заседание Контрольного Совета в Берлине. На этом заседании уполномоченные 
своими правительствами Жуков, Эйзенхауэр, Монтгомери, Делатр де Тасиньи должны 
были подписать Декларацию о поражении Германии и взятии на себя верховной 
власти правительствами четырех союзных держав. Кроме ответственности и высокого 
доверия в этой миссии на Жукова легли еще и заботы по встрече, размещению, 
обеспечению безопасности и другие хлопоты, связанные с проведением очень 
представительной конференции. И действительно, эти четыре военачальника в те 
дни были самые выдающиеся и знаменитые личности в Европе.
В 12.00 на Темпельхофском аэродроме приземлился самолет главы американской 
делегации. Его встречали с почетным караулом генерал армии Соколовский и 
комендант Берлина генерал—полковник Берзарин. Разумеется, было непонятно, 
почему не встречал Жуков, как полагается, равный — равного (скажу позднее о 
веской причине).
Генерал Эйзенхауэр, я думаю, специально внес некоторую экстравагантность в 
момент своего прибытия. Американцы вообще большие любители выкинуть нечто 
необычайное, особенно запоминающееся. В нарушение принятого во всем мире 
ритуала встречи почетных гостей, Эйзенхауэр не спустился по лестнице и не пошел 
по ковровой дорожке к почетному караулу. У самолета опустился кусок борта, 
превратившись в трап, и из темного чрева выехал новенький, сверкающий на солнце 
«виллис». В нем сидели двое. За рулем очаровательная, типичная американская 
красавица в форме лейтенанта, улыбающаяся белоснежными зубками. Рядом с ней в 
пилотке (и как контраст красавице) морщинистый, но тоже сияющий улыбкой Айк (да,
 именно Айк, как его звали сослуживцы и вся Америка). Сама простота, сама 
непосредственность, ни тени заносчивости, язык не поворачивается, не смотря на 
торжественность момента, называть его полным именем генерал—армии Дэвид Дуайт 
Эйзенхауэр. Да его так никто и не звал с детства. Отца его тоже звали Дэвид. На 
это имя откликались оба. К тому же, мать не любила модную манеру сокращать 
имена в Боб, Эд, Тед, Кэт. Она не стала звать сына Дэви и привилось ему второе 
имя Дуайт. Родительница была довольна, вроде бы и не сокращается оно. А вот 
мальчишки в школе сразу дали ему кличку — по аналогии с гадким утенком — Гадкий 
Айк, потому что у него были светлые волосы и красное лицо. Не стану напоминать 
читателям всю его биографию и головокружительную карьеру. С 1915 года, за 25 
лет он дослужился до подполковника и в феврале 1940 года, когда уже полыхала 
мировая, еще занимался подготовкой резервистов, будучи работником штаба 15 
пехотного полка в Калифорнии.
Айк был типичный провинциальный парень из пыльного ковбойского городка Абелина. 
Отец его работал механиком на маслобойне. Айк обожал (до конца дней своих) 
фильмы—вестерны. Романтичная история ковбойских приключений витала в воздухе 
его детства. Еще недавно в Абелине было больше бандитов и проходимцев, чем в 
других городах Америки. Ковбои и гуртовщики приезжали сюда развлечься, пьянство,
 поножовщина, перестрелки были повседневной жизнью этого городишки всего с 
пятью тысячами коренных жителей. Очень колоритной была фигура Дикого Билла, 
недавнего шерифа Абелина, который пристрелил более 50 преступников, попадал из 
кольта в подброшенную монету. Правда, и самого Билла уложили выстрелом в 
затылок во время игры в карты.
И вот к концу войны в Абелине боготворили самого Айка, который стал Верховным 
главнокомандующим армий трех держав — США, Англии и Франции. Портреты 
легендарного земляка были теперь в каждом доме. Но дружок юности, со 
свойственной американцам склонностью к подначке, писал по этому повод Айку: 
«Это самые худшие из твоих портретов. Рот у тебя на них, как у Джона Брауна, а 
другие черты лица вообще ни на что не похожи».
В ответе Эйзенхауэр писал: «Если абилинцы попытаются превозносить меня и 
величать по титулам, а не называть по имени, я, когда приеду домой, буду 
чувствовать себя чужаком. Самое худшее в военных чинах заключается в том, что 
они ведут к изоляции, а это мешает товариществу».
Прошу читателей запомнить последнюю фразу, она поможет вам постоянно 
представлять манеру поведения, жесты и речь Эйзенхауэра при общении с Жуковым.
Итак, выкатился из самолета на «виллисе» прославленный военачальник, генерал 
армии Эйзенхауэр и в сопровождении почетного эскорта помчался в отведенную ему 
резиденцию. Он жаждал скорой встречи с Жуковым, увидеть которого давно хотел, 
заочно был готов с ним подружиться, выпить и поболтать по—приятельски.
Но не тут—то было! Наша извечная зарегулированность и хроническая бюрократия 
едва не испортили при первой же встрече отношения с Жуковым. Наверное, самым 
достоверным на этот счет мнением будет выдержка из мемуаров Эйзенхауэра:

«Заседание было назначено на вторую половину дня, и я воспользовался 
предоставившейся мне возможностью заехать в штаб к маршалу Жукову, чтобы 
вручить ему высшую воинскую награду — медаль «Легион почета», которой его 
удостоило американское правительство. Жуков произвел на меня впечатление 
приветливого человека с отличной военной выправкой.
По возвращении к себе, где нас временно разместили, я узнал, что поступило 
сообщение о неожиданной задержке в открытии заседания, на котором маршал Жуков 
должен был выступать в роли хозяина. Это вызвало досаду, поскольку вечером я 
должен был вернуться во Франкфурт. В ожидании мы провели долгие послеполуденные 
часы, а офицер связи из штаба Жукова, говоривший по—английски, не мог дать нам 
никаких объяснений относительно задержки заседания. Наконец, уже к вечеру я 
решил ускорить дело. Поскольку я знал, что все документы, которые нам 
предстояло подписать, были ранее изучены и просмотрены каждым из союзных 
правительств, я не видел обоснованной причины для задержки, которая теперь 
выглядела как преднамеренная. Поэтому я попросил офицера связи сообщить маршалу