Тюремные записки Рихарда Зорге
Рихард Зорге




ТЮРЕМНЫЕ ЗАПИСКИ РИХАРДА ЗОРГЕ





ПРЕДИСЛОВИЕ


Исполнилось 100-лет со дня рождения и 50-лет со дня гибели легендарного 
советского разведчика Рихарда Зорге (4 октября 1895 г. – 7 ноября 1944 г.). Р. 
Зорге родился в поселке Сабунчи недалеко от г. Баку в семье коммерсанта Густава 
Вильгельма Рихарда Зорге и Нины Семеновны Кобелевой. Когда Рихарду было около 
трех лет, семья переехала в Германию. К концу Первой мировой войны Р. Зорге 
стал убежденным коммунистом, принимал активное участие в германском 
революционном движении. С конца 1924 года он работал в Москве в Коминтерне, с 
1929 года – в советской военной разведке. С 1925 года Зорге – гражданин 
Советского Союза и член ВКП(б). Как немецкий журналист Зорге в 1930 – 1933 
годах работал в Китае, а с сентября 1933 года – в Японии, представляя 
германское информационное агентство «ДНБ» и газету «Франкфуртер цайтунг». С 
этого времени и до октября 1941 г. под его руководством в Токио успешно 
функционировала резидентура советской военной разведки «Рамзай» (по инициалам 
«Р. З.» – Рихард Зорге), куда входили его ближайшие соратники – корреспондент 
французского агентства «ГАВАС» югослав Бранко Вукелич, владелец фирмы по 
изготовлению множительной техники немец Макс Клаузен, японские патриоты – 
журналист, писатель и поэт, специалист по Китаю Ходзуми Одзаки и художник Ётоку 
Мияги.

Светлый образ Зорге – стойкого антифашиста и интернационалиста, блестящего 
журналиста-международника, крупного специалиста-востоковеда, талантливого 
исследователя-аналитика и выдающегося разведчика стал широко известен 
общественности нашей страны в 1964 году после присвоения ему звания Героя 
Советского Союза. За это время в нашей печати опубликованы десятки книг и 
статей, посвященных Зорге[1 - Корольков Ю.М. Человек, для которого не было тайн.
 М., 1965; Будкевич С.Л. Дело Зорге, М., 1969; ГоляковС.,Понизовский В. Голос 
Рамзая. М., 1976; Волков Ф.Д. Подвиг Рихарда Зорге. М., 1981; Колесникова М.В.,
Колесников М.С. Жизнь и бессмертие Рихарда Зорге. М., 1985. Среди последних 
публикаций следует назвать: Молодяков В.Э. Рихард Зорге: супершпион или 
суперполитик. – Проблемы Дальнего Востока, 1993, № 5.]. Однако многие факты 
жизни и деятельности этого человека остаются неизвестными российскому читателю. 
Лишь немногие зарубежные монографии переведены на русский язык и изданы в нашей 
стране[2 - Мейснер Г.О. Кто вы, доктор Зорге? М., 1966; Madep Ю. Репортаж о 
докторе Зорге. Берлин, 1988.]. В то же время в Японии и на Западе число 
публикаций о Зорге весьма значительно[3 - Миякэ Ханако. Нингэн Дзоруге. Токио, 
1949; Киносита Дзюндзи. Отто-то «ебарэру нихондзин». Токио, 1963; ОдзакиХодзуки.
 Дзоруге дзикэн. Токио, 1963; КаваиТэйкити. Дзоруге дзикэн гокутю ки. Токио, 
1975; Willoughby,CharlesA. Shanghai Conspiracy. The Sorge Spy Ring. New York, 
1952; Mader J. Dr. Sorge Funkt aus Tokyo. Berlin, 1966; ChalmersJ. An Instance 
of Treason. California, 1990.]; изданы японские и американские архивные 
следственные и судебные материалы о Зорге и его разведывательной группе[4 - 
Гэндайси сире, Дзоруге дзикэн. Т. I. Токио: Мисудзу Себо, 1962; WarfareС. The 
Case of Richard Sorge. New York – London: Gerland Publishing, Inc., 1989.]. 
Основная часть документальных материалов о деятельности Зорге, хранящихся в 
сейфах архивов военной разведки, бывшего КГБ и Коминтерна, остается в основном 
скрытой от исследователей и журналистов.

В то же время многое о своей жизни сообщил Зорге в записках, которые он писал в 
Токийской тюрьме Сугамо в конце 1941 года после ареста японской тайной полицией 
18 октября 1941 года. Одновременно с Зорге были арестованы Б. Вукелич и М. 
Клаузен. Аресты японских членов резидентуры начались раньше: Ё. Мияги – 10 
октября, X. Одзаки – 14 октября 1941 года. Всего по делу группы Зорге было 
арестовано 35 человек, но привлечено к суду только 17[5 - Гэндайси сире, 
Дзоруге дзикэн. Т. I, с. 5.]. Следствие по делу «Рамзай» вели сначала чиновники 
японской тайной полиции, а затем прокуратуры. Дознание длилось до мая 1942 года.
 17 мая 1942 года в японских газетах впервые было сообщено о раскрытии 
разведгруппы Зорге. При этом особо подчеркивалось, что группа якобы работала на 
Коминтерн, а Советский Союз и его разведорганы даже не упоминались. Как 
представляется, сделано это было не для «заигрывания» с СССР, а в целях 
усиления антикоммунистической истерии внутри страны, поскольку коммунисты 
выступали против захватнических войн японских милитаристов. Полиция и 
прокуратура стремились обвинить арестованных в нарушении закона «О поддержании 
общественного порядка», что позволяло японским властям проще и более жестко 
расправиться с ними.

Судебное разбирательство продолжалось до 15 декабря 1942 года, после чего дело 
было передано на рассмотрение коллегии Токийского окружного уголовного суда. 
Приговор суда был объявлен 29 сентября 1943 года Зорге и Одзаки были 
приговорены к смертной казни, Вукелич и Клаузен – к пожизненному тюремному 
заключению, Мияги был замучен в тюрьме еще до приговора. Остальные 12 человек, 
осужденные в качестве соучастников группы Зорге, были приговорены к различным 
срокам (до 15 лет) тюремного заключения. Верховный суд 20 января 1944 года 
отклонил кассационную жалобу Зорге под формальным предлогом, что эта жалоба 
была доставлена в Верховный суд на одни сутки позже установленного срока. 5 
апреля 1944 года был оставлен в силе смертный приговор Одзаки, хотя его 
кассационная жалоба и была представлена вовремя.

Зорге и Одзаки были казнены утром 7 ноября 1944 года, в 27-ю годовщину 
Октябрьской революции. В печати об этом ничего сообщено не было. Японские 
власти, кроме заявления от 17 мая 1942 года, никакой информации об этом деле не 
давали до конца войны.

Отдельные выдержки из тюремных записок Зорге, главным образом 
автобиографического характера, цитируются некоторыми авторами[6 - Будкевич С.Л. 
Указ. соч., с. 74 – 75,77 – 78; Колесникова М.В., Колесников М.С. Указ соч., с. 
257 – 259, 262, 264 – 266,269 – 274, 282 – 283, 285.], однако в полном объеме 
эти записки в России до сих пор не публиковались. Сотрудники Института 
востоковедения РАН Г.Ю. Ветров, С.В. Коврижкин, А.А. Прохожев и И.Л. Тимонина 
перевели с японского языка полный текст этих записок[7 - Гэндайси сире, Дзоруге 
дзикэн. Т. I, с. 139 – 222.].

Некоторые отечественные авторы ставят под сомнение подлинность тюремных записок 
Зорге. Их аргументация основана на том, что в японских полицейских и судебных 
архивах не сохранилось, к сожалению, полного оригинала рукописи записок на 
немецком языке, как и других подлинных документов по делу Зорге. Все эти 
документы сгорели вместе со зданием министерства юстиции во время 
массированного налета на Токио стратегической авиации США 7 марта 1945 года. В 
огне погибли все оригиналы научных и публицистических работ Зорге, в частности, 
рукопись монографии «История дипломатии современной Японии», над которой он 
работал в последние годы жизни. Сгорела также и многотомная библиотека Зорге, 
конфискованная японской полицией при его аресте. Факт гибели документов был 
установлен сразу же после войны американскими офицерами из штаба оккупационных 
войск. Затем ими было выяснено, что сохранились копии судебных материалов на 
японском языке, заблаговременно вывезенные из Токио в г. Кофу, префектура 
Яманаси. Американцы сразу же засекретили все эти материалы. В США они были 
рассекречены в 1983 году и изданы спустя пять лет[8 - Warface С. The Case of 
Richard Sorge.].

Подлинность мемуаров Зорге американцам под присягой подтвердили причастные к 
делу Зорге прокурор М. Ёсикава и профессор Ё. Икома, осуществивший перевод 
документа с немецкого языка в феврале – апреле 1942 года. Более того, 
американцы нашли 24 страницы машинописного оригинала записок Зорге с правками 
автора, случайно сохранившиеся в личном досье Ёсикавы, который вел следствие по 
этому делу. Ёсикава передал текст в штаб американских оккупационных войск и 
письменно подтвердил, что это часть записок, собственноручно написанных и 
исправленных Зорге в его присутствии и переданных ему в следственном помещении 
Токийской тюрьмы в октябре – ноябре 1941 года.

Иногда отмечается, что текст записок Зорге, возможно, был скорректирован 
американскими спецслужбами после войны при переводе их на английский язык. Так, 
даже в наиболее серьезном исследовании о деле Зорге С.Л. Будкевича говорится, 
что «можно предположить, что текст второго варианта «записок Зорге», 
опубликованный в «Материалах по современной истории», содержит неточности, 
поскольку он заимствован из послевоенных публикаций, отредактированных с учетом 
английского перевода»[9 - Будкевич С.Л. Указ соч., с 70.].

Такие утверждения не выдерживают критики, поскольку, во-первых, перевод записок 
на английский язык с самого начала имел гриф «совершенно секретно» и уже по 
этой причине был недоступен японцам, а, во-вторых, что самое главное, записки 
Зорге сразу же после перевода их на японский язык были опубликованы в закрытых 
материалах министерства юстиции: первый раздел в феврале 1942 года, а второй – 
в апреле 1942 года. Экземпляры данных публикаций за № 191 (первый раздел) и № 
189 (второй раздел) были обнаружены американцами в хранилищах за пределами 
Токио. Их вместе с 24 страницами оригинала записок и заявлением Ёсикавы 
американцы возвратили японской стороне в 1952 году. Эти материалы были 
переизданы под грифом «совершенно секретно» министерством иностранных дед 
Японии в октябре 1953 г. и Управлением общественной безопасности в ноябре 1953 
года. В январе 1957 года упомянутые документы без изменений были изданы Главным 
полицейским управлением и после рассекречивания вошли в открытое издание. 
Поэтому сомневаться в подлинности записок Зорге никаких оснований нет.

Если есть какие-либо неточности в тексте записок, то они объясняются скорее не 
«происками японских и американских спецслужб», а качеством перевода с немецкого 
на японский и последующих переводов с японского языка на английский и русский.

В японских и американских материалах к мемуарам Зорге относится также еще один 
документ, который таковым по сути дела не является: первая часть записок, 
написанная японскими служащими полиции и прокуратуры как обобщение ответов 
Зорге на их вопросы в ходе следствия. Мы же к мемуарным запискам Зорге относим 
только те тексты, которые были написаны им лично.

Как уже отмечалось, записки были написаны в конце 1941 года. Вполне закономерно 
может возникнуть вопрос, почему нет никаких писем, других воспоминаний или 
дополнений к данным запискам, написанным Зорге позднее? Ведь он находился в 
тюрьме еще почти три года в ожидании суда, а затем казни. Дело в том, что по 
японскому законодательству того времени заключенным разрешалась переписка 
только с близкими родственниками, находившимися на территории Японии. Зорге, 
как и супруги Клаузен, таких родственников не имел и был лишен прав на 
переписку. Однако после вынесения смертного приговора Зорге и Одзаки было 
разрешено написать предсмертные записки, и оба воспользовались этим разрешением.
 По заявлению бывшего начальника тюрьмы С. Итидзимы, он прочитал объемные 
предсмертные записки Одзаки и отправил их в министерство юстиции, сняв для себя 
копию. Эта копия и сохранилась, а оригинал сгорел вместе с другими материалами 
в здании министерства юстиции. Такая же судьба, видимо, постигла и предсмертные 
записки Зорге. Начальник же тюрьмы, не зная немецкого языка, не сумел их 
прочитать и снять копию. Поэтому о последних записках Зорге известно очень мало,
 в основном из воспоминаний их переводчика профессора Икомы[10 - Икома Ёситоси. 
Дзоруге Кайсо Токио. 1962, с. 19 – 22.].

Читая записки Зорге, не следует забывать обстоятельства, при которых они были 
подготовлены. Записки печатались на машинке лично Зорге в присутствии прокурора,
 который нередко задавал уточняющие вопросы и сразу же отбирал текст. Зорге 
позволялось только исправить явные опечатки, он не имел возможности просмотреть 
ранее написанный материал и отредактировать его. Поэтому в тексте имеются 
повторы, разночтения, отдельные неточности.

В частности, могут вызвать удивление просматриваемые в первых главах записок 
неопределенность в описании организации, на которую работала резидентура 
«Рамзай», и стремление всячески выделить Коминтерн и ЦК ВКП(б) как основных 
потребителей добывавшейся разведчиками информации. Такая позиция Зорге вполне 
объяснима, если учесть, что во время написания этих глав он очень боялся, что 
дело его разведгруппы будет передано военной полиции «Кэмпэнтай», чего та 
упорно добивалась, подчеркивая военную направленность деятельности разведчиков. 
Это было бы действительно крайне опасно, поскольку военная полиция немедленно 
расправилась бы с Зорге и его соратниками без всякого суда. Примеров таких было 
достаточно: люди, попав в руки «Кэмпэнтай», исчезали бесследно. Только 
убедившись, что из-за межведомственного соперничества («Кэмпэнтай» подчинялась 
военному министерству, специальная полиция Токио – министерству внутренних дел, 
а прокуратура и суд – министерству юстиции) дело группы осталось на 
рассмотрении министерства внутренних дел и министерства юстиции, Зорге в 
последующих главах все поставил на свои места.

Язык записок и их стиль отличаются строгостью и лаконичностью. Чувствуется, что 
Зорге стремился сказать все и в то же время ничего о своей разведывательной 
деятельности в различных странах, о способах и методах агентурной работы. Более 
подробно Зорге писал о фактах и особенно о людях, которые и без того были 
хорошо известны японцам или недоступны для японской полиции. Когда же речь 
заходит о людях, которым высказывания Зорге могли как-то навредить, в тексте 
появляются всякого рода оговорки, что за давностью лет он не помнит тех или 
иных подробностей, связь поддерживал только со своими ближайшими (уже 
арестованными) соратниками и т. д. Благородство его души проявилось и в том, 
что он старательно брал на себя всю ответственность, стремясь облегчить участь 
своих товарищей. В записках Зорге писал о своей разведывательной деятельности в 
Китае и Японии, о работе в Коминтерне, о детских и юношеских годах, о том, как 
и почему он стал убежденным коммунистом. Думается, что знакомство российского 
читателя с личными записками Рихарда Зорге позволит составить более полное 
представление об этой незаурядной и многогранной личности. Кроме того, данная 
публикация позволит ввести тюремные записки Зорге в научный оборот в качестве 
важного исторического источника.



А.А.Прихожаев,

доктор экономических наук, профессор,

зав. лабораторией Института востоковедения РАН




РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ





Глава I

О МОИХ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫХ ГРУППАХ В ЯПОНИИ И КИТАЕ





КОМИНТЕРН И ЕГО РАЗВЕДОТДЕЛ В ПЕРИОД С 1925 ПО 1929 ГОД


Разведывательный отдел Коминтерна[11 - Так в японском тексте. Официально он 
назывался информационным отделом. – Прим.ред.] являлся одним из трех его 
крупных подразделений, которые закладывали основу для выработки детального 
курса по руководству международными коммунистическими партиями как в 
организационном, так и в политическом плане. Он существовал уже с начала 1925 
года. Со временем возникла потребность в расширении этого отдела и превращении 
его в крупномасштабную организацию. И я активно включился в такую работу.


Задачи разведотдела

В обязанности разведывательного отдела входила регулярная подготовка 
разнообразной информации о международных коммунистических партиях; рассмотрение 
специфических партийных проблем, информирование о положении в рабочем движении 
в какой-либо стране и о политической и экономической ситуации в разных странах, 
а также подготовка в зависимости от обстоятельств специальных докладов по 
специфическим проблемам, имеющим важное международное значение. В качестве 
основных источников для подготовки такого рода сообщений служили материалы, 
направляемые в Коминтерн представителями партий, газеты, журналы и книги из 
разных стран, а также отдельная информация, получаемая от путешественников, 
партийных представителей и др.


Структура разведотдела

Заведующим разведотделом мог быть только член партии, обладающий многолетним 
опытом разведывательной деятельности. Такими были и Куусинен[12 - Куусинен Отто 
Вильгельмович (1881 – 1964) – финский и советский коммунист, 1921 – 1939 гг. 
секретарь Исполкома Коминтерна, глава Информационного отдела, с апреля 1924 г.
 – друг Зорге, 1940 – 1957 гг. председатель Президиума Верховного Совета 
Карело-Финской ССР, зам. Председателя Президиума Верховного Совета СССР, 1957 – 
1964 гг. член Президиума и секретарь ЦК КПСС. – Прим.ред.], и другие – все, кто 
какое-то время занимал этот пост. При заведующем разведотдела имелся 
секретариат, возглавляемый ответственным секретарем. В секретариате 
осуществлялась вся работа по контролю за разведдеятельностью в каждой стране, 
которые группировались по регионам – Европа, Британский Союз, Северная Америка, 
Южная Америка, Восточная Азия (сюда входили все страны и партии Юго-Западной 
части Тихого океана). В свою очередь каждый регион имел более узкую 
классификацию. Так, в Европе были выделены германоязычные страны и партии, 
романоязычные страны и партии (Франция, Италия, Испания), Скандинавские страны 
и партии, Балканские страны и партии. Регион Восточной Азии подразделялся на 
Китай, Японию, Корею, Голландскую восточную Индию. И кроме того, отдельное 
подразделение, ведавшее партиями других стран региона. В случае, если имелся 
только один информатор, он выполнял все обязанности. Деятельность крупных 
партий освещалась одним или несколькими сотрудниками. Однако были примеры, 
когда во многих случаях небольшие партии объединяли по языковому признаку и их 
дела вел один человек. Когда дело касалось важных международных проблем, из 
числа сотрудников отдела специально отбирались отдельные информаторы, 
работавшие затем непосредственно под руководством заведующего отделом или 
ответственного секретаря. Все сообщения передавались в секретариат. Важные 
доклады предварительно критически обсуждались на узких совещаниях в составе 
информаторов и работников секретариата, после чего представлялись заведующему 
отделом. Совершенно секретные и секретные сообщения проходили специальную 
обработку в секретариате. К такого рода материалам относились сообщения о 
повстанческих действиях, крупных забастовках или, например, партизанской войне 
в Китае.

В особых случаях на секретных совещаниях присутствовали представители Советской 
коммунистической партии (имеется в виду ВКП(б). – А.П.). В ряде случаев при 
рассмотрении военных проблем, связанных с партизанским движением, на совещаниях 
присутствовали представители Красной армии. Со временем число информаторов 
разведотдела возросло почти до 30 человек. В тех же случаях, когда проводились 
международные конференции или другие совещания международного характера, число 
сотрудников отдела значительно увеличивалось.


Непосредственная разведывательная деятельность сотрудников отдела

По прошествии определенного времени оказалось, что собранных ранее базовых 
данных недостаточно. Поэтому появилась настоятельная необходимость пополнять их 
за счет информации, получаемой непосредственно от сотрудников разведотдела, 
непрерывно работающих во всех странах. В организационном отделе штаб-квартиры 
Коминтерна долгое время существовала практика направлять во все партии 
специальных эмиссаров для оказания помощи в решении организационных проблем. 
Затем рамки такой работы расширялись, и в их задачи стали включать также и 
разведывательную деятельность. В соответствии с таким курсом я был направлен в 
1927 году. в Скандинавские страны, где занимался разведдеятельностью компартий 
по проблемам экономики, политики и важных военных вопросов этих стран. Я начал 
работать в Дании. В соответствии с полученными указаниями, я выполнял функции 
активного руководителя наряду с руководством партии, присутствовал на различных 
собраниях и конференциях, а также посещал основные партийные организации в 
стране. Когда позволяло время, занимался разведработой по политическим и 
экономическим проблемам Дании. Свои наблюдения и добытые сведения обсуждал с 
партийными представителями и в свои донесения в Москву включал и их мнения. Из 
Дании я переехал в Швецию, где таким же образом занимался изучением 
разнообразных проблем. В 1928 году принимал участие в работе политического 
комитета II международного конгресса Коминтерна, после чего снова был направлен 
в Скандинавию. На этот раз главным образом из-за ситуации, сложившейся в 
компартии Норвегии. И в Норвегии я действовал теми же методами, как в Швеции и 
Дании. Однако партийные проблемы оказались там далеко не простыми, в результате 
чего разведдеятельность в политической и экономической областях осуществлялась 
не так, как замышлялось. В этот период перед возвращением домой пришло 
распоряжение посетить Англию, где предстояло изучить состояние рабочего 
движения, позиции коммунистической партии, политическую и экономическую 
ситуацию в стране в 1929 году и представить соответствующую информацию. Я 
получил указание никоим образом не вмешиваться во внутрипартийную борьбу. Это 
вполне совпадало с моим личным намерением и позволило уделить больше, чем в 
Скандинавии, внимания политической и экономической разведдеятельности.

Вернувшись в Москву, я, разумеется, передал в разведотдел свое очередное 
сообщение. Кроме того, я откровенно проанализировал и доложил все, что 
оказалось не совсем удачным в моих поездках по сбору развединформации и в 
исследованиях в странах, которые посетил. Кроме того, я высказал некоторые 
существенные предложения. В частности, предлагал, чтобы фундаментальная и 
всесторонняя разведывательная программа была отделена от внутренних распрей в 
борьбе за власть местных компартий. В случае же необходимости для решения чисто 
внутренних национальных и частных партийных проблем следует посылать 
специальных эмиссаров, способных если и не полностью, то хотя бы частично 
посвятить себя разведдеятельности в области экономики, внутренней администрации,
 внешней политики, а при необходимости и по военным проблемам в широком смысле. 
Такого рода разделение в работе, отмечал я, также абсолютно необходимо для 
сохранения секретности разведдеятельности. Еще определеннее, чем прежде, я 
предложил также, чтобы лица, ведущие разведдеятельность в других странах, 
исходя из соображений секретности, были полностью отделены от структуры 
Коминтерна. После этого в моей работе обозначались некоторые перемены, хотя не 
ясно, в какой мере это явилось следствием сделанных мной предложений. Тем не 
менее отчетливо проявились существенные изменения как в организации моей 
следующей поездки, а это была поездка в Китай, так и в сфере предписанных мне 
обязанностей. В то же время претерпели полное изменение мои личные отношения с 
тесно контактировавшими прежде со мной лицами, а также с Коминтерном.

Способы моей связи с орготделом Коминтерна в период моей разведдеятельности в 
Скандинавских странах и в Англии были простыми. Свою корреспонденцию в Москву я 
посылал через местные партии или пользовался услугами центрального берлинского 
отделения связи. Время от времени посылал телеграммы по тем же каналам связи. В 
большинстве случаев я сам ездил в Берлин, чтобы обеспечить отправку моих 
сообщений. Другими словами, я совершенно не располагал собственными средствами 
связи.




КАРДИНАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ В РАЗВЕДДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ПЕРИОД С 1929 ПО 1941 ГОД



Отделение от штаб-квартиры Коминтерна

В конце лета 1929 года, когда я возвратился из Скандинавии и Англии, мои 
официальные отношения с Коминтерном были прерваны. И работал я в своем номере в 
гостинице и в других помещениях. За исключением служебных, мои контакты с 
другими товарищами из Коминтерна были прекращены, и я встречался только с 
двумя-тремя ответственными лицами, которые имели непосредственное отношение к 
моей работе. В связи с моей поездкой в Китай состоялись совещания с рядом 
членов Коминтерна и других коммунистических организаций. С самого начала план 
моей поездки разрабатывался в соответствии с курсом, в основе которого лежали 
отделение разведработы от других видов деятельности и соблюдение секретности. В 
результате же проведенных совещаний курс на такого рода разделение стал 
прослеживаться еще более отчетливо, чем прежде. Среди лиц, принимавших участие 
в таких совещаниях, были не только представители Советской компартии и ее 
Центрального комитета, но и Красной армии, а также группа сотрудников 
четвертого управления – разведывательного органа Красной армии[13 - 
Разведывательное управление Красной армии – советская военная разведка. В 1924 
– 1935 гг. советскую военную разведку возглавлял Я.К. Берзин. – Прим.ред.]. С 
этой группой отрабатывалась, главным образом, техническая сторона моей будущей 
разведдеятельности. На одном совещании присутствовали два сотрудника Народного 
комиссариата иностранных дел Советского Союза, с которыми обсуждались 
политические аспекты моей разведработы. После этого два или три раза меня 
приглашали в так называемое четвертое управление. Там шла речь о технической 
стороне моей работы в Китае, а затем и в Японии. В результате отделения от 
Коминтерна отчетливо определились изменения в характере предписанных мне 
обязанностей. Мне запрещалось вступать в какие-либо отношения с 
коммунистическими партиями в Китае и Японии: я не мог вступать с ними в контакт,
 разумеется, по своему собственному усмотрению и не имел права даже помогать им.


Основная задача моей разведдеятельности состояла в анализе и оценке 
политической обстановки. Вторая задача заключалась в сборе информации по 
основным аспектам экономики страны, особенно экономики военного времени. 
Третьей задачей являлся сбор военной информации. Что касается информации по 
партийным проблемам, то мне предписывалось собирать только особо важную. Причем 
я не имел права получать ее по партийным каналам, а только из других источников.
 Полученную информацию периодически отправлял из Китая, в отношении же Японии 
такого рода разведдеятельностью совершенно не занимался.


Мои отношения с органами в Москве детально не были определены

Мне совершенно не было разъяснено, в каких отношениях я буду находиться с 
Москвой с организационной точки зрения. Поэтому мне не было ясно, к какому 
ведомству принадлежу. Разумеется, я не задавал никаких вопросов по этому поводу.
 Поэтому и по сей день не знаю, относился ли я к штаб-квартире Коминтерна, или 
был сотрудником так называемого четвертого управления, или был приписан к 
какой-либо другой организации, например, к Народному комиссариату иностранных 
дел Советского Союза или к Центральному комитету Советской коммунистической 
партии. Если же судить по характеру моих обязанностей и получаемых указаний, то 
можно сделать следующие выводы.


Вероятно, я находился в ведении Центрального комитета Советской 
коммунистической партии

Путем всесторонних размышлений я пришел к такому выводу. Мне ничего не известно 
о том, шла ли отсылаемая мной информация в Центральный комитет Советской 
коммунистической партии, или в его секретариат, или же в какой-либо 
разведывательный орган, специально созданный Центральным комитетом. Несомненно 
лишь то, что она использовалась высшими партийными кругами, следовательно, 
высшими кругами советского правительства. Ниже я попробую рассказать о 
характере проводимой мной разведдеятельности.

Если говорить о технической и организационной стороне дела, то моя информация 
посылалась в особый орган, известный в качестве четвертого управления. Из этого 
четвертого управления я получал технику, необходимую для выполнения своих 
обязанностей (например, радиоаппаратура, радисты и т. п.), и другую помощь. 
Время от времени четвертое управление поручало мне выполнение заданий военного 
характера. Однако главный акцент делался обычно на получение необходимой для 
партийного руководства политической информации. В связи с этим мои отношения с 
московскими инстанциями складывались следующим образом. Все посылаемые мною 
сообщения поступали в четвертое управление. Из этого управления они 
направлялись руководству Советской коммунистической партии, а разведданные, 
представлявшие интерес для Коминтерна, направлялись туда. Разумеется, с этой 
информацией могли знакомиться и другие организации, такие, как Советская 
армия[14 - Так в японском тексте. – Прим.перев.], Народный комиссариат 
иностранных дел и др. Короче говоря, по характеру моих донесений я был связан с 
Коммунистической партией Советского Союза, а по технической части – с четвертым 
управлением.


Причины перемен в разведдеятельности

После 1929 года произошли перемены в характере моей разведдеятельности. Причины 
этого кроются в следующем. Во-первых, в связи с изменениями в международном 
положении центр тяжести сместился от Коминтерна к Советской коммунистической 
партии и к самому Советскому Союзу. Во-вторых, мои собственные способности в 
большей мере соответствовали не столько разведдеятельности в целях решения 
политических проблем партии, сколько деятельности в более широкой сфере 
экономики и политики, а также в известной мере в области военной разведки.

Короче говоря, я больше подходил для удовлетворения срочных запросов 
руководства Советской коммунистической партии, нуждающейся в обширной 
экономической, политической и военной информации, нежели запросов Коминтерна об 
информации о положении в местных партиях и рабочем движении.

Такого рода обстоятельства, а также то, что с 1925 года я стал членом Советской 
коммунистической партии, и определили мой перевод на работу в указанном выше 
широком диапазоне разведдеятельности. При получении такого указания я попросил 
себе одного технического помощника (радиста), одного сотрудника-японца и одного 
компетентного сотрудника-иностранца. И мне подобрали Клаузена[15 - 
Кристиансен-Клаузен Макс (1899 – 1979) – немецкий коммунист, разведчик РККА, 
радист группы Зopге в Шанхае и Токио. В целях маскировки основал в Токио фирму 
по изготовлению множительной техники «М. Клаузен сокаи». Арестован японской 
полицией 18 октября 1941 г., приговорен к пожизненному заключению. Освобожден 
из тюрьмы 9 октября 1945 г. Проживал в СССР, затем в ГДР. – Прим.ред.], 
Мияги[16 - Мияги Ётоку (1903 – 1943) – японский художник, выпускник Высшей 
школы искусств в Сан-Франциско (США), один из основателей «Пролетарского 
общества искусств», член Коммунистической партии США, член разведгруппы 
«Рамзай». Арестован в Токио 10 октября 1941 г., при аресте пытался покончить с 
собой, убит в тюрьме 2 августа 1943 г. – Прим.ред.] и Вукелича[17 - Вукелич 
Бранко (1904 – 1945) – югославский коммунист, член Французской коммунистической 
партии, разведчик РККА, член группы «Рамзай». С 1933 г. корреспондент, затем 
заместитель руководителя бюро французского информационного агентства «ГАВАС» в 
Токио. Арестован 18 октября 1941 г., приговорен к пожизненному заключению, умер 
в тюрьме 13 января 1945 г. – Прим.ред.]. В месте назначения я мог в случае 
необходимости вербовать и других людей.




ПОЛОЖЕНИЕ МОЕЙ РАЗВЕДГРУППЫ ОТНОСИТЕЛЬНО МОСКОВСКИХ ИНСТАНЦИЙ


Отношения между членами моей разведывательной группы и московскими инстанциями 
были различными. Почти не было ясности ни в их организационном, ни в их 
служебном положении. Поэтому очень трудно объяснить положение, которое занимал 
каждый из них в отдельности.


Мое положение

С 1925 года я был членом Советской коммунистической партии. И мое положение, 
естественно, представляется ясным. Будучи членом партии, я должен был 
подчиняться партийным директивам и инструкциям. Где и какую бы деятельность я 
ни проводил, я поступал в соответствии с партийными директивами и инструкциями. 
О моих отношениях с партией можно составить четкое представление хотя бы по 
тому факту, что даже в Японии я аккуратно вносил мои партвзносы. За свою 
деятельность и в Японии, и в Китае я нес ответственность перед Советской 
коммунистической партией и ее Центральным комитетом. Вместе с тем, будучи 
главой агентурной группы в Японии, я с технической стороны нес ответственность 
перед Красной армией, а именно – перед четвертым управлением. Это управление 
обеспечивало техническую сторону моей связи с Центральным комитетом. Кроме того,
 это управление решало технические проблемы, с которыми мне приходилось 
сталкиваться.

После того как я начал работать в Китае и Японии, мои отношения со 
штаб-квартирой Коминтерна носили исключительно косвенный характер. Для 
понимания характера этих отношений следует иметь в виду три обстоятельства. 
Во-первых, исключительную стабильность моих отношений с Коминтерном в прошлом, 
т. е. в период с 1925 по 1929 год. Во-вторых, дружеские отношения между мной и 
отдельными руководителями штаб-квартиры Коминтерна. И в-третьих, некоторая 
часть посылаемых мной информационных сообщений поступала из Центрального 
комитета в штаб-квартиру Коминтерна и, по-видимому, использовалась там. Однако 
после того как в 1929 году мои отношения со штаб-квартирой Коминтерна были 
прерваны, я не мог не принять во внимание, что не являюсь членом Коминтерна. В 
Коминтерне не было индивидуального членства, и Коминтерн не являлся партией. Он 
представляет собой объединение всех коммунистических партий в мире, а не всех 
членов этих партий.

Суть вышеизложенного такова.

Как руководитель агентурной группы в Японии, я был непосредственно и прежде 
всего связан с Центральным комитетом Советской коммунистической партии. По 
техническим аспектам своей работы и по некоторым другим вопросам 
разведдеятельности я принадлежал также к четвертому управлению Красной армии. И,
 как уже отмечалось выше, мои отношения с Коминтерном носили косвенный характер.



Положение Клаузена

Клаузен был сотрудником московской радиошколы, и на работу ко мне его направило 
четвертое управление Красной армии. Его отношения с московскими инстанциями 
обусловлены связью с радиошколой и четвертым управлением. Мне не известно точно,
 был ли он членом Советской коммунистической партии. Я знаю только то, что он 
был давним членом Германской коммунистической партии и направлен в Москву в 
радиошколу, которая находилась в ведении четвертого управления. Он был 
завербован четвертым управлением и послан в Китай. Клаузен не являлся членом 
Коминтерна, так как в Коминтерне не было индивидуального членства. Клаузен 
никогда не работал для штаб-квартиры Коминтерна. Единственное, что его 
связывало с Коминтерном, – это определенное идеологическое родство, вытекающее 
из его членства в Германской коммунистической партии.


Положение Вукелича

У Вукелича не было непосредственных отношений с московскими инстанциями. 
Другими словами, он никоим образом не был связан ни с Советской 
коммунистической партией, ни с Коминтерном, ни с четвертым управлением Красной 
армии. Все его контакты с Москвой носили косвенный характер. Тем не менее те, 
кто дали ему указание покинуть Францию и работать со мной, находились в Москве. 
Это означает, что указание об участии в работе моей разведгруппы в качестве ее 
члена он получил из Москвы. Однако я не знаю, какая московская организация 
отдала ему такой приказ. Думаю, что он был членом Французской коммунистической 
партии. Короче говоря, его положение можно определить следующим образом.

Из того факта, что Вукелич состоял членом Французской коммунистической партии, 
можно полагать, что он был связан с Коминтерном. Он был зарегистрирован и 
признан в качестве доверенного помощника одним из московских ведомств. При этом 
не имеет большого значения, какая это была организация – штаб-квартира 
Коминтерна, Центральный комитет Советской коммунистической партии или четвертое 
управление Красной армии.


Положение Мияги

Положение Мияги было таким же, как и Вукелича. Он тоже состоял членом 
Коммунистической партии (США) и также из Москвы получил указание об участии в 
моей разведдеятельности. Аналогичным образом он был привлечен к работе одной из 
важных московских организаций и назначен членом моей группы. В случае с ним 
также не имеет значения, был ли это Коминтерн, руководство Советской 
коммунистической партии или четвертое управление Красной армии.


Положение Одзаки[18 - Одзаки Ходзуми (1901 – 1944) – японский политолог, 
писатель, поэт, журналист. В 1926 – 1938 гг. сотрудник газет «Токио асахи 
симбун», «Осака асахи симбун». С 1938 г. советник японского правительства по 
вопросам Китая, консультант исследовательского бюро Южно-Маньчжурской 
железнодорожной компании. С 1930 г. – близкий друг Зорге, член разведгруппы 
«Рамзай». Арестован 15 октября 1941 г., казнен 7 ноября 1944 г. вместе с Зорге.
 – Прим. ред.]

Положение Одзаки по отношению к Центру во многом отличалось и от положения 
Вукелича, и от положения Мияги. Он не был послан на работу ко мне московской 
организацией. Он был назначен и утвержден Москвой по моей личной рекомендации в 
качестве полноправного члена моей группы. Однако с точки зрения оформления и 
утверждения Центром его положение было таким же, как у Вукелича и Мияги. Короче 
говоря, он был причастным к Коминтерну в широком смысле, зарегистрированным и 
назначенным либо Коминтерном, либо Центральным комитетом Советской 
коммунистической партии, либо одной из служб Красной армии.


Пояснение в отношении Бернхардта[19 - Бернхардт (настоящее имя и годы жизни 
неизвестны) – первый радист разведгруппы Зорге в Токио до осени 1935 г. Заменен 
по просьбе Зорге более опытным специалистом Клаузеном. – Прим.ред.]

Мой первый радист Бернхардт работал со мной с 1933 по 1935 год. Его положение 
было таким же, как и Клаузена. Как и Клаузен, он состоял членом Германской 
коммунистической партии и обучался в московской радиошколе. Как и Клаузена, его 
направило ко мне четвертое управление Красной армии.

В общих чертах вышеизложенное представляется в следующем виде.

Все отмеченные выше лица являлись членами моей агентурной группы. Это люди, 
которые в зависимости от занимаемого положения находились в прямых или 
косвенных отношениях с одной или несколькими московскими организациями. Мое 
положение отличалось от их. Только я как руководитель группы и член Советской 
коммунистической партии нес прямую ответственность и поддерживал 
непосредственные отношения с Москвой. И только я полностью отвечал за нашу 
работу. Клаузен и Бернхардт были связаны с радиошколой и, следовательно, имели 
отношение к четвертому управлению Красной армии, поэтому их следует выделить 
отдельно. Отношения между другими членами группы и московскими инстанциями 
носили специфический характер.

Дополнительно хотелось бы дать следующее объяснение.

