысков. 
Капицу из Комитета вывели, и он спокойно дожил свой век. Пережил Берию — умер в 
1984 году, стал дважды Героем Социалистического труда (1945, 1974 гг.)... 29 
августа 1949 года в 6 часов утра на Семипалатинском полигоне была взорвана 
первая советская атомная бомба. О подготовке во всех деталях докладывалось 
Сталину по ВЧ. И когда все было, как говорится, на взводе, ом благословил. 
Атомная монополия США была ликвидирована. Создание атомных бомб и ракет, 
способных доставить их через океан, поставлено на массовое производство. Сталин 
и на этот раз своего достиг — он спас не только свою страну, но и все 
человечество от американской атомной дубины.

Разгром Японии [В этой главе использованы воспоминания маршала Василевского и 
приводятся выдержки из книги С. Куличкина «Генштаб полагает...»] Впервые о 
войне с Японией Сталин заговорил еще при подготовке завершающих операций против 
Германии. Перед взятием Кенигсберга Сталин сказал Василевскому: — В Ялте мы 
договорились о войне на Дальнем Востоке против японцев. Уже сейчас надо 
готовить к переброске туда несколько лучших армий. Их мы возьмем в том числе и 
из Восточной Пруссии. Я хочу, чтобы именно вы наметили эти армии. Ставка 
предполагает поручить вам руководство боевыми действиями против японцев... 
Такого Александр Михайлович не ожидал, и недоумение, конечно, отразилось на его 
лице. Сталин заметил это. — Вы что же, недовольны? — спросил он настороженно. — 
Или считаете себя недостойным этой миссии? — Скорее второе. По должности 
начальника Генштаба я, конечно, изучал Дальневосточный театр военных действий, 
занимался им, но никогда не служил на Дальнем Востоке, не знаком с 
особенностями этого района, не воевал против японцев. По-моему, у нас 
достаточно военачальников, долгое время не только служивших там, но и 
участвовавших в боях. Скажем. Георгий Константинович Жуков, Рокоссовский, 
Малиновский, Попов... — Хватит, 'товарищ Василевский. Мы об этом знаем. Но 
Ставка считает, что операцией такого масштаба в ранге Главнокомандующего могут 
выступить либо Жуков, либо вы. У Жукова, вероятно, будет много дел в Германии, 
да и на Халхин-Голе он тоже воевал, не зная Дальнего Востока. Сейчас у вас 
гораздо больше опыта. Вы уже брали мощные укрепления, как Севастополь, будете 
брать Кенигсберг. А японцы создали в Маньчжурии мощные укрепления. Или вы 
предпочитаете заниматься только Генштабом? — Никак нет, товарищ Сталин. А 
относительно Генштаба, я уже сейчас просил бы освободить меня от этой должности.
 Последние два года я большую часть времени проводил на фронте и Генштабом 
фактически руководил генерал Антонов. Его и предлагаю утвердить в этой 
должности, оставив за мной должность заместителя наркома обороны. — А разве вас 
не обидит такое решение? — спросил Сталин и повернулся к стоящему рядом 
покрасневшему Алексею Иннокентьевичу. — Что вы думаете по этому поводу, товарищ 
Антонов? — Я не согласен с предложением Александра Михайловича. Его роль как 
начальника Генштаба очевидна. — Ну ладно, все это шапошниковская школа. 
Деликатничаете друг перед другом. Мы подумаем над вашим предложением, товарищ 
Василевский. Нельзя же просто так понизить вас в должности. А пока занимайтесь 
Восточной Пруссией. Когда вы сможете выехать на фронт? — Если разрешите, завтра 
утром. Сталин не хотел уподобляться Гитлеру и начинать войну с Японией 
внезапным нападением, он приказал Молотову — как министру иностранных дел — 
готовить ситуацию дипломатически. 5 апреля Молотов пригласил к себе японского 
посла Сато и от имени Советского правительства сделал заявление о денонсации 
советско-японского пакта о нейтралитете. Судя по всему, эта новость не стала 
для японца большой неожиданностью, но все же поразила его. Он побледнел, потом 
покраснел и, вытирая пот со лба, тихо сказал: — Смею ли я узнать у господина 
министра мотивы денонсации? Япония как никогда готова приложить все силы для 
поддержания нейтралитета. — В заявлении все сказано, — сухо ответил Молотов. В 
заявлении указывалось, что пакт подписывался "до нападения Германии на СССР и 
до возникновения войны между Японией, с одной стороны, и Англией и Соединенными 
Штатами Америки — сдругой. С того времени обстановка изменилась в корне. 
Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии, помогает последней в 
войне против СССР. Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые являются 
союзниками Советского Союза. При таком положении пакт о нейтралитете между 
Японией и СССР потерял смысл, и продление этого пакта стало невозможным..." 
Японец лукавил, когда чуть ли не клялся в примерном соблюдении японцами 
нейтралитета. Все тяжелейшие годы войны у наших дальневосточных границ Япония 
держала почти миллионную лучшую Квантунскую армию, и только срыв планов 
вермахта под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге так и не позволил им 
выбрать подходящий момент для броска на советское Приморье и Забайкалье. * * * 
В Москве готовились к Параду Победы — шли тренировки сводных фронтовых полков, 
шили новую парадную форму, — а Василевский был поглощен думами о боевых 
действиях на Дальнем Востоке, Генеральный штаб занимался сложными расчетами. В 
первую очередь, железнодорожными перевозками. Трудностей здесь хватало с лихвой,
 а вот железнодорожных путей, станций выгрузки было мало. А ведь перемещение 
почти миллиона солдат, тысяч единиц техники надо было проводить скрытно. Для 
чего необходима такая секретность? Японцы, конечно, знали о скором начале 
боевых действий. Но «скоро» слишком растяжимое понятие. Скажем, в августе на 
Востоке начинается сезон дождей. Значит, в сентябре? А если вопреки логике? 
Если успеть до сезона дождей или ударить в его разгар? Такого японцы 
представить не могли. Еще с 1904 года они привыкли к размеренным боевым 
действиям, и в эту войну готовились к длительной оборонительной операции. Они 
привыкли к тому, что противник должен выбрать благоприятные погодные условия, 
предварительно долго и упорно проводить огневую подготовку, налеты авиации и уж 
потом... Главком Василевский очень надеялся на такой консерватизм и готовил 
неожиданный, быстрый комбинированный удар. Вот почему он торопился. Вот почему 
приказал часть войск, артиллерии, все что было на колесах, выгружать не на 
единственной станции в районе города Чойбалсан, а на всех станциях между Читой 
и Карымской, и оттуда своим ходом совершать марши по 500, 700, 800 километров в 
районы развертывания. Вот почему так внимательно следил за соблюдением мер 
предосторожности. Он лично приказал ограничить количество лиц, допущенных к 
перевозке и разгрузке войск; строго контролировать все переговоры по линиям 
связи; разгрузку войск производить только в присутствии представителей Генштаба.
 Сталин не беспокоил его почти весь май. Конечно, он регулярно выслушивал 
доклады о ходе подготовки операции, но практически подключился, когда начали 
обсуждать кандидатуры руководящего состава. Разговор этот состоялся незадолго 
до торжественного приема в Кремле в честь Победы. — Итак, товарищ Василевский, 
по докладам генерала Антонова, вы окончательно определились с группировками 
войск и командованием будущих фронтов? — спросил Верховный, внимательно 
вглядываясь в карту. — Так точно, товарищ Сталин. Все войска на Дальнем Востоке 
сводятся в три фронта: Забайкальский, 1-й и 2-й Дальневосточные. Самый мощный — 
Забайкальский под командованием Малиновского — включает 17-ю, 36-ю, 39-ю и 53-ю 
общевойсковые армии, 6-ю гвардейскую танковую и 1-ю воздушную армии, а таюке 
конно-механизированную группу советско-монгольских войск. Силен и 1-й 
Дальневосточный фронт Мерецкова, развернутый на базе Приморской группы войск. У 
него 1-я Краснознаменная, 5-я, 25-я и 35-я общевойсковые армии, Чугуевская 
оперативная группа, 10-й мехкорпус и 9-я воздушная армия. Во 2-м 
Дальневосточном фронте Пур-каева — 2-я Краснознаменная, 15-я и 16-я 
общевойсковые армии, 5-й отдельный стрелковый корпус, Камчатский оборонительный 
район и 10-я воздушная армия. Тихоокеанский флот адмирала Юмашева насчитывает 
427 боевых кораблей, из них 2 крейсера и 78 подводных лодок, 1500 самолетов. В 
Амурской флотилии 200 кораблей и 70 самолетов... — Хорошо, товарищ Василевский,
 — остановил его Сталин. — Кто начальники штабов во фронтах? — У Малиновского — 
генерал армии Захаров, у Мерецкова — генерал-лейтенант Крутиков, у Пуркаева — 
генерал-лейтенант Шевченко, наш генштабист. — А мы хотели предложить вам 
товарища Захарова начальником штаба Главнокомандования. — Лучшей кандидатуры 
представить трудно. Матвея Васильевича знаю давно, но разговора у меня с ним не 
было. Есть еще генерал Курасов... — Хорошо, разберитесь, внимательно поговорите 
с ними и доложите. Главное командование должно быть авторитетным органом. Мы 
прикомандируем к нему наркома ВМФ, главкома ВВС, ответственных представителей 
всех родов войск. А как с командованием армиями, корпусами? — Стараемся 
разбавить опытными фронтовиками, товарищ Сталин. Помимо тех, кто пришел со 
своими армиями и корпусами, я имею в виду Людникова, Крылова, Манагарова, 
Кравченко, Плиева, направляем и других товарищей. В Забайкалье на 36-ю армию — 
генерал-лейтенанта Лучинского, в Приморье на 1-ю Краснознаменную — 
генерал-полковника Белобородова, на 25-ю — генерал-полковника Чистякова, на 
35-ю — генерал-лейтенанта Захватаева. Все — опытные боевые командармы. Прежних 
командующих оставляем у них заместителями. — Правильно! Это очень важно, ибо 
старожилы хорошо знают театр военных действий противника. Надо получше 
поработать со всеми звеньями управления на местах. — Как только закончим все 
дела в Москве и будет принято решение, немедленно убываю на фронт. — Ну, 
товарищ Василевский, никак не можете отвыкнуть от слова «фронт». Решение будет 
принято в соответствующее время. А в Москве действительно есть дела. Вы думаете 
готовиться к Параду Победы? — Так точно, товарищ Сталин. Уже портные надоели, 
спешат к сегодняшнему приему. — А что, красив новый мундир? Вы, как бывший 
офицер, можете сравнить? — Думаю, при старом режиме подобной красоты не было, 
не считая эполет. — Были и такие предложения, еще в сорок третьем году, но мы 
отказались. Кстати, к приему мундир не обязателен, а на парад непременно. 26 
июня Сталин утвердил план разгрома японских войск в Маньчжурии, Корее, на 
Сахалине и Курильских островах. Через сутки ушла директива в действующую армию 
и на флот. 27 июня на Дальний Восток убыл Мерецков, в первых числах июля — 
Малиновский и сразу за ним Василевский. Убывали маршалы строго секретно. По 
документам и внешнему виду они не были маршалами. Мерецков считался 
генерал-полковником Максимовым и по приказу Сталина совершил чуть ли не 
чкаловский перелет. По тем временам всего 36 часов добирался он до 
Ворошилова-Уссурийского, пробыв из них почти 29 часов в воздухе. Малиновский 
превратился в генерал-полковника Морозова, но ехал уже с комфортом — 
спсцпоездом. Василевского, по документам — замнаркома генерал-полковника 
Васильева, задержал в Москве на сутки Сталин. Разговор был короткий, но 
Верховный придавал ему большое значение. — Теперь от вас зависит очень многое, 
и прежде всего непосредственная подготовка войск, — сказал он сразу. — Мы 
собираемся в Берлин, на конференцию. Вопросы очень сложные: по разделу Германии,
 контрибуции, по новому порядку в Европе. Союзники, судя по всему, не 
рассчитывают разбить Японию в ближайшее время, будут втягивать нас в эту войну. 
Мы останемся верны нашим обязательствам, вступим в войну, но провести ее должны 
решительно, в самые короткие сроки, победоносно. Мир должен понять, что без 
Советского Союза закончить вторую мировую войну невозможно. Быстрота обеспечит 
и силу нашего дальнейшего влияния на Дальнем Востоке, в Китае, Корее, возможно, 
во всем регионе. Полная готовность войск и сил флота должна быть достигнута не 
позднее чем через три недели. Может быть, вам придется некоторое время 
подождать. Это будет зависеть от хода переговоров, но, думаю, недолго. Вы 
решили вопрос с начальником штаба Главного командования? — И Захаров и Курасов 
отказались. — Есть другие кандидатуры? — Есть — генерал-полковник Иванов. Его 
настоятельно рекомендует Толбухин. — Хорошо, забирайте Иванова — и доброго пути.
 В дороге вам будет о чем подумать, можно поработать. 3 августа Сталин вернулся 
в Москву из Потсдама, и Александр Михайлович сразу связался с ним, подробно 
доложил о ходе подготовки к операции. — Когда реально вы сможете начать 
наступление? — спросил Сталин. — На Забайкальском фронте армии Людникова и 
Манагарова вышли в районы сосредоточения. Они в пятидесяти-шестидесяти 
километрах от госграницы. Танкисты Кравченко уже на исходных. Через двое суток 
фронт готов начать наступление. Дальневосточные фронты уже двое суток находятся 
в готовности к атаке. — Скоро получите директиву, подтверждающую преобразование 
Приморской группы в 1-й Дальневосточный фронт. Фронт Пуркаева, как мы и 
говорили, будет называться 2-м Дальневосточным. Как дела на флоте? — К 5—7 
августа флот достигнет полной готовности. Но я просил бы срочно прислать на 
Дальний Восток адмирала Кузнецова. Он необходим для координации наших действий 
с моряками. — Хорошо. Указания Кузнецову будут даны немедленно. Значит, мы идем 
с опережением графика? — Более того, товарищ Сталин. Я убежден, что операцию 
надо начинать не позднее 9—10 августа, используя благоприятную погоду. Кроме 
того, разведка выявила признаки перегруппировки японских войск в Маньчжурии и 
Корее. Кванту некая армия растет. Число дивизий выросло с 19 до 23, самолетов с 
450 до 850. Усиливается Приморское направление. Боюсь, как бы японцы не 
догадались о наших намерениях. О войне они, конечно, знают, но я хотел бы 
оставить их в прежней уверенности, что мы начнем где-то в сентябре. — Да, 
видимо, придется начинать. Трумэн все хвастался какой-то бомбой, а добивать 
японца придется русскому солдату. Ждите в ближайшие дни директивы... Атомная 
бомба была взорвана американцами 6 августа над Хиросимой, начав новую эру 
человеческого безумия. Впрочем, в те дни люди еще не понимали всего ужаса этого 
пока еще единственного взрыва. Во всяком случае, в штабе Главкомата войск 
Дальнего Востока гораздо большее впечатление произвела полученная 7 августа 
около семнадцати часов по московскому времени директива Сталина о начале 9 
августа боевых действий Забайкальского и 1-го Дальневосточного фронтов. Да и на 
японцев гораздо большее впечатление произвело полученное вечером 8 августа 
через посла в Москве заявление Советского правительства. «После разгрома и 
капитуляции гитлеровской Германии, — говорилось в документе, — единственной 
великой державой оказалась Япония, которая стоит за продолжение войны. 
Требование трех держав — Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Китая — 
от 26 июля сего года о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил было 
отклонено Японией. ...Советское Правительство заявляет, что с завтрашнего дня, 
то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с 
Японией». 9 августа была сброшена вторая атомная бомба — на Нагасаки. 
Американцы считают это главной причиной капитуляции Японии. Но анализ событий, 
предшествовавших атомной бомбардировке, и особенно последовавших за ней, 
опровергает эту версию и приводит к другим выводам. Во-первых, на бомбардировку 
Хиросимы императорская ставка ответила лишь отправкой в этот город специальной 
комиссии по изучению последствий атомного взрыва. Японских руководителей 
гораздо больше беспокоила позиция Советского Союза. И когда 9 августа советские 
войска перешли в наступление, то это в корне изменило обстановку. Вступление 
СССР в войну с Японией повергло в крайнее уныние и растерянность ее правящие 
круги. Именно поэтому японское руководство утром 9 августа приняло 
принципиальное решение о необходимости капитуляции. Премьер-министр Японии 
адмирал Судзуки на экстренном заседании Высшего совета по руководству войной 
откровенно заявил: «Вступление сегодня утром в войну Советского Союза ставит 
нас окончательно в безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее 
продолжение войны». О потере всякой надежды на победу в войне заявил на этом же 
заседании и министр иностранных дел Того: «Война становится все более 
безнадежной. Настоящая ситуация настолько критическая, что исключает всякую 
надежду на победу, и поэтому мы должны немедленно принять Потсдамские условия...
» Применение атомного оружия не вызывалось военной необходимостью, поскольку 
поражение Японии, по существу, было предрешено разгромом фашистской Германии и 
предстоящим вступлением в войну против Японии Советского Союза, о котором 
американское руководство хорошо знало. Если же принимать всерьез утверждения 
американской буржуазной историографии, что к началу августа 1945 г. «Япония 
фактически была уже разбита» и американцам оставалось только «устроить 
церемонию подписания капитуляции», то в таком случае атомная бомбардировка тем 
более не являлась необходимой. Но тогда зачем сбрасывались атомные бомбы на 
Хиросиму и Нагасаки? Во имя чего сгорели в атомном пламени или подверглись 
мучительным страданиям от ранений, ожогов, радиоактивного облучения около 500 
тыс. мирных жителей? И если атомная бомбардировка не вызывалась военной 
необходимостью, то объяснение следует искать в политике США. Как справедливо 
заметили японские историки, «использование атомной бомбы было для Соединенных 
Штатов скорее не последним военным действием во второй мировой войне, а первым 
серьезным сражением в „холодной войне“, которую они ведут против России». Это 
был не только удар по Японии, но главным образом шантаж против СССР. Итак, 
Сталин приказал начать боевые действия против Японии 8 августа 1945 года. В то 
утро Василевский находился в штабе 1-го Дальневосточного фронта. Все было 
готово к наступлению, но вдруг дала себя знать дальневосточная природа — 
разразился мощный ливень. — Дождались! — с досадой сплюнул Мерецков. 
Василевский тоже загрустил: — Теперь уже поздно говорить об этом. — Да я и не 
говорю. В первый раз, что ли, погода подводит. — Пойду докладывать Верховному,
 — сказал Василевский. Разговор со Сталиным не получился, вернее, его пришлось 
перенести на пару часов. Взявший трубку Поскребышев доло жил, что Сталин просил 
перезвонить через некоторое время. Когда через два часа он все же связался с 
Верховным, тот очень спокойно выслушал его доклад, и когда Василевский сказал о 
грозе, Сталин даже пошутил: — Гроза начинается для самураев! — Я имею в виду 
настоящую грозу, — уточнил Василевский. — Погода портится с каждым часом. — И я 
настоящую, товарищ Василевский. Разве наши армии: красноармейцы, летчики, 
танкисты, артиллеристы, моряки — не гроза для японцев? Красная Армия как гроза, 
неожиданно, сокрушительно обрушится на Квантунскую армию. Ее прорыв будет 
скоротечным и очистительным ливнем, сметет с лица земли последнюю военную 
заразу... Действительность оправдала пророчество Верховного. Разверзлись хляби 
небесные. Гремели раскаты грома, которые можно было принять за начавшуюся 
артподготовку. Дождь не просто шел, а лил как из ведра. С вершин сопок в долины 
ринулись потоки воды, размывая последние дороги, наполняя любую впадину, 
поднимая уровень воды в реках, ручьях, озерах. В половине первого ночи Мерецков 
решил: — Думаю начинать атаку без артподготовки прямо в ливень. В этом и будет 
новая «изюминка». — С Богом! ~ благословил Василевский, и спокойствие охватило 
его. — Доклады ко мне через каждые два часа. Только события первостепенной 
важности немедленно! Я пойду отдохну. Он уже привык к победам. Привыкли к ним и 
его подчиненные, прибывшие с совете ко-германского фронта. Никто из них — от 
рядового до командующего — не сомневался не только в окончательной, но и в 
скорой победе. Однако, чтобы наступление сразу пошло подобными темпами, такое 
вряд ли кто мог предположить. Официально до подписания акта о капитуляции 
кампания длилась двадцать четыре дня, но на практике все было кончено в десять 
дней, максимум в две недели. Утром из первого доклада с фронта Главком 
Василевский узнал, что на всех направлениях, даже в непроходимой тайге, на 
разлившихся от дождя Амуре и Сунгари (вода здесь поднялась до четырех метров), 
главные силы продвинулись на десять — пятнадцать километров. Передовые отряды, 
буквально продираясь сквозь мыслимые и немыслимые преграды, ушли еще дальше и 
завязали бои за главные укрепрайоны. Из Забайкалья же пришли просто потрясающие 
донесения. Танкисты Кравченко, двигаясь двумя параллельными колоннами, 
совершили бросок в сто пятьдесят километров и к исходу дня вышли к перевалам 
Большого Хингана. Даже по безводной пустыне Гоби под палящими лучами солнца, 
обходя отравленные колодцы, конно-механизированная группа Плиева продвинулась 
почти на шестьдесят километров. С утра и до позднего вечера могучие 
бомбардировщики 9-й воздушной армии бомбили Чанчунь и Харбин. Сталин, получив 
первое донесение Василевского, не удивился, но, конечно, остался очень 
довольным. — Ну как там гроза? — спросил он шутливо. — Какую вы имеете в виду, 
товарищ Сталин? — А у вас что же, их много? — Так точно. Одна в небе, другая 
гремит на земле. Темп наступления у Кравченко более ста пятидесяти километров в 
сутки. Он вышел к Большому Хингану. Это намного выше, чем мы предполагали. 
Общевойсковые армии всех трех фронтов наступают по плану, выходят к главным 
укрепрайонам. — Вот там и проверим вашу действительную готовность. Вы думаете, 
уже можно говорить об успехе? — Сейчас пока нет, но суток через пять положение 
прояснится полностью. Через пять суток Забайкальский фронт перешел Большой 
Хинган, и танки Кравченко по маньчжурской равнине рванулись на тылы Квантупской 
армии — к Шеньяну, Чанчуню. По пятам за ними спешила мотопехота Мапагарова. 
Наступление шло по всему фронту. Дальневосточные фронты продвинулись на 50—200 
километров. Начались уникальные десантные операции по овладению Южным Сахалином 
и Курилами. Теперь стало совершенно понятно, что японское командование потеряло 
управление войсками и не может организовать стойкого сопротивления. Японский 
фронт в Маньчжурии раскололся на несколько частей, и только чудо могло снасти 
японцев от полного разгрома. — Значит, ваши предположения подтвердились? — 
спросил Сталин, выслушав доклад Василевского. — Так точно, товарищ Сталин. 
Теперь самое главное — не потерять темпа наступления. — Хорошо. Только темп 
надо увеличить еще. Какие на этот счет будут предложения? — Предполагаем выброс 
авиационных десантов в крупнейших городах: Харбине, Чанчуне, Гирине, Мукдене. 
Создаем передовые подвижные отряды во всех общевойсковых армиях и у Кравченко.
 — Вы знаете, что японское правительство официально объявило о капитуляции? — 
Так точно. Разведка и радиоперехват это подтверждают. Но капитуляция весьма 
странная. В телеграфном приказе японского генерального штаба командованию 
Квантунской армии сказано: «По повелению императора уничтожить знамена, 
портреты императора, императорские указы и важные секретные документы...» 
Приказа прекратить сопротивление нет. Японцы сражаются отчаянно, переходят в 
контратаки, много примеров самопожертвования. Наше продвижение вперед — отнюдь 
не легкая прогулка. Потери несем ощутимые. Я только что говорил с Мерецковым...
 — Я так и думал, — перебил его Сталин. — Завтра мы выступим с официальным 
заявлением в печати, а вы начинайте десантные операции. 16 августа все газеты 
Советского Союза опубликовали за подписью генерала армии Антонова официальное 
заявление Генерального штаба Красной Армии, которое гласило: «1. Сделанное 
японским императором 14 августа сообщение о капитуляции Японии является только 
общей декларацией о безоговорочной капитуляции. Приказ Вооруженным Силам о 
прекращении боевых действий еще не отдан, и японские вооруженные силы 
по-прежнему продолжают сопротивление. Следовательно, действительной капитуляции 
в вооруженных сипах Японии еще нет. 2. Капитуляцию вооруженных сил Японии можно 
считать только с того момента, когтда японским императором будет дан приказ 
своим вооруженным силам прекратить боевые действия и сложить оружие и когда 
этот приказ будет практически выполняться. 3. Ввиду изложенного Вооруженные 
Силы Советского Союза на Дальнем Востоке будут продолжать свои наступательные 
операции против Японии». Враг сопротивлялся, и все же процесс капитуляции 
начался. Прокатилась волна самоубийств. 11 августа выстрелом из револьвера себе 
в грудь начал эту цепочку бывший премьер-министр Тодзио — главный виновник 
развязывания войны и поражения Японии. 15 августа покончил счеты с жизнью 
военный министр Анами. За ним — член Высшего военного совета генерал-лейтенант 
Синодзука, потом министры последнего правительства Кондзуми. Хосида, генералы 
Тейницы Хасимото и Хамада Хатоци. Истинные самураи не только делали харакири, 
но и стрелялись, принимали яд. Трудно сказать, подействовало ли это на 
командование Квантунской армии, но в 15 часов 17 августа токийское радио 
передало заявление штаба армии: «Дли того чтобы достичь быстрейшей реализации 
приказа о прекращении военных действий, мы, командование Кван-тунской армии, 
сегодня утром издали приказ, чтобы самолеты с нашими представителями были 
направлены 17 августа между Ш и 14 часами (по токийскому времени) в следующие 
города: Муданьцзян, Мишань, Мулин для установления контакта с командованием 
Красной Армии. Штаб Квантунской армии желает, чтобы эта мера не вызвала 
каких-либо недоразумений». — Это уже похоже на начало капитуляции, — доложил 
Мерецков Василевскому. — Похоже, но пока только похоже. Помаринуют они нас еще 
не один час. Войскам продолжать наступление! И действительно, потянулось 
томительное ожидание. Наконец в 17 часов штаб фронта принял радиограмму 
командующего Квантунской армией. Генерал Ямада сообщал, что он отдал приказ 
войскам о немедленном прекращении военных действий и сдаче оружия советским 
войскам. Разведчики доставили два вымпела, сброшенные с японских самолетов и 
возвещавшие о прекращении боевых действий:

"1. Квантунская армия, выполнив до конца свой долг, вынуждена капитулировать. 2.
 Всем войскам немедленно прекратить военные действия и оставаться в тех районах,
 где они находятся теперь. 3. Войскам, находящимся в соприкосновении с 
советскими войсками, сдавать оружие по указанию советского командования. 4. 
Какие бы то ни было разрушения строго запрещаю. Командующий Квантунской армией".


