трудно. Хороший хирург, В. П. Авророва по многу 
часов проводила в операционной. Поток раненых увеличивался. Фашисты снова 
форсировали Керченский пролив и уже наступали на Таманском полуострове, 
продвигались к Нижнему Дону, стремясь овладеть Северным Кавказом. 
 Врачам приходилось работать без устали. И все-таки Вера Павловна находила 
минутку-другую, чтобы забежать к нам в палату, рассказать новости, пошутить. 
Как могла, она поддерживала настроение раненых, вселяла уверенность в скором 
возвращении в строй. 
 Да, как это ни кажется странным, смеялись мы и тогда, в суровые дни лета 1942 
года. Смеялись, рассматривая в газетах остроумные карикатуры Кукрыниксов, 
смеялись, слушая по радио злые и веселые куплеты Леонида Утесова. Смеялись, 
подшучивая друг над другом. И смех, как лекарство, помогал побеждать и недуг и 
хандру. Смех - это оптимизм, вера в то, что наше дело правое и, как бы трудно 
ни было, победа - за нами. 
 В госпиталь часто приходили шефы: школьники Краснодара, работники заводов, 
профессиональные артисты. Каждое посещение умножало душевные силы, вызывало 
желание быстрее выздороветь. 
 И опять я верил, что буду в воздухе и еще не раз в сетку прицела моего 
истребителя попадет зловещий крест вражеского самолета. 
 Быстро летело время. Уходили, подлечившись, одни, прибывали новые раненые. С 
трудом выписавшись раньше срока, уехал в часть Иван Базаров. Откуда-то узнал, 
что наш полк перебазируется на Крымский полуостров на помощь осажденному 
Севастополю. Разъезжались и остальные обитатели нашей палаты. Только я 
продолжал по-прежнему лежать на дощатом щите. Позвоночник болел. Но все реже 
наступали приступы резкой боли. Она стала глухой, томящей. Я воспрянул духом, 
довольна была и Вера Павловна Авророва.
 - Ну вот, товарищ Василий! - с обаятельной улыбкой говорила она. Скоро, 
пожалуй, я вам разрешу подниматься. 
 И эти слова действовали на меня лучше любого лекарства. 
 Угнетало другое: немецко-фашистские войска продолжали наступление, наши 
наземные части вели упорные оборонительные бои. Вновь прибывшие раненые летчики,
 которые многое видели "сверху", рассказывали, что у противника на 
краснодарском и ставропольском направлениях много танков. Сухая летняя погода, 
равнинная местность позволяли использовать их очень эффективно. 
 В начале июля было опубликовано сообщение Совинформбюро "250 дней героической 
обороны Севастополя", в котором рассказывалось о героизме его защитников, о 
последних ожесточенных боях, приводились цифры вражеских потерь. Дорогой ценой 
расплатились немецко-фашистские войска за взятие севастопольской твердыни. 
 После этого сообщения мне не давали покоя мысли о судьбе полка, боевых 
товарищей. Где они сейчас? Кто остался жив? Кого еще занесли в списки боевых 
потерь? Как Виктор Головко? Он ведь уже должен стать ведущим пары. Успел ли 
Иван Базаров попасть в полк до перелета под Севастополь? Вряд ли теперь я скоро 
узнаю об этом. 
 Неуютно в холодном, жестком гипсовом кожухе, трудно лежать почти без движения 
и совсем тяжело от недобрых дум и бесконечных сомнений... Но вот однажды в 
палату вошла Вера Павловна. Вошла, как всегда, с улыбкой на милом, приветливом 
и очень усталом лице. Подошла к койке, но не села, как обычно, на табуретку, а 
отодвинула ее ногой в сторону. 
 - Ну-ка, вставайте, уважаемый товарищ Василий, - произнесла она строгим и 
будничным голосом, словно я лег пять минут назад. 
 Ни в коей мере, даже на малейшее мгновение, не принял я слова врача всерьез. 
 - Вставайте, вставайте. Хватит гонять лодыря! 
 - Вера Павловна?! - До меня стал доходить смысл сказанного. 
 - Товарищ Шевчук! Долго я вас буду уговаривать? Учтите, у меня очень мало 
времени. Раненых много. Вставайте! 
 Мне стало так страшно, как никогда, пожалуй: лицо покрылось холодной испариной,
 руки, которыми пытался взяться за доски щита, мелко, предательски дрожали и 
совершенно не слушались меня. 
 Сколько раз я думал, мечтал об этих минутах, сколько раз мысленно проделывал 
необходимые движения! А оказалось гораздо сложнее. Не без труда удалось мне 
приподняться на постели. А уж как меня развернули и помогли встать - почти не 
помню. В глазах все вдруг поплыло, закружилось, и я сразу же опустился на койку.
 Боль электрическим током пробила позвоночник от поясницы до шеи. И только тут 
полностью осознал происходящее: "Мне же нужно ходить! Ходи-и-ить!" - заглушил я 
возникшую боль и без помощи санитара, взявшись за спинку кровати, встал. 
По-прежнему, словно палуба, качался пол под непослушными ногами, опять 
кружились в глазах лица, двери, окна... Но, подхваченный быстрыми руками Веры 
Павловны и санитара, я не упал. 
 ...И вот под ободряющими взглядами соседей по палате делаю шаг, второй. Вряд 
ли это похоже на шаги, скорее всего, я просто потоптался на месте. 
 - Для первого раза хватит, - заключила Авророва. - Отдыхайте. Все будет хорошо.
 - Вера Павловна пододвинула табуретку и присела: - Дайте-ка пульс. Так, очень 
хорошо, дорогой товарищ Шевчук! И встали, и бегать будете! 
 Но я, совсем ошалевший от радости и от боли, не удержался: 
 - А летать? 
 - Опять двадцать пять. - Вера Павловна потрепала мне волосы. - Ходить 
научитесь, Шевчук, - и серьезно закончила: - Василий Михайлович, о полетах не 
может быть и речи... 
 Сейчас меня этот "приговор" не расстроил. Я был весь иод впечатлением своего 
"воскрешения". Долго лежал, возбужденный этим событием, лихорадочно прикидывал: 
"Отдохну. Снова встану. К вечеру "стояние" отработаю. Пот