В силу отмеченных выше причин представляется затруднительным определить 
истинное положение Вукелича, Мияги и Одзаки. Из-за того, что в Коминтерне не 
признается индивидуального членства, нельзя составить ясного представления об 
отношениях между ними и Коминтерном. Исходя из функции Коминтерна как 
международной организации, а также из его практической деятельности, нельзя 
считать его членами отдельных лиц. Членами Коминтерна можно считать только тех 
людей, которые имеют непосредственное отношение к его органам. И нет никаких 
оснований считать других отдельных лиц в качестве его членов. Из-за того, что 
Коминтерн является организацией международного масштаба, его нередко ошибочно 
рассматривают в качестве партии международного масштаба. Однако, строго говоря, 
с научной точки зрения такой взгляд на Коминтерн является несостоятельным. 
Коминтерн скорее одна из международных организаций, в которой объединено 
множество партий. И как в других такого рода коллективных организациях, между 
ее структурными составляющими (например, компартиями) имеют место специфические 
отношения.


Об Анне Клаузен[20 - Кристиансен-Клаузен Анна (1899 – 1978) – урожд. Жданкова, 
родом из Новониколаевска (Новосибирска), коммунистка. Жена Макса Клаузена, 
курьер разведгруппы «Рамзай». Арестована в Токио 17 ноября 1941 г., приговорена 
к семи годам тюрьмы. Освобождена в октябре 1945 г. Проживала вместе с мужем в 
СССР, затем в ГДР. – Прим.ред.]

Анна Клаузен была женой Клаузена. Я познакомился с ней еще до ее замужества – с 
шанхайского периода. Будучи женой Клаузена, она только помогала ему в работе и 
в этом смысле имела отношение к моей группе. Однако она не являлась членом моей 
группы, ее помощь мужу заключалась в предоставлении их дома для выполняемой 
мужем работы. Вместо мужа она и в Шанхай ездила для выполнения важных задач в 
интересах группы. Мы рассчитывали только на ее личную помощь, которую она могла 
оказывать Клаузену, как всякая жена помогает своему мужу. Мы и не ожидали, что 
она станет членом нашей группы. Разумеется, мы тем более не мечтали, что она 
станет членом компартии. Она не проявляла никакого интереса к политическим 
делам и была к ним совершенно равнодушна.


О бывшей жене Вукелича Эдит[21 - Вукелич Эдит (годы жизни неизвестны) – 
датчанка, преподаватель гимнастики, член группы «Рамзай». Первая жена Бранко 
Вукелича с 1929 г. Прибыла с ним в Японию 11 февраля 1933 г. В ее доме в Токио 
размещалась радиостанция Клаузена. После развода с Вукеличем покинула Японию в 
сентябре 1941 г. – Прим.ред.]

Эта женщина также не была членом моей группы. Однако вначале она играла ту же 
роль по отношению к Вукеличу, как Анна Клаузен по отношению к своему мужу 
Клаузену. После того как разошлась с Вукеличем, она предоставляла свой дом для 
радиопередач, проводимых Клаузеном, и тем самым помогала нам. Этим и 
ограничивалась ее помощь нашей группе. Она не проявляла интереса к политике, и 
не было никакой надежды на то, что она станет на коммунистический путь.


О Мидзуно[22 - Мидзуно Сигэру (1910 – 1945) – друг Одзаки по Шанхаю, специалист 
по Китаю, член Коммунистической партии Японии. Одзаки в 1939 г. устроил его на 
работу в центр исследования Китая. Неоднократно арестовывался японской полицией 
за левые убеждения. Умер в тюрьме в 1945 г. – Прим.ред.]

Мидзуно оказывал содействие моей группе в Китае, а в Японии он был известен как 
друг Одзаки и его помощник. Сам я встречался с ним только один раз в ресторане. 
В Японии он ни разу не передавал свою информацию непосредственно мне. Однако, 
по моему мнению, он оказывал помощь Одзаки.


О Каваи[23 - Каваи Тэйкити (1901 – 1981) – японский репортер левых убеждений, 
друг Одзаки по Шанхаю. В 1936 г. впервые был арестован, но не выдал Одзаки и 
Зорге. После освобождения через 10 месяцев до сентября 1941 г. находился в 
Китае. По «делу Зорге» был осужден на 10 лет тюремного заключения. Освобожден в 
октябре 1945 г. – Прим.ред.]

Каваи являлся моим помощником в моей разведгруппе в Китае и непосредственно со 
мной поддерживал отношения. В Японии Мияги и Одзаки после ряда консультаций со 
мной взяли его в нашу группу и привлекли к работе. Однако в конечном счете он 
почти не пригодился в нашей работе. Сам я никогда не получал непосредственно от 
него никаких материалов. Вся информация шла ко мне через Одзаки и Мияги. То, 
что им не были получены удовлетворительные результаты, обусловлено, по-видимому,
 трудностями, связанными с его личными обстоятельствами.


О Косиро[24 - Косиро – один из информаторов Ётоку Мияги. – Прим.перев.]

Косиро не являлся членом моей группы. Однако был другом Мияги и косвенно 
помогал группе, чем и был полезен нам. Один или два раза я встречался с ним в 
ресторане, и он произвел на меня очень хорошее впечатление. С моего согласия 
Мияги стал поддерживать с ним очень тесные контакты.


О Гюнтере Штейне[25 - Штейн Гюнтер (1900 – ?) – журналист-международник, 
коммунист. После прихода к власти в Германии нацистов выехал в Англию и принял 
британское подданство. В Токио находился в 1936 – 1938 гг. в качестве 
корреспондента ряда английских и американских газет. До августа 1938 г. в его 
доме в Токио размещалась радиостанция Клаузена. В 1950 г. был арестован в 
Париже по обвинению в шпионаже в пользу СССР, но категорически отрицал эти 
обвинения, выслан в Англию. – Прим.перев.]

Штейн был самым активным образом связан с работой моей группы. С учетом его 
идеологических установок и личных качеств можно сказать, что это был подходящий 
человек для моей группы. Я сообщил в Москву о том, что пока он оставался в 
Японии, его неплохо бы привлечь в состав моей группы. Однако разрешения на это 
не последовало.




КОРОТКО О ХАРАКТЕРЕ РАЗВЕДГРУППЫ В ЯПОНИИ


По моему мнению, мою разведгруппу следует рассматривать в качестве особого 
органа, находящегося в подчинении Центрального комитета Советской 
коммунистической партии. В этом характерная особенность группы. Другой важной 
особенностью является то, что в техническом и организационном отношении она 
была связана с так называемым четвертым управлением Красной армии. Разведгруппа 
получала указания и от четвертого управления и выполняла для него ограниченный 
спектр заданий. Поэтому по определенным видам разведывательной информации 
группа поддерживала отношения с Красной армией. Однако нельзя не видеть, что 
эти отношения имели второстепенное значение в сравнении с отмеченной выше 
характерной особенностью разведгруппы. Непосредственных отношений с Коминтерном 
по разведывательным делам у группы не было. И я не знаю, в какой мере доходила 
до Коминтерна посылаемая мной информация и как она использовалась. С 
Коминтерном были только косвенные отношения. И они обусловлены только тем, что 
два-три члена моей группы являлись прежде членами компартий различных стран. То,
 что эти люди были приданы моей группе, обусловлено, по-видимому, 
посредничеством Коминтерна. Однако неизменным остается тот факт, что моя группа 
является, по существу, организацией Центрального комитета.


ДОПОЛНЕНИЕ К ВЫШЕИЗЛОЖЕННОМУ

Выше я изложил в общих чертах свое мнение о характере моей японской группы. Я 
уже отмечал, что нет прямых доказательств такого мнения. Однако в основе его 
лежит мой собственный опыт, и у меня нет сомнений на этот счет. Если же 
исходить из того, что нельзя принимать во внимание мнение, основанное на 
формуле «…в то-то верю» и «…в том-то убежден», то мы должны полагаться только 
на факты, которые я уже излагал. В таком случае определенно можно сказать 
только следующее. С ноября 1929 года мои разведгруппы и я сам в техническом и 
организационном отношении являлись непосредственной частью разведывательных 
органов Красной армии, а именно так называемого четвертого управления. И если 
взять за основу такую ограниченную точку зрения и исходить только из бесспорных 
фактов, то окончательный вывод должен быть таким: мои разведгруппы в Китае и 
Японии являлись особыми подразделениями четвертого управления.




Глава II

КОМИНТЕРН И СОВЕТСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ





КОМИНТЕРН И СОВЕТСКАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ


Моя разведывательная группа в Японии являлась одной из организаций, подчиненных 
Советской коммунистической партии. Можно чистосердечно признать, что все члены 
группы работали во имя продвижения дела коммунизма, а отнюдь не из-за денег и 
личных интересов. При таких условиях очень важное значение в настоящем деле 
имеют отношения между Коминтерном и Советской коммунистической партией, а также 
их роль в международном коммунистическом движении.




ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ СОВЕТСКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИЕЙ И КОМИНТЕРНОМ В ФОРМАЛЬНОМ И 
ТЕОРЕТИЧЕСКОМ ПЛАНЕ


Коминтерн не является партией. Это международная организация национальных 
коммунистических партий. Он состоит из многих секций, представляющих отдельные 
партии, одной из которых является Советская коммунистическая партия. Замысел 
Коминтерна как международной организации состоит в деятельности в интересах 
мирового коммунизма и в объединении мира в единое коммунистическое общество. 
Короче говоря, в том, чтобы покончить с частной собственностью на средства 
производства, с классовой эксплуатацией и угнетением с расовой тиранией и 
объединить все государства на основе единого фундаментального плана. Другими 
словами, создать Советский Союз во всемирном масштабе. Эта унифицированная 
объединяющая программа указывает роль, которую разные народы и расы должны 
играть в процессе своего неуклонного движения в целях достижения мирового 
коммунизма. Следовательно, глобальная политика Коминтерна не является простым 
суммированием различных программ всех его секций, а представляет собой гораздо 
более значимую программу. Без такого рода синтеза, осуществляемого руководством 
Коминтерна, его секции не смогут создать ничего, кроме пестрой и неравновесной 
социальной и расовой мозаики. Если не будет международной программы, то не 
будет и решающего фактора для единения.

В этой связи необходимо обратить внимание на такое обстоятельство. Программа 
Коминтерна не есть нечто жестко фиксированное. В соответствии с процессом 
развития ситуации она также претерпевает изменения. И эти изменения сравнимы с 
эволюцией самой структуры коммунистического общества, которое непрерывно 
прогрессирует. Таким образом, нельзя не видеть, что природа Коминтерна меняется 
после значительных сдвигов в обстановке. В настоящее время, например, Коминтерн 
представляет собой организацию, целью которой является классовая борьба. Однако 
отчетливо прослеживаются факторы его перехода к организации, целью которой 
станет построение социализма в отдельных странах. В будущем Коминтерн станет 
главной экономической штаб-квартирой социалистических стран мира. А в 
дальнейшем – и главной штаб-квартирой строительства коммунистического общества.

На нынешнем этапе коммунистического движения непосредственной и главной целью 
Коминтерна является активное руководство каждой его секцией по борьбе за захват 
коммунистическими партиями политической власти в каждой стране. И по форме, и в 
теоретическом плане Коминтерн является мозгом – генеральным штабом. Его 
обязанность заключается в руководстве деятельностью секций, осуществляемом для 
достижения цели на данном этапе развития мирового коммунизма. В своей 
практической работе Коминтерн анализирует мировую политическую и экономическую 
ситуацию и на основе результатов анализа определяет необходимые и реально 
осуществимые цели. Затем каждой секции предоставляется сделать конкретный выбор.
 Так, например, на основе анализа мировой экономической ситуации в 
капиталистическом мире Коминтерн должен вынести суждение о том, успешной или 
нет будет всеобщая забастовка в той или иной стране. Далее, если, например, 
видно, что объективная ситуация не способствует насильственной революции, то 
обязанностью Коминтерна является прекращение восстания. Однако в том случае, 
когда обнаруживаются симптомы глубокого кризиса капитализма, он призван 
энергично призывать к восстанию. Коминтерн, активизируя политическую и 
экономическую борьбу в отдельной стране, оказывает помощь коммунистическому 
движению и партии этой страны, предоставляя прежде всего пропагандистские 
материалы и финансовые средства, а в случае необходимости направляя туда 
политических, пропагандистских и организационных советников. Такая помощь была 
исключительно важной и эффективной. Особенно в тех случаях, когда в качестве 
советников выступали люди, уже накопившие достаточный опыт аналогичной работы в 
других партиях. И, наконец, Коминтерн оказывает помощь своим секциям в создании 
в Москве специальных школ и тренировочных центров по подготовке партийных 
руководителей среднего и низшего звена.

С формальной стороны Советская коммунистическая партия является одной из секций 
Коминтерна и в этом смысле не отличается от других секций. Она ни в малейшей 
мере не отличается от других партий и в преклонении перед волей Коминтерна. Во 
взаимоотношениях между партиями не установлены прямые контакты, что в 
одинаковой мере относится и к Советской коммунистической партии. Все 
взаимосвязи между секциями осуществляются через международные органы, другими 
словами, через руководящие органы Коминтерна. За Советской коммунистической 
партией не признается и права оказания помощи любой партии мира. Всякая помощь 
и поддержка осуществляется исключительно Коминтерном. Правда, Коминтерн может 
обратиться к коммунистическим партиям, включая и Советскую коммунистическую 
партию, с просьбой о предоставлении косвенной помощи. В этом случае необходимо 
единодушное согласие всех членов – представителей партий в Коминтерне. Однако 
такого рода помощь не может быть предоставлена иначе как в виде помощи одной 
партии другой. Поскольку Красная армия и другие вооруженные силы не являются 
органами партии, они не могут быть использованы в подобных целях. Это потому, 
что Красная армия и другие вооруженные формирования относятся к государству, 
другими словами, Советскому Союзу, и не принадлежат Советской коммунистической 
партии. По просьбе Коминтерна партия направляет нуждающимся в помощи секциям 
продовольствие, финансовые средства, советников и помощников из членов своей 
партии, особенно прошедших специальную подготовку и получивших соответствующую 
квалификацию. Однако Красная армия никогда не будет серьезно вовлечена в борьбу 
партий за захват политической власти в своих странах. Оставив в стороне 
фундаментальный принцип коммунизма о том, что только рабочий класс может 
совершить коммунистическую революцию, Коминтерн является всемирной организацией,
 структурные элементы которой образуют партии. Это не всемирная организация со 
структурными элементами в виде стран с их армиями. Поэтому Коминтерн не может 
предоставлять непосредственную военную помощь. Конечно, в теоретическом плане 
имели место и исключения. Например, Внешняя Монголия стала базой при ведении 
боевых действий с русской белогвардейской контрреволюцией. Однако требования 
троцкистов о вооруженном вмешательстве Советского Союза в ход революции в 
других странах полностью противоречили курсу Коминтерна и реальной 
действительности.

Короче говоря, можно сказать следующее. Теоретически Советская коммунистическая 
партия находится под руководством Коминтерна. И в этом она ничем не отличается 
от других компартий. У нее нет также никаких прямых или особых отношений с 
другими секциями Коминтерна. Предоставление помощи другим партиям обязательно 
осуществляется через Коминтерн. Следует лишь обратить внимание на очень большую 
помощь Советской коммунистической партии Коммунистической партии Китая. Именно 
в китайскую компартию была направлена группа специальных военных советников. 
Что же касается других стран, например, Германии, Польши, Балканских стран, то 
помощь партиям каждой из этих стран ограничивалась посылкой туда небольшого 
числа членов Советской коммунистической партии, несравнимого с их общей 
численностью.




РАБОЧИЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ РУКОВОДСТВОМ СОВЕТСКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ И 
ШТАБ-КВАРТИРОЙ КОМИНТЕРНА


В последние годы между теорией по поводу взаимоотношений Коминтерна и Советской 
коммунистической партии и практическим применением этой теории выявилось 
значительное несоответствие, в связи с чем в настоящее время роль руководства 
партии гораздо выше, чем штаб-квартиры Коминтерна. Это руководство, т. е. 
Центральный комитет Советской коммунистической партии, стало определяющим 
фактором и в мировом коммунистическом движении, и в самом правительстве 
Советского Союза. То, что партия достигла такого влияния, стало совершенно 
очевидно в 1928 – 1929 гг. Это обстоятельство обусловлено следующими причинами.

1) Штаб-квартира Коминтерна находится в Москве, поэтому между руководством 
партии и Коминтерном легко могли быть установлены тесные связи. Если принять во 
внимание трудности поддержания связей с компартиями других стран, широко 
разбросанных в разных регионах, то легко понять возникновение такого рода 
тесных отношений в Москве.

2) Советская коммунистическая партия – это наиболее широко известная и крупная 
компартия в мире. Кроме того, это политическая партия, занимающая 
господствующее положение в Советском Союзе. Поэтому она располагает 
значительными финансовыми ресурсами. Следовательно, она в состоянии 
предоставлять Коминтерну большие средства. И в этом отношении другие компартии 
не идут с ней ни в какое сравнение. Кроме того, Советская коммунистическая 
партия, располагая мощной базой в лице советского государства, способна 
удовлетворять разнообразные потребности Коминтерна во всех областях – 
технической, организационной, административной, политической. Большим 
преимуществом Советской коммунистической партии является то, что она может 
свободно действовать на территории Советского Союза, не испытывая беспокойства 
в отношении вмешательства со стороны каких-либо военизированных организаций.

3) Советская коммунистическая партия включает в себя представителей от 150 
национальностей и рас. В силу этого она в большей степени, чем любая другая 
компартия в мире, подходит для поддержания контактов с различными национальными 
и расовыми группами. И в этой связи необходимо отметить, что до тех пор, пока 
Советская коммунистическая партия будет продолжать сотрудничество с Коминтерном,
 она будет весьма активно участвовать в его деятельности, используя такой 
многообразный расовый фон.

4) Советская коммунистическая партия имеет давнюю историю, поэтому она 
располагает очень способными и опытными руководителями. Все они ветераны 
мирового рабочего движения, чей опыт восходит еще к дореволюционной России. Это 
руководители, имеющие большие заслуги и во время революции, и в строительстве 
Советского Союза, поэтому их голос очень весом. Их заявления на международных 
конференциях и совещаниях обладают таким весом, который несравним с 
декларациями и заявлениями руководителей делегаций других коммунистических 
партий. Я сам хорошо помню, когда одно только появление на такого рода 
совещаниях таких старых ленинцев, как Сталин, производило огромное впечатление 
на зарубежных делегатов.

В силу такого рода факторов Советская коммунистическая партия с самого начала 
деятельности Коминтерна занимала сильные позиции. И когда возникала дискуссия 
по какой-нибудь важной проблеме, мнение Советской коммунистической партии 
всегда признавалось окончательным. Тем более в тех случаях, когда суждение 
исходило от Ленина и Сталина. В минувшие 10 – 15 лет такого рода тенденция все 
больше и больше усиливалась. Из-за внутрипартийной борьбы и гонений у лидеров 
коммунистических партий стали проявляться колебания, в связи с чем произошли 
большие качественные перемены в партийном руководстве всех стран, а также 
изменение и сокращение опыта работы. В результате сложилась такая ситуация, 
когда руководство Советской коммунистической партии не могло не быть все более 
причастным к определению курса деятельности Коминтерна.

Можно выделить две причины, в силу которых Советская коммунистическая партия 
заняла господствующее положение в Коминтерне. Первая причина в том, что, 
несмотря на противодействие реакционных сил и разного рода трудности, были 
достигнуты большие успехи в построении социализма в Советском Союзе. Короче 
говоря, Советская коммунистическая партия успешно осуществила на основе 
указаний Коминтерна великое дело построения социалистического государства. 
Вторая причина кроется в изменении основного акцента в развитии международного 
положения. Короче говоря, он полностью переместился от политического, 
национального и революционного рабочего движения в сторону политики, проводимой 
Советским Союзом, выступающим в роли единственного социалистического 
государства в мировом обществе. Исключительно собственными усилиями Советский 
Союз занял положение мощной мировой державы, и это обстоятельство не могут не 
признавать все другие страны. Оба рассмотренных выше объективных фактора 
представляются исключительно важными для оценки и Коминтерна и места Советской 
коммунистической партии в Коминтерне.

5) Построение социализма в Советском Союзе.

Советская коммунистическая партия была единственной секцией Коминтерна, которая 
в качестве первого шага к установлению коммунистического общества возложила на 
себя миссию по созданию государственного социализма в своей стране на практике. 
В ходе нынешней германо-советской войны мы впервые в полной мере смогли увидеть,
 как Советская коммунистическая партия осуществила это предназначение, особенно 
в экономической области. Реально даже руководители Германии вынуждены были 
признать, что они недооценили экономическую мощь Советского Союза. Вопрос о 
возможности построения государственного социализма только в одной стране – это 
проблема, ставшая объектом теоретической борьбы между группой Ленина и группой 
Троцкого. И эта проблема была разрешена на практическом эксперименте этих 
нескольких лет. Установление государственного социализма в Советском Союзе это 
не только замечательные успехи одной коммунистической партии, но и факт 
огромной важности для мирового коммунистического движения. В результате таких 
успехов руководство Советской коммунистической партии усилило свое влияние на 
мировое рабочее движение. Именно по этой причине образ Коминтерна поблек. И 
сейчас рабочие всего мира гораздо лучше знают руководителей Советской 
коммунистической партии, а не руководство Коминтерна.

6) Смещение основного акцента в международной сфере.

Второй объективный фактор заключается в смещении основного акцента в 
международной сфере от руководства Коминтерна к руководству Советского Союза, 
выступающего в роли социалистического государства. В период с 1928 по 1929 г. 
отчетливо обозначился спад волны радикальных революций. Быстротечные и 
крупномасштабные революции на некоторое время исчезли из вида. В Китае шла 
большая война Китайской коммунистической партии против Чан Кайши, Нанкинского 
правительства и сил мирового империализма. Мировое революционное движение не 
могло не обращать внимания на проблемы обороны от контрреволюционных сил, 
особенно фашизма, национал-социализма и ультранационализма. Рабочее движение 
было отброшено на оборонительные рубежи. Стало неактуальным прежнее 
революционное наступление, проводившееся рабочим классом и угнетенными народами.
 И не только это. Значительно увеличилась опасность возникновения войны между 
мировыми державами, а также опасность сосредоточения их сил в 
империалистической войне против России. По этим причинам у рабочего движения 
возникла важная и неотложная проблема принять во что бы то ни стало 
соответствующие оборонительные меры.

В то же время возросла важность той роли, которую Советский Союз как 
государство и мировая сила играл в международных делах. С ростом его 
политического и экономического могущества и мировые державы не могли не 
считаться с существованием в мировой политической жизни этого социалистического 
государства. Это прояснилось, когда противостояние фашизму и 
национал-социализму стало краеугольным камнем внешней политики Советского Союза 
и Коминтерна и получило практическую реализацию в отношении Франции и Испании. 
По этой причине революционное рабочее движение охотно стало рассматривать 
Советский Союз опорой в своей борьбе за самозащиту и существование. 
Одновременно под влиянием объективной ситуации в мире лидерство Советского 
Союза становилось более влиятельным, чем международного рабочего движения, 
выдвигалось на передний план и все более важной становилась роль, которую 
играло руководство Советской коммунистической партии. Все большую и большую 
важность приобретал русский социализм, как основа международного, военного и 
политического положения Советского Союза. Рабочие полагали, что успехи России в 
борьбе с силами фашизма и национал-социализма обязательно приведут к 
возрастанию угрозы антисоветского наступления этих сил. Нападут или нет фашисты 
и национал-социалисты на Советский Союз, будет зависеть от того, в какой мере 
удастся Советскому Союзу как социалистическому государству создать 
экономическую мощь. Создание этой экономической мощи стало для Советского Союза 
и революционного рабочего движения действительно неотложной и крупной проблемой.
 И как никогда прежде, именно содействие развитию Советского Союза становилось 
ответственной миссией, возложенной на международное рабочее движение. Исходя из 
практических задач, широкое признание получила точка зрения, что троцкизм 
предан забвению и превратился в оторванную от жизни теорию, пригодную лишь для 
забавы интеллектуалов, и что именно построение в Советском Союзе общества 
социалистической структуры впервые гарантирует безопасность международного 
рабочего движения. Одновременно с этим возникло понимание необходимости 
защищать Россию от всякого рода направленных против нее атак. Идея о 
возможности участия Красной армии в пролетарских революциях в других странах 
является не более, чем больным воображением людей, незнакомых с сущностью 
международного рабочего движения. Исходя же из сущности международного рабочего 
движения, высшая миссия Советской коммунистической партии состоит не в посылке 
Красной армии за пределы своей страны, а в отражении уже просматриваемой 
империалистической агрессии, в скорейшем создании социалистической экономики, 
способной защитить Советский Союз, являющийся наиболее реальным капиталом 
рабочих всего мира.




РЕЗЮМЕ ВЫШЕИЗЛОЖЕННОГО


Таким образом, Советская коммунистическая партия, ставшая значительно 
превосходящей Коминтерн силой, в настоящее время выполняет функции фактического 
руководителя коммунистического рабочего движения, что отчетливо проявляется в 
рабочих отношениях между руководителями Советского Союза и Коминтерна. Прежде 
Коминтерн был весьма независимой организацией и лишь изредка советовался с 
партией по отдельным вопросам. Однако со временем ему все чаще требовались 
советы руководителей Советского Союза, и в настоящее время такие консультации 
стали почти повседневным делом. Руководство Коминтерна сейчас уже никак не 
может пренебрежительно игнорировать, как это было ранее, когда во главе 
Коминтерна стоял Зиновьев, Советскую коммунистическую партию при определении 
курса международного рабочего движения. В результате того, что Коминтерн 
признал преимущественное положение Советской коммунистической партии, между 
руководителями обеих сторон установилось единство. Отражением этого является то 
обстоятельство, что внешняя политика и лозунги в революционном движении все 
больше и больше стали входить в орбиту внешней политики и лозунгов Советского 
Союза. Именно такими были в действительности лозунги в отношении фашизма, 
империалистической войны, а также внутренней реакции в Испании, Италии и 
Германии. Я знаю многих из Коминтерна или подобных ему организаций, перешедших 
в органы Советского правительства или возвратившихся на хозяйственную работу в 
Советском Союзе. В последнее время много рабочих, которые, будучи эмигрантами 
из других стран, пошли на работу по строительству советской экономики. В 
прошлом же такого рода лица в большинстве стремились идти не на управленческую 
работу в Советском Союзе, а в Коминтерн или связанные с ним правительственные 
органы. Не могу утверждать, что это так, но, как мне представляется, среди 
небольшой части коммунистов проявилось одно новое и ошибочное с политической 
точки зрения мнение. Эти люди, в результате впечатляющих успехов советского 
социализма, по-видимому, недооценивают Коминтерн и его деятельность и считают, 
что он на самом деле отстал от своего времени. Однако появление такого 
ошибочного политического мнения с точки зрения коммунизма фактически указывает 
прежде всего на важность того обстоятельства, что строительство Советского 
Союза сильно продвинулось вперед, а объективно также на то, что в международном 
рабочем движении руководство Советской коммунистической партии занимает очень 
важные позиции.

В настоящее время Советская коммунистическая партия играет очень важную роль. 
Разумеется, такое положение не может быть постоянным и неизменным. И если одна 
или большее число коммунистических партий придут к власти и приступят к 
строительству социализма, то может произойти смещение акцентов в положении. 
Таким образом, нынешнее преимущественное господствующее положение Советской 
коммунистической партии следует рассматривать как временное явление. Однако в 
современной ситуации такое ее преимущественное положение вряд ли будет оспорено 
в последующие десять лет. Во всяком случае, прогресс в Советской 
коммунистической партии и в строительстве социализма в Советском Союзе оказали 
большое влияние на деятельность моей группы. И при оценке нашей деятельности 
нельзя не принимать во внимание отмеченные выше сдвиги в руководящих силах.




ПЕРЕМЕНЫ В МОЕМ ПОЛОЖЕНИИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ


Выше говорилось о смещении центра тяжести в революционном рабочем движении от 
руководства Коминтерна к руководству Советской коммунистической партии. Это 
обстоятельство отчетливо проявилось и в моей деятельности. Из структуры 
Коминтерна я перешел в Советскую коммунистическую партию, но это всего лишь 
частица такой перемены. Однако из такой перемены отнюдь не следует, что мы (а 
именно я и члены моей группы) прекратили революционную деятельность в интересах 
коммунизма. Мы просто переместили область нашей коммунистической деятельности 
из сферы партийной работы в Коминтерне в другую не менее важную сферу, а именно 
в сферу деятельности, нацеленной на процветание и прогресс Советского Союза. В 
понятие процветание Советского Союза включался ряд проблем: потребности 
экономического и политического строительства, внешней политики Советского Союза,
 а также его защита от политической и военной агрессии извне. Откровенно говоря,
 вместе с переменой направления моей деятельности я получил и новое задание – 
способствовать развитию внешней политики Советского Союза и укреплять его 
оборону от внешней агрессии. Такого рода деятельность представляется важным и 
общим средством выражения коммунистической идеи. И в этом смысле она ничем не 
отличается от деятельности Коминтерна в интересах отдельных коммунистических 
партий.




ОБЪЯСНЕНИЕ ТЕРМИНА «МОСКОВСКИЕ ИНСТАНЦИИ»


Когда на первоначальном этапе допросов спрашивали об организации, которая 
предоставляла мне полномочия и отдавала приказы, я преднамеренно употреблял 
общее и неопределенное выражение «московские инстанции». Я обдуманно не 
объяснял, указывает ли этот термин на какой-либо орган Коминтерна или на другую 
какую-либо важную организацию в Москве. В тех обстоятельствах невозможно было 
через переводчика объяснить полицейскому офицеру, как я изложил это в 
предыдущих разделах, всю сложность дела, а именно перемену сферы моей 
деятельности и сдвиги в коммунистическом руководстве. Во время подробного 
допроса, проведенного прокурором Ёсикава[26 - Ёсикава Мицусада (1907 – ?) – 
прокурор Токийской прокуратуры, вел следствие по «делу Зорге» с 24 октября 1941 
г. до 27 марта 1942 г. По его разрешению и в его присутствии были написаны 
Зорге данные записки. Выступал с показаниями о разведгруппе Зорге в Комиссии 
Конгресса США по расследованию антиамериканской деятельности в 1951 г. – Прим.
ред.], я кое-как с трудом смог объяснить сложные подробности по поводу перемены 
моего высшего начальства в Москве. Я объяснил затем, что до 1929 года 
называемой мной «московской инстанцией» являлась организация Коминтерна. После 
1929 г. в связи с изменением общей международной ситуации произошли 
кардинальные изменения и в руководящей мной системе. Если бы в самом начале 
следствия, проводимого полицейскими чинами, я попытался объяснить всю эту 
сложную ситуацию, это несомненно затянуло бы допросы и привело к неразберихе.

О своих встречах с такими влиятельными деятелями Коминтерна, как Пятницкий, 
Мануильский и Куусинен, после моего перехода из Коминтерна в другую московскую 
организацию я могу дать следующее объяснение. Эти люди были моими давними 
коллегами и старыми друзьями. Они поручились за меня и были моими учителями в 
области коммунистического движения. Они поручились также за меня, когда меня 
назначали на работу по линии Центрального комитета Советской коммунистической 
партии, и они же были поручителями при моем вступлении в партию. Эти люди 
обладали большим международным опытом в области революционного движения. 
Поэтому они давали мне советы по различным вопросам и после того, как я покинул 
Коминтерн (после моего ухода из Коминтерна я встречался только с этими лицами). 
Кроме того, они были не только известными деятелями Коминтерна, но и членами 
Центрального комитета Советской коммунистической партии.

Моя разносторонняя разведывательная деятельность в Китае и Японии носила 
своеобразный и совершенно новый характер, поэтому встречи с тремя этими старыми 
друзьями имели для меня особый смысл. Это относится прежде всего к моей 
деятельности в Японии. Ведь я был самым первым и единственным человеком, 
которому удалось успешно выполнить там такую обширную миссию. И как мне 
известно, впервые только мне удалось успешно справиться с такого рода 
испытанием. Четвертое управление Красной армии являлось единственным органом, 
имевшим право отдавать мне приказания, именно отсюда поступали ко мне указания 
и запросы. Мои встречи с работниками Коминтерна и другими лицами носили 
совершенно неофициальный характер, и я получал от них только дружеские советы, 
а не директивы или приказы.




КРАТКОЕ РЕЗЮМЕ


Как уже отмечалось выше, наша (моя и членов моей группы) деятельность в Японии 
свидетельствует о смещении центра тяжести в коммунистическом движении. Нашей 
работой мы непосредственным образом содействовали процветанию будущего 
Советского Союза (здесь нет необходимости судить о том, в какой мере мы 
способствовали этому). Косвенным образом мы способствовали мировой революции. 
По крайней мере, мы в это верили. И в этом смысле мы работали не только в 
интересах Советскою Союза, но и в интересах мировой коммунистической революции.




Глава III

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК КАК АРЕНА МОЕЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ





ПОДРОБНОСТИ МОЕГО ОТЪЕЗДА НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК


С изменением характера моей работы, короче говоря, с переходом от деятельности 
в интересах Коминтерна к широкой разведдеятельности в настоящее время в 
интересах Советской коммунистической партии и четвертого управления Красной 
армии произошли и другие перемены. Меня спросили, предпочитаю ли я вернуться в 
Европу и использовать там накопленный опыт, работая с новыми людьми, 
нуждающимися в моем опыте, или, если позволят обстоятельства, поехать на 
Дальний Восток. И я в качестве арены моей деятельности выбрал Дальний Восток. 
Московские инстанции остались очень довольны моим решением.

Почему я сделал отмеченный выше выбор? И почему этот выбор был одобрен? Если 
сказать коротко, то суть в следующем. До 1920-х годов арена деятельности, в 
которой были заинтересованы революционное рабочее движение и политика 
Советского Союза, ограничивалась Европой и частично Америкой. На Дальний Восток 
не обращалось большого внимания. Однако с началом революции в Китае Коминтерн и 
Советский Союз стали обращать свои взоры к этому новому региону. Тем не менее 
опытные и способные кадры в большей или меньшей мере проявляли интерес к Европе 
и Америке. И только немногие политические наблюдатели почувствовали, что 
революция в Китае и последовавшее затем продвижение Японии в Маньчжурию 
являются важными мировыми событиями, обладающими большой силой воздействия. 
Больше того, весьма мало было таких людей, кто решился бы посвятить Дальнему 
Востоку все свои силы. Я решил заняться этим делом по двум причинам. Во-первых, 
потому, что это отвечало моему темпераменту. И, во-вторых, потому, что у меня 
появился большой интерес к новой и очень сложной политической ситуации на 
Востоке. Вместе с небольшой группой других я исходил из следующих 
предположений:

– большие перемены в революционном рабочем движении и внешней политике 
Советского Союза неизбежно скажутся теперь на новой арене действий – Дальнем 
Востоке;

– проблема обеспечения собственной безопасности, стоящая перед Советским Союзом 
в связи с возможностью внешних осложнений и нападений извне, должна быть 
изучена и пересмотрена в соответствии с новой ролью, которую играет Дальний 
Восток;

– и, наконец, ситуация на Дальнем Востоке непременно и существенным образом 
скажется на великих державах в Европе и в Америке и может привести к коренным 
изменениям существующего баланса сил. Справедливость таких предположений 
отчетливо подтвердилась ходом событий нескольких последующих месяцев. Это, 
разумеется, в то время было только моим личным мнением, скорее предположением, 
однако я считал, что это – достаточное основание для перемещения сферы моей 
собственной деятельности в Восточную Азию. Таким образом, я осуществил 
одновременно две перемены. Во-первых, свою деятельность в Коминтерне заменил на 
деятельность в интересах Советского Союза. Это явилось весьма важным событием 
для меня лично (вместе с тем это свидетельство важного сдвига в 
коммунистическом движении). И, во-вторых, произошли большие перемены в арене 
моей деятельности: из Европы она переместилась на Дальний Восток. Получив 
предписание, я в январе или феврале 1929 г. выехал в Китай. Там я приступил к 
новой и разнообразной разведдеятельности.




Глава IV

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОЕЙ РАЗВЕДГРУППЫ В КИТАЕ С ЯНВАРЯ 1930 ГОДА ПО ДЕКАБРЬ 1932 ГОДА





ОРГАНИЗАЦИЯ КИТАЙСКОЙ ГРУППЫ


Я прибыл в Китай вместе с двумя соратниками – иностранцами, получившими приказ 
о переводе от четвертого управления Красной армии. Из находившихся в Китае лиц 
я рассчитывал только на Агнес Смедли[27 - Смедли Aгнес (1894 – 1950) – 
американка левых убеждений, одна из известных авторов, писавших о Китайской 
революции. Одзаки перевел на японский язык ее книгу «Дочь земли», изданную в 
Токио в 1934 г. Похоронена на кладбище революционеров в Пекине. – Прим.ред.], о 
которой слышал еще, когда находился в Европе. Я попросил ее помощи в 
организации моей группы в Шанхае и особенно в подборе сотрудников-китайцев. 
Стал насколько возможно чаще встречаться с ее знакомыми из числа китайцев. 
Прилагал большие усилия, чтобы подружиться с этой компанией, согласной вместе 
работать и сотрудничать с иностранцем в интересах левого движения. Я приметил 
одного очень знающего человека, которого взял на работу в качестве переводчика. 
Постепенно так с ним подружился, что стало возможным вести откровенные 
разговоры. После двух-трех месяцев общения, в общих чертах рассказал о своих 
целях и предложил работать вместе. Попросил его познакомить меня со своими 
знакомыми и друзьями, если среди них есть подходящие для нашей работы люди. Я 
называл этого китайца Ван, а затем и его жена стала вторым членом нашей группы. 
Когда я три месяца находился в Кантоне, Ван назвал мне имена своих местных 
знакомых. Из них я выделил одну женщину, которая родилась в Кантоне и отлично 
подходила для моей работы. Она была в хороших отношениях со Смедли, постепенно 
и с ней сблизился и смог успешно включить ее в число своих сотрудников. Ее муж, 
болевший тяжелой формой туберкулеза, впоследствии тоже присоединился к нашей 
группе. Из мужчин, с которыми я познакомился через эту женщину, один по имени 
Тян тоже стал моим помощником в Кантоне. Женщина из Кантона обеспечивала связь 
между нами. Вернувшись в Шанхай, я значительно расширил круг моих сотрудников, 
отбирая подходящих людей среди знакомых Вана и женщины из Кантона, ее звали Тюи.
 Таким образом и сформировался китайский состав моей группы в Китае. В этой 
группе все симпатизировали народно-революционному движению, были и такие, кто 
имел контакты с КПК, но не было ни одного члена этой партии. Следуя указаниям 
Центра, я уклонялся от установления прямых связей с КПК.