— Что на самом деле творится на передовой? — спросил Василевский у Мерецкова. — 
На самом деле бои продолжаются. Только сейчас сообщили, что Хутоуский 
укрепрайон открыл мощный огонь по боевым порядкам 35-й армии и переправам через 
реку Уссури. — Все ясно. — Александр Михайлович приказал начальнику 
оперативного управления генералу Потапову: — Записывайте приказ войскам всех 
фронтов. — И начал диктовать: «В связи с тем, что сопротивление японцев 
сломлено, а тяжелое состояние дорог сильно препятствует быстрому продвижению 
главных сил наших войск при выполнении поставленных задач, необходимо для 
немедленного захвата городов Чанчунь, Мукден, Гирин и Харбин перейти к 
действиям специально сформированных, быстропсдвижных и хорошо оснащенных 
отрядов. Эти же отряды или подобные им использовать и для решения последующих 
задач, не боясь резкого отрыва их от своих главных сил...» Во все 
вышеперечисленные города, а также на Дальний и Порт-Артур приказывалось 
высадить воздушные десанты. 19 августа к Василевскому привезли командующего 4-й 
японской армией генерала Хата. Маршал без долгих рассуждений сказал: — Я требую,
 чтобы японское командование приказало немедленно сложить оружие. Более сложно 
обстояло дело с пленением командующего всей Квантунской армией генерала Отодзо 
Ямала — него было еще много войск и находился он далеко в тылу в городе Чанчунь.
 Там же находился премьер-министр Маньчжурии Чжан Цзин-Хуэ. К ним маршал 
Малиновский решил послать парламентера с ультиматумом. Полковник Артеменко был 
не только парламентер, вслед за ним на японский аэродром летел десант около 500 
человек. Аэродром гудел как муравейник, но как только на летном поле появились 
советские военные, все смолкло. В комендатуре парламентеров встретил 
представитель штаба Квантунской армии полковник Асада, а когда через несколько 
минут там появился заместитель начальника штаба генерал Мацуока с группой 
офицеров, стало ясно — телеграмма Малиновского дошла до Ямада. Мацуока 
непрерывно улыбался, щеря редкие зубы. — Не угодно ли господину парламентеру 
отдохнуть? Генерал Ямада проведет совещание и потом примет вас. За окнами 
засигналил подъехавший «джип». — Не угодно! — отрезал Артеменко. — В Чанчунь! 
Чанчунь, хоть и находился в глубоком тылу, был готов к обороне. Въезды 
перекрыты заградительными засадами, перекрестки ощетинились стволами пушек и 
пулеметов. Артемемко невольно усмехнулся, осмотрев свою команду из пяти человек.
 В штабе Квантунской армии шло совещание, и Артеменко своим появлением прервал 
его. Пожилой, бритый наголо генерал, восседавший во главе стола в полной 
парадной форме, и был главнокомандующий Квантунской армией генерал Отодзо Ямада.
 Он как-то вяло приветствовал нежданных гостей, но Артеменко это не смутило. — 
Читай ультиматум, — сказал он переводчику капитану Титаренко. «Немедленно 
прекратить огонь и сопротивление на всех участках фронта, — слышал Ямада, 
устало прикрыв глаза, — сложить оружие, немедленно вывести все войска из 
столицы и прилегающих к ней пунктов в указанные мною районы, подписать акт о 
безоговорочной капитуляции...» Ямада прекрасно понимал, что наступил конец, но 
кодекс самурая, многолетняя служба в армии божественного микадо не позволяли 
ему вот так просто сдаться какой-то кучке русских офицеров, даже не генералов. 
В комнату тихо вошел Чжан Цзин-Хуэ и неловко примостился около круглого стола.
 — А какие были еще пожелания от господина маршала Малиновского? — спросил 
наконец Ямада. — Вам надлежит выступить по радио с призывом ксвоим войскам 
сложить оружие, — нахмурился Артеменко. А вам, — он повернулся к китайскому 
премьеру, — обратиться к народу Маньчжурии. — Да, да, — закивали японцы, а Чжан 
Цзин-Хуэ встал и низко поклонился. Ямада пустился в пространные рассуждения о 
самурайской чести, которая требует особого подхода к японским солдатам и 
офицерам, предварительного объявления перемирия. Артеменко оставался 
непреклонным, повторяя одну фразу: «Только безоговорочная капитуляция!» Конец 
всей этой дискуссии положил вошедший в кабинет дежурный офицер, который доложил 
Ямада: — Ваше превосходительство! К столице приближается большая группа русских 
тяжелых самолетов под прикрытием истребителей. Наши самолеты в воздух подняться 
не могут, аэродром блокирован русскими истребителями. — Господин парламентер! — 
повернулся удивленный Ямада к Артеменко. — Хочу обратиться к вам как 
военачальник своих войск и территории, на которой вы находитесь. Что это 
значит? Надеюсь, вы сможете объяснить? — Так точно! — невозмутимо ответил 
Артемепко. — Эти самолеты вызваны мной для обеспечения ведения переговоров. 
Если я в условленное время не сообщу своему командова нию положительных 
результатов, то город Чанчунь и его окрестности будут подвергнуты бомбардировке.
 Артеменко прекрасно понимал, что ни о какой бомбардировке не может быть и речи,
 но Ямала уже потерял контроль над собой и заявление русского парламентера 
воспринял на полном серьезе. — Господин полковник, — засуетился он, — есть ли 
еще время предотвратить бомбардировку? Если это в вашей власти, я прошу сделать 
это! Артеменко связался с дежурившими на аэродроме своими офицерами и спокойным 
голосом приказал: — Немедленно передать сигнал транспортным самолетам на 
посадку, а бомбардировщикам барражировать над городом до моего сигнала и при 
отсутствии такового в условленное время выполнять приказ командующего... Конец 
связи, —громко сказал Артеменко. Ямала быстро встал из-за стола, отстегнул свой 
самурайский меч и протянул его советскому парламентеру. Зазвенели холодным 
оружием его подчиненные. — Холодное оружие можете оставить при себе, — сказал 
Артеменко. — Прошу к столу. Вместо клинков возьмите в руки ручки, господа! 
Позвонил Герой Советского Союза гвардии майор Авра-менко и доложил, что все его 
десантники благополучно приземлились, сняли аэродромную охрану и приступили к 
разоружению японских войск. В кабинете стояла полная тишина. Ямала и Чжан 
Цзин-Хуэ подписывали акт о полной безоговорочной капитуляции. Вечером над 
зданием штаба Квантунской армии вместо белого с красным кругом японского флага 
поднялось алое полотнище. Через трое суток десант высадился в Дальнем и 
Порт-Артуре, где тоже все прошло по отработанному сценарию: тысячи японских 
солдат и офицеров сдавались в плен небольшим группам советских десантников. 
Генералы, забыв священный самурайский долг, сдавали холодное оружие, получали 
его обратно и дисциплинированно рассаживались в транспортном самолете, 
уносившем их в далекий сибирский плен... Несколько слов о десантниках в Мукдене.
 Автоматчики авиадесантного отряда свалились на японцев как снег на голову. 
Японцы не ждали появления советских войск, на письменных столах в служебном 
помещении аэродрома были разложены бумаги, стояли бутылки с пивом. В тот же 
день, когда наши части овладели городом Мукденом, представители фронта сразу же 
направились в японский лагерь для военнопленных англичан и американцев. Это 
была трогательная встреча. Во дворе выстроились пленные. Когда наши офицеры 
вошли во внутренний двор лагеря, строй моментально сломался, люди бросились 
навстречу советским офицерам, кричали на разных языках слова приветствия. 
Представитель советского командования генерал Притула поднялся на 
импровизированную трибуну и стал говорить: — Сегодня утром нашими частями занят 
город Мукден. Я уполномочен сообщить вам, что с этого часа все американские, 
английские и другие союзные военнопленные, находящиеся в этом лагере, свободны. 
Трудно передать бурный восторг, который охватил освобожденных. Вверх летели 
пилотки, носовые платки, люди целовались и плакали от счастья. Слово «свобода» 
повторялось на все лады. Сотни англичан и американцев неистово кричали его на 
русском языке: «Свобода, свобода, свобода!» — От имени советского командования,
 — продолжал генерал Притула, — поздравляю вас с победой союзных войск над 
японским империализмом! И опять разразилась буря восторгов. Советских офицеров 
качали с гиком и шутками. — О, русский молодец, — раздавались возгласы, — 
русские очень сильны. Мы друг вам! Стихийно возник митинг. На крыльцо взбегает 
американец Александр Байби. Он горячо говорит по-английски: — Нам русские 
войска принесли свободу! Три с половиной года мы томились в японской тюрьме. 
Тысячи нас умирали от голода и пыток. За все время только четырем удалось 
бежать из этого лагеря, но и они были схвачены японцами и заморены до смерти. 
Нет слов, чтобы рассказать здесь об издевательствах японских властей над нами. 
Наши русские боевые друзья, к вам обращаюсь я, простой американский солдат, со 
словами горячей благодарности и любви. Никто из нас не забудет этого дня. На 
всю жизнь мы ваши самые верные друзья, и эту дружбу с Россией мы завешаем своим 
детям. По лицам людей, которые слушали Александра Байби, чувствовалось, что он 
действительно говорит за всех. Представитель нашего командования объявляет, что 
японская военная охрана разоружается, а виновные в пытках и издевательствах над 
военнопленными японцы арестовываются. Временно, до подхода советских частей, 
управ ление лагерем он возлагает на американских и английских генералов. Самым 
старшим по чину и по возрасту в мукдепском лагере был генерал Паркер. Высок, 
худ, очень бледен. У него лицо настоящего узника — пергаментного цвета, с 
тонкими синими прожилками. Он передает через переводчика, что бесконечно 
счастлив видеть русских, что он восхищен стремительным наступлением Советской 
Армии. Генерала Паркера просят временно стать начальником лагеря. Он благодарит 
наших офицеров за доверие. В лагере были вице-маршал авиации Великобритании 
Малтби, генералы Джонс и Шарп Чснович — командиры американских корпусов, 
генералы Втофер, Пиэрс, Фонк, Орэйк, Стивэпс Лоф Бийби — командиры дивизий, 
известный голландский журналист Жоэлом, попавший в плен в 1942 г. Он сказал: — 
Я напишу и о вас — русских людях, посланцах неба в нашу темницу! Через полчаса 
после приезда наших представителей все японцы выстраиваются против 
военнопленных и складывают оружие. Американцы и англичане с исключительной 
организованностью разбирают оружие, устанавливают свои посты вместо японских. 
Генерал Паркер занимает кабинет начальника лагеря, куда для совещания приходят 
все остальные союзные генералы. В нашей исторической литературе и в 
воспоминаниях участников боев на Дальнем Востоке очень мало написано о боях за 
Сахалин и Курильские острова. А там шли упорные сражения и погибли многие наши 
воины, освобождая эти очень далекие территории. К сожалению, и у меня нет 
возможности рассказать о героических делах наших соотечественников, мое 
повествование и так уже приобрело очень объемные размеры. 2 сентября на линкоре 
«Миссури», бросившем якорь в Токийской бухте, состоялось подписание акта о 
безоговорочной капитуляции Японии. Этот исторический день означал, что вторая 
мировая война, продолжавшаяся шесть лет, закончилась. На линкор «Миссури» в тот 
день прибыл генерал Мак-артур, а вслед за ним — делегации союзных стран и 
представители военного командования Китая, Великобритании, СССР, Австралии, 
Канады, Франции, Голландии, Новой Зеландии, многочисленные корреспонденты и 
гости. После подготовки всей церемонии была доставлена на катере и японская 
делегация в составе одиннадцати человек. При общем молчании присутствующих к 
столу подходят министр иностранных дел Сигемицу и начальник генерального штаба 
Японии генерал Умэдзу в сопровождении дипломатических и военных чинов. В 
течение пяти минут японская делегация стоит под суровыми взглядами всех 
присутствующих на корабле — представителей союзных стран. В торжественной 
тишине генерал Макартур произносит речь, в которой подчеркивает: — Мы собрались 
здесь — представители главных воюющих держав, чтобы заключить торжественное 
соглашение, при помощи которого мир может быть восстановлен. Проблемы, влекущие 
за собой противоположные идеалы и идеологии, были решены на полях сражений 
всего мира и поэтому не являются предметом наших обсуждений и дебатов. Закончив 
свою речь, Макартур жестом предлагает японским делегатам подойти к столу. 
Медленно подходит Сигемицу. Неловко выполнив тяжелую обязанность — поставив 
свою подпись, Сигемицу отходит, ни на кого не глядя. Осторожно ставит подпись 
генерал Умэдзу. Японцы удаляются на свои места. К разложенным на столе папкам 
подходит Макартур и приглашает с собой двух американских генералов — Уэйпрайта 
и Персиваля, бывших узников, за несколько дней до этого освобожденных из 
японского плена. После Макартура акт подписывают китайские делегаты, затем 
английский адмирал Фрезер. В центре внимания была советская делегация. 
Присутствующие видели в ней представителей могущественной Советской державы, 
которая, разгромив фашистскую Германию, ускорила затем капитуляцию Японии. 
Подписывающего акт по уполномочию Верховного Главнокомандующего Советскими 
Вооруженными Силами генерал-лейтенанта К. Н. Деревяпко сопровождали 
генерал-майор авиации Н. Ф. Воронов и контр-адмирал А. М. Стеценко. За 
генералом Деревянно поставили свои подписи представители Австралии, Канады, 
Франции, Голландии и Новой Зеландии. Акт подписан. Делегации, подписавшие акт, 
вместе с Макартуром удалились в салон адмирала Нимица, Японские делегаты 
некоторое время стоят одни. Затем Сигемицу вручают черную папку с экземпляром 
подписанного акта. Японцы спускаются вниз по трапу, где их ждет катер. Таким 
образом, вопреки утверждениям недоброжелателей Сталина о том, что он, якобы, 
после победы над Германией отошел от руководства Вооруженными Силами, из 
рассказанного выше видно: Сталин принимал участие в разработке и осуществлении 
всех операций, проведенных на Дальнем Востоке тремя маршалами — Василевским, 
Малиновским и Мерецковым. Как стратег Сталин добился ликвидации агрессивного 
дамоклова меча, который постоянно висел над нашей страной на Востоке. Сталин 
добился возвращения российских земель, отторгнутых Японией: Курильских островов 
— в 1875 году и Южного Сахалина — в 1905 году. Сталин заставил союзников — США 
и Великобританию — зафиксировать на Крымской конференции, что указанные земли 
«должны безусловно» принадлежать Советскому Союзу «после победы над Японией». 
Что и было осуществлено!




Ошибка Сталина


7 марта 1945 года, в соответствии с рекомендациями Ялтинской конференции, И. 
Тито сформировал Временное народное правительство Демократической Федеративной 
Югославии (ДФЮ), которое было официально признано в течение марта Советским 
Союзом, Великобританией и США. На большинство постов (22 из 28) были назначены 
представители HKOIO: И. Тито стал председателем Совета министров и министром 
обороны; И. Шубашич — министром иностранных дел; заместителями председателя 
Совета министров были назначены: от НКОЮ — Э. Кардель, а от эмигрантского 
правительства — лидер довоенной демократической партии М. Грол. Правительство 
ДФЮ выступило с декларацией, в которой излагалась программа его деятельности. 
Советский Союз первым — 12 марта 1945 г. — назначил своего посла при новом 
правительстве, подчеркнув при этом, что будет и впредь оказывать всю возможную 
помощь и поддержку братским народам Югославии. Тито имел широкую популярность и 
авторитет не только внутри страны, но и за ее пределами. В ореоле победителя, в 
маршальской форме он посещал другие страны, где его встречали с восхищением. 
"Мой английский друг Фицрой Маклин так пишет об этом: «Тито использовал свои 
поездки и ответные визиты для обсуждения проблем, представляющих взаимный 
интерес, и подписания соглашений, не всегда испрашивая одобрения. Москвы. 
Разговоры, например, велись о Балканской федерации. Подозрительному Сталину не 
нравилось такое поведение сателлитов...» И действительно, в сложной 
международной обстановке Сталин, считая необходимым проявлять должную 
осторожность и осмотрительность, болезненно реагировал на несогласованность в 
международных делах, не скрывая своего недовольства, когда Советское 
государство, как казалось Сталину, ставилось перед свершившимися фактами. Так, 
например, 2 августа было опубликовано в Югославии и Болгарии сообщение о 
заключении Договора о взаимной помощи, дружбе и сотрудничестве. Причем Димитров 
заявил: «Этот договор будет бессрочным». Узнав об этом, Сталин послал Тито 
телеграмму: «...Советское правительство считает, что оба правительства 
допустили ошибку, заключив пакт, к тому же бессрочный, до вступления в силу 
мирного договора, несмотря на предупреждение Советского правительства. 
Советское правительство считает, что своей торопливостью оба правительства 
облегчили дело реакционных англо-американских элементов, дав им лишний повод 
усилить военную интервенцию в греческие и турецкие дела против Югославии и 
Болгарии...» Для корректировки понимания международных вопросов решили провести 
трехсторонние переговоры в Москве. Молотов послал приглашения Тито и Димитрову 
с просьбой прибыть не позже 8—10 февраля. Тито в Москву не поехал, сославшись 
на плохое самочувствие. Вместо него прибыли Э. Кардель, М. Джилас и В. Попович. 
От Болгарии приехали Г. Димитров, В. Коларов и Т. Костов. Встреча со Сталиным 
состоялась 10 февраля в его кабинете, открыл ее Молотов. Когда он делал общий 
анализ причин, вынудивших к этой встрече, Сталин прервал его и сказал: — А все, 
что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как 
сказанное с нашего ведома. Димитров пытался объяснить, что Югославия и Болгария 
не обнародовали в Бледе текст договора, а только коммюнике, в котором 
говорилось, что достигнуто согласие между двумя странами о необходимости 
заключить такой договор. Затем он добавил, что Болгария, переживающая большие 
экономические трудности, не может развиваться без сотрудничества с другими 
странами. Но Сталин, обращаясь к Димитрову, заявил: — Вы зарвались, как 
комсомолец. Вы хотели удивить мир — как будто вы все еще секретарь Коминтерна. 
Вы и югославы ничего не сообщаете о своих делах, мы обо всем узнаем на улице. 
Вы ставите нас перед свершившимися фактами! Кардель поддержал Димитрова: — 
Возможно, с болгаро-югославским договором была проявлена спешка, но его проект 
был своевременно направлен Советскому правительству, со стороны которого не 
последовало никаких замечаний, кроме предложения (которое было принято) 
заключить такой договор не «на вечные времена», как предусматривалось в 
первоначальном варианте, а на 20 лет с правом продления. Поэтому я не вижу 
каких бы то ни было расхождений в политике между Югославией и СССР. Сталин 
возразил: — Ерунда! Расхождения есть, и глубокие! Что вы скажете насчет 
Албании? Вы вообще не консультировались с нами в отношении ввода своих войск в 
Албанию. Кардель оправдывался: — На это есть согласие правительства Албании. 
Сталин вновь прервал его: — Факт остается фактом, что вы с нами Fie 
проконсультировались по вопросу направления югославских дивизий в Албанию. Это 
могло бы привести к серьезным международным осложнениям! В результате этих 
переговоров в Москве было подписано соглашение «О консультациях по 
внешнеполитическим вопросам». Вроде бы обо всем договорились, но в каком 
настроении уезжали югославские гости, свидетельствует такая фраза Джиласа: «На 
заре нас отвезли на Внуковский аэродром и безо всяких почестей впихнули в 
самолет». В соответствующей тональности был проинформирован и Тито о 
проходивших переговорах. Тито постоянно подталкивали на конфликт со Сталиным, 
да и сам югославский лидер был не только строптивый, но и амбициозный человек. 
Позднее, уже в Е974 году, Тито на вопрос: «Какое для вас решение было более 
трудным — решение о тяжелой борьбе против Гитлера в годы войны или позднее, в 
связи с позицией Сталина?» — признался: «Решение о начале борьбы против Гитлера 
не было трудным. Мы обязаны были принять его. Принять решение в связи с 
позицией Сталина было гораздо тяжелее, поскольку мне, как дисциплинированному 
коммунисту-интернационалисту, было трудно пойти на такой шаг. Однако тогда я 
принял бесповоротное решение. И это стало переломом. Это было решение начать 
борьбу за то, чтобы не подчиниться диктату Сталина». Это решение Иосип Броз 
Тито начал осуществлять с заседания Политбюро I марта 1948 года, на котором был 
заслушан отчет югославских представителей, вернувшихся из Москвы. Итоги обмена 
мнениями подвел И. Тито: — У Югославии нет разногласий с СССР в сфере внешней 
политики. Вопрос касается единства партии. Наша сила — в единстве воли и 
действий... Югославия подтвердила свой путь к социализму. Русские по-иному 
смотрят на свою роль. На вопрос надо смотреть с идеологической точки зрения. 
Правы мы или они? Мы правы. Они иначе смотрят на национальный вопрос, чем мы. 
Было бы ошибкой соблюдать коммунистическую дисциплину, если это в ущерб 
какой-либо новой концепции... Мы не пешки на шахматной доске. Пока не 
прояснится, как выкристаллизовывается вся ситуация, федерация неосуществима... 
Мы должны ориентироваться только на собственные силы. Участник этого заседания 
— министр финансов, член Политбюро ЦК КПЮ, Генеральный секретарь Народного 
фронта ФНРЮ С. Жуйович, будучи несогласным с подобным курсом, тайно 
проинформировал посла СССР в ФНРЮ А. И. Лаврентьева о характере состоявшегося 
на заседании Политбюро ЦК КПЮ обсуждения вопросов. Жуйович и в дальнейшем 
регулярно информировал советского посла о всех решениях Тито и югославского 
правительства; суть происходящего сводилась к тому, что идет стремление 
оторваться от Советского Союза, и даже началось охаивание положения в СССР. В 
Югославии проявлялись недружественные отношения к советским специалистам, им не 
доверяли, ограничили доступ даже к техническим документам на совместных 
стройках. Как и следовало ожидать, Сталин резко отреагировал на такие выпады, 
он приказал отозвать из Югославии советских специалистов от министерств черной 
металлургии, цветной, химической промышленности, здравоохранения и даже военных 
советников. Это был уже полный разрыв. Состоялся обмен несколькими письмами, 
которые только углубляли разногласия. 9 мая на пленуме ЦК КПЮ, после обсуждения 
создавшегося положения, было принято послание за подписью И. Б. Тито и Э. 
Карделя: «Товарищам И. В. Сталину и В. М. Молотову. Получили ваше письмо от 4 
мая 1948 года. Излишне писать, насколько и это письмо произвело на нас тяжкое 
впечатление. Оно убедило нас в том, что напрасны все наши попытки доказать даже 
с помощью фактов, что все обвинения против нас — результат неправильного 
информирования... Мы хотим ликвидировать вопрос и на деле доказать, что 
обвинения против нас несправедливы, то есть что мы настойчиво строим социализм 
и остаемся верными Советскому Союзу, остаемся верными учению Маркса, Энгельса, 
Ленина и Сталина. Будущее покажет, как и прошлое уже показало, что мы добьемся 
того, что вам обещаем». На этом же пленуме было одобрено сообщение комиссии, 
изучившей поведение С. Жуйовича и А. Хебранга, оба они были выведены из состава 
ЦК КПЮ и исключены из рядов партии. Указом Президиума Народной скупщины 
Югославии С. Жуйо-вич был освобожден от обязанностей министра финансов, а А. 
Хебранг — министра легкой промышленности. Джилас в мемуарах пишет: «Вопрос об 
арестах С. Жуйовича и А. Хебранга в ЦК не обсуждался. Тито сам принял такое 
решение». Конфликт перерос в громкий скандал. Сталин, узнав об аресте С. 
Жуйовича и А. Хебранга, поручил 9 июня 1948 года В. М. Молотову передать И. Б. 
Тито следующее: «ЦК ВКП(б) стало известно, что югославское правительство 
объявило Хебранга и Жуйовича изменниками и предателями родины. Мы это понимаем 
так, что Политбюро ЦК КПЮ намерено ликвидировать их физически. ЦК ВКП(б) 
заявляет, что если Политбюро ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) 
будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами. ЦК ВКП(б) требует, чтобы 
расследование дела Хебранга и Жуйовича о так называемой неправильной информации 
ЦК ВКП(б) происходило с участием представителей ЦК ВКП(б). Ждем немедленного 
ответа». На такого рода беспрецедентный запрос ЦК КПЮ направил 18 июня в Москву 
ответ следующего содержания: «ЦК КПЮ никогда не помышлял убивать кого-либо, в т.
 ч. Хебранга и Жуйовича. Они находятся под следствием наших властей. ЦК КПЮ 
считает неправильной постановку вопроса со стороны ЦК ВКП(б) и с возмущением 
отвергает попытку представить наше партийное руководство „уголовными 
преступниками и убийцами“. Учитывая это, ЦК КПЮ считает, что участие 
представителей ЦК ВКП(б) в расследовании дела Хебранга и Жуйовича исключено». С 
целью «воспитания» югославских коммунистов было решено созвать совещание 
Информбюро (которое теперь заменяло Коминтерн). Оно состоялось близ Бухареста в 
июне 1948 года с повесткой дня «О положении в КП Югославии». Доклад Жданова на 
этом совещании отредактировал Сталин. Были в нем очень резкие выражения: «Их 
методы из арсенала троцкизма», «В компартии... позорный турецкий 
террористический режим», «Мы располагаем данными, что Тито — иностранный шпион».
 В резолюции совещания, которую одобрили ее участники (от Югославии 
представителей не было), Югославию отлучали от социализма. Рекомендовалось 
изгнать из КПЮ перерожденцев, выдвинуть новые здоровые силы, верные 
марксизму-ленинизму. Компартии почти всех стран поддержали резолюцию Информбюро.
 Югославия оказалась в изоляции. Именно к этому времени относится выдуманная 
Хрущевым фраза, которую Сталин никогда не произносил: «Достаточно мне 
шевельнуть мизинцем, и не будет Тито». 21 июля 1948 года в Белграде открылся (и 
продолжался 8 дней) Пятый съезд КПЮ. Доклад Тито продолжался 8 часов! В нем 
была проанализирована история отношений с Россией с древних времен. Говоря о 
партии, Тито сказал, что она воспитывала парод и коммунистов в любви к 
Советскому Союзу как стране социализма, защитнику малых народов. Но решение 
Информбюро назвал «.чудовищными обвинениями!» Закончил Тито свою речь здравицей 
в честь Сталина! Делегаты съезда бурно аплодировали и скандировали: «Тито — 
Сталин! Сталин — Тито!» Но на деле продолжалось ухудшение отношений. В 
югославской и советской печати шли обоюдно грубые и злые оскорбления. В 
Югославии арестовывали симпатизирующих русским, в Советском Союзе преследовали 
тех, кто не одобрял разрыв отношений с Югославией. В общем, этот конфликт 
принес много вреда обеим странам. Туг, как говорится, нашла коса на камень: оба 
государ ственных деятеля, и Сталин и Тито, поддались своим худшим чертам 
характера — амбициозности, неуступчивости и даже капризу. Эпизод с Югославией — 
одна из крупных ошибок Сталина. По-другому назвать это не могу — объективность 
не позволяет.

