успехи позволили нам несколько отвлечься от общей усталости, но, как только 
появлялись свободные минуты, все мечтали о мире. Однако, несмотря на то что мы 
проникли далеко в глубь России, конца войны не было видно, и люди стали 
беспокоиться, что война будет продолжаться бесконечно.

В начале 1916 года я во второй раз был ранен. Возвратившись на родину после 
длительной трудной поездки через оккупированную Германией русскую территорию, я 
увидел, что положение в стране критическое. Через семьи моих 
товарищей-фронтовиков я знал людей различных классов. Среди них были семьи 
простых рабочих, относящиеся к средней буржуазии мои родственники, 
состоятельные друзья, поэтому я мог достаточно хорошо наблюдать экономическое 
положение различных социальных слоев. Буржуазия постепенно опускалась на 
положение пролетариата, но пыталась как-то избежать своей судьбы, цепляясь за 
теорию о моральном превосходстве Германии. Я не мог без отвращения относиться к 
тому, что делалось высокомерными и невежественными представителями так 
называемого «германского духа». Но среди политических лидеров появились люди, 
которые начали испытывать беспокойство в отношении войны. Это явилось 
результатом того, что внутренняя и внешняя политика стала жесткой и жестокой. 
Иными словами, реакция и империализм вовсю подняли голову. Я убедился, что 
Германия не может предложить миру ни новых идей, ни новых каких-либо действий, 
но и Англия, и Франция, и другие страны мира также не имеют возможностей внести 
свой вклад в дело мира. Никакие дискуссии о духовности и высоких идеалах не 
могли поколебать моей убежденности. С тех пор я не воспринимал всерьез 
утверждения об идеях и духе, которыми якобы руководствуются ведущие войну 
народы, независимо от их расы.

Моя неудовлетворенность выросла по сравнению с периодом первой моей 
реабилитации. И я вновь сразу же добровольно отправился на передний край. Я 
считал, что лучше сражаться в других странах, чем еще глубже погружаться в 
болото в своей стране.

Атмосфера в части стала в целом еще более мрачной, чем раньше. Однако появилось 
больше людей, проявлявших интерес к проблемам политики и завершения войны. 
Постепенно укреплялось мнение, что, кроме решительных политических изменений, 
ничто не может вывести нас из столь тяжелого положения. Я встретил двух солдат, 
которые были связаны с радикальными политическими организациями Германии. Один 
из них часто рассказывал о Розе Люксембург и Карле Либкнехте. Однако ни в наших 
беседах с ними, ни в моих размышлениях проблема прекращения войны не 
представлялась важной. Гораздо более серьезным был вопрос, как можно было бы 
устранить причины бессмысленных саморазрушительных и бесконечных войн в Европе. 
Нам казалось, что эта проблема куда более фундаментальна, чем окончание 
нынешней войны. Мы не были трусами, которые боялись бы продолжения войны или не 
отказались бы от любых средств, чтобы только ее закончить. Для нас было 
достаточно ясно, что, если только просто бросить оружие, это развяжет руки 
противникам Германии для достижения их империалистических устремлений. Более 
важным мы считали глобальное решение проблемы, решение в международном масштабе 
на длительный срок, но мы еще совершенно не знали способов достижения этого. Мы 
еще были довольно далеки от левого движения в Германии и других странах.

Политические организации националистического и империалистического толка вели 
бешеную пропаганду и посылали на фронт несчетное количество пропагандистских 
листовок. Под их воздействием мы вели оживленные дискуссии. Все эти организации 
пытались поднять моральный дух солдат, стремясь разъяснить обширные цели 
Германии в войне и раскрыть каждую из претензий, которые Германия должна 
предъявить другим странам для обеспечения своего постоянного превосходства. Но 
фактически результаты были абсолютно иными, чем те, на которые они рассчитывали.
 Что же касается леворадикальных элементов на фронте и внутри Германии, то их 
усилия были подобны бензину, который плеснули в огонь. Я обычно молча только 
слушал подобные дискуссии и иногда задавал вопросы, у меня еще не было 
какой-либо убежденности, знаний, решений. Однако постепенно пришло время, когда 
надо было отбросить позицию стороннего наблюдателя, которой я придерживался в 
течение длительного времени, и сделать окончательный вывод. Как раз тогда я был 
в третий раз ранен. Это было очень серьезное ранение. В меня одновременно 
впилось много осколков снаряда, а два из них раздробили кости.

В течение нескольких месяцев я вынужден был серьезно лечиться в полевом 
госпитале. Там я познакомился с интеллигентной и умной медсестрой и ее отцом. 
Он был врачом. Вскоре я узнал, что оба они тесно связаны с радикальным 
социал-демократическим движением. От них я впервые сумел подробно услышать о 
революционном движении в Германии, различных партиях и течениях, международном 
революционном движении. Тут впервые также я услышал о Ленине и его деятельности 
в Швейцарии. Я почувствовал, что если глубоко изучу коренные проблемы 
империалистической войны, о чем размышлял на фронте, то обязательно сумею найти 
и ответы на них. И я твердо решил найти эти ответы или хотя бы поставить 
вопросы. У меня уже появилось желание стать апостолом революционного рабочего 
движения. Период моего лечения в полевом госпитале оказался полезным и в другом 
смысле. Я впервые взялся за философию, последовательно изучил Канта и 
Шопенгауэра, обратился к истории, в том числе истории искусств, и, кроме того, 
у меня появился интерес к экономическим проблемам. Медсестра и ее отец снабжали 
меня соответствующей литературой в различных областях, которые я хотел изучать.