Что касается привлечения в мою разведгруппу сотрудников-иностранцев, то я 
использовал аналогичные методы. Подыскав прежде всего человека среди друзей 
Смедли, я просил ее познакомить меня с ним, постепенно сближался и ждал срока, 
когда можно было вести прямые переговоры. Таким образом вербовал сотрудников из 
числа иностранцев и довел их до трех человек. Эти трое не были в полном смысле 
членами группы, они скорее были помощниками и нашими сторонниками. Самым первым 
обретенным мною другом в Шанхае был Одзаки. Затем через него установил связи и 
с другими японцами. Сейчас не могу сказать точно, но думаю, что впервые 
встретился с Одзаки по рекомендации Смедли, но я уверен, что до этого 
неоднократно просил ее познакомить меня с подходящими японцами. Смедли 
беседовала со знакомыми китайцами по моей просьбе, и действительно мои 
пожелания доходили до соответствующих китайцев и японцев в Шанхае. Таким 
образом я, видимо, и встретился с Одзаки и думаю, что познакомила нас Смедли. 
Затем вместе со Смедли часто встречался с Одзаки в ее доме. Как уже говорил, 
мои воспоминания об этом довольно давнем деле не вполне надежны, но думаю, что 
первая встреча с Одзаки произошла именно так. Сейчас не помню точно, 
встретились мы впервые с Одзаки в ресторане или в доме Смедли. Более того, я 
совершенно не помню, предлагал ли мне Кито[28 - Кито Гинъити (годы жизни 
неизвестны) – японец американского происхождения, член Коммунистической партии 
США, дружил в Шанхае с Одзаки. – Прим.перев.] встретиться с Одзаки. Не могу я 
вспомнить также, при каких обстоятельствах подружился с Кито. Благодаря встрече 
с Одзаки стало возможным реализовать мои стремления познакомиться с нужными мне 
японцами.




КИТАЙЦЫ, КОТОРЫХ Я ИСПОЛЬЗОВАЛ ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ИНФОРМАЦИИ


Попробую рассказать только об очень небольшом числе китайцев, находившихся со 
мной в непосредственных контактах. В Шанхае я был прямо связан только с Ваном, 
и лишь в исключительных случаях имел дело с другими членами группы. Ван из 
самых различных источников добывал информацию и материалы, которые мы вместе 
анализировали. В случаях же, когда возникала необходимость получить особо 
достоверные пояснения и сообщения, мы вдвоем с Ваном непосредственно 
встречались и беседовали с человеком, передавшим информацию и материалы. Все 
указания и поручения по сбору информации шли через Вана, и, кроме 
исключительных случаев, я непосредственно не встречался для разъяснения своих 
указаний с отдельными агентами. Однако если агент приезжал в Шанхай из других 
мест, то я сам встречался с ним в присутствии Вана. С течением времени 
определилось, к каким проблемам каждый агент имеет особые склонности и 
способности, в связи с чем работа в Шанхае была в основном распределена так, 
чтобы использовать сильные стороны каждого человека. Агенты в Пекине, Ханькоу и 
Кантоне занимались самыми различными проблемами без такого распределения 
функций. Мы встречались поздно вечером и, если позволяла погода, использовали 
людные улицы. Встречались и в частных домах: в доме Вана, в домах иностранцев, 
куда я мог запросто заходить. Места встреч меняли, так как легко бросается в 
глаза, если встречи проходят в одном месте. По возможности мы избегали 
использовать для встреч мой дом. Работая в такой манере, зачастую перед тем, 
как начать ту или иную операцию, я вынужден был заранее договариваться и 
встречаться с Ваном. Однако это не было невозможным, поскольку в то время в 
Шанхае не было особого риска в подобных делах.




МЕТОДЫ ДОБЫВАНИЯ ИНФОРМАЦИИ ЯПОНЦАМИ – ЧЛЕНАМИ ГРУППЫ И СПОСОБЫ СВЯЗИ С НИМИ


Для встреч с японцами – членами группы я использовал рестораны, кафе, а также 
дом Смедли. Ходить по шанхайским улицам во время первого Шанхайского 
инцидента[29 - Попытка японских войск в январе – марте 1932 г. захватить г. 
Шанхай. – Прим.ред.] японцам было опасно, поэтому я ожидал их на мосту Гарден 
Бридж на границе японской Концессии и обеспечивал их безопасность, забирая в 
машину или лично сопровождая до места встречи. Чтобы избежать внимания со 
стороны японской полиции, я почти не появлялся в японской Концессии. Как самое 
большое исключение, я один или два раза встречался с Одзаки в кафе в Хункоу[30 
- Район Шанхая. – Прим.перев.]. Однако, что бы ни говорилось, самым удобным 
местом встреч был дом Смедли, поэтому я часто и направлялся туда и с Одзаки, и 
с Каваи. Поскольку встречи зачастую проходили поздно ночью, я часто использовал 
машину, чтобы их привезти и отвезти. Кроме того, стремясь не встречаться 
слишком часто, я старался проводить встречи с интервалом самое малое в две 
недели. После того как вместо Одзаки стал работать другой японец, перенеся 
места встреч на оживленные улицы иностранного сеттльмента, мы встречались, 
главным образом, в кафе на Нанкин-роуд или в ресторанах при крупных гостиницах. 
Поскольку китайцы враждебно относились к японцам, мы избегали заходить в 
китайские рестораны. Заранее определенные даты встреч строго соблюдались и 
потому обходились без использования телефона и почты. Я строго придерживался 
этого курса, даже если неожиданно возникало важное дело или я попадал в 
затруднительное положение, что было не раз. Когда я встречался с японцами, то 
всегда приходил один без сопровождающих иностранцев. Только один раз я 
познакомил одного японца с Паулем, так как необходимо было принять меры по 
обеспечению связи из-за моего отъезда из Шанхая. При встречах мы редко 
обменивались информацией в письменной форме, передавая ее только устно. 
Исключение составляли отчеты Каваи.




ВСТРЕЧИ С ЧЛЕНАМИ ГРУППЫ – ИНОСТРАНЦАМИ


Когда я встречался с членами группы – иностранцами, то большей частью приходил 
к ним домой, но часто использовался и мой дом. Встречи организовывались очень 
часто, договаривались о них обычно по телефону. Впоследствии для встреч стали 
использовать и дома знакомых членов группы. Иногда ужинали в ресторане или 
встречались в барах и танцевальных залах. Все предпочитали встречаться во 
французском сеттльменте, в японскую Концессию ходили редко. Собранные материалы 
и подготовленные отчеты мы хранили дома. После отправки доклада в Москву 
материалы я уничтожал или возвращал, но тем не менее у нас в руках всегда 
имелось много документов. В отличие от Японии, в Шанхае в то время для людей, 
занимавшихся работой, вроде нашей, было сравнительно безопасно. Наиболее ценные 
материалы мы просили сохранить своих друзей, но они не знали, какого рода были 
эти материалы. Мы только объясняли, что это секретные документы, и просили их 
сохранить.




ДОБЫВАНИЕ ИНФОРМАЦИИ МНОЮ ЛИЧНО


Я не мог быть удовлетворен информацией, представляемой членами группы, поэтому 
и сам лично насколько было можно собирал различные данные и материалы. Хотя в 
Шанхае и не было посольства, я сразу же вошел в местную немецкую колонию и ко 
мне стала поступать всевозможная информация. Центром этой колонии было немецкое 
генконсульство. Меня там все знали и часто приглашали. Тесно общался с 
немецкими торговцами, военными инструкторами, студентами, но самой важной для 
меня была группа немецких военных советников, прикомандированных к Нанкинскому 
правительству. Из этой группы выборочно общался с теми, кто был осведомлен не 
только о военных, но и о политических проблемах в Нанкине. Одним из них был 
старший советник, впоследствии ставший генконсулом, полковник фон Крибель. 
Военные советники часто приглашали меня в Нанкин или приезжали ко мне в Шанхай. 
Кроме того, я ездил вместе с ними в Тяньцзинь и Ханчжоу. От них же получал 
различную информацию о внутренних делах Нанкинского правительства, планах 
военщины, экономике и политических мероприятиях. Кроме того, во время 
Шанхайского инцидента в 1932 году они же дали мне достоверные сведения о планах 
боевых действий японской армии и фактической численности войск. Сблизившись с 
немецкими летчиками из Евроазиатской авиакомпании, я мог узнавать о положении в 
глубинных районах Китая.

Кроме того, несколько раз сам летал туда и всесторонне изучал обстановку в 
Китае. Таким образом, постоянно расширяя свои знания и читая литературу о Китае,
 я в результате стал знатоком Китая и мог, готовя сообщения, оперативно давать 
заключения по самым разным проблемам.




ЛЮДИ, СОСТОЯЩИЕ В МОЕЙ КИТАЙСКОЙ ГРУППЕ



Иностранцы

Алекс. Алекс прибыл в Китай вместе со мной по указанию четвертого управления 
Красной армии. Его задача состояла в обеспечении связи с этим управлением в 
техническом и организационном отношении и, кроме того, в освещении военных 
проблем. Однако примерно через полгода после приезда в Шанхай из-за 
пристального внимания полиции иностранного сеттльмента вместе с семьей он 
вынужден был вернуться в Европу. И хотя я был командирован в качестве его 
помощника по политическим вопросам, мы на взаимных началах работали 
самостоятельно. Поскольку он был старше меня по возрасту и имел прямую связь с 
Москвой, его нужно считать старшим и по службе. Через некоторое время после его 
отъезда из Шанхая я принял на себя технические, организационные и военные 
вопросы и стал руководителем группы по всем направлениям.

Себер Вейнгартен. Вейнгартен занимался радиообслуживанием моей группы, он 
оставался в Шанхае и после моего возвращения в Москву. Будучи выпускником 
Московской радиошколы, он стал работать вместе со мной по указанию Центра.

Агнес Смедли. Американка по национальности, она была корреспондентом немецкой 
газеты «Франкфуртер цайтунг». Я использовал ее как непосредственного члена 
группы, и ее стиль работы не вызывал возражений. После того как я вернулся в 
Москву, она осталась в Шанхае.

Джон. Прибыв в Шанхай по заданию четвертого управления Красной армии в 1931 
году, он работал под моим руководством. Через некоторое время в качестве моего 
заместителя ему были поручены функции по связи, а также важные задачи по 
шифрованию и фотографированию. Он был поляком по национальности и до этого – 
членом Коммунистической партии Польши.

Пауль. Он был назначен четвертым управлением Красной армии моим преемником. В 
период моего пребывания в Шанхае он, будучи военным специалистом, занимался 
военными проблемами. После моего отъезда стал руководителем группы.

Миша или Мишин. Он был русским белоэмигрантом и привлечен к работе моим 
предшественником (шефом Клаузена, о котором я расскажу позже) в качестве 
радиотехника. Он работал со мной в Шанхае и Кантоне.


Иностранцы-помощники

Гамбург. Это – немецкая женщина. Она предоставляла нам свою квартиру, а кроме 
того, была связной и хранила материалы.

Джекоб. Молодой американец, репортер одной из газет. Он в основном собирал 
политическую информацию среди иностранцев.

Молодой сотрудник американского консульства. Он предоставлял экономическую и 
политическую информацию, но вот имени его сейчас уже не помню.

Клаузен. Он прибыл в Шанхай раньше меня и работал радистом у своего шефа, 
известного как Джимм, принадлежал к четвертому управлению РККА в Москве. В 
Шанхае я впервые встретился с ним как с радиотехником. Значительное время он 
работал под моим руководством в Кантоне, но не был в числе основных членов 
группы. Затем он был переведен в Маньчжурскую группу. Поскольку я знал его 
возможности, в 1935 году у Москвы попросил прислать его для работы в Японии.


Китайцы – члены группы в Китае

Ван. О Ване я уже рассказывал. Его настоящего имени я не знаю. Тем не менее он 
был важным членом моей группы.

Жена Вана. В Шанхае она действительно активно работала на нас. Затем я поручил 
ей самостоятельную работу в Нанкине, она устроилась в министерство иностранных 
дел Нанкинского правительства, откуда добывала материалы экономического и 
военного характера.

Тюи. Она вступила в мою группу в Кантоне. Затем и ее муж стал работать на меня, 
занимался проблемами Южного Китая и, кроме того, осуществлял связь между 
Кантоном и Шанхаем.

Чан. Он – кантонец и все время находился в Кантоне, но регулярно присылал 
информацию о военном и экономическом положении в Южном Китае.

Пай. Это знакомый Вана. Помогая Вану, был связным в Шанхае.

Ли. Он присоединился к нам через Вана и Пая. Затем я послал его в Нанкин, и он 
стал связным между Нанкином и Шанхаем.

Шин. Он постоянно находился в Нанкине и оттуда присылал сведения о политической 
обстановке. Потом я нашел хорошего связника в Ханькоу, но наши отношения ни с 
тем, ни с другим не сложились. Его ввел к нам Ван.

Все эти лица, конечно, основные члены группы, но у них было много знакомых, 
которые также предоставляли нам информацию. Однако их имена я уже не могу 
вспомнить.


Японцы – члены группы

Одзаки. Одзаки был моим самым главным соратником. Впервые я познакомился с ним 
через Смедли в Шанхае. Отношения между нами и с деловой, и с человеческой точек 
зрения были совершенно безупречными. Его информация была чрезвычайно надежной и 
наилучшей из той, которую я получал из японских кругов. С ним у меня быстро 
завязались дружеские отношения. Поэтому, как только я прибыл в Японию, прежде 
всего принял меры к тому, чтобы установить связь с ним. Он покинул Шанхай в 
1932 году, и это была серьезная потеря для нашей группы. Он явно имел тесные 
связи с Китайской коммунистической партией, но я в то время почти не знал об 
этом, нет, фактически ничего не знал.

Каваи. Его привел ко мне и познакомил Одзаки. В это время Каваи был 
действительно активным и к тому же очень хотел работать. Он раза два ездил в 
Маньчжурию и добывал информацию для меня. Он всегда имел выходы к информации о 
положении в Северном Китае. Поскольку он не говорил на иностранных языках, то 
после отъезда Одзаки я стал испытывать трудности в контактах с ним. Помню, что 
в Шанхае он пригласил меня к своему знакомому Кавамура, но больше с Кавамура я 
не встречался и личных отношений между нами не возникло. Я никогда не 
встречался в Пекине ни с Каваи, ни со Смедли.

Мидзуно. С ним меня познакомил Одзаки. Однако я встречался с ним всего 
несколько раз. От него у меня осталось впечатление, что он скорее ученый, чем 
политический шпион. В Японии я один раз встречался с ним в ресторане.

Ямаками[31 - Ямаками Масаёси (годы жизни неизвестны) – японский журналист, друг 
Одзаки, в Шанхае был корреспондентом агентства «Рэнго цусин». – Прим.перев.]. 
Когда Одзаки уезжал из Шанхая, он познакомил меня с ним в качестве своего 
преемника, но после одной или двух встреч наши отношения прекратились. Однако 
почему мы так быстро расстались, сейчас не могу вспомнить. Он познакомил меня с 
Фунакоси.

Фунакоси[32 - Фунакоси Xucaо (годы жизни неизвестны) – японский журналист, друг 
Одзаки, в Шанхае был корреспондентом газет «Шанхай дейли ньюс», «Майнити 
симбун», затем «Иомиури симбун». По «делу Зорге» был арестован в Пекине 4 
января 1942 г. и осужден к 10 годам тюремного заключения. Умер в тюрьме в 
феврале 1945 г. – Прим.перев.]. Я часто встречался с ним. Наши отношения 
продолжались до самого моего отъезда из Китая. Перед этим я познакомил его с 
моим преемником Паулем, и он затем работал с ним. Мои отношения с Фунакоси с 
самого начала не были такими тесными, как с Одзаки. Кроме того, он не давал 
столько информации, как Одзаки.

Пояснения относительно Кито. Он не был членом моей группы и не работал со мной 
– это я твердо заявляю. Я несколько раз слышал о нем от Смедли и Одзаки, но 
между нами совершенно не было личных отношений. Хотя я помню о других членах 
группы, о нем совершенно не помню. По моим предположениям, Смедли имела с Кито 
прямые или косвенные контакты, и не от нее ли, думается, он узнал о моем 
желании заполучить японца, которому можно было бы доверять. Если бы Фунакоси 
был членом моей группы, то мне не было бы нужды просить Смедли познакомить меня 
с Одзаки. Как я уже писал выше, я познакомился с Одзаки через Смедли и уверяю, 
что не было никого другого, кто мог бы меня с ним познакомить. И не только это. 
Если бы Кито был членом моей группы, я бы наверное не стремился познакомиться с 
Одзаки. Дело в том, что я хотел иметь только одного способного и знающего 
сотрудника из японцев и никак не собирался создавать большую группу в пять или 
шесть человек. Кроме того, мне было запрещено Москвой брать в партнеры 
известных людей, вроде Кито. Если бы я знал, что Одзаки имеет тесные связи с 
Коммунистической партией Китая, несомненно, я колебался бы, поддерживать ли с 
ним столь тесные взаимоотношения. И, может быть, оставил бы мысль о дальнейшем 
использовании Одзаки.




ОТНОШЕНИЯ С КПК


Из Москвы мне было дано указание не иметь прямых контактов с КПК, кроме того, 
мне и не ставилось задач, которые требовали бы этих контактов. Я собирал 
информацию о КПК и направлял ее в Москву, но эта информация поступала только 
время от времени и совершенно открытыми способами. Иногда такого рода 
информацию добывали Смедли и примыкавшие к нашей группе китайцы. С тех пор, как 
прекратились мои отношения с Коминтерном и я стал работать на Советскую 
коммунистическую партию и четвертое управление РККА, мне было запрещено 
поддерживать связи с другими компартиями – я это здесь снова утверждаю. Москва 
непрерывно обращала внимание на недопустимость контактов с другими компартиями, 
особенно в моей ситуации. Для сбора информации о КПК имелась специальная группа 
Коминтерна, а кроме того, о Китайской Красной армии иногда информировала еще 
одна группа. В мою компетенцию не входили доклады по подобным проблемам, и у 
нашей группы не было полномочий участвовать в функциях КПК. Исходя из моего 
опыта в Скандинавских странах и Англии, я считал, что разведработа должна быть 
отделена от партии в каждой стране, и это мнение я сообщил московским 
инстанциям. Я покинул Коминтерн, чтобы профессионально заниматься разведработой.
 И не было никаких причин именно в Шанхае игнорировать указания Москвы или мой 
собственный опыт. После того как я стал работать в Японии, я еще более строго, 
чем в Китае, придерживался этой точки зрения. Более того, я получил указание из 
Москвы не устанавливать связей с Японской коммунистической партией.




МОИ ОБЯЗАННОСТИ В КИТАЕ


Мои обязанности в Китае можно разделить на две группы. Первая – задачи, 
поставленные мне перед отъездом из Москвы; вторая – новые задачи, которые 
появились в связи с изменением обстановки на Дальнем Востоке, то, что я сам 
выдвигал и изучал.

Мои обязанности, определенные в Москве, состояли в следующем:

1) анализ деятельности постепенно усиливавшегося Нанкинского правительства[33 - 
Гоминьдановское правительство Чан Кайши, находившееся после контрреволюционного 
переворота в апреле 1927 г. в Нанкине. – Прим.ред.] в социально-политической 
области;

2) изучение военной мощи Нанкинского правительства;

3) анализ деятельности различных группировок в Китае в социально-политической 
области, а также их военной мощи;

4) изучение внутренней и социальной политики Нанкинского правительства;

5) изучение внешней политики Нанкинского правительства в отношении всех стран, 
особенно Японии и СССР;

6) изучение политики Америки, Англии и Японии в отношении Нанкинского 
правительства и других групп и течений в Китае;

7) изучение вооруженных сил других стран в Китае;

8) изучение проблем экстерриториальности и сеттльментов;

9) изучение проблем развития сельского хозяйства и промышленности Китая, 
положения рабочих и крестьян.

Все это – мои обязанности, определенные Москвой. Вместе с тем я сам, по 
молчаливому согласию московских инстанций, выдвинул следующие проблемы и следил 
за изменениями обстановки на Дальнем Востоке:

1) наблюдение за новой экономической активностью Германии (особенно в связи со 
все большим разрастанием группы немецких военных советников);

2) наблюдение за усилением позиции США в Китае (особенно в связи с новыми 
американскими капиталовложениями в Шанхае);

3) новая японская политика в Маньчжурии и ее влияние на Советский Союз:

4) пристальное наблюдение за намерениями Японии в ходе Шанхайского инцидента и 
дислокацией японских войск;

5) наблюдение за ухудшением отношений между Нанкинским правительством и Японией.


Новая политика Японии по отношению к Китаю глубоко заинтересовала меня, и я 
стал интересоваться японскими проблемами в целом. Находясь в Китае, я не мог 
глубоко изучить корни этих проблем, но тем не менее их проработка в Китае очень 
пригодилась потом во время работы в Японии. Центр в Москве одобрил данную сферу 
научных интересов и выразил удовлетворение по этому поводу.




ПОЯСНЕНИЯ ПО ПОВОДУ МОИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ В КИТАЕ


Попробую дать пояснения относительно двух видов моей разведработы в Китае. 
Первый – предписанный Москвой, второй – проблемы для изучения, выбранные мной.


А. Обязанности, порученные Москвой.

Анализ деятельности Нанкинского правительства в социально-политической области. 
Имелось много проблем, о которых нам хотелось достоверно знать в ходе 
разведработы, в том числе – какие классы твердо поддерживают Нанкинское 
правительство, какова действительная природа изменений социальной базы 
правительства. В то время отношение народных масс – рабочих и крестьян – к 
Нанкинскому правительству было пассивным или отрицательным. В противоположность 
этому Шанхайские банкиры, финансовые круги Чжэцзяна, крупные землевладельцы, 
гангстеры, торговцы наркотиками и другие представители крупного бизнеса 
симпатизировали правительству. Мнение интеллигенции было различным, были и 
такие ее представители, которые становились чиновниками расширяющейся 
правительственной бюрократической системы. Я должен был, изучив все эти 
проблемы, информировать Москву. Сам собирал надежную информацию, беседуя, 
главным образом, с членами моей группы, поддерживая отношения с самыми 
различными людьми или действуя другими способами. В конце 1930 г. и примерно в 
июне – июле 1932 г. я направил в Москву подробные доклады и несколько раз 
дополнительные краткие сообщения.


Б. Военные силы Нанкинского правительства.

При выполнении этой задачи необходимо было собирать различную информацию о 
дивизиях, поддерживающих правительство, и мерах по реорганизации армии, 
проводимых немецкими военными советниками. Кроме того, мы должны были постоянно 
следить за перемещениями командного состава, изменениями в системе укреплений, 
вооружении войск, методах боевой подготовки. Постепенно мы собрали всю 
информацию об армии Чан Кайши, оснащенной самым современным оружием; о 
вооруженных силах, стоящих на стороне Нанкинского правительства; о войсках с 
сомнительной ориентацией. Кроме того, мы могли в целом точно установить 
состояние современного вооружения и ход реорганизации основных частей. Однако 
ситуация все время менялась, поэтому иногда было почти невозможно точно 
охватить обстановку. Я получал данную информацию главным образом от китайских 
членов группы, но должен был и сам собирать важные сведения и через немецких 
военных советников, и через импортеров оружия.


В. Анализ социально-политической деятельности группировок, находящихся в 
оппозиции Нанкинскому правительству.

Важнейшими объектами моего изучения были Кантонская, Гуансийская армии, 
группировка Фын Юйсяна[34 - Кантонская и Гуансийская группировки китайских 
милитаристов господствовали в Юго-Западном Китае во время второй гражданской 
войны 1927 – 1936 гг. Генерал Фын Юйсян, возглавлявший группу войск в Северном 
Китае, с 1931 г. активно выступал против японской агрессии. – Прим.ред.] и 
другие, с первыми двумя я смог досконально разобраться. И в этом случае 
основное внимание я уделял тем социальным корням, которые составляли базу этих 
группировок. Хотя и иностранные банки имели с ними отношения, но важнейшую роль 
скрытно играли китайцы – кантонские банкиры и богачи из Гуанси. Из материалов, 
полученных группой по этой проблеме, большую часть собрал я лично. И после 
моего отъезда из Южного Китая мои сотрудники довольно регулярно посылали мне 
дополнительные донесения.


Г. Внутренняя и социальная политика Нанкинского правительства.

Для того чтобы разобраться с этой проблемой, необходимо было изучить различные 
законы, принимавшиеся Нанкинским правительством официально в интересах рабочих 
и крестьян, как с теоретической точки зрения, так и с позиций их практического 
применения. Однако правительство не очень-то было заинтересовано в таком 
подходе, поэтому мне и докладывать почти нечего было. Мои китайские сотрудники 
собирали информацию, но что я сообщал, конкретно вспомнить не могу.


Д. Внешняя политика Нанкинского правительства.

Мне было предписано постоянно собирать информацию по внешней политике 
Нанкинского правительства. Наибольший интерес для меня представляла позиция 
Нанкинского правительства в отношении СССР, Японии, Англии и Америки. 
Совершенно ясно, что политика правительства была зависимой от Англии и Америки, 
но с практической точки зрения эта политика достигала цели. Нанкинское 
правительство считало, что, проводя политику зависимости от Англии и Америки, 
оно сможет усилить свои позиции по отношению к СССР, а позднее и Японии. Я 
получал материалы по этой проблеме от китайцев – членов группы, а также от 
сотрудников немецкого и американского консульств. Во время Шанхайского 
инцидента 1932 года я с большим интересом воочию наблюдал эту политику 
зависимости от Англии и Америки. Англия и Америка горячо поддерживали 
антияпонскую позицию Нанкинского правительства.


Е. Китайская политика Англии и Америки.

Я уже касался этой проблемы выше. Кроме того, моей задачей было следить за 
англо-американскими и японскими действиями в отношении античанкайшистских 
группировок. Англия рассматривала Гонконг как плацдарм для сближения с 
Кантонской и Гуансийской группировками, а Япония, используя всевозможные 
средства, стремилась привлечь на свою сторону влиятельные силы в Северном Китае,
 но пока еще не продвигалась в других направлениях.


Ж. Иностранная военная сила в Китае.

Мы должны были уделять самое пристальное внимание состоянию иностранных 
экспедиционных войск и флота, и особенно их передвижениям. Как только 
разразился Шанхайский инцидент, все страны сразу же резко увеличили здесь свои 
вооруженные силы, и моя работа в этом направлении стала чрезвычайно важной. В 
связи с этим я обязан был более детально, чем прежде, следить за дислокацией 
войск всех стран. Материалы большей частью я получал от немецких военных 
инструкторов.


З. Проблема экстерриториальности в Китае.

В то время эта проблема играла чрезвычайно важную роль во внешней политике. Для 
Нанкинского правительства это была внутриполитическая проблема, ставящая под 
угрозу престиж страны, почему по данной проблеме часто и проводились 
конференции представителей различных держав. Когда в Китай была направлена так 
называемая миссия во главе с судьей Фессенденом[35 - Международная миссия, в 
30-е годы занимавшаяся проблемами экстерриториальности иностранцев в Шанхае. – 
Прим.ред.] с тем, чтобы выработать компромиссные предложения об иностранных 
концессиях в Шанхае, проблема стала взрывоопасной. Миссия имела с собой некий 
конкретный план, но из американских и немецких источников я узнал его 
содержание значительно раньше. Америка очень доброжелательно относилась к 
Нанкинскому правительству, поэтому прилагала усилия для решения проблем 
экстерриториальности. Англия, как водится, чаще всего следовала за Америкой. 
Что касается Советского Союза, то интерес представляло лишь только то влияние, 
которое оказывала эта проблема на взаимоотношения стран, получивших право 
экстерриториальности, с Нанкинским правительством.


И. Развитие сельского хозяйства и промышленности в Китае.

Нанкинское правительство осуществляло много планов преодоления 
сельскохозяйственного кризиса, и моя задача заключалась в информировании об их 
результатах. Сельскохозяйственная политика правительства учитывала, главным 
образом, интересы зажиточных крестьян и крупных землевладельцев, но ни один из 
планов успеха не имел.

Я также сообщал о состоянии и развитии промышленности, особенно о планах 
создания военной промышленности. По моим сведениям, в Китае успешно развивалась 
текстильная промышленность, были построены два или три военных арсенала, 
реконструированы старые. Получив чертежи, статистические отчеты и другие 
достоверные документы об арсеналах в Нанкине и Ханькоу, смог обоснованно 
оценить их производственные мощности. Различные материалы получал и от 
китайских членов моей группы и от немцев. Я должен был также добывать сведения 
о китайских авиатрассах, методах подготовки летчиков и т. п. По этим вопросам 
получал важную информацию, общаясь с немецкими летчиками. Сельское хозяйство 
Китая изучал по собственной инициативе и впоследствии длительное время 
занимался его исследованием. К проблемам сельского хозяйства я имел особый 
интерес, поэтому смог собрать много полезных материалов.




ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ, ВЫБРАННЫЕ МНОЮ ЛИЧНО


Постараюсь также объяснить по порядку наиболее важные области работы, которые 
сам взял на себя в связи с новыми обстоятельствами, возникшими после того, как 
я приступил к выполнению своих задач в Китае.


А. Экономическая деятельность Германии и группа немецких военных советников 
постепенно набрали силу.

Приступив к выполнению своих задач в Китае, я был изумлен чрезвычайно активной 
деятельностью немцев. Поэтому решил поднять эту проблему и детально с ней 
разобраться. Московские инстанции одобрили мои расследования экономической 
деятельности Германии и рекомендовали сблизиться с немецкими военными 
советниками. В то время немцы не имели большого политического веса в Китае, но 
они старались увеличить его путем использования мощной экономической базы своей 
страны и своего влияния на военную политику Нанкинского правительства. В то 
время Германия почти не обращала внимания на Японию. Большинство немецких 
дипломатов считало, что, проводя решительную политику по отношению к Китаю, 
Германия сможет, естественно, сохранить свои позиции на Дальнем Востоке. Такое 
мнение было преобладающим и в начальный период японо-китайского конфликта. 
Прояпонская политика, провозглашенная некоторыми нацистскими руководителями, 
получила крайне незначительное число сторонников. Даже сегодня многие немцы 
предпочитают Китай Японии. Немецкие деловые круги возлагают большие надежды на 
будущее Китая, чем Японии. Другими словами, Германия не только традиционно 
занимала по отношению к Китаю позицию солидарности, но и рассчитывала на Китай 
в удовлетворении своих экономических потребностей. Поэтому многие немцы не 
оставляли надежды на китайско-германское сотрудничество. Германская 
экономическая и военная деятельность в Китае в то время и замышлялась для 
создания исходного пункта к заключению пакта о таком сотрудничестве. Нельзя 
сказать, что эти устремления Германии потерпели крах из-за нынешней японской 
политики в отношении Китая, но ясно, что их реализация пока невозможна. Кроме 
того, цель германской деятельности заключалась в том, чтобы контролировать 
организацию китайской армии. Конкретно Германия, осуществляя поставки военного 
имущества сухопутным войскам Китая и создав под конец сеть военных мастерских, 
стремилась внедриться в государственные предприятия. Одновременно Германия 
намеревалась превратить Китай в испытательный полигон немецкой авиационной 
промышленности. Таковы были общие цели находившихся в Китае немецких военных 
советников, предпринимателей, дипломатов. Нечего и говорить, что такая политика 
Германии в отношении Китая стала предметом серьезного беспокойства для СССР как 
с экономической, так и с политической точки зрения. Советский Союз досконально 
знал Чан Кайши, поэтому не считал возможными совместные действия Китая и 
Германии против Монголии и Туркестана, но тем не менее было необходимо 
внимательно следить за отношениями этих двух стран. Считаю, что добился больших 
успехов, выполняя самостоятельно взятую на себя задачу наблюдения и сбора 
информации по данной проблеме. Я всегда мог получать достоверную информацию от 
немцев. Говорю так потому, что я общался со многими немцами и поддерживал 
дружеские отношения с наиболее влиятельными военными советниками.


Б. Новая деятельность Америки в Китае.

Американская деятельность в Китае заключалась, главным образом, в инвестициях в 
Шанхае и капиталовложениях в радиосвязь и авиационные предприятия. 
Организационно она направлялась американскими бизнесменами и торговым атташе 
Шанхайского консульства. Кроме того, Америка проявляла активность и в области 
дипломатии в связи с проблемами экстерриториальности и перемирия в Шанхае. По 
всей видимости, Америка стремилась заменить Англию в качестве доминирующей силы 
на Дальнем Востоке. Тогда уже проявились такие признаки, и деятельность Англии 
на Дальнем Востоке начала быстро сокращаться. Советский Союз же полагал, что 
нужно во что бы ни стало установить дипломатические отношения с Америкой. 
Информацию по этой сложной проблеме я получал главным образом от Смедли и 
молодых сотрудников американского консульства, информация от Смедли поступала 
редко и нерегулярно.


В. Новая политика Японии в отношении Маньчжурии.

Положение Японии на Дальнем Востоке изменилось после Маньчжурского инцидента[36 
- Оккупация японскими войсками Северо-Восточного Китая (Маньчжурии), начавшаяся 
18 сентября 1931 г. – Прим.ред.], вспыхнувшего осенью 1931 года. Захватив 
контроль над Маньчжурией, Япония стала стремиться играть все более активную 
роль в Восточной Азии. Были все основания предвидеть, что, как только Япония 
покорит Маньчжурию, она будет стремиться играть эту роль энергично и единолично.
 Прямое влияние Маньчжурского инцидента состояло в том, что Советский Союз 
оказался в непосредственном соприкосновении с Японией в обширном пограничном 
районе, который до этого в общем-то не принимался во внимание с точки зрения 
национальной безопасности. Другими словами, возникла новая, непростая для СССР 
ситуация. Маньчжурские дела были задачей Харбинской группы и не входили в мои 
обязанности, но я сам лично не мог не следить со всей тщательностью за новой 
обстановкой в Восточной Азии.


Г. Шанхайский инцидент.

Вспышка боевых действий в Шанхае в 1932 году свидетельствовала о том, что в 
японской внешней политике начал проводиться новый курс. Конечно, в то время нам 
было не вполне понятно, было ли это случайным единичным столкновением или это 
было выражением устремлений Японии завоевать Китай вслед за захватом Маньчжурии.
 Кроме того, было непонятно, двинется ли Япония на север, в Сибирь, или же на 
юг и вторгнется в Китай. В такой ситуации во время Шанхайского инцидента моя 
работа стала еще более важной. Я старался вскрыть подлинные цели Японии и в 
деталях изучить методы боевых действии японской армии в ходе боев в Шанхае.


Д. Японо-китайские столкновения.

В результате Маньчжурского и Шанхайского инцидентов вскрылась новая картина 
японо-китайских проблем. Отношения между двумя странами, разумеется, не только 
неизбежно ухудшились, но и совершенно изменился их прежний характер. Китай, как 
и Советский Союз, стал смотреть другими глазами на новые действия Японии, 
неизбежно испытывая по отношению к ней новые опасения. Нечего и говорить, что я 
уделял самое пристальное внимание этому вопросу.


Е. Японская проблема.

Я изучал эту проблему по частям, но вынужден признать, что японскую проблему 
необходимо рассматривать целиком. И еще будучи в Шанхае, приступил к изучению 
Японии и намеревался при этом стать знатоком японской истории и внешней 
политики.




ОБЯЗАННОСТИ ЯПОНСКИХ ЧЛЕНОВ ГРУППЫ


Нечего и говорить, что в изучении указанных проблем наибольшую помощь я получал 
от японских членов группы. Особенно много мне помогли Одзаки, Каваи и Фунакоси, 
когда я изучал проблемы, описанные выше в пунктах Б, В, Г и Д. Они были 
источниками важнейшей информации при моем анализе таких проблем, как новая 
политика Японии в Маньчжурии, влияние этой политики на Советский Союз, 
Шанхайский инцидент, японо-китайские столкновения, японская экспансия в целом. 
Сейчас я ни за что не смогу вспомнить, какую работу поручал каждому члену 
группы. Однако, говоря в общем, совершенно точно, что это были задачи, 
связанные с вышеуказанными пунктами Б, В, Г и Д. Если говорить обо всех этих 
проблемах, Одзаки был моим учителем, а область изучения была очень широкой. Он 
разъяснил мне маньчжурскую политику Японии в последние несколько лет и ее планы 
на будущее. Я попросил его подготовить доклад о планах Японии в отношении 
пограничного района в Северной Маньчжурии и Сибири и собрать материалы для 
ответа на вопрос, планирует ли Япония агрессию против Китая и Сибири. 
Посоветовавшись с ним, я дважды посылал Каваи в Маньчжурию и Северный Китай, 
чтобы разобраться с этими проблемами и заодно собрать военную информацию. 
Одзаки представил чрезвычайно полезную информацию о Шанхайском инциденте и 
связанной с ним японской политике. Я ставил перед ним следующие вопросы. Каковы 
действительные цели Японии в шанхайских боях? Каковы намерения Японии в 
отношении Шанхая и его восстановления? Что собирается делать Япония в отношении 
интересов Англии и Америки в Шанхае? И, наконец, просил его дать пояснения 
относительно военных целей Японии в Шанхае, вооруженных сил и боевых операций. 
Стремясь собрать информацию именно по этим проблемам, я сам под различными 
предлогами посещал районы города, где шли боевые действия. Это было возможно 
только потому, что Шанхай – совершенно уникальный город. Кроме того, шла 
различная информация об операциях японской армии от немецких военных 
инструкторов.

Беседуя с Одзаки, я многое узнал от него, как о прошлой политике Японии по 
отношению к Китаю, так и о прогнозах будущих действий Японии в свете 
Маньчжурского и Шанхайского инцидентов. Я уже забыл детали наших бесед с Одзаки 
по этим вопросам, но смог приобрести общие представления по истории и политике 
Японии. В частности, он скрупулезно разъяснил мне изменения во внутренней 
политике Японии до и после начала Маньчжурского инцидента и поделился своими 
обширными познаниями об ультранационалистическом движении Японии в 1931 – 1932 
годах.