Опала ЖуковаМного написано о неблаговидных делах Сталина. Такие его поступки 
объясняются политической хитростью, а иногда и коварством в борьбе с 
соперниками. Большинство подобных обвинений надуманны. Выплеснуты они все той 
же общей установкой «демократов» опорочить Сталина. Но это совсем не значит, 
что у Иосифа Виссарионовича не было дел, не украшающих его биографию, и 
поскольку я обещал писать правду, вспомню очень неприятную и трудно объяснимую 
расправу над Жуковым, с которым Сталину довелось пережить в годы войны так 
много тяжелых и радостных дней. Мне кажется, причиной этой расправы были не 
политические мотивы, а чисто человеческие, психологические, эмоциональные 
побуждения, которые подогревались определенными личностями. У Сталина, как и у 
всех людей, были свои недостатки, один из них — болезненная подозрительность, 
она вызрела в результате многолетней борьбы с оппонентами, измен и 
предательства ранее близких людей. Вот этим болезненным пороком и 
воспользовались недруги Жукова. В мирные дни КГБ надо было показывать свою 
работу на крупных делах. Из Германии поступала информация о том, что некоторые 
генералы злоупотребляют вывозом «трофеев» для личных нужд. Глава КГБ Абакумов 
решил сам разобраться в этих сигналах. Он прибыл в Берлин и, действительно 
обнаружив криминал, стал производить аресты. Жуков об этом пишет: «Мне о цели 
визита не доложил, развернул бурную деятельность. Когда стало известно, что 
Абакумов производит аресты генералов и офицеров, я приказал немедленно вызвать 
его. Задал два вопроса: почему по прибытии не изволил представиться мне как 
главнокомандующему и почему без моего ведома как главноначальствующего 
арестовывает моих подчиненных? Ответы его были, на мой взгляд, невразумительны. 
Приказал ему: всех арестованных генералов и офицеров освободить. Самому убыть 
туда, откуда прибыл. В случае невыполнения приказа отправлю в Москву под 
конвоем». Надо прямо сказать, Жуков обошелся с Абакумовым не только круто, но и 
весьма неосторожно. Всесильные начальники КГБ никогда еще не встречали такого 
беспардонного с ними обращения. Нетрудно представить, какую злобу затаил 
Абакумов против маршала! Позднее (на суде) Абакумов будет уверять, что все 
подлости против Жукова он затевал и осуществлял по указанию Сталина. Но вполне 
допустимо предположить, что оскорбительное изгнание из Берлина было 
вдохновляющим стимулом для мести. У Абакумова своей власти для наказания Жукова 
не хватало, он искал любой повод подключить Сталина к своей мстительной затее. 
Вскоре представился удобный случай подобраться к Жукову, используя громкое дело,
 которое расследовалось по указанию Сталина. 23 апреля 1946 года главный маршал 
авиации, дважды Герой Советского Союза А. А. Новиков был арестован. Незадолго 
перед этим были арестованы министр авиационной промышленности А. И. Шахурин, из 
руководства ВВС — генералы Репин, Селезнев и три ответственных работника ЦК: 
Шиманов, Будпиков, Григорьян. В Главной военной прокуратуре СССР (в 1992 г.) я 
ознакомился с материалами дела по обвинению этой «группы крупных вредителей». 
Суть обвинения: руководство Министерства авиационной промышленности якобы 
выпускало партии недоброкачественных самолетов, а руководство ВВС принимало их, 
направляло на укомплектование авиационных частей, что нередко приводило к 
авариям и даже гибели летного состава. Я разыскал оставшегося в живых 
обвиняемого по этому делу генерал-лейтенанта Николая Павловича Селезнева, он 
был начальником Главного управления заказов вооружения ВВС. Он был уже не молод,
 в 1992 году ему шел восемьдесят шестой. В течение пяти лет он находился на 
Лубянке! Даже в лагерь не отправляли. Не буду приводить содержание всей нашей 
беседы, это требует отдельного изложения. Главное, что я уяснил: обвинение во 
вредительстве было абсолютно надуманным. — Война есть война! Тут не до 
тонкостей отделки, главное — наличие боевых качеств, — сказал Селезнев. — 
Каждый раз я как ответственный за приемку фиксировал все заводские недостатки. 
Но тот же Верховный Главнокомандующий Сталин, и особенно курировавший 
авиационное производство Маленков, гнали нас в хвост и в гриву, требуя не 
мелочиться и не задерживать поставку самолетов фронту. Кстати, зафиксированное 
за время войны количество аварий по техническим причинам является меньше 
допустимой «нормы» поломок за такой длительный срок, да еще в условиях 
торопливого производства в военное время. Нас надо было поощрять, а не 
наказывать за такие показатели!.. После беседы с Селезневым я убедился: в этом 
деле министр госбезопасности Абакумов осуществлял определенную «сверхзадачу». 
Об этом сказал сам Абакумов, когда дошла очередь до него, и он оказался в одной 
из камер той же Лубянки. В сохранившихся докладах об арестах и ходе следствия, 
написанных им, когда он был министром госбезопасности, Абакумов пытался свалить 
вину на Сталина, заявляя, что все вершилось по его личному указанию. Но даже 
если арест авиаторов действительно был произведен с разрешения Сталина, то 
подключение к этому делу Жукова уже было инициативой и мстительным желанием 
Абакумова. Вот что рассказывал главный маршал авиации Новиков уже на суде над 
самим Абакумовым. Привожу короткие цитаты из рукописных записей Александра 
Александровича; подробности, касающиеся авиационной сути дела, для краткости 
опускаю, отбираю только то, что относится к фальсификации обвинений против 
маршала Жукова. «Арестован по делу ВВС, а допрашивают о другом». «Был у 
Абакумова не менее 7 раз, как днем, так и ночью, что можно установить по 
журналу вызовов из тюрьмы». «Я был орудием в их руках для того, чтобы 
скомпро-метироватьпекоторых видных деятелей Советского государства путем 
создания ложных показаний. Это мне стало ясно гораздо позднее... Вопросы 
состояния ВВС была только ширма». "Следователь Лихачев: «Какой ты маршал — 
подлец, мерзавец. Никогда отсюда больше не выйдешь... Расстреляем к... матери...
 Всю семью переарестуем. Заставим все равно рассказать все, мы все знаем. 
Рассказывай, как маршалу Жукову в жилетку плакал, он такая же сволочь, как ты...
» «Допрашивали с 22 по 30 апреля ежедневно, потом с 4 мая по 8 мая». «Морально 
надломленный, доведенный до отчаяния несправедливостью обвинения, бессонные 
ночи... Не уснешь, постоянно свет в глаза... Не только по причине допросов и 
нервного напряжения, чрезмерная усталость, апатия, безразличие и равнодушие ко 
всему — лишь бы отвязались — потому и подписал — малодушие, надломленная воля. 
Довели до самоуничтожения. Были минуты, когда я ничего не понимал... я как в 
бреду наговорил бы, что такой-то хотел убить такого-то». Что касается 
письма-заявления на маршала Жукова, о нем Новиков, давая пояснения суду, 
сказал: "— Заявление на Жукова по моей инициативе? — Это вопиющая неправда... 
со всей ответственностью заявляю, что я его не писал, дали печатный материал... 
Дело было так: к Абакумову привел меня Лихачев. Не помню, у кого был документ...
 (Где уж помнить в том состоянии, которое Александр Александрович описал выше.
 — В, К.)Абакумов сказал: вот, ознакомьтесь — и подпишите. «Заявление» было 
напечатано... Ни один протест не был принят... Потом заставили... Это было у 
Лихачева в кабинете, продолжалось около 7—8 часов... Было жарко мне, душно, 
слезы и спазмы душили... Много времени спустя я понял, для чего надо было им 
такое заявление". Так выбивались показания для того, чтобы обвинить Жукова. В 
итоге Абакумов доложил Сталину «Заявление» Новикова на девяти страницах, в 
котором главный маршал авиации обвиняет Жукова в присвоении исключительно себе 
заслуг по разработке и осуществлению многих победных операций и очень 
неуважительном отношении к Сталину как Верховному Главнокомандующему. Знал 
Абакумов, на какие болезненные чувства Сталина педалировать при составлении 
этого «Заявления». Получив такое обстоятельное и тяжелое обвинение в адрес 
Жукова, Сталин не счел возможным единолично решать судьбу заслуженного маршала, 
он, как министр обороны, которому было адресовано «Заявление», приказал созвать 
Высший Военный совет. 1 июня 1946 года состоялось заседание Высшего Военного 
совета. На него были приглашены маршалы Советского Союза и некоторые маршалы 
родов войск. Сталин вошел хмурый — предстоящий разговор, конечно же, был не из 
приятных. Плохое настроение Сталина подтверждала и его одежда: он был не в 
военной форме, а в кителе без погон. Сталин подошел к секретарю Военного совета 
генералу Штеменко, положил перед ним на стол папку и сказал: — Товарищ Штеменко,
 прочитайте, пожалуйста, нам эти документы. Генерал Штеменко раскрыл папку и 
начал громко читать. То были показания Новикова. После прочтения «Заявления» 
маршала Новикова в зале воцарилась гнетущая тишина, длившаяся минуты две. 
Первым заговорил Сталин. Обращаясь к сидящим в зале, он предложил выступать и 
высказывать мнение по существу выдвинутых обвинений в адрес Жукова. Выступили 
члены Политбюро ЦК партии Г. М. Маленков и В. М. Молотов. Оба они стремились 
убедить присутствующих в вине Жукова. После Маленкова и Молотова выступили 
маршалы Советского Союза И. С. Конев, А. М. Василевский и К. К. Рокоссовский. 
Они говорили о некоторых недостатках характера Жукова и допущенных ошибках в 
работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что он не мог 
быть заговорщиком. Особенно ярко и аргументированно выступил маршал 
бронетанковых войск П. С. Рыбалко, который закончил свою речь так: — Товарищ 
Сталин! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У 
него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот Родины, и 
он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны. Сталин 
никого не перебивал. Предложил прекратить обсуждение по этому вопросу. Затем он 
подошел к Жукову: — А что вы, товариш Жуков, можете нам сказать? Маршал твердым 
голосом ответил: — Мне, товарищ Сталин, не в чем оправдываться, я всегда честно 
служил партии и нашей Родине. Ни к какому заговору не причастен. Очень прошу 
разобраться в том, при каких обстоятельствах были получены показания от 
Новикова. Я хорошо знаю этих людей, мне приходилось с ними работать в суровых 
условиях войны, а потому глубоко убежден в том, что кто-то их принудил написать 
неправду. Сталин спокойно выслушал, внимательно посмотрел Жукову в глаза и 
сказал: — А все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть 
Москву. Как результат заседания Военного совета был издан Приказ Министра 
Вооруженных Сил Союза ССР от 9 июня 1946 года № 009 за подписью Сталина. 
Привожу несколько первых абзацев этого приказа:

«Совет Министров Союза ССР постановлением от 3 июня с. г. утвердил предложение 
Высшего военного совета от 1 июня об освобождении Маршала Советского Союза 
Жукова от должности Главнокомандующего Сухопутными Войсками и этим же 
постановлением освободил маршала Жукова от обязанностей Заместителя Министра 
Вооруженных Сил. Обстоятельства дела сводятся к следующему. Бывший Командующий 
Военно-Воздушными Силами Новиков направил недавно в Правительство заявление на 
маршала Жукова, в котором сообщал о фактах недостойного и вредного поведения со 
стороны маршала Жукова по отношению к Правительству и Верховному 
Главнокомандованию. Высший военный совет на своем заседании 1 июня с. г. 
рассмотрел указанное заявление Новикова и установил, что маршал Жуков, несмотря 
на созданное ему Правительством и Верховным Главнокомандованием высокое 
положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями Правительства 
и враждебно отзывался о нем среди подчиненных лиц. Маршал Жуков, утеряв всякую 
скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги 
недостаточно оценены, приписывая при этом себе, в разговорах с подчиненными, 
разработку и проведение всех основных операций Великой Отечественной войны, 
включая и те операции, к которым он не имел никакого отношения. Более того, 
маршал Жуков, будучи сам озлоблен, пытался группировать вокруг себя недовольных,
 провалившихся и отстраненных от работы начальников и брал их под свою защиту, 
противопоставляя себя тем самым Правительству и Верховному Главнокомандованию...
»

В такой обвинительной тональности составлены еще две с половиной страницы, и 
завершается приказ назначением Жукова командующим Одесским военным округом. 
Сталина несколько шокировала поддержка Жукова боевыми соратниками, особенно 
маршалом бронетанковых войск П. С. Рыбалко. Но маховик расправы был запущен. На 
пленуме Жукова вывели из членов ЦК КПСС. Через год из Москвы в Одессу была 
направлена комиссия во главе с министром обороны Булганипым. Проверку решили 
провести внезапную, никого не предупредили о прибытии комиссии. Жуков в этот 
день был на учениях в поле. Комиссия не обнаружила никаких недостатков. 
Наоборот, обучение и состояние войск улучшилось. Но пожаловался секретарь 
обкома партии Кириченко на слишком самостоятельные решения маршала в вопросах 
не только военных — в борьбе с преступностью, в распределении жилплощади. Н 
вообще — гордец. Очень просил секретарь перевести Жукова куда-нибудь на другое 
место. Булганин подробно изложил Сталину результаты проверки комиссии. Не забыл 
просьбу Кириченко. Жуков выглядит обиженным. На вокзал даже не пришел встречать 
комиссию (о намерении проверять внезапно — умолчал). И еще добавил: — Граница с 
Турцией рядом, как бы беда не случилась, махнет за рубеж — и что тогда? Не 
дремал и Абакумов, докладывал Сталину о «чемоданчике с драгоценностями», с 
которыми жена маршала якобы не расстается (позднее выяснилось, что это фикция). 
Регулярно присылал материалы подслушивания разговоров маршала на квартире. 
Сталин и на этот раз пошел на поводу у недоброжелателей. Жукова перевели 
подальше от границы, командующим второразрядным Уральским военным округом со 
штабом в Свердловске. Но все же через несколько лет, как говорится, совесть у 
Сталина заговорила: Жукова избрали депутатом Верховного Совета СССР (по 
рекомендации «сверху». Кроме Сталина, никто на это не осмелился бы). 10 октября 
на XIX съезде маршала опять избрали кандидатом в члены ЦК. Все шло к тому, 
чтобы назначить Жукова министром обороны. Смерть Сталина помешала этому. Но все 
же в какой-то степени Сталин признал свою вину перед боевым соратником и 
кое-что сделал для устранения этой своей несправедливости.

ВозрождениеВ Берлин на встречу с главами государств-союзников Сталин ехал 
поездом. Он видел за окном вагона разрушенные города, а на местах деревень, как 
безлистные обгоревшие деревья, торчали тысячи тысяч печных труб. Все это было 
наглядным подтверждением подробного доклада Чрезвычайной Государственной 
комиссии о материальном ущербе, причиненном немецкими захватчиками на 
оккупированной ими территории. Привожу только несколько абзацев из этого 
доклада: «Немецко-фашистские захватчики полностью или частично разрушили свыше 
6 миллионов зданий и лишили крова около 25 миллионов человек. Среди разрушенных 
и наиболее пострадавших городов — крупнейшие промышленные и культурные центры: 
Сталинград, Севастополь, Ленинград, Киев, Минск, Одесса, Смоленск, Новгород, 
Псков, Орел, Харьков, Воронеж, Ростов-на-Дону и многие другие. 
Немецко-фашистские захватчики разрушили 31 850 промышленных предприятий, на 
которых было занято около 4 миллионов рабочих; уничтожили или вывезли 239 тысяч 
электромоторов, 175 тысяч металлорежущих станков. Разрушили 65 тысяч километров 
железнодорожной колеи, 4100 железнодорожных станций, 36 тысяч 
почтово-телеграфных учреждений, телефонных станций и других предприятий связи. 
Уничтожили или разгромили 40 тысяч больниц и других лечебных учреждений, 84 
тысячи школ, техникумов, высших учебных заведений, научно-исследовательских 
институтов, 43 тысячи библиотек общественного пользования. Разорили и 
разграбили 98 тысяч колхозов, 1876 совхозов и 2890 машинно-тракторных станций; 
зарезали, отобрали или угнали в Германию 7 миллионов лошадей, 17 миллионов 
голов крупного рогатого скота, 20 миллионов голов свиней, 27 миллионов овец и 
коз, 110 миллионов голов домашней птицы». Предстояло все восстановить. Не было 
денег. Не было строительных материалов. Погибло несколько миллионов самих 
строителей — самых сильных и молодых. А 5 115 709 человек, измученных, 
травмированных духовно и физически, возвращались из немецкого плена на родину. 
Им надо помочь жильем, питанием, лечением. В неотложной поддержке и репатриации 
нуждаются граждане союзных нам государств, которые были освобождены из немецких 
лагерей Советской Армией, их тоже немало — 732 378 человек, в том числе 
американцев —'20 949, англичан — 23 744, французов — 29! 903, бельгийцев — 32 
789, голландцев — 30 958, люксембуржцев — 1308, норвежцев — 1040 и т. д. 
Впервые после 1937 года Сталин позволил себе отпуск в 1946 году. Он поехал в 
Крым, на автомобиле. Тогда не было еще нынешней автострады, дорога была 
разбитая. Вдоль нее — скелеты городов и деревень, руины, пожарища. 
Строительство шло как после разрухи, причиненной первой мировой и гражданской 
войнами. Руки могли опуститься от изнеможения и усталости после невероятных 
усилий, отданных для достижения победы, и от огромного объема восстановительных 
работ. Но опять Сталин и партия были той могучей, объединяющей всех силой, 
которая позвала, подняла, организовала и направила народы СССР на новый, 
невиданный трудовой подвиг. Я не в состоянии охватить и описать процесс 
послевоенного восстановления народного хозяйства, строительства заново городов, 
возрождение простого человеческого житья-бытья; хотя сам был участником этого 
великого подъема, все видел, но по сей день удивляюсь: как же мы все это 
осилили! Изможденные, худые, полуголодные люди жили на скудное питание, которое 
получали по карточкам. Много написано недобрых слов об этих карточках, но 
писали так люди, поверхностно рассуждающие или движимые недоброжелательством. 
Если бы не эти карточки, не социалистический принцип учета и распределения, 
голод задушил бы народ, погибло бы от него людей больше, чем на полях сражений. 
По карточкам хоть немного, но получали все, по всей стране, благодаря чему и 
выжили. Конечно, были перебои в снабжении, было и воровство, махинаторство, но 
это отдельные недостатки (наказуемые!), а в целом страна и народ выжили именно 
благодаря твердому государственному порядку в снабжении. Руководство страны 
спланировало в новом пятилетнем плане восстановление народного хозяйства. 
Сталин в своей речи перед избирателями 9 февраля 1946 года позвал народ на 
трудовой подвиг. Этот призыв был похож на его выступление 3 июля 1941 года, 
когда он поднимал народы Советского Союза на великую войну против немецких 
захватчиков. В своей речи Сталин подвел итоги войны против Германии и Японии. 
Сказал: «Война была не только проклятием. Она была вместе с тем великой школой 
испытания всех сил народа... экзаменом нашему советскому строю, нашему 
государству, нашему правительству, нашей Коммунистической партии...» Далее он 
показал, как по всем этим параметрам мы выдержали экзамен и одержали победу над 
очень сильным врагом. Могут ли быть сомнения в том, что мы осилим трудности, 
стоящие перед нами в мирном строительстве? Сталин говорил как всегда спокойно, 
не торопясь. Речь его была настолько убедительна, что у меня, когда я его 
слушал (а слушала по радио вся страна), поднималась какая-то внутренняя сила, 
вдохновение, вера, что все, о чем он говорит, будет непременно осуществлено. 
«Основные задачи нового пятилетнего плана состоят в том, чтобы восстановить 
пострадавшие районы страны, восстановить довоенный уровень промышленности и 
сельского хозяйства и затем превзойти этот уровень в более или менее 
значительных размерах. Не говоря уже о том, что в ближайшее время будет 
отменена карточная система, особое внимание будет обращено на расширение 
производства предметов широкого потребления, на поднятие жизненного уровня 
трудящихся путем последовательного снижения цен на все товары и на широкое 
строительство всякого рода научно-исследовательских институтов, могущих дать 
возможность науке развернуть свои силы. Я не сомневаюсь, что если окажем 
должную помощь нашим ученым, они сумеют не только догнать, но и превзойти в 
ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны. Что касается планов 
на более длительный период, то партия намерена организовать новый мощный подъем 
народного хозяйства, который дал бы нам возможность поднять уровень нашей 
промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным уровнем». Сегодня, 
перечитывая эти слова, я не обнаруживаю в них зажигательности или особого 
пафоса, которые испытывал, когда слушал прямую речь Сталина. Наверное, это 
зависело не только от убедительности и авторитета вождя, но и от того, что все 
мы ждали таких слов, все хотели, всем была нужна именно такая обнадеживающая, 
объединяющая, вдохновляющая энергия при той нашей безмерной усталости и даже 
сомнении — хватит ли сил — при виде окружающей разрухи и полуголодного 
существования. И люди поверили и в слова Сталина, и в свои силы. Ниже я приведу 
очень любопытный, объективный, подлинный документ, подтверждающий это. Кроме 
повседневной открытой информации о ходе работ, настроениях, высказываниях людей,
 обобщались и докладывались сведения о том, что говорят, думают люди, не 
опасаясь преследования за свою откровенность. Одним из источников таких самых 
тайных мыслей были надписи, которые делали люди в бюллетенях для голосования 
при выборах депутатов Верховного Совета. Они заходили в кабины для голосования 
и, оставаясь невидимыми, могли без опаски написать анонимно все, что хотели. А 
вот сокращенный текст документа, о котором я сказал выше.

Информация оргинструкторского отдела МГК ВКП(б) о надписях на бюллетенях по 
выборам в Верховный Совет СССР 12 февраля 1946 г. ...Имеются также такие 
надписи: «Голосую за т. Сталина, желаю ему многих лет жизни на счастье нашего 
народа», «Голосую за родного Сталина, за прекрасное будущее, за счастье народа»,
 «Слава великому Сталину», «Отдаю свой голос за кристально чистого человека, за 
великого Сталина», «Всем сердцем голосую за т. Сталина и программу ЦК, 
изложенную в Обращении». Надпись на украинском языке гласит: «Пусть живет 
родной отец, т. Сталин, который освободил Украину от немецкой неволи. Свой 
голос отдаю за т. Сталина. Пусть он здравствует на долгие годы. Пусть его 
мудрые глаза освещают нам путь. Пусть его сердце, ласковое и доброе, долгие 
годы бьется на благо Родины. Да здравствует Сталин!» Избиратель 44-го участка 
(Пролетарский район) сделал следующую надпись: «Я побывал во многих странах и 
хорошо знаю, что такое буржуазная демократия. Голосую за коммунистическую 
идеологию, русский народ, советскую мораль, нашу демократию, нашу партию 
большевиков, за Сталина...» «С радостью голосую за тт. Маленкова и Булганина — 
коммунистов-сталинцев. Мне дороги все, кто близок к т. Сталину, которого я 
люблю больше своей жизни. Под водительством Сталина мы победили. Да здравствует 
наш мудрый вождь». От имени группы офицеров сделана такая надпись; «За Вас, 
дорогой т. Сталин, готовы отдать не только свои голоса, но и свои жизни». 
Имеются надписи, обращенные к нашей партии. «Я — беспартийный, — пишет один 
избиратель, — но верю в правильность политики партии большевиков». Другие 
избиратели ставили такие надписи: «Да здравствует партия большевиков — 
организатор наших побед. Голосую первый раз, с чувством радости отдаю свой 
голос за кандидатов блока коммунистов и беспартийных». «Голосую за 
Коммунистическую партию, за счастье народа, за коммунизм. Приветствую партию 
большевиков, борющуюся за дальнейшее улучшение нашей жизни. Пусть крепнет блок 
коммунистов и беспартийных!» «Я голосую за страну, где процветают дружба 
народов и равноправие всех национальностей. Прошу вас беречь и охранять 
здоровье нашего чуткого друга народов Советского Союза и всего прогрессивного 
человечества, великого нашего т. Сталина».

Прерывая (их очень много) эмоциональные высказывания, хочу еще раз обратить 
внимание на то, что это люди писали искренно, от души. Никто их не заставлял, 
не принуждал. О достоверности моего убеждения свидетельствуют надписи иного 
содержания, которые тоже включены в обзор:

«Моя просьба — поскорее улучшить снабжение товарами широкого потребления. Нужда 
в одежде, обуви и белье неимоверно большая». «Прошу обратить внимание на 
себестоимость управленческого аппарата. Чем меньше управленческий аппарат, тем 
слаженнее работа». «Отдавая свой голос за лучших сынов Родины, прошу проявить 
больше заботы о семьях погибших воинов. К вам, мои дорогие, я обращаю свою 
просьбу, подумайте об улучшении жилищных условий». В другой надписи сказано: 
«Люди до 40 лет вынуждены жить без семьи только потому, что у них нет жилья». 
«Заставьте райисполкомы больше заниматься вопросами жилья, благоустройства и 
быта рабочих. Пусть ближе будут они к трудящимся. У нас стало очень много 
разводов, — укрепляйте семью, призовите к порядку морально разложившихся». 
«Развивайте критику всех недостатков в работе». «Товарищи депутаты, усильте 
борьбу с ворами в общественном питании, нарушителями общественного порядка — 
грабителями, хулиганами, а также с семейственностью в учреждениях и в бытовом 
обслуживании». «Разгоните колхозы, выгоните евреев из торговых организаций». 
«Голосую с условием выезда за границу для ознакомления с другими 
национальностями. Давайте свободные выборы». В Калининском округе при вскрытии 
урн на бюллетенях были обнаружены такие надписи: «Когда кончится 
сверхдемократическая комедия — народное мучение, это хуже рабства», "Народ 
голосует молча, но он говорит: «Больше хлеба, одежды, мяса, если вы с этим не 
справитесь, то потеряете всякое доверие», «Прошу дать вольную торговлю, чтобы 
все хорошо жили, и дети не голодали так, как сейчас», «У нас живут хорошо те, 
кто у власти, а остальной народ смотрит в гроб». Мать, потерявшая сына на 
фронте, написала: «Чистосердечно отдаю свой голос за достойных сынов Родины и 
желаю им хорошо поработать на благо народа. Не забывайте детей-сирот и матерей, 
отцы и сыновья которых погибли в боях за счастье всего человечества».

Трудно, тяжело шло восстановление, всего не хватало, и все же Сталин постоянно 
искал возможности облегчить жизнь людей. Может быть, учитывая вышеприведенную 
информацию (надписи на бюллетенях), через несколько дней после выборов было 
принято решение о новом снижении цен: на хлеб — на 58%, крупу — от 53 до 63%, 
хлебобулочные изделия — до 50%, макароны — на 55%, сахар — на 33%, водку и вина 
— на 25%. В Москве дополнительно открылись новые хлебные магазины, в которых 
продавались до 44 видов хлебных и мучных изделий. В ресторанах и чайных цены 
снижались соответственно ценам на продукты в магазинах. И вот опять привожу 
отклики на это постановление. «Слова Сталина не расходятся с делом, — говорит 
токарь завода „Калибр“ Кузнецова, — снизили цены на продукты в коммерческих 
магазинах, скоро отменят и карточную систему. А если в ближайшем будущем снизят 
цены на предметы ширпотреба, то тогда еще веселее станет наша жизнь». И опять 
много подобных высказываний, но были и такие: «Для рабочих от снижения 
коммерческих цен пользы мало. Все равно покупать будут те, кто имеет большие 
заработки». Как бы там ни было, снабжение улучшалось, а деньги, необходимые на 
восстановление, поступали в бюджет. Снижение цен стало традиционным. В 1947 
году была отменена карточная система снабжения — и это несмотря на то, что 
сельское хозяйство пострадало от засухи, сильнейшей за последние 50 лет! Шла 
титаническая работа по восстановлению фабрик, заводов, больниц, учебных 
заведений, сельского хозяйства. Но... опять на пути к спокойной, нормальной 
трудовой жизни советских людей возникло это трижды проклятое «но». Опять 
Сталину, который тоже устал и постарел, пришлось, наряду с труднейшими делами 
по восстановлению народного хозяйства, заняться вопросами военной стратегии. На 
сей раз глобальной!

