Вечером я приказал Самохину готовить дивизию к перелету. Утром он снова 
доложил, что стартовать нельзя: метет поземка.
      А у нас в Курске стоит прекрасная погода, снег на солнце блестит так, что 
слепит глаза. На КП поступают сообщения: авиация немцев очень активна. Все наши 
истребители в воздухе. Рокоссовский опять ко мне:
      — Когда прибудет дивизия?
      Докладываю: вылететь не может.
      — Опять не может? — сокрушается командующий. — А под Сталинградом в какую 
погоду летали? Не осторожничаете ли вы?
      После этих слов я уже не смог усидеть на КП. Оставив за себя начальника 
штаба, сел на По2 и немедленно вылетел в Елец.
      Голубое небо кажется безбрежным. Лечу и думаю: «Ну и задам же я перцу 
Самохину и комдиву Китаеву!» Час тому назад уверяли, что нельзя вылетать, а 
здесь, оказывается, солнце светит. Подлетаю к окраине города Картина резко 
меняется: дома и дороги внезапно скрылись за густой пеленой поземки. Из нее 
торчат только верхушки деревьев, посаженных у границы летного поля.
      Самолет мой был на лыжах. Поскольку я хорошо знал расположение аэродрома 
и взлетной полосы, решил садиться, ориентируясь по верхушкам деревьев. Нырнул в 
непроницаемые метельные белила, приземлился буквально на ощупь.
      На аэродроме слышали, что в воздухе кружится По2, но решили: садиться он 
не будет и уйдет обратно. Я порулил к лесу, зная, что там находятся КП и 
землянки. Все самолеты были занесены снегом, их и не откапывали еще: бесполезно.
 У меня отлегло от сердца: погода здесь действительно оказалась нелетной. Зашел 
в землянку, принял рапорт, и сразу же стали обсуждать, что будем делать дальше. 
Открылась дверь, и вошел генерал С. Ф. Галаджев — начальник политуправления 
фронта Рокоссовский называл его светлым человеком и большой умницей. Уже сутки 
он находился здесь в ожидании вылета. Меня он подружески пожурил:
      — Ты зачем рискуешь, хочешь бесславно голову сложить?
      Я ему также подружески признался, что с воздуха погода показалась мне 
лучше, что аэродром прекрасно знаю, поскольку не раз взлетал с него и садился 
здесь. Кроме того, надо было самому выяснить, почему дивизия задерживается.
      После обеда метель немного утихла. Но условия для вылета оставались еще 
сложными. И все же я решился предложить Галаджеву лететь.
      — Нет! — твердо ответил он.
      Пришлось заночевать в Ельце. Перед тем как принять такое решение, я 
связался с Рокоссовским. Доложил ему, что тут действительно бушевала метель, 
самолеты занесены и вылетать нельзя, что и Галаджев здесь сидит. Затем позвонил 
в штаб воздушной армии, узнал, как там идут дела.
      На следующий день мы с С. Ф. Галаджевым вернулись в Курск. Вызвал меня 
Рокоссовский, пригласил сесть и с укором сказал:
      — Что же это вы, молодой человек, делаете? Не хватает, чтобы я взыскание 
на вас наложил!
      Я подробно доложил, как все получилось, но он не успокоился.
      — Лихачество ни к чему, — продолжал он. — Ты ведь летчик и должен реально 
оценивать степень риска. Если вылетать нельзя, имей мужество, несмотря ни на 
что, не выпускать людей, чтобы они и самолеты не побили, и главное, сами не 
погибли. Вот что я ценю в руководителе.
      А весна брала свое. Наступила распутица. По распоряжению Ставки войска 
фронта перешли к обороне. Мы убрали самолеты с аэродромов, не имеющих бетонных 
полос, чтобы перерыв в наступательных действиях использовать для отдыха и 
подготовки к летним боям.
      В марте на усиление нашей армии Ставка прислала еще две истребительные 
части. 30й гвардейский авиаполк расположился на аэродроме Чернава у города 
Ливны. Он имел на вооружении американские «кобры».
      Когда я прилетел туда, меня встретил майор — командир полка. Смотрю: лицо 
очень знакомое. Вспомнил: ну конечно же это Иван Михайлович Хлусович. В 1941 
году он был заместителем командира 187го полка 46й дивизии. Вместе мы 
действовали на правом крыле Западного фронта. Был случай, когда Хлусович сел на 
аэродроме, занятом гитлеровскими танками. Однако боевой летчик сумел отбиться 
от врага и улететь.
      Вижу — и он меня узнал. Поздоровались, обнялись, как старые боевые друзья.

      — Ну как «кобра»? — спрашиваю у него.
      — Ничего, — отвечает, — удобная машина, а как поведет себя в бою — 
посмотрим, еще не воевали на ней.
      Я рассказал Хлусовичу о воздушной обстановке. Потом мы вместе составили 
план подготовки летчиков к боевым действиям в этом районе. Договорились, что 
сначала они облетают передний край и изучат район с воздуха.
      На следующий день на командный пункт доложили, что первая эскадрилья 
«кобр» поднялась в воздух. Она облетела всю нашу фронтовую полудугу и 
возвратилась на свой аэродром. Позже сообщили: вылетела вторая эскадрилья.
      Позвонил командующий 65й армией генерал Батов. Мы с ним подружились на 
Сталинградском фронте.
      — Надо мной, — говорит, — ведут бой немцы с немцами.
      — Не может этого быть!
      — Я же знаю свои самолеты, — настаивает он, — тут «мессеры» «мессеров» 
колотят.
      Вспомнил я про эскадрилью «кобр» и объясняю:
      — Это, очевидно, наши «кобры» с «мессерами» дерутся. Новые самолеты нам 
недавно прислали. Вы их еще не в