только в военное время, но и после — в разведке, как известно, мирного времени 
не бывает.
Мне выпала великая честь быть знаменосцем в нашей колонне разведчиков. 
Ассистентом знаменосца справа был знаменитый командир партизанской бригады, 
Герой Советского Союза Гришин, ассистент слева, тоже Герой Советского Союза 
старший лейтенант Ворончук. Я был в звании капитана.
Вспоминаю о том, что я был знаменосцем в такой колонне необыкновенных людей с 
нескрываемой гордостью и еще потому, что из—за положения знаменосца случился со 
мной тогда казус. Чтобы не прослыть хвальбушкой, расскажу об этом случае, 
нелестном для меня, тем более, что связан он еще и с короткой встречей с 
Жуковым.
На предпоследней репетиции на аэродроме Жуков появился на белом коне. Он решил 
сам потренироваться и коня приучать к громким ответам полков. Жуков не раз 
проехал, останавливаясь и здороваясь с участниками парада. Мы своим чередом 
проходили мимо трибуны, отрабатывая равнение и четкость шага. После прохождения 
возвращались на прежние места, слушали замечания командиров и повторяли 
торжественный марш, стараясь устранить недостатки. Вот в один из очередных 
заходов, после команды «К торжественному маршу», наш начальник школы, 
генерал—лейтенант Кочетков и его заместители, а вслед за ними и мы знаменосцы, 
выходили перед строем на определенное уставом количество шагов. Вышли, стоим, 
ждем следующей команды. А тут подъезжает Жуков. Обычно он здоровается и 
приветствует, объезжая войска, когда командиры и знаменосец стоят на одной 
линии с общим строем. А тут маршал, тренируя горячего коня, подъехал, когда мы 
уже вышли по соответствующей команде. Поздоровался «Здравствуйте, товарищи!» 
Наши разведчики так рявкнули (желая отличиться!) в ответ, что конь затанцевал 
на месте. Жуков крепко держал повод, но конь стал еще более нервно перебирать 
ногами и почти коснулся меня горячим боком. Я, чтобы он мне не отдавил ноги, 
цокающими по бетону железными подковами, сделал шаг в сторону. Причем сделал 
это четко, отшагнул и даже каблуками щелкнул. Жуков посмотрел на меня сверху 
вниз. Действия мои не соответствовали уставу. А Жуков был строевик до мозга 
костей и самодеятельность знаменосца, да еще на таком величественном параде, 
рассердила его. Строго глянув на мою Золотую Звезду, он с укором сказал:
— Герой, а боишься!
Мне бы промолчать, но я непроизвольно выпалил:
— Так ноги же отдавит, на фронте уцелел, а тут…
Жуков не дослушал, ничего не сказал, махнул рукой и. поскакал дальше.
Потом однокашники (я считал им не были слышны наши слова) меня спрашивали:
— Что тебе Жуков сказал?
А я понимая, что реплика маршала, меня не красит, не моргнув глазом, соврал:
— Конь меня теснил, а Жуков похвалил, молодец, говорит, хорошо знамя держишь!
— А ты ему что?
— Я, как положено, Служу Советскому Союзу!
В День Парада погода была неважная, дождь моросил, небо в серых тучах. Но все 
равно настроение было праздничное. Погодная серость не ощущалась.
Красная площадь пылала множеством алых знамен. А участники парада словно в 
золотых кольчугах сияли орденами и медалями. Жуков выехал на белом коне из—под 
Спасской башни под звон кремлевских курантов, они отбили десять. Точен, как 
всегда. На середине строя маршала встретил командующий парадом Рокоссовский, он 
доложил:
— Товарищ маршал Советского Союза, войска для Парада Победы построены! — и тут 
же ловким движением выхватил строевую записку и вручил ее принимающему парад.
Ах, как же были красивы эти два профессиональных кавалериста — спины прямые, в 
седле как влитые, головы поставлены гордо, груди в орденах развернуты…
Жуков после объезда войск легко взбежал на трибуну (даже дыхание не сбилось), 
поздоровался со Сталиным за руку и начал читать доклад громким четким голосом. 
Речь его не запомнилась. И даже, когда я прочитал ее в газете, все равно в душу 
не запала. А я ждал, что в такой торжественный исторический момент, будут 
сказаны какие—то особенные слова. Видно, писали эту речь маршалу с оглядкой на 
международный резонанс, да и на самого Сталина. Может быть, даже на Политбюро 
этот текст шлифовали и правили. В общем все было в той речи, что полагалось 
сказать о войне, о победе, но не было того зажигающего огня, какой был, ну, 
хотя бы вот в тосте—экспромте Сталина о русском народе.
Но нет в том вины Георгия Константиновича — не сам писал, по тексту видно — не 
его слова, не его манера. Засушили, заказенили «пугливые» чиновники речь 
маршала. Кстати, только на параде я да и другие участники узнали, что это за 
несколько длинных шеренг ходили с нами на тренировках с палками. Мы недоумевали 
— чего они делают? — несут длинные палки перед собой, а потом бросают их на 
землю и уходят. И вот на параде после прохождения фронтовых полков, между ними 
и строями Московского гарнизона эти солдаты оказались с гитлеровскими знаменами 
вместо палок. Они их несли как трофеи фронтов, опущенными к земле и с 
презрением швыряли на землю около Мавзолея. Все это проделывалось под дробь 
сотен барабанов, как когда—то в стародавние времена перед казнью через расстрел 
или повешенье. Вот и знамена разбитых гитлеровских дивизий, включая и личный 
штандарт Адольфа Гитлера, солдаты швыряли, как старые тряпки и отвернувшись от 
них уходили на свое место в строю. А барабаны все били и били смертную дробь!
А потом опять грянул тысячетрубный оркестр, и мы пошли торжественным маршем 
вслед за фронтовыми колоннами. Говорят, когда Жуков произносил речь, то у 
Сталина, поглядывающего на маршала, желваки катались по скулам. Не знаю, не 
видел, далеко от нас трибуна, а когда проходили мимо Мавзолея, не до того было. 
Я видел боковым зрением Сталина, Жукова и других членов правительства, но лиц