Заботы о левом флангеПосле войны Сталин укреплял общее геополитическое 
положение Советского Союза. В Европе он создал блок социалистических стран: 
Югославия, Болгария, Польша, Венгрия, Румыния, Албания, — которые строили свою 
жизнь по социалистическим канонам (с некоторыми национальными особенностями). 
Восток — левый фланг страны — оставался открытым. После разгрома сильной 
японской армии здесь создавалась благоприятная обстановка: в Китае шло мощное 
национально-освободительное движение, часть которого возглавляли коммунисты во 
главе с Мао Цзэдуном. В другой группировке национально-освободительных сил 
лидером был Чан Кайши. В Корее, тоже разъединенной на две части 
противоборствующими сторонами, северную половину возглавлял коммунист Ким Ир 
Сен. Под его руководством корейский народ боролся за освобождение от 
американских колонизаторов и их южнокорейских прислужников. США теперь (главный 
оппонент Советского Союза) все внимание сосредоточили на укреплении своих 
позиций в Европе. Этим и решил воспользоваться Сталин, оказав помощь братским 
компартиям Кореи и Китая. В марте 1949 года Сталин сказал Поскребышеву: — Надо 
поближе познакомиться с товарищем Ким Ир Сеном, решить с ним ряд очень важных 
проблем на Востоке. Пригласите Ким Ир Сена в Москву. Вскоре корейский лидер 
прибыл в нашу столицу вместе с советским послом в Корее генералом Штыковым. 
Сталин принял их немедленно. В состоявшейся беседе были решены важные для обеих 
стран проблемы. Опубликованная часть их беседы дает представление, о чем шла 
речь. — Много ли американских войск в Корее? — спросил Сталин. — Около 20 тысяч 
солдат и офицеров, — ответил Ким Ир Сен. — Примерно 15—20 тысяч, — уточнил 
более осведомленный Штыков. — Имеется ли у южан своя национальная корейская 
армия? — Имеется, численностью до 60 тысяч человек, — ответил Ким Ир Сен. 
Сталин улыбнулся и спросил: — А вы их не боитесь? Ким Ир Сен ответил серьезно: 
— Мы их не боимся, но у нас нет военной техники и морских сил. Сталин пообещал: 
— С этим мы вам окажем помощь. Особенно самолетами, чтобы американцы не 
хозяйничали в небе. Кроме укрепления своей армии, надо принимать меры по 
ослаблению армии противника. Как у вас обстоит дело с этим вопросом? Засылаете 
ли вы своих людей в южнокорейскую армию? — Наши люди там ведут тайную работу, 
но пока активно себя не проявляют. — Правильно делают, осторожность нужна. Но и 
о бдительности не забывайте, южане тоже засылают своих людей в вашу армию... В 
декабре 1949 года в Москву прибыл Мао Цзэдун. Он приехал на торжества по случаю 
70-летия Сталина. На этот юбилей съехались государственные и партийные деятели 
многих стран, но особое внимание Сталин уделил Мао Цзэдуну. Это видно из того, 
что Сталин поселил Мао в Кремле: такой чести никто не удостаивался. Самые 
высокие гости жили обычно в гостиницах, в своих посольствах или на советских 
госдачах. Такое отношение к Мао, конечно же, объясняется не только престижными 
соображениями. Сталину надо было решить с Мао геополитические проблемы на 
многие годы вперед. И конечно же, два крупнейших политических лидера XX века за 
эти недели и поговорили, и обсудили, и договорились о многом. Кроме личных 
встреч, были и официальные, в присутствии членов Политбюро. Достовернее других 
об этом рассказывает переводчик Н. Т. Федоренко (впоследствии ученый-краевед, 
член-корреспондент АН СССР). Я использую здесь некоторые эпизоды из его 
воспоминаний. Встречи и беседы Сталина и Мао Цзэдуна проходили обычно на 
московской даче в Кунцево. Время всегда было ночное. За длинным столом, в самом 
начале которого сидел Сталин, как правило, располагались члены Политбюро ЦК 
ВКП(б). Мао Цзэдун занимал место рядом с хозяином, если не считать переводчика, 
который находился между ними. Китайские товарищи занимали места по соседству со 
своим лидером. Стол всегда был сервирован: у каждого места — обеденный прибор, 
бокалы, рюмки, минеральная вода, несколько бутылок грузинского сухого вина. 
Водка не подавалась. На столе также стояли блюда с парниковыми овощами и 
зеленью. В конце большого стола находился сервировочный столик. Каждый брал 
себе еду по собственному вкусу. Прислуги в комнате не бывало. Приходила лишь 
одна официантка, которая приносила какое-либо горячее блюдо, показывала его 
хозяину и затем относила на сервировочный столик. Вино каждый наливал себе сам, 
но пили очень экономно, большинство скорее делало вид, что выпивает. Все, 
кажется, предпочитали лишь пригубить. Графин с коньяком, стоявший в центре 
стола, приводился в движение — шел по кругу, когда подходило время произнести 
тост. Сталин обычно отпивал один-два глотка сухого вина из своего хрустального 
бокала на ножке, смешивая красное и белое из двух бутылок, которые возвышались 
по его правую руку и которыми пользовался только он один. «— Как-то на одной из 
встреч, — вспоминает Федоренко, — как всегда на подмосковной даче, Мао Цзэдун, 
с которым мне пришлось сидеть рядом, шепотом спросил меня, почему Сталин 
смешивает красное и белое вино, а остальные товарищи этого не делают. Я ответил 
ему, что затрудняюсь объяснить, лучше спросить об этом Сталина. Но Мао Цзэдун 
решительно возразил, заметив, что это было бы бестактным. — Что у вас там за 
нелегальные перешептывания? — раздался голос Сталина. — Товарищ Мао Цзэдун 
интересуется, почему вы смешиваете разные вина, а другие этого не делают. — Это,
 видите ли, моя давняя привычка. Каждое вино, грузинское в особенности, 
обладает своим вкусом и ароматом. Соединением красного с белым я как бы 
обогащаю вкус, а главное — создаю букет, как из пахучих степных цветов». Темы 
собеседований были самые различные. Строгой повестки дня не существовало. 
Разговор практически происходил между Сталиным и Мао Цзэдуном. Однако в ходе 
непринужденного разговора собеседники обменивались суждениями по военным, 
политическим, экономическим и идеологическим вопросам. Именно так были 
согласованы принципиальные положения Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи 
между Советским Союзом и Китаем. Конкретные переговоры по содержанию статей 
договора велись делегациями: советской — во главе с А. И. Микояном и китайской 
— с Чжоу Эньлаем. Шло время, прошел декабрь. Минул январь 1950 года. 
Приближалась февральская дата — день подписания Договора о дружбе, союзе и 
взаимной помощи между Советским Союзом и Китаем. — Нам хотелось бы, товарищ 
Сталин, устроить небольшой прием после подписания договора, — обратился Мао 
Цзэдун с просьбой во время очередной встречи. — Естественно, — сказал хозяин. — 
Но не в Кремле, где меня разместили, а в другом месте, например в «Метрополе».
 — А почему не в Кремле? — Видите ли, товарищ Сталин, Кремль — это место 
государственных приемов Советского правительства. Не совсем это подходяще для 
нашей страны — суверенного государства... — Да, но я никогда не посещаю приемов 
в ресторанах или иностранных посольствах. Никогда... — Наш прием без вас, 
товарищ Сталин... Нет, нет, просто немыслимо. Мы просим, очень просим, 
пожалуйста, — настаивал Мао Цзэдун. Наступила пауза, с ответом Сталин не спешил.
 Он как бы сосредоточивался. Мао Цзэдун ждал согласии, не сводя с него глаз. — 
Хорошо, товарищ Мао Цзэдун, я приеду, если вы этого так хотите, — произнес 
Сталин и заговорил на другую тему. 14 февраля в назначенный день и час 
китайские хозяева и гости собрались в банкетном зале «Метрополя». Охрана 
предложила переводчику встретить Сталина в вестибюле. Вскоре открылась парадная 
дверь, и на пороге, как в раме на портрете во весь рост, стоял Сталин. Быстрым 
взглядом он обвел вестибюль и, заметив переводчика, не спеша направился в его 
сторону как на знакомый ориентир. Приблизившись к гардеробу, Сталин начал 
расстегивать шинель, услужливый гардеробщик подскочил к нему и произнес: — 
Разрешите, Иосиф Виссарионович, подсобить... Сталин, взглянув на него, вежливо 
с ним поздоровался и с легкой иронией произнес: — Благодарю, но это, кажется, 
даже я умею... Сняв шинель, он подошел к вешалке, повесил, положил на полку 
свою фуражку, посмотрел в зеркало, поправил волосы и обратился к переводчику: — 
Как тут дела, все ли в сборе? — Да, товарищ Мао Цзэдун и другие китайские 
друзья уже давно на месте, ожидают вас. — В таком случае — ведите меня. 
Банкетный зал его встретил громкими рукоплесканиями и шумными возгласами 
восторга. Это было всеобщее ликование — и мрачных пессимистов, и очень 
осторожных оптимистов. На какой-то миг Сталин остановился, окинул взглядом 
собравшихся. Он пошел к Мао Цзэдуну, который стоял за длинным столом 
«президиума». Они поздоровались, пожали друг другу руки и Обменялись общими 
фразами относительно здоровья и дел. Затем китайские товарищи во главе с Чжоу 
Эньлаем начали подходить к Сталину, чтобы поздороваться и обменяться 
рукопожатиями. Настроение у всех было приподнятое. На некотором отдалении 
стояла когорта: Берия, Маленков, Хрущев, Ворошилов, Микоян, Шверник, Суслов, 
Булганин. Начались тосты, здравицы. Все с нетерпением ждали самого главного — 
слова Сталина. Именно он должен и может сказать нечто сокровенное, что выразит 
истину момента, глубокий смысл исторического события. И это мгновение наступило.
 Он провозгласил тост за Мао Цзэдуна, за успехи Китайской Народной Республики. 
Что касается Кореи, то Мао дал согласие способствовать объединению военным 
путем северной и южной части этой страны под эгидой коммунистов. Сталин 
выполнил обещание, данное Ким Ир Сену. Корейская армия получила огромную помощь 
военной техникой. Силы северных корейцев настолько возросли, что они иногда, 
как говорится, стали играть мускулами, проявляли активные действия на фронте. 
Сталин понимал: если разгорятся боевые действия, американцы немедленно 
подбросят на Восток свои силы, это осложнит борьбу самих корейцев и не будет 
способствовать осуществлению стратегии по укреплению восточного фланга. Штыкову 
была послана предупредительная телеграмма: «Вам было запрещено без разрешения 
Центра рекомендовать правительству Северной Кореи проводить активные действия 
против южных корейцев... Обязываем дать объяснение...» Но события развиваются 
не всегда так, как хотелось бы. 25 июня 1950 года рано утром радио Пхеньяна 
объявило, что «войска марионеточного правительства Южной Кореи начали внезапное 
наступление на территорию Северной Кореи... Противник вторгся на глубину от 
одного до двух километров». Однако в военном отношении наши советники во главе 
с генералом Штыковым подготовились лучше. Южнокорейские заслоны были сметены, 
северяне быстро и организованно покатились к Цусимскому проливу. Американцы 
могли пока ответить только мощными авианалетами да начали переброску своих 
дивизий из Японии на юг Корейского полуострова. Сталин предупредил, чтобы 
советские граждане в военных действиях не участвовали. Однако Ким Ир Сен хотел 
быстрее развить успех, поэтому обратился к Штыкову с просьбой все-таки послать 
наших офицеров непосредственно в наступающие корейские части. Тот сгоряча 
пообещал и обратился с просьбой в Центр. Сталин ответил ему немедленно и в 
характерном для него стиле: "Вы ведете себя неправильно, так как пообещали 
корейцам дать советников, а нас не спросили. Вам нужно помнить, что вы 
являетесь представителем СССР, а не Кореи. Пусть наши советники пойдут в штаб 
фронта и в армейские группы в гражданской форме в качестве корреспондентов 
«Правды» в требуемом количестве. Вы будете лично отвечать за то, чтобы они не 
попали в плен. Фын Си(так подписывался Сталин)".Американское командование 
перебросило через океан экспедиционный корпус, усиленный флотом и авиацией. 
Американские войска, поддержанные мощными ударами с моря и с воздуха, где у них 
было подавляющее превосходство, потеснили северокорейцев, перешли на их 
территорию и стремительно двинулись на север. Война приближалась к границам 
Китая и СССР. Что делать? Вводить в Корею наши войска? — Это опять война. 
Сталин решил добиться от Китая введения в Корею их армии. Принципиальное 
соглашение было достигнуто почти год назад, но теперь обстановка изменилась... 
Сталин настаивал, а авторитет его был очень велик, Мао Цзэдун не мог ему 
отказать. И вот 13 октября Сталин сообщает: "Пхеньян. Штыкову для товарища Ким 
Ир Сена.Только что получил телеграмму от Мао Цзэдуна, где он сообщает, что ЦК 
КПК вновь обсудил положение и решил все же оказать военную помощь корейским 
товарищам. Фын Си".Китайская и корейская армии совместными усилиями отбросили 
американцев до границы между Севером и Югом. Здесь фронт остановился, началась 
затяжная позиционная война. Мощная американская авиация беспощадно уничтожала 
все живое в Северной Корее, полностью были разрушены, обращены в щебень после 
многократных бомбардировок с моря и с воздуха все корейские города, даже самые 
маленькие. Тогда Сталин принял важное решение: на китайской территории близ 
корейской границы были развернуты аэродромы, на которых разместилось несколько 
наших авиационных дивизий. На летчиках была китайская военная форма, на 
самолетах китайские опознавательные знаки. Сталин строжайше приказал следить за 
тем, чтобы наши самолеты ни в коем случае не перелетали линию фронта, дабы 
исключить всякую возможность попадания наших пилотов в плен. Так и произошло: в 
воздушных боях над Северной Кореей наши летчики сбили несколько сотен 
американских машин, но и сами потеряли 319. И ни один наш летчик не попал в 
плен! Уже при жизни Сталина были начаты переговоры о перемирии между корейцами, 
а вскоре после его кончины огонь был прекращен. Таким образом, Корея и Китай 
надежно укрепили свои международные позиции и приступили к мирному 
строительству новой, свободной от оккупантов жизни. Эти страны были надежными 
дружественными соседями. Сталин своего достиг — укрепил левый фланг страны 
прочно и, казалось, надолго. Но именно только «казалось». Пришедший к власти 
Хрущев свел на нет все усилия Сталина, поссорил СССР с Китаем, предал корейский 
народ, не выполняя ранее достигнутые договоренности.

Поиски новой стратегии Весной 1946 года бывший премьер-министр Великобритании 
совершал неофициальную поездку по США. Выступая в Вестминстерском колледже в 
Фултоне (штат Миссури), он подчеркнул, что говорит от себя лично, не 
представляя никакие официальные инстанции. Однако выступление Черчилля не было 
очередной лекцией или вечером воспоминаний. Это было программное выступление, 
намечающее политику всего капиталистического мира на многие годы вперед. И не 
случайно президент США Гарри Трумэн потратил немало времени, совершив поездку 
более чем в тысячу миль, чтобы присутствовать на этом выступлении Черчилля. 
Если опустить дипломатические и маскировочные завитушки из речи Черчилля, суть 
ее сводится к предложению создать <'братскую ассоциацию народов, говорящих на 
английском языке", — то есть самый настоящий военный союз англосаксонской расы. 
Против кого был нацелен англо-американский военный союз? Черчилль указывает 
адрес абсолютно точно, заявляя, что железный занавес разделил европейский 
континент. «За этой линией хранятся все сокровища древних государств 
Центральной и Восточной Европы — Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, 
Белград, Бухарест, София — все эти знаменитые города и население в их районах 
находятся в советской сфере»... Далее Черчилль рисует очень опасную 
перспективу: «Никто не знает, что Советская Россия и ее международная 
коммунистическая организация намеревается сделать в ближайшем будущем или 
каковы границы, если таковые существуют, их экспансионистских тенденций и 
стремлений...» Черчилль рекомендует поспешить с созданием англо-американского 
военного союза потому, что «...в значительном большинстве стран, отстоящих 
далеко от русской границы и разбросанных по всему миру, созданы 
коммунистические пятые колонны, которые действуют r полном единении и 
абсолютном повиновении указаниям, получаемым от коммунистического центра». 
Справедливости ради отметим: Черчилль в этом отношении был прозорлив, недавно 
опубликованные документы о финансировании КПСС деятельности компартий многих 
стран мира, подтверждают это. Президент США Трумэн и правительство Англии 
фактически взяли на вооружение концепцию, изложенную Черчиллем в Фултоне. 
Истощение в войне и отсутствие реальных экономических факторов у СССР для новых 
сражений и наличие атомной бомбы у США — было тем стимулом, который вдохновлял 
американо-английский военный союз на быстрое (пока не поздно!) использование 
благоприятных факторов для «бесстрашного провозглашения принципов свободы и 
прав человека на территориях стран Восточной Европы и СССР». Руководители 
нашего государства, опираясь на теорию марксизма-ленинизма, считали: 
распространение коммунизма на всей планете произойдет не силой оружия, а это 
предрешено историей, капиталистическая система обречена на вымирание как более 
архаичная и устаревшая. Так объявлялось в официальной публичной пропаганде КПСС,
 но подпольно партия этот исторический процесс постоянно форсировала как 
теоретическими, так и финансовыми вливаниями компартиям в других странах, своим 
«пятым колоннам», как их называл Черчилль. Таким образом, обе системы — 
капиталистическая и социалистическая — ставили задачу овладения миром. 
Социалистическая — без применения оружия — «Пролетарии всех стран, 
соединяйтесь!» Капиталистический лагерь во главе с США, не имея объединяющей 
собственной идеологии, решил уничтожить силой оружия социалистический лагерь, 
пока не поздно. Обе стороны, стараясь перекричать одна другую, просто вопили о 
своем миролюбии и тратили немалые силы и средства в «борьбе за мир!» Речь 
Черчилля вызвала огромный всплеск самых различных суждений и оценок в прессе. 
Сталин читал полный текст речи Черчилля. Разведуправление позаботилось об этом. 
Какие мысли возникли у Сталина при таком резком обострении отношений с бывшими 
союзниками? Выступление Черчилля было настолько принципиальным, что Сталин 
немедленно отреагировал на его речь. Как известно, Сталин редко давал интервью, 
а тут откликнулся через неделю. Один из корреспондентов «Правды» 13 марта 1946 
года обратился к Сталину (нет сомнения, по его личному указанию) с просьбой 
«разъяснить ряд вопросов, связанных с речью Черчилля». Мир вступал в атомную 
эпоху. Человечество стояло у порога третьей мировой войны. Сталин в эти годы 
был уже многоопытный стратег, дипломат, государственный и партийный деятель. Он 
тщательно проанализировал программное заявление Черчилля и в своих ответах 
корреспонденту, по сути дела, дает оценку новой международной ситуации и 
англо-американскому союзу. Это стало стратегическим завещанием Сталина на 
долгие годы вперед. Он не думал тогда о своей смерти (а жить ему оставалось 
семь лет). Он, наверное, собирался сам осуществлять эту стратегию. И я уверен — 
будь он жив — история, и особенно судьба нашего государства, сложились бы 
совсем иначе. И уже, конечно, не произошло бы то, что мы ныне видим и 
переживаем. Прежде чем привести большие цитаты (иначе нельзя) из ответов 
Сталина корреспонденту «Правды», напомню: все речи, выступления, статьи, и в 
том числе эти ответы, Сталин готовил сам, ни помощникам, ни советникам он это 
не поручал, они предоставляли только справочные материалы. Интервью было 
опубликовано 14 марта 1946 года. Вопрос. Можно ли считать, что речь господина 
Черчилля причиняет ущерб делу мира и безопасности? Ответ. Безусловно, да. По 
сути дела господин Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны. И 
господин Черчилль здесь не одинок — у него имеются друзья не только в Англии, 
но и в Соединенных Штатах Америки. Следует отметить, что господин Черчилль и 
его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. 
Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, 
объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную 
нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории,
 утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются 
полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая 
теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы, как единственно 
полноценная нация, должны господствовать над другими нациями. Английская 
расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что 
нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные, должны 
господствовать над остальными нациями мира. По сути дела, господин Черчилль и 
его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, 
нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все 
будет в порядке, — в противном случае неизбежна война... Но нации проливали 
кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих 
стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством Черчиллей.
 Вполне вероятно поэтому, что нации, не говорящие на английском языке и 
составляющие вместе с тем громадное большинство населения мира, не согласятся 
пойти в новое рабство. Трагедия господина Черчилля состоит в том, что он, как 
закоренелый тори, не понимает этой простой и очевидной истины. Несомненно, что 
установка господина Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР. 
Ясно также и то, что такая установка господина Черчилля несовместима с 
существующим союзным договором между Англией и СССР... Вопрос.Как Вы 
расцениваете ту часть речи господина Черчилля, где он нападает на 
демократический строй соседних с нами европейских государств и где он критикует 
добрососедские взаимоотношения, установившиеся между этими государствами и 
Советским Союзом? Ответ.Эта часть речи господина Черчилля представляет смесь 
элементов клеветы с элементами грубости и бестактности . Господин Черчилль 
утверждает, что «Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, 
София — все эти знаменитые города и население в их районах находятся в 
советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому 
влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы». 
Господин Черчилль квалифицирует все это как не имеющие границ 
«экспансионистские тенденции» Советского Союза... Не требуется особого труда, 
чтобы показать, что господин Черчилль грубо и беспардонно клевещет здесь как на 
Москву, так и на поименованные соседние с СССР государства. Во-первых, 
совершенно абсурдно говорить об исключительном контроле СССР в Вене и Берлине, 
где имеются Союзные Контрольные Советы из представителей четырех государств и 
где СССР имеет лишь 1/4 часть голосов. Бывает, что иные люди не могут не 
клеветать, но надо все-таки знать меру. Во-вторых, нельзя забывать следующего 
обстоятельства. Немцы произвели вторжение в СССР через Финляндию, Польшу, 
Румынию, Венгрию. Немцы могли произвести вторжение через эти страны потому, что 
в этих странах существовали тогда правительства, враждебные Советскому Союзу... 
Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая 
обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих 
странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу? Как 
можно, не сойдя с ума, квалифицировать эти мирные стремления Советского Союза 
как экспансионистские тенденции нашего государства? Господин Черчилль недоволен,
 что Польша сделала поворот в своей политике в сторону дружбы и союза с СССР... 
Польша, современная демократическая Польша, не желает быть больше игральным 
мячом в руках иностранцев. Мне кажется, что именно это обстоятельство приводит 
господина Черчилля в раздражение и толкает его к грубым, бестактным выходкам 
против Польши. Шутка ли сказать: ему не дают играть за чужой счет... Господин 
Черчилль бродит около правды, когда он говорит о росте влияния коммунистических 
партий в Восточной Европе. Следует, однако, заметить, что он не совсем точен. 
Влияние коммунистических партий выросло не только в Восточной Европе, но почти 
во всех странах Европы, где раньше господствовал фашизм (Италия, Германия, 
Венгрия, Болгария, Финляндия) или где имела место немецкая, итальянская или 
венгерская оккупация (Франция, Бельгия, Голландия, Норвегия, Дания, Польша, 
Чехословакия, Югославия, Греция, Советский Союз и т. п.). Рост влияния 
коммунистов нельзя считать случайностью. Он представляет вполне закономерное 
явление. Влияние коммунистов выросло потому, что в тяжелые годы господства 
фашизма в Европе коммунисты оказались надежными, смелыми, самоотверженными 
борцами против фашистского режима, за свободу народов... Коммунисты вполне 
заслуживают доверия народа. Так выросло влияние коммунистов в Европе. Таков 
закон исторического развития. Конечно, господину Черчиллю не нравится такое 
развитие событий, и он бьет тревогу, апеллируя к силе. Но ему так же не 
нравилось появление советского режима в России после первой мировой войны. Он 
также бил тогда тревогу и организовал военный поход «14 государств» против 
России, поставив себе целью повернуть назад колесо истории. Но история 
оказалась сильнее черчиллевской интервенции, и донкихотские замашки господина 
Черчилля привели к тому, что он потерпел тогда полное поражение. Я не знаю, 
удастся ли господину Черчиллю и его друзьям организовать после второй мировой 
войны новый поход против «Восточной Европы». Но если им это удастся, — что 
маловероятно, ибо миллионы «простых людей» стоят на страже дела мира, — то 
можно с уверенностью сказать, что они будут биты так же, как они были биты в 
прошлом, 26 лет тому назад.

Разумеется, ни Сталин, ни руководимая им коммунистическая система «добровольно 
капитулировать» не собирались и... началась война. Та самая третья мировая, о 
которой сегодня говорят по-разному: одни, что она свершилась, другие — она идет,
 третьи — скоро вспыхнет. Я сторонник считать, что третья мировая война 
началась, когда ее объявил англо-американский союз. В ней родилась новая 
стратегия, которая и стала главным ее содержанием. Один из этапов этой войны в 
нашей стране мы сегодня наблюдаем и переживаем. Черчилль напрасно торопил 
Трумэна: уже в сентябре 1945-го, через месяц после подписания президентом 
широковещательных документов Потсдамской конференции о дружбе и совместных с 
СССР мерах на демилитаризацию Германии и упрочение мира, тот сам руководил 
подготовкой новой атомной бойни. В США уже был разработан меморандум ОРК (№ 329 
от 4.9.1945 г.), которым было определено: «Отобрать приблизительно 20 наиболее 
важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на 
контролируемой им территории». О том, что речь идет именно о третьей мировой 
войне, тоже четко и определенно сказано в меморандуме СНБ (Совета национальной 
безопасности) 7 марта 1948 года: "Разгром сил мирового коммунизма, руководимого 
Советами, имеет жизненно важное значение для безопасности Соединенных Штатов... 
Этой цели невозможно достичь посредством оборонительной политики. 
Соответственно, Соединенные Штаты должны взять на себя руководящую роль 
ворганизации всемирного контрнаступления..." Для осуществления такой глобальной 
программы разрабатывались последовательно (по мере увеличения количества 
атомных бомб) несколько планов уничтожения СССР: «Бройлер-1947», 
«Бушвекер-1948», «Кронкшафт», «Хафмун», «Ког-вилл-1948», «Героин», 
«Офтекс-1949». И в 1950 г. — широко известный теперь «Дропшот». Учитывая 
горький опыт 1941 года, Сталин много внимания уделял данным разведки, 
интересовался взглядами и планами военного руководства США. Все, о чем пойдет 
разговор ниже, было своевременно известно Сталину. Он располагал (и мы с 
читателями тоже теперь имеем такую возможность) очень важным документом — 
планом войны США против СССР — «Дропшот». Как в свое время гитлеровский план 
«Барбаросса» предусматривал несколько этапов войны, так и «Дропшот» имел четыре 
этапа. Первый этап: внезапный удар 300 атомных бомб по крупным городам 
Советского Союза: Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, 
Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, 
Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль и другие 
— всего 70 крупных городов. Дополнительно к этому стратегические 
бомбардировщики должны сбросить 29 тысяч тонн бомб еще на 100 городов. От 
такого удара должно быть уничтожено 85 процентов советской промышленности. 
Второй этап: вторжение на территорию СССР и его союзников 250 дивизий, 
обеспеченных действием 7400 самолетов, продолжающих бомбардировки, и более 750 
боевых кораблей, высаживающих десанты. Третий этап: захват территории СССР и 
его союзников вооруженными силами США и стран НАТО. В третьем этапе 
подчеркивалось: «В данной кампании упор делается на физическое истребление 
противника». Четвертый этап: оккупация территории СССР, расчленение его на 
четыре зоны, с дислокацией американских войск в ключевых городах бывшего СССР, 
а также его союзников в Европе. Сталин ушел из жизни, когда в СССР и США в 
невиданных размерах велась гонка вооружений. Количество и качество атомного 
оружия, а также средств его доставки на территорию потенциального противника, 
должны были, по взглядам стратегов обеих сторон, решить исход не только войны, 
но и существование одной из противоборствующих политических систем. Сталин 
оставил страну и Вооруженные Силы оснащенными для борьбы с США на равных, 
запасы и качество созданного им атомного потенциала позволяли наносить как 
упреждающий, так и ответный удар. Однако проведенные в СССР испытания атомных 
бомб (а позднее водородных), и особенно создание межконтинентальной ракеты, 
показали, что безнаказанно осуществить свой план американцам не удастся. О том, 
что они это поняли и как в связи с этим изменилась их стратегия, 
свидетельствует директива 20/1 «Цели США в войне против России», принятая 18 
августа 1948 г. Советом национальной безопасности США. Вот цитаты из этого 
документа:

Правительство вынуждено в интересах развернувшейся ныне политической войны 
наметить более определенные и воинственные цели в отношении России уже теперь, 
в мирное время. Наши основные цели в отношении России, в сущности, сводятся 
всего к двум: а) свести до минимума мощь и влияние Москвы; б) провести коренные 
изменения в теории и практике внешней политики, которых придерживается 
правительство, стоящее у власти в России. Наши усилия, чтобы Москва приняла 
НАШИ КОНЦЕПЦИИ, равносильны заявлению: наша цель — свержение Советской власти. 
Отправляясь от этой точки зрения, можно сказать, что эти цели недостижимы без 
войны, и, следовательно, мы тем самым признаем: наша конечная цель в отношении 
Советского Союза — война и свержение силой Советской власти. Речь идет, прежде 
всего, о том, чтобы сделать и держать Советский Союз слабым в политическом, 
военном и психологическом отношении по сравнению с внешними силами, 
находящимися вне пределов его контроля. Мы должны, прежде всего, исходить из 
того, что для нас не будет выгодным или практически осуществимым полностью 
оккупировать всю территорию Советского Союза, установив на ней нашу военную 
администрацию. Это невозможно как ввиду обширности территории, так и 
численности населения... Иными словами, не следует надеяться достичь полного 
осуществления нашей воли на русской территории, как мы пытались сделать это в 
Германии и Японии. Мы должны понять, что конечное урегулирование должно быть 
политическим. Так какие цели мы должны искать в отношении любой 
некоммунистической власти, которая может возникнуть на части или всей русской 
территории в результате событий войны? Следует со всей силой подчеркнуть, что 
независимо от идеологической основы любого такого некоммунистического режима и 
независимо от того, в какой мере он будет готов на словах воздавать хвалу 
демократии и либерализму, мы должны добиться осуществления наших целей, 
вытекающих из уже упомянутых требований. Другими словами, мы должны создавать 
автоматические гарантии, обеспечивающие, чтобы даже некоммунистический и 
номинально дружественный к нам режим: а) не имел большой военной мощи; б) в 
экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира; в) не имел серьезной 
власти над главными национальными меньшинствами; г} не установил ничего 
похожего на железный занавес. В случае, если такой режим будет выражать 
враждебность к коммунистам и дружбу к нам, мы должны позаботиться, чтобы эти 
условия были навязаны не оскорбительным или унизительным образом. Но мы обязаны 
не мытьем, так катаньем навязать их для защиты наших интересов... Нам нужно 
принять решительные меры, дабы избежать ответственности за решение, кто именно 
будет править Россией после распада советского режима. Наилучший выход для нас 
— разрешить всем эмигрантским элементам вернуться в Россию максимально быстро и 
позаботиться о том, в какой мере это зависит от нас, чтобы они получили 
примерно равные возможности в заявках на власть..."

Как осуществить эти грандиозные планы, какова тактика их превращения и реальные 
результаты? Об этом очень наглядно, популярно и, прямо скажем, с циничной 
откровенностью сказал Аллен Даллес, один из теоретиков и практиков «холодной 
войны». Надо отдать ему должное — то, что он очень живописно предсказывал, 
полностью осуществлено в течение последнего десятилетия: «Окончится война, все 
как-то утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, — все золото, всю 
материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей... Человеческий мозг, 
сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их 
ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы 
найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России. Эпизод за 
эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели 
самого непокорного народа, окончательного, необратимого угасания его 
самосознания... Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их 
социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься 
изображением... исследованием тех процессов, которые происходят и глубинах 
народных масс. Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять 
самые низменные человеческие чувства... Мы будем всячески поддерживать и 
подымать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в 
человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, — словом, 
всякой безнравственности... В управлении государством мы создадим хаос и 
неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать 
самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита 
будут возводиться в добродетель... Честность и порядочность будут осмеиваться и 
никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, 
ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг пред другом и 
беззастенчивость, предательство... Национализм и вражда народов, прежде всего 
вражда и ненависть к русскому пароду — все это расцветет махровым цветом... И 
лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что 
происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в 
посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем 
вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности. 
Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать 
на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них 
циников, пошляков, космополитов». Нетрудно понять, что осуществляет эту 
иезуитскую программу «пятая колонна» и антисоветски настроенные аборигены. А 
главная ударная сила, хорошо замаскированная в тексте директивы, — сионисты: 
надо, чтобы в России не было «власти над главными национальными меньшинствами». 
А кто у нас «главное нацменьшинство»? Наверное, те, кто добивается сегодня, 
чтобы в паспортах не указывалась национальность. Чтобы не засвечивались они как 
«главная сила» развала России. Чтобы не было сомнений в правильности 
определения роли этой «главной силы». Напомню еще две короткие, но очень важные 
строки из директивы: «...разрешить всем эмигрантским элементам вернуться в 
Россию максимально быст ро и позаботиться о том, в какой мере это зависит от 
нас, чтобы они получили примерно равные возможности в заявках на власть...» Кто 
из СССР массово эмигрировал в Израиль и другие страны, а затем так же массово 
(согласно процитированному выше) возвращается в Россию, я думаю, уточнять не 
следует. Напомню только одну деталь — многие возвращенцы уже имеют двойное 
гражданство — на всякий случай, для самозащиты, — значит, понимают, что их дела 
не очень благовидны и, может быть, придется удирать от правосудия и гнева 
народа. ...Руководство «холодной войной» на сей раз осуществляли профессионалы: 
политические деятели правительства, ЦРУ, ФБР, хозяева средств массовой 
информации всех видов. Ход событий после смерти Сталина показывает: новые 
руководители страны (cipa-геси в пиджаках) не поняли замыслов потенциального 
противника. Брежнев и его команда продолжали гнать вооружение, подорвали 
экономику страны, ухудшили материальное положение народа, чем вызвали его 
недовольство и подготовили несопротивляемость, когда пошла активная борьба с 
процветающим капитализмом. Живой труп Черненко не оставил никакого следа в 
судьбе страны. Юрий Андропов многое понял и попытался организовать политическую 
оборону, но в стране уже хозяйничали «агенты влияния» — они, почуяв опасного 
оппонента в Андропове, организовали ему неизлечимую болезнь. Хрущев и, особенно,
 Горбачев под лозунгом борьбы за мир, свели Вооруженные Силы до полной 
импотенции и открыли все каналы для широкой политической агрессии США и 
идеологической оккупации страны. Таков печальный конец Великой Державы, 
созданной Сталиным, его соратниками и советским народом за недолгие, в 
исторических масштабах, семьдесят лет существования СССР.

