Жуковым 5 июня 1945 года. И это не может быть «на следующий день» после 
получения указаний об аресте правительства Деница потому, что акция эта была 
подготовлена и проведена в период с 15–23 мая 1945.
Значит, или сам Жуков, или его редакторы объединили два события, происходившие 
в разное время, в один день. Если Жуков имеет в виду «получив эти указания…» — 
назначение его представителем СССР в Контрольном совете по управлению Германией,
 тогда «на следующий день» (т. е. 5 июня) он мог встретиться с генералом 
Эйзенхауэром. Но, повторяю, к этому времени уже прошло 13 дней после завершения 
операции по аресту Деница и его правительства.
Ясность вносит непосредственный исполнитель этой акции — бывший начальник 
разведывательного управления 1 Белорусского фронта генерал Трусов:

«15 мая 1945 года маршал Жуков вызвал к себе в кабинет и объявил, что Верховный 
утвердил меня представителем от советской стороны для ареста правительства 
Деница…»

Следовательно, решение об этой операции и назначение исполнителя было принято 
лично Сталиным задолго до 5 июня, т. е. дня встречи Жукова с Эйзенхауэром.
Дальше я считаю необходимым сделать очень пространное отступление, касающееся 
лично меня, ведущего этот рассказ. Отваживаюсь на это лишь потому, что (как, 
надеюсь, убедится читатель) воспоминания эти имеют самое прямое отношение к 
сюжету. Разумеется, рискую быть неправильно понятым: касающиеся меня суждения 
со знаком плюс и кое—кто может заподозрить и бросить в мой адрес реплику 
Чапаева комиссару Фурманову в фильме «Чапаев»: «К чужой славе примазаться 
хочешь?»
Фурманову, как рассудила история, чужой славы не нужно, ему и своей хватило. 
Вот и меня поймите правильно — главное, к чему я стремлюсь, чтобы у читателей 
создалось через меня впечатление присутствия, соприкосновения с людьми, 
участвовавшими в тех далеких теперь событиях.
Отступление это придется начать с процедуры очень печальной, с похорон человека,
 от которого во многом зависела моя судьба. В 1952 году хоронили генерала 
Сурина Сергея Ивановича.
Он был начальником одного из управлений Генерального штаба. Во время войны это 
управление занималось организацией и ведением войсковой разведки. Другими 
словами, вся разведка, которую вели войска от штаба фронта до ротного 
наблюдателя в траншее, — все это было в сфере деятельности управления Сурина и 
не только в смысле добывания данных о противнике, но их обобщения, анализа и 
определенных выводов о группировке врага и вероятных его намерениях на 
многочисленных участках огромного фронта боевых действий.
В поле деятельности управления Сурина не входила агентурная разведка. Этими 
хитрыми делами занималось другое управление.
Все время пребывания на фронте (за исключением штрафной роты) служил я в 629 
полку 134, стрелковой дивизии от рядового разведчика до начальника разведки 
этого полка, или, как еще называли, ПНШ–2, что расшифровывалось, как второй 
помощник начальника штаба. Следовательно, все эти годы я был подчиненным Сурина,
 не ведая о том, что есть такое войсковое управление.
А вот Сурин, как выяснилось, знал меня. Разумеется, по бумагам, из донесений. 
Они стекались к нему тысячами о поисках, засадах, налетах, вылазках в тыл, о 
языках и их показаниях. Сурин был, наверное, единственный генерал, который знал 
подробнейшим образом о поведении и жизни противника за линией фронта на глубину 
армейских и фронтовых позиций. Я говорю, что он был единственный, кто все это 
знал потому, что он не докладывал начальству все мелочи. Руководству 
требовались «сгустки», выводы. А он, действительно, знал все.
В донесениях главными были сведения о противнике. А о тех, кто добывал эти 
данные, ловил языков, иногда упоминалась фамилия и то, что разведчик (или 
несколько) были ранены или погибли. И очень редко представлены к награде.
Вот и моя фамилия, видимо, не раз попадалась на глаза Сергею Ивановичу. А потом 
он обратил внимание и на то, что фамилия эта попадается чаще других, и, может 
быть, даже отмечал про себя: все еще не погиб и опять отличился.
О том, что Сурин меня запомнил, свидетельствует и то, что он обнаружив меня, 
как преподавателя тактики разведки на академических курсах Генштаба в 1949 году,
 позвонил мне на квартиру и пригласил на беседу.
Я пришел в назначенное время в небольшой старинный двухэтажный особняк, в одном 
из тихих переулков, недалеко от Земляного вала.
Сурин встретил меня очень радушно. Поговорив о делах фронтовых, прямо спросил:
— Не скучно тебе сидеть со старыми пердунами на преподавательской работе? Давай 
к нам. Здесь настоящая, кипучая жизнь.
— А чем вы теперь занимаетесь, войсковой разведке вроде бы делать нечего в 
мирное время?
— Ну, брат, ты, я вижу, совсем не в курсе дела. Во—первых, мы занимаемся 
обучением разведывательных подразделений в войсках. Мы в Москве не сидим, почти 
все время в командировках. Ты же настоящая энциклопедия для нового поколения 
разведчиков. И еще мы обобщаем опыт войны, пишем учебные пособия, издаем 
сборник «Войсковая разведка». Я слышал, ты учишься на вечернем отделении 
Литературного института.
Я подтвердил.
— Вот видишь, ты для нас настоящая находка — и опыт фронтовой огромный, и 
изложить все можешь в лучшем виде. Это не каждому под силу. У меня есть 
офицеры—ассы в нашем деле, а как дело касается написания или редактирования 
материала для издания, как говорится, ни в зуб ногой. В общем, давай к нам, ты