Каваи доставлял из Маньчжурии и Северного Китая различную информацию, сообщал 
об операциях японской армии в Маньчжурии, тактике китайских партизан, 
политических и экономических целях Японии в Маньчжурии и других проблемах. 
Думаю, что он предоставлял также различные материалы о японский политике в 
Северном Китае. Однако сейчас не могу точно вспомнить масштабы его деятельности 
по сбору сведений и материалов во время Шанхайского инцидента. Каваи передавал 
информацию через Одзаки. Поэтому фактически я не мог разобраться, что из 
полученной мной информации поступило именно от Каваи.

Теперь уже не помню, какого рода информацию я получал от Фунакоси. Думаю, что, 
поскольку Шанхайский инцидент закончился заключением соглашения о перемирии, 
добываемая им информация скорее всего ограничивалась только общими вопросами о 
политике Японии в отношении Китая и Маньчжурии.

Я очень редко встречался с Мидзуно, Кавамура[37 - Кавамура Ёсио (1911 – 1942) – 
японский журналист, друг Одзаки, в Шанхае был корреспондентом газеты «Мансю 
нити-нити симбун». Член разведгруппы «Рамзай». Был арестован 31 марта 1942 г. и 
умер или убит в тюрьме 15 декабря 1942 г. – Прим.ред.] и Ямаками, поэтому почти 
ничего не припоминаю, о чем с ними беседовал.




ДРУГИЕ ГРУППЫ В КИТАЕ



Группа Джимма, или Лемана

Самой первой, работавшей в Шанхае, была группа Джимма. Ее называли также 
группой Лемана, но я ничего не слышал об этом, пока не приехал в Шанхай. Джимм 
был командирован четвертым управлением РККА и прибыл в Шанхай немного раньше 
Алекса и меня. Его задача состояла в том, чтобы организовать радиосвязь между 
Шанхаем, другими районами Китая и Москвой. Кроме того, в качестве 
второстепенного задания он должен был направлять информацию в Москву, если бы 
появилась возможность ее получения. Таким образом, по сути его задачи были, 
главным образом, технического, подготовительного, экспериментального характера. 
Когда я прибыл в Шанхай, он уже завершил организацию радиосвязи на линии Шанхай 
– Москва и создавал ее между Шанхаем и другими районами Китая. Однако, кажется, 
организация связи с Кантоном шла не очень успешно. Джимм привлек к работе 
Клаузена, а затем в Шанхае и русского белоэмигранта Мишу (или Мишина). Позже 
Джимм передал мне и Алексу налаженную им в Шанхае радиостанцию и собрался к 
отъезду в Москву. Когда он покинул Шанхай – не помню, но помню, что по 
возвращении в Москву он стал начальником радиошколы. Я встречал его в Москве в 
этом качестве. До смерти Мишина я заботился о нем. Он работал для меня в 
Кантоне, а затем и в Шанхае. Клаузен был в нашей группе короткое время. В 1931 
году по указанию Москвы я отправил его в Харбинскую группу. В результате группа 
Джимма (Лемана) умерла естественной смертью.


Харбинская группа

Еще одной группой, с которой я контактировал в ходе своей работы, была 
Харбинская группа. Она также была направлена четвертым управлением РККА. Ее 
задача состояла в сборе военной информации в Маньчжурии, но одновременно 
собиралась также и политическая информация. Харбинская группа служила для меня 
почтовым ящиком. Мои письма и документы, адресованные в Москву, я отправлял 
этой группе, а они переправляли их в Москву. Направляемые для меня из Москвы 
деньги тоже посылались через этот канал. Связь с Харбинской группой 
осуществлялась следующим образом. Прежде всего из Харбина в Шанхай приезжал 
кто-нибудь из Харбинской группы и согласовывал технику связи через «почтовый 
ящик». Затем выделенные для этого члены Харбинской и Шанхайской групп 
поочередно курсировали между двумя городами, выполняя роль почтальонов. Клаузен 
несколько раз выполнял для меня такую роль. Я и сам, став «почтальоном», возил 
документы в Харбин, думаю, что это было весной 1932 года.

С руководителем Харбинской группы Отт-Гломбергом[38 - Резидент советской 
военной разведки в Маньчжурии в 30-е годы. – Прим.ред.] я впервые встретился в 
Шанхае. В следующий раз я встретился с ним, когда он вызвал меня в Харбин, 
чтобы передать документы. В Харбине я также встречался с работавшим ранее в 
Шанхае Фролихом, называемым иногда также Тео. Я слышал о радиотехнике Артуре, 
но, пожалуй, не встречался с ним в Харбине. Тео и Гломберг покинули Харбин в 
1932 году. Я встречал их в России в 1933 году, но это была случайная встреча, 
не связанная с работой. Мои связи с Харбинской группой строго ограничивались 
«почтовым ящиком», с точки зрения сути работы связей совершенно не было.


Группа Фролиха-Фельдмана в Шанхае

В 1931 году в Шанхае работала также группа Фролиха – Фельдмана. И она была 
командирована четвертым управлением РККА с задачей установить связи с Китайской 
Красной армией и собирать информацию о ней. Они имели собственные средства 
радиосвязи с Москвой, поэтому не использовали нашу радиостанцию. Возглавлял 
группу Фролих, второе имя было Тео, – генерал-майор сухопутных войск Красной 
армии. Фельдман был радиотехником и имел звание подполковника. В группе был еще 
один человек, но кем он был – не знаю. Они не смогли выполнить свою задачу и в 
1931 году покинули Шанхай. У меня не было с ними связей по работе, были только 
случайные встречи. Шанхай, в конце концов, такой маленький город, что трудно 
было избежать случайных столкновений с людьми. Я не получал указаний из Москвы 
вступать с ними в контакт. У них были свои инструкции, и между нами не было 
формальных отношений.


Группа Коминтерна в Шанхае

Я познакомился с сотрудниками группы Коминтерна случайно в Шанхае в 1931 г. Она 
состояла из политической и организационной секций. Организационная секция 
состояла из Ноуленса, ставшего известным после его ареста, и еще двух-трех 
помощников. Позже в Шанхай прибыл Карл Лессе и занял место Ноуленса. 
Организационная секция имела разные задачи, но главным было обеспечение связи 
между Коминтерном, КПК и политической секцией их группы в Шанхае. Связь была 
трех видов: 1) курьеры, т. е. люди, курсирующие между Москвой и КПК; 2) 
отправка писем и документов; 3) радиосвязь. Помимо этого оргсекция осуществляла 
финансовые связи между Москвой, КПК и политсекцией Шанхайской группы; подбирала 
места встреч и дома для политсекции и КПК; оказывала разнообразную помощь в 
техническом и организационном отношениях в нелегальной работе в Китае; 
организовывала обмен секретными документами между Москвой и Китаем и, наконец, 
обеспечивала безопасность членов политсекции. Что касается последнего пункта, 
секция имела полномочия давать указания членам политической секции, 
ограничивать их передвижения и т. п.

Политическая секция состояла из Герхарда, которого я знал, когда был еще в 
Германии, и с которым вместе работал в мой коминтерновский период, и 
одного-двух помощников. С этими помощниками я не встречался. С Герхардом я 
случайно встретился в Шанхае и возобновил прошлое знакомство, но по работе мы 
совершенно не контактировали. Задача Герхарда, а точнее политической секции их 
группы, состояла в том, чтобы быть представителем Коминтерна и выразителем 
политического курса в отношении КПК, принятого Конгрессом Коминтерна. 
Политическая секция выполняла также обязанности посредника в обмене информацией 
между КПК и Коминтерном и готовила доклады по всем социальным вопросам рабочего 
движения в Китае. Затем эти доклады через организационную секцию отравлялись в 
Москву. Мне никогда не приходилось переправлять их донесения нашими 
радиосредствами и другими способами связи. С арестом Ноуленса положение 
Герхарда в Шанхае стало опасным, и в 1931 году он вернулся в Москву. Всего я 
встречался с Герхардом не более трех раз.




ИНЦИДЕНТ С НОУЛЕНСОМ


Я впервые узнал, что Ноуленс выполнял секретную миссию в Шанхае, только когда 
он был арестован. Его арест вызвал большую сенсацию среди иностранцев, 
проживавших в Шанхае. Арест произвела полиция Шанхайского иностранного 
сеттльмента по требованию Нанкинского правительства и передала его этому 
правительству. Нанкинское правительство арестовало руководителей КПК и из их 
показаний узнало о существовании и деятельности Ноуленса, а в довершение всего 
и о местах, где Ноуленс встречался с представителями партии. Ноуленс и его 
семья были арестованы у себя в доме, где были обнаружены и конфискованы в 
качестве важных улик весьма секретные документы. Ноуленс утверждал, что он 
швейцарец, но швейцарские власти упорно это отрицали. Он был приговорен к 
длительному сроку тюремного заключения, но вскоре, благодаря вмешательству 
Советского Союза, был выслан за границу.




ПОЯСНЕНИЯ О МОИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ С РАЗЛИЧНЫМИ ГРУППАМИ


Моя группа, за исключением чисто служебных связей с группами Джимма и 
Харбинской, не имела отношений с любыми другими группами. Поскольку я прибыл в 
Шанхай как преемник Джимма, у меня были, естественно, контакты с ним. 
Харбинская группа выполняла роль почтового ящика между Москвой и мной, но 
помимо этого никаких других связей не было. Иногда мы выпивали вместе с членами 
группы Тео – Фельдмана и беседовали о повседневных проблемах, но по работе 
отношений совершенно не было. Характер нашей работы был совершенно различным. 
Более того, указаниями из Москвы запрещалось смешивать наши служебные функции. 
Такими же были и мои отношения с Герхардом. Он был моим другом с 1921 года, 
когда мы присоединились к коммунистическому движению в Германии, и часто ходили 
друг к другу, когда оба были в Москве. Поэтому нет ничего удивительного в том, 
что в Шанхае мы возобновили наше знакомство. Как я уже говорил раньше, мы 
встречались очень редко. К тому же совершенно не были связаны по работе. С КПК 
я лично не вступал ни в какие близкие отношения, – это было запрещено Москвой. 
Мне и с Герхардом встречаться запрещалось Москвой. Но когда я позже доложил в 
Москву о моих связях с Герхардом, в Центре совершенно не обратили на это 
внимания. Итак, я утверждаю, что поскольку задачи, которые выполняли моя группа 
и группа Герхарда, были различными, они никогда не пересекались по работе.




РАЗДЕЛ ВТОРОЙ





Глава I

РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОЕЙ ГРУППЫ В ЯПОНИИ





МЕТОДЫ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ МОЕЙ ГРУППЫ В ЯПОНИИ



Распределение обязанностей и сбор материалов

Вопрос распределения функций по сбору информации и разведывательных сведений, 
естественно, определялся людьми, составлявшими мою группу. Клаузен был целиком 
занят выполнением чисто технических задач и поэтому фактически не имел 
возможности участвовать в сборе информации и сведений. Одзаки добывал главным 
образом политическую и экономическую информации. Мияги собирал материалы по 
экономике и военным проблемам и, кроме того, отвечал за перевод всех документов 
с японского языка. Вукелич получал информацию в основном от иностранных 
корреспондентов и знакомых французов, а также занимался фотографированием и 
другой технической работой. Сам я добывал информацию от иностранцев, главным 
образом от немцев.

Вообще члены группы знали о нашей работе только то, что я сам им рассказывал и 
только о тех специальных заданиях, которые я им непосредственно давал. В то же 
время, когда кто-то из моих сотрудников приходил ко мне, мы вместе обсуждали 
проблемы, которые представляли интерес для него или казались ему важными. 
Поэтому не только Одзаки, но также Мияги и Вукелич должны были добывать всю 
возможную информацию по политическим и экономическим вопросам, а Одзаки должен 
был делать то же самое в отношении военной информации. При распределении 
заданий я намеренно поступал гибко, стремясь получать информацию по возможности 
из самых широких областей. В случае с Мияги, например, для меня самым важным 
было, чтобы он, уйдя с головой в политические и экономические вопросы, не 
забывал о военной информации. В принципе каждый член группы все свои усилия 
сосредоточивал на поставленной разведывательной задаче, однако я сохранил за 
собой право в случае необходимости вносить в это правило некоторые изменения. 
Разумеется, я старался насколько возможно не менять правил, однако время от 
времени прибегал к коррективам.

В некоторых особых случаях, не придерживаясь персонального распределения задач, 
я всех членов группы нацеливал на ту или иную специальную проблему. Вот 
несколько подобных примеров.

Когда произошел известный инцидент 26 февраля 1936 года[39 - Инцидент 26 
февраля 1936 г. – неудавшийся фашистский мятеж «молодого офицерства» во главе с 
генералом Араки, требовавшим расширения японской агрессии против Китая и CCCР. 
Заговорщики убили ряд государственных деятелей, которых они считали 
«умеренными». Попытка государственного переворота поддержки не получила и была 
подавлена.], я поручил всем членам группы сосредоточить усилия на сборе 
разнообразной информации, на основе которой я вырабатывал собственные 
заключения. Во время японо-китайского конфликта 1937 года[40 - Японо-китайский 
конфликт 1937 г. – агрессивная война Японии с целью захвата всего Китая 
началась нападением японских войск на мост Лугоуцяо под Пекином 7 июля 1937 г.] 
я дал указание своим сотрудникам в первые несколько недель особое внимание 
уделить вскрытию планов первичной мобилизации японской армии. Когда происходили 
бои на Халхин-Голе, я всех нацелил на выяснение планов военного усиления Японии 
в районах, прилегающих к государственным границам Монголии, и потребовал 
материалов, которые позволили бы сделать вывод о возможных пределах расширения 
конфликта. После нападения Германии на Советский Союз вся группа занималась 
сбором различных подробных данных о политической позиции Японии в отношении 
этой войны, а я в это время внимательно следил за масштабами и направлением 
(север или юг) начинавшейся в Японии широкомасштабной мобилизации. Когда же у 
меня созрела уверенность в том, что войны между Японией и СССР не будет, я дал 
указание всем членам группы переключить внимание на проходившие тогда в 
условиях обостряющейся обстановки японо-американские переговоры и тенденцию их 
развития в будущем.

Когда по информации, собранной членами разведывательной группы и мной лично, 
возникали вопросы, требовавшие, как представлялось, особого внимания, я 
нацеливал на них своих коллег. В случаях, когда те или иные проблемы не 
представляли важности для нашей работы или в результате обсуждения выяснялось, 
что по некоторым вопросам сообщается противоречивая информация, я дал указания 
искать более достоверные сведения и стремился вскрыть истинные причины событий.

Кроме того, я определял, какую часть информации, полученной лично мной или 
собранной по моему распоряжению, нужно сообщить в Москву по радио, какую 
необходимо после этого отправить курьерской почтой в более подробной письменной 
форме, а какую – вообще не докладывать.

Я не раскрывал своим сотрудникам, как я использовал полученные сведения и 
информацию. Только Клаузен, занимавшийся шифрованием, знал, что я передаю в 
Москву и как я дополняю полученную мною информацию (разумеется, время от 
времени я совещался с Одзаки, чтобы наиболее точно оценить и истолковать 
разнообразные сообщения и важные политические события). Я полностью 
засекречивал свои письменные доклады, независимо от характера содержавшихся в 
них сведений. Стремясь придать докладу законченный вид, я просил кого-либо 
(чаще всего Ми-яги) собрать дополнительные или уточняющие сведения, но старался 
не злоупотреблять этим. Я часто просил Одзаки и Мияги подготовить сообщения в 
письменной форме по военным или другим вопросам для моих очередных докладов, но 
к этому я прибегал, только когда чувствовалось, что Москва проявляет особый 
интерес к тем или иным специальным проблемам или требуется доложить по 
какому-то срочному вопросу.

Я не только отбирал информацию, необходимую для доклада в Москву, но и решал, 
как лучше всего ее использовать. Другими словами, я не отправлял в Москву 
полученную от своих сотрудников информацию в ее первоначальном виде. Используя 
в качестве материала для моих донесений по радио и другим каналам различную 
информацию, я сопоставлял ее с другими данными и проверял степень ее ценности и 
достоверности. Именно поэтому мои радиограммы и другие донесения не обязательно 
дословно повторяли текст сообщений моих коллег. Конечно, это не означает, что я 
действовал произвольным образом. Я очень добросовестно использовал всю 
получаемую информацию после ее серьезного изучения.

Я очень редко беседовал со своими сотрудниками об информации и материалах, 
добываемых мной или другими членами группы. Я делал это только в тех случаях, 
когда необходимо было выработать четкий курс в отношении способов работы или 
избежать сбора ложной информации. Были, впрочем, случаи, когда я считал 
полезным сообщить моим коллегам собранные мной или другими членами группы 
сведения в связи с общей политической ситуацией.

В общем, я самостоятельно решал вопросы распределения заданий, отбора 
информации, подготовки донесений в Москву.


Международные контакты, которые моя разведывательная группа поддерживала через 
каналы связи

Международные контакты в нашей деятельности сводились исключительно к передаче 
документов в Москву и обратно. Другими словами, мы поддерживали только 
техническую связь с Центром через курьеров и не имели непосредственного 
контакта с какими-либо организациями или отдельными людьми независимо от того, 
было ли это в Японии или за границей. Курьерская связь между нами и Москвой, 
как и между Москвой и нами, носила, почти без исключения, чисто технический 
характер. По предварительной договоренности курьер из моей группы встречался с 
московским курьером, передавал ему тщательно запечатанный пакет и в обмен 
получал пакет, присланный из Москвы. Этим их работа заканчивалась; они ничего 
друг другу не говорили, не передавали никакой информации и только обменивались 
общими фразами. Беседы о секретных вопросах, связанных с работой, разрешались 
только в тех случаях, когда заранее было получено согласие Москвы. Впрочем, не 
воспрещалось спросить у курьера, был ли он недавно в Москве или нет, и, если 
был, узнать у него о тамошних делах и знакомых. Если мы встречали курьера, 
который уже несколько раз бывал у нас, мы спрашивали его о ситуации в Советском 
Союзе, о старых друзьях. Однако, как было отмечено выше, разговоры не касались 
работы, ее содержания и организации, за исключением специальных случаев.

Курьеры, прибывавшие из Москвы, не были уполномочены давать нам распоряжения. 
За исключением одного человека все они были нам незнакомы. Мы не знали ни их 
имен, ни положения, которое они занимали в Москве или за границей. У нас было 
впечатление, что люди, с которыми мы неоднократно встречались в течение 
длительного периода времени, были «профессиональными» курьерами, т. е. им была 
поручена перевозка советской официальной и так называемой «неофициальной» почты 
(такой, как, например, материалы моей разведгруппы).

В большинстве случаев было непонятно, находился ли их центральный орган в 
Москве или в какой-либо советской официальной или неофициальной организации за 
границей. Курьеры, с которыми мы встречались, в большинстве были сравнительно 
молодыми людьми, прошедшими, как правило, определенную политическую и прочую 
подготовку. Связь с ними осуществлялась по предварительной договоренности с 
Москвой. Место, время и условия встречи согласовывались по радио. Если курьеры 
не знали друг друга, по радио устанавливались специальные опознавательные 
признаки, пароли, фразы для взаимного подтверждения. Например, встреча с 
курьером в одном из ресторанов Гонконга была устроена следующим образом. Курьер,
 прибывший из Москвы, должен был войти в ресторан в три часа с минутами, 
достать из своего кармана толстую длинную черную манильскую сигару и держать ее 
в руках не зажигая. Наш курьер (в данном случае я), увидев этот условный знак, 
должен был подойти к стойке ресторана, достать из кармана по форме сильно 
бросающуюся в глаза курительную трубку и безуспешно попытаться ее раскурить. 
После этого курьер из Москвы должен был зажечь свою сигару, а я в ответ – свою 
трубку. Затем московский курьер должен был покинуть ресторан, а я, также выйдя 
из ресторана, медленно идти за ним в один из парков, где находилось место нашей 
встречи. Он должен был начать со слов: «Привет! Я – Катчер», а я произнести в 
ответ: «Привет! Я – Густав». После этого все должно было развиваться по плану.

Второй пример – способ, применявшийся в одной из шанхайских кофеен. В качестве 
условного знака при этом использовались маленькие свертки: у одного из курьеров 
был сверток желтого цвета, у другого – красного.

Третий способ использовался в крошечном токийском ресторанчике, куда никогда не 
заходят иностранцы. Курьер, как запоздавший посетитель, должен был заказать 
какое-нибудь специфическое японское блюдо. Человек, посланный мной, должен был 
завязать с ним по этому поводу разговор, спросить, сладкое ли это блюдо, и 
сказать, что его товарищ Пауль тоже всегда его заказывает. Московский курьер 
должен был ответить, что он слышал об этом блюде от своего друга Джимми. 
Произнеся эти заранее согласованные пароли, они должны были затем условиться о 
передаче материалов.

Если регулярно встречались одни и те же курьеры, они договаривались между собой 
о следующей встрече. Однако, когда возникала необходимость срочно что-то 
изменить, об этом сообщалось в Москву.

Что бы ни говорилось, с 1933 по 1941 год прошло слишком много времени, поэтому 
я не могу точно вспомнить количество и даты встреч курьеров из Москвы с 
представителями моей группы. Но я постараюсь описать то, что помню.

Первая встреча состоялась в конце 1933-го или в начале 1934 года в Токио. Она 
была назначена еще в Москве, перед моей отправкой. Курьер, незнакомый со мной, 
прибыл из Шанхая, зная мое имя и рассчитывая на германское посольство в 
качестве канала для установления связи. Он позвонил в посольство и передал 
письмо на мое имя. Он писал, что в назначенный день я должен прийти в отель 
«Империал», где меня по его просьбе будет ждать швейцар и проводит к нему. 
Встреча состоялась в соответствии с этим планом. На следующий день мы 
условились отправиться на экскурсию в Никко и обменяться там посылками, 
предназначенными друг для друга. Пакет курьера содержал главным образом деньги. 
Он оставил мне номер своего личного почтового ящика в Шанхае для использования 
в случае необходимости.

Следующая встреча состоялась примерно в мае 1934 года в Шанхае. Этот курьер 
говорил по-английски, но я понял, что он скандинав. Он стремился создать 
впечатление очень умного человека. Я не знал, откуда он и кто он такой, и особо 
не спрашивал его об этом. Пароли, которыми мы должны были обменяться при первой 
встрече в отеле, были заранее установлены в Москве. Теперь я их забыл, но, 
думаю, это были имена вымышленных людей.

На очередную встречу в Шанхай я послал жену Бернхардта. В соответствии с 
предварительной договоренностью утром назначенного дня она остановилась в отеле 
«Палас». На следующий день, примерно в то же время, в ее номер пришла женщина, 
с которой и были согласованы последующие действия.

На следующую встречу отправился сам Бернхардт. Встреча также состоялась в 
Шанхае осенью 1934 года, условия ее проведения были предварительно оговорены по 
радио. Насколько я помню, в виде опознавательного знака были использованы 
свертки различных цветов, а в качестве паролей имена двух людей.

Жена Бернхардта в начале 1935 года еще раз ездила в Шанхай. В течение этого 
года Бернхардт и его жена должны были вернуться в Москву, поэтому мадам 
Бернхардт, помимо обязанностей курьера, имела также задание сделать для нас 
различные покупки.

В следующий раз я сам доставил документы прямо в Москву. Это было, как я писал 
выше, в 1935 году, когда я был в Москве с отчетом.

Мне в принципе не разрешалось самостоятельно перевозить в длительных поездках 
любые вещи, которые следовало доставлять только через курьеров. Но я сделал 
фотокопии документов и благополучно довез их. Прибыв в Москву, я обобщил ранее 
доставленные курьерами мои донесения и сделал подробный устный доклад.

Вернулся я в Токио 26 сентября 1935 года, а весной 1936 года направил курьера в 
Шанхай. В качестве курьера я направил Клаузена, поскольку он должен был 
привезти оттуда жену. Условия этой встречи были заранее согласованы по радио.

В августе 1936 года я поехал в Пекин, чтобы отвезти материалы. Человек, 
которого я встретил на этот раз, не был обычным курьером. Это был мой старый 
московский друг Алекс (но не тот Алекс, который был в Шанхае в 1930 г., ранее 
работавший в Секретариате Советской Коммунистической партии, а в настоящее 
время – в четвертом Управлении РККА). На этой встрече мы обсудили с ним 
различные проблемы, связанные с нашей работой, в том числе организационные и 
политические. Как было предварительно условлено по радио, мы должны были в 
установленный день встретиться в пекинском Храме Неба. Так оно и произошло.

Примерно в то же время к моей группе, действующей в Японии, подключились Гюнтер 
Штейн и его подруга мадемуазель Гантенбайн. Таким образом, я мог использовать в 
качестве курьеров несколько людей, а именно: Клаузена, его жену, Гюнтера Штейна 
и его подругу. С начала 1937-го до лета 1938 года я раз за разом посылал их в 
Шанхай перевозить документы. До лета 1938 года я отправлял курьеров два или три 
раза. В конце 1938 года я лично совершал поездки в Манилу и Гонконг в качестве 
курьера германского посольства и одновременно отвез материалы для передачи в 
Москву. Встречный курьер, кажется, прибыл в Гонконг самолетом из Чунцина. Место 
встречи было назначено по радио, опознавательными признаками являлись, как я 
уже писал, сигара и трубка.

Я не помню точно, в 1939-м или в 1940 году я перестал отправлять курьеров в 
Шанхай. В 1939 г. я, возможно, один раз посылал в Шанхай жену Клаузена или его 
самого. Во всяком случае, курьерская связь с Шанхаем стала постепенно 
осложняться, так как был введен строгий контроль при обратном въезде в Японию. 
Поэтому я стал изучать возможности организации связи в Токио. Возникли 
различные сложности для Москвы, но в конце концов были выработаны способы связи 
в Токио.

Техническая сторона связи была поручена Клаузену. Я точно не знаю, сколько раз 
он встречался с курьерами в 1940 году, но уверен, что не меньше трех. Возможно, 
были и другие встречи. Однажды Клаузен был болен, и я лично встречался с 
курьером в маленьком ресторане около станции Симбаси. Способ связи, который 
использовался в этот раз, уже описан мною выше. Опознавательным признаком был 
заказ специфического японского блюда. В 1941 г. встречи стали более частыми. 
После того как началась война Германии с СССР, мы передавали материалы курьерам 
особенно часто – через каждые шесть – восемь недель. Однажды лично я 
присутствовал на встрече в доме Клаузена, чтобы увидеться с курьером.

Я вспоминаю, что на встречи в Токио приезжали два различных курьера. Один был 
высокий, крепкого телосложения молодой человек, другой, появившийся позднее, 
выглядел еще моложе и имел прекрасную фигуру. Однако на фотографии, которую 
показывал мне полицейский офицер во время расследования, я не смог опознать 
высокого сильного человека. Человек, с которым я встречался, не носил очков. 
Мужчина на второй показанной мне фотографии несколько похож на человека, с 
которым я встречался в доме Клаузена, но у меня нет уверенности, что это тот 
самый курьер. Человек, с которым я встречался в последний раз, был со всех 
точек зрения типичный профессиональный курьер, переезжавший из страны в страну. 
Однако я старался не задавать ему вопросов по этому поводу. Мы расстались с ним,
 только немного поговорив о войне Германии с СССР.

Последняя перед моим арестом встреча с курьером состоялась, кажется, в начале 
октября. На встречу ходил Клаузен, поэтому я не помню даты. В этот раз среди 
материалов, переданных курьеру, не было фотокопий. Это была в основном 
информация, добытая Мияги, причем в том виде, в каком она от него была получена.
 Насколько я знаю, следующая встреча должна была состояться в ноябре.

С технической точки зрения материалы, которые мы отправляли в Москву через 
курьеров, представляли из себя многочисленные ролики фотопленки, заснятой 
фотоаппаратами типа «Лейка» и других аналогичных марок. Мы туго скручивали 
пленку, делая ролики насколько возможно маленькими. Когда мы долго (по 
три-четыре месяца) не отправляли посылок, скапливалось до 25 – 30 роликов. 
После начала войны в Европе количество посылаемых нами материалов постепенно 
сократилось. Это объясняется тем, что мы все шире стали использовать способ 
передачи результатов нашей работы по радио. Особенно после начала войны 
Германии с СССР мы заметно уменьшили количество многословных докладов и 
громоздких документов и стали преимущественно сообщать важные сведения по радио.


Курьеры из Москвы доставляли главным образом деньги. Распоряжения в письменном 
виде мы получали очень редко, причем обычно они излагались очень простыми 
фразами. Редко приходили из Москвы и отзывы на информацию, которую мы посылали, 
а также указания о том, что те или иные данные представляют незначительный 
интерес или, напротив, чрезвычайно важны. Только иногда от нас требовали 
представить более подробную информацию по тем или иным вопросам.

Таким образом, внешняя связь через особо доверенных курьеров была единственным 
средством общения, имевшимся в нашем распоряжении. Лишившись его, мы оказались 
бы полностью изолированными.


Связь между членами группы

Теоретически принципы связи между членами группы вкратце сводились к 
следующему: я был единственным, кто имел непосредственную связь с основными 
членами разведывательной группы. Количество встреч было минимально необходимым, 
причем они проводились с чрезвычайной осторожностью.

Места встреч должны были, по возможности, каждый раз меняться, а сами встречи 
выглядеть случайными. Основные члены группы между собой не встречались или 
встречались только в очень редких случаях. Этот принцип был предложен мной, но 
соблюдать его с самого начала было не всегда легко. Например, я часто 
встречался с Клаузеном, и скрывать это в течение длительного времени было 
невозможно. Необходимо было создать впечатление, что эти встречи являются 
естественными встречами двух людей, и не возбудить подозрений в их скрытых 
целях. Поводом к тому, чтобы отвести подозрения от наших частых встреч, было то,
 что мы оба принадлежали к немецкому клубу, то, что Клаузен прежде занимался 
торговлей мотоциклами и автомобилями, а также то, что когда в 1938 году я 
получил тяжелую травму в мотоциклетной аварии, он проявил настоящую заботу обо 
мне. Клаузен часто бывал у меня, даже когда дома была моя прислуга. Кроме того, 
при этом ему случалось встречаться и с другими приходившими ко мне немцами. Мы 
звонили друг другу и по телефону, не беспокоясь о том, что, возможно, телефоны 
прослушивались.

Мои отношения с Вукеличем держались в тайне. Иногда я говорил германскому послу,
 что мне, как немецкому журналисту, целесообразно до известных пределов 
поддерживать отношения с отделением французского информационного агентства 
«ГАВАС», чтобы совершенно не прерывать связей с корреспондентами 
стран-противников и стран антигерманской ориентации. Однако число наших встреч 
и способы их проведения мы сохраняли в секрете.

Сначала я часто приходил к Вукеличу домой и обсуждал с ним вопросы, относящиеся 
к нашей работе. Клаузен тоже в связи с работой нередко бывал у него. Этот дом 
знал и Мияги, который ходил туда несколько раз, чтобы встретиться со мной, 
передать материалы Вукеличу для фотографирования или согласовать с ним 
следующую встречу. Но после того как Вукелич вторично женился, я прекратил 
ходить к нему домой. Он приходил ко мне сам, предварительно договорившись о 
встрече по телефону-автомату. Вукелич поддерживал непосредственную связь с 
Клаузеном, несколько раз бывал у него дома, чтобы вернуть радиоаппаратуру, 
которую Клаузен хранил в его доме. Первая жена Вукелича нередко бывала у 
Клаузена дома с аналогичными целями. Я тоже заходил к нему в первое время, но в 
последние два-три года это бывало очень редко. Однако постепенно 
взаимоотношения между двумя-тремя иностранцами в группе стали неизбежными. 
Строгое соблюдение принципа, о котором я писал раньше, стало не только трудным 
делом, но и просто пустой тратой времени.

Гюнтер Штейн и его подруга во время пребывания в Токио имели связь только с 
Клаузеном и со мной. Клаузен использовал дом Штейна для своей работы. У Штейна 
не было непосредственных контактов с Вукеличем. В мое отсутствие, или когда я 
был болен, он устанавливал связь с Мияги или Одзаки, но встречались они не в 
его доме, а в ресторанах.

В добавление к сказанному отмечу, что я обеспечивал связь раздельно с Одзаки и 
Мияги. С 1939 по 1940 год мои встречи с ними проходили главным образом в 
ресторанах. Изредка Мияги посещал дом Вукелича и там встречался со мной. Мы 
старались использовать рестораны, в которых никогда раньше не бывали или бывали 
очень редко, однако, спустя некоторое время, стало совсем нелегко найти новый 
ресторан для новой встречи. Я редко посещал европейские рестораны, и если бывал 
там, то только с Одзаки. Я избегал отеля «Империал», опасаясь полицейской 
слежки.

С 1940-го или 1941 года я начал встречаться с Одзаки и Ми-яги у себя дома. С 
этого времени иностранцы, которые бывали один на один с японцами в японских 
ресторанах, стали привлекать внимание. Действительно, у Одзаки и Мияги стали 
спрашивать, кто я такой, или чем они занимаются, поэтому я рассудил, что будет 
разумнее избегать мест, посещаемых людьми. Поэтому и решил встречаться с ними у 
себя дома вечерами, после того как стемнеет. Начиная с этого времени, и Вукелич 
несколько раз посещал мой дом. Клаузен часто приходил ко мне, когда в доме были 
Одзаки или Мияги. Естественно, он несколько раз виделся с ними. Я могу 
ошибаться, но думаю, что Вукелич ни разу не встречался с Одзаки ни у меня дома, 
ни где-либо еще. Во всяком случае, я не связывал Мияги и Вукелича с другими 
людьми и строго проводил линию, чтобы они встречались только со мной. С 
течением времени непосредственное общение между Одзаки и Мияги в ходе их работы 
стало неизбежным, поэтому я, под подходящим предлогом, организовал их встречу в 
доме Одзаки.

За двумя исключениями у меня не было контактов с рядовыми членами группы. В 
первом случае это был Мидзуно, с которым я встречался вместе с Одзаки в 
ресторане, во втором – Косиро, которого я видел один или два раза. Я не мог 
держать под своим контролем такие вещи, как способы, которые использовали 
Одзаки и Мияги для связи с рядовыми членами группы. Я не видел другого пути, 
кроме как доверять им действовать, полагаясь на свой опыт и способности. Но 
иногда я расспрашивал их о способах связи и обращал их внимание на 
необходимость соблюдать особые меры предосторожности.


Радиосвязь с центром

Я лично ничего не знаю о радио. Клаузен давал подробные показания по этому 
вопросу, поэтому ниже я ограничусь общими пояснениями.

Непрерывная регулярная радиосвязь с Центром имела исключительную ценность для 
нашей работы, поэтому установление радиосвязи, ее постоянное поддержание и 
тщательное соблюдение предосторожностей от пеленгования были чрезвычайно 
важными направлениями в нашей нелегальной деятельности. Как я уже писал выше, 
примерно в конце 1933 года Бернхардт с женой прибыли в Японию. Бернхардт должен 
был работать в качестве моего радиста. Он развернул одну радиостанцию у себя 
дома в Иокогаме, другую – в доме Вукелича в Токио. Однако с технической точки 
зрения его работа была крайне неудовлетворительной, поэтому я мог передавать 
только очень короткие сообщения и делать это очень редко. И не только поэтому. 
Бернхардт совершенно растерялся от невозможности защитить обе станции от 
пеленгации. Когда в Японию приехал Клаузен, положение изменилось. Его 
способности и энтузиазм в отношении работы поистине не знали границ. При 
Бернхардте я должен был сам шифровать тексты, в связи с чем это отнимало у меня 
изрядное количество времени. Но после прибытия Клаузена я с разрешения Москвы 
обучил его шифру и поручил ему шифровальную работу. По прежним установкам 
обязанность шифровки возлагалась только на руководителя группы, однако Клаузен 
был настолько надежным человеком, что разрешение из Москвы было получено 
беспрепятственно.

Для полной гарантии постоянной радиосвязи Клаузен развернул как можно больше 
радиостанций. Иной раз он мог вести передачи из четырех различных мест. Обычно 
в основном он обеспечивал связь по крайней мере из трех точек. Это были дома 
Клаузена и первой жены Вукелича. Когда Штейн находился в Токио, его квартира 
тоже использовалась для радиосвязи. Насколько я помню, Клаузен однажды пытался 
развернуть радиостанцию и у меня в доме, но у него ничего не получилось, и мы 
решили использовать этот вариант в крайнем случае, если у нас больше не будет 
выбора.

Мы полагали, что контроль за радиопередачами рано или поздно ужесточится, и 
поэтому часто меняли места расположения радиостанций, чтобы избежать 
обнаружения или ввести контрольные службы в заблуждение. Клаузен постоянно 
стремился уменьшить размеры радиопередатчика для того, чтобы он не бросался в 
глаза во время перевозки к месту работы, а также чтобы его можно было легко 
спрятать. Трудности заключались только в том, что в Японии нелегко было найти 
хорошие детали. Более того, покупка радиодеталей, особенно иностранцем, была 
очень подозрительным делом. Поэтому Клаузен приобретал необходимые материалы в 
Шанхае. Я припоминаю, что он сам лично привозил их из Шанхая.

Радиоузел, видимо, находился во Владивостоке или в его окрестностях, но однажды 
была предпринята попытка создать пункт связи и в Шанхае. Но он не 
предназначался для установления самостоятельной связи с Китаем. Однако за 
исключением двух-трех случаев попытки установить связи с Шанхаем были неудачны. 
По распоряжению Москвы мы пытались установить прямую связь с Хабаровском, но 
Клаузен прекратил эти попытки, опасаясь радиоперехвата. Радиосвязь 
использовалась для передачи в Центр срочной информации и наших донесений по 
организационным вопросам и получения из Москвы указаний по организационным и 
оперативным проблемам.

Клаузен, за очень редким исключением, всегда мог установить прекрасную 
радиосвязь с Центром.


Курьерская связь с Москвой

Я уже достаточно подробно писал о курьерской связи. Среди материалов, которые 
мы через неравные интервалы времени направляли в Москву с помощью курьеров, 
были документы по экономическим, политическим и военным вопросам, полученные из 
германского посольства или добытые Одзаки и Мияги, а также подготовленные ими 
сообщения по этой тематике (эти сообщения в большинстве случаев представляли 
собой не больше, чем простую информацию). Я с каждой курьерской почтой посылал 
также личные отчеты, касающиеся изменений общего состояния японской внутренней 
и внешней политики за прошедший со времени прошлой связи период. Я отправлял 
довольно обширные и относительно регулярные доклады о существовании опасности 
войны между Японией и СССР, подкрепляя их подробными сообщениями о 
японо-китайских инцидентах и других японских военных акциях. Позже я посылал 
сведения о военных приготовлениях Японии, ее авиации, увеличении количества 
дивизий, механизации сухопутных войск и т. д. Кроме того, я почти каждый раз 
докладывал об организации моей разведгруппы. Иногда в моих отчетах 
рассматривались специальные вопросы, такие, как рациональное использование 
Вукелича или Клаузена. В большинстве случаев я представлял, кроме того, 
финансовый отчет за очередной период нашей деятельности.