Гибель СталинаНе могу назвать эту главу — «Смерть Сталина», потому что обычно 
смерть наступает после болезни, по старости или в результате каких-то других 
причин. По документам и рассказам свидетелей, которыми я располагаю, по 
ситуации, что предшествовала этой печальной кончине, — смерть Сталина не 
объясняется естественным последствием. Хотя здоровье Сталина было в годы войны 
подорвано колоссальными нервными и физическими перегрузками. С каждым месяцем 
все заметнее и старость брала свое. Спад работоспособности начался в 1950 году. 
По журналу учета посетителей, который вел Поскребышев, в 1947 году у Сталина 
было 136 рабочих дней в кремлевском кабинете; в 1948 — 122; в 1949— 113; в 1950 
— 73. С 1951 года количество рабочих дней еще больше сокращается. Вот 
регистрация по месяцам 1951 года: в январе — 10, в феврале — 6, в марте — 7, в 
апреле — 8, в мае — 5, в июне — 3, в июле — 5, в августе —4. С 10 августа 1951 
года по II февраля 1952 года — полугодовой отпуск. Это, однако, не значит, что 
Сталин совсем отходил от дел, просто он реже приезжал в кабинет, но продолжал 
работать на дачах в Кунцево и в Сочи, где принимал своих и иностранных 
посетителей. Начиная с апреля 1950 года, Сталин много времени уделял созданию 
учебника политэкономии, часто встречался с учеными, вел дискуссию, давал советы 
крупнейшим знатокам политэкономии — Шепилову, Леонтьеву, Островитянову, Юдину и 
другим. Руководителем авторского коллектива, которому было поручено написать 
учебник, был Шепилов. Еще до работы в ЦК он был профессиональным ученым. Я 
много лет дружил с Дмитрием Трофимовичем. Он рассказывал мне, как шла работа 
над учебником, поражаясь глубине знаний Сталина в экономических вопросах. 
Сталин дважды читал подготовленную учеными рукопись и возвращал ее на доработку 
со многими принципиальными замечаниями и поправками. В результате этой 
многотрудной работы Сталин сам написал теоретический труд: «Экономические 
проблемы СССР», который был опубликован накануне XIX съезда КПСС. Все, кто 
близко знал Сталина, отмечают не только его старение, но еще и усилившуюся 
подозрительность. Будучи уже больным, Сталин избегал врачей, не доверял им. И 
все же соратники Иосифа Виссарионовича уверены, что Сталин умер не от болезней, 
а погиб в результате преднамеренных воздействий. И даже определенно указывают, 
чьих именно. Но — по порядку. Прежде всего надо выяснить, кто был заинтересован 
в гибели Сталина. Многие из близких людей называют таким заинтересованным лицом 
Лаврентия Берию. Почему? — Потому что все предшественники Берии на должности 
наркома или министра внутренних дел (КГБ) были расстреляны, якобы за то, что 
много знали. У Берии были основания считать, что настал его черед. Он 
действительно не только много знал, но и накапливал «компромат» на членов 
Политбюро, в том числе на Сталина. Берия имел реальную власть, пожалуй, даже 
большую, чем сам Сталин. По одному его слову человека могли уничтожить. Сталин, 
разумеется, это знал и, наверное, решил, что пора окоротить власть земляка, 
которого призвал в Москву из Грузии как верного и преданного слугу. Убрать 
(окоротить) Берию без всякой причины нельзя, поэтому когда возникло так 
называемое «Дело мингрелов» (его, кстати, раскрутил Маленков и вначале 
поддержал сам Берия против своих земляков, потому что они о нем много знали), 
Сталин решил воспользоваться этим удобным случаем. Он вызвал министра 
госбезопасности Абакумова, вроде бы поинтересовался, что там за дело с 
мингрелами? Абакумов изложил, что ему было известно. И вот тут Сталин якобы 
намекнул: — Ищите большого мингрела... Абакумов, разумеется, был человеком 
догадливым, он все понял. Но теперь надо встать на его место и попытаться 
решить: как быть? Сталин, его власть вне конкуренции. Но вождь старый, он уже 
теряет эту власть, отходит от дел, он устал. А Берия полон сил, и в Политбюро 
он номер один, все трепещут перед ним. И Абакумов, видимо, решил сделать ставку 
на Берию. Как показали дальнейшие события, этим Абакумов погубил себя, Берию и 
Сталина. В этой схватке для каждого исход мог быть только один — смерть! 
Понимаю, что сделать такое заявление с моей стороны довольно рискованно, однако,
 опираясь на конкретные действия трех названных «смертников», попытаюсь 
доказать правомерность такого предположения... Абакумов шепнул или прямо сказал 
Лаврентию Павловичу о «намеке» Сталина. Берия понял, что в «мингрельском деле» 
ему предназначена роль «большого мингрела» со всеми вытекающими расстрсльными 
последствиями. Сталин, Берия и Абакумов втайне начали предпринимать меры для 
своего спасения и ликвидации того, от кого грозила смертельная опасность. 
Сталин в конце 1951 года начал подозревать, что Абакумов ведет двойную игру, и 
приказал его арестовать. Что и было сделано. Вскоре были арестованы начальник 
следственной части по особо важным делам МГБ СССР генерал-майор А. Леонов, три 
его заместителя — полковники М. Лихачев, В. Комаров и Л. Шварцман, а также 
начальник секретариата министерства полковник И. Чернов и его заместитель 
полковник Я. Броверман. Как явствовало из формулировки обвинения, все они во 
главе с Абакумовым представляли собой преступную группу, занимавшуюся 
враждебной деятельностью против большевистской партии и Советского государства. 
Предлогом послужило письмо Рюмина Сталину, в котором тот обвинил Абакумова в 
предательстве. М. Рюмин был повышен в должности до начальника следственной 
части МГБ и зам. министра КГБ (по через 10 месяцев и он сидел в камере). В 
порядке самозащиты Сталин решил на XIX съезде обновить состав ЦК и Политбюро, 
избавиться от некоторых старых руководителей, которые вызывали у него 
подозрение. Съезд проходил с 5 по 14 октября 1952 года. Отчетный доклад делал 
Маленков, он подсел итоги работы партии за 13 лет после XVIII съезда. Были 
утверждены директивы по 6-й пятилетке, и ВКП(б) переименована в КПСС. В 
коротком выступлении 14 октября Сталин уделил главное внимание международным 
проблемам. Вождь опять показал свое широкое стратегическое мышление и 
предвидение. Он как бы предсказал то, что произошло через четверть века: «— 
Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала 
буржуазно-демократические свободы и тем самым создавала себе популярность в 
народе. Теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой 
„свободы личности“ — права личности признаются теперь только за теми, у которых 
есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, 
пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций, 
он заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия 
эксплуатируемого большинства граждан. Знамя буржуазно-демократических свобод 
выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придется поднять нам, представителям 
коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите, 
собрать вокруг себя большинство народа. Больше некому его поднять. Раньше 
буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, 
ставя их „превыше всего“. Те перь не осталось и следа от „национального 
принципа“. Теперь буржуазия продает права и независимость нации за доллары. 
Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт.
 Нет сомнения, что это знамя придется поднять вам, представителям 
коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите, 
быть патриотами своей страны, если хотите, стать руководящей силой нации. Его 
некому больше поднять. Так обстоит дело в настоящее время». На съезде был 
избран новый состав Центрального Комитета партии. По предложению Сталина его 
увеличили вдвое — избрано 125 членов и 111 кандидатов. В свое время Ленин, 
желая избавиться в руководстве партии от оппортунистов, влил в состав ЦК новые 
силы. На пленуме ЦК 16 октября J952 года Сталин объяснил членам ЦК, почему надо 
обновить состав Политбюро (кстати, очень важное выступление Сталина на этом 
пленуме не публиковалось, потому что оно бросало тень на старых членов 
Политбюро. После смерти Сталина они вновь обрели прежний свой, как говорят 
сегодня, имидж. А разоблачительную речь Сталина хотели предать забвению). 
Поскольку это выступление Сталина многие годы замалчивалось (нет даже 
стенограммы), ниже привожу его почти без сокращений по записи, сделанной Л. Н. 
Ефремовым. И еще процитирую любопытные комментарии писателя Симонова, который 
был на съезде. Мне кажется очень важным не только то, что говорил Сталин, но 
еще и то, как он это говорил, и какова была реакция присутствующих. Пленум 
длился около двух часов. Примерно полтора часа говорил Сталин. Симонов так об 
этом пишет: «Говорил он от начала до конца сурово, без юмора, никаких листков 
или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он 
внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался 
проникнуть в то, что думают эти люди, сидящие перед ним и сзади. И тон его речи,
 и то, как он говорил, — все это привело всех сидевших к какому-то оцепенению». 
Вот что говорил Сталин: "— Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и 
многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у пас нет 
такого единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями. Говорят, для 
чего мы значительно расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК 
потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, 
кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела, кто ее понесет вперед? 
Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. А что 
значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны 
большие усилия. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать 
государственного деятеля. Но одного желания для этого мало. Воспитать идейно 
стойких государственных деятелей можно только на практических делах, на 
повседневной работе по осуществлению генеральной линии партии, по преодолению 
сопротивления всякого рода враждебных оппортунистических элементов, стремящихся 
затормозить и сорвать дело строительства социализма. И политическим деятелям 
ленинского опыта, воспитанным нашей партией, предстоит в борьбе сломить эти 
враждебные попытки и добиться полного успеха в осуществлении наших великих 
целей. Не ясно ли, что нам надо поднимать роль партии, ее партийных комитетов? 
Можно ли забывать об улучшении работы партии в массах, чему учил Ленин? Все это 
требует притока молодых, свежих сил в ЦК — руководящий штаб нашей партии. Так 
мы и поступили, следуя указаниям Ленина. Вот почему мы расширили состав ЦК. Да 
и сама партия немного выросла. Спрашивают, почему мы освободили от важных 
постов министров видных партийных и государственных деятелей. Что можно сказать 
на этот счет? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, 
Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком 
основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, 
конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных 
товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более 
квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и 
энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе. Что же касается самих 
видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными 
политическими и государственными деятелями. Мы их перевели на работу 
заместителями Председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у 
меня теперь заместителей. Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых 
видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею 
в виду товарищей Молотова и Микояна. Молотов — преданный нашему делу человек. 
Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя 
пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных 
дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие 
английскому послу издавать в пашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? 
На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что 
буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди 
советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, 
если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и 
мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической 
идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка 
товарища Молотова. А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым 
евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? 
Как это можно было допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое 
предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть 
развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом 
незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым— Это вторая политическая 
ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член 
Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения. Товарищ 
Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение по 
тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится 
известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить 
соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают 
друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро 
недопустимо. (Симонов комментирует: «Говорилось все это жестко, а местами более 
чем жестко, почти свирепо... Это было настолько неожиданно, что я сначала не 
поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял... Он говорил о 
Молотове долго и беспощадно... В зале стояла страшная тишина... у членов 
Политбюро были окаменелые, напряженные, неподвижные лица...») Сталин продолжал: 
— Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения 
сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? 
Мужик — наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за 
колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. 
Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна... (Симонов: «Лица 
Молотова и Микояна были белыми и мертвыми. Такими же белыми и мертвыми эти лица 
оставались тогда, когда они — сначала Молотов, а потом Микоян — спустились один 
за другим на трибуну, где только что стоял Сталин».) A. И. Микоян на трибуне 
оправдывался, ссылаясь на некоторые экономические расчеты. Сталин (прерывая 
Микояна): — Вот Микоян — новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет 
запутать нас в этом ясном, принципиальном вопросе. B. М. Молотов на трибуне 
признает свои ошибки, оправдывается и заверяет, что он был и остается верным 
учеником Сталина. Сталин (прерывая Молотова): — Чепуха! Нет у меня никаких 
учеников. Все мы ученики великого Ленина. Сталин предлагает решить 
организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Вместо Политбюро 
образуется Президиум в значительно расширенном составе, а также Секретариат ЦК 
КПСС — всего 36 человек. — В списке, — говорит Сталин, — находятся все члены 
Политбюро старого состава, кроме А. А. Андреева. Относительно уважаемого 
Андреева все ясно, совсем оглох, ничего не слышит, работать не может, пусть 
лечится. Голос с места: — Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем 
ЦК КПСС. Сталин: — Нет! Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря 
ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. (Симонов: "На лице Маленкова (он 
стоял за столом и вел заседание пленума) я увидел ужасное выражение — не то 
чтобы испуга, а выражение человека, осознавшего смертельную опасность... Лицо 
Маленкова, его жесты, воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим 
немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе... Зал загудел: «Нет! 
Нельзя! Просим остаться!») Маленков (на трибуне): — Товарищи! Мы должны все 
единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть 
и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС. Сталин (на трибуне): — На Пленуме ЦК 
не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-делоиому. А я прошу 
освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председатели 
Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого 
секретаря. Тимошенко: — Товарищ Сталин, парод не поймет этого. Мы все как один 
избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого 
решения быть не может. Все стоя горячо аплодируют, поддерживая Тимошенко. 
Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел. (Примечания 
Ефремова: "Заявление Сталина об отсутствии полного единства в руководстве 
партии убедительно подтвердилось после его кончины. Возобладавшая в нем 
группировка, не считаясь с нормами партийно-советской демократии, резко сузила 
состав руководящих органов и постаралась избавиться от выдвинутых XIX съездом 
КПСС высококвалифицированных молодых сил.) Но Сталин не успел воспользоваться 
своей победой на XIX съезде. Берия провел ряд опасных, но хорошо продуманных 
подготовительных акций по устранению верных Сталину ответственных работников. 
17 февраля 1953 года «безвременно» скончался молодой, полный сил генерал 
Косынкин, комендант Кремля, ответственный за безопасность Сталина, назначенный 
на эту должность лично Сталиным из своей охраны. Удаление самых близких и 
преданных Сталину — Власика и Поскребышева — Берия осуществил со свойственной 
ему иезуитской хитростью. Этих людей нельзя было убрать по какому-то поводу, 
выдвинутому самим Берией, потому что Сталин ему не доверял. Был применен такой 
многоходовый (как шахматный) маневр. На прием к Сталину настойчиво стал 
проситься министр финансов Зверев. Он уверял — дело серьезное и неотложное. 
Сталин принял его. Это был первый ход в задуманной Берией комбинации. Зверев, 
конечно же, не по своей инициативе пришел к Сталину. Берия не только заставил 
его, но и снабдил «компроматом» на обслугу и охрану Сталина. Арсений 
Григорьевич Зверев более двадцати лет руководил сложнейшим в государстве 
финансовым делом. Сталин высоко ценил его, доверял ему. Дело, которым Зверев 
потревожил Сталина, оказалось несколько неожиданным — он доложил о больших 
затратах средств на охрану и злоупотреблениях лиц, осуществляющих эту охрану. 
Сталин, как известно, был очень скромен в своих личных потребностях. Он 
возмутился, узнав о безобразиях, которые творят те, кому он доверяет. 
Немедленно приказал — назначить комиссию и разобраться в этих неприглядных 
делах. Комиссию создали в составе: Берия, Маленков, Зверев и некоторые другие. 
Это был второй ход Берии — теперь он держал в руках дальнейшее развитие 
задуманной комбинации. Вполне естественно, комиссия подтвердила доклад Зверева, 
она вскрыла еще ряд крупных не только нарушений, но и преступлений. Третий ход 
Берии. Поскольку все это получило огласку, Сталин был вынужден дать согласие на 
арест Власика, а затем и Поскребышева. И наконец, четвертый ход Лаврентия 
Павловича в этой коварной операции: Власик и Поскребышев оказались на Лубянке. 
А здесь добавили Власику разглашение государственной тайны и связь со «шпионом» 
Степбергом (художником, оформлявшим Красную площадь в дни праздников). Сталин 
уже не мог спасти Власика при таком серьезном обвинении. Подстроена утрата 
секретных документов Поскребышевым, который около двадцати лет был преданным 
секретарем Сталина. Ему на смену поставлен «человек Берии» — Малин. Для того 
чтобы показать свою работу как стража безопасности Сталина, Берия организовал 
«дело врачей». По его указанию сексотка КГБ Тимашук написала письмо о 
вредительском лечении и умерщвлении государственных деятелей врачами 
кремлевской больницы. Арестом этих врачей Берия не только подтверждал свою 
преданность Сталину, но и окружал вождя своими медицинскими ставленниками. 
Однако Сталин разгадал этот ход Берии и обратил дело врачей против него же. 13 
января 1953 года в газетах была опубликована «Хроника ТАСС» (отредактированная 
Сталиным). В ней сообщалось о раскрытии органами госбезопасности 
«террористической группы врачей, ставивших своей целью, путем вредительского 
лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». В «Хронике» 
говорится, что «врачи-вредители» работали по заданию двух иностранных разведок: 
американской (профессора-врачи М. С. Вовси, Б. В. Коган, А. И. Фельдман, А. М— 
Грин штейн, Г. Я. Этипгер, Г. И. Майоров) и английской (академик В. Н. 
Виноградов, профессора-врачи М. Б. Коган, П. И. Егоров). Вес арестованные, 
кроме Виноградова и Егорова, — евреи. Все они врачи кремлевской поликлиники и, 
как таковые, лейб-врачи членов Политбюро, правительства и высших военных чинов. 
Все евреи первой группы были «завербованы» в американскую разведку через 
Международную еврейскую буржуазно-националистическую организацию «Джойнт», 
выдающую себя за благотворительную организацию, а члены группы Виноградова 
«оказались давнишними агентами английской разведки». «Хроника» сообщила о 
признании врачей в том, что они умертвили «путем вредительского лечения» 
секретарей ЦК Жданова и Щербакова, хотели убить маршалов Василевского, Говорова 
и Конева, генерала Штеменко, адмирала Левченко. Профессор Вовси якобы заявил 
следствию, что получил директиву от сионистов из «Джойнта» «об истреблении 
руководящих кадров СССР». В этом же номере «Правды» опубликована статья «Подлые 
шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Статья без подписи, но стиль и 
направленность ее, несомненно, открывают авторство Сталина. И самое главное в 
этой статье то, что Сталин указывает, кто виноват, кто прозевал эти преступные 
действия новых врагов народа: I) «Некоторые наши советские органы и их 
руководители потеряли бдительность, заразились ротозейством»; 2) «Органы 
госбезопасности не вскрыли вовремя вредительской, террористической организации 
среди врачей». Берия понимает, что спрятано за этими словами, он активизирует 
своих друзей в Политбюро — Хрущева, Маленкова, Булганина. Эта троица давно уже 
жила и действовала под бдительным оком Лаврентия Павловича. Хрущев был своим 
человеком на даче Берии, часто ночевал там после солидных возлияний— 
Поддерживают Берию на заседаниях Политбюро Молотов (он попал в опалу после 
ареста его жены Жемчужиной), Ворошилов (его жена тоже арестована как шпионка), 
Каганович (у которого совесть нечиста — содействовал созданию Еврейской 
республики в Крыму), Микоян, который всегда поддерживал сильную сторону (два 
сына арестованы). «Дело врачей» использовали каждая из борющихся сторон в своих 
интересах. Еще в 1951 году всплыл следователь — подполковник М. Рюмин, который 
написал Сталину донос на самого министра КГБ Абакумова, обвинив его в 
содействии врачам-террористам в ходе следствия и сокрытии сигнала Тимашук о 
вредителях-врачах, поступившего от нее еще в 1948 году! Арестованный генерал 
Власик подтвердил, что такое письмо он получил и передал Абакумову. И вот финал 
этой многоходовой подковерной борьбы. Привожу рассказы очевидцев, а может быть, 
и соучастников убийства Сталина.

Из воспоминаний помощника коменданта дачи в Волынском (Кунцевская) Петра 
Лозгачева:"28 февраля на 1 марта на ближней даче дежурили Хруста-лев, Лозгачев, 
Туков и Бутусова. Сталин приехал на дачу в Кунцево около 24 часов. Вскоре 
приехали Л. Берия, Г. Маленков, Н. Хрущев и Н. Булганип. Мы подали на стол 
только один виноградный сок. Что касается фруктов, то они всегда находились в 
вазах на столе. В пятом часу утра гости уехали. Прикрепленный полковник 
Хрусталев закрыл двери. Хрусталев сказал, что якобы Сталин сказал ему: 
«Ложитесь спать все, мне ничего не надо, вы не понадобитесь». Мы действительно 
легли спать, чем были очень довольны. Проспали до 10 часов утра. Что делал 
Хрусталев с 5 часов утра до 10 часов утра, мы не знаем. В 10 часов утра его 
сменил другой прикрепленный — М. Старостин. Утром все мы взялись каждый за свое 
дело. Тем временем произошла суточная смена личной охраны Сталина. Обычно 
Сталин вставал в 10—11 часов. Я смотрю, уже 12 часов, а движения в комнатах 
Сталина нет. Постепенно ближайшие к Сталину люди из охраны стали волноваться и 
теряться в догадках: почему Сталин не встает, никого к себе не вызывает. В 16 
часов Старостин говорит: «Что будем делать?» Обычно я входил с корреспонденцией 
к Сталину, когда замечал, что он уже встал. Сидим в служебном кабинете и 
думаем: что же делать? Дождали до 6 часов вечера, а движения в комнатах Сталина 
все нет. Яговорю Старостину: «Иди ты, как начальник охраны». Старостин 
отвечает: «Я боюсь, иди ты с пакетами» (в мою обязанность входило приносить 
Сталину полученную корреспонденцию). Наконец в 18 ч. 30 минут в комнате у 
Сталина появилось электроосвещение. Все с облегчением вздохнули. И все же время 
шло, а Сталин никого не вызывал. В 22.30 пришла почта на имя Сталина. Тут я 
использовал момент. Забрал от нарочного почту и решительным, твердым шагом 
направился к Сталину. Прошел одну комнату, заглянул в ванную комнату, осмотрел 
большой зал, но Сталина ни там, ни тут не было. Уже вышел из большого зала в 
коридор и обратил внимание на открытую дверь в малую столовую, из которой 
просвечивалась полоска электроосвещения. Заглянул туда и увидел перел собой 
трагическую картину. Сталин лежал на ковре около стола, как бы облокотившись на 
руку. Я оцепенел. Покушение, отравление, инсульт? Быстро подбежал к нему: «Что 
с вами, товарищ Сталин?» В ответ услышал: «да» — и больше ничего. На полу 
валялись карманные часы 1-го часового завода, газета «Правда», на столе — 
бутылка минеральной воды и стакан. Я быстро по домофону вызвал Старостина, 
Тукова и Бутусову. Они прибежали и спросили: «Товарищ Сталин, вас полужить на 
кушетку?» Как показалось, он кивнул головой. Положили, но она мала. Возникла 
необходимость перенести его на диван в большой зал. Все четверо понесли 
товарища Сталина в большой зал. Видно было, что он уже озяб в одной нижней 
солдатской рубашке. Видимо, он лежал в полусознательном состоянии с 19 часов, 
постепенно теряя сознание. Сталина положили на диван и укрыли пледом. Срочно 
позвонили министру Государственной безопасности С. Игнатьеву. Он был не из 
храбрых и адресовал Старостина к Берии. Позвонили Г. Маленкову и изложили 
тяжелое состояние Сталина. В ответ Георгий Максимилианович пробормотал что-то 
невнятное и положил трубку. Через час позвонил сам Маленков и ответил 
Старостину: «Берию я не нашел, ищите его сами». Старостин бегает и шумит: 
«Звони, Лозгачев». А кому звонить, когда уже все знают о болезни Сталина. Еще 
через час позвонил уже сам Берия: «О болезни товарища Сталина никому не звоните 
и не говорите». Так же мигом положил трубку. Я остался один у постели больного. 
Обида от беспомощности перехватила горло, и душили слезы. А врачей все нет и 
нет. В 3 часа ночи зашуршала машина у дачи. Я полагал, что это врачи приехали, 
но с появлением Берии и Маленкова надежда на медицинскую помощь лопнула. Берия, 
задрав голову, поблескивая пенсне, прогромыхал в зал к Сталину, который 
по-прежнему лежал под пледом вблизи камина. У Маленкова скрипели новые ботинки. 
Он их снял в коридоре, взял под мышку и зашел к Сталину. Встали поодаль от 
больного Сталина, который по роду заболеваемости захрипел. Берия: «Что, 
Лозгачев, наводишь панику и шум? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Нас не 
тревожь и товарища Сталина не беспокой». Постояли соратники и удалились из зала,
 хотя я им доказывал, что товарищ Сталин тяжело болен. Тут я понял, что налицо 
предательство Берии, Маленкова, мечтающих о скорой смерти товарища Сталина. 
Снова я остался один у больного Сталина. Каждая минута тянулась не менее часа. 
Часы пробили 4, 5, 6, 7 утра, а медпомощи и признаков не видно. Это было ужасно 
и непонятно: что же происходит с соратниками товарища Сталина? В 7.30 приехал Н.
 Хрущев и сказал: «Скоро приедут врачи». В 9 часов 2 марта прибыли врачи, среди 
которых были Лукомский, Мясников, Тареев и др. Начали осматривать Сталина. Руки 
у них тряслись. Пришлось помочь разрезать рубашку на товарище Сталине. 
Осмотрели. Установили кровоизлияние в мозг. Приступили к лечению. Ставили 
пиявки, подавали больному кислород из подушки. Так больной Сталин больше 
полсуток пролежал без медицинской помощи. 4 марта 1953 года Патриархом 
Московским и Всея Руси Алексием, в связи с Правительственным сообщением о 
болезни И. В. Сталина, послана следующая телеграмма епархиальным архиереям: 
«Правительственное сообщение о неожиданной тяжкой болезни, постигшей Иосифа 
Виссарионовича Сталина, глубокой скорбью отозвалось в сердцах всех русских 
людей. Наш долг, долг всех верующих, прежде всего обратиться с молитвою к Богу 
об исцелении дорогого для всех нас болящего. Благословляю во всех храмах всех 
Епархий совершить молебствия о здравии Иосифа Виссарионовича. Церковь наша не 
может забыть того благожелательного к ней отношения нашего Правительства и 
лично Иосифа Виссарионовича, которое выразилось в целом ряде мероприятий, 
клонящихся ко благу и к славе нашей Православной русской церкви, и Ея долг 
соответственным ей образом, т. е. горячей молитвой, отозваться на постигшее наш 
народ испытание — болезнь дорогого всем нам Вождя и мудрого строителя народного 
блага».

