нул. Женщина поняла по-другому. 
 - Не бойся. Тут часто стреляют. На то и передний край. Да они сейчас так 
просто, чтобы мы не спали, - успокаивает меня сестра, продолжая делать свое 
дело, - ну-ка, головку повернем. Как шея? 
 Чем дальше осмотр, тем беспокойней становится ее голос. А я, уже расслабившись,
 снова теряю сознание. 
 ...Очнулся в землянке, неярко освещенной, как всюду в прифронтовой полосе, 
самодельным светильником из снарядной гильзы. Около топчана, на котором я лежу, 
стоит невысокий майор-пехотинец. Рядом со мной, судя по всему, - врач. 
 Женщина, которую помню там, на бруствере окопа, зеленкой смазывает мое лицо. 
Врач перевязывает рану на ноге. Женщина все время что-то приговаривает, врач 
молчит. Я тоже молчу, терплю щиплющую боль на лице и жду, что скажет врач. 
 Закончив перевязку, неразговорчивый медик удрученно произнес: 
 - Без рентгена не уверен, но у вас, товарищ летчик, по всей видимости, что-то 
с позвоночником. 
 Пехотный майор замахал на него руками, шутливо оттолкнул от топчана. 
 - Брось, доктор. Не пугай пилота. Дай-ка мы с ним лучше выпьем. Как-никак, а 
сегодня праздник. Держи, сокол! - И он протянул мне полстакана водки, половину 
огурца. 
 - Ты, лейтенант, не слушай эту медицину. Им бы только болячки искать. Парень 
ты крепкий, какой там еще позвоночник может быть!.. 
 Я машинально взял стакан, чокнулся с майором, но в голове пронзившие, как 
выстрел, слова врача: "Что-то с позвоночником". 
 - Брось, лейтенант! Давай еще выпьем. За вашего брата. Вы сегодня молодцом 
поработали. Нас эти две батареи, которые сейчас штурмовики разделали, три 
недели донимали. Тяжелые, черти! Три дня назад, - майор вздохнул, - прямое 
попадание снаряда в землянку моих разведчиков. Ребята только спать легли. С 
задания - оттуда - вернулись. А сейчас, слышь, молчат... А что ж истребителей 
мало было? Мы весь бой видели. Думали, не дотянешь ты до передовой. Уж очень 
низко выпрыгнул. Я на всякий случай распорядился: на нейтральной или у них 
опустишься - второй батальон в атаку, выручать. Дотянул до нас, молодец, а 
напарника твоего подожгли. Ну он-то далеко ушел. Не знаю, правда, долетел до 
аэродрома или нет - горел сильно. Ничего, сокол, война... 
 Майор говорил без остановки, перескакивал с одного на другое. Я видел, 
чувствовал его бесхитростное желание приглушить, отдалить слова врача о ранении 
позвоночника, так угнетавшие меня. И в то же время он искренне радовался, что я 
остался жив, что штурмовики хорошо отработали, и тут же тяжко переживал гибель 
своих разведчиков. 
 Каждому фронтовику довелось пережить одновременно эти, казалось бы, 
исключающие друг друга чувства: радость победы, того, что ты, твой друг живы, и 
здесь же горечь потери товарища, однополчанина, подчиненного, командира, просто 
незнакомого солдата. 
 А майор, встретив собеседника, незнакомого с его пехотными делами, иль оттого, 
что выпил немного, а скорей всего потому, что хотел отвлечь меня от тяжелых 
мыслей, говорил и говорил: 
 - Знаешь, лейтенант, у меня дядька есть. На Урале. Сам-то я уральский. Ему еще 
в первую мировую руку оторвало. Да-да, напрочь. А он до сих пор кузнецом. Одной 
рукой ворочает. А у тебя что - руки-ноги целы... 
 Знаешь, сколько у нас тут ребят легло? Нет, не сейчас. А во время десанта. 
Слышал, наверно, есть такой мыс, даже не мыс, а мысок - Зюк? 
 Понятно, что мы, летчики, изучив район полетов, знали все характерные 
ориентиры, тем более очертания берегов Керченского полуострова. Знали, конечно, 
и о том, что именно в районе мыса Зюк началась высадка десанта морской пехоты и 
войск 51-й армии под командованием генерал-лейтенанта В. Н. Львова. В авиацию 
этой армии входил и наш истребительный полк. 
 Высадку проводили суда Азовской флотилии под командованием контр-адмирала С. Г.
 Горшкова. Она началась 26 декабря сорок первого года, а, я с Николаем Буряком, 
Алексеем Шмыревым, Виктором Головко и другими летчиками прибыл в полк второго 
января уже нового, сорок второго года. 
 Десант войск нашей армии с севера и северо-востока на Ке;рченский полуостров, 
а 44-й армии в Феодосию заставил немцев оставить Керчь, отступить на запад. Но 
западнее Феодосии противник сумел сосредоточить резервные войска, и наступление 
на Крым остановилось. 
 К великому сожалению, мы, летчики, мало помогали наземным войскам как во время 
высадки десанта, так и в его дальнейших действиях. Немецкое командование 
сосредоточило на керченском направлении большие силы авиации и имело 
превосходство в воздухе. 
 Нет, мы не сидели сложа руки. Даже незначительными силами дрались в воздушных 
боях, прикрывали штурмовиков, особенно много летали на разведку. Но всего этого,
 конечно, было мало, непростительно мало. Об этом же говорил и майор: 
 - Я со своим батальоном следом за морской пехотой шел. На лайбах. Есть такие 
"корабли" на Азовском море. В каждой - человек по двадцать. Штормище. Лед ходит.
 А тут "юнкерсы". Бомба от тебя в пятидесяти метрах падает, а лайба уже вверх 
дном. Тогда и командир нашего полка погиб. Много погибло. Но взяли плацдарм. 
Понимаешь, летчик, взяли! 
 Майор, возбужденный воспоминаниями, горячился: 
 - Да, "юнкерсы"-то были, а вот вас что-то не видели. 
 И хотя говорил он громко, напористо, я чувствовал: не обвиняет он меня, просто 
жалеет, что мало было наших самолетов, что под варварскими бомбежками 
бессмысленно гибли его солдаты. 
 - Понимаю, вам тоже нелегко было. Маловато вас еще. А у нас, - майор скорбно 
вздохн