Мы сразу фотографировали добытые документы и материалы, включая японские 
публикации по военным вопросам. Некоторые из них я лично переснимал прямо в 
германском посольстве. Часть документов я фотографировал дома, однако чаще это 
делалось у Вукелича. Доклады я писал непосредственно перед отъездом курьеров. 
Иногда я поручал Вукеличу и Клаузену подготовить личные донесения по вопросам, 
которыми они занимались.

Размеры перевозимой курьерами почты были различны. Как я уже говорил, она часто 
содержала до 30 роликов фотопленки или, в пересчете на отдельные фотокадры, до 
тысячи кадров. Иногда переправлялось всего около 15 пленок. Когда курьерская 
почта отправлялась с интервалом в пять-шесть недель, посылки были еще меньше. В 
последнее время, а конкретнее – в 1941 году, из добываемой информации я 
направлял только наиболее важные и срочные сообщения. Содержание курьерской 
почты, получаемой из Москвы, я описывал в разделе, посвященном курьерам.

За некоторым исключением, все материалы отправлялись в центр в виде фотографий. 
Чтобы быть уверенными в читаемости сделанных снимков, мы сами проявляли пленки. 
Качество фотосъемки, которую я проводил в сложных условиях прямо в германском 
посольстве, нередко было неудовлетворительным. Однако в силу обстоятельств, в 
которых я работал, приходилось довольствоваться и этим. По мере того как пленки 
накапливались, мы прятали их у меня дома, у Клаузена и, иногда, у Вукелича. В 
германском посольстве у меня хранились только оригиналы материалов и документов,
 фотопленок там не было.


Задачи моей разведывательной группы в Японии

Задачи группы могут быть разделены на две части. К первой относятся задачи, 
поставленные нам в 1933 году в общем виде, и более подробные и 
конкретизированные – в 1935 году. Ко второй – задачи, которые я сам выдвигал, 
исходя из различных событий, происходивших во время моего пребывания в Японии. 
Эта вторая группа задач была затем признана Москвой как весьма важная и 
необходимая.


Задачи, поставленные нам в 1933 году и более конкретизированные в 1935 году

В целом они сводились к следующему:

1. Пристально следить за политикой Японии по отношению к СССР после 
Маньчжурского инцидента, тщательно изучать вопрос о том, планирует ли Япония 
нападение на СССР.

В течение многих лет это были самые важные задачи, поставленные мне и моей 
группе. Не будет большой ошибкой сказать, что эта задача вообще была целью 
моего командирования в Японию. В 1935 году, когда Клаузен и я были с прощальным 
визитом у генерала Урицкого[41 - Урицкий Семен Петрович (1895 – 1937) – в 1935 
г. сменил Я.К. Берзина на посту начальника разведуправления Красной армии, до 
1937 г. лично курировал деятельность Зорге.] из четвертого управления РККА, он 
особенно отмечал важность этой нашей миссии. Считалось, что в случае ее успеха 
Советский Союз, пожалуй, сможет избежать войны с Японией, а это было объектом 
повышенного интереса всех московских инстанций. При этом мы должны были помнить 
о чувстве недоверия в Советском Союзе в отношении Японии. А именно, Советский 
Союз, видя возрастающую роль японских военных кругов и их внешнеполитический 
курс после Маньчжурского инцидента, начал испытывать серьезные опасения, что 
Япония планирует напасть на СССР. Это чувство подозрительности было настолько 
сильным, что сколько бы я ни посылал противоположных версий, московские власти 
никогда полностью не разделяли их, особенно во время боев на Халхин-Голе и в 
период крупномасштабной мобилизации японской армии летом 1941 года.

Кроме главной задачи по выяснению намерений Японии относительно нападения на 
СССР, на нас была возложена также обязанность следить за различными 
внешнеполитическими акциями, связанными с японской политикой по отношению к 
СССР. При этом, однако, Москва проявляла гораздо больше интереса к 
маньчжуро-сибирским и монголо-маньчжурским пограничным проблемам, чем к 
вопросам, касающимся рыболовства или Сахалина.

2. Осуществлять тщательное наблюдение за реорганизацией и наращиванием японских 
сухопутных войск и авиационных частей, которые могут быть направлены против 
Советского Союза.

Эта задача была связана с первой. Поскольку японские военные круги для 
оправдания своих требований по разбуханию военного бюджета объявили СССР своим 
главным противником, для ее выполнения необходимо было добывать секретную 
военную информацию, охватывающую очень широкий круг вопросов. В соответствии с 
этим моя разведывательная деятельность не ограничивалась только вопросами 
наращивания японских вооруженных сил в Манчжоу-Го[42 - Маньчжоу-Го – 
марионеточное государство, провозглашенное японцами в марте 1932 г. после 
оккупации японскими войсками Маньчжурии. Было признано в мире только членами 
Антикоминтерновского пакта.]. Интерес представляли также различные мероприятия, 
указывающие на планы войны против СССР, и особенно проблемы реорганизации 
сухопутных войск. Нечего и говорить, что важной частью нашей работы было 
пристально следить за механизацией и моторизацией японской армии. Общим 
сюрпризом стали реализация программы значительного роста японских вооруженных 
сил и их широкая реорганизация, причем считалось, что целью этих изменений был 
не только Китай, но и СССР. Военная мощь возросла втрое, количество дивизий 
почти сравнялось с количеством советских, после событий на Халхин-Голе стала 
быстро развиваться механизация. Это стремительное развитие вместе с публичными 
заявлениями многих военных лидеров наводило на мысль, что целью приготовлений 
является СССР, почему и представляло для меня большой интерес. Конечно, я не 
мог из Японии непрерывно следить за военными приготовлениями в Маньчжурии, 
поэтому мои наблюдения носили не более, чем случайный характер. Но тем не менее 
я уделял внимание этой проблеме, поскольку не имел возможности судить, была ли 
создана в Маньчжурии наша секретная организация и занималась ли она 
непосредственно данными вопросами. Я обязан был постоянно следить также за 
японскими войсками в Китае, потому что из его оккупированных районов японская 
армия имела возможность быстро выдвинуться к советским границам.

3. Скрупулезно изучать японо-германские отношения, которые, как считалось, 
после прихода Гитлера к власти неизбежно станут более тесными.

Конечно, в середине 1933-го и летом 1935 года было еще слишком рано 
предсказывать, до какого уровня дойдут в своем развитии постепенно улучшавшиеся 
японо-германские связи. Однако Москва была уверена, что между этими двумя 
странами произойдет сближение, к тому же направленное, главным образом, против 
СССР. В Советском Союзе настолько сильны были подозрения, что внешняя политика 
Японии и Германии нацелена против СССР, что для Москвы оказалось полной 
неожиданностью, когда в 1941 году Япония осуществила «большой поворот» в своей 
государственной жизни и развернула военные действия против Америки и Англии.

Эта особая задача была определена для меня как одна из основных, так как в 
московском центре, исходя из характера моей работы в Китае, полагали, что я 
наверняка смогу установить тесные контакты в высших германских кругах в Японии. 
Конечно, основным объектом, через который можно было бы детально раскрыть эту 
проблему, было германское посольство, и предполагалось, что я найду там 
надежный канал получения информации.

4. Непрерывно добывать сведения о японской политике в отношении Китая. Эту 
задачу можно рассматривать как продолжение моей разведывательной и 
аналитической деятельности, которую я проводил в Китае. В то время, когда эта 
задача ставилась мне, никто даже подумать не мог, насколько масштабной она 
станет летом 1937 года. В Москве лишь полагали, что, если знать японскую 
политику в отношении Китая, то в определенной степени можно судить о намерениях 
Японии относительно СССР и, даже более того, делать выводы о будущих отношениях 
Японии с другими странами.

5. Внимательно следить за политикой Японии по отношению к Великобритании и 
Америке. Эта задача была особенно важной, потому что до начала японо-китайского 
конфликта в Москве верили в возможность поворота Японии против СССР при 
поддержке Великобритании и Америки. В Москве полагали, что идея о совместной 
войне всех великих держав против СССР была не из тех, от которых так легко 
можно отказаться.

6. Постоянно следить за ролью военных в определении внешнеполитического курса 
Японии, уделяя пристальное внимание тем тенденциям в армии, которые влияют на 
внутреннюю политику, особенно деятельности группы молодых офицеров, и, наконец, 
внимательно следить за общим курсом внутренней политики во всех политических 
сферах.

Москва поставила эту задачу в связи с тем, что была достаточно осведомлена о 
решающей роли, которую играют японские военные во всех областях японской 
политики, и особенно в иностранных делах. Советские власти хорошо знали, как 
резко возросло влияние армии после 1931 года. Поэтому они не могли не проявить 
интереса к тому, будет ли и в дальнейшем расти влияние военных на японских 
политических лидеров. Этот вопрос действительно имел важное значение для Москвы,
 так как в течение нескольких десятилетий японские военные лидеры считали 
царскую Россию, а затем СССР единственным своим реальным противником. В 1933 
году никто не думал, что в будущем возрастет политическое влияние японского 
военно-морского флота и что необходимое для военной экономики сырье (нефть, 
резина, металлы) будет приобретаться на юге. Поэтому для Москвы было 
естественным предполагать, что если влияние армии, обладавшей решающей силой, 
будет продолжать расти, оно будет направлено против Советского Союза. 
Следовательно, и эта частная задача была очень важной.

7. Непрерывно добывать информацию о японской тяжелой промышленности, уделяя 
особое внимание проблемам развития военной экономики. Возможности японской 
армии эффективно реализовать свою мощь в большой степени определялись уровнем 
развития тяжелой промышленности, поэтому естественно, что Москва проявляла 
интерес к этой проблеме. К тому же до 1931 года Япония главные силы направляла 
на развитие легкой промышленности – основу экономики мирного времени. СССР сам 
на практике испытал трудности переориентации с легкой промышленности на тяжелую,
 поэтому опыт решения этих проблем Японией также представлял большой интерес 
для Москвы.

В эту задачу входило и отслеживание развития экономики Манчжоу-Го, особенно его 
тяжелой промышленности, однако из Токио не было возможности непрерывно следить 
за этой проблемой. Поэтому мне удалось только два-три раза собрать информацию 
по этим вопросам.


Задачи, самостоятельно взятые на себя в Японии

Важнейшие задачи, которые возникали в связи с различными политическими 
событиями, перечислены ниже (я буду излагать их в хронологическом порядке).

1. Так называемый инцидент 26 февраля, случившийся в 1936 г., и его влияние на 
внутриполитическую ситуацию. Этот случай подпадает в разряд задач, поставленных 
Москвой и изложенных в пункте (6) предыдущего раздела. Однако значение 
«Инцидента 26 февраля» было настолько велико, что изучение как самого события, 
так и его влияния на внутреннюю политику следует рассматривать как специальную 
проблему. В течение довольно длительного времени, предшествующего 26 февраля, 
напряженность во внутренней обстановке все более нарастала, но «взрыв» 
инцидента и особенно его своеобразное развитие явились крайне неожиданными для 
других государств и иностранцев. Как бы то ни было, инцидент имел типично 
японскую специфику, и для выяснения его причин необходимы были особо глубокие 
исследования. Детальное изучение инцидента и выявленных в ходе его социальной 
напряженности и внутреннего кризиса дало гораздо больше для понимания японской 
внутренней структуры, чем материалы или секретные документы по вооруженным 
силам. Прекрасным материалом стали также результаты масштабных исследований 
внутренних кризисов, возникавших при кабинетах Хироты[43 - Хирота – японский 
государственный деятель, в 1932 – 1938 гг. – министр иностранных дел, с марта 
1936 г. по февраль 1937 г. – премьер-министр. Его правительство заключило с 
Германией 25 ноября 1936 г. Антикоминтерновский пакт. Повешен в 1948 г. как 
один из главных японских военных преступников.], Хаяси[44 - Хаяси – генерал, с 
февраля по июнь 1937 г. занимал пост премьер-министра Японии.] и первом 
кабинете Коноэ[45 - Коноэ Фумимаро (1891 – 1945) – принц, крупный 
государственный деятель Японии, в 1933 – 1937 гг. председатель палаты пэров, 
трижды занимал пост премьер-министра: с июня 1937 г. по январь 1939 г. – первый 
кабинет, с июня 1940 г. по июль 1941 г. – второй кабинет, с июля по октябрь 
1941 г. – третий кабинет. В 1945 г. покончил жизнь самоубийством.]. С инцидента 
26 февраля фактически начался японо-китайский конфликт, что было полностью 
скрыто, и этот факт оказался очень полезным для понимания японской внешней 
политики и внутренней структуры. Поэтому естественно, что наша разведгруппа 
рассматривала инцидент 26 февраля как особую задачу. И Москва проявила к этому 
большой интерес не только с чисто военной точки зрения, но и по различным 
политическим и социальным причинам. Нечего говорить о том, что и в дальнейшем 
мы уделяли внимание вопросам разрешения и подавления этого внутреннего кризиса.

2. Японо-германский союз. Уже на самом первом совещании по так называемому 
Антикоминтерновскому пакту[46 - Антикоминтерновский пакт – договор между 
Германией и Японией, подписанный 25 ноября 1936 г., оформил блок этих 
государств для завоевания мировой гегемонии под флагом борьбы против Коминтерна.
 В ноябре 1937 г. к Антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия.] стало 
ясно, что как германские правящие круги, так и влиятельные японские 
милитаристские лидеры хотят не просто политического сближения двух государств, 
а, насколько возможно, тесного политического и военного союза. Несомненно, что 
при этом главным пунктом, связывающим оба эти государства, являлся СССР, или, 
выражаясь точнее, их противостояние Советскому Союзу. Поэтому задача, 
поставленная мне Москвой по изучению японо-германских отношений, проявилась в 
совершенно новом свете. До меня давно доходили слухи о том, что идут секретные 
переговоры между послом Осимой и министром иностранных дел Риббентропом в 
Берлине, поэтому задача наблюдения за отношениями обоих государств не могла не 
стать одной из важнейших в моей работе. Тем более, что эти переговоры, как 
сейчас хорошо известно, проводились о заключении не только Антикоминтерновского 
пакта, но и подлинного союза. Переговоры проходили через различные этапы, и 
одновременно менялась международная обстановка, и в течение всего периода моего 
пребывания в Японии эти проблемы постоянно требовали максимального внимания с 
моей стороны. Безусловно, значительный интерес для Москвы представляло, 
насколько сильны антисоветские позиции Германии и Японии на этих переговорах. 
После начала войны Германии с СССР летом 1941 года наибольший интерес стал 
представлять вопрос, будет ли Япония предпринимать практические действия в 
соответствии с ее исходной позицией в начале переговоров о союзе с Германией. 
Найти ответ на этот вопрос было одной из важнейших задач, которые возникли во 
время моего пребывания в Японии, и в решении ее моя разведгруппа достигла 
выдающегося успеха.

3. Японо-китайский конфликт 1937 года. Японо-китайский конфликт явился еще 
одним непредвиденным событием, выдвинувшим перед нами задачу особой важности. 
Этот конфликт изменил принципиальную основу японо-китайских отношений и 
предоставил Японии монопольные права в Китае. Свершилось то, что прежде 
считалось великими державами невозможным. В результате новой ситуации в 
японо-китайских отношениях с совершенно новыми проблемами столкнулись не только 
Великобритания и Америка, но и Москва.

События ограничивались пределами Китая. Но в результате, в период развития 
конфликта, направление японской экспансионистской политики невозможно было 
быстро или легко повернуть на север.

Японо-китайский конфликт был очень важен для нас и с экономической точки зрения,
 потому что именно в это время были осуществлены планы японской военной 
экономики и поворот к развитию тяжелой промышленности. Наблюдение за переходом 
Японии к военной экономике было одной из задач, поставленных Москвой, и в 
результате японо-китайского конфликта мы получили прекрасный шанс для ее 
выполнения.

Позднее японо-китайский конфликт предоставил нам отличную возможность для 
детального выяснения способов развязывания войны Японией, структуры и путей 
укрепления военно-морского флота. Этот конфликт явился испытательным полигоном 
для развития японского вооружения и реорганизации ее армии, в связи с чем было 
достаточно легко следить за этими процессами. Помимо вышесказанного из-за этого 
конфликта коренным образом изменилась и советская политика в отношении Китая. 
Изменилась также обстановка и в самом Китае, который ранее в течение ряда лет 
был объектом моей работы. Вот таким образом японо-китайский конфликт и поставил 
перед нами особые проблемы.

4. Разрыв долгосрочных японских отношений с Великобританией и Америкой. 
Очевидно, что если бы японо-китайский конфликт вылился в полномасштабную войну, 
в результате или Великобритания и Америка полностью покорились бы Японии, или 
разразился бы очень серьезный кризис в отношениях между Японией и этими двумя 
странами. По прошествии нескольких месяцев после начала японо-китайского 
конфликта отчетливо прояснились изменения в обстановке. Неясным оставался 
только один вопрос: уступят ли Великобритания и Соединенные Штаты японской 
политике или же все-таки возникнет кризис в отношениях между обеими сторонами. 
В политике Великобритании просматривалась, как хорошо известно, тенденция 
поддержки Японии и, скорее, одобрения ее китайской политики. Однако после 
начала войны в Европе усилилась степень зависимости Великобритании от США и ей 
ничего не оставалось, как пересмотреть свою прояпонскую политику и следовать 
американскому дипломатическому курсу. Отношения Японии с Великобританией и США 
окончательно испортились, когда в дополнение к конфликту в Китае и политике 
германо-японского союза Япония взяла курс на экспансию в южном направлении. 
Великобритания, которая прежде была союзником Японии, и США, поддерживавшие 
этот союз, теперь стали противниками Японии.

Поскольку японо-китайский конфликт с самого начала содержал в себе отмеченные 
выше возможности развития обстановки, все внимательные дипломатические 
наблюдатели проявляли чрезвычайный интерес к отношениям между Японией, 
Великобританией и США. Дальнейшее развитие событий подтвердило, что я не зря 
занялся изучением этой проблемы.

5. Позиция Японии по отношению ко Второй мировой войне и к войне Германии с 
СССР. Теперь уже можно раскрыть характер и значение задачи, полученной мною в 
связи с этим. Разумеется, ее важность вполне очевидна, если подумать об усилиях,
 предпринятых Германией в течение последних двух с половиной лет по вовлечению 
Японии в войну. Непосредственно перед началом войны Германия стремилась 
заключить союз с Японией, направленный главным образом против Великобритании. В 
1940 году Германия успешно сумела убедить Японию в необходимости подписания 
договора, направленного против Великобритании и США. В 1941 году она принимала 
все меры для вовлечения Японии в войну с Советским Союзом. Поэтому естественно, 
что отношение Японии ко Второй мировой войне очень интересовало Москву. Нет 
также необходимости говорить, что после начала войны с Германией Советский Союз 
проявлял к позиции Японии чрезвычайный интерес. Ничто другое не имело такой 
непосредственной связи с выполнением моей важнейшей задачи – проблемы войны или 
мира между Японией и СССР – как отношение Японии к отмеченным выше двум мировым 
политическим событиям (Вторая мировая война и война Германии с СССР). Исходя из 
сказанного, можно понять, почему моя разведгруппа имела особую 
заинтересованность в этой проблеме и активно стремилась выполнить данную задачу.
 Во всяком случае, мы выполняли эти обязанности до октября 1941 года.

6. Общая мобилизация лета 1941 года. Задачи по этой проблеме частично затронуты 
в предыдущем разделе. Но так как в течение нескольких месяцев для моей 
разведгруппы это была проблема чрезвычайной важности, ее можно рассматривать 
как самостоятельную задачу. Получение достоверных сведений о масштабах и 
направленности (север или юг) мобилизации делало ясным, стремится или нет 
Япония к войне с СССР. Крупные масштабы мобилизации и отправка некоторых 
резервных частей на север сначала дали нам повод для беспокойства, но 
постепенно стало понятным, что эти действия не имеют главной целью СССР. 
Поэтому на вопрос, поставленный в пятом пункте, мы наконец-то смогли дать 
четкий ответ. Короче, можно было сделать вывод, что этим летом или осенью 
Япония не планирует нападения на СССР, или, выражаясь иначе, нападения не будет,
 по крайней мере, до весны будущего года.

После такого заключения перед нами непосредственно встала проблема крупного 
кризиса в японо-американских отношениях. В декабре этот кризис в конце концов 
вылился в войну, но мы смогли изучить только начальный его этап и были, к 
несчастью, лишены возможности завершить свою миссию.


Директивы Москвы, касающиеся специальных задач

В течение многих лет пребывания в Японии я, в добавление к задачам, 
перечисленным в первой части, получил множество директив из Москвы. Они 
передавались главным образом по радио, но иногда я получал их и с курьерской 
почтой. Директивы носили как общий, так и очень специальный характер. Общие 
директивы содержали инструкции по активизации разведывательной деятельности, 
требовали подбора более надежных источников информации и время от времени 
рекомендовали предпринимать различные меры предосторожности. Специальные 
директивы предписывали уточнить те или иные конкретные вопросы, например: 
существует ли на самом деле та или иная дивизия, где она дислоцируется, какие 
новые типы самолетов приняты на вооружение в японской армии, какие новые типы 
танков производятся. Иногда также присылались директивы по политическим 
вопросам. Например, однажды был получен запрос о возможности достижения 
взаимопонимания между Японией и США в вопросах, касающихся СССР. Однако я не 
получал новых заданий, выходящих за рамки обязанностей, определенных Москвой 
или выбранных мной самостоятельно. По крайней мере, я не помню сообщений, 
содержавших такие задания. Москва полностью доверяла политическому чутью и 
политической сознательности моей разведгруппы. Полное описание задач, 
возложенных на мою группу, содержится в первом и втором разделах.


Общие замечания

Я хотел бы рассказать немного о том, как выполнялись задачи, о которых шла речь 
выше.

В период с осени 1933-го по весну 1935 года говорить о реальном выполнении 
задач почти не приходилось. Это время мы провели в подготовительных работах в 
условиях очень трудной обстановки в Японии. Надо было организовать 
разведывательную группу и создать основу для разведывательной деятельности. 
Будучи иностранцами, мы должны были прежде всего хорошо узнать проблемы, 
ставшие объектом нашей миссии. Добиться точного понимания различных проблем, 
которыми мы обязаны были заниматься, сразу было почти невозможно. Даже для 
Мияги, который долго жил за границей, потребовалось определенное время для того,
 чтобы войти в курс японских проблем. Нам же, иностранцам, для этого был 
необходим гораздо больший срок. Начало действительной разведывательной 
деятельности пришлось на то время, когда я вернулся из своей короткой поездки в 
Москву летом – осенью 1935 года, а примерно с осени 1936 года группа стала 
сильной организацией и смогла выполнять свои функции. Предыдущий период следует 
рассматривать как время изучения ситуации в Японии и подготовки к реальной 
работе. Критиковать начальный период моего пребывания в Японии значит то же 
самое, чти и критиковать результаты моей плодотворной деятельности. Это 
означает, что до 1936 года не могли бы быть достигнуты результаты такой же 
ценности.




ИНФОРМАЦИОННЫЕ ИСТОЧНИКИ, КОТОРЫЕ МОГЛИ ИСПОЛЬЗОВАТЬСЯ НЕПОСРЕДСТВЕННО ЧЛЕНАМИ 
МОЕЙ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ГРУППЫ В ЯПОНИИ



Общие замечания

Перед тем как подробно изложить этот вопрос, я хочу пояснить некоторые общие 
моменты. Я не знаю полностью всех источников информации, которые могли 
использовать члены группы. Я знаю только те из них, которые были особенно 
важными, и те, которые пригодились в работе. Я знаю только общий характер 
источников и не располагаю данными о конкретных людях и их именах. То, что я 
недостаточно знал об информационных источниках своей группы, объясняется не 
отсутствием интереса к деятельности и усилиям своих сотрудников и не тем, что я 
ленился. Характер нашей работы был таков, что большая часть с трудом созданных 
источников информации быстро «пересыхала», и я не считал источник действительно 
ценным и пригодным, если он не был проверен в течение длительного времени. 
Поэтому, если канал информации моих сотрудников не проходил подобной проверки, 
я считал эти сведения не очень ценными. Моим принципом было не придавать 
важного значения именам людей, от которых исходила информация. Я делал это 
умышленно, для того, чтобы на вопрос об этих людях я не мог бы ничего ответить 
и тем самым доставить им неприятности. Это одно из традиционных правил 
нелегальной деятельности.


а) Источник иинформации Одзаки

Самым важным источником информации Одзаки была группа лиц, вращавшихся около 
принца Коноэ, своего рода «мозговой центр», в который входили Кадзами[47 - 
Кадзами Акира – генеральный секретарь первого кабинета министров Коноэ и 
министр юстиции во втором кабинете Коноэ в июле – декабре 1940 г., друг Одзаки. 
В 1955 г. вступил в Социалистическую партию Японии.], Сайондзи[48 - Сайондзи 
Кинкадзу – сын принца Сайондзи Киммоти, неофициальный советник кабинета 
министров Японии, друг Одзаки, арестован по «делу Зорге» 16 марта 1942 г., 
освобожден из-под ареста 16 мая 1942 г., осужден на три года заключения условно.
], Инукаи[49 - Инукаи Кэн – член японского парламента, экономический советник 
марионеточного китайского правительства на захваченной японцами территории 
Китая, друг Одзаки, арестован по «делу Зорге» 4 апреля 1942 г., освобожден 
из-под ареста 16 мая 1942 г.], Гото[50 - Гото Рюносукэ – друг принца Коноэ, 
основатель в 1936 г. исследовательского общества «Сёва кэнкюкай» – «мозгового 
центра» принца Коноэ.] и сам Одзаки. Возможно, там были и другие люди, но я 
помню только те имена, которые иногда слышал. Когда Одзаки или я сам упоминали 
этих людей, мы обычно называли их «группа Коноэ». В сообщениях в Москву я 
называл их «круги, близкие к Коноэ». Я полагаю, что большая часть информации 
Одзаки по вопросам внутренней и внешней политики, если только ее источником не 
являлись личные обширные знания и глубокие выводы самого Одзаки, несомненно, 
поступала через эту группу. Информация, исходившая от группы Коноэ, касалась 
внутриполитического курса кабинета Коноэ, разнообразных сил, оказывающих 
влияние на формирование внутренней и внешней политики, а также различных планов,
 находящихся в стадии подготовки. Иногда Одзаки представлял экономическую 
информацию и, в очень редких случаях, общеполитическую и военную. Он продолжал 
получать сведения от этой группы и в то время, когда Коноэ уже не был 
премьер-министром, но не так часто, и их содержание не всегда было достоверным. 
Я не могу сказать, кто из членов этой группы давал больше всего информации. 
Определить это было очень сложно. Возможно, это был Кадзами, с которым Одзаки 
был в наиболее близких отношениях, а может быть, это был Инукаи. Я хочу 
подчеркнуть, что это только мои смутные предположения, так как с Одзаки не было 
специального разговора на эту тему. Так или иначе, с этими двумя людьми Одзаки 
был наиболее близок. Однако иногда казалось, что их близости наступал конец. 
Одзаки был очень независимый человек, и не всегда он был в гармонии с ними. По 
этой причине то различия во взглядах на что-либо, то испорченное настроение 
оказывали влияние на их отношения.

Одзаки иногда встречался непосредственно с принцем Коноэ, но наедине или нет, 
не знаю. Информация, получаемая им в результате этих встреч, не представляла 
собой конкретные политические доклады, а отражала лишь мнения и соображения по 
общеполитическим вопросам, а иногда даже настроение принца Коноэ. Такая 
информация, хотя и не отличалась конкретностью, была чрезвычайно важной, так 
как давала более глубокое понимание политики японского правительства, чем целые 
горы подробных фактов. У меня в памяти осталось, в частности, очень важное 
сообщение Одзаки о его встрече с принцем Коноэ в 1941 году. Она ясно показала, 
как стремился принц Коноэ разрешить японо-китайскую проблему и избежать 
столкновений на дипломатическом фронте. Эта встреча лучше вереницы политических 
документов отобразила политику третьего кабинета Коноэ по отношению к СССР, 
Великобритании и США. Однако такие личные встречи между Одзаки и принцем Коноэ 
происходили очень редко.



Южно-Маньчжурская железнодорожная компания

В связи с работой в этой компании Одзаки мог получать массу информации 
политического и экономического характера, часть которой можно было использовать 
для нашей деятельности. Иногда в руки попадали политические и экономические 
документы, а иногда – чисто военные материалы. Однако военной информации было 
мало и, по-моему, только очень небольшая ее часть поступала ко мне из этого 
источника.

Я особо подчеркиваю, что никогда не запрашивал о подобных источниках информации 
ничего, кроме самых общих обычных сведений. В большинстве случаев для меня было 
вполне достаточно иметь мнение Одзаки о том, что та или иная информация ценная 
или средняя, или не представляет интереса. Думаю, что Одзаки ежемесячно готовил 
доклады экономического и политического характера для этой компании. Кажется, 
его донесения для меня по экономике и политике готовились на основе информации, 
которую он получал через компанию, или были частью его докладов для компании.

Очень были кстати поездки, которые совершал Одзаки в интересах компании. Мне 
доставляло много неудобств его отсутствие, но и от его поездок мы получали 
очень многое. Он имел связи со многими необходимыми людьми и обладал 
замечательной наблюдательностью, поэтому всегда возвращался с очень ценной 
информацией для нашей работы. По поручению Южно-Маньчжурской железной дороги он 
ездил один раз в Маньчжурию и несколько раз в Китай, и в каждом случае я особо 
просил его обращать внимание на те или иные политические или военные проблемы, 
связанные с нашей деятельностью.



Источники военной информации Одзаки

Я думаю, что максимум одно или два сообщения Одзаки содержали общие военные и 
политические сведения, полученные от действующих офицеров японской армии. 
По-моему, офицеров интересовало мнение Одзаки как специалиста по Китаю. Конечно,
 Одзаки тоже пытался получить от них информацию, но как бы там ни было, 
постоянных источников военной информации у Одзаки не имелось.



Связи Одзаки с газетами

Как широко известный ранее газетчик, Одзаки имел много знакомых среди японских 
журналистов. Полагаю, что большинство из них были его коллегами, когда он 
работал в газете «Асахи симбун». От общения с ними он получал много информации, 
главным образом политического характера. Впрочем, в двух – четырех случаях 
прошла политическая информация, связанная с военными вопросами. Думается, что у 
него были связи и с Информационным бюро кабинета министров, а до этого – и с 
Информационным департаментом министерства иностранных дел. Полученные из этих 
источников сведения содержали, главным образом, данные о текущих политических 
событиях, информация же по вопросам фундаментальной политики была очень редкой.



О самом Одзаки

Одзаки получил прекрасное образование. Обширные знания и твердость взглядов 
сделали его одним из тех редких людей, которые сами были источником информации. 
Беседы и дискуссии с ним были очень содержательными. Я часто отправлял в Москву 
как весьма ценную информацию его многие суждения по тем или иным вопросам 
будущего развития ситуации. В тех случаях, когда я сталкивался со сложнейшими, 
специфическими, чисто японскими проблемами и у меня не было полной уверенности 
в их понимании, я полагался на его мнение. В двух или трех случаях я 
советовался с ним, окончательно принимая важные решения, касающиеся сути моей 
работы. Таким образом, Одзаки был исключительной личностью и сам по себе должен 
рассматриваться как прямой источник информации. Я очень многим обязан ему.

В интересах работы моей разведывательной группы Одзаки использовал двух или 
трех помощников. Один из них – Мидзуно, которого я знал раньше в Китае. С ним я 
встречался один раз в ресторане, и, насколько я помню, темой нашей беседы тогда 
было сельское хозяйство. Помощником Одзаки можно считать также и Каваи, хотя, 
как я уже говорил раньше, более правильно считать его иждивенцем Одзаки. 
Наконец, нужно упомянуть одного «специалиста»[51 - Синохара Торао. – Прим.Зорге.
 Торао – фабрикант, приятель Мияги, был арестован по «делу Зорге».]. Он был 
старым другом Одзаки, и его вовлекли в нашу работу вскоре после моего прибытия 
в Японию. Он, однако, оказался далеко не тем человеком, на которого мы 
рассчитывали. Мы сначала рассматривали его как военного специалиста, но он, к 
удивлению, оказался экспертом по деньгам. Некоторые связи с подобными 
помощниками Одзаки имел и Мияги.


б) Источники информации Мияги

Самой старой связью Мияги был его давний друг, личный секретарь генерала 
Угаки[52 - Угаки – японский генерал и политический деятель, был министром в 
правительстве Коноэ, предпринимал неудачные попытки занять пост 
премьер-министра.], с которым он постоянно встречался[53 - Ябэ Сю. – Прим.Зорге.
]. Большая часть информации от этого секретаря касалась внутренней политики, 
главным образом изменений в японских политических кругах. Кроме того, иногда 
поступали сведения о японо-советских отношениях и японской политике в Китае, но,
 разумеется, преобладала информация о проблемах кабинета Угаки. После того как 
Угаки занял пост министра иностранных дел в кабинете Коноэ, этот источник смог 
предоставлять разнообразную обширную информацию. Одновременно он сообщил о 
сильной оппозиции попыткам Угаки сформировать свой кабинет. Когда Угаки был 
министром иностранных дел, им была передана нам подробная информация о 
напряженности в отношениях между Угаки и Коноэ по вопросам китайской политики и 
проблемам создания «сферы процветания Азии».

Мияги имел также давние связи с одним жителем Хоккайдо[54 - Тагути Угэнда. – 
Прим.Зорге.], который передавал подробную информацию о Хоккайдо и порой о 
Сахалине. Информация была главным образом по военным вопросам, таким, как 
масштабы мобилизации в оборонительном районе Хоккайдо, обстановка полного 
спокойствия в этом районе, переброска отдельных частей на Сахалин, 
строительство аэродромов на Хоккайдо и Сахалине и т. д. Иногда тот же источник 
сообщал экономическую информацию о трудностях с материальным снабжением 
северных территорий, а также сведения о запрещении поездок туда по военным и 
политическим причинам.

По словам Мияги, этот человек был его старым другом, который многие годы 
придерживался левых убеждений. Однако, насколько и слышал, он уже давно отошел 
от политической деятельности и сейчас, похоже, всецело поглощен бизнесом, по 
крайней мере, я так понял. Кажется, он занимался на Хоккайдо рыболовным 
бизнесом.

Кроме того, Мияги говорил, что у него имеются также давние связи с несколькими 
газетчиками, с одним или двумя из которых он был особенно близок. Один из них 
был человеком с откровенно правыми экстремистскими взглядами[55 - Кажется, Сано 
Масахико. – Прим.Зорге.]. Информация о японских крайне правых организациях 
поступала к Мияги, главным образом, от него, так же как, похоже, и сведения о 
внутренней напряженности и экономических трудностях в стране. Еще один 
репортер[56 - Думается, Кикути Хатиро. – Прим.Зорге.], кажется, имел какие-то 
связи с военными кругами. Неизвестно, был ли он профессиональным газетчиком или 
работал на временной основе. Он тоже имел правые политические взгляды.

Среди тех, кто снабжал Мияги чисто военной информацией, я довольно хорошо знал 
Косиро. Кроме того, Мияги время от времени упоминал имена людей, которые только 
что оставили военную службу или были призваны на нее, но у меня создалось 
впечатление, что они не были в числе постоянных или регулярных источников 
информации. Думаю, что они были случайными знакомыми, а не настоящими 
приятелями.

По-моему, реальным его сотрудником был только Косиро. Когда Косиро вернулся из 
Маньчжурии, Мияги установил с ним близкие отношения. Решив, что и мне следует 
познакомиться с ним поближе, я встречался с ним один или два раза в ресторане. 
Кажется, что информация о мобилизации в Токийской и Уцуномийской дивизиях 
поступила от Косиро. От него также получены два или три сообщения о 
формировании смешанных частей на базе личного состава Токийской и Уцуномийской 
дивизий. Косиро предоставлял Мияги также разнообразные сведения об условиях 
жизни и деятельности войск на границе с Сибирью. Думается, что от него также 
были получены фрагментарные данные о новых артиллерийских системах и танках 
японской армии.

Мияги собирал военную информацию больше в оживленных местах Токио, в ресторанах 
и барах. В связи с этим он вынужден был часто посещать различные подобные 
заведения. Он часто жаловался, что ему приходится много выпивать в барах ради 
получения даже небольшой информации.

Мияги часто ездил в Осаку, но я не знаю, с кем он был там связан. Он говорил 
только, что посещал там двух или трех знакомых. Иногда он добирался и до Кобе, 
чтобы разузнать что-либо о ходе или отмене мобилизации размещенных там дивизий. 
В последнее время Мияги, кажется, часто встречался со своим старым другом, 
вернувшимся из Америки[57 - Акияма Кодзи. – Прим.Зорге.]. По моему впечатлению, 
Мияги использовал его не в качестве источника информации, а в качестве 
переводчика и помощника в повседневных делах. Мияги несколько раз говорил мне 
об Акияме и всегда твердо подчеркивал, что он заслуживает доверия, если я 
проявлял беспокойство о его дружбе с этим возвратившимся из Америки знакомым.

Кроме того, у Мияги было много случайных знакомых, от которых он время от 
времени также получал сведения, но нельзя считать кого-либо из них достоверным 
или регулярным источником информации. Поскольку Мияги переводил информацию 
Одзаки и раз за разом передавал мне донесения Одзаки, в последние годы я очень 
тесно сошелся с ним.

Я уже и ранее отмечал, что Мияги поддерживал контакты с помощниками Одзаки – 
Каваи, Мидзуно, так называемым «специалистом». Поэтому и этих людей иной раз 
нужно рассматривать в качестве источников информации Мияги. Как и с Одзаки, с 
Мияги у меня были близкие личные отношения.


в) Источники информации Вукелича

У Вукелича было две задачи. Одна касалась технической стороны нашей 
деятельности, другая заключалась в сборе информации.