Из воспоминаний действительного члена Академии паук, профессора А. Л. 
Мясникова;"Вызвали поздно вечером 2 марта 1953 г. Как выглядел Сталин: 
коротковатый и толстоватый, лицо перекошено, правые конечности лежали как плети.
 Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейн-Стокса). 
Кровяное давление 210—110. Мерцательная аритмия, лейкоцитоз до 17 000. Была 
высокая температура — 38° с долями. При прослушивании и выстукивании сердца 
особых отклонений не отмечаюсь, в боковых и передних отделах легких ничего 
патологического не определялось. Диагноз: кровоизлияние в левом полушарии мозга 
на почве гипертонии и атеросклероза. Каждый из нас нес свои часы у постели 
больного. Постоянно находился при больном кто-нибудь из Политбюро ЦК — чаще 
всего Ворошилов, Каганович, Булганин, Микоян. Третьего утром консилиум должен 
был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только 
отрицательным — смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого 
заключения... Необходимо отметить, что до своей болезни — последние, 
по-видимому, три года — Сталин не обращался к врачам за медпомощью, во всяком 
случае, так сказал н-к Лечсанупра Кремля. В Москве он, видимо, избегал медицины.
 На его большой даче в Кунцево не было даже аптечки с первыми необходимыми 
средствами, не было, между прочим, даже нитроглицерина, и, если бы у него 
случился припадок грудной жабы, он мог бы умереть от спазма, который 
устраняется двумя каплями лекарства. С каких пор у него гипертония — тоже никто 
не знал (и он ее никогда не лечил). Сталин дышал тяжело, иногда стонал. Только 
на один короткий миг показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружающих 
его. Тогда Ворошилов склонился над ним и сказал: «Товарищ Сталин, мы все здесь, 
твои верные друзья и соратники. Как ты себя чувствуешь, дорогой?» Но взгляд уже 
ничего не выражал. […] Ночью много раз казалось, что он умирает. На следующее 
утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему 
инфаркта миокарда. Из больницы пришла молоденькая врачиха, сняла 
электрокардиограммы и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт». Переполох. В 
«деле врачей» уже фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда 
у погубленных-де ими руководителей государства. Теперь, вероятно, мы... Ведь до 
сих пор мы в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта.
 А они уже известны всему миру. Жаловаться на боль, столь характерную симптому 
инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно не мог. Лейкоцитоз и 
повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта. Утром пятого у 
Сталина вдруг появилась рвота кровью: эта рвота привела к упадку пульса, 
кровяное давление пало. И это явление нас несколько озадачило — как его 
объяснить? Для поддержки падающего давления непрерывно вводили различные 
лекарства. Все участники консилиума толпились вокруг больного и в соседней 
комнате в тревоге и догадках. [...] Дежурил от ЦК Н. А. Булганип... Стоя у 
дивана, он обратился ко мне: «Профессор Мясников, отчего это у него рвота 
кровью?» Я ответил: «Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке 
желудка сосудистого характера — в связи с гипертонией и инсультом». [...] Весь 
день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневники, составляли бюллетени. [...] 
Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний записано в дневнике и вошло в 
подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной еще дышал, но смерть 
ожидалась с часу на час. [...] Наконец, она наступила в 21 час 50 минут 5 марта.
.. Шестого марта в 11 — 12 часов дня на Садовой-Триумфальной во флигеле во 
дворе здания, которое занимает кафедра биохимии 1-го МОЛМИ состоялось вскрытие 
тела Сталина. Присутствовали из состава консилиума только я и Луковский. [...] 
Вскрывал А. Н. Струнов, профессор 1-го МОЛМИ, присутствовал Н. Н. Аничков 
(президент АМН), биохимик профессор С. Р. Мардашев, который должен был труп 
бальзамировать, патологоанатомы: проф. Скворцов, Мигунов, Русаков. По ходу 
вскрытия мы, конечно, беспокоились — что с сердцем? Откуда кровавая рвота? Все 
подтвердилось. Инфаркта не оказалось (были найдены лишь очаги кровоизлияний). * 
* * Если врачи не установили инфаркта и сами недоумевают: «Откуда кровавая 
рвота?» — то мы, грешные, не будучи медиками, из своего житейского обихода 
можем сказать: кровавая рвота бывает при отравлении. Но эту очевидность медики 
под жестким и холодным взором Берии боятся высказать. Они пишут угодные Берии 
(и спасительные для себя) «Заключение» и «Эпикриз». Давайте проанализируем ход 
событий по порядку. Ужинали за столом до пяти утра. Были на даче четыре 
вероятных сообщника: Берия, Хрущев, Маленков, Булга-нин. Кто определил такой 
состав застолья? Наверное, Берия: он тогда почти все определял по своему 
усмотрению. Мог кто-нибудь из участников пиршества подсыпать в стакан Сталина 
какого-то зелья? Вполне. Они вставали, курили, ходили в туалет. Наиболее 
вероятным отравителем был Берия, потому что в его распоряжении была специальная 
лаборатория Майрановского, который разрабатывал яды и применял их практически 
для умерщвления неугодных. Яды эти были специальными, не оставляющими следов 
при вскрытии умерших. Можно предположить и другую версию: яд подсыпал в 
минеральную воду Хрусталев, когда разъезжались гости, а Сталин вышел их 
провожать. Помните — Сталин лежал у стола, на котором стояла «бутылка 
минеральной воды». Что подтверждает вероятность этой версии? Именно Хрусталев 
(а не сам Сталин) сказал охране от имени Сталина: «Ложитесь спать все, мне 
ничего не надо, вы не понадобитесь». Такого странного распоряжения от Сталина 
никто прежде не слышал. Наоборот, Сталин иногда, отходя ко сну, спрашивал 
охранника подозрительно: «Спать не хочешь?» Следовательно, полковник Хрусталев 
придумал распоряжение от имени Сталина — чтобы все спали. Зачем? Догадаться не 
трудно: Берия именно ему поручил подсыпать яд в воду Сталина. Может быть, при 
инструктаже Берия сказал, что яд действует не сразу, поэтому пусть все спят, 
никто не заходит, чтоб зелье подействовало наверняка, к утру все будет кончено. 
Вот убедительный аргумент, подтверждающий эту версию, — спустя некоторое время 
полковник Хрусталев... умер! Скончался тихо, по неизвестным причинам здоровый 
охранник, атлет. Типичное устранение исполнителя-киллера... Предположение о том,
 что Берия сам (или по его указанию один из охранников) отравил Сталина, 
высказаны мной не случайно. Фактов, подтверждающих это предположение, много. 
Вот один, очень убедительный. Под личным руководством Берии в НКВД работала 
секретная токсикологическая лаборатория, начальником ее был Григорий Моисеевич 
Майрановский. Он окончил гимназию и в 1917 году поступил в Тифлисский 
медицинский институт, где вступил в еврейскую социалистическую организацию 
«Бунд» (Всеобщий еврейский рабочий союз). Позднее Майрановский переехал в Баку, 
где его брат был руководителем «Бунда». В дни описанного мной выше массового 
перехода еврейских партий в РКП(б) Майрановский стал большевиком. Лаборатория 
Майрановского занималась испытанием ядов на людях, приговоренных судом или 
особым совещанием к высшей мере наказания — расстрелу. Находилась лаборатория 
недалеко от главного здания НКВД на Лубянке, в Варсонофьевском переулке. 
Доставкой подопытных, приговоренных к расстрелу, занимался комендант НКВД В. 
Блохин. Вот выписка из показаний Блохина от 19 сентября !953 года: "В мою 
задачу входила доставка арестованных в специальные камеры. Всей работой 
руководил Берия или его заместители — Меркулов и Кобулов. Они давали задание 
1-му спецотделу или отделу "А" подобрать соответствующих арестованных из числа 
лиц, приговоренных к расстрелу, — дряхлых или цветущих — по состоянию здоровья, 
по возрасту — молодых или старых, по полноте — худых или полных. В соответствии 
с этим заданием отдел "А" или 1-й спецотдел из числа лиц, приговоренных к 
высшей мере наказания, подбирал соответствующих людей, и предписания с 
указанием фамилий арестованных передавались мне, я доставлял осужденных к 
Майрановскому". О том, что представляла собой лаборатория, позднее в своих 
показаниях рассказывали люди, имевшие к ней служебные отношения. Александр 
Григорович:«Майрановский провел исследования ядов примерно над 100—150 
заключенными. Я или Щеголев только отвешивали яд, а Майрановский замешивал его 
в пищу и через работника спецгруппы давал заключенному, В случаях, когда яд не 
оказывал смертельного воздействия, Майрановский сам шприцем вводил смертельную 
дозу. Кроме того, исследование ядов производилось путем выстрелов отравленными 
пулями в жизненно неопасные участки тела...» Сергей Муромцев: "ВСпецлаборатории 
была обстановка непрерывного пьянства Майрановского, Григоровича, Филимонова 
вместе с работниками спепгруппы. Майрановский поражал споим зверским, 
садистским отношением к заключенным. Некоторые препараты вызывали у них тяжелые 
мучения. Я вынужден был обратиться к Блохину и со слезами уговаривал его помочь 
мне освободиться от этой работы..." Наум Эйтингон:«Я присутствовал при 
производстве опытов в лаборатории Майрановского. Подопытными были четыре 
человека, осужденные к ВМН. Было применено впрыскивание в кровь яда курарина. 
Яд действовал почти моментально, смерть наступала минуты через две...» На 
допросе 28 августа 1953 года сам Майрановский показал, что всего им было 
использовано «около 100 человек осужденных, из которых более половины умерло в 
результате проведенных исследований». А допрошенный 1 сентября 1953 года 
свидетель Судоплатов показал: «Таких протоколов было не менее 150 штук, то есть 
таких испытаний яда над людьми было не менее чем над 150 приговоренными к 
высшей мере наказания». На допросе 23 сентября Майрановский сообщил следствию: 
«При исследовании мы яды давали через пищу, различные напитки, вводили яды при 
помощи уколов шприцем, тростью, ручкой и других колющих, специально 
оборудованных предметов. Также вводили яды через кожу, обрызгивая и поливая ее».
 А теперь обратите внимание на письмо Майрановского лично Берии от 21 апреля 
1953 года! Дело было сделано: Сталин отравлен. Берия начал прятать концы в воду.
 Майрановский оказывается в подвале Лубянки. И никто, кроме Берии, не мог дать 
приказ на арест этого его подручного! И вот в своем письме Майрановский 
напоминает Берии:

"...В органах госбезопасности я организовал специальную службу на научных 
основах согласно вашим указаниям. Мною же разрабатывались методики специальной 
техники на совершенно новых основах, преподанных лично Вами. Приступив к 
организации специальной лаборатории для органов разведки на научных основах, 
мною было выдвинуто положение: необходимо поставить 
проверочно-исследовательскую работу на людях с целью проверки действия 
различных ядовитых и снотворно-наркотических веществ. Это положение было 
поддержано лично Вами. Вами было утверждено положение этой особой лаборатории и 
узко ограниченный круг лиц, имевших доступ в нее, которые только одни и знали о 
ее существовании. Планы и отчеты этих лабораторий утверждались Вами или В. Н. 
Меркуловым. Я обращаюсь к Вашему великодушию: простите совершенные мною 
преступные ошибки, дайте мне возможность не вести паразитическую жизнь, когда 
вся страна ведет величественную созидательную стройку коммунизма при лязганьи 
волчьих зубов врагов — американского империализма, когда дорога каждая минута. 
Я остался коммунистом-большевиком. Я получил хороший урок. Готов выполнить все 
Ваши задания на благо нашей любимой Родины... Г. Майрановский,Владимирская 
тюрьма МВД СССР. 21 апреля 1953 года".

Но письмо осталось без ответа, и Майрановский посылает Берии очередное послание,
 он намекает, что пригодится еще и в будущем, что у него есть разработки более 
эффективные (чем использованные раньше!):

"...У меня есть предложения по использованию некоторых новых веществ: как ряда 
снотворного, так и смертельного действия — в осуществление этой вполне 
правильной Вашей установки, данной мне, что наша техника применения наших 
средств в пищевых продуктах и напитках устарела и что необходимо искать новые 
пути воздействия через вдыхаемый воздух. Все эти, не осуществившиеся работы я 
готов передать в любое время по Вашему указанию. Бутырская тюрьма, Г. 
Майрановский.Москва. 17 июля 1953 г.".

Эти обращения не помогли, решением Особого совещания при МГБ Майрановский 
Григорий Моисеевич был признан виновным в совершении преступлений, 
предусмотренных статьями 193-17, пункт "а" и 179 Уголовного кодекса РСФСР, и 
приговорен к 10 годам тюремного заключения. Однако и после объявления приговора 
Майрановский продолжал писать Берии: «Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович! Вся 
моя сознательная жизнь была посвящена только одной цели: построению 
социализма-коммунизма. В юношеские годы (17—18 лет) я, случайно обманувшись, 
непростительно вошел в организацию „Бунда“, где числился формально и не вел там 
никакой работы. Я никогда этого не скрывал. Разобравшись в ее 
буржуазно-националистической программе, я сбросил это „грязное белье“ и, 
вступив в ВКП(б), с 1920 года вел активную партработу, проводил неуклонно 
генеральную ленинско-сталинскую линию партии большевиков, активно боролся 
против вылазок всяческих врагов (троцкистов, бухаринцев и проч.). Моей рукой 
был уничтожен не один десяток заклятых врагов советской власти, в том числе и 
националистов всяческого рода (и еврейских)...» Майрановскому было известно, 
что проводилась чистка органов НКВД от троцкистов-сионистов, поэтому он 
педалирует на то, что «своей рукой» уничтожал «и евреев». Отметим нулевой 
морально-нравственный уровень подручного Берии и посмотрим, что говорит сам 
Лаврентий Павлович об этом преступлении. Во время процесса на закрытом судебном 
заседании Специального судебного присутствия Верховного суда СССР 18—23 декабря 
1953 года, член суда Михайлов спросил Берию: — Подсудимый Берия, в процессе 
предварительного следствия вы показывали: «Я признаю, что то, о чем 
свидетельствует Майрановский, является страшным, кровавым преступлением. Я 
давал Майрановскому задание о производстве опы-|'ов над осужденными к высшей 
мере наказания». Эти показания вы подтверждаете? Берия: — Да, подтверждаю. 
Дальше Берия подтвердил все жуткие подробности о работе секретной лаборатории. 
Почему-то тогда ни у кого из членов суда не возник вопрос о причастности Берии 
к отравлению Сталина, хотя такое подозрение было бы вполне закономерным. И, 
наконец, самое неопровержимое доказательство — признание самого Берии в 
убийстве Сталина! Рассказал об этом Молотов. Я не раз хотел его расспросить о 
загадочной смерти Сталина, но не решался, уж очень вопрос был «щекотливый». Но 
после наших бесед в течение нескольких лет, после того, как Молотов стал 
доверять мне и даже просил организовать «конспиративные» встречи с друзьями, я 
однажды решился затронуть эту тему. Сначала не прямо, а наводящим вопросом: — 
Говорят, Сталин умер не своей смертью. Молотов ответил не сразу. Подумал. — Да, 
для таких подозрений есть основания. — Называют даже конкретного убийцу — Берия.
 Вячеслав Михайлович опять довольно долго молчал. — И это весьма вероятно. 
Может быть, даже не сам, а через своих чекистов или врачей. Я чувствовал, 
что-то не договаривает Молотов, но нажимать на него не решался. Казалось, он 
больше ничего не скажет. Но, видимо, у него шла внутренняя борьба. Возможно, он 
думал, что уже стар и не надо уносить с собой большую тайну. Без моего 
дополнительного вопроса он вдруг, как бы даже не для меня, стал вспоминать: «— 
На трибуне Мавзолея 1 мая 1953 года произошел такой вот разговор. Берия был 
тогда близок к осуществлению своих замыслов по захвату власти. Он уже сам, да и 
все мы считали его самым влиятельным в Политбюро. Боялись его. Вся охрана 
вокруг была его ставленники. Он мог в любой момент нас ликвидировать. Но он 
понимал, что так поступать нельзя, народ не поверит, что все мы враги. Ему 
выгоднее превратить нас в своих сторонников. И вот, как бы напоминая, что 
произошло на пленуме после XIX съезда, когда Сталин хотел с нами расправиться, 
Берия, на трибуне Мавзолея, очень значительно сказал мне, но так, чтобы слышали 
стоявшие рядом Хрущев и Маленков: — Я всех вас спас... Я убрал его очень 
вовремя». Можно ли верить Молотову, что Берия сказал такие слова? Я думаю, 
можно. Молотов очень крупная личность, он понимал цену таким словам и вообще, 
всегда, на всех постах, знал вес и значимость каждого слова. Это не кухонный 
разговор. Он понимал, о чем говорит и с кем говорит. Эта фраза не повиснет в 
воздухе, она отложится в моей памяти, и я как писатель когда-то дам ей огласку, 
и страшный смысл ее войдет в историю. О том, что Молотов решился на такое 
откровение, чтобы люди узнали правду, свидетельствует также его разговор с 
писателем Чуевым. Феликс опубликовал свою беседу с Молотовым на эту тему. Она 
изложена другими словами, но смысл тот же: Берия «убрал» Сталина. факсимиле 
Маленкова, по своему усмотрению заверял документы, им самим же подготовленные. 
Суханов мне рассказал о «тайной вечере» троицы и в подтверждение ее хранил в 
своем сейфе записи, которые делал Маленков при распределении ими должностей: 
Хрущева сделают Первым секретарем ЦК КПСС, Маленкова — Председателем Совета 
Министров СССР, Берию — его замом и одновременно министром внутренних дел, с 
которым объединяется КГБ. Берия был невысокого мнения о своих сообщниках, он 
считал, что недалекий Никита Сергеевич будет послушной марионеткой в его руках 
(в чем, кстати, очень просчитался); Маленков, безвольный и покорный (его звали 
между собой «Маланья»),тоже будет безропотно подчиняться. Ну и самый весомый 
аргумент единовластия Берии — сосредоточенные в его руках карательные органы, 
которые много лет по прихоти Берии отправляли на тот свет тысячи чем-то 
неугодных ему людей. На этом же сговоре троицей было намечено ликвидировать 
предпринятое Сталиным расширение количества членов ЦК и созданный им Президиум 
ЦК в 25 членов. Они решили вернуться к старой иерархии: создать единый 
Президиум (как прежнее Политбюро), малочисленный и управляемый, в который 
вернуть исключенных, по предложению Сталина на XIX съезде, Молотова и Микояна. 
Все это надо было провернуть срочно, пока еще Сталин дышал, опираясь на его 
авторитетное имя, оформить официально, для чего заговорщики назначили 
наследующий же день, 5 марта, совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета 
Министров и Президиума Верховного Совета СССР. В назначенное время в 
Свердловском зале Кремля на совместном заседании первым сделал сообщение о 
состоянии здоровья Сталина министр здравоохранения А. Третьяков. После него 
выступил Маленков. — Все понимают, — сказал он, — огромную ответственность за 
руководство страной, которая ложится теперь на всех нас. Всем понятно, что 
страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве. Вот почему бюро 
Президиума Центрального Комитета партии созвало настоящее совместное заседание..
. Поручило мне доложить вам ряд мероприятий по организации партийного и 
государственного руководства. И далее, снова сославшись на поручение бюро 
(которого не было!), обосновал необходимость предлагаемых реорганизаций и 
кадровых перестановок: * * * Сталин еще был жив, когда произошел своеобразный 
захват власти. Фактический заговор трех высших партийных функционеров — Берии, 
Маленкова и Хрущева. Понимая, что часы вождя сочтены, Берия на даче в Кунцево 
уединился со своими сообщниками — Маленковым и Хрущевым. Почему именно эти 
трое? Я выскажу свое предположение, правда не подтвержденное документально. 
Если даже были какие-то на этот счет бумаги, их, конечно же, уничтожили, придя 
к власти, те, кого я подозреваю. Но и без документов факты позволяют сделать 
это предположение. А факты таковы: Берия всегда и во всем поддерживал Маленкова 
и Хрущева. Он продвигал их по служебной и партийной вертикали. Пользуясь своей 
близостью к Сталину, он информиров;ит вождя о преданности и верности этих 
соратников, а их конкурентов, наоборот, отодвигал нелицеприятной информацией. 
Маленков и Хрущев, в свою очередь, постоянно не только поддерживали Берию, но и 
выполняли все его пожелания. Это дает основание сделать предположение, что 
Маленков и Хрущев были завербованы органами КГБ, еще когда они не были крупными 
деятелями, а находились, так сказать, на подходе к важным должностям. Такое в 
те годы практиковалось очень широко. Сеть осведомителей создавалась на всех 
служебных и партийных уровнях. Хрущев и Маленков были связаны с Берией не 
только по агентурной линии, они крепко подружились, были на даче Берии 
завсегдатаями, упивались там до бесчувствия и оставались ночевать. Разумеется, 
не только пристрастие к спиртному и шикарные застолья привлекали их к такому 
близкому общению, здесь решались политические и хозяйственные дела: Маленков, 
как секретарь ЦК, возглавлял всю работу с кадрами. А Хрущев, как первый 
секретарь Московского горкома, держал в руках все столичные дела. Вот и 
собралась в критический момент эта тройка и по-свойски, как и полагается 
заговорщикам, решила, кому кем быть и как держать власть в своих руках. На этот 
счет у меня есть даже документальное подтверждение. Я познакомился с Сухановым, 
начальником секретариата Маленкова. Он работал на этой должности 18 лет! Был 
настолько доверенным человеком, что хранил печати ЦК, — Обеспечение 
бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны... требует 
величайшей сплоченности руководства, недопущения какого-либо разброда или 
паники. Никто не возражал против необходимости принимать такие решения, и 
«тройка» провела в жизнь то, что спланировала на своей «тайной вечере». Хрущев, 
Маленков, Берия были назначены на намеченные ими посты. Вместо 25 членов 
Президиума ЦК остались только «свои» — Г. Маленков, Л. Берия, Н. Хрущев, Н. 
Булганин, К. Ворошилов, Л. Каганович, М. Сабуров, М. Первухин. Вернули в его 
состав В. Молотова и А. Микояна. Ворошилова определили на пост Председателя 
Президиума Верховного Совета СССР. В. Молотова назначили министром иностранных 
дел; Н. Булганина — министром обороны; А. Микояна — министром внутренней и 
внешней торговли. Торопились: из 25 должностей министров 17 остались 
неназначенными. Но все же главное успели — власть перешла в руки «тройки». 
Через час пятьдесят минут после начала совещания пришло сообщение — Сталин умер.
 Врач Чеснокова рассказывала: — Реаниматолога Неговского и меня с аппаратурой 
для реанимации привезли на дачу Сталина 2 марта. Когда мы расставляли 
аппаратуру, Берия громко и властно сказал: «Сейчас вы будете рассказывать, что 
с собой привезли, что собираетесь делать, а я вас буду внимательно слушать». За 
нами постоянно наблюдали охранники. В понедельник к 12 часам приехали Светлана 
и Василий. Василий был пьян, начал кричать: «Сталина убивают!» Его не пустили в 
залу, где лежал отец. В этой комнате на стульях сидели члены Политбюро, они 
приходили, сидели, уходили, возвращались, говорили между собой тихо. Только 
Берия метался по даче, громко командовал, стучал обувью. Сталин лежал на тахте. 
Лицо было очень бледное, руки сжаты в кулаки. Светлана поставила стул рядом, 
сидела молча, плакала. Вечером 5 марта консилиум врачей решил — пора приступать 
к реанимации. В 20 часов мы начали процедуры по экстренной реанимации. Дыхание 
уже нарушалось. Внезапно Сталин открыл глаза, но в них не было сознания. Он 
поднял левую руку и тут же опустил ее. Это была агония. Дыхание остановилось. Я 
и Неговский стали делать закрытый массаж сердца. Но все было напрасно — пульса 
уже не было. Сталин скончался. Это произошло в 21 час 50 минут 5 марта 1953 
года. Ворошилов рыдал. Маленков держался спокойно. Только Берия продолжал 
ходить и громко командовать: «Ищите мундир, ордена. Подготовьте машину!» Члены 
правительства вышли из зала. Осталась Светлана, она попросила меня побыть с ней.
 Я помогла ей причесать отца, плотнее закрыть его глаза. Берия привел несколько 
охранников, громко им приказал: «Вас назначаю на сопровождение тела товарища 
Сталина. Отвечаете за него головой! Если что не так, вам головы снесу!»

Заключение консилиума5 марта в 12 час. дня Состояние больного на утро 5-го 
марта резко ухудшилось. Расстройства дыхания усилились и были особенно резко 
выражены во вторую половину ночи и утром 5.III. В начале девятого у больного 
появилась кровавая рвота, не обильная, которая закончилась тяжелым коллапсом, 
из которого больного с трудом удалось вывести. В 11 час. 30 мин. после 
нескольких рвотных движений вновь наступил коллапс с сильным потом, 
исчезновением пульса на лучевой артерии; из коллапса больной выведен был с 
трудом после инъекций камфоры, кофеина, кардиозола, строфантина и т. д. 
Электрокардиограмма, снятая в 11 час. утра, показала острые нарушения 
коронарного кровообращения с очаговыми изменениями преимущественно в задней 
стенке сердца. Причиной кровавой рвоты консилиум считает сосудисто-трофические 
поражения слизистой оболочки желудка. 21.50. Товарищ И. В. Сталин скончался. 
Третьяков, Лукомский, Тареев, Коновалов, Мясников, Филомонов, Глазунов, Ткачев, 
Иванов.

Никаких подозрений, никакой судебно-медицинской экспертизы — просто фиксация 
факта. Берия приказал сразу перевезти тело Сталина влабораторию Мавзолея для 
долговременного бальзамирования. Охрана и прислуга на даче собрала личные вещи 
Сталина и составила опись.

ОПИСЬ ЛИЧНОГО ИМУЩЕСТВА ТОВАРИЩА СТАЛИНА5 марта 1953 года в 22 часа 30 минут, я,
 комендант Ближней дачи Орлов, старший прикрепленный Старостин, помощник Туков, 
сотрудник Бутусова составили опись л/имущества товарища Сталина И. В. ло 
указанию товарища Берия. 1. Блокнот для записей, в обложке из кожи серого 
цвета; 2. Записная книжка, кожаная, красного цвета; 3. Личные записи, пометки, 
составленные на отдельных листках и отрывных листках. Пронумеровано всего 67 
листов (шестьдесят семь); 4. Общая тетрадь с записями, обложка красного цвета; 
5. Трубки курительные — 5 шт. К ним; 4 коробки и спец. приспособления, табак. В 
кабинете товарища Сталина: книги, настольные принадлежности, канц. 
принадлежности, сувениры не включены в список. Спальня и гардероб: 6. Китель 
белого цвета — 2 шт. (На обоих прикреплена звезда Героя Социалистического 
Труда). 7. Китель серый, п/дневный — 2 шт.; 8. Китель темно-зеленого цвета — 2 
шт.; 9. Брюки — 10; 10. Нижнее белье сложено в коробку под № 2. В коробку под 
№3 уложены: 6 кителей, 10 брюк, 4 шинели, 4 фуражки. В коробку под № 1 сложены 
блокноты, записные книжки, личные записи. Ванно-душевые принадлежности уложены 
в коробку № 4. Другое имущество, принадлежащее товарищу Сталину, в опись не 
включалось. Время окончания составления описи и документа — 0 час. 45 минут 6 
марта 1953 года. Присутствующие: (подпись)ОРЛОВ (подпись)СТАРОСТИН 
(подпись)ТУКОВ (подпись)БУТУСОВА

В спальне была обнаружена сберегательная книжка, в ней записано 900 рублей. Вот 
все богатство Сталина. Квартира — государственная, в ней теперь архив 
президента, дача — государственная — передана новым хозяевам.

ПРОТОКОЛ № 1 ЗАСЕДАНИЯ КОМИССИИ ЛО ОРГАНИЗАЦИИ ПОХОРОН ТОВАРИЩА СТАЛИНА1. 
Комиссия считает целесообразным вскрытие и долговременное бальзамирование тела 
товарища СТАЛИНА произвести в специальной лаборатории Мавзолея В. И. ЛЕНИНА. 2. 
Перевезти тело товарища СТАЛИНА в Колонный зал Дома Союзов в присутствии 
Комиссии по похоронам. 3. Установить, что тело товарища СТАЛИНА должно быть 
положено в гроб в военной форме (не парадной). На кителе прикрепить медали 
Героя Советского Союза и Героя Социалистического труда, а также планки к 
орденам и медалям. Ответственность возложить на т. Спиридонова. 4. Организацию 
изготовления гроба поручить т. Крупину. 5. Возложить на т. Яснова 
ответственность за выполнение заказов на венки и контроль за качеством их 
изготовления. 6. Для снятия маски привлечь скульптора Манизера. 7. Утвердить 
текст извещения об установлении гроба с телом товарища СТАЛИНА в Доме Союзов 
(прилагается). 8. Вопросы подготовки Колонного зала Дома Союзов; а) Возложить 
подготовку Колонного зала Дома Союзов на тт. Горкина, Яснова и Спиридонова. 
Оформление здания и Колонного зала возложить на тт. Беспалова, Рындина, 
Герасимова, Волкова; 6} возложить охрану Дома Союзов и организацию всего 
наружного распорядка на МГБ СССР (тт. Гоглидзе, Рясного). 9. Поручить тт. 
Артемьеву и Синипову представить предложения по организации войскового и 
почетного караулов. 10. Поручить т. Беспалову представить список художников для 
зарисовок внутри Колонного зала. 11. Поручить т. Большакову представить 
предложения о киносъемках. 12. Обязать т. Яснова подготовить проект 
постановления о строительстве пантеона. Срок представления — 6 марта. 13. 
Поручить архитектору Посохину представить проект надписи на мавзолее — ЛЕНИН — 
СТАЛИН.

При выполнении пункта 5 возникло затруднение — не могли найти медали Золотая 
Звезда Героя Советского Союза. Оказалось, что она находится в наградном отделе 
Верховного Совета. Сталину ее не вручили. Военачальники на торжественном приеме,
 как уже упоминалось мною, подняли вопрос о том, что ему следует присвоить 
звание Героя, они, его подчиненные, некоторые уже дважды Герои, а он, под чьим 
руководством одержана Победа, не удостоен этого звания. Несправедливо! Сталин 
тогда сказал, что звание Героя дается за подвиги на поле боя и он по статусу не 
может получить такое высокое звание. Полководцы шумели и настаивали. Сталин 
отмахнулся, не стал спорить. Указ о присвоении Сталину звания Героя Советского 
Союза состоялся, но Золотую Звезду он не получил. И вот это выяснилось только в 
дни похорон. Его Звезду взяли из наградного отдела и прикрепили к алой 
подушечке вместе с другими, очень малочисленными наградами. 6 марта 1953 года 
гроб с телом Сталина был установлен в Колонном зале Дома Союзов. Три дня 
продолжалось прощание народа со своим вождем. Тысячи людей шли поклониться 
человеку, который сделал для них и для Родины так много великих дел. Желающих 
увидеть Сталина было много, переполнились все улицы, прилегающие к Колонному 
залу. Милиция и воины не могли сдерживать напор людской массы. Были даже 
погибшие в давке. Ехали в Москву со всех концов страны. Чтобы прекратить приток 
людей, было отменено прибытие в столицу пассажирских поездов и электричек. Но 
люди шли в город пешком, весь центр Москвы был переполнен, стояли сутками, 
только бы попасть в траурный зал. 9 марта состоялись похороны на Красной 
площади. Митинг. Выступили Маленков, Берия, Молотов. Прозрачный саркофаг 
установили в Мавзолее, рядом с Лениным. В траурные дни 1953 года патриарх 
Алексий направил Совету Министров СССР следующее послание: «От лица Русской 
Православной Церкви и своего выражаю глубокое и искреннее соболезнование по 
случаю кончины незабвенного Иосифа Виссарионовича Сталина, великого строителя 
народного счастья. Кончина его является тяжким горем для нашего Отечества, для 
всех народов, населяющих его. Его кончину с глубокой скорбью переживает Русская 
Православная Церковь, которая никогда не забудет его благожелательного 
отношения к нуждам церковным. Светлая память о нем будет неизгладимо жить в 
сердцах наших. С особым чувством непрестающей любви Церковь наша возглашает ему 
вечную память».

