|
группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го
Украинских фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лысянки
и Звенигород на соединение с корсуньской группировкой противника... Прочитав
эту директиву, Ватутин очень расстроился и обиженно сказал Жукову: — Товарищ
маршал, кому-кому, а вам-то известно, что я, не смыкая глаз несколько суток
подряд, напрягал все силы для осуществления Корсунь-Шевченковской операции. Я
тоже патриот своего фронта и хочу, чтобы столица нашей родины Москва
отсалютовала бойцам 1-го Украинского фронта. Жуков был, несомненно, тоже
удручен таким отношением, но все же сказал Ватутину: — Николай Федорович, это
приказ Верховного, мы с вами солдаты, давайте безоговорочно выполнять приказ.
Фельдмаршал Манштейн уже имел опыт не только ведения крупных наступательных
операций, но и выручки окруженных; под Сталинградом, как известно, он
организовал группу «Гот», в которой были 4 танковые дивизии, одна
моторизованная и 9 пехотных дивизий. Но там ему выручить армию Паулюса не
удалось. Теперь вот, учтя все свои накопившиеся знания, Манштейн опять пытался
вызволить окруженную группировку. На этот раз в его распоряжении был еще более
мощный кулак — 9 танковых и 6 пехотных дивизий. Гитлер послал окруженным
телеграмму: «Можете положиться на меня, как на каменную стену. Вы будете
освобождены из котла, а пока держитесь до последнего патрона». Окруженные
действительно действовали очень активно. Им удалось прорваться в район
Шендеровка, Новая Буда на участки 27-й армии и 1-го Украинского фронта. 12
февраля в полночь Сталин позвонил Коневу. Он был очень раздражен и спросил: —
Как же это вы там допустили прорыв? Мы на весь мир сказали, что в районе
Корсунь-Шевченковского окружена группировка противника, а у вас, оказывается,
она уходит к своим. Из воспоминаний маршала Конева: «По интонации его голоса,
резкости, с которой он разговаривал, я понял, что Верховный Главнокомандующий
встревожен, и, как видно, причина этого — чей-то не совсем точный доклад. Я
доложил: — Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Окруженный противник не уйдет. Наш
фронт принял меры. Для обеспечения стыка с 1-м Украинским фронтом и для того,
чтобы загнать противника обратно в котел, мною в район образовавшегося прорыва
врага были выдвинуты войска 5-й гвардейской танковой армии и 5-й кавалерийский
корпус. Задачу они выполняют успешно. Сталин спросил: — Это вы сделали по своей
инициативе? Ведь это за разграничительной линией фронта. Я ответил: — Да, по
своей, товарищ Сталин. Сталин сказал: — Это очень хорошо. Мы посоветуемся в
Ставке, и я вам позвоню. Действительно, через 10—15 минут Сталин позвонил
вновь: — Нельзя ли все поиска, действующие против окруженной группировки, в том
числе и 27-ю армию 1-го Украинского фронта, подчинить вам и возложить на вас
руководство уничтожением окруженной группировки? Такого предложения я не ожидал,
но ответил без паузы: — Товарищ Сталин, сейчас очень трудно провести
переподчинение 27-й армии 1-го Украинского фронта мне. 27-я армия действует с
обратной стороны кольца окружения, т. е. с противоположной стороны по отношению
наших войск... напрямую установить связь с 27-й армией невозможно. Армия очень
слабая, растянута на широком фронте. Она не сможет удержать окруженного
противника, тогда как на ее правом фланге также создается угроза танкового
удара противника с внешнего фронта окружения в направлении Лисянки. На это
Сталин сказал, что Ставка обяжет штаб 1-го Украинского фронта передавать все
мои приказы и распоряжения 27-й армии и оставит ее на снабжении в 1-м
Украинском фронте. Я ответил, что в такой динамичной обстановке эта форма
управления не обеспечит надежность и быстроту передачи распоряжений. А сейчас
требуется личное общение и связь накоротке. Все распоряжения будут идти с
запозданием. Я попросил не передавать 27-ю армию в состав нашего фронта. —
Хорошо, мы еще посоветуемся в Ставке и с Генеральным штабом и тогда решим, —
закончил разговор Сталин. Я настойчиво уклонялся от подчинения мне 27-й армии
еще и потому, что, когда план взаимодействия между фронтами нарушен,
переподчинение войск серьезно осложняется. Я искренне беспокоился за исход
сражения. Ведь передача армии мне не увеличивала ее силы». Как решил Сталин, мы
уже знаем из отрывков директивы Ставки, приведенной выше. Внутреннее кольцо
постепенно сжималось. С внешней стороны гитлеровские контратакующие группировки
истощали свои силы, и в конце концов сложилась такая ситуация, когда стало ясно,
что с внешней стороны они не пробьются, и генералу Штеммерману было разрешено
пробиваться из окружения своими силами. В ночь с 16 на 17 февраля Штеммсрман
собрал все части, находившиеся'в окружении, в район прорыва, построил их в
несколько эшелонов, причем впереди шли танки и противотанковая артиллерия, за
ними штабы, и по флангам обеспечивали выход стрелковые части. Всем было
приказано оставить вещи, уничтожить ненужные документы и неисправную технику.
Выпита была оставшаяся водка, и солдатам разрешено было съесть неприкосновенный
запас. В 3 часа ночи плотные колонны (это было уже несколько похоже на римскую
фалангу) с очень сильным огнем из всех орудий и автоматов кинулись на прорыв.
Наши части, и в частности Конев как командующий, которому было поручено
уничтожение (лично ему!) окруженной группировки, предприняли все, чтобы не
допустить прорыва. Что там творилось, я думаю, лучше всего узнать из рассказов
очевидцев. Вот показания одного из пленных: «Основная дорога оказалась забитой
остановившимся и разбитым транспортом, и двигаться по ней не было возможности.
На небольшом участке дороги на Лысянку я увидел огромное количество убитых
немцев. Масса обозов запрудила не только дороги, но и поля, и не могла
двигаться дальше». Еще один пленный офицер рассказывает: «Из окружения никто не
вышел. Все дороги были забиты транспортом, кругом был неимоверный беспорядок.
Все смешалось в один поток. Все бежали, и никто не знал, куда он бежит и зачем.
На дорогах и вне дорог валялись разбитые машины, орудия, повозки и сотни трупов
солдат и офицеров». В этой неимоверной свалке погиб и командующий окруженной
|
|