Самым важным источником его сведений было информационное агентство «Домэй». По 
работе он бывал там каждый день и поэтому мог легко заполучить разнообразную 
информацию, как опубликованную, так и неопубликованную. Кроме того, он мог 
узнавать скрытые политические нюансы непосредственно в агентстве «Домэй» и его 
отделах. Информация, получаемая оттуда, была чисто политической, а некоторая 
просто отражала политическую атмосферу. Поэтому в принципе важной информации 
оттуда не поступало, но она была значимой и интересной как дополнение к 
огромному количеству сведений, полученных моей группой по другим каналам. Это 
впечатление особенно укрепилось после докладов Вукелича об атмосфере в 
агентстве в связи со Второй мировой войной и настроениях, связанных с 
развязыванием войны Германии с СССР. Агентство «Домэй» совершенно не было 
прогерманским, и такая позиция отражала чувства большинства японцев.

Вукелич часто мог получать сведения, которые были широко известны в «Домэй», но 
из-за цензуры обычно не публиковались. Благодаря этому мы могли изучать 
политическую обстановку в Японии и знать позицию правительства. Он также 
общался с французами из отделения агентства «ГАВАС» и получал от них различные 
отрывочные сведения. Благодаря этому он мог узнавать позицию своих 
друзей-французов после падения Франции по отношению к Германии и политику 
Японии по отношению к Индокитаю и Южным странам. Однако это были скорее 
материалы, отражающие общую атмосферу событий, чем достоверная информация.

Отделение агентства «ГАВАС» имело контакты с французским посольством, и Вукелич 
при случае лично бывал там, в связи с чем нас очень интересовали текущие 
сведения и капитальная информация, которые он там добывал. Вукелич также 
несколько раз встречался с военным атташе французского посольства, однако 
информация, полученная по этому каналу, не была особо важной.

В качестве корреспондента информационного агентства «ГАВАС» Вукелич, с 
разрешения японских военных властей, смог совершить поездку на Халхин-Гол, и 
нечего говорить, что благодаря этому случаю он собрал информацию для нас.

В последнее время он получал много информации от иностранных, особенно 
американских, журналистов, среди которой были очень интересные сведения, 
связанные большей частью с дипломатической политикой. Например, из 
представленной им информации наиболее важной была речь посла США Грю в 1941 
году. В последнее время он, пожалуй, еще более сблизился с американскими 
журналистами.


г) Источники информации Гюнтера Штейна

Штейн был в Токио с 1936-го до начала 1938 года. Он симпатизировал нам, но 
никогда не был настоящим членом моей группы. Однако практически он активно 
сотрудничал с нами.

Штейн был близко знаком с послом Дирксеном, которого знал еще с Москвы. Посол 
считал его умным человеком и значительной персоной. Кроме того, для нашей 
работы ценным было то, что у него как представителя британской газеты были 
связи с послом Великобритании. В Британском посольстве он имел особенно тесные 
отношения с известным сэром Сэнсомом[58 - Джордж Бэйли – британский экономист и 
дипломат, в 1925 – 1940 гг. торговый атташе при посольстве Великобритании в 
Токио.]. Он мог добывать в посольстве информацию, связанную, главным образом, с 
общей дипломатической политикой. Иногда у него бывала возможность лично 
побеседовать с послом и военно-морским атташе посольства. Штейн был очень 
дружен со всеми иностранными журналистами, особенно с английскими и 
американскими, от которых получал различную интересную информацию. В последнее 
время он имел тесные связи с информационным агентством «Домэй», в связи с чем 
через это агентство, как и Вукелич, мог добывать сведения об общей политической 
атмосфере и различных скрытых политических действиях. К тому же он сам был 
ценным источником информации, так как очень скрупулезно изучал экономическую 
ситуацию в Японии и писал прекрасные книги об этом. Благодаря его исследованиям 
прояснились многие факты экономической жизни, до тех пор не вполне понятные. В 
сферу его личных профессиональных интересов входили внешняя торговля и финансы 
Японии.


Мои собственные источники информации

Общие замечания

О германском посольстве, которое было моим важнейшим источником информации, я 
подробно расскажу в другом разделе.

Думается, я могу утверждать, что по сравнению с источниками информации, которые 
были у меня в германском посольстве, и с источниками, которые имелись у членов 
моей разведывательной группы, другие мои информационные каналы носили 
второстепенный характер. Информация, поступавшая из моих источников, кроме двух 
вышеуказанных, была только относительно значимой. Получить информацию по этим 
каналам я стремился лишь только в первое время после прибытия в Японию. После 
1938 или 1939 года эти источники не играли никакой роли в моей разведывательной 
деятельности, и я полностью оставил их и к ним не обращался. Причиной 
«пересыхания» источников, из которых я ранее получал сведения, были постоянно 
ужесточавшиеся в связи с японо-китайскими событиями антишпионские законы в 
Японии. После начала этих событий перечисленные ниже информаторы из-за страха 
перед законом переставали передавать какие бы то ни было сведения. Объем 
информации, которой они располагали, также резко сократился.

Наконец, я хочу заявить еще об одном: я убежден, что никто из людей, общавшихся 
со мной, имена которых появятся ниже, ничего не знали ни о моей подлинной 
миссии, ни о характере моей работы. Все они считали, что я только известный 
журнал и ст.



Немецкие предприниматели и инженеры

Впервые приехав в Японию, я слышал много различных высказываний бизнесменов и 
инженеров об общей экономической ситуации. Однако дело не в том, что все они 
без исключения рассматривали только общеэкономические вопросы, а в том, что 
представленная ими информация ограничивалась узким кругом вопросов, которыми 
они занимались, притом в весьма общем виде. Кроме того, опасаясь, что о 
содержании наших бесед от меня смогут узнать конкуренты, они уверяли, что не 
знают каких-либо подробностей. Вообще-то говоря, я предпочитал беседовать с 
инженерами, которые были не так робки, как предприниматели, и, по крайней мере, 
знали свою специальность. После 1938 года я уже не имел дела с бизнесменами и 
инженерами. Работая в германском посольстве, я переключился на изучение еще 
более, чем раньше, конкретных экономических и особенно военных проблем. 
Используя собранные в посольстве соответствующие материалы, я готовил донесения 
и для военного атташе, и для себя. Поэтому для получения информации я больше не 
полагался на предпринимателей и инженеров.

Главным образом я поддерживал дружеские отношения с инженером Мюллером из 
Германской машиностроительной компании, а кроме того, у меня были тесные связи 
с их конкурентом, компанией «Гуден Хоффман», и использовал также г-на Кальбаума,
 представителя одной химико-фармацевтической компании. Думается, что эти люди 
покинули Японию перед тем, как разразилась война в Европе. Во всяком случае, я 
не встречал их в течение долгого времени. От первых двоих я узнал о положении в 
черной металлургии Японии, от последнего – некоторые данные о японской 
химической промышленности. Кроме того, я узнал, что Япония закупила в Германии 
несколько лицензий на производство синтетического горючего, но выяснить 
подробности мне не удалось. Позже, однако, я обнаружил их в документах 
германского посольства. Я часто встречался также с инженером, ответственным за 
сборочные работы в фирме «Хейнкель». Он имел дела с компанией «Ниппон хикоки 
когё» и прибыл в Японию вместе с упоминавшимся мною ранее Хаагом. Я несколько 
раз получал от них сведения общего характера о производстве германских 
авиадвигателей в Нагое. После 1938 года я больше ни с кем из этих 
инженеров-сборщиков не встречался. Однако позднее в досье аппарата 
военно-воздушного атташе германского посольства я обнаружил более подробную 
информацию о производстве этих двигателей японской авиакомпанией и закупке 
германских самолетов.

Когда несколько германских самолетов совершили прямой перелет из Германии в 
Японию, я, естественно, расспросил пилотов об обстоятельствах полета и об их 
планах в Японии. С одним из пилотов, бароном фон Габленцем, я совершил полет из 
Японии в Маньчжурию и обратно на самолете «Юнкерс», на котором он прилетел в 
Японию из Германии. Впрочем, переговоры о закупке крупных самолетов 
«Фокке-Вульф» и «Юнкерс» позже закончились безрезультатно. Я узнал об этом из 
досье германского посольства. От уже упоминавшегося Мюллера я два или три раза 
слышал о строительстве завода «Варц» в Маньчжурии одной германской компанией 
тяжелого машиностроения. Однако, как я уже говорил, с 1938 года поступление 
подобной информации стало постепенно сокращаться и в начале 1939 года полностью 
прекратилось. В результате подготавливаемые мною доклады для военного атташе 
Матуки[59 - Матуки Герхард (1894 – 1983) – в 1938 – 1940 гг. полковник, военный 
и военно-воздушный атташе Германии в Японии и Манчжоу-Го.] стали готовиться 
только на основе материалов, которые я мог получить в германском посольстве.

Немецких предпринимателей и инженеров я по большей части встречал в германском 
клубе и на приемах в посольстве. Как корреспондента немецкой газеты меня иногда 
приглашали в Германскую торговую палату в Токио. Само собой разумеется, что как 
журналист я обязан был изучать общие проблемы, вставшие перед германскими 
коммерсантами в Японии, и, естественно, в ходе моих бесед с предпринимателями и 
инженерами во время таких встреч в центре внимания оказывались экономические 
вопросы. В личном плане я был связан с крайне ограниченным числом 
предпринимателей, и это не имело никакого отношения к моей разведывательной 
деятельности. Я встречался с ними в семейном кругу, и при этом присутствовали 
также женщины и другие гости.

В моих записках, посвященных личным друзьям, часто упоминаются имена Мор и 
Кауфман. Это были предприниматели, с которыми я очень сблизился. Я с обоими 
подружился и в семейном отношении и поэтому всегда испытывал удовольствие, 
бывая у них дома. Их семьи общались с семьями сотрудников германского 
посольства, однако это обстоятельство не только не было связано с моей 
разведывательной деятельностью, но скорее наоборот. Это были знакомства в 
обществе, которые я завел отчасти для усиления маскировки, чтобы моя 
деятельность в Токио выглядела более легальной, отчасти потому, что у меня с 
ними сложились личные хорошие отношения. Когда я ездил в Китай, а особенно в 
Шанхай, я непременно посещал там германские дипломатические учреждения. Я 
подружился с германским посланником Фишером и мог с ним, разумеется, беседовать 
на различные политические темы. Я получил много подробной информации о японской 
политике в отношении Китая и германских интересах в Китае, при этом в виде 
оригинальных документов. Но помимо этого, у Фишера и меня были общие интересы в 
области истории Китая и древнего китайского искусства.

Я поддерживал дружеские отношения с немецкими предпринимателями в Китае. 
Приезжая в Шанхай, я всегда встречался с двумя-тремя из них, чтобы побеседовать 
об экономической ситуации и состоянии германской торговли. Встречался я также с 
доктором Войдтом, которого рекомендовал Клаузен. Он приезжал в Токио примерно 
два раза в год, поэтому мы с ним встречались и здесь. Большинство немецких 
предпринимателей из Китая, приезжая в Токио, заходили ко мне. Войдт не был 
членом моей разведывательной группы, но как правительственный чиновник знал 
очень много в различных областях, поэтому я с удовольствием поддерживал с ним 
контакты. Безусловно, какую-то часть услышанных от него сведений я использовал 
в своей разведывательной деятельности. В своих радиосообщениях в Москву я 
называл его и других немецких торговцев из Китая «коммерсантами». Последний раз 
мы встречались с Войдтом около года назад. Он и лично мне очень нравился, и был 
одним из немногих людей, к которым я питал дружеские чувства. Большинство 
немецких предпринимателей в Китае мне не очень нравились и были для меня 
неприятны.



Нацистская партия в Токио

Вступив в нацистскую партию по причинам, изложенным в другом разделе, я часто 
имел контакты с партячейкой, ее членами и получал от них различную отрывочную 
политическую информацию о Германии. Например, я узнал о широкомасштабных 
приготовлениях Германии к войне и росте антисоветских настроений внутри 
нацистской партии после начала мировой войны, хотя и был заключен с СССР 
дружественный пакт. С этого момента я был убежден в том, что, несмотря на 
заключение пакта, рано или поздно отношения между двумя странами обязательно 
будут разорваны. Позиции членов нацистской партии относительно Японии 
разделялись. Одна часть не особенно приветствовала тесные отношения между 
Германией и Японией, они полагали, что Германия не получит никаких 
экономических выгод от такого партнерства, а некоторые из них открыто призывали 
к союзу с Китаем. Даже близкий к министру иностранных дел Риббентропу Штамер, о 
котором я уже упоминал ранее, после того как были прерваны переговоры 1939 года 
о японо-германском союзе, стал придерживаться такого же мнения. В последнее 
время и в нацистской партии уверенность в победе заметно уменьшилась и возникло 
определенное чувство тревоги за будущее, если война затянется надолго. Кажется, 
в начале 1938 года, незадолго до удаления маршала Тухачевского, среди нацистов 
в Токио шли разговоры о том, как бы скрытно организовать сейчас в СССР 
внутренний распад. В связи с этим упоминались имена Тухачевского и военного 
атташе в Лондоне Путны. Эта мысль широко распространилась среди членов 
нацистской партии и ее особенно пропагандировали нацисты, только что 
вернувшиеся из Германии. Я также слышал от них, что Союз контрреволюционеров в 
Германии имел связь с Путной, а тот – с Тухачевским.



Голландская колония в Токио

Хотя мои связи с голландской колонией в Токио оборвались в начале 1939 года, ее 
тоже следует считать моим источником информации. Я посылал корреспонденции в 
газету «Амстердам Хандельсблатт», поэтому, естественно, имел контакты с 
голландскими дипломатическими и деловыми кругами. Из этих источников ко мне 
поступала информация о масштабах сопротивления голландской стороны японской 
экономической экспансии в Голландскую Восточную Индию. Кроме того, я получал 
много сведений о голландских, британских, а позднее и американских объединенных 
усилиях против экономической агрессии Японии в голландских владениях. Из 
голландских банковских кругов я мог получать отдельные материалы, касающиеся 
японо-голландской торговли, а также определенную информацию о внешней торговле, 
состоянии финансов и об общей экономической ситуации в Японии. Однако с 1938 
года, когда в результате европейской политики Германии ухудшились ее отношения 
с Англией и Францией, а также до некоторой степени и с Голландией, поступление 
сведений из этих источников прекратилось. В это время голландцы уже 
окончательно отвернулись от немцев и сблизились с англичанами и американцами.



Немецкие журналисты в Японии

Между немецкими журналистами в Японии и мной, естественно, существовала тесная 
профессиональная связь. Я часто встречался с Виссэ и Каровом из DNB[60 - 
Deutsches Nachrichtenburo (DNB) – Германское информационное бюро.], Шульцем из 
«Дойче Альгемайне цайтунг», Магнусом из Германского агентства экономических 
новостей и Зермайером из «Трансоушен пресс». Однако никто из них не имел ни 
малейшего представления о том, кем я на самом деле был и чем занимался. 
Разумеется, мы как журналисты обменивались мнениями о различных событиях и 
политической ситуации, дискутировали о различных проблемах и по журналистской 
привычке энергично поносили все, связанное с политикой. Среди других 
журналистов я считался очень хорошо информированным. Они не могли сообщить мне 
каких-либо стоящих новостей или сведений, а скорее, наоборот, стремились 
получить новости от меня. Однако, я хочу подчеркнуть, что никогда не сообщал 
никому из журналистов информацию, полученную от сотрудничавших со мной японцев, 
и секретные сведения, добытые в германском посольстве. За этим я строго и 
тщательно следил.

Я пользовался уважением среди других корреспондентов не только как известный 
немецкий журналист, но и как добрый товарищ, всегда готовый в случае 
необходимости протянуть руку помощи. Например, когда Виссэ уехал на родину в 
отпуск, я вместо него работал в DNB, или, если происходило что-либо, о чем надо 
было во что бы то ни стало телеграфировать, а другие журналисты не знали, я ему 
сообщал об этом. Мы встречались не только в офисе, но и обедали вместе и дома 
бывали друг у друга. С другой стороны, они, узнав, что я не хочу идти в 
агентство «Домэй» или в Информационное бюро японского правительства, тут же 
брали на себя заботу об этом. Меня считали немного беспокойным, роскошествующим 
журналистом. Конечно, они не знали, что помимо работы в газете я должен был 
выполнять еще очень многое. По этим причинам у меня были дружеские отношения с 
немецкими спецслужбами.



Иностранные корреспонденты

Все другие иностранные журналисты были настроены антигермански и считали меня 
нацистским репортером, поэтому я был отдален от них. Наши отношения никогда не 
выходили за рамки обычных деловых связей, а в 1939 году вообще прекратились. До 
1938 года у меня было несколько профессиональных контактов с представителем 
агентства «Рейтер» Коксом и американцами Морином и Томпсоном, но по мере 
постепенного роста напряженности политической ситуации в Европе, и в довершение 
всего из-за смерти Кокса и высылки Морина и Томпсона из Японии, мои личные 
связи с иностранными корреспондентами практически сошли на нет. Сейчас в Токио 
нет почти ни одного иностранного корреспондента, которого бы я знал лично. Я 
всегда избегал Редмана, потому что он был мне неприятен. Я ничего не знаю о 
шпионской деятельности, которую приписывают Коксу. Я считал его беспечным и 
простодушным человеком. Вообще-то говоря, у меня не было интереса к иностранным 
корреспондентам. Поскольку Гюнтер Штейн и Вукелич уже имели возможность 
получать от них информацию, лично мне заниматься этим делом не было 
необходимости.



Агентство новостей «Домэй» и японские журналисты

По тем же причинам с агентством «Домэй» я поддерживал отношения только первое 
время после прибытия в Японию, да к тому же они ограничивались всего лишь 
разовыми контактами. В последующем у меня полностью пропал интерес к агентству, 
поэтому даже такие отношения прекратились и я полагался, главным образом, на 
информацию, предоставляемую Штейном и Вукеличем, а также на сплетни со всего 
мира, которые собирал Виссэ. Он был насмешником и страшно любил всякие слухи. 
Но говорю это не в плохом смысле, а просто в шутку.

С японцами, кроме тех, кто входил в мою разведывательную группу, в течение 
последних нескольких лет я старался по возможности не встречаться. До этого 
вместе с другими немецкими журналистами я общался с коллегами из «Асахи», 
«Нити-Нити» и «Домэй». В последние годы я приглашал на ланч Мурату, Кума-саки и 
Мори из «Джапан Адвертайзер», но и это в каких-нибудь особых случаях и обычно 
вместе с другими немцами. Я приглашал их в рамках своих служебных обязанностей, 
имея при этом цель не создавать впечатления, что я окончательно оборвал связи с 
японцами. У меня и в мыслях не было тайных разведывательных целей, так как я 
хорошо знал, что не смогу получить от них интересной информации, и даже после 
того, как Мурата перешел в сферу бизнеса, я в отношении него занимал такую же 
позицию. До этого он по крайней мере давал мне кое-какую информацию о Накано и 
«Тохокай»[61 - Накано Сэйго (1886 – 1943) – японский журналист, государственный 
и партийный деятель, в 1933 г. основал фашистскую организацию «Тохокай», с 1940 
г. генеральный секретарь «Движения единства за укрепление трона».], но потом 
все его интересы свелись только к деньгам и выгоде.



Военное министерство

Мои отношения с пресс-группой военного министерства и с армейскими офицерами, с 
которыми меня знакомили генерал-майор Отт и полковник Матуки, не отличались от 
описанных выше. Можно сказать, что в последние годы у меня почти не было связей 
с такими людьми.

Через Отта и Матуки я познакомился с генералом Осимой и неоднократно встречался 
с ним. А после заключения японо-германского союза я даже брал у него интервью 
для моей газеты. Кроме того, в то время я познакомился с тогдашним полковником 
Манаки, майорами Ямагата и Сайго, с теперешним генерал-майором Муто и с другими 
офицерами, имена которых я позабыл. Из пресс-группы военного министерства я 
встречался с тогдашним полковником Сайто, и он часто приглашал меня вместе с 
другими немецкими журналистами. Я также несколько раз приглашал его как член 
группы немецких корреспондентов. У меня почти не было дел с его преемником 
Акиямой, но я встречался несколько раз с полковником Уцуномия и даже посещал 
его раз или два в Шанхае. В последний раз мы встречались с ним весной 1941 года.


Помимо перечисленных людей, я один раз брал интервью у посла Сиратори (до того 
как он заболел) и беседовал с ним так долго, как это было только возможно. Я 
также часто встречался с Накано – политиком и партийным лидером. Кроме того, 
мне несколько раз довелось встречаться на приемах с адмиралом Кобаяси. Нынешний 
министр иностранных дел Того очень давно однажды согласился на мою просьбу дать 
интервью, а затем мы раз или два виделись на приемах в посольстве.

По обыкновению министры иностранных дел при назначении на должность проводят 
пресс-конференции для иностранных корреспондентов, где и я присутствовал 
несколько раз. Но это не выходило за рамки обычных формальных пресс-конференций.
 Последняя, на которой я был, проводилась по возвращении министра иностранных 
дел Мацуоки из поездки в Германию и СССР.




МОИ ИССЛЕДОВАНИЯ В ЯПОНИИ



Предисловие

Я был убежден, что для успешного достижения наших разведывательных целей 
необходимо глубокое понимание всех вопросов, хотя бы в малой степени связанных 
с нашей миссией. Другими словами, я полагал, что не следует уходить с головой 
только в техническую и организационную работу: получить указания, передать их 
членам группы, а затем отправить сообщения в московский центр. Как руководитель 
разведывательной группы, работающей за границей, я не мог придерживаться такой 
поверхностной точки зрения о своей личной ответственности. Я всегда полагал, 
что человек в моем положении не должен удовлетворяться только сбором информации,
 а стремиться к исчерпывающему пониманию всех проблем, связанных с такой 
работой. Я был уверен, что сбор информации сам по себе, несомненно, важное дело,
 но более важной является именно способность тщательно проанализировать 
информацию, ухватить суть политики в целом и дать ей оценку.

Хотя задания, которые мы получали из Москвы, не допускали произвольного 
толкования, думаю, не менее важным было то, что мы находили и информировали о 
новых направлениях работы, новых проблемах и ситуациях, возникавших в ходе 
нашей деятельности еще до того, как их замечала Москва. Такая работа, 
разумеется, требовала непрерывного и исчерпывающего анализа и изучения японских 
проблем. Если бы я проявил неспособность оценивать возникавшие проблемы и 
принимал ошибочные решения, я, вероятно, стал бы посмешищем в глазах моих 
японских сотрудников. Если бы считалось, что я не обладаю аналитическими 
способностями и обширными знаниями, то я, пожалуй, никогда не смог бы занять 
столь прочное положение, какое было у меня в германском посольстве.

Вот почему я с первого же шага по прибытии в Японию стал энергично развивать 
последовательное изучение ее проблем. Однако, рассматривая через несколько лет 
результаты моих исследований, можно говорить о потрясающем изъяне. В конце 
концов, именно недостаточное владение японским языком привело к моему провалу. 
Оправдывая этот пробел, нужно отметить, что я страдал от недостатка времени, 
так как был по горло занят работой в газете, в германском посольстве, своими 
исследованиями, а также тайной деятельностью.


Основа моих исследований

Знания дел работы в Японии, которые я получил в результате самообразования, 
ничуть не уступали тому, что мог дать немецкий университет. Мне были хорошо 
знакомы европейская экономика, история, политика; я провел три полных года в 
Китае, изучал его древнюю и современную историю, его экономику и культуру и 
занимался обширными исследованиями в области его политики. Кроме того, еще 
будучи в Китае, я написал несколько работ о Японии, стараясь получить общие 
представления об этой стране. Я хочу еще добавить, что, нагрузив себя этими 
предварительными исследованиями и практическими упражнениями, все разнообразные 
проблемы я рассматривал полностью с марксистской точки зрения. Можно со мной не 
согласиться, но я убежден, что исследования, основанные на марксистской теории, 
требуют анализа коренных, базовых проблем – экономических, исторических, 
социальных, политических, идеологических и культурных. Поэтому, если мы 
стремимся к пониманию основных проблем той или иной страны, этот метод, 
естественно, в значительной степени облегчает нашу работу и содействует ей. 
Используя именно этот метод, я осенью 1933 года приступил к глубокому изучению 
проблем Японии.


Мое изучение Японии

Во время моего ареста у меня дома было от 800 до 1000 книг, что, похоже, 
явилось источником значительного раздражения для полиции. Большая часть этих 
книг была посвящена Японии. Создавая свою библиотеку, я собирал все издания 
японских книг на иностранных языках, которые мог достать; лучшие книги, 
написанные иностранцами о Японии, и лучшие переводы основных японских 
художественных произведений. Например, у меня были английский перевод «Ниппон 
сёки» (книга, высоко ценимая коллекционерами), английский перевод «Кодзики», 
немецкий – «Манъёсю», английский – «Хэйки моногатари», перевод выдающегося, с 
мировой славой произведения «Минамото-симоногатари» и др. Я с большим усердием 
занимался японской древней историей (к которой даже сейчас я испытываю интерес),
 древней политической историей, а также древней социальной и экономической 
историей. Я скрупулезно изучал эпохи императрицы Дзингу, Вако и Хидэёси, 
довольно многое написанное мной основано на материалах истории экспансии Японии 
с древних времен. В моих исследованиях очень пригодились многочисленные 
прекрасные переводы по древней японской экономике и политике.

Древнюю Японию изучали многие иностранцы, поэтому не приходилось особо 
усердствовать при поиске необходимых материалов. Думаю, что я смог собрать 
гораздо больше материалов, чем обычный иностранец.

Используя все это как отправную точку для исследований, мне было легче взяться 
за проблемы современной японской экономики и политики. Я тщательно изучил 
аграрный вопрос, затем мелкое и крупное производство и, наконец, перешел к 
тяжелой промышленности, хотя плотное покрывало секретности, обусловленной 
принятыми в последние годы законами, сделало мои исследования недостаточно 
результативными и даже опасными. Конечно, я также изучал социальное положение 
японских крестьян, рабочих и мелкой буржуазии, в начальный период у меня была 
возможность заниматься и этим. Я максимально, насколько мог, использовал 
оригинальные японские материалы, такие, как экономические журналы и публикации 
правительственных учреждений.

Прекрасные материалы для исследований предоставили бесчисленные 
внутриполитические конфликты между парламентской группировкой и правыми 
экстремистами по поводу недостатка зерна и инцидента 26 февраля 1936 года. 
Происходившие время от времени политические инциденты были так хорошо ясны 
человеку, прекрасно знающему старую японскую историю, как не могли и 
представить в Тайной политической полиции. Можно было легко понять внешнюю 
политику современной Японии, если рассмотреть ее в свете старой японской 
истории. Поэтому, зная древнюю историю, можно было сразу дать оценку проблемам 
японской внешней политики.

Меня интересовало также и развитие японской культуры и искусства, я изучал эры 
Нара, Киото, Токугава, влияние различных китайских школ, а также современный 
период с эры Мэйдзи.

Кроме моей домашней библиотеки, я пользовался библиотекой германского 
посольства в Токио, личной библиотекой посла и библиотекой Восточно-азиатского 
общества в Токио, располагающего обширной научной литературой. Общество часто 
проводило научные собрания и лекции, где большей частью темой обсуждения была 
японская история. И я в той или иной степени поддерживал контакты и обменивался 
мнениями с немцами, проявлявшими интерес к этим проблемам.

Вскоре после моего прибытия в Японию для меня были сделаны переводы различных 
работ по истории Японии. У меня дома было очень много таких рукописей. Кроме 
того, для меня регулярно готовились выдержки из ряда японских журналов. 
Благодаря такому способу я мог детально изучать материалы по аграрному вопросу, 
появляющиеся в японских книгах и журналах.


Другие методы исследований

Мое изучение Японии основывалось не только на материалах, появлявшихся в книгах 
и журналах. Прежде всего я должен упомянуть мои встречи с Одзаки и Мияги. Эти 
встречи были не только обменом сведениями или простым обсуждением информации. 
Когда разговор касался каких-либо конкретных проблем в других странах, например 
в Китае, я менял тему разговора, распространял его и на историю и 
общественно-политическую ситуацию в Японии. Познания, которыми обладал Одзаки в 
области японской и иностранной политики, были чрезвычайно широки, и мои встречи 
с ним в этом смысле были очень ценными. Благодаря этим двум моим друзьям и 
сотрудникам я смог ясно понять специфическую роль японской армии в управлении 
государством, а также статус Совета старейшин «Гэнро» как советников императора,
 трудно объяснимый с юридической точки зрения. От них я узнал о доминирующей 
роли в средние века Вако и их влияний в периоды Хидэёси и Токугава. Однако 
благодаря им я не столько узнавал те или иные факты и исторические аналогии, 
сколько получал возможность достичь полного представления о предмете 
исследования и всестороннего его понимания. Так было в случае, когда я особо 
глубоко изучал инцидент 26 февраля и аграрный вопрос. По этим двум проблемам их 
частые советы и оценки были очень содержательны. Более того, думаю, что без 
Мияги я никогда не смог бы настолько, как сейчас, понять японское искусство. Мы 
часто встречались на выставках и в музеях, и не было ничего необычного, когда 
наши дискуссии по разведывательной или политической тематике отодвигались в 
сторону беседами о японском и китайском искусстве. Я делал все возможное, 
стараясь глубоко разобраться в важных проблемах, с которыми сталкивается Япония.
 Поэтому встречи с Одзаки и Мияги составляли важную часть моих исследований.

Частые встречи с послом Оттом и двумя-тремя сотрудниками посольства я также 
использовал для своего образования в области политики. Мы обсуждали текущую 
ситуацию, и это было очень важным при рассмотрении общей политической 
обстановки и выработке соответствующих выводов и при сравнении с предыдущими 
событиями. Посол Отт был проницательным, способным дипломатом, а его помощник 
Мархталер истолковывал текущие события, опираясь на историю и литературу. Из 
бесед с ними я нередко получал полезные идеи для своих исследований. В 
последнее время я часто встречался с посланником Кортом, который хорошо знал 
обстановку в Европе и вообще имел прекрасное образование, что и порождало мой 
живой интерес к разговорам и спорам с ним. В результате мне вздумалось еще раз 
изучить историю Европы, Америки и Азии.

В заключение я должен сказать, что и мои собственные многочисленные поездки, 
возможно, в какой-то мере также пригодились для исследования Восточной Азии. В 
последнее время из-за полицейских ограничений поездки стали совершенно 
невозможными, но ранее, примерно в 1938 – 1939 годах, путешествовать по Японии 
можно было сравнительно просто, поэтому я часто выезжал, но не для обычного 
осмотра мест, а для обследования важных городов и районов. Однако целью моих 
поездок была не разведывательная деятельность, а стремление узнать землю и ее 
народ. Я хотел к тому же сильнее развить в себе способность непосредственного 
восприятия как базу для изучения истории и экономики. Таким образом, я 
спланировал поездку на побережье Японского моря и объездил районы от Ниигата на 
запад. Кроме того, я часто посещал Нара и Киото, подробно осмотрел полуостров 
Кии. Через Кобе, Осаку, побережье внутреннего Японского моря, Сикоку я совершил 
турне по побережью острова Кюсю вплоть до Кагосимы. По воскресеньям я часто 
путешествовал пешком и попутным транспортом из Токио до Атами и западнее. Целью 
таких пеших походов было выяснение положения с урожаем риса в разных местах в 
различное время года. Результаты обследования были важны для моей работы в 
газете «Франкфуртер цайтунг» и журнале «Геополитик».

Я никогда не ездил вместе с кем-либо из членов моей разведывательной группы, 
так как считал, что это сопряжено с большим риском. Единственным исключением 
была встреча с Одзаки в Нара с определенной целью, но она была очень 
кратковременной.


Практическая ценность моих исследований

Получение новых знаний о местах, в которых я бывал, всегда было моей 
потребностью и доставляло мне удовольствие. Это особенно касалось Японии и 
Китая. Но я никогда не рассматривал эти исследования как средство для 
достижения других целей. Если бы я жил в мирных общественных и политических 
условиях, я, вероятно, стал бы ученым, но, несомненно, не стал бы разведчиком. 
Но тем не менее мои исследования были очень важны для основной моей работы в 
Китае и Японии. Как уже отмечалось в начале этого раздела, я вовсе не собирался 
выполнять роль простого почтового ящика для передачи информации, собранной 
другими. Напротив, я считал абсолютно необходимым, насколько возможно, полнее 
разбираться в проблемах страны моего пребывания, а именно Японии. Проведение 
этих исследований дало мне возможность оценивать важность тех или иных проблем 
и событий как с позиции советской дипломатии, так и с более широкой 
политической и исторической точки зрения. Например, между Японией и СССР 
неоднократно возникали конфликты, связанные с пограничными спорами, но это не 
беспокоило меня, так как я видел, что они не причинят большого вреда. Однако 
происшедшие затем японо-китайские инциденты, особенно события лета 1937 года, я 
расценил как прелюдию большой войны, которая охватит весь Китай. Благодаря 
изучению японской истории с особенным акцентом на эру Мэйдзи и последующие 
периоды, мне удавалось избежать сомнений и заблуждений.

В результате этих исследований я мог оценивать достоверность информации и 
слухов. Обладание такой способностью было исключительно важным в моей секретной 
деятельности потому, что на Дальнем Востоке к тайной информации примешивалось 
гораздо больше слухов и предположений, чем в Европе. Если бы я не смог отделять 
достоверную информацию от ошибочной, я, несомненно, получил бы крупный выговор.

Кроме того, когда возникала та или иная новая проблема, я мог сам принимать 
общее решение, важна она или нет для Советского Союза. По этому вопросу я 
получил из московского центра полную свободу действий. Более того, меня ни разу 
не критиковали за то, что я не разобрался или не изучил какую-нибудь вновь 
возникшую важную проблему или ситуацию. С момента пребывания в Китае я всегда 
получал хорошие отзывы Москвы.

Наконец, благодаря исследованиям я мог вырабатывать собственные суждения о 
положении в экономике, политике и военной сфере, а не только просто получать 
необходимую информацию, аккуратно ее передавать. Многие мои радиограммы и 
письменные донесения содержали не только подлинную информацию, но и результаты 
анализа, проведенного на основе отрывочных сведений. Я всегда был предельно 
откровенен. Когда я считал, что моя точка зрения или политический анализ были 
правильны и необходимы, я без каких-либо колебаний передавал их в Москву. 
Москва также поощряла подобную практику. Мне даже неоднократно давали понять, 
что высоко оценивают мои аналитические способности.

Было бы неверно думать, что я без разбору посылал в Москву все собранные 
материалы. Я лично тщательно просеивал их и отправлял только те, которые не 
давали повода для критики. Это требовало больших затрат дополнительного труда. 
То же самое относилось и к анализу политической и военной обстановки. 
Способность отобрать таким образом материал, дать полную оценку той или иной 
проблеме, выработать обобщенную картину событий являются необходимой 
предпосылкой для того, чтобы разведывательная деятельность стала по-настоящему 
полезной. Только занимаясь серьезными и тщательными исследованиями, можно 
добиться, чтобы она с самого начала стала такой.

Не нужно думать, что наша работа заканчивалась, как только мы отправляли по 
радио наши донесения. Это было только одной из сторон нашей разведывательной 
деятельности, причем определенно не самой главной. Через неравные промежутки 
времени я направлял в Москву крупные посылки, в которых были не только 
документы и другие материалы, но и отчеты, написанные мной лично. Я большей 
частью без каких-либо пропусков докладывал о состоянии за отчетный период 
внутренней и международной политики, а также о военных проблемах. Эти отчеты 
представляли из себя обзор и анализ важнейших событий, произошедших со времени 
последнего сообщения, и в них я старался на основе разнообразной информации и 
результатов исследований представить точную и объективную картину новых событий 
и изменений в общей обстановке за последние несколько месяцев. Подобного рода 
трудоемкие отчеты даже замышлять нельзя без всестороннего изучения и обширных 
знаний. В отличие от Берлина и Вашингтона, Москва слишком хорошо знала Китай и 
Японию, чтобы ее можно было легко провести. В СССР уровень знаний о Дальнем 
Востоке был гораздо выше, чем у правительств США и Германии, и Москва требовала 
от меня хорошо обоснованных, тщательно спланированных и систематизированных 
докладов с интервалом в несколько месяцев. Думаю, можно сказать, что с самого 
начала я хорошо удовлетворял сравнительно высоким требованиям московского 
центра, и это стало возможным именно благодаря моим исследованиям.

Исследования, как научная работа, не являлись помехой для моего 
совершенствования в качестве специалиста-разведчика. При необходимости я всегда 
оперативно, решительно, мужественно и изобретательно выполнял свои задачи.

Но я никогда не был настолько самоуверен, чтобы считать, что смогу ответить на 
любые вопросы, касающиеся Японии. Я часто полагался на мнение Мияги и особенно 
Одзаки. Это же относится даже к окончательным формулировкам с точки зрения 
терминологии результатов анализа важных проблем. Для выработки оценки и 
описания тех или иных явлений, происходивших в Японии, я часто беседовал с 
Одзаки или Мияги. Я просил Одзаки без стеснения поправлять меня, когда мои 
суждения были неверны и особенно когда это тесно касалось политики СССР. 
Например, я сначала предсказывал, что японо-китайский конфликт страшно 
затянется и ослабит Японию до такой степени, что ей уже не удастся 
восстановиться, во время событий на Халхин-Голе я твердо был убежден в том, что 
Япония не имеет намерений развязывать войну с СССР, а летом 1941 года выдвинул 
версию о том, что общая мобилизация в Японии не направлена в первую очередь 
против СССР. Во всех этих случаях хорошо проверил свои мысли и в качестве 
ответственных выводов сообщил их в Москву. При этом я в определенной степени 
полагался и на мнение Мияги, но мнение Одзаки было для меня наиболее ценным.


Изучение Японии и мое легальное положение

Изучение Японии имело большое практическое значение для моей разведывательной 
деятельности, но одновременно оно было абсолютно необходимо и как маскировка 
для нелегальной работы. Если бы я не занимался изучением Японии, то, вероятно, 
никогда не смог бы занять то прочное положение, которое было у меня в 
германском посольстве и среди немецких журналистов. Мое положение в посольстве 
определялось не только дружескими связями с его сотрудниками. Напротив, 
некоторые сотрудники возражали против моего влияния в посольстве и даже открыто 
возмущались по этому поводу. Я занял такое положение в посольстве, главным 
образом, благодаря большой общей эрудиции, исчерпывающим знаниям о Китае и 
детальному изучению Японии. Без этих знаний, т. е. без моих детальных 
исследований, никто из сотрудников посольства не стал бы обсуждать со мной 
своих проблем или спрашивать моего мнения по конфиденциальным вопросам. Многие 
из них обращались ко мне именно потому, что знали: эта беседа даст им что-либо 
пригодное для решения проблемы. Никто из них не обладал такими знаниями о Китае 
и Японии, какие я приобрел в результате многочисленных путешествий и 
многолетних исследований. Многие из них не имели также той общей политической 
подготовки, которую я получил благодаря своим связям с коммунистическим 
движением, начиная с 1924 года.