Дела «исторические» Почти все съезды партии называли «историческими», желая 
подчеркнуть масштабность проблем и вопросов, которые на них обсуждались и 
решались. История не все приняла их в таком виде в свое лоно, и остались эти 
эпитеты лишь на бумаге. Но XX съезд действительно стал историческим. Почему? На 
этом съезде был развенчан «культ личности» Сталина. И поскольку XX съезд имел 
такое особое значение, необходимо остановиться на нем подробнее: напомнить 
пожилым (тем, кому было тогда под 30, сегодня уже за семьдесят, они читали в 
газетах о работе съезда), рассказать молодым — они, как правило, о нем совсем 
ничего не знают. Для проверки спросил несколько человек из молодежи про этот XX 
съезд. Один, лет двадцати пяти—тридцати, ответил: «На нем Сталина с работы 
снимали!» — «Побойтесь Бога, молодой человек, Сталин к тому времени уже умер».
 — «Разве?» — искренне удивился мой собеседник. Молодая женщина такого же 
возраста на мой вопрос ответила: «Сталина осуждали за репрессии, разоблачали 
как врага народа». Это было вроде бы ближе к истине, но все же фраза о том, что 
Сталина объявляли врагом народа, вызвала горькую улыбку. Но откроем документ: 
«XX съезд Коммунистической партии Советского Союза (14—25 февраля 1956 года). 
Стенографический отчет». Я перечитал оба объемистых тома (1100 страниц). 
Удивление охватило меня с первых же страниц. Я сделал настоящее «открытие»: не 
верил своим глазам! В повестке дня XX съезда вообще нет вопроса о культе 
личности Сталина! На 1099 страницах стенографического отчета ничего не 
говорится об этом. (Обратите внимание — я убавил объем отчета на одну страницу. 
О ней будет особый разговор). И в то же время (это просто поразительно!) ни 
один из 126 выступавших на съезде ни разу не произнес имя Сталина, не 
провозгласил ему здравицу, а ведь этим кончались все выступления на предыдущих 
съездах. Не ищите этот стенографический отчет, не тратьте время, поверьте мне 
на слово. В чем секрет, мы вместе разберемся несколько позже. Первым вопросом 
был отчетный доклад ЦК КПСС. Докладчик — секретарь ЦК товарищ Хрущев Н. С. 
Второй вопрос — отчетный доклад председателя Ревизионной Комиссии КПСС по 
шестому пятилетнему плану... Докладчик Булганин Н. А. Четвертый — выборы 
центральных органов. И все. Никакого обсуждения или принятия решения о культе 
личности не предусматривалось. Весь первый день был занят докладом Хрущева 
(колоссальная выносливость!) Не буду утомлять вас пространными цитатами (но, 
признаюсь, кое-что сегодня звучит очень и очень интересно). Приведу лишь 
несколько пришлипиальных стратегических заявлений: "Главную черту нашей эпохи 
составляет выход социализма за рамки одной страны и превращение его в мировую 
систему. Капитализм оказался бессильным помешать этому всемирно-историческому 
процессу. (Видел бы Никита Сергеевич, как торжественно шествует капитализм по 
пашей земле!.. — В. К.)Когда мы говорим о том, что в соревновании двух систем — 
капиталистической и социалистической — победит социалистическая система, то это 
не значит, что победа будет достигнута путем вооруженного вмешательства 
социалистических стран во внутренние дела капиталистических стран". Далее 
Хрущев излагает утверждение марксистко-ленинской теории обреченности 
капитализма на гибель. В наши дни мы знаем, что кроме теоретической 
обреченности компартия Советского Союза давала постоянную многомиллионную 
подпитку валютой своим единомышленникам для свержения капиталистической системы 
в десятках стран мира. Надо же случиться такому совпадению: в этом месте я 
сделал перерыв, сел пить чай, а по телевизору в какой-то передаче прозвучала 
информация: «За послевоенные годы, начиная с 1947 г. до Горбачева включительно, 
все генсеки и члены Политбюро подписали выделение 400 миллионов долларов на 
помощь компартиям других стран». До этого перерыва на чашку чая я намеревался в 
горько-обличительном тоне написать о том, какие большие деньги тратили наши 
партийные боссы в ущерб государственным нуждам, по сути дела, пускали на ветер. 
Но, услыхав неожиданно, что общая сумма всего 400 миллионов, я сравнил ее с 
миллиардными суммами, которые воруют сегодня дельцы и взяточники при 
«демократической» системе, и решил не комментировать те мелкие, по сегодняшним 
масштабам, затраты. Можно сказать лишь одно: скупились, мало тратили, поэтому и 
победила нас капиталистическая система. В официальных заявлениях наших 
партийных руководителей частенько бывало, как говорят, «один пишем, два в уме». 
После Хрущева выступал секретарь ЦК КПСС Шепилов Дмитрий Трофимович, он 
курировал вопросы внешней политики и международных отношений. В своей речи он 
предсказывал установление мирового господства социалистической системы не 
только теоретико-историческим путем. Говорил он и такое: в странах, «...где 
сложился реакционно-бюрократический аппарат буржуазной диктатуры, где имеется 
развитая военщина и эксплуататорские классы, будут оказывать отчаянное 
сопротивление трудящимся в их борьбе по преобразованию общества на новых 
социалистических основах, пролетарская диктатура вынуждена будет сломить это 
сопротивление насильственными мерами». Вот так — открыто и четко с кремлевской 
трибуны, с трансляцией по радио и публикацией в газетах — заявлял секретарь ЦК. 
Шепилов говорил о разных формах мирного экспорта революции, и все они были 
более или менее приемлемы. Но вес же, слово не воробей, вылетит — не поймаешь. 
О возможной ломке капитализма силой сказал секретарь ЦК, руководящий этим 
направлением деятельности всей партии, никто его не опроверг и ие поправил. 
Наоборот, аплодировали! Читая стенографический отчет, я решил разобраться в 
некоторых неясностях, прибегнув к испытанному методу — побеседовать с 
участниками и очевидцами. Прошло после того съезда 37 лет. Список делегатов 
приложен к стенограмме — их было 1356 человек. С очень многими я был знаком и 
мог бы побеседовать запросто. Многие ушли из жизни за эти годы. Но, к счастью, 
было еще с кем встретиться и поговорить о прошлом. Жив-здоров, как я знал, один 
из особых делегатов, лет пятнадцать подряд мы встречались довольно часто. 
Познакомились в красногорском госпитале. У выздоравливающих времени много, 
переговорили мы тогда, кажется, о всем прошлом, высказали предположения о 
будущем. Он замечательный собеседник. Эрудит высочайшей пробы. Академик. Автор 
многих научных трудов, особенно по политэкономии. К тому же еще и соратник по 
войне, генерал-лейтенант. А после ее окончания — один из виднейших партийных 
работников и даже руководителей. Не догадались, кто это? Даю еще одну паводку: 
стенографический отчет о XX съезде начинается словами: «10 часов утра. 
Появление в ложах Президиума товарищей Н. А. Бул-гапина, К. Е. Ворошилова, Л. М.
 Кагановича, А. И. Кириченко. Г. И. Маленкова, А. И. Микояна, В. М. Молотом, М. 
Г. Первухина, М. 3. Сабурова, М. А. Суслова, Ц. С. Хрущева, П. К. Понома-ренко, 
Н. М, Шверника, А. Б. Аристова, Н. И. Беляева, П. Н. Поспелова, Д. Т. Шепилова, 
а также руководителей делегаций зарубежных коммунистических и рабочих партий, 
делегаты встречают бурными аплодисментами. Все встают». Из семнадцати 
перечисленных — шестнадцати уже не стало, но вот наш будущий собеседник — 
Шепилов Дмитрий Трофимович. (Это написано мною в 1992 г.) Побывал он и 
секретарем ЦК КПСС, и министром иностранных дел СССР, и кандидатом в члены 
Президиума ПК КПСС. Закончил свою политическую карьеру «примкнувшим» к 
антипартийно и группе Маленкова, Молотова, Кагановича — за то, что при решении 
вопроса об исключении их из партии имел неосторожность высказать сомнение: вес 
же Молотов был членом партии большевиков с подпольным стажем. Вот его и 
«примкнули» к той группе. Дмитрия Трофимовича из партии не исключили, отправили 
работать в столицу Киргизии город Фрунзе, заведующим кафедрой политэкономии. За 
ним сохранились ученое и генеральское звания. Старую квартиру отобрали. После 
отставки Хрущева Шепилов вернулся в Москву. Жил он, к моменту нашей беседы, с 
женой Марьяной Михайловной в двухкомнатной, удобной квартире в хорошем 
кирпичном доме, недалеко от стадиона «Динамо». Я прервал работу над рукописью, 
позвонил по телефону Дмитрию Трофимовичу, договорился о встрече, сел в машину и 
поехал к нему. Встретил он меня радушно, по-русски обнял трижды. Несмотря на 
свои восемьдесят восемь, был прочен, высок и могуч. Крупные черты лица. И 
вообще крупный человек! Личность! Только глаза подводят. Недавно сделали 
операцию правого глаза, да не очень удачно. — Мне бы воспоминании дописать, 
всего две главы осталось. Боюсь, как бы глаза не подвели. — А сколько 
написали? — Вот, посмотрите. — Он с явной гордостью открыл нижние створки на 
двух тумбах письменного стола. Там плотным строем стояли папки с завязанными 
тесемками. — Около двух тысяч страниц. Вся наша бурная жизнь и история. Я ведь 
был свидетелем многих событий, при Сталине начинал главным редактором «Правды». 
Потом при нем же был зав. отделом ЦК по агитации и пропаганде. И он же меня с 
треском снял. Я думал, что скоро окажусь на Лубянке. Ждал каждую ночь. Но 
пронесло. — А за что он вас так? — Если помните, был у нас такой великий 
преобразователь природы, нет, пожалуй, не природы, а науки — Лысенко. — Ну как 
же его не помнить, вейсманистов и морганистов разоблачал и истреблял. — Вот 
именно, истреблял. Я видел — это привело и приведет к еще большим бедам в нашем 
сельском хозяйстве. Поговорил с Юрием Ждановым (сыном Андрея Александровича 
Жданова), он был заведующим отделом науки ЦК. У него тоже сложилось 
отрицательное отношение к самодеятельности Лысенко. Решили мы созвать совещание 
идеологических работников и ученых. Юрий Андреевич сделает доклад — и 
развенчаем мы этого выскочку и жулика от науки. Надо сказать, что перед этим 
событием Юрий женился на Светлане Сталиной. Ну и я был уверен, что дома, в 
семейном кругу, он обговорит наш замысел и с тестем, и с отцом. Юрий сделал 
прекрасный доклад — камня на камне не оставил от лжеученого Лысенко. Но тот был 
очень хитер — оказывается, присутствовал на нашем совещании. Он не был членом 
партии, его кто-то из дружков провел в зал. Как услышал, о чем идет разговор, 
тут же побежал к своему лучшему другу Хрущеву, а тот к Сталину. А Сталин, кроме 
Хрущева, знатоков в сельском хозяйстве не признавал. Выслушал, что произошло, и 
немедленно собрал Политбюро по одному вопросу, который сам же и задал: — Кто 
разрешал проводить совещание идеологических работников без разрешения ЦК, кто 
позволил громить Лысенко? Все молчали. Сталин посмотрел на Андрея 
Александровича Жданова, тот пожал плечами: «ничего не знаю об этом». Посмотрел 
на Суслова. Тот буквально онемел, только головой замотал. Ну, вижу, все высшие 
мои руководители спасовали, встал — и громко так получилось, голос у меня 
такой: — Я разрешил, товарищ Сталин. Сталин подошел ко мне вплотную, впился в 
меня глазами: — А вы знаете, что на Лысенко держится все сельское хозяйство? — 
Товарищ Сталин, Вас неправильно проинформировали. Лысенко не внес никакого 
вклада в науку. По его теории ни одного нового сорта не вывели. Накажите меня, 
но пора в этом разобраться. Крупнейших ученых Лысенко превратил в 
идеологических врагов-морганистов. Сталин смотрел на меня как кобра, не мигая. 
Он был поражен такой непокорностью. А я тоже растерялся — надо же понимать, что 
в то время означал гнев Сталина! От растерянности и не выдержав взгляда Сталина,
 я сел. Тишина и до того была гробовая. А тут будто эту тишину переключили на 
более напряженную волну. Сталин повернулся и стал ходить по кабинету. Все 
молчали. И он молчал томительно долго. Потом значительно произнес: — Без ведома 
ЦК собирать всесоюзное совещание нельзя. Предлагаю создать комиссию под 
председательством Маленкова, включить в нес Хрущева, Суслова. — Помолчал, 
добавил: — Жданова. Еще дольше помолчал, походил и вдруг изрек: — И Шепилова. 
Надо разобраться, провести специальную сессию Академии сельхознаук. И 
поддержать Лысенко. Комиссия не собиралась ни разу. Меня не вызывали и не 
приглашали. Пошли репрессии против ученых. Вавилова сначала сослали, потом 
уничтожили. Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ. Меня освободили от занимаемой 
должности. Я ждал ареста два месяца. И вдруг однажды, когда я был по 
приглашению композитора Соловьева-Седого на премьере его оперетты «Самая 
заветная», меня вызвал из ложи к телефону Поскребышев. — Позвоните немедленно 
по телефону номер... Я знаю, что у вас там нет «кремлевки». Я набрал указанный 
городской номер и тут же услышал голос Сталина. Я сказал: — Товарищ Сталин, это 
Шепилов. — Где вы? — Я в театре оперетты... — Как-то неловко было в этом 
признаваться: после такого разноса — и вдруг в легкомысленной оперетке. Но 
Сталин, как будто ничего не было раньше, очень просто спросил: — Что-нибудь 
интересное? Не жалко будет оставить театр? Приезжайте ко мне на ближнюю дачу. 
Надо поговорить. Я немедленно помчался на его дачу в Кунцево. Встретил он меня 
очень радушно. Проговорили два часа. Суть разговора заключалась в том, что 
Сталин понял: у нас неблагополучно в народном хозяйстве потому, что нет основ 
экономической науки. Люди не знают, как правильно вести хозяйство. — Надо 
написать срочно учебник по политэкономии, не агитку, а настоящее руководство к 
действию. Это поручается вам. Возьмите себе в помощь ученых, кого посчитаете 
нужным. Он тут же изложил мне, и очень компетентно, некоторые вопросы, которые 
надо объяснить в учебнике. При этом цитировал Ленина, подходил к шкафу, брал 
книги, не искал, а сразу открывал нужные страницы. Видно, глубоко продумал это 
поручение. Через два дня на Политбюро Сталин повторил свое поручение и 
добавил; — Надо создать условия для работы этой комиссии, чтобы ничто их не 
отвлекало. И чтобы никто не мешал. Лучше на даче, за городом. Подберите им 
хороший дом. Режим установить такой: неделю работать, суббота и воскресенье — 
родительский день. Через год учебник должен лежать здесь, на столе. Вот так он 
сам же меня реабилитировал. Мы писали учебник по главам. Я успел доложить 
Сталину четыре главы. Он сам их редактировал, и по каждой говорил со мной очень 
фундаментально. Что бы ни писали о Сталине, да и виноват он во многом, но в 
теории он был очень грамотен. Учебник вышел после смерти Сталина в 1954 году 
многомиллионными тиражами и, говорят, принес пользу... После этого интересного 
рассказа Шепилова я стал прояснять свои вопросы. Сначала прочитал из 
стенограммы первые строки, как делегаты бурными аплодисментами встретили... 
Пропустив фамилии всех руководителей, сказал: — Встретили товарища Шепилова. Он 
понял мою шутку, улыбнулся: — Да. было время! Затем я спросил: — Не вынуждали 
мы капиталистов защищаться от нашей тихой неминуемой революции в соответствии с 
развитием истории? Вы были несколько лет министром иностранных дел. Как вы 
проводили эту политику? Говорили о мире, о разоружении, а в глубине души знали, 
что они «обречены» и победа будет за нами? — Я в это искрение верил. Да и 
сейчас не отрицаю, социалистическая система более прогрессивна. Мы допустили 
много ошибок, и в этом наша беда. Но жизнь показывает, что для народа плановое, 
научное ведение хозяйства более рационально и надежно, чем капиталистический 
беспредел. Я открыл его доклад на XX съезде и показал: — Вот здесь вы приводите 
любопытное объяснение не только обреченности капитализма, а, пожалуй, даже 
главной беды нашего сегодняшнего расхристанного состояния в экономике, политике,
 и главное, в идеологии. Даете объяснение этому не вы, а один из столпов 
капиталистического мира. Вот строки из вашего доклада: "В книге нынешнего 
государственного секретаря США Даллеса «Война или мир», изданной в 1950 году, 
мы читаем: «Что-то случилось неладное с нашей страной... Нам не хватает 
справедливой динамичной веры. Без нее все остальное нам мало поможет. Этот 
недостаток не может быть возмещен ни политическими деятелями, как бы способны 
они не были, ни дипломатами, как бы проницательны они не были, ни учеными, как 
бы изобретательны они не были, ни бомбами, как бы разрушительны они не были». 
Вы, Дмитрий Трофимович, подкрепляли этой цитатой мысль об обреченности 
капитализма. А он не только не погиб, но и побеждает. Шепилов усмехнулся: — Все 
на поверхности, не надо глубоко искать. Да, капитализм пришел к нам. И принес 
все ту же бездуховность, отсутствие опорной идеологии, веры. Поэтому у нас все 
и разваливается. Не стало прежних идеалов, не появилось новых. Будут долгие 
мучительные брожения в потемках. Много дров наломают новаторы, авантюристы и 
добросовестно заблуждающиеся. И в конце концов все придет на круги своя, то 
есть восстановится поступательное развитие истории. Социалистическая система, с 
какими-то коррективами, добавлениями и поправками, все же возьмет верх. Иного 
выхода нет, это аксиома. Спросил я Дмитрия Трофимовича и о странности в 
повестке дня съезда, имея в виду отсутствие вопроса, который в историю вписался 
как главный, — о культе личности. — Но как все же встал на XX съезде вопрос о 
культе личности без наличия его в повестке дня? Все делегаты будто сговорились 
— никто ни разу даже по инерции не назвал Сталина в своем выступлении. Ну было 
бы это после решения о культе личности. Но ведь они все выступали, не зная, что 
будет обсуждаться этот вопрос. Шепилов снисходительно улыбнулся: — Ничего 
удивительного. Вы же знаете практику подготовки мероприятий, проводимых ЦК, а 
тем более — съезда. Все выступления делегатов просматривались и правились. Даже 
тезисы очень уважаемых иностранных вождей прочитывались заранее и давались 
рекомендации на правку. А если советует ЦК, кто станет возражать? — Вопрос о 
культе и о постановке его на съезде действительно при подготовке не возникал? 
Дмитрий Трофимович задумался, помолчал, потом подчеркнуто значительно молвил: — 
Я бы не хотел, чтобы вы поняли неправильно то, что я вам расскажу. Неправильно 
в том смысле, что я хочу преувеличить свою роль. Боже упаси! Особенно теперь 
нет в этом никакой нужды. Расскажу вам первому, как это было. В своих 
воспоминаниях я пишу об этом подробно. Но до их выхода еще далеко, а вам, раз 
вы просите прояснить, расскажу. Рассказал он следующее: — Не знаю, отражено ли 
в стенограмме, что два дня на заседаниях съезда отсутствовали Хрущев и я. Дело 
было так. Хрущев не раз говорил среди членов Президиума, что надо как-то 
осудить репрессии Сталина, отделить от них партию. И вот в один из перерывов в 
работе съезда он подошел ко мне и говорит: «Я думаю, настал самый удобный 
момент поставить вопрос о Сталине. Здесь собран цвет партии со всех уголков 
страны, более удобного случая в ближайшее время я не вижу». Я поддержал его 
идею. Он спросил: «Поможешь мне срочно подготовить доклад?» — «Разумеется, не 
сомневайтесь». — «Пошли, сделаем это без промедления». И мы в его кабинете 
работали дна дня неотлучно. Только спать домой уходили. 25 февраля, когда все 
было написано и отпечатано, мы вернулись на съезд. Хрущев предупредил накануне, 
что заседание будет закрытое, без представителей прессы и разных приглашенных.
 — Он даже не согласовал это с членами Президиума? — удивился я. — Нет, решения 
Президиума не было. Просто в кулуарах, в комнате отдыха Президиума съезда, 
Хрущев сказал: «Мы не раз говорили об этом, и вот время пришло доложить 
коммунистам правду». ...Доклад Хрущева произвел ошеломляющее впечатление. Но 
делегаты одобрили заявление Никиты Сергеевича. Постановление по докладу Н. С. 
Хрущева «О культе личности и его последствиях» было принято единогласно и 
состояло всего из девяти строчек. Имя Сталина, как видите, ни в названии 
доклада, ни в постановлении не упоминается. Вот так обстояло дело на XX съезде 
с вопросом о «культе личности», которого не было в повестке дня и который 
получил действительно исторический резонанс.

Культ личностиКульт процветал во все времена, во всех странах и считался 
явлением нормальным. Не осуждался. Его воспринимали как должное. Всех римских, 
да и других императоров, прославляли устно и письменно. При дворцах восточных 
владык — султанов, шейхов — были специальные стихотворцы, которые поднимали их 
выше небес в самых цветистых виршах. Разговор о культе личности, осуждение его 
начал Хрущев на XX съезде КПСС. Какой смысл раскрывался за этим словом «культ»? 
Незаслуженное возвеличивание человека, который любит это, поощряет и 
наслаждается дифирамбами в его адрес. Подчеркнем — незаслуженно. Таким 
представлял Сталина в своем докладе Хрущев. И еще Никита Сергеевич утверждал, 
что Сталин не только любил славословия, но и сам раздувал, поощрял этот культ. 
В докладе на XX съезде было не только осуждение «культа», но произошло и 
саморазоблачение Хрущева как предателя, который долгие годы скрывался под 
личиной единомышленника Сталина. Об этом красноречиво свидетельствует «высший 
пилотаж» подхалимажа, продемонстрированный Хрущевым на XVIII съезде, в марте 
1939 года, тогда он умудрился за 20 минут 32 раза лизнуть вождю одно место! 
Привожу эту его речь с сокращениями. "— Товарищи! На нашем XVIII партийном 
съезде мы заслушали отчет борьбы за коммунизм, борьбы рабочих, крестьян, 
интеллигенции, всех трудящихся нашей Советской страны под руководством нашего 
гениального руководителя, вождя, нашего великого Сталина.(Бурные, 
продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.)В отчете 
товарищ Сталинпоказал, каких огромных успехов добился наш Союз Советских 
Социалистических Республик в борьбе за коммунизм... ...Рабочий класс, все 
трудящиеся, под руководством великой большевистской партии, под руководством 
товарища Сталинасломили вражеское сопротивление, смели врагов, разгромили и 
уничтожили их и продолжают победоносное шествие вперед к коммунизму. Но 
успешная борьба за коммунизм не должна ослаблять нашу волю, нашу закалку в 
борьбе с врагами. Мы должны строго помнить слова великого Сталинао 
капиталистическом окружении. Наши успехи должны еще больше заострить нашу 
зоркость и отточить наше оружие для беспощадного уничтожения врагов... ...
Успешным и победоносным разгромом фашистских агентов — всех этих презренных 
троцкистов, бухаринцев и буржуазных националистов — мы, прежде всего, обязаны 
лично нашему вождю, нашему великому Сталину.(Шумная овация.)В своем отчетном 
докладе товарищ Сталинво всем величии показал... ...Коммунистическая партия 
большевиков Украины сплочена и крепка, как никогда. Она кровно связана со всеми 
отрядами партии Ленина — Сталинаи стальной стеной окружает 
СталинскийЦентральный Комитет и своего любимого вождя — великого 
Сталина!(Продолжительная овация.)Любовь большевиков Украины к товарищу Сталину 
отражает безграничное доверие и любовь к великому Сталинувсего украинского 
народа. Товарищи, в отчетном докладе товарищ Сталинпоказал 
всемирно-исторические победы коммунизма... ...Украинский народ, разгромив 
врагов и предателей, еще теснее сплотился вокруг большевистской партии и вокруг 
нашего вождя, нашего великого Сталина.(Аплодисменты.)Большевики Украины, под 
руководством СталинскогоЦентрального Комитета ВКП(б), под руководством товарища 
Сталина добились огромных успехов в развитии промышленности как союзного 
подчинения, так и промышленности республиканской. Примером высокого роста нашей 
промышленности может служить следующий факт: за годы второй сталинскойпятилетки 
выпуск чугуна на Украине увеличился в два с лишним раза. Один только Макеевский 
металлургический завод им. Кирова выплавляет чугуна в два раза больше, чем все 
металлургические заводы Польши. Это одно должно кое-кому и кое о чем напоминать 
о силах Советской Украины. За годы второй сталинскойпятилетки производство 
стали увеличилось почти в три раза... ...Высокий уровень механизации 
сельскохозяйственных работ позволяет нам, украинцам, откликнуться на призыв 
товарища Сталинао выделении колхозников из колхозов на работу в промышленность. 
...Вот результат большевизации колхозов Украины, вот она в действии, 
сталинскаялиния на зажиточность колхозников... ...Из года в год растет выпуск 
советских специалистов из вузов Украины, за первую сталинскуюпятилетку было 
выпущено 39 тыс. человек, за вторую сталинскуюпятилетку было выпущено 64 тыс. 
человек... ...В результате торжества ленинско-сталинской национальной политики, 
в результате особого внимания товарища Сталинак росту украинской культуры, мы 
добились всемирно-исторических побед в области развития культуры. Вот почему от 
всей души, ласково, любовно и торжественно украинский народ провозглашает: "Хай 
живе рiдний Сталiн!" (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают. 
Возгласы: «Да здравствует товарищ Сталин.'», "Ура товарищу Сталину.^)Мы имеем 
сейчас на Украине, как и во всем Советском Союзе, невиданную сплоченность 
большевистских рядов, невиданную сплоченность трудящихся вокруг большевистской 
партии, вокруг вождя и учителя, друга украинского народа товарища Сталина. 
(Аплодисменты.)О сплоченности наших рядов разобьют себе головы все фашистские 
агрессоры. Украинский народ по первому зову своей большевистской партии, по 
первому зову товарища Сталинавстанет, как: один, на защиту своей 
социалистической родины. (Аплодисменты)Пусть знают хозяева Карпатской Украины, 
хозяева той «хозяюшки», о которой говорил товарищ Сталин, что украинский парод 
готов дать решительный отпор всем врагам, которые попытаются своим грязным 
сапогом осквернить священную социалистическую землю свободной Советской Украины.
 (Аплодисменты.)Товарищи! XVIII партийный съезд, исторические указания нашего 
великого Сталинавооружают трудящихся Советского Союза, как и трудящихся всего 
мира, могучим оружием в борьбе за коммунизм. Учение товарища Сталинао 
социалистическом государстве в условиях капиталистического окружения, то 
глубочайшее новое, что в докладе внес товарищ Сталинв вопрос о советской 
интеллигенции, является крупнейшим вкладом в сокровищницу марксизма-ленинизма, 
знаменует высшую ступень в развитии ленинизма. ...Да здравствует величайший 
гений человечества, учитель и вождь, который ведет нас победоносно к коммунизму,
 наш родной Сталин!(Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают, 
возгласы: «Ура!». «Да здравствует великий Сталин!», «Товарищу Сталину — 
ура!»)Нужны ли комментарии? Давайте разберемся с этим «культом». Будем 
опираться на факты. Факты, действительно, подтверждают повседневное 
возвеличивание Сталина в печати и на словах с трибун, и в обычных разговорах. 
Начинал это поклонение, еще в 20-х годах, один из верных прислужников Сталина — 
Мехлис. Будучи редактором «Правды», он сначала осторожно, а потом все громче 
льстил Генсеку. «Правда» была официальным центральным органом партии, ее статьи 
перепечатывали все республиканские, областные и региональные газеты. Стало быть,
 «культ» начинала пресса, которая была рупором тех, кто надеялся похвалой 
заслужить благосклонность вождя. И паче говоря, в основе этого явления лежал 
подхалимаж. Он разросся до невероятных размеров и действительно превратился уже 
в нездоровый патологический культ. Одним из рекордсменов в этом словоблудии, 
как мы убедились, был не кто иной, как именно секретарь Московской партийной 
организации Хрущев. В общем, культ личности был творением карьеристов и 
лизоблюдов. Это было создание людишек мелких, порочных, подленьких. Как 
относился к культу сам Сталин? Документы говорят о том, что он, в принципе, 
считал это вредным и недопустимым. Вот что писал Сталин в «Детиздат» 16 февраля 
1938 года по поводу готовившейся к изданию книги «Рассказы о детстве Сталина»: 
«Я решительно против издания „Рассказов о детстве Сталина“. Книжка изобилует 
массой фантастических невероятностей, искажений, преувеличений, незаслуженных 
восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть,
 „добросовестные“ брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом. Но 
не это главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в 
сознание советских детей (и людей вообще) культ личности вождей, непогрешимых 
героев. Это опасно, вредно. Теория „героев“ и „толпы“ есть не большевистская, а 
эсеровская теория. „Герои делают народ, превращают его из толпы в народ“, — 
говорят эсеры. „Народ делает героев“, — отвечают эсерам большевики. Книжка льет 
воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. 
Советую сжечь книжку». Однажды Сталин обнаружил в почте дельное письмо о работе 
одного колхоза. Письмо и факты понравились, но кое-что Сталин в своей записке 
редактору «Правды» Мехлису велел убрать. "Тов. Мехлис!Просьба пустить в печать 
прилагаемую поучительную историю одного колхоза. Я вычеркнул в письме слова о 
«Сталине» как «вожде партии», «руководителе партии» и т. д. Я думаю, эти 
хвалебные украшения ничего, кроме вреда, не дают (и не могут дать). Письмо 
нужно напечатать без таких эпитетов. С ком. приветом И. Сталин"Полковник Е. 
Разин, военный историк, прислал Сталину свою рукопись. Высказав замечания по 
теме, Иосиф Виссарионович осадил автора: «Режут слух дифирамбы в честь Сталина 
— просто неловко читать». В личном архиве Генерального секретаря обнаружено 
много проектов официальных бумаг и частных писем с различными «культовыми» 
предложениями. На всех — резолюция Сталина: "Против. И. Ст.",«Я решительно 
против...», "Нецелесообразно. И. Ст.".Например, в 1938 году нарком внутренних 
дел А. Ежов обратился в ЦК и Президиум Верховного Совета СССР с пылко 
аргументированным предложением переименовать Москву в Сталииодар: «...Я глубоко 
убежден в том, что все человечество земного шара нашей эпохи и все человечество 
будущих веков с удовлетворением и радостью воспримут переименование Москвы в 
Сталинодар...» Калинин в официальной справке для Верховного Совета сообщил: 
«Сталин категорически высказался против переименования». Своеобразного апогея 
величальные предложения достигли в дни празднования 70-летия Сталина 21 декабря 
1949 года. Был создан специальный комитет под председательством Шверника. Этот 
комитет рассматривал поступающие предложения и сам выдвигал ряд мероприятий по 
поводу знаменательной даты. О них докладывали юбиляру, и все он отверг. Приведу 
некоторые из них:

Соорудить в Москве монумент Победы в честь ее творца Сталина. Создать в Москве 
«Дворец жизнедеятельности Сталина». Увенчать здание университета на Воробьевых 
горах величественной фигурой Сталина. Установить ежегодный Всенародный праздник 
в честь дня рождения Сталина. Учредить орден Сталина. Присвоить Сталину звание 
«Народный герой», что по статусу должно быть выше Героя Советского Союза и 
Героя Социалистического Труда. Соорудить памятники Сталину в городах, за 
которые шли сражения, где участвовал Сталин в годы Гражданской и Отечественной 
войн. Установить монументы в городах, отмеченных приказом Верховного 
Главнокомандующего, с текстом этих приказов и барельефом Сталина. Было и многое 
другое, на что Сталин посоветовал комитету через Молотова: «Побольше 
скромности».

