л, - у нас... Пошли в отряде пятьсот человек, а высадились на землю 
меньше трехсот. А через неделю не знаю, кто и остался от первых. Из знакомых - 
Маруся вот, сестра, - показал он на женщину, которая первой встретила меня на 
земле, - ну и еще десяток-полтора бойцов. Весь полк новый. - Он закурил и уже 
спокойнее, поглядывая на сестру, продолжал: - Меня тоже в той заварухе ранило и 
с палубы сбросило. Вода ледяная. И знаешь, кто спас? Маруся! Да, она, брат! 
Мужики боеприпасы сгружают, оружие. А она увидела - и в воду. Тебя тоже, кстати,
 она вытащила. Ты не совсем к вам упал, а на брошенные окопы перед нашим 
передним краем. Очень уж они простреливаются хорошо, мы их и оставили. А она, 
не успел я и глазом моргнуть, хвать свою сумку и ползком к тебе. Я только и 
сообразил, что следом четырех бойцов послать. Одного на обратном пути все-таки 
зацепило. Вот так, сокол ясный, - почти Марусиными словами закончил майор. 
 Как ни занимали меня мысли о раненой ноге, обожженном лице и, главное, о 
позвоночнике, я не мог не проникнуться чувством величайшей признательности к 
этим людям. И к разговорчивому майору, и, конечно, к замечательной женщине - 
медсестре Марусе. Да и чем я мог отблагодарить их? Я сердцем понимал, что здесь,
 в этой землянке, на переднем крае стрелкового полка, где уже давно не ведут 
счет общим потерям, а говорят только о тех, кто погиб недавно, где просто 
некому вспоминать о погибших раньше, потому что те, кто мог их вспомнить, сами 
уже погибли, где подвиг стал повседневным делом, словами не благодарят за 
спасение. Больше того, эти люди сами готовы сказать тебе спасибо за то, что 
остался жив, за то, что дотянул до переднего края и не пришлось поднимать 
второй батальон в атаку. Да, и за это. Батальон в атаке - новые потери. Хотя я 
уверен, что майор не только бы послал людей вперед, но и сам бы пошел на 
выручку неизвестному летчику. 
 Через полчаса после моего "приземления" майор приказал снарядить взявшуюся 
откуда-то конную повозку. На носилках меня донесли до небольшой ложбины. 
Командир шел рядом, перекинув через плечо скрученный стропами парашют: 
 - Давай, летчик, двигай к своим. Ты и так, считай, с того света вернулся. У 
тебя и парашют горел, пока ты спускался. Давай, сокол, летай. Заварушка у нас 
тут в любой день начаться может. Давно друг против друга сидим, зубы точим... 
 Не знаю, дошел ли майор до победы... Не знаю, к сожалению, ни имени его, ни 
фамилии. Никто его по имени-отчеству не называл в той фронтовой землянке. Жива 
ли медсестра Маруся? Мне неизвестно. Но людей, которые сделали для моего 
спасения все, что могли в этот первомайский, чуть не ставший для меня 
трагическим день, запомнил навсегда. 
 Бойцы довезли меня до небольшого села Семисотка. Я знал, что здесь расположен 
полевой аэродром одного из полков нашей дивизии. В санчасти как следует 
обработали ожоги, перевязали. Спина не то стала меньше болеть, не то я начал к 
этому привыкать. Мог даже, правда с трудом - жгучая боль пронизывала все тело,
 - приподняться на локтях. 
 Нужно как-то добираться до своего полка, хотя бы сообщить о себе. Не покидала 
мысль о Степане Карначе. Успел ли сесть? Майор прав, его самолет весь был в 
дыму. В любой момент мог взорваться. Видел ли Степан, как сбили меня? Что 
думают обо мне в полку? 
 В маленькой палате санчасти кроме меня находились еще два человека. Один - 
тоже раненый летчик, из местного полка, второй, как оказалось, адъютант 
командующего ВВС 51-й армии генерал-лейтенанта авиации Е. М. Белецкого. 
Адъютант то ли в силу своего служебного положения, то ли по характеру был не из 
разговорчивых. Мы даже не могли узнать, ранен он или просто болен. Но главным 
было то, что к вечеру в палату зашел, на ходу сняв фуражку и поглаживая 
полысевшую голову, генерал Белецкий. 
 Обратил внимание генерал и на меня, на мою "впечатляющую" внешность. Кожа на 
лице успела превратиться в волдыри, обильно покрашенные зеленкой. Бинтовать 
лицо не стали: на свежем воздухе заживет скорей. 
 Я решил воспользоваться вниманием генерала. Когда он спросил, что случилось, 
постарался почетче доложить, кто я, откуда. Коротко рассказал про воздушный бой.
 
 Да, Белецкий уже слышал, что штурмовики сегодня отработали отменно. А вот про 
истребителей... Генерал собирался уходить, когда я попросил его сообщить обо 
мне подполковнику Кутихину. Он пообещал: 
 - Обязательно! Сделаю, лейтенант. 
 С часу на час, изо дня в день я ждал, что за мной приедут или прилетят из 
полка. Терпеливо лежал в палате санчасти, расположенной в небольшом здании 
бывшей сельской школы. 
 Были моменты, когда казалось, что боль ушла. Я лежал, боясь пошевелиться, 
спугнуть блаженное состояние. Но снова и снова, с постоянством морских волн 
накатывала боль. То тупая, разливающаяся по всему телу, то острая, колющая 
где-то в спине. 
 Днем было легче: можно поговорить с соседом (адъютант Белецкого участия в 
разговоре не принимал). Летчик интересно мыслил о тактике воздушного боя, о 
применении истребителей. Он хорошо знал труды видных авиационных теоретиков - В.
 В. Хрипина, А. Н. Лапчинского, Е. И. Татарченко о тактике воздушного боя, о 
способах завоевания авиацией господства в воздухе. Я уж было подумал, что 
старший лейтенант успел закончить перед войной академию, но он, тяжко вздохнув, 
сказал, что, к сожалению, не попал. Часто, не стесняясь присутствия адъютанта, 
он упрекал командование, что плохо до сих пор изучаются опыт противника, его 
тактика: 
 - Вот мы их ругаем: "Ах, какие они нехорошие, коварные - то со стороны солнца 
навалятся, то из облаков налетят..." Я не о количественном преимуществе, я о 
х