Мои исследования были очень важны и для того, чтобы утвердиться в положении 
журналиста. Без такого фона мне было бы очень трудно превзойти даже не слишком 
высокий уровень начинающего немецкого репортера. Благодаря же такому фону я был 
признан в Германии лучшим немецким корреспондентом, аккредитованным в Японии. 
Газета «Франкфуртер цайтунг», на которую я работал, часто хвалила меня и 
заявляла, что мои статьи повысили ее международный престиж. Газета «Франкфуртер 
цайтунг» в германском журналистском мире отличалась самым высоким уровнем и с 
точки зрения содержания статей превосходила прочие газеты. Это не только мое 
мнение. Так же считали и в германском посольстве, и в министерстве иностранных 
дел Германии, да и все образованные немцы.

Репутация самого видного журналиста влиятельной немецкой газеты, естественно, 
была исключительно важна для моей разведывательной деятельности. Общее 
признание моих способностей оказывало благоприятное влияние также и на мое 
положение в посольстве. Германское министерство иностранных дел, оценив мои 
возможности как журналиста, предложило мне высокую официальную должность в 
посольстве. Я отказался, но мой престиж в посольстве постоянно возрастал.

Благодаря такой журналистской репутации я получал бесчисленные заказы на статьи 
от немецких газет и журналов. Кроме того, газета «Франкфуртер цайтунг» и журнал 
«Геополитик» наседали на меня с предложением как можно быстрее написать книгу о 
Японии. Я закончил уже триста страниц рукописи, но мои литературные планы с 
арестом потерпели крах. Мои очерки, публиковавшиеся в журнале «Геополитик», 
были довольно объемными и охватывали различные темы, благодаря чему среди 
немецких читателей утвердилась моя репутация как журналиста и писателя.

Я не стремлюсь хвалить самого себя. Я просто стараюсь показать, что моя 
исследовательская работа в Японии была абсолютно необходима для 
разведывательной деятельности в интересах Москвы. Думаю, что, если бы я не 
занимался этими исследованиями и не имел такого образовательного потенциала, 
мне не удалось бы выполнить свою секретную миссию и я не смог бы так глубоко 
укорениться в германском посольстве и в журналистских кругах. Более того, я 
наверняка не смог бы в течение семи лет успешно выполнять свою работу в Японии. 
Наиболее важную роль в этом сыграли даже не способности и не то, что я успешно 
выдержал экзамены в московской разведшколе, а мои основательные исследования и 
полученные знания о Японии.




ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОЕЙ ГРУППЫ В ЯПОНИИ



Общие замечания

Мне было строго запрещено Москвой заниматься другой деятельностью, кроме 
разведки, а именно – пропагандистской и организационной работой, имевшей 
политический характер.

Поэтому моей группе и мне совершенно не разрешалось предпринимать какого-либо 
политического воздействия на любых отдельных лиц или на организации. Мы 
беспрекословно выполняли этот запрет, но допускали одно исключение: мы активно 
воздействовали на мнение людей в отношении мощи СССР. Пусть даже это нарушение, 
но совершенно неразумно соблюдать общие ограничения, ничего не 
предусматривающие в отношении подобных экстраординарных случаев. Если бы Одзаки 
и я в качестве советников, опытных советников-специалистов по политическим 
проблемам, принижая мощь СССР, подтвердили общее мнение, тогда низко ее 
оценивавшее, наша позиция сразу стала бы опасной. Именно поэтому наша группа 
заняла особую позицию по вопросу оценки мощи Советского Союза. Однако, поступая 
таким образом, мы не вели пропаганды в пользу Советского Союза. Обращаясь к 
отдельным людям и к целым слоям общества, мы рекомендовали осмотрительнее 
оценивать мощь СССР. Мы убеждали их, не умаляя мощи Советского Союза, стараться 
решать японо-советские проблемы мирным путем.

Одзаки, Вукелич и я на протяжении нескольких лет стояли на этих позициях. 
Однако с 1941 года стали усиливаться голоса в пользу войны с СССР. Я направил в 
Москву единственный запрос, поскольку Одзаки выразил уверенность, что сможет, 
умело обойдя указанные выше ограничения, повлиять на близких ему людей и 
активно содействовать становлению мирного курса Японии по отношению к СССР. Он 
был убежден, что, настойчиво пропагандируя теорию против войны с СССР в группе 
Коноэ, можно добиться поворота японской экспансионистской политики в южном 
направлении.

Мой запрос был сделан в самой общей форме, чтобы сохранить возможности для 
активных действий Одзаки и других членов группы, но ответ Москвы был 
отрицательным. Правда, в нем прямо не запрещались подобные действия, но 
указывалось, что в них просто нет необходимости. После начала войны Германии с 
СССР в 1941 году обстановка стала становиться все более напряженной. В этой 
ситуации я подумал, что, даже не истолковывая ответ Москвы как необязательно 
категорический, ничто не мешает действовать в рамках моей компетенции. А 
рассматривая формулировку «нет необходимости» в более широком смысле, я 
посчитал, что нам определенно не запрещено заниматься вышеуказанной 
деятельностью.

Поэтому я не препятствовал активным действиям Одзаки в группе Коноэ. Более того,
 я сам решительно взялся за работу среди немцев, учитывая, что моя позиция по 
этим вопросам оставалась неизменной в течение нескольких последних лет. 
Действия, которые намечались моей группой и мной лично, укладывались в рамки 
ранее указанных ограничений, установленных Москвой в отношении политической 
деятельности. Никто из нас не предпринимал ничего, что нарушало бы эти 
ограничения, так как в противном случае подверглась бы опасности наша главная 
миссия. Я хочу это особо отметить. То, что мы делали, совершенно не относилось 
к пропагандистской работе.


Деятельность Одзаки

Выше подробно описано, как мы направили в Москву запрос и получили 
отрицательный ответ, и только при этом я впервые узнал о намерениях Одзаки. 
Насколько я знаю, он только после обсуждения этого вопроса со мной начал 
активно работать со своими знакомыми. Аргументы, которые он использовал, в 
основном сводились к следующему.

СССР не имеет намерений воевать с Японией. Даже если Япония вторгнется в Сибирь,
 СССР будет только защищаться. Если Япония нападет на Советский Союз, это будет 
близорукий и ошибочный поступок. Даже если в ходе такой войны Япония захватит 
Восточную Сибирь или ее западную часть, она не будет иметь никаких политических 
и экономических выгод. Вероятно, США и Великобритания будут приветствовать то, 
что Япония втянется в водоворот этой войны, и, после того как она исчерпает 
свои резервы нефти и железа, нападут на нее, выбрав благоприятный момент. Между 
тем, если Германия победит СССР, Сибирь, пожалуй, «упадет в карман» Японии, 
даже если она и пальцем не пошевелит. Если же Япония намерена продолжать 
экспансию куда-либо еще кроме Китая, то южное направление является выгодным для 
этого. На юге есть стратегические ресурсы, крайне необходимые для японской 
военной экономики. Поэтому именно на юге находится действительный противник, 
стремящийся препятствовать развитию Японии.

Одзаки такими аргументами старался смягчить напряженную обстановку 1941 года. Я 
не знаю, использовал ли он какие-либо другие способы, кроме этих. Думаю, что он,
 как и я, при всяком удобном случае противодействовал общей тенденции, 
заключавшейся в поверхностной оценке мощи СССР и пренебрежительном отношении к 
нему как к противнику. Несомненно, в своих беседах с людьми он указывал на 
уроки Халхин-Гола и просчеты Гитлера в войне с СССР.


Деятельность Вукелича

Вукелич как представитель агентства «ГАВАС» посещал устраиваемые для 
иностранных корреспондентов пресс-конференции и поддерживал контакты с 
агентством «Домэй» и газетой «Майнити симбун». Он также в какой-то степени мог 
заниматься указанной выше деятельностью. Думаю, что он дискутировал с теми, кто 
недооценивал мощь СССР, и стремился укрепить курс на мирные договоренности с 
Советским Союзом. Он часто спрашивал меня, как использовать информацию, 
отправляемую им по радио во Францию и полученную в ходе своих бесед с 
сотрудниками агентства «Домэй». В таких случаях я большей частью советовал ему 
быть поосмотрительнее, мы не ссорились, даже если это воспринималось им с 
трудом. Кажется, он умело воспользовался инцидентом на Халхин-Голе. Он говорил 
также о необходимости сближения между Японией и Советским Союзом, поскольку 
политика США в отношении Японии постепенно становилась все более жесткой. 
Думается также, что он, обыгрывая вероломное нарушение Германией пакта с СССР и 
желание быстро его проглотить, стремился показать, насколько эгоистичным и 
необязательным было отношение нацистов к обязанностям, предусмотренным 
договором. И, наконец, он постоянно указывал на существование японо-советского 
пакта о нейтралитете и по меньшей мере создавал атмосферу оппозиции к его 
отмене.

Такая линия поведения Вукелича неожиданно полностью совпала с позицией, которой 
он должен был придерживаться как сотрудник агентства «ГАВАС». Одновременно в 
этом заключался и замысел противодействия настойчивой немецкой пропаганде, 
старавшейся втянуть Японию в войну с СССР. Я хорошо знал, что и в Берлине, и в 
посольстве в Токио такая пропагандистская деятельность ведется, так как после 
начала Второй мировой войны я обязан был ежедневно в германском посольстве 
заниматься работой, связанной с пропагандистскими материалами и с посвященными 
этому отчетами.

Насколько мне известно, именно такова и была деятельность Вукелича. Он не 
занимался пропагандистской работой в пользу Советского Союза, не говоря уже о 
пропаганде коммунизма.


Моя собственная деятельность

Свою работу среди сотрудников германского посольства я опишу позднее. Кроме них,
 я обсуждал советские проблемы с проживающими в Японии немцами, членами 
нацистской партии и со своими японскими друзьями, придерживаясь ограничений, о 
которых писал выше.

Взгляды, излагаемые мною своим немецким приятелям, в основном сводились к 
следующему: Бисмарк говорил, что для реализации фундаментальной немецкой 
политики противостояния британско-французскому блоку необходимо проводить 
политику мира по отношению к России, и решительно выступал против действий, 
хоть в малейшей степени таящих в себе опасность войны с Россией. Справедливость 
этой мысли Бисмарка наиболее красноречиво подтверждена Первой мировой войной 
(Бисмарк действительно несравненный дипломат, до сих пор почитается всеми 
немцами). Советский Союз, в отличие от царской России, ни по своему 
государственному устройству, ни в силу исторического развития не является 
агрессивным государством. И даже если бы в ближайшем будущем у СССР возникла 
такая идея, у него нет для этого возможностей. СССР заинтересован только в 
собственной обороне. Однако было бы величайшей глупостью считать, что Советский 
Союз сразу же распадется и в политическом и в военном отношении, если он 
подвергнется нападению со стороны Германии или Японии. Доказательством тому, 
что СССР не намерен вступать в войну против Германии, является выполнение им 
договоренности о поставках в Германию материалов, крайне необходимых для его 
собственной военной экономики, включая материалы, доставляемые с Дальнего 
Востока по Транссибирской железной дороге.

Я, ничуть не беспокоясь, выражал свою точку зрения знакомым нацистам. Мои 
смелые выражения были общеизвестны, но не было ни одного человека, который 
опроверг бы это мое мнение.

Перед своими японскими знакомыми я высказывался в следующем духе. Для Японии 
совершенно нет причин опасаться нападения со стороны Советского Союза. 
Советские военные приготовления, даже в Сибири, носят чисто оборонный характер. 
Утверждение, что СССР является первым противником Японии, представляет собой 
иностранный пропагандистский вымысел, лишенный исторической основы. Великие 
державы получают выгоду от многолетней враждебности между Японией и СССР. 
Японская армия, ухватившись за высказывания иностранных пропагандистов, требует 
все возрастающих с каждым годом бюджетных ассигнований для противодействия 
этому ужасному монстру – СССР. Однако действительные цели Японии находятся не 
на севере, а в Китае и на юге. И хотя советские военные приготовления носят 
чисто оборонительный характер, их ни в коем случае нельзя недооценивать, как 
показал Халхингольский инцидент.

Я иногда указывал на провал сибирской экспедиции 1918 – 1921 годов, которая не 
только не подняла авторитета Японии, а, наоборот, только принесла ей ущерб. Эта 
точка зрения находила отражение в моих корреспонденциях во «Франкфуртер 
цайтунг» и статьях в других немецких газетах и журналах в виде мнения вдумчивых,
 осведомленных японцев. Такая моя позиция отличалась от взглядов других 
немецких журналистов, поскольку для меня было ясно, что возможность 
возникновения войны между Японией и СССР просматривается слабо. Я уже писал, 
что у немцев подобный «оптимизм» не поощрялся. Конечно, нечего и говорить, что, 
помня о своих читателях – нацистах на родине, я пользовался более 
осмотрительными выражениями, чем употребляю сейчас.

Время подтвердило справедливость моих мыслей. Говоря так, я не стараюсь 
утверждать, что дальнейшее развитие обстановки явилось результатом нашей 
деятельности. То, что Япония взяла курс продвижения на юг, это не наша работа. 
Это объективный процесс.

В заключение я хочу подчеркнуть, что политическая деятельность нашей группы и 
моя лично в целом ограничивалась теми рамками, о которых я писал ранее. 
Вдобавок к этому мы кое-что делали под мою личную ответственность, но Москва не 
требовала от нас выполнения такой работы. И насколько мне известно, Мияги и 
Клаузен подобными делами не занимались вообще.


Непосредственные контакты в Центре во время моего пребывания в Москве

Я уже описывал способы связи с Москвой, которые применялись нами в Японии. У 
меня была курьерская и радиосвязь с четвертым управлением Красной армии, и, как 
в Китае, так и в Японии, мы не использовали других видов связи, кроме двух 
указанных, и не поддерживали отношений ни с какой организацией в Москве, кроме 
четвертого управления.

До зимы 1929 года я находился в Москве и в это время по служебным делам был 
связан только с органами Коминтерна. Как член партии я имел отношения только с 
ячейкой этой организации.


Непосредственные контакты зимой 1929 года

Зимой 1929 года я расстался с Коминтерном, доложив, что прекращаю свои 
отношения с ним в связи с новой работой. Одновременно с этим прекратились мои 
связи и с партийной организацией Коминтерна. После этого всю служебную 
деятельность я вел только в четвертом управлении Красной армии. Я стал членом 
Информационного отдела Центрального комитета Советской коммунистической партии, 
и мое членство в партии и связи с ней стали компетенцией этого отдела. Даже 
сейчас как член партии я несу ответственность перед Информационным отделом, и я 
каждый раз должен был являться туда, когда возвращался в Москву. Любой человек, 
поддерживающий связь с партией через этот отдел, всегда должен отчитываться 
перед ним о своих заграничных поездках. Все мои последующие служебные связи 
ограничивались только четвертым управлением. Я довольно часто встречался с 
начальником управления генералом Берзиным и его заместителем генерал-майором 
Давыдовым. Это была основная форма связи между мной и четвертым управлением. 
Берзин давно слышал от Пятницкого о моих идеях о широкомасштабной политической 
информационной деятельности, выражал одобрение по этому поводу, и поэтому наши 
с ним беседы шли успешно. Кроме того, он горел желанием получать с моей помощью 
военную информацию, крайне необходимую четвертому управлению. Мы договорились, 
что я буду сопровождать в Китай группу военных специалистов и что мы будем 
надеяться на точность моих сообщений. В 1929 году в фокусе интересов оказался 
Китай. Да и мне больше хотелось поехать в Азию, чем в Европу. Таким образом я 
был командирован в Китай.

От сотрудников восточного отдела четвертого управления я получил конкретные 
указания о военной стороне моей поездки в Китай. Относительно деталей моего 
политического и экономического задания генерал Берзин провел со мной 
консультации иного рода. По его словим, он встречался с руководством 
Центрального комитета партии и его военного отдела[62 - Военный отдел 
Коминтерна. – Прим.ред.]. Берзин по партийной работе долгие годы был хорошо 
знаком с этими руководителями и поддерживал с ними дружеские отношения. Я сам 
знаю, что он связывался по телефону с крупными фигурами и ЦК и военными 
руководителями. Нет нужды говорить, что все руководители четвертого управления 
были членами партии, а он был в личных дружеских отношениях с многими 
партийными лидерами. Более того, пожалуй, если бы не было этих личных дружеских 
связей, четвертое управление вряд ли смогло бы так выполнять свои функции. 
Именно благодаря таким отношениям четвертое управление смогло полностью решить 
свои задачи, используя и меня как связующее звено с партийным руководством. 
Такое впечатление особенно усилилось после того, как я начал посылать 
информацию и донесения из-за границы. Благодаря качествам сотрудников 
четвертого управления и тесным связям его начальника с важнейшими официальными 
лицами мои важнейшие сообщения быстро и в полном объеме направлялись советскому 
руководству.

Непосредственно перед отъездом в Китай я посетил восточный, политический и 
шифровальный отделы и провел там последние согласования. Я знал, что в 
четвертом управлении была радиошкола, но я ее не посещал, потому что меня 
посылали в Китай в сопровождении радиста, с которым я должен был встретиться в 
Берлине. Этого радиста звали Вайнгартен. Ни во время пребывания в Москве, ни 
потом я не отчитывался перед четвертым управлением за то, чем занимался в 
свободное время. Я не был штатным сотрудником четвертого управления. Но мои 
служебные и партийные контакты ограничивались встречами со специальными лицами 
из управления и ЦК. По случаю отъезда я встретился с Пятницким, Мануильским и 
Куусиненом, но это были только личные встречи, встречи друзей.


Посещение Москвы в 1933 году

Вернувшись из Китая, я посетил начальника четвертого управления Берзина и его 
нового заместителя, которые радушно приняли меня. Они оба были удовлетворены 
работой, проделанной мной в Китае, и теперь хотели подробно обсудить мою 
будущую деятельность. У меня не было причин отпираться и, кроме того, не было 
никаких других занятий. Время от времени меня вызывали, чтобы обговорить 
некоторые вопросы, но чаще Берзин или его заместитель приезжали ко мне в 
гостиницу или же приглашали меня к себе домой. Как член партии я сразу сообщил 
в ЦК о своем возвращении. Я вторично встретился со Смолянским, который 
курировал мою работу с 1929 года. Я сделал доклад для узкого круга сотрудников 
Отдела и оформил все необходимые партийные процедуры. Там мою работу тоже 
похвалили. Смолянский говорил, что в партии сложилось очень хорошее впечатление 
обо мне. Он два или три раза посещал меня, пока я был в Москве, и помогал мне в 
подготовке к новой миссии. Он с большим энтузиазмом занимался моей предстоящей 
поездкой в Японию и много говорил о ее важности. В его полномочия не входило 
давать мне указания, однако мы с ним совместно обсуждали проблемы, возникшие 
между Японией и СССР после инцидента в Маньчжурии. Он, как и большинство других 
членов партии, опасался нападения Японии на СССР. Ведя со Смолянским такие 
разговоры, я в то же время завершил отчет для Берзина о своей деятельности в 
Китае, но мое желание не задерживаться более в Москве не принималось во 
внимание. Пока же вновь и вновь велись разговоры о зарубежной работе. Даже 
когда я полушутя спросил, может, найдется для меня какая-нибудь работенка в 
Японии, Берзин ничего не ответил мне. Однако через несколько недель он сам с 
воодушевлением поднял эту тему. Он сказал, что руководители ЦК партии, так же 
как и он, проявили интерес к моей деятельности в Японии, и посоветовал мне 
немедленно приступить к подготовке. Видимо, после обсуждения военным 
руководством в Восточном отделе снова решили поручить мне задание в военной 
области. Берзин после беседы с партийными лидерами самого высокого уровня 
сообщил мне краткое содержание моих задач в политической сфере. Их план состоял 
в том, чтобы поручить мне детально разобраться с обстановкой в Японии, 
непосредственно на месте тщательно изучить возможности разведывательных 
операций, затем при необходимости кратковременно вернуться в Москву и после 
этого окончательно решить вопрос о моей будущей деятельности. В московском 
центре считали работу в Японии чрезвычайно сложной, но важной, и потому 
рассматривали такой подготовительный этап как абсолютно необходимый.

Радек из ЦК партии с согласия Берзина подключился к моей подготовке. При этом в 
ЦК я встретился с моим старым приятелем Алексом[63 - Борович Лев Александрович 
(1896 – 1938), кадровый сотрудник разведывательного управления Генштаба Красной 
армии (РУ ГШ РККА). В 1936 г. – заместитель начальника II отдела РУ ГШ ГККА. 
Один из ведущих руководителей направления «Рамзай». В 1932 – 1935 гг. работал в 
ЦК ВКП(б) под руководством К.Б. Радека. Был ответственным секретарем Информбюро.
]. Радек, Алекс и я в течение длительного времени обсуждали общие политические 
и экономические проблемы Японии и Восточной Азии. Радек проявлял глубокий 
интерес к моей поездке. Я только что вернулся из Китая, и он рассматривал меня 
как специалиста по вопросам китайской политики, поэтому наши встречи были 
полезными и интересными. Ни Радек, ни Алекс не навязывали мне своих указаний, 
они только излагали свои соображения. Я смог встретиться с двумя сотрудниками 
Наркоминдела, которые бывали в Токио, и услышал от них много подробностей об 
этом городе. Однако я не знаю ни их фамилий, ни того, чем они занимаются. Наши 
разговоры ограничились обменом самой общей информацией. Кроме того, я с 
разрешения Берзина встречался со своими старыми друзьями – Пятницким, 
Мануильским и Куусиненом. Они узнали от Берзина об обстоятельствах моей работы 
в Китае и испытывали чувство большой гордости за своего «питомца». Наши с ними 
разговоры также касались только общей политической ситуации, и мы общались 
просто как частные лица, как друзья. Пятницкий, услышав от Берзина о моих 
планах в Японии, сильно беспокоился, что я, возможно, столкнусь с различными 
трудностями, но, увидев мой волевой настрой, был очень обрадован.


Моя поездка в Москву в 1935 году

Моя поездка была короткой, всего только 14 дней. Я встретился с новым 
начальником четвертого управления Урицким[64 - Урицкий Семен Петрович 
возглавлял РУ ГШ РККА с апреля 1935-го по июль 1937 г.] и работавшим у него в 
подчинении Алексом. Я доложил о своем опыте работы в Японии и о перспективах 
будущей деятельности в этой стране. Я выразил пожелание направить со мной в 
качестве радиста по возможности кого-нибудь вроде Себера или Клаузена, кого я 
знал еще с китайского периода работы. Я попросил, чтобы мне была предоставлена 
полная свобода в установлении любых контактов с германским послом, если в этом 
будет необходимость. Я намеревался превратить германское посольство в центр 
моей деятельности. Кроме того, в беседе с Урицким я попросил, чтобы Центр 
признал Одзаки непосредственным членом моей группы. Урицкий одобрил эти мои 
требования и другие важные предложения, которые я выдвинул. Он предупредил меня 
быть всегда крайне осторожным и совершенно не торопиться в работе. По моему 
впечатлению, Урицкий, как и Берзин, похоже, советовались с руководством партии 
при утверждении плана моей работы по возвращении в Японию. По крайней мере, 
несомненно, что я сам и представленные мной материалы, и мои отчеты были 
тщательно изучены. Чувствуя мое трудное положение, он относился ко мне очень 
любезно. В четвертом управлении я встречался только с Джимом и Клаузеном из 
радиошколы, а также с представителями восточного и шифровального отделов. 
Именно в это время начался Международный конгресс Коминтерна, но мне было 
строго запрещено присутствовать на нем, о чем Мануильский твердо сказал по 
телефону. Куусинен только один раз заходил ко мне. Пятницкий болел, и его не 
было в Москве. Мне самому очень хотелось присутствовать на конгрессе, но 
требования конспирации не позволяли делать этого.

Я посетил ЦК и сделал там доклад, и в итоге это оказался мой прощальный визит. 
Визит был коротким, во время его были решены мои партийные проблемы и одобрен 
мой доклад. Смолянский по-дружески заходил ко мне. Он уже ушел со своего 
прежнего поста в ЦК. Во время пребывания в Москве мои контакты были довольно 
ограниченными. Однако я часто встречался с Клаузеном, и мы обсуждали совместную 
работу в Японии. Из Москвы я улетел на самолете.

Вообще говоря, по работе я поддерживал связь только с четвертым управлением, а 
через него и с другими организациями. После 1929 года у меня не было никаких 
отношений с другими организациями. Конечно, нет сомнений в том, что четвертое 
управление обсуждало с высшим руководством Красной армии и членами политбюро ЦК 
все военные и общеполитические вопросы, связанные с моей работой за рубежом. 
(Не знаю, была ли какая-либо связь с Наркоминделом.) Думаю, что наверняка те 
доклады и материалы, которые я посылал начальнику управления из Японии, 
четвертое управление рассылало и другим адресатам. Новый начальник управления, 
как и его предшественник Берзин, был в тесных отношениях с руководителями 
партии. Будучи ветераном партии, он гордился, что Ленин, Сталин, Ворошилов были 
его старыми друзьями.


Почему я относился к четвертому управлению?

Такой вопрос, несомненно, возникнет, если прочитать начальную часть записок и 
то, о чем я рассказал только что. Кроме того, несомненно, одновременно 
возникнет вопрос, почему я не подчинялся напрямую ЦК Советской коммунистической 
партии.

Ответ на второй вопрос очень прост. В ЦК Советской коммунистической партии есть 
только органы информации по внутренним делам и нет органов международной 
информации. ЦК полностью опирается на информацию, собираемую другими 
ведомствами, подчиненными советскому правительству, стараясь таким образом 
избежать дублирования в работе. Действительно, в ЦК совершенно не думали 
создавать собственное подразделение международной информации. Информация, 
которую собирали все правительственные органы, была очень разнообразной, в 
связи с чем считалось, что этого вполне достаточно.

Внутри Советского Союза пять правительственных органов собирали информацию 
международного характера по политике, экономике, военным делам в довольно 
широком диапазоне. Это – ТАСС, Коминтерн, Наркоминдел, ГПУ, четвертое 
управление Красной армии. Разумеется, были и другие организации, занимавшиеся 
работой подобного рода, но это были специализированные органы, ориентированные 
на конкретные области. Следовательно, они не были комплексными или 
политическими органами, а кроме того, они не собирали секретные материалы и 
информацию, которой высшие советские руководители придавали первостепенное 
значение.

Но вышеуказанные пять правительственных информационных органов, что бы ни 
говорилось, были односторонними, в связи с чем они не могли удовлетворить 
потребности во всесторонней информации, которая все более становилась 
необходимой для высших руководителей.

ТАСС имел дело только с официальной информацией для прессы, имевшей поэтому 
большие ограничения со стороны цензуры других стран. Работники ТАСС, 
занимавшиеся официальной работой, обязаны были придерживаться этих цензурных 
правил.

Я уже подробно излагал информационную работу Коминтерна. Ее важнейшими 
объектами являются социальные проблемы, международное рабочее и 
коммунистическое движение. Коминтерн не занимается сбором общих сведений по 
внутренней и внешней политике и секретной информации. Трудно назвать полной 
также и информацию, получаемую НКИД от советских посольств за рубежом, 
поскольку она отражает только дипломатическую точку зрения. Не только проблемы, 
которыми они занимаются, но и сами источники их информации (информационные 
отделы посольств) – односторонние. В большинстве случаев изолированные 
советские посольства не могли удовлетворить растущую потребность в секретной 
информации в широком диапазоне.

Разведдеятельность ГПУ также была односторонней. Оно собирало секретную 
информацию, но она относилась главным образом к проблемам контрразведки, 
антисоветских организаций, зарубежных тенденций в идеологической сфере.

Четвертое управление не следует считать узкоспециализированным разведорганом, 
занимающимся только военной разведкой. Его также нельзя равнять с германскими 
органами безопасности. К примеру, оно не выполняет контрразведывательных задач, 
подобно германскому Управлению имперской безопасности. Это разведорган, 
действующий в достаточно широкой сфере, постоянно привлекающий к работе 
прекрасных сотрудников и обладающий высоким техническим уровнем. Собственно 
военная разведка, будучи всего лишь одним из направлений многообразной 
деятельности управления, занимается сбором информации по общим военным 
проблемам, военной политике и военной экономике. В четвертом управлении 
накапливаются сведения, поступающие от военных атташе посольств за рубежом, 
военкоматов, экономических моборганов, секретных разведгрупп, агентурных 
организаций. В управлении ведутся также исследования в области военной политики,
 собственно военного дела, военной экономики в зарубежных странах, используя 
большое количество как официальных, так и полуофициальных материалов. Наконец, 
в управлении имеется политический отдел, который представляет высшему военному 
и партийному руководству поступающую информацию, переработав ее в прекрасные 
доклады или, по требованию, в оригинальном виде. Поэтому вполне естественно, 
что, когда высшему советскому военному руководству срочно требовалась секретная 
информация, оно обращалось к четвертому управлению. Поскольку потребности в 
информации все росли и росли, в соответствии с этим необходимо было обеспечить 
управление персоналом.

Пожалуй, по высокому техническому уровню работы и важности выполняемых задач 
этот орган не имеет себе равных.

Лидеры партии и Красная армия с самого образования Советского Союза тесно 
сотрудничали, и многие старые члены партии после революции были направлены в 
армию. В Красной армии, в отличие от советского правительства и партийных 
органов, не проводилось столь частых персональных перемещений. Кроме того, в 
отличие от других организаций так называемые чистки мало затронули костяк армии,
 состоящий из старых членов партии. Тесные личные связи армейского руководства 
с Лениным, Сталиным, Молотовым на протяжении долгого времени были неизменно 
прочными. Легко понять причину, по которой советские политические руководители 
возложили на четвертое управление задачи и по политической секретной информации,
 необходимость в которой непрерывно возрастала. Впрочем, нельзя отрицать, что и 
другие крупные разведорганы вовсю старались улучшить свою работу.

В заключение нужно осветить причины, частично объясняющие мой переход в 
четвертое управление. Генерал Берзин, который тогда был начальником четвертого 
управления и, кроме того, близким другом Пятницкого, знал меня еще со времен 
Коминтерна. По возвращении из Англии, обсуждая с Пятницким будущую работу в 
Коминтерне, я сказал ему, что имею желание расширить сферу моей деятельности, 
но реально вряд ли это возможно, пока я остаюсь в Коминтерне. Пятницкий 
рассказал об этом Берзину. По мнению Берзина, это могло бы быть прекрасно 
реализовано через четвертое управление. Через несколько дней после этого Берзин 
пригласил меня, и мы детально обсудили все проблемы разведывательной 
деятельности в Азии. К тому же я давно, еще в Германии, лично знал многих 
сотрудников четвертого управления. Они навещали меня в Рейнланде и Франкфурте. 
Обсуждая политические, экономические и военные проблемы, они стремились 
привлечь меня к работе на свое управление. Иными словами, Берзин знал обо мне 
не только через Пятницкого и мою деятельность в Коминтерне, но и по донесениям 
двух-трех своих сотрудников в период моей работы в Германии[65 - К. Б. Радек и 
Л.А. Борович (Алекс) были в Германии в начале 20-х годов. – Прим.ред.].

Итак, думается, что я достаточно объяснил причины моего перехода в четвертое 
управление в 1929 году.


Дополнительные пояснения о связи моей группы счетвертым управлением

Поскольку я уже подробно освещал эту проблему в других разделах, то здесь 
постараюсь рассказать только о разновидностях подписей на указаниях, 
поступавших ко мне из четвертого управления. В них обычно использовались 
подписи «Директор», «Дал» и «Организатор». Это имело следующий смысл. Указания, 
которые исходили лично от начальника управления, подписывались им и касались 
политических и организационных проблем, имевших важнейшее отношение к моей 
работе. Так же подписывались и поздравления с днем рождения, чтобы сильнее 
подчеркнуть личную близость и внимание. Телеграммы, исходившие от других лиц, и 
особенно сообщения, поступавшие по другим, косвенным каналам связи, 
подписывались псевдонимами. К тому же по направлявшимся в наш адрес 
радиограммам с благодарностями можно было судить, от кого в высшем советском 
руководстве они исходили. Дело в том, что начальник четвертого управления мог 
выразить нам свое удовлетворение только тогда, когда получал от высшего 
руководства заключение, что те или иные донесения или материалы являются 
ценными или важными. После 1936 года мы получали много благодарностей и 
поздравлений, и нужно особо подчеркнуть, что все они были направлены от имени 
начальника управления. Подписи на радиотелеграммах и письмах, которые мы 
получали, ограничивались только тремя указанными выше псевдонимами. Если это 
было не так, то мы испытывали беспокойство и разочарование. Но кроме 
поздравлений мы получали от начальника управления также много сообщений, 
которые основывались на указаниях руководителей Советского Союза. Приведу 
два-три примера. В ответ на мой подробный доклад о секретных переговорах об 
Антикоминтерновском пакте (я уже писал об этом в другом месте) мы получили 
телеграмму с указанием впредь приложить еще больше усилий в этом направлении. 
Это свидетельствовало, что высшие политические лидеры проявили глубокий интерес 
к этой проблеме и моему докладу. Было сказано также, что направлявшиеся мной 
доклады и обстоятельные письменные разъяснения о внешнеполитической ситуации 
(что не совсем соответствовало моей основной задаче) всегда с одобрением 
встречались в высших политических кругах. В результате я получил возможность 
свободно давать рекомендации и предложения также и по дипломатическим проблемам.
 Таким образом, у меня не стало препятствий заниматься вопросами, которые, 
строго говоря, были за рамками моей основной работы в Японии.

Во время событий на Халхин-Голе я высказал Москве мнение о неэффективности 
советской пропаганды. Согласно ответу из Центра, мое мнение было доложено 
руководящим органам, и были приняты соответствующие меры для улучшения 
положения. То же относится и к моим докладам по проблемам чисто Советского 
Союза. Мои доклады вызывали очень большой интерес среди военных и партийных 
руководителей, и они, выражая мне благодарность, одновременно просили и в 
дальнейшем направлять им подобную информацию.

В течение первых нескольких лет сравнительно незначимые сообщения подписывались 
«Дал». «Дал» по-русски означает Дальний Восток. Затем, точнее с начала 1940 
года или немного позже, вместо этого начал использоваться псевдоним 
«Организатор». Несомненно, что и в тех случаях, когда указания подписывались 
словом «Организатор», о них знал и начальник управления, но это означало, что 
данные указания исходят не от него, а от Дальневосточного отдела управления. 
Доклады и телеграммы, которые я считал особо важными, я адресовал начальнику 
управления. Так было, когда доклады касались особо серьезных организационных 
вопросов нашей деятельности или важных политических и военных проблем. Время от 
времени к адресату я приписывал слова «совершенно секретно», подчеркивая этим 
важность донесения. Это означало особую важность содержания или что донесение 
направляется на усмотрение лично начальника управления.




МОЯ БИОГРАФИЯ, КАК ЧЛЕНА ГЕРМАНСКОЙ КОМПАРТИИ



Почему я стал коммунистом?

Мировая война, длившаяся с 1914 по 1918 год, оказала глубочайшее влияние на всю 
мою жизнь. Думаю, что, какое бы влияние я ни испытывал со стороны других 
различных факторов, только из-за этой войны я стал коммунистом. Когда началась 
война, мне было всего 18 с половиной лет и я учился в средней школе района 
Рихтерфельдер в Берлине.


Мои детские и школьные годы

До войны я провел достаточно благополучное детство, присущее классу зажиточной 
буржуазии. Наша семья не испытывала никаких материальных затруднений. Однако 
кое в чем я отличался от обычных сверстников. Я остро переживал, что родился я 
на южном Кавказе и был привезен в Берлин в очень раннем возрасте. И наша семья 
во многом отличалась от обычных берлинских буржуазных семей. Поскольку наша 
семья была несколько чуждой для клана Зорге, у меня в детстве была одна 
странная особенность: я отличался от обычных детей, как и все мои братья и 
сестры. Я был плохим учеником, недисциплинированным в школе, упрямым, капризным,
 болтливым ребенком. По успехам в истории, литературе, философии, политологии, 
не говоря уже о физкультуре, я был в верхней половине класса, но по другим 
предметам ниже среднего уровня. В 15-летнем возрасте у меня очень развился 
интерес к Гёте, Шиллеру, Лессингу, Клопштоку, Данте и другим произведениям, а 
вдобавок пристрастился, даже не понимая ничего, к истории, философии и Канту. 
Из истории мне особенно полюбились периоды Французской революции, 
Наполеоновских войн и эпоха Бисмарка. Текущие германские проблемы я знал даже 
лучше, чем обычные взрослые люди. В течение многих лет я детально изучал 
политическую ситуацию. В школе меня даже прозвали премьер-министром. Я знал, 
что мой дед участвовал в рабочем движении, но я знал также, что взгляды моего 
отца были диаметрально противоположны взглядам деда. Отец был ярым 
националистом и империалистом и всю жизнь не мог избавиться от впечатлений, 
полученных в молодости при создании германской империи во время войны 1870 – 
1871 годов. Он всегда сохранял в памяти потерянные за рубежом капитал и 
социальное положение. Мой старший брат стал левым экстремистом. Я помню, что у 
него были крайне анархистские наклонности, сформировавшиеся под влиянием трудов 
Ницше и Штейнера. Я долгое время был членом атлетической ассоциации рабочих и 
поэтому у меня были с рабочими постоянные связи. Но как у школьника, у меня не 
было никакой четкой политической позиции. Я был заинтересован только в 
приобретении политических знаний и совсем не думал этим определить как-то свою 
личную позицию, да и возможностей так поступать не было.


Первая мировая война

Были последние летние каникулы. Побывав в Швеции, последним пароходом я 
вернулся в Германию. Разразилась Первая мировая война. Не сообщив в школу и не 
сдавая выпускных экзаменов, я тут же подал заявление в армию и поступил на 
военную службу. Если говорить о причине, побудившей меня решиться на такое 
бегство, то это горячее стремление приобрести новый опыт и освободиться от 
школьных занятий, желание освободиться от бездумной и совершенно бессмысленной 
жизни 18-летнего юноши, а также всеобщий ажиотаж, порожденный войной. Я не 
советовался ни со старшими, ни с матерью, ни с другими родственниками (отец 
умер в 1911 г.). Сразу же после начала войны я прошел неполную шестинедельную 
подготовку на учебном плацу под Берлином, и тут же был отправлен в Бельгию, и 
принял участие в сражении на реке Изер. Можно сказать, что это был период 
перехода «из школьной аудитории на поле сражений», «со школьной скамьи на 
бойню».