Приняли решение в честь Победы над Германией (в назидание немецким потомкам) 
построить памятник в Берлине, объявили конкурс на проект. После того как были 
отобраны наиболее перспективные работы, пригласили Сталина с ними познакомиться 
и, конечно, хотели услышать его решающее мнение. Сталин обошел и внимательно 
осмотрел все макеты. Большинство из них представляли вариации фигуры Верховного 
Главнокомандующего, что казалось естественным, как бы обобщающим итог победной 
войны. Сталин посмотрел на скульпторов, в его взгляде многие уловили иронию, 
чему очень удивлялись. Сталин спросил, показав жестом на проекты: — А не надоел 
вам этот усатый? Скульпторы были просто ошарашены. Не посмели даже засмеяться. 
Молчали. Сталин увидел у Вучетича фигурку солдата с девочкой на руке. Подошел, 
присмотрелся и молвил: — Вот это то, что надо. — Помолчал. — Только автомат 
уберите и вложите в руки карающий меч... На том и порешили. И стоит солдат в 
Берлине по сей день с «карающим мечом Сталина» в могучей руке, с разбитой 
свастикой у ног и девочкой, прильнувшей к груди избавителя, символизирующей 
спасенные народы Европы и их вольное будущее. Интересен эпизод, свидетелем 
которого был С. М. Штеменко. Прибыв с докладом в Кремль вместе с А. И. 
Антоновым, он застал в приемной главного интенданта Советской Армии 
генерал-полковника П. И. Драчева, наряженного в военную форму необычного 
покроя: мундир был сшит по модели времен Кутузова, с высоким стоячим воротником,
 а брюки — современные, но украшенные широченными золотыми лампасами. В 
кабинете, в присутствии членов Политбюро, начальник тыла А. В. Хрулев делал 
доклад. Закончив его, Хрулев попросил разрешения показать новую военную форму. 
Сталин не возражал. Драчев вошел в кабинет. Увидев его, Сталин помрачнел. — 
Кого вы собрались так одеть? — спросил он. — Это форма генералиссимуса, товарищ 
Сталин. — Это кого? — Для Вас, товарищ Сталин. Велев Драчеву покинуть кабинет, 
Сталин, не стесняясь присутствующих, начал сурово распекать начальника тыла. Он 
резко возражал против возвеличивания своей личности, говорил, что никак не 
ожидал этого от Хрулева... Газеты в дни юбилея (70-летия в 1949 г.) были 
заполнены поздравлениями и пожеланиями юбиляру, которые присылались со всего 
света. Были они, в большинстве своем, искренними. Были и безмерно льстивые и 
угоднические. Но то, что Сталин пользовался уважением и любовью, несомненно. 
Приведу слова писателей, честность и порядочность которых, надеюсь, ни у кого 
не вызывает сомнения. Анна Ахматова писала:

Пусть миру этот день запомнится навеки, Пусть будет вечности завещан этот час. 
Легенда говорит о мудром человеке, Что каждого из нас от страшной смерти спас. 
Ликует вся страна в лучах зари янтарной, И радости чистейшей нет преград,— И 
древний Самарканд, И Мурманск заполярный, И дважды Сталиным спасенный Ленинград.
..

Михаил Исаковский с любовью, тепло говорил:

Спасибо Вам, что в годы испытаний Вы помогли нам устоять в борьбе. Мы так Вам 
верили, товарищ Сталин, Как, может быть, не верили себе...

Александр Вертинский исколесил весь земной шар. Актер, не принявший революцию, 
любимей белоэмигрантских ресторанных и камерных застолий, пел в Париже, еще до 
возвращения на родину:

Чуть седой, как серебряный тополь, Он стоит, принимая парад. Сколько стоил ему 
Севастополь? Сколько стоил ему Сталинград?.. И когда подходили вандалы К нашей 
древней столице отцов, Где нашел он таких генералов И таких легендарных бойцов? 
Он взрастил их. Над их воспитаньем Долго думал он ночи и дни. О, к каким 
роковым испытаньям~ Подготовлены были они! И в боях за Отчизну суровых Шли 
бесстрашно на смерть за него, За его справедливое слово, За великую правду его. 
Как высоко вознес он державу, Мощь советских народов-друзей И какую великую 
славу Создал он для Отчизны своей. Тот же взгляд, те же речи простые, Так же 
мудры и просты слова. Над разорванной картой России Поседела его голова.

Шолохов, со свойственной ему добротой и проникновенностью, сказал:

"И вот летят в декабре в заснеженную Москву со всех концов земного шара 
бесчисленные, как снежинки в метель, приветствия родному Сталину, отовсюду шлют 
ему подарки, и могучим валом любви и преданности встает и кипит по всей стране..
. ...21 декабря мы обратим наши взоры к Кремлю, но в этот день не забудем и про 
другое: мысленно перенесемся в окрестности Тбилиси, подымемся на гору Давида и 
с благословенной скорбью и горячей благодарностью в сердцах склоним в молчании 
головы над святым для нас прахом маленькой, скромной грузинской женщины-матери, 
семьдесят лет назад подарившей миру того, кто стал величайшим мужем 
человечества, нашим вождем и отцом... Сталинский солдат обнимет своего вождя с 
грубоватой мужской силой, навеки сливая в едином образе Родину и Сталина, 
наверное, скажет словами большого русского поэта Михаила Исаковского:

Немало я стран перевидел, Шагая с винтовкой в руке, И не было горше печали, Чем 
жить от тебя вдалеке. Немало я дум передумал С друзьями в далеком краю. И не 
было большего долга, Чем выполнить волю твою. Пускай утопал я в болотах. Пускай 
замерзал я на льду, Но если ты скажешь мне снова,— Я снова все это пройду. 
Желанья свои и надежды Связал я навеки с тобой— С твоею суровой и ясной,С твоею 
завидной судьбой..."

Подводя итог всему выше сказанному и написанному, честно и объективно 
определим: Да, культ личности был, но ведь и личность была!

Своеобразное продолжение и завершение «сталинская тема» получила на XXII съезде 
КПСС в октябре 1961 года. И. Спиридонов от имени Ленинградской партийной 
организации предложил вынести тело И. В. Сталина из Мавзолея. Съезд поддержал 
это предложение и принял соответствующее решение. Нет сомнения, что это 
«мероприятие» готовилось «на самом верху» и в очень узком кругу, а инициатором 
его был Н. С. Хрущев. Когда делегаты думали, что они решают этот сложный и 
деликатный вопрос, вот что уже происходило за кулисами (до принятия решения!) 
Рассказывает бывший начальник 9-го управления КГБ генерал Н.Захаров: «— Меня и 
коменданта Кремля генерал-лейтенанта Веденина вызвал Хрущев. Он сказал: 
„Сегодня, вероятно, состоится решение о перезахоронении Сталина. Создана 
комиссия из пяти человек во главе со Шверником: Мжаванадзе — первый секретарь 
ЦК Компартии Грузии, Джавахишвили — Председатель Совета министров Грузии, 
Шелепин — председатель КГБ, Демичев — первый секретарь Московского горкома 
партии и Дыгай — председатель Моссовета. Комендант Мавзолея знает, где рыть 
могилу“. Далее нас собрал Шверник и подсказал, как тайно организовать 
перезахоронение, — оцепить Красную площадь, чтобы туда никто не проник. Общий 
контроль за ходом работ был поручен моему заместителю генералу В. Чекалову. 
Командиру Отдельного полка специального назначения комендатуры Московского 
Кремля Коневу было приказано сделать из хорошей сухой древесины гроб, подобрать 
солдат для рытья могилы и восемь офицеров для выноса тела Сталина». Бывший 
командир Кремлевского полка Ф. Конев вспоминает: "— Меня вызвал в здание 
правительства заместитель начальника Управления личной охраны полковник В. 
Чекалов и приказал подготовить одну роту для перезахоронения Сталина на 
Новодевичьем кладбище (значит, был у Хрущева и такой вариант. — В. К.)Потом 
позвонил он же и сказал, что захоронение будет за Мавзолеем Ленина у 
Кремлевской стены. День шел к концу. На Красной площади собралось много народа. 
Ходили группами, подходили к Мавзолею и гостевым трибунам, пытаясь посмотреть, 
что делается за Мавзолеем. К 18 часам того же дня наряды милиции очистили 
Красную площадь и закрыли все входы на нее под тем предлогом, что будет 
проводиться репетиция техники войск Московского гарнизона к параду 7 ноября. 
Когда стемнело, место, где решено было отрыть могилу, обнесли фанерой и 
осветили электрическим прожектором. Примерно к 21 часу солдаты выкопали могилу 
и к ней поднесли 10 железобетонных плит размером 100x75 см. Из них сложили 
нечто похожее на саркофаг. Сотрудники комендатуры Мавзолея и научные работники 
изъяли тело Сталина из-под прозрачного колпака и переложили в дощатый гроб, 
обитый красной материей. На мундире золотые пуговицы заменили на латунные. 
Сняли Золотую Звезду Героя Соцтруда. Тело покрыли вуалью темного цвета, оставив 
открытым лицо и половину груди. Гроб установили в комнате рядом с траурным 
залом в Мавзолее. В 22.00 прибыла комиссия по перезахоронению, которую 
возглавил Шверник. (Кроме Мжаванадзе, — он улетел в Грузию и в перезахоронении 
не участвовал. — В. К.)Из родственников никого не было. Чувствовалось, что у 
всех крайне подавленное состояние, особенно у Н. Шверника (он и Джавахишвили не 
скрывали слез). Когда закрыли гроб крышкой, не оказалось гвоздей, чтобы прибить 
ее. Этот промах быстро устранил полковник Б. Тарасов (начальник хозотдела). 
Затем пригласили восемь офицеров полка, которые подняли гроб на руки и вынесли 
из Мавзолея через боковой выход. В это время по Красной площади проходили 
стройными рядами автомобили, тренируясь к параду. К 22 часам 15 минутам гроб 
поднесли к могиле и установили на подставки. На дне могилы из восьми 
железобетонных плит был сделан своеобразный саркофаг. После 1—2-минутного 
молчания гроб осторожно опустили в могилу. Предполагалось гроб сверху прикрыть 
еще двумя железобетонными плитами. Но полковник Б. Тарасов предложил плитами не 
закрывать, а просто засыпать землей. По русскому обычаю, кое-кто из офицеров (в 
том числе и я) украдкой бросили по горсти земли, и солдаты закопали могилу, 
уложив на ней плиту с годами рождения и смерти Сталина, которая много лет 
пролежала до установления памятника (бюста)". Бедный Иосиф Виссарионович! Думал 
ли он, что после того как его имя почти полвека гремело по всей планете, его, 
«вождя народов», так вот, ночью, тайно от народа, будут не хоронить, а 
торопливо закапывать простые солдаты!




Итоги(Р. S.)


Подведем пунктирный итог всей деятельности Иосифа Виссарионовича Сталина. Кто 
он? Как его оценивают современники, которые встречались с ним, обсуждали, 
решали крупномасштабные проблемы страны. Не буду приводить мнение наших 
соотечественников — от солдата до маршала, от рядового труженика до министра, у 
всех оценка Сталина высокая и положительная. Из них можно составить целую книгу.
 Это будет выглядеть односторонне и пристрастно. Приведу суждения иностранных 
деятелей, писателей, военных: их высказывания, на мой взгляд, особенно 
объективны и независимы. По русской пословице: «Со стороны виднее». Начну с 
Черчилля, который сам признавал в мемуарах: «...Это угрюмое зловещее 
большевистское государство я когда-то так настойчиво пытался задушить при его 
рождении... Считал смертельным врагом цивилизованной свободы». Вот что писал 
Черчилль, узнав Сталина ближе, в годы войны: «Большим счастьем для России было 
то, что в годы тяжелых испытаний Россию возглавлял гений и непоколебимый 
полководец И. В. Сталин. Он был выдающейся личностью, импонирующей нашему 
жестокому времени того периода, в котором протекала его жизнь. Сталин был 
человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой силы, резким, жестким, 
беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в 
английском парламенте, не мог ничего противопоставить... В его произведениях 
звучала исполинская сила. Эта сила настолько велика в Сталине, что казался он 
неповторимым среди руководителей всех времен и народов... Его влияние на людей 
неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по 
команде, вставали. И, странное дело, держали руки по швам. Сталин обладал 
глубокой, лишенной всякой паники, логической и осмысленной мудростью. Он был 
непревзойденным мастером находить в трудную минуту путь выхода из самого 
безвыходного положения... Это был человек, который своего врага уничтожал 
руками своих врагов, заставлял нас, которых открыто называл империалистами, 
воевать против империалистов... Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной 
атомным оружием...» Анри Барбюс,писатель (Франция):«История его жизни — это 
непрерывный ряд побед над непрерывным радом чудовищных трудностей. Не было 
такого года, начиная с 1917, когда он не совершил бы таких деяний, которые 
любого бы прославили навсегда. Это — железный человек. Фамилия дает нам его 
образ: Сталин — сталь. Он несгибаем и гибок, как сталь. Его сила — это его 
несравненный здравый смысл, широта его познаний, изумительная внутренняя 
собранность, страсть к ясности, неумолимая последовательность, быстрота, 
твердость и сила решений, постоянная забота о подборе людей. Если Сталин верит 
в массы, то и массы верят в него. В новой России — подлинный культ Сталина, но 
этот культ основан на доверии и берет свои истоки в низах. Человек, чей профиль 
изображен на красных плакатах — рядом с Карлом Марксом и Лениным, — это человек,
 который заботится обо всем и обо всех, который создал то, что есть, и создаст 
то, что будет. Он спас. Он спасает. ...Человек с головой ученого, с лицом 
рабочего, в одежде простого солдата. Сталин есть центр, сердце всего того, что 
лучами расходится от Москвы по всему миру». Кордел Хелл,Государственный 
секретарь США в годы войны:"Сталин — удивительная личность. Он наделен 
необыкновенными способностями и разумом, а также умением схватывать суть 
практических вопросов. Он один из тех лидеров, наряду с Рузвельтом и Черчиллем, 
на плечи которых ложится такая ответственность, какой не будет знать ни один 
человек в ближайшие 500 лет. Аверелл Гарриман,посол США вСССР;«У него глубокие 
знания, фантастическая способность вникать в детали, живость ума и поразительно 
тонкое понимание человеческого характера... Я нашел, что он лучше информирован, 
чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее 
эффективный из военных лидеров». Ю. К. Паасикиви,Президент Финляндии:«Сталин — 
одна из величайших фигур современной истории. Он прочно вписал свое имя не 
только в историю Советского Союза, но и во всемирную историю. Под его 
руководством старая Россия изменилась, обновилась, помолодела и превратилась в 
теперешний Советский Союз. Он поднял СССР до уровня могущественной мировой 
державы — сделал его могущественнее, чем когда-либо была и могла быть Россия. 
Сталин — один из величайших созидателей государства в истории. В отношении 
Финляндии Сталин проявлял симпатию и дружественность. Поэтому его уход из жизни 
вызывает искреннюю скорбь нашего народа. Я имел возможность много раз 
встречаться с генералиссимусом Сталиным и вести с ним переговоры. Об этих 
встречах я сохраняю самые наиприятнейшие воспоминания». Гарри Гопкинс,
специальный представитель президента США:«Сталин ни разу не повторился. Он 
говорил так же, как стреляли его войска, — метко и прямо. Он приветствовал меня 
несколькими быстрыми русскими словами. Он пожал мне руку коротко, твердо, 
любезно. Он тепло улыбался. Не было ни одного лишнего слова, жеста или ужимки. 
Казалось, что говоришь с замечательно уравновешенной машиной, разумной машиной. 
Иосиф Сталин знал, чего он хочет, знал, чего хочет Россия, и он полагал, что вы 
также это знаете. Во время этого второго визита мы разговаривали почти четыре 
часа. Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как я ни устал, я отвечал в 
том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, 
будто они были обдуманы им много лет назад». Христофор,Патриарх 
Александрийский:"Маршал Сталин... является одним из величайших людей нашей 
эпохи, питает доверие к Церкви и благосклонно к ней относится... Маршал Сталин, 
Верховный Главнокомандующий, пол руководством которого ведутся военные операции 
в невиданном масштабе, имеет на то обилие божественной благодати и 
благословения, и русский народ под гениальным руководством своего великого 
вождя с непревзойденным самоотвержением наносит сокрушительные удары своим 
вековым врагам. 1945 г."Пабло Неруда,поэт (Чили):"...И вот моя позиция: темные 
стороны периода культа личности, о которых я не знал долгие годы, не могли 
вытеснить из моей памяти образ Сталина, который сложился у меня с самого начала,
 — образ строгого к себе, как анахорет, человека, титанического защитника 
русской революции. Помимо всего, война возвеличила этого невысокого человека с 
большими усами; с его именем бойцы Красной Армии шли на штурм гитлеровской 
крепости и не оставили от нее камня на камне. Воспоминания. М., 1978".И так 
далее... Воспоминаний очень много, все привести невозможно. Из наших 
соотечественников дадим слово только одному, но самому уважаемому и 
непогрешимому человеку, которого никто не заподозрит в необъективности. Алексий 
I,Патриарх Московский и Всея Руси:"Великого Вождя нашего народа Иосифа 
Виссарионовича Сталина не стало. Упразднилась сила великая, общественная сила, 
в которой наш народ ощущал собственную силу, которою он руководился в своих 
созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. 
Нет области, куда бы не проникал глубокий взор великого Вождя... Как человек 
гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для 
обыкновенного ума. 1953 г."На прощанье приведу слова Иосифа Виссарионовича, с 
которыми он обращается к нам. Сталин был не только Великий стратег, но и 
Великий пророк. В 1939 году, за полвека до событий, которые произойдут в нашей 
стране, он предсказал (революционерка А. М. Коллонтай записала его слова):

«...многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплеваны прежде всего 
за рубежом и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, 
будет мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию 
как варварскую страну и как сырьевой придаток. И мое имя тоже будет оболгано, 
оклеветано. Мне припишут много злодеяний. Мировой сионизм всеми силами будет 
стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться. 
Сила СССР — в дружбе народов. Острие борьбы будет направлено прежде всего на 
разрыв этой дружбы, на отрыв окраин от России. Здесь, надо признаться, мы еще 
не все сделали. С особой силой поднимет голову национализм. Он на какое-то 
время придавит интернационализм и патриотизм, но только на некоторое время. 
Появится много вождей-пигмеев, предателей внутри своих наций. В целом развитие 
в будущем пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут 
предельно крутыми. Дело идет к тому, что Восток взбудоражится. Возникнут острые 
противоречия и с Западом. И все же, как бы ни развивались события, но пройдет 
время, и взоры новых поколений будут обращены к деяниям и победам нашего 
социалистического Отечества. Новые поколения поднимут знамя своих отцов и дедов.
 Свое будущее они будут строить на примерах нашего прошлого».

P.S.Один мудрый грек осененно изрек за семь веков до нашей эры: — Vox popule — 
vox dei! Глас народа — глас Божий! А народ — это вы, уважаемые читатели. На 
первой странице моей книги «от автора» было сказано, что каждый из вас судит о 
поступках Сталина в соответствии с полученной о нем информацией из телепередач, 
газет, книг и т. д. То есть судили о нем под влиянием политических, 
идеологических и нравственных убеждений авторов этих информационных источников. 
А теперь, я надеюсь, мы с вами одинаково понимаем и оцениваем житие и бытие 
Сталина Иосифа Виссарионовича. И поэтому не расстаемся, а будем жить вместе в 
нашем доме, как единомышленники — вы в своих делах и заботах, а я где-нибудь в 
книжном шкафу или на книжной полке. И может быть, иногда, взглянув на корешок 
этой книги с названием «Генералиссимус», вы подумаете: «Очень мудрый и прочный 
был человек. Да, культ личности был, но и личность была! Ах, как нашей 
многострадальной России-матушке сегодня не хватает такой личности!»




Литература


И. Сталин.1—17 т. Сочинения. Выступления. Интервью. Письма. Л. Троцкий.Архив 
Троцкого. Т. 1—4. Москва, изд. «Терра», 1990. Л. Троцкий.Портреты 
революционеров. М., 1999. И. Сталин.Краткая биография. VII—XXVIIсъезды РКП(б), 
КПСС. Стенографические отчеты. Б. Локкарт.История изнутри. Мемуары британского 
агента. М., 1991. A. Егоров.Разгром Деникина 1919 г. М., 1931. Б. Баженов.
Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., 1990. Гражданская война и военная 
интервенция в СССР. М., 1983. Судебный отчет по делу антисоветского 
«Правотроцкистского блока». Стенографическая запись 2—13 марта 1938 года. Л. 
Фейхтвангер.1937 год. М. Роберт Такер.Сталин. Путь к власти, М., 1997. О. 
Сувениров.Трагедия РККА 1937-1938. М., 1998. Конквест.Большой террор. М., 1990. 
B. Роговин.1937. М., 1996. C. Аллилуева.Двадцать писем к другу. М., 1990. B. 
Бережков.Рядом со Сталиным. М., 1998. И. Сталин.Приказы Верховного 
Главнокомандующего в период ВОВ. М.. 1975. И. Сталин.О Великой Отечественной 
войне Советского Союза. М., 1948. Г. Жуков.Воспоминания и размышления. Т. 1—3. 
М., 1995. А. Василевский.Дело всей жизни. М., 1975. C. Штеменко.Генштаб в годы 
войны. М., 1969, 1975. И. Конев.Записки командующего фронтом. М., 1991. И. 
Баграмян.Так мы шли к победе. М., 1977. К. Рокоссовский.Солдатский долг. М., 
1997. А. Самсонов.Вторая мировая воина. М.,1985. П. Судоплатов.Разведка и 
Кремль. М., 1996. П. Судоплатов.Спецоперации. М., 1997. А. Микоян.Дорогой 
борьбы. М., 1971. А. Микоян.Так было. М., 1999. Г. Куманев.Рядом со Сталиным. М.
, 1999. Ю. Гиренко.Сталин — Тито. М., 1991. У. Черчилль.Вторая мировая война. Т.
 1—3. М., 1991. Переписка Сталина с Черчиллем и Рузвельтом. Т. 1—2, М., 1976. С.
 Куличкин.Генштаб полагает... М., 1995. А. Яковлев.Цель жизни (Записки 
авиаконструктора). М., 1968. Внешняя политика Советского Союза в период ВОВ. Т. 
1—2, 1946 г. Т, 3, 1947 г., Т. 4, 1949 г., Т. 5, 1952 г. К. Мерецков.На службе 
народу. М., 1968. Н. Кузнецов.Курсом к победе. М., 1975, A. Горбатов.Годы войны.
 М., 1965. Ю. Горьков.Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. Железнодорожные 
войска в ВОВ 1941 — 1945 гг. М., 1995. Оружие победы. М.: Машиностроение, 1987. 
Военные архивы России/Сборники статей разных лет. Военно-исторический журнал. М.
, 1939—2000. Журнал «Военная мысль», М., 1940—2000. B, Жухрай.Сталин: правда и 
ложь, М., 1996. К. Симонов.Глазами человека моего поколения: Размышления о 
Сталине. М., 1990. В. Некрасов.Тринадцать «железных» наркомов. М., 1995. В. 
Ковалев.Два сталинских наркома. М., 1995. «Источник»: Документы истории/Вестник 
архива президента Российской Федерации. М., 1996—2000. Журнал «Известия ЦК 
КПСС». М„ 1989. Н. Кривова.Власть и церковь в 1922—1925 гг. М.: АИРО—XX, 1997. 
Б. Торчинов, А. Леонтюк.Вокруг Сталина, С.-П.: Госуниверситст, 2000. К. 
Золесский.Империя Сталина/Биографический энциклопедический словарь. М.. 2000. В.
 Егоршин.Генералиссимусы. М., 1994. A. Абрамович.В решающей войне: Участие и 
роль евреев СССР в войне против нацизма. Тель-Авив, 1981; С.-Петербург, 1999. Ф.
Галдер,Военный дневник 1939-1942 гг. Т. 1-3. М., 1969. Г, Гудериан.Воспоминания 
солдата. М., 1954. Мировая война 1939—1945/Сборник статей немецких генералов. 
М„ 1957, Гриф секретности снят: Потери вооруженных сил СССР в боевых действиях 
и поенных конфликтах/Статистическое исследование. М., 1993. Б. Урланис.История 
военных потерь. С.-П., М., 1998. B. Штрик-Штрикфельдт.Против Сталина и Гитлера. 
Посев, 1981. A. Киселев(протоиерей). Облик генерала Власова. Нью-Йорк, 1988. 
СССР — Германия 1939 г, (Документы и материалы). Кн. 1. Вильнюс, 1989, СССР — 
Германия 1939—1941 г. (Документы и материалы). Кн. 2. Вильнюс, 1989. Н. 
Антипенко.На главном направлении. Минск, 1982. C. Семанов, В. Кардышев.Иосиф 
Сталин: жизнь и наследие, М., 1997. B. Гравии.Орухсие победы. М., 2000. В. 
Лисичкин, Л. Шеяепин.Третья мировая информационно-психологическая война. М., 
1999. Иосиф Сталин в объятиях семьи/Из личного архива. М., 1993. Ф. Бурлацкий.
Мао Цзедун. М., 1976. Е. Громов.Сталин, власть и искусство, М., 1998.

Владимир Васильевич Карпов (Краткая биографическая справка)Родился 28 июля 1922 
года в Оренбурге, в семье служащего. Окончил среднюю школу в Ташкенте, здесь же 
в 1939 голу поступил в военное училище имени В. И. Ленина. В период учебы 
напечатал первые свои стихи, а также занимался боксом — стал чемпионом 
Среднеазиатского военного округа и Средней Азии. Перед выпуском (4 февраля 1941 
года) был арестован и осужден Военным трибуналом по статье 58-10 за 
антисоветскую агитацию. До октября 1942 года отбывал срок в Тавдинлаге. 
Реабилитирован в 1956 году. С октября 1942 года — в штрафной роте на 
Калининском фронте, а затем — рядовой, сержант, лейтенант взвода пешей разведки 
629-го стрелкового полка 134-й дивизии. Участвовал в захвате 79 «языков», за 
что удостоен многих правительственных наград, в том числе и высшего звания 
Героя Советского Союза. После третьего ранения и лечения в госпитале направлен 
на учебу в Высшую разведывательную школу Генерального штаба. В 1947 году 
окончил академию им. Фрунзе, затем ВАК Генштаба. Работал в Генштабе до 1954 
года. В эти же годы окончил вечернее отделение Литературного института им. 
Горького (семинар К. Г. Паустовского). С 1954 по 1965 гг. служил в Средней Азии 
— Кизил-Арват, Мары, Кушка. Командовал полком, был заместителем командира 
дивизии и Ташкентского военного училища им. Ленина. Прослужив 25 календарных 
лет, уволился уже будучи членом Союза писателей СССР (с 1962 г.) и имея 
изданные книги. С 1973 по 1975 гг. — первый зам. главного редактора журнала 
«Октябрь». С (979 по 1981 гг. — первый зам. главного редактора журнала «Новый 
мир». С 1981 по 1986 гг. — главный редактор журнала «Новый мир». Автор многих 
известных романов и повестей: «Вечный бой», «Маршальский жезл», «Взять живым», 
«Не мечом единым», «Полководец», «Маршал Жуков» (трилогия), «Расстрелянные 
маршалы», «Офицеры седеют рано» и других. На VIII съезде писателей в 1986 году 
избран первым секретарем Союза писателей СССР, который возглавлял до 1991 года 
(до распада СССР). Был депутатом Верховного Совета СССР и членом ЦК КПСС. 
Лауреат Государственной и международных премий. Доктор литературы 
Стратклайдовского университета (Англия), академик Международной академии 
информатизации при ООН, почетный академик Академии военных наук России.