Это кровопролитное, ожесточенное сражение впервые возбудило в сердцах – моем и 
моих товарищей-фронтовиков – первую и потому особо глубокую психологическую 
неуверенность. Наше горячее желание драться и искать приключений было быстро 
удовлетворено. Потом наступило несколько месяцев молчаливых раздумий и 
опустошения.

Я предавался всевозможным размышлениям, вытягивая из головы все свои 
исторические познания. Я осознал, что участвую в одной из бессчетных 
европейских войн и воюю на поле сражения, имеющем историю в несколько сотен или 
даже тысяч лет. Я думал: как бессмысленны эти бесконечно повторяющиеся войны! 
Сколько раз до меня немецкие солдаты сражались в Бельгии, стремясь вторгнуться 
во Францию! И наоборот, сколько раз войска Франции и других стран делали здесь 
то же, надеясь разгромить Германию. Знает ли кто из людей, какой же смысл в 
этих войнах прошлых времен?

Я старался осознать мотивы, которые лежали в основе новой агрессивной войны. 
Кто заново проявляет интерес к этим землям, шахтам, промышленности? Кто 
стремится захватить подобную добычу, невзирая на любые человеческие жертвы? 
Никто из моих товарищей – простых солдат и не думал о каких-то аннексиях и 
оккупации. Никто даже и не знал, для чего все эти наши усилия. Никто не знал 
истинных целей войны, и тем более никто не разбирался в вытекающем отсюда ее 
глубинном смысле. Большинство солдат были людьми среднего возраста, рабочими и 
ремесленниками. Почти все из них были членами профсоюзов, а большое число – 
сторонниками социал-демократии. Но только лишь один человек из них был 
действительно левым. Это был пожилой каменщик из Гамбурга, и он тщательно 
скрывал свои политические взгляды, не раскрываясь ни перед кем. Мы подружились 
с ним. Он рассказывал о своей жизни в Гамбурге, о своем опыте преследований и 
безработицы. Он был первым пацифистом, которого я встретил. Погиб он в бою в 
начале 1915 года, а вскоре после этого и я был впервые ранен. Уже сразу после 
начала войны я заметил, что мы, простые солдаты, и офицеры живем совершенно 
отдельной жизнью. За пределами службы мы имели очень мало контактов с офицерами.
 Офицеры общались только с офицерами. Я совсем не мог иметь чувства какой-то 
глубокой привязанности к ним.

Я вернулся в Германию для излечения после ранения. В стране становилось все 
труднее сохранять нормальный уровень жизни. Все определялось двумя вещами: 
дефицитом и черным рынком. Но если были деньги, на черном рынке можно было 
купить все что угодно. Бедняки возмущались. Того воодушевления и духа 
самопожертвования, которые были в начале войны, больше не существовало. 
Начались обычные для военного времени спекуляции и подпольные сделки, а угар 
милитаризма постепенно стал улетучиваться. Напротив, полностью раскрылись чисто 
империалистические цели – прекращение войны в Европе путем достижения корыстных 
целей войны и установления германского господства.

Используя период реабилитации после лечения, я подготовился к выпускным 
экзаменам, поступил на медицинский факультет Берлинского университета и даже 
посетил две-три лекции. Но мне было не очень-то весело после возвращения в 
Германию, и я не знал, что делать. Я старательно изучал политическую 
деятельность и политические тенденции, но в условиях войны все это потеряло 
всякий смысл. И, не дожидаясь завершения срока реабилитации, я снова вернулся 
на службу.

По возвращении же в часть я увидел, что моих старых товарищей почти не осталось.


Я был направлен на Восточный фронт. Крупное наступление и достигнутые военные 
успехи позволили нам несколько отвлечься от общей усталости, но, как только 
появлялись свободные минуты, все мечтали о мире. Однако, несмотря на то что мы 
проникли далеко в глубь России, конца войны не было видно, и люди стали 
беспокоиться, что война будет продолжаться бесконечно.

В начале 1916 года я во второй раз был ранен. Возвратившись на родину после 
длительной трудной поездки через оккупированную Германией русскую территорию, я 
увидел, что положение в стране критическое. Через семьи моих 
товарищей-фронтовиков я знал людей различных классов. Среди них были семьи 
простых рабочих, относящиеся к средней буржуазии мои родственники, 
состоятельные друзья, поэтому я мог достаточно хорошо наблюдать экономическое 
положение различных социальных слоев. Буржуазия постепенно опускалась на 
положение пролетариата, но пыталась как-то избежать своей судьбы, цепляясь за 
теорию о моральном превосходстве Германии. Я не мог без отвращения относиться к 
тому, что делалось высокомерными и невежественными представителями так 
называемого «германского духа». Но среди политических лидеров появились люди, 
которые начали испытывать беспокойство в отношении войны. Это явилось 
результатом того, что внутренняя и внешняя политика стала жесткой и жестокой. 
Иными словами, реакция и империализм вовсю подняли голову. Я убедился, что 
Германия не может предложить миру ни новых идей, ни новых каких-либо действий, 
но и Англия, и Франция, и другие страны мира также не имеют возможностей внести 
свой вклад в дело мира. Никакие дискуссии о духовности и высоких идеалах не 
могли поколебать моей убежденности. С тех пор я не воспринимал всерьез 
утверждения об идеях и духе, которыми якобы руководствуются ведущие войну 
народы, независимо от их расы.

Моя неудовлетворенность выросла по сравнению с периодом первой моей 
реабилитации. И я вновь сразу же добровольно отправился на передний край. Я 
считал, что лучше сражаться в других странах, чем еще глубже погружаться в 
болото в своей стране.

Атмосфера в части стала в целом еще более мрачной, чем раньше. Однако появилось 
больше людей, проявлявших интерес к проблемам политики и завершения войны. 
Постепенно укреплялось мнение, что, кроме решительных политических изменений, 
ничто не может вывести нас из столь тяжелого положения. Я встретил двух солдат, 
которые были связаны с радикальными политическими организациями Германии. Один 
из них часто рассказывал о Розе Люксембург и Карле Либкнехте. Однако ни в наших 
беседах с ними, ни в моих размышлениях проблема прекращения войны не 
представлялась важной. Гораздо более серьезным был вопрос, как можно было бы 
устранить причины бессмысленных саморазрушительных и бесконечных войн в Европе. 
Нам казалось, что эта проблема куда более фундаментальна, чем окончание 
нынешней войны. Мы не были трусами, которые боялись бы продолжения войны или не 
отказались бы от любых средств, чтобы только ее закончить. Для нас было 
достаточно ясно, что, если только просто бросить оружие, это развяжет руки 
противникам Германии для достижения их империалистических устремлений. Более 
важным мы считали глобальное решение проблемы, решение в международном масштабе 
на длительный срок, но мы еще совершенно не знали способов достижения этого. Мы 
еще были довольно далеки от левого движения в Германии и других странах.

Политические организации националистического и империалистического толка вели 
бешеную пропаганду и посылали на фронт несчетное количество пропагандистских 
листовок. Под их воздействием мы вели оживленные дискуссии. Все эти организации 
пытались поднять моральный дух солдат, стремясь разъяснить обширные цели 
Германии в войне и раскрыть каждую из претензий, которые Германия должна 
предъявить другим странам для обеспечения своего постоянного превосходства. Но 
фактически результаты были абсолютно иными, чем те, на которые они рассчитывали.
 Что же касается леворадикальных элементов на фронте и внутри Германии, то их 
усилия были подобны бензину, который плеснули в огонь. Я обычно молча только 
слушал подобные дискуссии и иногда задавал вопросы, у меня еще не было 
какой-либо убежденности, знаний, решений. Однако постепенно пришло время, когда 
надо было отбросить позицию стороннего наблюдателя, которой я придерживался в 
течение длительного времени, и сделать окончательный вывод. Как раз тогда я был 
в третий раз ранен. Это было очень серьезное ранение. В меня одновременно 
впилось много осколков снаряда, а два из них раздробили кости.

В течение нескольких месяцев я вынужден был серьезно лечиться в полевом 
госпитале. Там я познакомился с интеллигентной и умной медсестрой и ее отцом. 
Он был врачом. Вскоре я узнал, что оба они тесно связаны с радикальным 
социал-демократическим движением. От них я впервые сумел подробно услышать о 
революционном движении в Германии, различных партиях и течениях, международном 
революционном движении. Тут впервые также я услышал о Ленине и его деятельности 
в Швейцарии. Я почувствовал, что если глубоко изучу коренные проблемы 
империалистической войны, о чем размышлял на фронте, то обязательно сумею найти 
и ответы на них. И я твердо решил найти эти ответы или хотя бы поставить 
вопросы. У меня уже появилось желание стать апостолом революционного рабочего 
движения. Период моего лечения в полевом госпитале оказался полезным и в другом 
смысле. Я впервые взялся за философию, последовательно изучил Канта и 
Шопенгауэра, обратился к истории, в том числе истории искусств, и, кроме того, 
у меня появился интерес к экономическим проблемам. Медсестра и ее отец снабжали 
меня соответствующей литературой в различных областях, которые я хотел изучать. 
Моя рана была очень серьезной, из-за чего в процессе лечения я испытывал 
страшные боли. Однако, несмотря на это, я был счастлив как никогда в последние 
годы. Моя тяга к исследованиям, которая время от времени проявляется и сейчас, 
сформировалась именно тогда.

Когда рана в основном затянулась, я, еще будучи солдатом, возобновил занятия в 
университете, но регулярно посещал полевой госпиталь для лечебных процедур. Я 
отказался от занятий медициной и решил специализироваться на изучении 
политологии и экономики. Я считал, что, изучив социальные, экономические и 
политические изменения в Германии и Европе, смогу удовлетворить свои интересы.

В то время летом и зимой 1917 года я начал особенно остро ощущать, что мировая 
война бессмысленна и бездумно все обрекает на запустение. С каждой стороны уже 
погибло по нескольку миллионов человек. И никто не скажет, сколько еще 
миллионов разделят их судьбу. Хваленая экономическая машина Германии лежала в 
руинах. Я чувствовал это на личном опыте, ощущая вместе с многочисленными 
пролетариями голод и растущий дефицит продуктов питания. Капитализм распался на 
свои составные элементы – анархизм и спекулянтов. Я видел крах Германской 
империи, которая, как считали, имеет прочный и незыблемый политический 
фундамент. Господствующий класс Германии, столкнувшись с таким положением, 
безнадежно растерялся и раскололся как морально, так и политически. В 
культурном и идеологическом плане нация ударилась в пустую болтовню о прошлом, 
в антисемитизм или романо-католицизм. И военно-феодальный правящий класс, и 
буржуазия оказались не способны указать курс для государства и способ спасения 
его от полного разрушения. И в лагере противников Германии было то же самое. 
Политические требования, выдвигаемые противниками Германии, и на будущее не 
оставляли другого способа решения конфликта, кроме применения оружия. Свежая и 
эффективная идеология поддерживалась революционным рабочим движением, и за нее 
развертывалась борьба. Эта наиболее сложная, решительная и полезная идеология 
стремилась устранить экономические и политические причины нынешней и будущих 
войн путем внутренней резолюции.

Я детально изучил эту идеологию в Берлинском университете, особенно старательно 
ее теоретический фундамент. Я читал и греческую философию, и оказавшую влияние 
на марксизм философию Гегеля. Я прочитал Энгельса, а затем и Маркса, что 
попадало в руки. Я изучал также труды противников Маркса и Энгельса, т. е. тех, 
кто противостоял им в теории, философских и экономических учениях, и обратился 
к изучению истории рабочего движения в Германии и других странах мира. В 
течение нескольких месяцев я приобрел фундаментальные знания и овладел основами 
практического мышления.

Развитие революции в России указало мне путь, по которому нужно идти 
международному рабочему движению. Я решил не только поддерживать движение 
теоретически и идеологически, но и самому стать на практике его частью. И с тех 
пор, какие бы выводы ни делались о моих личных и материальных проблемах, я 
встал на этот путь. И сейчас, когда третий год идет Вторая мировая война и 
развязана война между Германией и Советским Союзом, у меня еще более крепнет 
убеждение, что решение, принятое мною 25 лет назад, было правильным. Я могу так 
заявить, даже обдумав все, что случилось со мной в течение прошедших 25 лет, и 
особенно в последний год.


Моя карьера в германском революционном рабочем движении с 1918 года до конца 
1924 года

После демобилизации в январе 1918 года я поступил в Кильский университет, но я 
никак не думал, что в течение года здесь произойдет германская революция. В 
Киле я вступил в революционную организацию – Независимую социал-демократическую 
партию. Я не вступил в группу «Спартак», но только по той причине, что в Киле 
не смог установить связи с этой организацией.

Как только я вступил в партию, мне сразу же была поручена работа в 
социалистических студенческих организациях. Вместе с двумя-тремя студентами я 
создал такую организацию и затем стал ее руководителем. Кроме того, в рамках 
партийной организации я стал руководителем учебного кружка в районе, где 
проживал, и преподавал там историю рабочего движения, различия между 
революционным и контрреволюционным движением и другие предметы. Безусловно, я 
старался вовлечь в партию новых членов из моих друзей-студентов и выполнял 
также различные мелкие поручения.

Я тайно читал лекции по социализму группам рабочих порта и матросов. Таким 
образом, я содействовал и революции в Кильской военной гавани, начатой 
восставшими матросами. Даже сейчас я помню одну из этих лекций. Одним ранним 
утром я был вызван и приведен в незнакомое до того место. Придя туда, 
осмотревшись, я понял, что это была подземная матросская казарма, где меня 
попросили тайно прочитать лекцию при плотно закрытых дверях.

Сразу после революции моя работа в партии заключалась в разборе бесчисленных 
заявлений о приеме в партию, пропагандистской и преподавательской деятельности. 
Помимо этого я должен был главным образом по-прежнему поддерживать связь со 
студенческими социалистическими организациями, которые набрали в это время 
большую силу.

В конце того года я с двумя-тремя товарищами с партийным заданием выехал в 
Берлин, где работал в местном штабе. Развернулась непримиримая борьба между 
фракцией во главе с Носке и Шейдеманом и революционным движением. Армия же 
стала на сторону Носке и выступила против революции. Партия нуждалась в помощи, 
но, когда я приехал в Берлин, было слишком поздно что-либо делать. После 
жестокого кровопролития восстание «Спартака» было подавлено. Нас загнали в 
гараж и обыскали, но, к счастью, мое оружие не обнаружили. Тот, кто имел оружие 
и отказывался отдать его, тут же расстреливался. Пробыв с товарищами несколько 
дней в здании гаража, мы вернулись в Киль. Но нельзя было назвать это 
триумфальным возвращением. В начале 1919 года я уехал в Гамбург и стал 
готовиться к экзаменам на врача.

По приезде в Гамбург я и там создал студенческую социалистическую организацию и 
стал ее секретарем, а кроме того, выполнял обычную партийную работу по месту 
жительства. В конце этого года меня назначили руководителем учебной секции 
партийных руководителей региональной организации Гамбурга. Вскоре после этого 
фракции нашей партии так же, как группа «Спартак» и другие революционные 
организации, автоматически влились в Германскую коммунистическую партию. В 
течение 1920 года я работал в штабе парторганизации Гамбурга в качестве 
руководителя учебной секции. В то же время я был консультантом в 
коммунистических газетах Гамбурга. Однажды меня посетил знаменитый социалист 
Шейдеман. Он спросил меня, не хочу ли я, как потомок Адольфа Зорге, примкнуть к 
их движению, но я, конечно, решительно отказался.

Затем, имея желание перебраться в глубь страны, я получил место учителя в 
высшей школе в г. Аахене и стал готовиться к отъезду туда, но меня вызвали в 
Берлин в Центральный комитет партии. После доклада о событиях в Гамбурге мне 
предложили выполнять различную практическую работу для партии в районе Аахена. 
Там были сильны позиции рабочих и особенно мощными были организации 
рабочих-католиков. Вскоре после прибытия в Аахен меня назначили членом 
городского комитета партии, где я стал отвечать за вопросы партучебы. 
Одновременно я занимался активной пропагандой среди шахтеров. Вскоре я 
установил связи с партийными руководителями района Рейнланд в Кёльне. Они часто 
приглашали меня на свои митинги и попросили принять участие, как я делал это в 
Гамбурге, в коммунистических изданиях этого района. Однажды, когда редактор 
коммунистической газеты Золингена находился в тюрьме, два месяца во время 
школьных каникул я даже заменял его и редактировал газету. Кроме того, в 
качестве представителя района Рейнланда я несколько раз принимал участие в 
заседаниях ЦК по вопросам руководства партией и расширения состава ЦК.

Однако продолжать в Аахене политическую деятельность в интересах партии и 
оставаться ассистентом профессора в высшей школе, конечно, было для меня 
невозможно. Где-то к концу 1922 года я оставил высшую школу, поскольку был 
втянут в ожесточенные политические дискуссии.

По согласованию с партией, я активнее стал работать среди шахтеров. При этом, 
трудясь в угольных районах Аахена, я мог покрывать и свои расходы на жизнь. Не 
вызывая подозрений о своем членстве в партии, я нанялся разнорабочим на шахту 
недалеко от Аахена. Работа была тяжелой, а из-за последнего ранения, 
полученного мной на фронте, она порой становилась просто невыносимой. Однако я 
не отступил от своего решения. Опыт работы шахтером был очень ценен для меня, 
ничуть не уступая опыту, полученному мною на фронте. К тому же моя новая работа 
отвечала интересам партии.

Моя работа среди шахтеров вскоре стала приносить некоторые плоды. Я сформировал 
коммунистическую ячейку на шахте, где я сначала работал, и после того как она 
окрепла и развилась, я перешел на другую шахту в окрестностях Аахена. И таким 
же образом в течение этого года я еще раз поменял место работы.

Я пытался действовать тем же методом в угольных районах Голландии, но эта 
попытка провалилась. Я был быстро разоблачен, уволен с шахты и выслан за 
границу.

За это время я стал хорошо известен на всех шахтах Аахена, и в результате стало 
совершенно невозможным найти там работу. Власти угрожали передать меня Союзной 
военной администрации, поэтому мне ничего не оставалось делать, как покинуть 
Аахен и оккупированную зону (тогда война еще только закончилась, и Рейнланд 
находился под военной оккупацией и управлялся администрацией стран 
союзников-победителей).

Я уехал в Берлин, и там в Центральном комитете обсудили вопрос о моей будущей 
партийной деятельности. В ЦК предложили мне оплачиваемую работу в руководящих 
органах партии, однако я отказался, поскольку предпочитал набрать побольше 
практического опыта и в то же время хотел закончить образование. Друзья 
предложили мне должность ассистента на социологическом факультете 
Франкфуртского университета и одновременно быть там внештатным преподавателем. 
Руководство партии одобрило эту идею и поручило мне активную работу в 
парторганизации Франкфурта.

Во Франкфурте я стал членом городского партийного руководства и отвечал, как и 
раньше, за учебную работу, а кроме того, был консультантом коммунистической 
печати. Вскоре после этого компартия в Германии была объявлена вне закона. 
Благодаря тому, что мое имя не было хорошо известно властям во Франкфурте, я 
имел возможность с большой пользой трудиться для партии. Я вел секретное 
делопроизводство и регистрацию членов партии, а также обеспечивал тайную связь 
между ЦК в Берлине и организацией во Франкфурте. Партийные средства и 
пропагандистские материалы посылались на мой адрес. Крупные посылки я скрывал в 
учебных аудиториях в ящиках для угля или прятал в моем кабинете и библиотеке 
социологического факультета университета. Кроме меня там же работали два-три 
члена партии, поэтому не было нужды бояться разоблачения. Таким образом, мы 
сохраняли деньги и материалы, поэтому в случае необходимости в них руководящих 
органов их можно было быстро изъять и использовать. Несмотря на то, что 
компартия была запрещена, благодаря такой системе во Франкфурте деятельность 
партии ничуть не сократилась. Когда в Саксонии в результате вооруженного 
восстания была установлена рабочая республика, я по решению партии постоянно 
поддерживал с ней тайную связь. Выполняя специальные задания, я часто посещал 
Саксонию и доставлял важные указания и распоряжения по политическим и 
организационным вопросам, которые партия направляла через нас во Франкфурт.

Когда в 1924 года состоялся съезд компартии во Франкфурте-на-Майне, для участия 
в нем в качестве представителей Коминтерна нелегально прибыли советские 
коммунисты. По решению руководства мне было поручено осуществлять их личную 
охрану. Во время съезда я обеспечивал безопасность этих важных делегатов, 
занимался их размещением и делал все, чтобы они могли спокойно заниматься 
делами. В это время Германская коммунистическая партия столкнулась с серьезными 
политическими трудностями, почему Коминтерн и послал к нам четырех человек – 
Пятницкого, Мануильского, Куусинена и Лозовского. Я был одним из делегатов 
съезда, а кроме того, выполняя это нелегкое поручение, старался полностью 
удовлетворить нужды закрепленных за нами делегатов. Нечего и говорить, что у 
меня с представителями Коминтерна установились очень тесные отношения, и день 
ото дня они становились все более дружественными. При закрытии съезда они 
предложили мне приехать в этом году в Москву и поработать в штаб-квартире 
Коминтерна, но я не смог тогда выехать в Москву, так как сразу после 
Франкфуртского съезда я должен был участвовать в целом ряде совещаний по 
проблемам организационной и информационной работы. Однако предложения 
представителей Коминтерна о моей работе в разведотделе Коминтерна были одобрены 
руководством партии в Берлине, и в конце 1924 года я отбыл в Москву, а в январе 
1925 года приступил к работе. В то же время Пятницкий перевел меня из 
Германской в Советскую коммунистическую партию.

Перед тем как закончить записки, я должен рассказать о моей встрече в 1923 года 
с делегацией Московского научно-исследовательского института Маркса – Энгельса, 
возглавлявшейся известным ученым Рязановым. В ходе поездки по Германии 
делегация собирала материалы для института. Кто-то попросил меня собрать 
информацию о политическом литературном наследстве Адольфа Зорге, который 
работал секретарем I Интернационала, созданного Марксом. Рязанов пригласил меня 
в этот институт в Москву, но руководители Германской коммунистической партии 
тогда не отпустили меня.

В заключение я должен добавить, что моя карьера в качестве литератора не 
ограничивалась только статьями для коммунистических газет и журналов. В 1922 
году я написал памфлет под названием «Концентрация капитала и Роза Люксембург», 
в котором критиковал ее теорию. Я выполнил это теоретическое исследование, но 
мои методы обращения с трудными вопросами были слишком грубыми и незрелыми. 
Этот памфлет был полностью сожжен нацистами, и сейчас я рад, что не осталось ни 
одного его экземпляра. Во время пребывания в Москве я опубликовал 
«Экономические последствия Версальского мирного договора» и, кроме того, в 1927 
году – «Германский империализм». Думаю, что это достаточно зрелые сочинения. 
Оба они широко читались в Германии и были переведены также на русский язык.

В 1924 – 1925 годах в связи с моим переездом в Москву и одновременным переходом 
в Советскую коммунистическую партию моя деятельность для Германской 
коммунистической партии закончилась. Таким образом, моя связь с Германской 
коммунистической партией ограничивается периодом с 1918 по 1924 год.



notes


Примечания





1


Корольков Ю.М. Человек, для которого не было тайн. М., 1965; Будкевич С.Л. Дело 
Зорге, М., 1969; ГоляковС.,Понизовский В. Голос Рамзая. М., 1976; Волков Ф.Д. 
Подвиг Рихарда Зорге. М., 1981; Колесникова М.В.,Колесников М.С. Жизнь и 
бессмертие Рихарда Зорге. М., 1985. Среди последних публикаций следует назвать: 
Молодяков В.Э. Рихард Зорге: супершпион или суперполитик. – Проблемы Дальнего 
Востока, 1993, № 5.




2


Мейснер Г.О. Кто вы, доктор Зорге? М., 1966; Madep Ю. Репортаж о докторе Зорге. 
Берлин, 1988.




3


Миякэ Ханако. Нингэн Дзоруге. Токио, 1949; Киносита Дзюндзи. Отто-то «ебарэру 
нихондзин». Токио, 1963; ОдзакиХодзуки. Дзоруге дзикэн. Токио, 1963; 
КаваиТэйкити. Дзоруге дзикэн гокутю ки. Токио, 1975; Willoughby,CharlesA. 
Shanghai Conspiracy. The Sorge Spy Ring. New York, 1952; Mader J. Dr. Sorge 
Funkt aus Tokyo. Berlin, 1966; ChalmersJ. An Instance of Treason. California, 
1990.




4


Гэндайси сире, Дзоруге дзикэн. Т. I. Токио: Мисудзу Себо, 1962; WarfareС. The 
Case of Richard Sorge. New York – London: Gerland Publishing, Inc., 1989.




5


Гэндайси сире, Дзоруге дзикэн. Т. I, с. 5.




6


Будкевич С.Л. Указ. соч., с. 74 – 75,77 – 78; Колесникова М.В., Колесников М.С. 
Указ соч., с. 257 – 259, 262, 264 – 266,269 – 274, 282 – 283, 285.




7


Гэндайси сире, Дзоруге дзикэн. Т. I, с. 139 – 222.




8


Warface С. The Case of Richard Sorge.




9


Будкевич С.Л. Указ соч., с 70.




10


Икома Ёситоси. Дзоруге Кайсо Токио. 1962, с. 19 – 22.




11


Так в японском тексте. Официально он назывался информационным отделом. – Прим.
ред.




12


Куусинен Отто Вильгельмович (1881 – 1964) – финский и советский коммунист, 1921 
– 1939 гг. секретарь Исполкома Коминтерна, глава Информационного отдела, с 
апреля 1924 г. – друг Зорге, 1940 – 1957 гг. председатель Президиума Верховного 
Совета Карело-Финской ССР, зам. Председателя Президиума Верховного Совета СССР, 
1957 – 1964 гг. член Президиума и секретарь ЦК КПСС. – Прим.ред.




13


Разведывательное управление Красной армии – советская военная разведка. В 1924 
– 1935 гг. советскую военную разведку возглавлял Я.К. Берзин. – Прим.ред.




14


Так в японском тексте. – Прим.перев.




15


Кристиансен-Клаузен Макс (1899 – 1979) – немецкий коммунист, разведчик РККА, 
радист группы Зopге в Шанхае и Токио. В целях маскировки основал в Токио фирму 
по изготовлению множительной техники «М. Клаузен сокаи». Арестован японской 
полицией 18 октября 1941 г., приговорен к пожизненному заключению. Освобожден 
из тюрьмы 9 октября 1945 г. Проживал в СССР, затем в ГДР. – Прим.ред.




16


Мияги Ётоку (1903 – 1943) – японский художник, выпускник Высшей школы искусств 
в Сан-Франциско (США), один из основателей «Пролетарского общества искусств», 
член Коммунистической партии США, член разведгруппы «Рамзай». Арестован в Токио 
10 октября 1941 г., при аресте пытался покончить с собой, убит в тюрьме 2 
августа 1943 г. – Прим.ред.




17


Вукелич Бранко (1904 – 1945) – югославский коммунист, член Французской 
коммунистической партии, разведчик РККА, член группы «Рамзай». С 1933 г. 
корреспондент, затем заместитель руководителя бюро французского информационного 
агентства «ГАВАС» в Токио. Арестован 18 октября 1941 г., приговорен к 
пожизненному заключению, умер в тюрьме 13 января 1945 г. – Прим.ред.




18


Одзаки Ходзуми (1901 – 1944) – японский политолог, писатель, поэт, журналист. В 
1926 – 1938 гг. сотрудник газет «Токио асахи симбун», «Осака асахи симбун». С 
1938 г. советник японского правительства по вопросам Китая, консультант 
исследовательского бюро Южно-Маньчжурской железнодорожной компании. С 1930 г. – 
близкий друг Зорге, член разведгруппы «Рамзай». Арестован 15 октября 1941 г., 
казнен 7 ноября 1944 г. вместе с Зорге. – Прим. ред.




19


Бернхардт (настоящее имя и годы жизни неизвестны) – первый радист разведгруппы 
Зорге в Токио до осени 1935 г. Заменен по просьбе Зорге более опытным 
специалистом Клаузеном. – Прим.ред.




20


Кристиансен-Клаузен Анна (1899 – 1978) – урожд. Жданкова, родом из 
Новониколаевска (Новосибирска), коммунистка. Жена Макса Клаузена, курьер 
разведгруппы «Рамзай». Арестована в Токио 17 ноября 1941 г., приговорена к семи 
годам тюрьмы. Освобождена в октябре 1945 г. Проживала вместе с мужем в СССР, 
затем в ГДР. – Прим.ред.




21


Вукелич Эдит (годы жизни неизвестны) – датчанка, преподаватель гимнастики, член 
группы «Рамзай». Первая жена Бранко Вукелича с 1929 г. Прибыла с ним в Японию 
11 февраля 1933 г. В ее доме в Токио размещалась радиостанция Клаузена. После 
развода с Вукеличем покинула Японию в сентябре 1941 г. – Прим.ред.




22


Мидзуно Сигэру (1910 – 1945) – друг Одзаки по Шанхаю, специалист по Китаю, член 
Коммунистической партии Японии. Одзаки в 1939 г. устроил его на работу в центр 
исследования Китая. Неоднократно арестовывался японской полицией за левые 
убеждения. Умер в тюрьме в 1945 г. – Прим.ред.




23


Каваи Тэйкити (1901 – 1981) – японский репортер левых убеждений, друг Одзаки по 
Шанхаю. В 1936 г. впервые был арестован, но не выдал Одзаки и Зорге. После 
освобождения через 10 месяцев до сентября 1941 г. находился в Китае. По «делу 
Зорге» был осужден на 10 лет тюремного заключения. Освобожден в октябре 1945 г.
 – Прим.ред.




24


Косиро – один из информаторов Ётоку Мияги. – Прим.перев.




25


Штейн Гюнтер (1900 – ?) – журналист-международник, коммунист. После прихода к 
власти в Германии нацистов выехал в Англию и принял британское подданство. В 
Токио находился в 1936 – 1938 гг. в качестве корреспондента ряда английских и 
американских газет. До августа 1938 г. в его доме в Токио размещалась 
радиостанция Клаузена. В 1950 г. был арестован в Париже по обвинению в шпионаже 
в пользу СССР, но категорически отрицал эти обвинения, выслан в Англию. – Прим.
перев.




26


Ёсикава Мицусада (1907 – ?) – прокурор Токийской прокуратуры, вел следствие по 
«делу Зорге» с 24 октября 1941 г. до 27 марта 1942 г. По его разрешению и в его 
присутствии были написаны Зорге данные записки. Выступал с показаниями о 
разведгруппе Зорге в Комиссии Конгресса США по расследованию антиамериканской 
деятельности в 1951 г. – Прим.ред.




27


Смедли Aгнес (1894 – 1950) – американка левых убеждений, одна из известных 
авторов, писавших о Китайской революции. Одзаки перевел на японский язык ее 
книгу «Дочь земли», изданную в Токио в 1934 г. Похоронена на кладбище 
революционеров в Пекине. – Прим.ред.




28


Кито Гинъити (годы жизни неизвестны) – японец американского происхождения, член 
Коммунистической партии США, дружил в Шанхае с Одзаки. – Прим.перев.




29


Попытка японских войск в январе – марте 1932 г. захватить г. Шанхай. – Прим.ред.





30


Район Шанхая. – Прим.перев.




31


Ямаками Масаёси (годы жизни неизвестны) – японский журналист, друг Одзаки, в 
Шанхае был корреспондентом агентства «Рэнго цусин». – Прим.перев.




32


Фунакоси Xucaо (годы жизни неизвестны) – японский журналист, друг Одзаки, в 
Шанхае был корреспондентом газет «Шанхай дейли ньюс», «Майнити симбун», затем 
«Иомиури симбун». По «делу Зорге» был арестован в Пекине 4 января 1942 г. и 
осужден к 10 годам тюремного заключения. Умер в тюрьме в феврале 1945 г. – Прим.
перев.




33


Гоминьдановское правительство Чан Кайши, находившееся после контрреволюционного 
переворота в апреле 1927 г. в Нанкине. – Прим.ред.




34


Кантонская и Гуансийская группировки китайских милитаристов господствовали в 
Юго-Западном Китае во время второй гражданской войны 1927 – 1936 гг. Генерал 
Фын Юйсян, возглавлявший группу войск в Северном Китае, с 1931 г. активно 
выступал против японской агрессии. – Прим.ред.




35


Международная миссия, в 30-е годы занимавшаяся проблемами экстерриториальности 
иностранцев в Шанхае. – Прим.ред.




36


Оккупация японскими войсками Северо-Восточного Китая (Маньчжурии), начавшаяся 
18 сентября 1931 г. – Прим.ред.




37


Кавамура Ёсио (1911 – 1942) – японский журналист, друг Одзаки, в Шанхае был 
корреспондентом газеты «Мансю нити-нити симбун». Член разведгруппы «Рамзай». 
Был арестован 31 марта 1942 г. и умер или убит в тюрьме 15 декабря 1942 г. – 
Прим.ред.




38


Резидент советской военной разведки в Маньчжурии в 30-е годы. – Прим.ред.




39


Инцидент 26 февраля 1936 г. – неудавшийся фашистский мятеж «молодого 
офицерства» во главе с генералом Араки, требовавшим расширения японской 
агрессии против Китая и CCCР. Заговорщики убили ряд государственных деятелей, 
которых они считали «умеренными». Попытка государственного переворота поддержки 
не получила и была подавлена.




40


Японо-китайский конфликт 1937 г. – агрессивная война Японии с целью захвата 
всего Китая началась нападением японских войск на мост Лугоуцяо под Пекином 7 
июля 1937 г.




41


Урицкий Семен Петрович (1895 – 1937) – в 1935 г. сменил Я.К. Берзина на посту 
начальника разведуправления Красной армии, до 1937 г. лично курировал 
деятельность Зорге.




42


Маньчжоу-Го – марионеточное государство, провозглашенное японцами в марте 1932 
г. после оккупации японскими войсками Маньчжурии. Было признано в мире только 
членами Антикоминтерновского пакта.




43


Хирота – японский государственный деятель, в 1932 – 1938 гг. – министр 
иностранных дел, с марта 1936 г. по февраль 1937 г. – премьер-министр. Его 
правительство заключило с Германией 25 ноября 1936 г. Антикоминтерновский пакт. 
Повешен в 1948 г. как один из главных японских военных преступников.




44


Хаяси – генерал, с февраля по июнь 1937 г. занимал пост премьер-министра Японии.





45


Коноэ Фумимаро (1891 – 1945) – принц, крупный государственный деятель Японии, в 
1933 – 1937 гг. председатель палаты пэров, трижды занимал пост 
премьер-министра: с июня 1937 г. по январь 1939 г. – первый кабинет, с июня 
1940 г. по июль 1941 г. – второй кабинет, с июля по октябрь 1941 г. – третий 
кабинет. В 1945 г. покончил жизнь самоубийством.




46


Антикоминтерновский пакт – договор между Германией и Японией, подписанный 25 
ноября 1936 г., оформил блок этих государств для завоевания мировой гегемонии 
под флагом борьбы против Коминтерна. В ноябре 1937 г. к Антикоминтерновскому 
пакту присоединилась Италия.




47


Кадзами Акира – генеральный секретарь первого кабинета министров Коноэ и 
министр юстиции во втором кабинете Коноэ в июле – декабре 1940 г., друг Одзаки. 
В 1955 г. вступил в Социалистическую партию Японии.




48


Сайондзи Кинкадзу – сын принца Сайондзи Киммоти, неофициальный советник 
кабинета министров Японии, друг Одзаки, арестован по «делу Зорге» 16 марта 1942 
г., освобожден из-под ареста 16 мая 1942 г., осужден на три года заключения 
условно.




49


Инукаи Кэн – член японского парламента, экономический советник марионеточного 
китайского правительства на захваченной японцами территории Китая, друг Одзаки, 
арестован по «делу Зорге» 4 апреля 1942 г., освобожден из-под ареста 16 мая 
1942 г.




50


Гото Рюносукэ – друг принца Коноэ, основатель в 1936 г. исследовательского 
общества «Сёва кэнкюкай» – «мозгового центра» принца Коноэ.




51


Синохара Торао. – Прим.Зорге. Торао – фабрикант, приятель Мияги, был арестован 
по «делу Зорге».




52


Угаки – японский генерал и политический деятель, был министром в правительстве 
Коноэ, предпринимал неудачные попытки занять пост премьер-министра.




53


Ябэ Сю. – Прим.Зорге.




54


Тагути Угэнда. – Прим.Зорге.




55


Кажется, Сано Масахико. – Прим.Зорге.




56


Думается, Кикути Хатиро. – Прим.Зорге.




57


Акияма Кодзи. – Прим.Зорге.




58


Джордж Бэйли – британский экономист и дипломат, в 1925 – 1940 гг. торговый 
атташе при посольстве Великобритании в Токио.




59


Матуки Герхард (1894 – 1983) – в 1938 – 1940 гг. полковник, военный и 
военно-воздушный атташе Германии в Японии и Манчжоу-Го.




60


Deutsches Nachrichtenburo (DNB) – Германское информационное бюро.




61


Накано Сэйго (1886 – 1943) – японский журналист, государственный и партийный 
деятель, в 1933 г. основал фашистскую организацию «Тохокай», с 1940 г. 
генеральный секретарь «Движения единства за укрепление трона».




62


Военный отдел Коминтерна. – Прим.ред.




63


Борович Лев Александрович (1896 – 1938), кадровый сотрудник разведывательного 
управления Генштаба Красной армии (РУ ГШ РККА). В 1936 г. – заместитель 
начальника II отдела РУ ГШ ГККА. Один из ведущих руководителей направления 
«Рамзай». В 1932 – 1935 гг. работал в ЦК ВКП(б) под руководством К.Б. Радека. 
Был ответственным секретарем Информбюро.




64


Урицкий Семен Петрович возглавлял РУ ГШ РККА с апреля 1935-го по июль 1937 г.




65


К. Б. Радек и Л.А. Борович (Алекс) были в Германии в начале 20-х годов. – Прим.
ред.